Гоблины: Жребий брошен. Сизифов труд. Пиррова победа (сборник) Константинов Андрей
— …напоминаем, что на эту должность Виктор Быков заступил всего пять месяцев назад, сменив на этом посту Игоря Годлевского, уход которого сопровождался многочисленными коррупционными скандалами. Сам Быков тогда неоднократно заявлял о намерении расчистить «авгиевы конюшни», оставленные предшественником. Однако время показало, что устоять перед соблазном не смог и он, — здесь телеведущий позволил себе едва заметную ехидную ухмылочку. — Что само по себе уже никого не удивляет: по оценкам экспертов стоимость одной сотки земли в этом районе варьируется от пяти до двадцати тысяч долларов США… А теперь новости экономики. Сегодня доллар снова замедлил…
Сюжет закончился. Золотов приглушил звук и с легкой насмешкой посмотрел на подругу жизни:
— Вот такая, понимаешь, фигня! Прикинь, Лидк: кабы не я — молодой, наглый, да красивый, выскочила бы замуж за своего Витюшу. И была бы сейчас женой каторжанина.
— Золотов! Ну что ты городишь?! — как солома вспыхнула Лида. — Неужели ты в самом деле веришь, что Витька мог брать какие-то там взятки? Да я более порядочного человека в жизни не встречала!
Василий Александрович шутливо насупил брови:
— Не понял? А я?
— Тебе бы всё шуточки шутить! А тут такая беда! — нет, супруга сейчас явно не разделяла беспечного мужниного настроения. — Пойти, может, Катерине позвонить? Разузнать, что там да как?… Как думаешь, сейчас набрать? Или подождать немного, пока она хоть немного в себя придет?
— Погоди-ка, погоди! — Золотов снова прибавил громкость.
— «Зенит» на своем поле принимал московской «Спартак», — засветился от радости телеведущий. — Матч завершился уверенной победой хозяев со счетом 3:1…
— Ай, молодца! Вот ведь как чувствовал: надо было сегодня на «Петровский» пойти. Тем более, ребята из Петроградского РУВД обещали на халяву вписать.
Лида посмотрела на супруга с плохо скрываемым раздражением:
— Совсем уже чокнулся со своим футболом! Тут у людей горе, а этот… Тьфу!..
Этим вечером на Московском вокзале было не протолкнуться от молодежи с красно-белой символикой: разочарованные болельщики «Спартака» — кто на «собаках», кто в фирменных поездах — покидали негостепреимный город на Неве с его ненавистными «зенитчиками». Впрочем, безнадёжно унылых, раздавленных печалью лиц встречалось относительно немного. Потому как безнадежно-унылый человек — он, как правило, человек трезвый. А само словосочетание «трезвый фанат», согласитесь, уже звучит почти как оскорбление.
Через вокзальный двор, запруженный ларьками и торговыми павильонами, в направлении перронов неспеша двигалась небольшая группка заметно вмазанных «спартачей». Молодые люди явно принадлежали к категории «болел-мажоров», потому как уезжали в столицу дорогущей «Авророй», а в данный момент, на ходу, поочередно прикладывались к еще более дорогущему виски «Коннемара». В очередной, бесчётный за этот вечер раз «спартачи», в напрочь лишённых оригинальности выражениях, обсуждали купленное «Газпромом» судейство в чемпионате в целом и нетрадционную сексуальную ориентацию рефери, в частности.
Возле киоска с надписью «Товары в дорогу», предлагавшего отъезжающим широчайший ассортимент алкогольных напитков разной степени крепости, дышали условно-свежим вечерним воздухом двое бомжей. Одного из них — Ивана Демидовича, на Московском вокзале знали давно. То был совершенно безобидный и безвредный сухопарый мужичонка, на вид лет шестидесяти (впрочем, угадать истинный возраст бомжа дело нелегкое, требующее немалого воображения), седовласый, с интеллигентным умным лицом, выдававшим в нём человека прожившего долгую и непростую жизнь. У вокзальной обслуги и отирающейся здесь привокзальной шантропы Иван Демидович проходил и под кличкой соответствующей — Интеллигент. Но не от того, что местная публика так уж сильна в физиогномике. Просто имел тот странную привычку: прежде чем садиться или ложиться, всегда аккуратно расстилал под собой газетку, а когда уходил — обязательно выбрасывал её в урну. А ещё Иван Демидович всегда здоровался, когда ему попадались знакомые лица. И не пахло от него так же противно, как от остальной его братии по несчастью. Почему? Да вот потому что «интеллигент», наверное.
