Заказ Семенова Мария

«Очень занятно, Аналитик. С нетерпением ожидаю подробностей…»

«Подробности состоят в том, что она содержит собственную конюшню… которую, как вы наверняка уже догадались, наш общий знакомый за символическую мзду оберегает от всяких напастей и посягательств…»

«Ну и что там у неё? Лошадки разбежались? А я тут при чём? Хватит уже с меня и этого Омара-Шарифа, как бишь его звали…»

«Ту ситуацию, дорогой друг, вы разрешили с присущей вам элегантностью и ко всеобщему удовольствию, за что, кстати, я в тысячный раз готов сказать вам спасибо, но здесь мы имеем случай совершенно из другой оперы. Видите ли, у девушки был жених. Конечно, тоже конник, жокей. Он постоянно жил где-то около Пятигорска – там у нас в России, оказывается, по-прежнему разводят лошадей и есть ипподромы со скачками, – а к своей девушке периодически наезжал в гости. Так вот, буквально две недели назад у нас здесь в Питере парня убили…»

«Вот даже как!»

«Увы, дорогой друг, увы. Притом те же самые личности, от которых ещё раньше пострадал и сам наш знакомый. Оба бывшие тихвинцы, один – Виктор Расплечин, известный более как Плечо, второй – Игорь Сморчков, погоняло[71] Сморчок. Он-то, собственно, и убил…»

«Да, личности колоритные. Заслуживающие самого пристального внимания… Продолжайте, Аналитик, это становится интересно!»

«В таком случае я вынужден начать несколько издалека. После того, как в результате известной вам истории со сгоревшим автобусом Журба выгнал Расплечина и запретил показываться на глаза, тот вдвоём со Сморчком сосредоточился на опеке одного мелкого бизнесмена по фамилии Поляков. Этот бизнесмен промышлял тем, что выгодно перепродавал российских лошадей в Швецию, своему тамошнему компаньону…»

Антон Григорьевич Панаморёв сидел рядом с Аней на скамейке маленькой трибуны, устроенной возле манежа. Здесь рассаживались взволнованные родители юных наездников, занимавшихся у Ани, когда строгая тренерша объявляла первые в их жизни соревнования. В иные же дни места занимали российские и импортные покупатели, приезжавшие смотреть лошадей.

– …И ты представляешь, – рассказывала Аня Панаме, – аккурат вчера у меня был «платёжный день», ну, то есть когда я своей «крыше» плачу. Являются в назначенный час мои «ёжики», как обычно, с «Балтикой» и мороженым… Я им конвертик, а они не берут!.. Тут я прям струсила – это как, значит, прикажете понимать? А вот так и понимай, говорят, «папа» наш велел тебе ни о чём больше не беспокоиться и жить дальше без стрессов. Можно мы тут с краешку посидим, тренировку посмотрим?.. Вдруг понравится, сами в седло захотим… Чудеса…

– Да уж, чудеса, – усмехнулся Панама. – Из области бесплатного сыра…

Он такое мог бы ей поведать из своей собственной практики, что роман напиши – не поверят, но Аня лишь махнула рукой:

– Всё может быть, только знаешь… что-то стало мне на всё наплевать… – И вдруг вскочила: – Вика, а постановление кто делать будет? И руки! Руки у тебя где?..

Девушка, рысившая по манежу на рыжей кобыле, послушно кивнула и поехала дальше. Вика была из старших, продвинутых Аниных учениц, и ей доверялось самой работать лошадку.

Аня вновь села на потрескавшуюся скамью. На ней были бриджи и сапоги, она поглядывала на часы и собиралась вскоре вывести Вальса.

– Я, наверное, бытовая сталинистка, – проговорила она, – но всё-таки, честное слово, раньше совсем другой народ был. Светлый, открытый… Я вот тут совершенно случайно с одним дедушкой познакомилась, Петром Фёдоровичем зовут. Поговорили с ним, так аж жить захотелось… Под семьдесят мужику, где-то в Арктике всё здоровье оставил, а оптимизма!.. Мне бы полстолько…

В это время из-за ворот донеслось сдержанное урчание автомобильного двигателя. На территорию малым ходом вкатилась серая «Нива» и остановилась на площадке, устроенной, чтобы не пугать лошадей, в стороне от манежа. Щёлкнула правая дверца – наружу, спеша и волнуясь, выскочила девочка в тренировочных штанишках, заправленных в резиновые сапоги. Она держала в руках мешочек с морковкой. Антону Григорьевичу сразу показалось, будто он где-то уже видел её. Полноватая, чуточку неуклюжая, в очках и с длинной косой… Из машины выбрался взрослый спутник девочки, и Панама понял, что не ошибся.

– Вот уж не ожидал!.. – Он приподнялся со скамьи, протягивая руку невысокому седому мужчине. – Какими судьбами?

Его нечаянный союзник по драке в тёмной аллее улыбнулся и дружески кивнул Ане, тоже вставшей навстречу:

– Да нас Анна Ильинична когда-то ещё приглашала поездить, вот на сегодня и договорились…

Аня забрала вконец оробевшую девочку и повела её в конюшню:

– Ты как, галопом ездишь уже? А жеребцов не боишься?..

Мужчины остались на маленькой трибуне одни:

– Антон.

– Алексей.

Они были примерно одного возраста и перешли на «ты» вполне ненавязчиво. Может быть, ещё потому, что совместное участие в драке психологически неизбежно сближает.

– Рад снова увидеться… Земля-то у нас, оказывается, кругленькая!

– И маленькая. А лихо ты, между прочим, Антон, кулаками орудуешь…

Панама ещё в тот достопамятный вечер оценил свою лихость как весьма относительную, но сейчас его больше занимало не сравнение бойцовских достоинств, а нечто другое, и он с горечью мотнул головой:

– Вот только кончилось всё, к сожалению, не так, как мы с тобой хотели.

– Господи, а что случилось?.. – искренне разволновался Алексей.

Сразу ответить Панама не успел. За их спинами тяжело бухнули деревянные ворота конюшни. Аня вышла наружу, ведя в поводу Вальса. Белоногий будённовец фыркал, топал копытом, беспокойно оглядывался. Следом появилась девочка. За ней с величавой кротостью вышагивал серебристо-серый конь, выглядевший, точно иллюстрация из книжки об арабской породе. Девочка благоговейно держала его под уздцы.

– Трик у нас мальчик хотя и пожилой, но, учти, с темпераментом, – на ходу давала Аня последние наставления. – Ну что, подпруги подтянула? Садимся!

Она оказалась в седле одним привычным движением. Обернувшийся Алексей проворно вытащил из сумки видеокамеру:

– На старт приглашается Станислава Лопухина, команда России…

Девочка покраснела и, отпустив путлище подлиннее, со второй попытки вскарабкалась на коня. Залезание в седло для неё всё ещё оставалось проблемой. Проезжавшая поблизости Вика насмешливо хмыкнула. Дескать, ходит тут всякий разный прокат, только лошадей, достойных гораздо лучшего применения, утомляет…

Алексей самозабвенно глядел в окуляр, запечатлевая на плёнке юную всадницу, совершавшую первый круг по манежу. Потом остановил запись и повернулся к Панае:

– Да, так ты говорил – вроде что-то стряслось?..

Девочка, которую по малости её лет величали не Станиславой, а в основном Стаськой, между тем уже ощутила разницу между смирными, по большому счёту ко всему безразличными прокатными лошадьми и настоящим спортивным конём. Прокатные лошади – и кто станет их за это винить? – заняты в основном сачкованием. Как бы изловчиться да не выполнить недостаточно энергично и грамотно поданную команду, как бы приберечь силы и поскорей оказаться снова в конюшне, в своём деннике, у кормушки с недоеденным сеном… Серый Альтаир оказался совсем другого поля ягодой. Когда Стаська, до полусмерти запуганная упоминанием о «темпераменте», всё же решилась легонько подтолкнуть его пятками на шагу – конь отозвался немедленно и послушно, не потеряв ритма движения. Он легко и красиво нёс сильную, упругую шею, и девочка, мало-помалу нащупав контакт с его ртом, вдруг осознала, как именно следует держать повод. Она читала, что опытная лошадь есть самый лучший учитель, но только теперь поняла, как это происходит в действительности.