Напарника Ивана Демидовича знали по имени Сенька. На вокзал он перебрался относительно недавно, после того как на Апрашке началась глобальная реконструкция и с жилищным вопросом у тамошних бомжей возникли серьезные напряги. Главным богатством Сеньки была вязаная, давно выгоревшая на солнце «зенитовская» шапочка, которую тот не снимал ни зимой, ни летом. Сам Сенька ласково называл её «домиком для вошек». Вот именно эта шапочка и привлекла внимание проходящих мимо «спартачей»: пьяно загоготав, парни полезли в карманы за мобильниками, дабы запечатлеть идеальный образ настоящего зенитовского фаната. Не зря ведь в околофутбольной тусовке «зенитчиков» до сих пор презрительно кличут «бомжами». И тут Сенька совершил роковую, даже фатальную ошибку. Уже получив по местному сарафанному радио известие о разгроме москвичей на стадионе «Петровский», глумливо усмехаясь, он продемонстрировал «спартачам» понятный во всём мире характерный жест с задействием среднего пальца правой руки. Напрасно он это сделал
Били Сеньку недолго, но по-звериному жестоко, вымещая на беспомощном бомжике всю накопившуюся к тому моменту злость за обидную футбольную оплеуху. Били исключительно ногами, брезгуя запачкать руки о давно немытое тщедушное тело. С явным удовольствием били: остервенело, с оттяжкой, так, что каждый удар отзывался по телу. Били по лицу, по спине, по почкам. Иван Демидович, каким-то чудом успевший юркнуть в узенький простенок между задником киоска и вокзальной стеной, в страхе и отчаянии наблюдал за тем, как лицо его сотоварища неумолимо превращается в кровавое месиво. Один из «спартачей», войдя в раж, попытался было выкурить Ивана Демидовича из этого ненадежного укрытия, но, по счастью, оказался слишком упитан, чтобы дотянуться до сжавшегося в комок бомжа. После чего, досадливо сплюнув, снова присоединился к приятелям.
— Всё, парни! Хватит с него! Валим, пока менты не запалили! — скомандовал самый крепкий московит. Устало выдохнув, будто после тяжелой физической работы, он приложился к бутылке, а потом, глянув на часы, присвистнул удивленно. — Мать вашу! Три минуты до отправления! Парни, ходу!
Удостоверившись что опасность миновала, Иван Демидович осторожно выбрался из своего убежища и, озираясь по сторонам, подошёл и склонился над Сенькой. С первого взгляда было понятно — «не жилец». Опустившись на асфальт, Иван Демидович осторожно и бережно положил окровавленную сенькину голову себе на колени (тот не издал ни единого звука) и, набрав побольше воздуху в недолеченные туберкулезные лёгкие, истошно завопил:
— Скорую, вызовите кто-нибудь скорую! Пожалуйста! Скорую! Человека! Здесь человека убили!
В ответ, выражаясь словами классика, «была тишина». Случайные прохожие, испуганно и брезгливо косясь на неприятную парочку, ретировались от греха подальше, а продавцы близлежащих ларьков поспешно позакрывали окошки киосков — ещё, чего доброго, в свидетели запишут, по милициям затаскают. Естественно, никто никуда звонить не собирался. Но Иван Демидович всё равно продолжал завывать, прижимая к груди бедовую сенькину голову.
«Интеллигент» на грязном, заплеванном асфальте. Без традиционной газетки-подстилки. Здесь невиданное ранее зрелище…
Санкт-Петербург,
21 июля 2009 года,
вторник, 11:15
«Остап макал перо без разбору, куда попадет рука, ездил по стулу и шаркал под столом ногами. У него было изнуренное лицо карточного игрока, который всю ночь проигрывал и только на рассвете поймал, наконец, талию».
Мешок колотил по клавиатуре, как заправский телеграфист, слегка покручиваясь в кресле и не поспевая за мыслью. Сейчас у него было изнуренное лицо сочинителя, который несколько дней мучился творческой импотенцией и только теперь ощутил мощный прилив крови к клеткам мозга, отвечающим за мыслительный процесс.