– Повод!.. – скомандовала Аня. – Строевой рысью – марш!..

И Альтаир поднялся в рысь опять-таки без дополнительных понуканий, без «проверок на вшивость», без унизительного подхлёстывания. Стаська принялась старательно привставать и опускаться в седле, и пятки сами отошли от боков, чтобы конь больше не прибавлял темпа. Ей даже удалось сосредоточиться на поводе, и руки впервые стали размеренно сгибаться и разгибаться. Это движение она до сих пор видела только у старших учеников.

– Всадник, вольт налево через манеж! – прокричала ей Аня. – Ма-арш!..

– …Там вообще-то всё не здорово кончилось, – вполголоса начал Панама. – Этот парень, который у «Юбилейного»…

– Ой, извини. – Алексей в сотый раз схватился за камеру, фиксируя происходившее на манеже. Стаська силилась удержать равновесие, вставая на «полевую» посадку. – Надо же будет ребёнку дома на себя посмотреть, ошибки увидеть…

– Да ладно. – Панама бросил окурок и потянул из пачки новую сигарету. – Это я так… разболтался что-то.

– Погоди. – Алексей опустил камеру на колени. – «Не здорово» – в смысле как?.. Сильно, что ли, побили?..

По правде говоря, слушателем он оказался никудышным. Девочка на манеже постигала премудрость езды учебной рысью («Ну-ка сядь, как ковбои в кино! – командовала Аня. – На копчик, а ногами упрись в стремена! Колено выпрями!..») – и её успехи Алексей явно принимал к сердцу ближе, чем известие о гибели какого-то практически не знакомого человека. Панама успел двадцать раз мысленно плюнуть и пожалеть, что вообще заговорил с ним о случившемся. Но все двадцать раз Алексей спохватывался, опускал камеру и извинялся: «Да-да, так ты говорил..?»

– Вот ведь дела получаются… – протянул он наконец. – Вернулись, значит. И дело доделали…

Антон с силой растёр ногой окурок, смешивая с песком крошки недогоревшего табака:

– Нет. Я потом понял… Им не убить его нужно было, а… выключить где-то на сутки. Чтобы под ногами не путался… А он… встал. Жокеи, они… крепкие…

Говорить об этом было трудно. Но он говорил.

– И получил, – сказал Алексей. Помолчал и добавил: – Может, если бы мы не вмешались, всё так и было бы, а? Действительно, полежал бы денёк…

А то Панаморев не думал об этом. Ещё как думал!.. Эх, если бы да кабы!.. Если бы не висела над душой идиотская боязнь «наломать дров» – ну вот не наломал, а чем кончилось? Остатки карьеры сберёг? Да пропади они пропадом!!! …Если бы с помощью Алексея сдал обоих Серёжиных обидчиков в милицию – и плевать, что сам участвовал в драке, свидетелей-то вон сколько было вокруг!.. Если бы не заморачивался с окончательным лабораторным анализом – Заказ?.. не Заказ?.. – а просто вовремя подстраховался и привёл в «Юбилейный» группу захвата, опытных и умных ребят, с наказом – любыми правдами и неправдами, но не дать погрузить и вывезти так называемого Сирокко… Если бы раньше вышел на пограничников и попросил придержать гнедого без отметин коня, чьим бы транспортом ни пытались его вывезти: «Это наше национальное достояние, помогите…» Если бы да кабы…

На Серёжиных поминках он выпил рюмку «Синопской». И после этого не брал в рот даже пива. Не было никакого желания.

– Вот тут ты не прав, – сказал он Алексею. – Надо было вмешаться… только не так, как мы это сделали. Влез в драку, так уж иди до конца!

– Святые слова, – пробормотал Алексей…

– …Анна Ильинична!.. – долетел с манежа тонкий голосок Стаськи. – У него, по-моему, потник сбился!..

Аня тут же подскакала на Вальсе, глянула и кивнула:

– Выезжай на середину, переседлаешь.

Стаська остановила Альтаира и спрыгнула на песок, и почти тут же рядом осадила свою кобылу разъярённая Вика:

– Другого места не нашла, корова прокатная?!.

Оказывается, она пыталась добиться от лошади прибавленной рыси, и по какой-то причине дело у неё не заладилось, а тут ещё и девочка помешала – расположилась аккурат на дороге. Стаська испуганно смотрела снизу вверх, не очень понимая, что произошло, только то, что определённо стряслось нечто ужасное и она была тому причиной, – но Аня уже направила к ним Вальса.

– В чём дело? – мгновенно отреагировала она. – В манеже двум лошадям не разъехаться?.. И что ты на человека орёшь? Забыла, как сама начинала?..

Устыдилась Вика или нет, осталось неведомо никому, но покраснеть покраснела. Развернула лошадь и уехала на другой конец манежа, к слову сказать, довольно обширного. Альтаир изогнул шею и принялся тереться головой о Стаськину спину: должно быть, кожа под уздечкой чесалась. Девочка поправила съехавший потник, быстренько сунула коню в рот кусочек морковки и снова забралась в седло.

– Повод! – снова подъехала Аня. – Хлыстик во внешнюю руку! Постановление сделай! Манежным галопом – марш!..

Серый Альтаир спокойно поскакал по манежу. Ему успела понравиться незнакомая всадница, пусть неумелая, но постигшая самое главное: уважение к живому существу, будь у него две ноги или четыре. Благородный конь в полной мере оценил это и теперь с бесконечным терпением подсказывал маленькой ученице, как именно следует сидеть в седле на галопе. Глаза у Стаськи были счастливые.

Алексей на трибуне снова вскинул видеокамеру… Насколько Панама разбирался в людях – а он в них ещё как разбирался, – не далее как к вечеру этот человек и думать забудет о случайном знакомом по имени Сергей, мелькнувшем и исчезнувшем с его горизонта. Небось на видеоплёнке не будет ни Аниных наплаканных глаз, ни кучки окурков, усеявших песок под трибуной. Сколько убийств совершается в пятимиллионном Питере каждые сутки? Одним больше… Вот так всё оно и проходит… и порастает быльём…

«Здравствуйте, Аналитик. Можете передать нашему общему знакомому: ответ положительный. Хотелось бы уточнить следующие технические детали…»

Глава двенадцатая

Уходящие сквозь звёздную стену

От Санкт-Петербурга до Стокгольма расстояние как до Москвы. Те же семьсот вёрст, только в другую сторону. Не на юго-восток, а точно на запад. И лёту примерно столько же: один час. И благодаря разнице во времени самолёт приземляется в аэропорту Арланда по местному времени раньше, чем отбыл из Пулкова. Вот такие чудеса.

Хмурому седовласому джентльмену в дорогом строгом костюме, сидевшему в одном из кресел «Ту-154», было не до чудес. Что такое для современного лайнера неполная тысяча километров?.. Полное тьфу. Едва набрал высоту – и через двадцать минут приступай к снижению на посадку. Вот это, по мнению джентльмена, было самое скверное. Он вообще страшно не любил летать. Конечно, куда ж денешься – терпел, когда приходилось. Но посадка… когда при каждом движении воздушной машины недавно съеденные аэрофлотовские разносолы начинают шевелиться внутри и кажется, что внутренности покидают свои привычные места и вот-вот соберутся в спутанный комок около горла…

Пожилой джентльмен изо всех сил делал вид, будто спокойно подрёмывает в кресле, уже приведённом, согласно инструкции, в вертикальное положение. Только руки, стиснутые на массивной пряжке пристяжного ремня, выдавали напряжение. Он вслушивался в переменчивую мелодию самолётных турбин и лишь изредка приоткрывал глаза, чтобы недовольно посмотреть сперва на часы – долго ли осталось страдать? – а потом сугубо мельком в иллюминатор. Шхеры Стокгольмского архипелага проявлялись впереди куда медленнее, чем ему бы хотелось. У седоусого джентльмена был вид человека, спешащего на безотлагательную встречу и заранее раздражённого возможной задержкой. Он снова закрыл глаза и отрешённо откинулся на спинку кресла…

…Громкий дружный смех, неожиданно прорезавший напряжённый гул двигателей самолёта, заставил очнуться. Василий Никифорович сердито открыл глаза и посмотрел за проход, туда, где обосновалась компания иностранцев. Прямо против Цыбули сидел молодой скандинав, светловолосый, усатый, с открытым мужественным лицом. Выставочный экземпляр потомка викингов, ни убавить, ни прибавить! Парень что-то весело рассказывал обернувшимся в креслах друзьям. Василий Никифорович не понимал языка, но даже без знания шведского всё стало ясно в секунды. Жесты и мимика не оставляли сомнений. «Викинг» переносил самолёт ничуть не лучше Цыбули, а может, даже и хуже. До тошноты, до унизительного общения с гигиеническим пакетом. Что, понятно, порождало проблемы, ведь перелёты, в том числе международные, на Западе – такая же привычная норма жизни, как у нас электрички. И мучился парень, пока случайно не открыл самое простое и надёжное средство: от души похохотать над собственной слабостью…

Зато вот теперь сидел с баночкой холодного пива в руке и вовсю травил анекдоты, изредка поглядывая в иллюминатор и указывая пальцем на возникавшие внизу знакомые контуры островов, и гнусная дурнота не смела к нему подступиться.