Всякий раз когда Андрею требовалось отписать очередную «сурьезную казённую бумагу», главной проблемой становилось изобретение первого абзаца. Именно абзаца, потому что запредельно абсурдную вводку к основному тексту он был способен наваять за пару минут в любом состоянии и любой из четырех конечностей на выбор. И вот этот самый первый абзац Мешок мог сочинять по нескольку дней, прокручивая в голове и бесконечно переставляя местами отдельные слова и фразы. Зато когда тот, наконец, рождался, досочинять всё остальное становилось исключительно делом не техники, но ремесла. И вот сегодня «муза в погонах» благосклонно спустилась к нему, и всё пошло как по маслу. Вернее, как по виски — именно к этому благородному напитку Мешок тайком прикладывался, ваяя для министерских отчёт о плюсах и минусах эксперимента «по созданию в структуре органов внутренних дел в городах с численностью населения более пятисот тысяч жителей обособленных подразделений по обеспечению безопасности лиц, подлежащих государственной защите».
Мешок опрокинул в себя очередной глоток вдохновения, и сидящий напротив Кульчицкий недовольно поморщился — с пьянством в служебных помещениях конспиративной конторы он боролся беспощадно. Хотя и безуспешно. Демонстративно вздохнув, Олег Семенович взял в руки фломастер и снова всмотрелся в штудируемый первоисточник. Последний представлял собой дспэшную брошюру «Профессионально-психологический тренинг сотрудников ОВД», из которой замполич в данный момент старательно перечерчивал схему для «наглядного пособия» в формате А-3.
— Андрей! Я планирую завтра провести с личным составом учебное занятие, — важно сообщил Кульчицкий, любуясь параллельностью разноцветных прямых. — На тему «Виды ролевого поведения оперативного сотрудника». Часика на полтора-два. Ты не возражаешь?
— Какого-какого поведения? — рассеянно отозвался Мешок, опасаясь спугнуть ветренную девку-музу.
— Ролевого.
— А на хрена?
— Да ты что?! Это ведь очень важная тема! Пойми, в разных оперативных ситуациях поведение может быть конспиративно-ролевым или личностно-ролевым. А вот ещё бывает целеролевое.
— Ага. А еще — примерное и неудовлетворительное. И что дальше?
— Послушай! Но у меня в плане стоит…
— Вечно у тебя стоит не то, что нужно. В плане.
— А вот я, между прочим, в твою епархию не лезу, — обиделся Кульчицкий.
— А вот за это большое тебе, Олег, человеческое спасибо… Эй, кто там скребётся в дверь моя? Заруливай!
В кабинет замов неслышно просочилась Северова.
— Андрей Иванович, я тут мониторила телодвижения наших клиентов, — с порога затароторила она, но Кульчицкий бесцеремонно прервал подчинённую, придав своей гладко выбритой физиономии оттенок лёгкой скорби:
— А что, вас в детстве вежливости не учили? Я в том смысле, что здороваться надо.
— А вас, Олег Семёнович, тоже не учили? В детстве? — нахально осведомилась Северова, которая за словом за пазуху никогда не лезла. И, к слову, жаль, что не лезла. Потому как «пазуха» у неё была что надо. — Я в том смысле, что когда в комнату заходит женщина, воспитанные мужчины встают.
— Во-первых, вы зашли не в комнату, а в кабинет руководства. Во-вторых, сейчас вы в первую очередь сотрудник милиции, а уже потом женщина.
— А в-третьих…
— Ша, народ! Хватит! — влез в словесную перепалку Мешок. Влез с видимым раздражением, осознав, что потревоженная муза его всё-таки покинула. — Натах, давай с начала: ты мониторила телодвижения клиентов. И?
— Игнашевич приобрел билет до Питера. Сегодня приезжает.
— А кто такой Игнашевич? — уточнил замполич.
Северова посмотрела на замполича с изумлением:
— Ну вы даете, Олег Семенович! Это ж тот уникум, которого нам удалось за казенный счет переселить в Тверь! Свидетель по банде Тяглова!
— Ах да, что-то такое припоминаю, — часто-часто замотал головой Кульчицкий.
Соврал конечно. Ничего он в данную минуту не припоминал.
— Ты местным операм в Тверь звонила?
— Да. Он никого в известность не ставил.
— Вот скотина! — рассвирипел Мешок. — И когда приходит поезд?
— В 13:26.
— Твою дивизию! Хорошо, я тебя услышал. Спасибо, Наташа.
— Надо же, в кои-то веки доброе слово в свой адрес! — картинно округлила глаза Северова. — Пойду, где-нить запишу…
Наташа вышла из кабинета, а Мешок нажал кнопку селектора:
— Женя, срочно разыщи мне Холина. Пусть зайдет. Да, а чем у нас там молодой занимается.
— Как всегда.
— А поконкретнее?
— Фигнёй страдает.
— Тогда его ко мне вместе с Гришкой. И побыстрее, время поджимает…
252-й поезд «Москва — Санкт-Петербург» подползал к платформе неприлично вовремя, минута в минуту. Так что Холину пришлось не смаковать с наслаждением только что купленное, приятнейшей холодцы пиво, а заглатывать его почти залпом. Протискиваясь сквозь сутолоку встречающих, носильщиков, таксистов и прочей вокзальной публики, Григорий с Лоскутковым прокладывали путь к вагону номер два. Который, по закону подлости, конечно же оказался в конце состава.
— …Григорий Степанович, а я вот одного не понимаю. Это, конечно, здорово, что свидетеля переселили в другой город, дали жилье, все дела… — стажёр хвостиком волочился за наставником и, пользуясь случаем, повышал общеобразовательный милицейский уровень. — Но получается этому Игнашевичу теперь вообще нельзя в Питере показываться? Всю оставшуюся жизнь? А если ему, к примеру, захочется сходить в Эрмитаж?
— Да за ради бога. Вот только минимум за три дня до поездки он должен поставить в известность об этом своем желании тверских ментов. А те, в свою очередь, проинформировать нас, чтобы мы успели подготовиться к его визиту. Сам посуди: чего будет стоит вся эта чехарда с переездом и сменой документов, если гуляя по Эрмитажу Игнашевич случайно наткнется на братков из банды Тяглова?
— Братки в Эрмитаж не ходят, — усмехнулся Коля.
— Игнашевич тоже. А с Эрмитажем ты сам предложил… Так, внимание, кажись наш клиент.
Григорий с явным сожалением выцедил из бутылки последние капли, отправил стекло в урну и двинулся к стоящему на краю платформы мужику с небольшой дорожной сумкой на плече. Мужик блаженно щурился на солнце, намереваясь выкурить первую на питерской земле сигарету, однако не успел: Холин подошел к нему сзади и увесисто хлопнул по плечу. Игнашевич, вздрогнув, выпустил из пальцев сигарету и испуганно обернулся.
— С приездом вас, Дмитрий Тихонович. Как добрались? Не укачало? — взгляд Холина излучал неземное радушие и Игнашевич облегченно выдохнул:
— Ф-фу, напугали. Здрасьте, Григорий… э-э…
— Степанович.
— Точно так. Григорий Степанович. А я вот тут на родину решил прокатиться.
— Да уж мы с моим юным коллегой видим.
— Я всего на один день! — взялся растерянно оправдываться Игнашевич. — На встречу с одноклассниками. Двадцать лет выпуска. А завтра утром сразу назад. У меня и обратный билет куплен.
— Весьма предусмотрительно. Позвольте взглянуть?
— Да-да, пожалуйста.
Дмитрий Тихонович суетливо полез в нагрудный карман и с готовностью продемонстрировал вложенный в паспорт железнодорожный квиток.
— Во-во, и паспорт заодно, будьте любезны.
Игнашевич недоуменно протянул Григорию и то, и другое, и оперативник, не глядя, убирал их к себе.
— А-а-а… Э-э-э… Но я не понимаю…
— А это и необязательно. Пойдемте.
— Куда?
— Пошли-пошли. Сейчас сами все узнаете.
Холин взял тверского гостя под локоток и, ничтоже сумнящеся, повел в сторону здания вокзала. Лоскутков, поразмышляв немного, с суровым видом пристроился к приезжему с другого бока: ведь именно так сопровождают преступников крутые копы из крутых боевиков.