«А я чего? – с внезапной ревностью подумал Василий Никифорович. – Я-то какого героя-панфиловца изображаю?.. И в Питер пока летел из Ростова, и теперь вот… Перед ними выпендриваюсь?..»

Он ехал за рубеж не впервые. И давно понял, в чём разница между российским руководителем и западным бизнесменом. Россиянин застёгнут на все пуговицы, он внешне неприступен и несокрушим, но таит в кармане нитроглицерин, потому что десять лет не был в отпуске – а как же, ведь без него производство немедленно встанет, а то и вовсе развалится… Европеец ходит в мятых джинсах и тенниске, поскольку знает толк и в работе, и в отдыхе, и инфаркт ему не грозит, ибо хорошо отлаженная фирма даже в отсутствие шефа тикает как часы…

«Викинг» заметил взгляд Цыбули, дружески улыбнулся ему и сделал жест пивной баночкой, как будто предлагал тост. Василий Никифорович неожиданно для себя самого ответил традиционным жестом русского выпивохи: средние пальцы согнуты, а большой и мизинец делают вид, будто поддерживают стакан.

– Скооль!..[72] – засмеялся швед. Цыбуля торжественно кивнул ему и отвернулся к окошку. Нитроглицерина в кармане он пока не носил, а джинсы покоились внутри сданного в багаж чемодана. Вот только вряд ли они ему пригодятся. Василий Никифорович летел в Стокгольм вовсе не ради неофициального дружеского общения…

«Ту-154» пробил последний слой реденьких облачков, нацелился на полосу и выпустил шасси, и панорама за иллюминатором как-то вдруг утратила глубину и объём: взгляд с небес стал взглядом с балкона обычного здания. Облака снова сделались высокими и недостижимыми, мелькнули внизу деревья, кусты, стала различимой трава… Самолёт коснулся и побежал по бетону, и турбины страшно загрохотали на реверсе, осаживая мчащуюся машину. Молодые скандинавы дружно зааплодировали, благодаря экипаж за безукоризненную посадку. Цыбуля оглянулся в иллюминатор и увидел, что крыло самолёта встопорщилось блестящими перьями, упиравшимися в густой плотный воздух… Директор «Свободы» вновь ощутил подступившую дурноту, но тут необузданный бег лайнера перешёл в стадию спокойного качения по бетонке, чудовищный рёв двигателей сменился неторопливым гудением, а подкрылки с закрылками попрятались обратно в недра крыла: и не догадаешься, сколько всего только что оттуда торчало. «Ту-154», снова не оправдавший свою репутацию самого аварийного, с достоинством проследовал по рулёжной дорожке. Мимо британских, немецких, французских собратьев. И замер против висевшей в воздухе «гармошки» раздвижного пассажирского коридора. Приехали!..

Международные аэропорты, сколько видел их Василий Цыбуля, все похожи один на другой. Ты уже не на небе, но ещё вроде как не совсем на земле (или наоборот). Ты определённо уже не в России, но ещё не вышел на все четыре стороны в Швецию (либо опять-таки наоборот). Отбывающие подсознательно мандражируют перед полётом, даже если на маршруте не ожидается ни Бермудского треугольника, ни террористов; прибывшие – таково свойство путешествий по воздуху – чувствуют себя слегка ударенными пыльным мешком… и этим вовсю пользуется чуткая к человеческой психике торговля. Василию Никифоровичу показалось, будто он вышел из самолёта прямо посреди столичного универмага в разгар предпраздничной распродажи. Налево – «Tax free», прямо – «Currency exchange», направо – «Ирландский паб»… у полукруглой стойки которого, кстати, не наблюдалось ни единого свободного места. Все боролись за свободу Ирландии. «Они что тут, с шести утра не жрамши самолёт ждут? – неодобрительно подумал Цыбуля. – Или живыми добраться не чаяли – скорей отмечать?..» Никаких указателей насчёт того, как пройти на паспортный контроль, за багажом и на таможню, Василий Никифорович не заметил и решил руководствоваться «муравьиной дорожкой» – двинулся следом за всеми. Этакий седоусый плейбой, загорелый до черноты миллионер, налегке завернувший в сентябрьскую Швецию отдохнуть от надоевшей жары тропических пляжей…

Йон фон Шёльдебранд, гофшталмейстер Его Величества короля Швеции Карла XVI Густава, не очень-то изменился со времени их последней встречи. Он показался Василию Никифоровичу таким же подтянутым, как и три года назад, и седины у него не прибавилось. Единственная деталь – правая рука Йона висела на груди, заключённая в специальную матерчатую повязку. А рядом с королевским конюшим стояла тоненькая изящная девушка с абсолютно русским лицом. «Господин Цыбуля В. Н.» – гласили чёткие кириллические буквы на плакатике, который она держала перед собой. Плакатик оказался излишним – двое мужчин и так сразу узнали друг друга.

Правая рука у фон Шёльдебранда не действовала, и Цыбуля после секундного замешательства подал ему левую.

– Вывихнул неделю назад, – рассмеялся Йон, и девушка синхронно перевела. «Русская» внешность не обманула: говорила она без сколько-нибудь заметного акцента. – Брэк[73] в повороте перевернулся… молодые лошади… Раньше на другой день уже был бы в форме, а теперь… годы, годы! Доктор вот велел поберечь… Ну, здравствуй, Василий! Наконец-то удалось в гости к нам тебя заманить!..

– Здравствуй, Йон. Очень рад. – Цыбуля неловко сжал ладонь шведского аристократа и внезапно почувствовал, что не лукавит: он действительно радовался этой встрече. При всём том, что поводом для неё послужили очень горестные события и, возможно, в итоге от нынешней теплоты останутся одни воспоминания. – Очень рад, – искренне повторил он, глядя Йону в глаза.

– А это, – гофшталмейстер указал на смутившуюся девушку, – позволь тебе представить Ольгу Михайловну, княжну Путятину. Младшую дочь моих старинных друзей, российских дворян…

При слове «Путятина» у Василия Никифоровича болезненно напряглось что-то внутри. Оставалось надеяться, что Йон с Ольгой ничего не заметили.

– …У которых принято в семейном кругу говорить только по-русски. Ольга любезно согласилась сопровождать нас с тобой. Она рада случаю попрактиковаться в родном языке и, кроме того, отменно водит машину… Я, как ты видишь, временно инвалид!..

Йон заразительно рассмеялся, похлопал здоровой рукой Василия Никифоровича по плечу. Цыбуля зашагал рядом с ним, катя за собой складную тележку с собранным Марьяной Валерьевной чемоданом. Стеклянная дверь, управляемая телекамерой, приветливо распахнулась и выпустила их под тёплое осеннее солнце. Ольга вытащила из кармашка ключи, и голубая «Вольво», припаркованная неподалёку, приветливо мигнула подфарниками. Добро пожаловать в Швецию!..