Сопровождение, впрочем, оказалось недолгим. В конце платформы вся троица спустилась в подземный переход и остановилась перед дверью, на которой красовалась вызывающая не самые веселые ассоциации табличка: «ЛОВДТ на ст. Санкт-Петербург-главный». Сфотографировав глазами вывеску, Игнашевич занервничал:
— Нет, но я всё-таки не понимаю…
— «Терпение, мой друг, терпение. И ваша щетина превратится в золото», — невполне ясно приободрил его Холин.
— Какая щетина? Какое золото?
— А потому что правильное кино надо смотреть. А не фильмы категории «Г». Так, народец, загружаемся! — Григорий толкнул ногой дверь, деликатно пропуская Игнашевича вперед: — Прошу.
Дмитрию Тихоновичу ничего не оставалось, как покорно переступив порог, войти в эту юдоль печали и скорби…
…А в это время кабинете старшего следователя Следственного Управления при ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области Олега Викула третий час кряду продолжался допрос подозреваемого во взяточничестве заместителя «Курортного Главы». Олег Викентьевич упрямо и звероподобно гнул свою линию. Вот только та гнуться категорически не желала, всякий раз упираясь в вербальный бастион, выстроенный адвокатом замглавы — модным, а потому всегда востребованным Иосифом Самуиловичем Клявером. Сам Быков, раскачиваясь на стуле как покойный тренер киевского «Динамо» Лобановский во время ответственного матча, взирал за происходящим страдальчески-потеряно и в схватку двух зубров от юриспруденции практически не встревал.
— …Тем не менее, мой подзащитный настаивает на очной ставке с господином Пущиным, — взмахнул рукой Клявер, словно бы отметая от себя только что озвученные следователем доводы.
— Ну, это уже мне самому решать, — устало, а потому не слишком убедительно парировал Викул. Нынешний допрос у него явно не клеился.
— Безусловно. И все-таки, как нам кажется, целесообразность проведения этого следственного действия диктуется целым рядом нестыковок в показаниях, как господина Пущина, так и свидетельницы Ковелиной.
— Вот заключение экспертизы о том, что при визуализации следы метящего порошка были обнаружены как на пальцах рук взяткодателя, сиречь Пущина, так и на пальцах вашего подзащитного. Аналогичные следы на руках свидетельницы Ковелиной отсутствуют.
— Да у нее и не могло быть этих следов! — не выдержав, взорвался смиренный доселе Быков.
— Виктор Петрович! — укоризненно посмотрел на него адвокат, и замглавы мгновенно сник. А Викул, прокашлявшись, продолжил нудно-монотонным:
— С учетом зафиксированных показаний Пущина, равно как при наличии соответствующих аудиоматериалов, я пока не вижу целесообразности в проведении очной ставки.
— К трактовке аудиозаписи разговора свидетеля с моим подзащитным у нас также имеется ряд вопросов.
— Верю. Тем более что вся наша жизнь, уважаемый Иосиф Самуилович, вообще состоит исключительно из одних вопросов.
— Гражданин следователь, а вы читали книжку про Маугли? — снова не сдержавшись, угрюмо поинтересовался Быков.
— Читал, — напрягшись, подтвердил следователь, ожидая от столь странного вопроса какого-то подвоха. — Давно, ещё в детстве. А что?
— «В джунглях очень много слов, звук которых расходится со смыслом». Так говорила пантера Багира.
— Это вы к чему?
— Это я к вопросу об аудиозаписи… — тяжело вздохнул замглавы и, предупреждая возражения адвоката, поднялся. — Меня банально подставили, Олег Викентьевич. А вас, соответственно, развели. И хорошо, если вы этого пока не можете понять. Гораздо хуже — если вы этого понять не хотите… Извините, Иосиф Самуилович, но я бы хотел попросить на сегодня закончить допрос. Паршиво себя чувствую, гипертония, чтоб её…
…День, который обещал стать лучшим за последние полгода однообразной, вынужденно-провинциальной жизни Игнашевича, в итоге обернулся днём несбывшихся мечт. А ведь всё складывалось как нельзя лучше: жена с детьми уехала к тёще, у Оксанки муж свалил в командировку. Плюс вечер встречи одноклассников в Питере как формальный повод увидеться, не вызывая ничьих подозрений. Сначала увидеться, а уже после этого…
Шесть бесконечно долгих месяцев, проведенных на положении чуть ли не профессионального подпольщика в ненавистной Твери, Дмитрий Тихонович только и грезил о предстоящей встрече, согревая душу фантазиями на тему интимно-романтических кувырканий в постели с первой школьной любовью. Которая, как известно, не ржавеет, а напротив — с годами покрывается патиной ностальгических воспоминаний с тонким, едва ощутимым ароматом мускуса. Даже сейчас, в «обезьяннике» ЛОВДТ, одного только воспоминания о мягком податливом Оксанкином теле оказалось достаточно, чтобы Дмитрий Тихонович ощутил прилив известного возбуждения в паху.
«Обломали весь кайф, с-суки! — вполголоса выругался Игнашевич и брезгливо покосился на сидящего в противоположном углу старика-бомжа, рубашка которого была сплошь в бурых пятнах: не то краски, не кто крови. — В бомжатник засунули, твари! Еще не хватало здесь туберкулезную палочку подцепить. Или того хужее, СПИД. Кто знает, откуда и что за кровушка на этом убогом?»
Забряцали ключи, открылась с мерзким скрипом дверь, и в «обезьянник» вошли Холин и дежурный экскурсовод по заведению транспортный опер Сергей Лисицын. Бомжик на их появление никак не отреагировал, видимо, давно смирившись со своей участью. А вот Игнашевич, напротив, поспешил придать лицу участливо-покорное.
«Может, все-таки явят милосердие и отпустят? Попастись с Оксанкой?
— Игнашевич, каким образом вы узнали о сегодняшней встрече выпускников? — хмуро поинтересовался Холин.
— В интернете прочитал. «Вконтакте».
— Вы там что, под своим именем зарегистрированы?
— Конечно, нет. Меня ведь предупреждали.
— Прекрасно. Где назначена встреча?
— Кафе «Вечер», на Таллиннской. Общий сбор — в семь вечера.
— Дважды прекрасно. В общем так, Дмитрий Тихонович: билет мои транспортные коллеги вам обменяли. Поезд уходит сегодня в 20:15, вас проводят и посадят. А до этого времени, для вашего же спокойствия, побудете здесь.
«Вот тебе, бля, и милосердие!»
— Вы что, с ума сошли?! Я не намерен сидеть в этом вонючем бомжатнике! Вы… вы не имеете права! Я… я буду жаловаться!
— Да ты, братан, настоящего бомжатника не видел! — искренне обиделся за своё заведение Лисицын. — У нас здесь, к твоему сведению, стерильная уборка каждые двенадцать часов. С дезодорантом…
— Что, неужто правда с дезодорантом? — не поверил Холин.
— Вот те крест! Мы два месяца назад контейнер с контрафактным парфюмом тормознули. Большую часть утилизировали, но пару ящиков оставили. Для внутренних нужд.
— Толково придумано!
— А как ты хотел! У нас учреждение солидное! — расцвёл Лисицын и дорожелательно успокоил Игнашевича: — А напарника ты не опасайся. Иван Демидыч у нас человек тихий, можно даже сказать божий. Правда, Демидыч?
Насупившийся бомжик в ответ буркнул что-то неопределенное и закрыл глаза, давая понять, что к разговорам не расположен.
— И ещё! По поводу «не имеете права»! — рыкнул Холин, явно не разделявший благодушного настроения принимающей стороны. — Делал бы всё по уму, как велено, мы бы тебя чин-чинарем встретили: к месту доставили, из места забрали. Еще бы и одноклассницу под тебя положили. — После этих слов Игнашевичу сделалось совсем неуютно, словно бы мент читал его потаённые мысли и видел его насквозь. — А ты решил быть хитрее папы Римского. Вот теперь посиди и подумай. В другой раз соображать будешь. Всё, адьё. Пишите электронные письма.
— Твари! Менты! Ненавижу!
Холин равнодушно пожал плечами и вышел. Вслед за ним, позвякивая ключами, направился Лисицын. Запирая дверь, он полюбопытствовал:
— Слышь, дружище. А че за служба у вас? Никогда про такую раньше не слышал.
— Ну, не ты один такой серый.
— Поделился бы, рассказал какой вы масти?
— То история долгая, — уклончиво ответил Холин. — Не одну кружечку можно успеть выпить.
— А ты что, торопишься? — понял намёк Лисицын. У которого, к слову, у самого с утра трубы горели.
— Да вроде не особо. А ты что, приглашаешь?