Когда-то давно, когда по телевизору ещё не показывали мыльных опер, российский народ запоем читал исторические романы. Старые и только что вышедшие. Люди записывались в очередь и с торжеством несли домой Балашова, Пикуля и Скляренко, выпрошенных до завтра. А потом обсуждали на службе и в толчее магазинов. Не обошла эта напасть и Михайловскую – тем более что молодой тогда директор «Свободы» о снабжении книгами пёкся весьма даже ревностно. Сам Цыбуля, правда, беллетристикой не увлекался, было некогда. Однако в случае чего и он не ударил бы лицом в грязь – всё, конечно, благодаря Марьяне Валерьевне. Однажды за завтраком она почти со слезами пересказала мужу трогательный эпизод из главы, прочитанной накануне в часы, оторванные от сна. Славянскую княжну выдали замуж за предводителя викингов, персонажа в соцреализме глубоко отрицательного. Так вот, по возвращении домой, едва ступив на берег с корабля, молодая женщина бросается обнимать первую же берёзку. Ибо в сумрачной Скандинавии берёзки, воплощение всего русского, расти, натурально, не могут…

Через неделю Михайловская охотилась уже за новым романом, и Василий Никифорович быстро забыл пересказанное женой. Быстро и, казалось бы, прочно. А вот теперь ни к селу ни к городу всплыло, и автора захотелось немедленно придушить: за стёклами комфортабельной «Вольво», выдававшей сто десять по нечеловечески гладкому – яичко во все стороны катай – автобану, стоял в осенней солнечной позолоте весёлый берёзовый лес!.. Зажмурься, отвернись от ухоженного шоссе и нарядных красно-бордовых домиков на той стороне – Россия Россией!.. Растут, стало быть, белоствольные! Да ещё как растут!.. Небось под каждой по подберёзовику. И сосны, и ёлки, и вообще всё то же самое, что в окрестностях Питера (насмотрелся, пока ездил с Антоном под Выборг смотреть гнедого Заказова двойника)…

А вот небо в Швеции – другое.

Цыбуле, привыкшему безо всяких синоптиков угадывать погоду на завтра, это бросилось в глаза сразу.

Здешние облака ещё не забыли об океанских просторах, над которыми только что гнал их атлантический бриз. Они ещё видят под собой море, ещё толком не поняли, что бесповоротно вплывают на материк… Что им маленькая Скандинавия?.. Пересечь, не заметив…

И если приглядеться – где-нибудь в углу небосвода непременно висит длинное волокнистое облачко, каких не бывает над сушей, и ветер, дыхание близкого Гольфстрима,[74] гладит и расчёсывает его, словно страусовое перо…

– А ведь когда-то считали, будто наше здание портит весь вид, – рассказывал Йон. – И мрачное-то оно, и уродливое, и то ли на тюрьму смахивает, то ли на скотобойню… Дождаться не могли, пока набережную пошире намоют и ещё ряд зданий выстроят, упрячут наконец безобразие…

Главный королевский конюший улыбался и любовно оглядывал внутренний двор. Рослые деревья, почти не заметившие наступления осени, журчащий фонтан, всё лето окружённый цветами… белую, недавно обновлённую изгородь «бочки»[75]… И надо всем – пронзительно ясное небо в квадратном обрамлении столетних стен. Старинный красный кирпич так и горел на ярком свету, заставляя Цыбулю хмуро вспоминать собственные мытарства со строительством конного завода. То, что получилось в итоге, работало очень исправно, но памятником архитектуры свободненские конюшни вряд ли когда-нибудь назовут…

Хозяин и гость неторопливо беседовали, шагая по мелкому гравию, а юная Серёжина однофамилица (или, чем чёрт не шутит, всё-таки родственница?..) переводила. Владела она обоими языками одинаково свободно. Вначале Цыбуля чопорно величал княжну «Ольгой Михайловной», но скоро сбился на «Оленьку».

– Простите, – тотчас поправился он. Девушка, годившаяся ему во внучки, лишь рассмеялась:

– Да что вы, Василий Никифорович. Так и зовите…

Фон Шёльдебранд, кстати, был для неё «дядей Йоном».

Цыбуля вдруг задумался, КАК станет рассказывать им о делах, учинённых их соплеменником. О том, что из-за жадности паскуды Нильхедена оказался чёрт знает где выращенный в России – и для России – наследник великого Секретариата… И, что гораздо хуже, погиб человек, ему самому, Цыбуле, доводившийся то ли внуком, то ли племянником, то ли вовсе любимым младшим сынком…

Серёжа Путятин незримо шёл рядом с Василием Никифоровичем по залитому солнцем двору. Он тоже любовался кладкой каретного сарая и фигурными окошками большого манежа, но время от времени вопросительно поглядывал на Деда, не давая запамятовать о главном. «Ну? – отчётливо слышал Цыбуля его голос. – Когда Заказа выручать будем?» Речь Василий Никифорович сочинил ещё дома. Потом отшлифовал её в Питере и десять раз повторил, пока летел в самолёте. Он скажет Йону… Тот возразит… А он ему… А в ответ… Отчего же теперь Цыбуля чувствовал себя так, словно заглянул к соседу по очень невесёлому поводу – и, шагнув на порог, нежданно-негаданно оказался за праздничным столом, и вот надо решительно встать, и поставить на скатерть радушно поднесённую рюмку, и выговорить: «А ваш сын, знаете ли, изрядный мерзавец…» Почему так? Потому, что Швеция – маленькая страна и ты это нутром чувствуешь на каждом шагу, и Стокгольм, в общем-то, крохотный, и оттого приехавшему из огромной России мерещится, будто все шведы – друг другу чуть ли не родственники?..

Берейторы в форменных тёмно-синих шинелях, встречавшиеся во дворе, отдавали своему начальнику честь.

– На самом деле мы штатские, – заметив взгляд гостя, пояснил фон Шёльдебранд. Он был генерал-майором в отставке; Цыбуля не удержался и подумал о том, как, наверное, хорошо быть отставным генералом в сугубо нейтральной, не лезущей ни в какие конфликты сытой стране. А Йон продолжал: – У нас до шестьдесят девятого года всех офицеров обязательно учили ездить верхом. Я сам и ещё кое-кто из наших служащих это застали, а вот нынешняя армейская молодёжь… Командование, конечно, имело причины, но моё личное мнение…

– «Жираф большой, ему видней», – усмехнулся Цыбуля. Личное мнение Йона он разделял полностью. – Наверное, командование сочло конный спорт слишком опасным для молодых офицеров?

Оленька перевела, Йон расхохотался, а Василий Никифорович поймал себя на том, что оттягивает и откладывает момент решительного разговора. В самом деле, ну не сейчас же, не с бухты-барахты… Осознав это, он в который раз мысленно помянул чёрта: «Стар, наверное, становлюсь…»

Хоромы у королевских коней, как и следовало ожидать, оказались не бедные. То есть ананасы на золотых блюдах им не подавали, но добротный пол, высоченный – много воздуха – потолок, просторные денники и вдоволь солнечного света из окон – чем не дворец для коня?.. Тёмно-гнедые, каждый под синей с жёлтым попоной, холёные красавцы любопытно оборачивались к вошедшим, тёрлись о решётку носами, фыркали, привлекая внимание.

– Наши шведские полукровные кони стали очень популярны для драйвинга. – Йон ловко, одной левой рукой, открыл защёлку, и наружу тотчас же высунулась лошадиная голова. Добрые глаза и доверчивые губы животного, в жизни своей не знавшего не то что жестокости – даже и грубого окрика. Высоко на стене красовалась его кличка: Кардинал. – Причём особенно ценятся гнедые, как у нас, в королевском выезде. И в результате, ты только представь, конюшня Его Величества получает лошадей, так сказать, второго разбора. Тех, которые не привлекли внимания спортсменов…

Цыбуля хмыкнул и погладил усы. Он попробовал представить себе сходную ситуацию в России, если бы глава государства решил учредить для себя, скажем, выезд в карете с орловскими рысаками.

– А что, мы не в обиде. Нам «тигры», которые рвут с места в карьер, и не нужны! Мы своих берём годика в четыре, в пять, в основном из южной Швеции, и не с каких-нибудь любительских ферм. Обязательное условие – чтобы коня растили профессионально и очень хорошо с ним обращались. Попав к нам, он для начала несколько месяцев ходит под седлом по самым напряжённым городским улицам, привыкает не бояться движения. Ходит не один, а в паре с каким-нибудь пожилым опытным конём. Таким вот, как Кардинал. Ему уже двадцать. Старые у нас учат молодых, и мы за это очень их ценим…

Кардинал ластился, и Йон почесал мерину за ухом:

– Видишь, у него на морде проточина и задние ноги в половину бабки белы? Раньше этого не допускалось. Все кони должны были быть чисто гнедыми, безо всяких отметин…

Гнедые без отметин, – резануло Цыбулю.

– …Так что, если белая звёздочка была единственным недостатком коня, ещё двадцать лет назад её замазывали. Догадайся, чем? Кремом для обуви! – Фон Шёльдебранд отстранил голову Кардинала, прижал плечом дверь, и Оленька, поспешившая помочь «дяде Йону», закрыла задвижку. – Но чисто гнедых лошадей всегда было трудно найти, а в наши дни и подавно. Так что белые отметины, не очень большие, конечно, стали допускать…

Он миновал несколько денников и остановился перед двумя крайними. Кони в них стояли под зелёными вместо сине-жёлтых попон. При приближении людей они обернулись, и один, очень рослый, попытался высунуть голову поверх решётки.

– Это, – пояснил Йон, – единственные лошади не-шведского происхождения, содержащиеся на конюшне. Они куплены в Англии и принадлежат принцессе Мадлен…

Куплены в Англии…

– Принцесса – увлечённая конкуристка и, смею тебя заверить, наделена немалым талантом. Её старшая сестра, кронпринцесса Виктория, тоже прекрасно ездит верхом, но, к сожалению, при её многочисленных обязанностях престолонаследницы… Ты знаешь, – Цыбуля почувствовал, что Йон увлёкся по-настоящему, – в начале века у нас уже была королева Виктория, лошадница, каких поискать. Ещё до вступления на престол они с мужем держали конюшню, соперничавшую с королевской, и там у неё, помимо прочих, стояли четыре прекрасных липиццана. Так вот, когда родилась нынешняя хертигинна Вестеръёталандская,[76] коннозаводчики, разводящие липиццанов – а у нас в Швеции их очень любят, – решили: вот тут-то мы и отметимся! И подарили новорождённой двух маленьких жеребят… Так вместе и выросли. Я учил юную хертигинну держаться в седле, а лошадок воспитывал и выезжал… Правда, вначале кронпринцесса ездила на готландском пони, ведь липиццаны – мало подходящие лошади для детей, но и до них черёд, конечно, дошёл. Каприоль и Крупад много лет здесь стояли. Теперь они живут на Эланде, в королевской усадьбе. На пенсии…

Фон Шёльдебранд отвернулся от конкурных коней и перешёл к двери, из-за которой уже дважды раздавалось нетерпеливое ржание. За решёткой виднелась породистая рыжая голова и изящная лебединая шея.

– А это – мой Веспер! – Йон клацнул защёлкой, и конь с силой толкнул носом дверь, распахнув её на всю ширину. Своевольно шагнул в проход и принялся ревниво обнюхивать Йона: почему так долго не приходил?.. Может, другого коня ему, Весперу, предпочёл?..

– На нём, – Йон ласкал коня, оберегая от его слишком пристального внимания свою правую руку, – во время торжественных мероприятий я еду рядом с каретой, сопровождая Его Величество. Я тебе потом фотографии покажу. Веспер у нас в гвардии раньше служил, я его, беднягу, там и нашёл. Ну сам посуди, дело ли ему здоровенных гвардейцев таскать? Ребята все на подбор, а ездить – учатся только…

Веспер перебирал тонкими ножками, ловил хозяина за рукав и всем своим видом показывал: конечно, не дело, и очень, мол, хорошо, что ты меня оттуда забрал!.. Цыбуля подумал о том, до чего здорово, наверное, смотрелся на рыжем Веспере Йон – лёгкий, сухощавый, в красивом голубом, старинного кроя мундире…

А гофшталмейстер короля Шведского вдруг посмотрел на часы, улыбнулся, точно хитрый мальчишка, и заявил:

– А теперь – сюрприз!

Скормил Весперу припасённую в кармане морковку и решительно повёл Цыбулю во двор.

Сюрприз действительно имел место. В большом старинном манеже, где когда-то выезжали величественных липиццанов, где по сей день учат ответственности коней для королевских парадов, – скакала галопом по кругу маленькая, весьма упитанная лошадка ярко-песочной масти. Ухоженные копытца выстукивали по песку размеренный ритм. В седле сидела девочка в нарядной голубой безрукавке. Из-под защитного шлема (без которого в Швеции никакие конные занятия в принципе не допускаются) выбивались растрёпанные белокурые волосы, вспыхивавшие на свету, что лился из стеклянного потолочного фонаря. Юная всадница заметила дедушку Йона, остановила кобылку и, натянув повод, смело дала шенкеля. Лошадка спокойно поднялась на «свечку», на миг замерла – и вновь опустилась на все четыре ноги.

– Фасолина! – строго сказал ей Цыбуля. Он всегда делался ужасно серьёзным и строгим, если чувствовал, что глаза вот-вот затуманит неверная сырость.

Лошадка ответила знакомому голосу тонким, совершенно девчоночьим ржанием. Ингеборг отпустила повод, и Нотка рысцой устремилась через манеж, чтобы ткнуться носом в подставленную ладонь. Цыбуля, растроганный до невозможности, ещё круче сдвинул брови: «Помнит, паршивка!..» Йон передал гостю несколько кусочков сахара, тут же подобранные ищущими губами лошадки. Цыбуля придирчиво оглядел былую любимицу свободненского завода и понял, что правильно распорядился её судьбой. Он предполагал, что снова увидит её здесь, в Швеции, но почему-то ждал, что, крепко угодив в работу и тренинг, Нотка постройнеет, «перепадёт». Ничего подобного! Похоже, на новом месте умненькую малышку любили и баловали не меньше, чем дома… Нотка стала ещё круглей, чем была, светло-рыжая шёрстка золотилась россыпью муаровых «яблок».

– Добро пожаловать, Василий Никифорович!.. – по-русски старательно выговорила Ингеборг. И быстро покосилась на Оленьку Путятину: всё ли правильно произнесла. Юная княжна незаметно кивнула, девочка смутилась и слегка покраснела, гордясь похвалой старшей подруги, а до Цыбули вдруг дошло, как они все здесь ждали его, как готовились его встречать – с того самого часа, как он, Цыбуля, связался по компьютерной сети с Йоном и сообщил, что хотел бы приехать… Неведомо откуда пришло мгновенное озарение, и Василий Никифорович увидел всю ситуацию словно бы их глазами, совершенно в ином свете, чем она до сих пор представлялась ему самому. Он был не просителем из вечно разорённой, разворованной и голодной страны, приехавшим в европейскую столицу «за правдой». Он прибыл в маленькую Швецию из всё ещё огромной, великой и непостижимой России, из той самой России, на которую бронзовый Карл XII на стокгольмской площади до сих пор указывает рукой: «Я там побывал – и запомните, шведы: если охота жить, русских лучше не трогайте…»

– Ну? – по-прежнему строго обратился Василий Никифорович к девочке. – Показывай, чему научилась!

Маленькая Ингеборг, конечно, не поняла. Все её познания в русском исчерпывались только что произнесённым. Оленька Путятина тут же выручила, перевела. Внучка Йона очень серьёзно кивнула – знать, ждала подобного экзамена, готовилась к нему – и стала показывать. Нотка, попавшая из одних хороших рук в другие, не худшие, повиновалась весело и охотно. Меняла аллюры, выделывала вольты, восьмерки и змейки, а под конец даже лихо взяла полуметровое препятствие, установленное посередине. Чему только не научит дедушка внучку, пока мама не смотрит!..

– Молодец, – похвалил Йон.

Цыбуля смотрел на сияющую от гордости маленькую наездницу, на её молодого в шестьдесят пять лет деда и понимал, что начать горестный разговор становится всё невозможней.

Мы неверно произносим название шведской столицы. На самом деле надо «СтокХольм», только вот букву «х» раньше почему-то у нас не любили и всюду, где можно и нельзя, в иностранных словах заменяли на «г». Таким образом скандинавское имя Харальд надолго превратилось в «Гаральда», великий поэт Хайнрих Хайне стал для нас (видимо, уже навеки) неведомым немцам «Генрихом Гейне», и так далее. Теперь, правда, исторический маятник качнулся, и ныне у нас, согласно рекламе, что ни день – то новое слово на букву «х»… Ну да Бог с ним.

Город Стокгольм получил такое название благодаря обстоятельствам своей закладки. Когда древние новгородцы с карелами устроили набег и дочиста разрушили прежнюю столицу, Сигтуну, даже врата утащив из местного храма к себе за море, – опечаленные шведы решили перенести королевский город в новое, более счастливое место. Куда именно? Ответ подсказал старинный обычай: по волнам озера Мелар пустили плыть строевую лесину. Где прибьёт её к берегу, там городу, значит, и быть. А озеро Мелар, как и наша Ладога, неудержимо вытекает в Балтийское море, только с другой стороны, а вместо Невы здесь – забитый островами пролив. Течение и затащило лесину в пороги, где она в конце концов застряла на острове. Потому-то и дали новой столице имя Стокгольм: «Остров Бревна»…

Питер и Стокгольм вообще очень похожи. Взять Санкт-Петербург, вымыть с мылом и щёткой да вместо диких помоечных котов, поколениями дерущихся за кусок, населить деловыми домашними мышеловами, добрыми, доверчивыми и пушистыми, – и будет то самое.

Стокгольмские острова соединяются мостами. Под одними скачут с волны на волну сумасшедшие байдарочники в ярких маленьких лодках. С других закидывают удочки и ловят форель, снующую в прозрачной зелёной стремнине. Говорят даже, неплохо клюёт, – за чистотой воды, как и за рыбным поголовьем в озере, шведы строго следят.

Островов не меньше, чем в Питере, и у всех красивые и гордые имена: Старый Город, Рыцарский, Королевский. А один с давних пор называется Юргорден, что по-русски значит просто «Зоопарк». Парк – и ещё какой – по-прежнему на месте. А вот «зоо» представлено в основном лошадьми, на которых ездят стройные красивые девушки. Дорожки для верховых прогулок отмечены специальными знаками, и никто – можете не верить, но это действительно так – не устраивает на этих дорожках стоянку для «Мерседесов»…

Юргорден расположен почти в центре Стокгольма, и в погожие уик-энды сюда выбирается половина горожан. Поваляться на травке, поиграть (и очень азартно) в местную разновидность лапты, пообедать в одном из множества маленьких ресторанов…

Заведение, где расположились Йон с внучкой, Оленька и Цыбуля, угнездилось на довольно крутом склоне холма, над узким, меньше иной дренажной канавы, проливчиком, тем не менее отделявшим одну от другой две части Юргордена.

– Видишь дубы? – Пока ждали заказ, фон Шёльдебранд кивнул на огромные старые деревья, живописно раскиданные по широкой лужайке за проливом. – Триста лет назад Швеция была великой державой, и для поддержания могущества решили укреплять флот. Ну, а флот тогда был какой? Деревянный. На корабли шло много дуба, и королевским повелением приказали их насаждать. Насадили… Только не учли, что дубы – не картошка, за лето не вырастут. Время шло, появились стальные пароходы, потом современные крейсера и подводные лодки… А указа-то высочайшего никто так и не отменил! И вот совсем недавно специально выделенный для этого чиновник докладывает королю: «Ваше Величество, дубы для флота созрели…»

Осеннее солнце пригревало мягко и ласково, лёгкий ветерок ещё хранил дыхание уходящего лета. Василий Никифорович заметил на столе лишний прибор и хотел было спросить, кого ещё ждут, но его внимание отвлекла девушка, ехавшая через мостик на красивом серебристо-сером коне. Один из автомобилей, стоявших поблизости, как раз в это время завёлся. Конь насторожил уши и хотел было шарахнуться, но хозяйка успокоила питомца еле заметным, уверенным движением повода. Конь сразу понял, что ничего особо страшного не происходит, раздумал пугаться и спокойно зарысил дальше. Василий Никифорович мысленно одобрил мастерство девушки… и она вдруг так остро напомнила ему оставшуюся в Питере Аню, что снова ёкнуло сердце. Цыбуля не захотел показывать радушным хозяевам своё состояние – отвернулся, сделал вид, будто провожает взглядом удаляющуюся наездницу. И сам не заметил острого, пристального взгляда Йона, устремлённого на русского гостя: «Непростое что-то у тебя на уме… Что ж, расскажешь, когда сам пожелаешь!»

В это время на месте отъехавшего автомобиля притормозил юркий бирюзовый «Фольксваген». Из него выбралась крепкая, энергичная дама лет сорока пяти. Пискнула сигнализация – и дама решительно устремилась через открытую площадку ресторана прямо туда, где под большим растянутым тентом устроились Йон и его гости. Одновременно с нею, только с другой стороны, появился официант с большим подносом в руках.

– Хей! – стремительно подойдя, приветствовала сразу всех энергичная дама. Села за стол и немедленно принялась темпераментно что-то рассказывать, перескакивая со шведского на английский. Пока Оленька Путятина открывала и закрывала рот, силясь вставить хоть слово, Йон тронул девушку за руку, и она перевела для Цыбули:

– Это моя сестра Кристина. Помнишь, я тебе про неё говорил? Она живёт в Сигтуне. Кристина – очень известный политик…

Извержение вулкана временно прекратилось. Кристина замолчала на полуслове, потом заразительно расхохоталась и пояснила:

– О да!.. Я прямо с заседания – никак всё не отойду…

Василий Никифорович смутно припомнил, что вроде бы Йон действительно упоминал о сестре – ещё по дороге из аэропорта, – но Цыбуля, несколько чумовой после перелёта, как говорят, «не въехал», что она будет с ними обедать. Йон ещё, помнится, охарактеризовал её, назвав экстравертной. О йес!.. Скоро выяснилось, что это было ещё мягко сказано. Цыбуля решил быть вежливым и спросил:

– А где заседали – в риксдаге?[77]

Невинный вроде бы вопрос вызвал новый всплеск лавы.

– Где-где? – снова расхохоталась Кристина. – Что вы! Это только у вас, в России, каждый мало-мальски заметный политик сразу метит в Государственную Думу и переезжает в Москву. Вот потому-то Россия в банкротстве…

Должно быть, она полагала, что пошутила, и притом достаточно остроумно. Цыбуля почувствовал, что тяжело наливается кровью, но промолчал. Йон тоже промолчал, лишь улыбнулся: наверное, он очень хорошо знал сестру и как бы хотел сказать, что за подобные мелочи на неё не стоит сердиться. Молодой официант между тем ловко расставил заказанную еду. Перед Василием Никифоровичем оказалась большая тарелка, где на листьях красного и зелёного салата в обществе четвертушки лимона возлежали – именно возлежали – полусантиметровые ломти малосольного норвежского лосося, невероятно нежные и вкусные даже на вид. Посередине стола поставили одну на всех объёмистую миску с горячей варёной картошкой, обильно сдобренной укропом и чем-то средним между густыми сливками и майонезом.

– Должна предупредить, – продолжала неугомонная Кристина, и Оленька была вынуждена перевести, – что у нас в Швеции за последние годы сложилось о вас, русских, определённое мнение. Из вашей страны сюда приехало столько людей! И каких!!! Крупные русские воры скупают недвижимость в центре Стокгольма!.. А мелкие воришки обосновались в Карлслунде – это такое место, где у нас селят беженцев из «третьего мира», – и крадут что ни ппадя в столичных универмагах. Причём крадут так неуклюже!.. Полиция уже замучилась арестовывать…

Кристина вновь засмеялась. У неё были хорошо подстриженные каштановые волосы (наверное, закрашивала седину) и ровные белые зубы, и некоторым образом чувствовалось, что эта женщина никогда не рожала детей. Цыбуле захотелось отодвинуть нетронутую тарелку, встать и уйти. Он этого, конечно, не сделал.

Отставной генерал фон Шёльдебранд поднял бокал:

– Давайте выпьем за твой приезд, дорогой Василий. За то, что ты наконец-то к нам выбрался, и пусть эта поездка оставит у тебя только приятные воспоминания…

Выпили. Мужчины – лёгкое светлое пиво, Кристина – сок, Ингеборг – молоко, а Оленька – тоник. Она тоже была за рулём.

– Так вот, вы себе только представьте!.. – со вкусом жуя, принялась рассказывать неугомонная дама-политик. – Я им ещё в мае доказывала – скоро, мол, начнётся сезон, наедут туристы, а общественных туалетов в городе – раз, два и обчёлся! Я этим бюрократам уже и фирму нашла, которая хоть на каждом углу передвижные сортиры может расставить, и фотографии принесла, как в приличных местах у людей сделано, а эти бумажные крысы…

Княжна Путятина переводила, насколько удавалось поспеть. Варёная картошка стыла перед ней на тарелке.

Насколько Василий Никифорович вообще сумел рассмотреть местный народ, Швеция был страной очень стройных, следящих за своими фигурами женщин – и полноватых, с явно наметившимися брюшками (у кого – от пива, у кого – от кока-колы) мужчин. Так вот, если это было правило, то Йон с сестрой являли собой исключение, которое его подтверждало. Йон был жилистый, лёгкий и цепкий – истинный конник. Кристина же – не сказать толстая, но – налитая, плотно сбитая, никак не вписывающаяся в имидж тощей западной женщины.

– …И я начала разбираться, почему же, если им всё так понравилось, они голосовали против? Оказывается, эта стерва Гудрун Линдбом, которая вечно у нас всем вставляет палки в колёса, откуда-то притащила документацию на давно устаревшую модель, с которой, конечно, современный дизайн и рядом не ночевал…

– Ты ешь, Оленька, – вполголоса сказал Цыбуля княжне.

– Василий Никифорович, вы только не обижайтесь на тётю Кристину, что она так про Россию, – тоже вполголоса ответила Оля Путятина. – Она очень добрая на самом-то деле. Только они тут не всё про нас понимают…

Про нас, – отметил Цыбуля, и ему захотелось обнять правнучку старинного эмигранта, всё ещё полагавшую себя русской, всё ещё нёсшую в себе нечто непостижимое для самого продвинутого ихнего специалиста по России. Не говоря уже об экстравертной Кристине…

Между тем выяснилась причина, подвигнувшая Йона пригласить в ресторан свою сестрицу-политика. Причина была веская: сегодня семейство фон Шёльдебрандов собиралось для торжественного посещения кладбища. Согласно вековому обычаю шведы поминают усопших родственников два раза в год. В день рождения – и ещё в День всех святых, первого ноября. Так вот, Цыбуля, как обнаружилось, дату своего приезда подгадал со снайперской точностью: именно сегодня покойной госпоже Шёштин фон Шёльдебранд, бабушке Йона и Кристины, сравнялось бы сто семь годков. Вообще-то подобным возрастом в нынешней Швеции никого особо не удивишь, запросто могла бы здравствовать и поныне, – но, увы, бабушка в долгожительницы не вышла. Умерла совсем молодой, в год, который Василий Никифорович по нашей национальной привычке определил для себя как «дореволюционный».

В идеале посещать кладбище следовало всем вместе, но что тут поделаешь! Когда в странах западной цивилизации обычай входит в противоречие с бизнесом, побеждает, как правило, бизнес. И поэтому фон Шёльдебранды посещали могилу бабушки Шёштин в течение дня кто как мог – одни с утра, другие в обеденный перерыв, а третьи вечером.

– Не хочешь с нами поехать? – предложил Цыбуле королевский конюший, одновременно делая знак официанту, чтобы принёс счёт. – Это очень старое кладбище, там красиво. А впрочем, если сильно устал, смотри… Оленька тебя отвезёт.

На самом деле Василий Никифорович сейчас с величайшим удовольствием рухнул бы на диван, а через полчасика, слегка отлежавшись и восстановив силы, принял душ – и завалился бы в постель уже капитально. Он к питерскому-то времени привыкнуть как следует не успел, а здесь, в Швеции, ещё на два часа… да плюс перелёт, от которого до сих пор не улёгся звон в голове… «Стар становлюсь», – в который раз подумал Цыбуля. Раньше эти слова он произносил про себя с этаким весёлым отчаянием. После гибели Сергея он вдруг понял, что начинает воспринимать их всерьёз.

Посланец великой страны принципиально выложил на столик кредитную карточку VISA и кивнул:

– Ну что ты, Йон, какие наши годы. Конечно, съезжу с тобой. Как же вашей бабушке не поклониться…

Шведское кладбище мало напоминает российский погост. Приличное старое кладбище в Швеции – это нечто среднее между знаменитым Арлингтонским в Америке и теми, что показывали когда-то туристам в «нашей» Прибалтике. Ни тебе каких серебрёных оградок, пластмассовых венков, подписных – чтоб не спёрли – скамеечек и микросадоводств на могилах. Нет даже собственно могил, если считать таковыми отмеченные прямоугольники, показывающие, где конкретно под землёй находится гроб. Просто – плита в головах, или крест, или памятник. И два-три растения: кустик туи, пятнышко декоративного мха…

Перед памятником бабушке Шёштин пестрела узенькая, в ладонь шириной, грядочка анютиных глазок.

– Ага!.. – сказал отставной генерал, явно довольный. – Бьёрн с Биргиттой и моим внуком Йоном здесь уже побывали!

Ингеборг застенчиво, вполголоса добавила что-то по-шведски, и Оленька Путятина перевела:

– Прапрабабушка Шёштин очень любила анютины глазки. Именно такие, тёмно-фиолетовые, с маленькой золотой серединкой…

Не подлежало сомнению, что за могилой будут ухаживать ещё много-много лет, а потом состарившаяся Ингеборг передаст её уже своим внукам. Как, собственно, тому и следует быть.

Сам же памятник оказался таков, что, присмотревшись к нему, трудно было отвести взгляд. Среди короткой и густой, как коврик, зелёной травы стояла чёрная плита метра два высотой. Обрамляющий рельеф создавал впечатление распахнутой двери. В рамке «двери» диабазовая поверхность была обработана таким образом, что казалась прозрачной границей между мирами. По ту сторону смутно угадывался некий пейзаж; мастерство резчика, а может, и время, пролетевшее с «дореволюционного» года, лишили его чёткости очертаний, сделав таинственным и неразличимым – ибо не дело смертному человеку всуе пялиться на тот свет. Туда, куда уходила – неостановимо уходила сквозь хрустальную грань – молодая босоногая женщина в греческой накидке из тонкого лёгкого шёлка. Она, собственно, была уже там, но одна ножка ещё касалась почвы этого мира, и женщина ещё оглядывалась, ещё смотрела на замерших в отчаянии близких с печальной и виноватой улыбкой на тонком лице: «Не сердитесь, я не хотела вас покидать. Просто… так получилось…»

А в верхнем углу плиты мерцали нестареющей позолотой несколько звёзд. Наверное, такие тёплые и близкие звёзды светят в раю: и правда, следует ли печалиться?.. «Но всё же, всё же, всё же…»

Даты жизни, выбитые внизу, говорили о многом. 1891–1916. Двадцать пять лет. Ровно столько же, сколько судьба – а вернее, человеческая жестокость пополам с жадностью – отпустила Сергею… Цыбуля нахмурился и вздохнул.

– Бабушка познакомилась с дедушкой на конной прогулке, – неожиданно вполголоса начала рассказывать гостю Кристина. Она, кстати, доводилась без малого тёзкой покойнице: имя усопшей, произносимое по-шведски «Шёштин», писалось латиницей «KERSTIN». – Лошадь, на которой ехала бабушка, испугалась раскрытого зонтика и понесла, но наш будущий дедушка, как истинный рыцарь, вовремя подоспел спасти прекрасную даму…

Василий Никифорович с изумлением обнаружил, что Кристина, оказывается, способна была говорить без обычной для себя резкости, без напора, призванного, должно быть, подавлять политических оппонентов. Кристина улыбалась, и улыбка делала её почти красивой. Почти похожей на давно умершую бабушку… Аня Смолина рассказывала Цыбуле, как надеялась, что произойдёт чудо и она ещё окажется беременной от Сергея. Ещё родит ребёнка, который будет похож на него. Но чуда не произошло.

– Бабушка, правда, потом утверждала, что лошадь вовсе даже не понесла, – продолжала Кристина. – Просто она, бабушка, увидела в парке симпатичного кавалера и сразу придумала способ с ним познакомиться. Они друг друга очень любили…

Дерево, склонившееся над памятником, уронило напоённый золотом лист, и тот, косо пронизанный солнцем, спланировал, кружась, на траву. Сергуне бы что-нибудь такое поставить в Михайловской. С карельскими соснами, которые возле той больницы шумели… И чтобы шёл он ТУДА при всех жокейских регалиях, а ТАМ чтобы ждала его Каринка с маленьким у бока… Нет! Не так!.. Не уходить будет Сергей, а к нам ОТТУДА лететь… К нам – в жизнь – лететь верхом на Заказе…

– Не должны мы, старики, своих детей провожать, – вырвалось у него вслух. Ему захотелось заплакать и простить Кристину (то-то она бы удивилась, наверное), а Йону немедленно рассказать о Сергее и вообще обо всём. Но было не время и не место, и Василий Никифорович, неизвестно за что сердясь на себя, промолчал.

Озеро Мелар, то, что выливается в Балтику из-под стокгольмских мостов, на самом деле очень большое. По карте это не сразу поймёшь, потому что у него весьма изрезанные берега: всё озеро представляет собой сплошь длинные и извилистые заливы-проливы-протоки, здесь не доищешься открытых пространств от горизонта до горизонта, как у нас на Ладоге или Онеге. Зато практически любая вода, которую можно увидеть за окошком машины в пределах километров этак ста к северо-западу от Стокгольма, скорее всего окажется не просто озером, живущим само по себе, а непременно ответвлением Мелара.

В одном из бесчисленных заливов-проливов у семейства фон Шёльдебрандов был свой собственный остров.

Не очень большой остров, примерно километр на полкилометра. До ближайшего берега – добрая сотня саженей воды. Попасть на остров можно только по узенькой – двум автомобилям не разъехаться – дамбе. А зачем им здесь разъезжаться, зачем куда-то спешить?.. Ближе к острову, возле густых камышей, плавает пара красавцев-лебедей с уже взрослым, уже готовым лететь выводком. У материковой части дамбы что-то ищут в воде серо-пёстрые канадские гуси. Никто здесь не покушается на них, не порывается голову отвернуть – с голодухи ли, либо попросту от бескультурья…

Островок назывался Арнё и был пожалован предкам Йона ещё в шестнадцатом веке. Тогдашние короли не слишком уверенно чувствовали себя на престоле и приобретали верных сторонников всеми доступными способами. Давая, например, во владение землю на довольно хитрых условиях. Арнё, как и другие подобные имения, формально оставался собственностью короля, и теоретически монарх мог в любое время явиться туда и жить, как у себя дома. На практике же фон Шёльдебранды свободно распоряжались островком из поколения в поколение, да первое время ещё и не платили налогов – кто же будет облагать налогами собственность короля?..

Хорошее, правда, всегда кончается быстро. Наступили новые времена, и Арнё подпал-таки под государственные поборы. А после Второй мировой местные социал-демократы (как-никак двоюродные родственники коммунистов, надо же марку держать) подняли плату и вовсе за облака: по их логике, аристократов следовало сжить если не вовсе со свету, так по крайней мере с земли. Однако не удалось. Фон Шёльдебранды выстояли и по-прежнему жили там, где их предки четыреста лет назад, и древний каменный особняк, отгороженный от дамбы холмиком с вековыми соснами, стоял всё так же несокрушимо.

Правда, теперь здесь был музей, и специальные гиды водили по нему группы туристов, своих и зарубежных, – музей был хотя небольшой, но занятный, и в еженедельных туристических справочниках по стокгольмским окрестностям фигурировал неизменно.

Экспозиция была делом всей жизни жены Йона, Маргареты.

– Вот так сервировали воскресный обед горожане, когда этот особняк был только-только построен, – поведала она Цыбуле, с удовольствием ведя его из комнаты в комнату. – А этот стол накрыт для Рождества. Видите свиную голову на блюде?.. В некоторых странах жарят индеек, но мы предпочитаем свинину. А у вас, в России, как празднуют Рождество? Мы, конечно, бываем у наших друзей, у Путятиных, но они живут в Швеции уже так давно…

Маргарета фон Шёльдебранд казалась чем-то похожей на Йона. Как оно и бывает обычно между супругами, сорок лет прожившими душа в душу. Она была невысокая, подтянутая, седовласая и… молодая.

«Водку хлещем», – едва не ляпнул Цыбуля. Доброжелательное любопытство Маргареты неуловимо напоминало бесцеремонную экстравертность Кристины. Какое там Рождество, какие традиции, если у нас Новый год-то с ёлками отмечать разрешили только в тридцать каком-то?.. Перед Василием Никифоровичем были люди, чьи предки четыре столетия прожили в одной и той же усадьбе, не зная ни революций, ни коллективизаций, ни каких следует войн. Что они – даже если честно попробуют – могут понимать о России?.. Он вспомнил свою Марьяну Валерьевну и мысленно поставил её рядом со шведской ровесницей. У одной – лёгкая походка и на точёной руке – неброское бриллиантовое кольцо. У другой – застарелый радикулит и распухшие суставы, от которых он, Цыбуля, каких ей только притирок из-за границы не привозил. У Маргареты – родовая усыпальница предков до Бог знает какого колена, прекрасное образование, счёт в «Хандельсбанкене», на котором, как утверждают, держится шведская экономика… и в возрасте, когда, по мнению среднего россиянина, на похороны надо копить, – путешествия, велосипед, лыжи, седло… плюс все ухищрения косметики и правильного питания, чтобы быть молодой. А у Марьяны? Расстрел отца, оккупация (факт, наличие которого в биографии потом пришлось ещё и скрывать), работа на износ – год за годом, без праздников и выходных… улетевшие в трубу сбережения… и полная неизвестность в том случае, если он, Цыбуля, возьмёт вдруг помрёт и в «Свободу» придёт новый руководитель. Вот так. Вроде бы на одной планете живём. А друг друга понять – что с марсианами объясняться…

– Супруга обычно пирог с капустой печёт, – сказал он Маргарете. – А мать раньше окорок запекала. Они обычно поросёнка держали…

Княжна Оленька перевела, и Маргарета, не ведая, какую бурю чувств вызвал простой вопрос, обрадовалась сходству традиций. Потом повела Цыбулю в следующую комнату:

– А вот это – свадебный стол конца прошлого века. Здесь выставлен тот самый сервиз, которым пользовались на свадьбе дедушки и бабушки Йона.

Василий Никифорович бывал во многих музеях – поездил, слава Богу, по белому свету и с делегациями, и один, как вот теперь. И давно уяснил, чем отличается, к примеру, Виндзорский замок в Англии от нашего Эрмитажа. Эрмитаж стал бывшей царской резиденцией уже так давно, что всякий жилой дух из него начисто испарился. А в Виндзорском замке – живут. И это чувствуется. Каким органом – неведомо, но чувствуется безошибочно и мгновенно.

Точно такое же ощущение было у Цыбули и здесь. Дом был ЖИВОЙ. Да ещё учесть явный талант Маргареты: она не просто расстелила скатерти и выставила посуду, наполнив её хорошо сделанными муляжами еды. Казалось, от каждого из столов только что отошли люди – подышать свежим воздухом, потанцевать, поболтать, – и вот-вот вернутся, чтобы продолжить прерванный пир, войдут в двери одетые в старинные платья, ещё не успевшие стать ветхими историческими реликвиями. Впорхнёт под руку с мужественным женихом юная и прекрасная наездница – бабушка Шёштин…

Страницы: «« ... 1819202122232425 »»

Читать бесплатно другие книги:

…Оборотень. Сказка. Легенда…...
Это мир, в котором технологии соседствуют с чёрной магией.Это мир, в котором обычный уголовник может...
Они – крутые парни, развлекающиеся охотой на людей – бомжей,нищих… По однажды они сделали ОЧЕНЬ БОЛЬ...
Если в один день человек выдает замуж свою бывшую невесту, обзаводится говорящим попугаем с вампирск...
Каждый человек уникален, а уж обладатель знака Дарго – и подавно. Сергей Воронцов, получив когда-то ...
Посещать сомнительные заведения небезопасно всегда и везде – и в настоящем, и в будущем, и на Земле,...