— Ну, вагон-ресторан не обещаю, но привокзальный буфет могу устроить. Как говорится, за содружество родов войск. Пять минут подождешь?
— Не вопрос.
— Тогда через пять минут встречаемся у турникетов. И молодого своего бери. Чтобы число ровным было.
— В каком смысле ровным?
— В смысле: на троих…
…В седьмом часу Наташа и Тарас потихонечку засобирались на свиданки. На разные, естественно. Нет, конечно, в своё время Шевченко пытался подкатиться к Наталье с предложениями «крепкой дружбы», но был столь же крепко послан. Тарас, впрочем, не обиделся, потому как у него всегда находилось с кем подружить, когда в том возникала острая половая необходимость. Правда, по мнению Ильдара, слухи о бесчисленных любовных победах поэта-песенника были сильно преувеличены, но тут дело тёмное. Потому как со свечкой, что называется, никто из «гоблинов», понятное дело, не стоял.
Вот и сейчас Шевченко вольготно возлежал в оперской на казённом диване и убалтывал по казённому же радиотелефону очередную подругу:
— …Илоночка, да перестаньте вы трепетать. Подумаешь, будут иностранцы! Между прочим, я в совершенстве владею двумя иностранными акцентами — украинским и английским… Что? Что вам надеть?… Самый минимум любой одежды. Это вам чертовски к лицу. — В оперскую вошёл Андрей, и Шевченко тут же натянул на лицо маску служебной деловитости. — …Ну всё, будем считать, что договорились. В 19:30 у главного входа гостиницы «Москва». Неявка будет расценена как предательство!
Мешок обвёл взглядом комнату и поинтересовался у заступившего на сутки Джамалова:
— Что, старый да малый так больше и не появлялись?
— Гришка звонил примерно с час назад. Сказал, что обстоятельства изменились. Они вынуждены задержаться на вокзале и самостоятельно посадить Игнашевича на поезд.
— Знаю я его обстоятельства. Бухой небось звонил?
— Не знаю. Я как ты, по телефону, определять не умею.
Многоопытный Мешок, уловив в таком ответе явную уклончивость, недобро нахмурился:
— Понятно. Ну, я ему завтра устрою! Измененные обстоятельства… Кстати, Тарас, ты, я слышал, в район гостинцы «Москва» выдвигаешься?
— У меня там в половине восьмого встреча. С источником. А что? — насторожился Тарас.
— С хорошо декольтированным источником? — уточнил Андрей.
— Ну, типа того.
— Тогда, давай, выдвигайся прямо сейчас. Сначала заскочишь в кафе «Вечер», это рядом, буквально сразу за речкой. Выясни, действительно ли сегодня проводится там вечеринка одноклассников нашего клиента?
— На фига?
— Так, на всякий случай. А вдруг то была всего лишь умело смоделированная попытка вытащить Игнашевича в Питер?
— Блин, а кроме меня, естественно, больше некому?
— Тебе ж всё равно по пути. Да, а где у нас Вучетич?
— А Виталя у нас откомандирован к свидетельнице Демичевой. — насмешливо пояснила Наташа, продолжая маникюрить и без того идеально блестящие ногти.
— Что, опять кнопка сработала? Ильдар, почему мне не сообщили?
— Да ничего там не сработало, — отчего-то сник Джамалов. — Всё тихо.
— Не понял? А на кой ляд он тогда? Да и, собственно, кем откомандирован?
Ильдар секундно замялся, чем не преминула воспользоваться Северова:
— Иолантой Николаевной откомандирован. У старушки на кухне кран потёк, вот госпожа старший оперуполномоченный Виталю в адрес и отправила — устранить неисправность.
— Черт знает что такое! — рассердился Андрей. — Не оперативное подразделение, а бюро добрых услуг «Невские зори»! Им что, больше заняться нечем? Всё? С гидрой преступности в отдельно взятом кабинете покончено?!
— А чего вы, Андрей Иванович, перед нами-то распаляетесь? — как бы между прочим заметила Наташа. — Вот самой Прилепиной и выговаривали бы.
— И скажу!
— Ну-ну, поглядим.
— А я не понимаю: с чего вдруг такой сарказм?
— Что вы-что вы. Как можно, Андрей Иванович?
— Ильдар, если будут спрашивать, я — у себя, — рявкнул Мешок и вышел из оперской, хлопнув дверью.
— Ах-ах! Алло, мы ищем Иоланту! — прокомментировала вспышку начальственного гнева Северова. Однако Ильдар её веселия не разделила, а напротив неодобрительно покачала головой:
— Зря ты Ольгу вломила. Она ведь не для себя старалась.
— Уж так старалась, так старалась — даже юбка не помялась…У меня, между прочим, по дороге на работу свечи залило. Вучетич клятвенно обещал посмотреть, а сам сдристнул к старухе. Как же, сама Прилепина попросила! Восходящая звезда отечественного сыска!.. А мне что теперь прикажешь делать? Пешком ехать?
— А куда тебе?
— На Петроградку. «Шаровню» знаешь?
— Никак в боулинг собралась?
— Допустим, собралась. А что такого?
— Да ничего. Просто зачем столько времени маникюр наводить, чтобы грязные шары кидать?
Наташа грациозно вытянула свои длинные пальцы, с удовольствием посмотрела на результат шлифовки и снисходительно промурлыкала:
— Дикий ты человек, Ильдар. Сразу видно — внебрачное дитё гор.
После чего подтянула к себе телефон и взялась дозваниваться до службы такси…
Элитный коттеджный
поселок под Сестрорецком,
21 июля 2009 года,
вторник, 20:05
В начале девятого прозвучали первые аккорды припева битловской «Желтой подводной лодки», и Пущин, спустившись со второго этажа по изящной, красного дерева винтовой лестнице внимательно вгляделся в монитор внутренней панели домофона. Невзирая на идиотскую бейсболку и скрытые за солнцезащитными очками глаза, распознать квадратную, шесть на шесть, будку Ардова было несложно.
— «Сова, открой! Медведь пришёл!» — хохотнул в панель вызова неприятный, хотя и ожидаемый гость.
— Погоди, я сейчас. Электрозамок что-то заедает, — соврал Геннадий Иванович, переключая камеры. Теперь на мониторе возникло изображение в полный рост, и Пущин разглядел в руках у Ардова внушительных размеров кейс. Всё правильно, так и должно быть. Ещё щелчок: камера переключилась на припаркованную у соседского забора замызганную «копейку». Полчаса назад её здесь не было. «Странно, неужели Ардов приехал на таком «говне»?» — удивился Геннадий Иванович и сунув в карман роскошного барского халата лежащий в прихожей травматический пистолет, нажал кнопку дистанционного открытия замка на калитке.
Гостя он встречал на открытой летней веранде: зная биографию Ардова образца начала лихих девяностых, приглашать в дом дважды судимого уркагана совсем не хотелось. Да и не того полёта птица — так, мелкая сошка, вечная «шестёрка» на побегушках, к которой Геннадий Иванович всегда испытывал устойчивое чувство брезгливости. Вот только, хоть и стыдно в том сознаваться, к чувству этому примешивалось еще и неприятное, липкое ощущение страха. Так что «травматику» в карман Пущин пихнул сугубо автоматически, впрочем, прекрасно отдавая себе отчет в том, что «ежели, не дай бог, чего» применить все равно не успеет.
Мужчины обменялись коротким рукопожатием, и гость протянул хозяину дома увесистый кейс:
— Вот, просили передать. Мои поздравления: если честно, не думал, что они согласятся с твоими условиями… Аппетиты у тебя, Иваныч, мегаатомные.
— Да куда бы они делись? — натужно улыбнулся Пущин, принимая выстраданный гонорар в оригинальной эргономичной упаковке. Мода на которую пришла к нам из гангстерских боевиков категории «B». — Я им нужен гораздо больше, чем они мне. А шифр?
— Ах да! — спохватился Ардов и достал из кармана джинсовой жилетки запечатанный конверт. — Цифири внутри. Не доверяют!
Геннадий Иванович забрал конверт и тоном, не содержащим ни намёка на радушие, исключительно формальности ради предложил:
— Может, отметим это дело?
— В другой раз. Мне в ещё город возвращаться, а гаишники на трассе совсем оборзели. Раньше за выхлоп трёхой обходился, теперь все пять требуют.
— Ну с твоей-то тачкой кто ж на тебя позарится? — не смог сдержать зубоскальства Пущин. — Где такое ведёрко отхватил? Похоже, раритет?
Этот явно оскобительный вопрос Ардова, похоже, ничуть не задел: