Внедрение Константинов Андрей

– Есть, товарищ сержант, – отозвался Штукин, узнавший по голосу сотрудника из своего родного 16-го отдела.

– А кто это говорит? – удивленно спросили с лестницы.

– Говорит Москва! – рявкнул Денис, пытаясь очистить руки от липкой засыхающей крови. – Открывай быстрее, а то мы закапризничаем!

Сержант что-то буркнул в ответ, но что именно, разобрать было трудно, так как на лестнице сделалось вдруг как-то сразу очень шумно от топота множества ног, шума открывающихся дверей в квартирах соседей Дениса, каких-то женских причитаний, трезвона мобильных телефонов, ругани и множества других звуков, сопровождающих в таких случаях появление сотрудников милиции. Штукин не чувствовал даже раздражения. На него навалилось тупое равнодушие, он встал, стараясь не наступать на тех, с кем еще совсем недавно разговаривал и смеялся. Зашатавшись на одной ноге, Валера уперся в стенку лифта рукой – и в ладонь впился острый кусочек пластмассы, торчавший из пулевого отверстия.

– Ебтыть! – ругнулся Штукин, не удержался на одной ноге и снова сполз вниз. Он уселся прямо на труп Муллы.

– Нас достанут или да?! – заорал Денис. – Мне еще в ад рановато! Эй!! Люди!!!

– Ты кто? – спросил, очевидно, Дениса уверенный голос из-за двери. Судя по уверенности, это был старший офицер.

– Кто я – я знаю! А вот ты – кто?! – гавкнул, срываясь, Волков. Его начал бить нервный озноб, видимо, пришел наконец-то страх от всего случившегося.

Ответ из-за двери был таким же раздраженным:

– Начальник отдела Баранов! Достаточно?!

– Повезло. Наконец-то повезло, – чуть не всхлипнул Денис умиленно, а Штукин вдруг заржал в голос. Волков глянул на него и тоже засмеялся – каким-то диким, булькающим смехом. Они смеялись и никак не могли остановиться.

– Смешливые попались! – крякнул все тот же голос – судя по всему, этот Баранов прижимался к дверям, пытаясь вглядеться в пулевые пробоины.

– Ой, – утер наконец-то слезу Денис. – А ты ведь, друг, долго начальником отдела-то не пробудешь!

Штукин снова попытался встать, и от этого движения голова Муллы странно завалилась набок. Единственным уцелевшим глазом голова смотрела прямо на Валерку.

– Да что ты? – ухмыльнулся невидимый сотрудник. – Никак меня опять увольнять собрались?!

– Куда мне, сирому, – хрюкнул Волков. – Ты сам посуди, какие подписи на документах ставишь: начальник отдела баранов… Это ж ни за что ни про что – весь отдел животноводческим становится… Твое ж начальство опомнится и все исправит.

– Ты посмейся, посмейся, мил человек! – огрызнулся уязвленный Баранов. – А потом, глядишь, и вместе посмеемся…

Волков повернул голову к Валерке и прошептал:

– Этого Баранова – хрен уволят. А вот тебя – точно. Не в той компании тебя недострелили.

– Есть такое дело, – также тихо откликнулся Валерка, шаря в карманах Оси в поисках сигарет. – А я-то надеялся карьеру сделать. Уже видел себя в Колонном зале при вручении Звезды Героя. Теперь, конечно, хрен, а не звезда.

– Ничего, – утешил его Денис, – зато мы с тобой, считай, побратались. Второй раз родились – и вместе. Я тебя не брошу. Скоро нас отсюда вынут – начнут спрашивать все, что надо и не надо, – так ты не говори ничего. К тебе адвокат будет приставлен, и не из последних. Все расходы за счет заведения. Мы ж теперь, прости господи, потерпевшие. Терпила, конечно, хуже мента, но тоже некоторые права имеет. Так что – пока не утрамбуются мысли – говорить ничего не будем. Вообще ничего. Ясно?

– Куда яснее… Расколоться я всегда успею, было б в чем, – согласился с позицией Волкова опер.

Денис умудренно вздохнул:

– Менты будут злыми, так как скоро поймут, что ни хера не найдут. Со мной-то они – где сядут, там и слезут, а на тебе будут отыгрываться. А ты: мол, в шоке я, делов не знаю. Хорошо?

– Хорошо, – кивнул Валера, – я государство наше знаю, оно по своим завсегда с удовольствием мухобойкой лупит. Зажигалку дай.

– Держи. – Денис сунул ему зажигалку (тяжеленную, с клеймом, долларов за девятьсот) и не преминул добавить: – Курение вредит здоровью и сокращает жизнь.

– Расскажи это Осе. Может, он еще нас слышит.

– Вряд ли. Ладно, прорвемся. Эх, печки-лавочки…

Штукин с наслаждением затянулся сигаретой. Чужая кровь на его теле стала засыхать и неприятно стягивала кожу. Сигарета скурилась в три затяга. Валерка загасил окурок о стенку и выкинул его в шахту лифта через двойную пулевую пробоину. Ему стало чуть легче, он словно проснулся. Штукин встал, почесываясь, и громко сказал:

– Килька плавает в томате, ей там очень хорошо! Ну а я, ебена матерь, счастья в жизни не нашел! Эй, братья по оружию! Долго нас еще в этом соусе мариновать будете?! Дверь открыть не можете или уже документируете-фотографируете?! Кончайте охуевать!

И, словно в ответ на его призыв, двери наконец-то раздвинули какими-то железяками. Полностью они так и не разошлись, но образовавшейся щели хватило, чтобы недостреленные могли протиснуться. Первым вылез Штукин, он сразу же обернулся и подал руку Денису. Потом они выпрямились и огляделись. На лестнице было много всех, и эти все сразу постарались заглянуть в лифт. Некоторым это удалось. Люди эти были опытные, но никто из них не видел такого натюрморта в очень маленьком замкнутом пространстве. Охов и ахов, конечно, не было, но чувствовалось, что увиденное произвело впечатление. Двое, несмотря на толкотню, сразу стали писать протокол осмотра. Остальные стали пытаться задавать вопросы Денису и Валерке. Штукина кто-то уже узнал, но он отмахивался ото всех сослепу – после кровавого полумрака кабины свет на лестнице резал оперу глаза. Волков твердо взял Валеру за рукав и потащил вниз по лестнице, к выходу из подъезда. На улице Денис нашел глазами нужного человека от Юнгерова, тот быстро подвел к ним адвокатов.

К подъезду потихоньку стягивалось милицейское и прокурорское начальство. Достаточно быстро приехал начальник Василеостровского угрозыска Ткачевский. Подполковник окинул взглядом окровавленного Штукина, стоявшего рядом с таким же окровавленным Волковым, выслушал торопливый доклад кого-то из оперов, мгновенно все оценил и занял позицию:

– Класс! У меня нет вопросов! Ни одного!

К Валерке он даже подходить не стал. На Штукина вообще все реагировали как-то странно – как на зачумленного, как на совершившего что-то очень нехорошее. Словно не его убивали, а он убивал и потом сам неумело прикинулся жертвой. Валерка, в принципе, уже успел морально настроиться на что-то подобное, но все равно ему было как-то по-детски обидно. Он чувствовал, что в одночасье словно стал чужим для всех своих, и это было тем более болезненно, потому что никакой вины он за собой не чуял.

Когда сотрудники уголовного розыска все же, взяв Штукина и Волкова в полукольца, решительно подступили к ним с вопросами, вперед шагнул один из адвокатов – седой, авантажный, в дорогом костюме и ослепительно белой рубашке. Его лицо было смутно знакомо Валерке – видимо, оно мелькало по телевизору. Адвокат вынул из кармана пиджака удостоверение, ордер[7], лучезарно улыбнулся и хорошо поставленным голосом произнес следующий монолог:

– Господа! Я понимаю и разделяю ваше желание быстро и всесторонне изучить все обстоятельства случившегося. Более того, я сам преследую эту цель. Но в силу необычного и крайне трагичного конца происшествия я глубоко уверен, что мои подзащитные находятся в определенном и не во взвешенном психологическом состоянии. Проще говоря, они – в шоке. Это обстоятельство может не облегчить, а усложнить вашу, а точнее, нашу общую задачу. В данном случае отсрочка допросов потерпевших вам, конечно, неудобна, но абсолютно законна. Я и сам начну беседовать с ними только после того, как их осмотрят и протестируют врачи. И вот только после этого, то есть полагаю – через несколько часов, мы прибегнем к вашим услугам. Прошу вас не конфликтовать. Мы не нарушаем закон, а его соблюдаем.

Сотрудники оторопели. Один из оперов, не выдержав, плюнул в сердцах на тротуар:

– Да что же это такое делается!

Адвокат по-американски улыбнулся в тридцать два зуба:

– Если вы не согласны со мной, то попрошу позвать следователя прокуратуры, выехавшего на место преступления.

За следователем никто не пошел, потому что как раз в этот момент подъехали Крылов с Рахимовым. Рахимов остался за рулем, а Петр Андреевич вышел, тепло посмотрел на Дениса (руку ему, однако, при всех жать не стал), выслушал адвоката, повторившего свою тираду практически дословно, и предложил:

– В двадцать ноль-ноль у меня в кабинете. Согласны?

Валерка и Денис молча кивнули, а адвокат довольно улыбнулся:

– Разумеется.

– Прям, как в Штатах, – буркнул с неопределенной интонацией Ткачевский. Реплику его можно было трактовать двояко.

Крылов предпочел понять ее однозначно:

– Ты не кипятись, не кипятись… Я тебя понимаю, но в данном случае это ни на что не влияет. Вечером я буду знать всю информацию… если она есть.

– Так, а я – что? – пожал плечами Ткачевский. – Закон есть закон. Приближаемся к мировым стандартам.

Крылов вздохнул:

– Пойдем, Витя, посмотрим на этот мясокомбинат.

Петр Андреевич чуть приобнял Ткачевского, и они пошли в парадную.

Штукин, Волков, адвокаты и иные приданные Юнгеровым силы на трех машинах отбыли. Ехали они недолго; когда машины повернули к Владимирскому, Валерка понял, что их с Денисом везут в центральный офис Юнгерова – в процессе подготовки к своему внедрению Штукину пришлось наизусть заучивать десятки адресов, имевших непосредственное отношение к «империи Юнкерса».

В головном офисе Юнгерова двух «недобитков» уже ждали врачи. Потом Штукин и Денис долго отмывались в прекрасно оборудованных комнатах отдыха. Им даже приготовили новую одежду – белье, носки, джинсы и рубашки фирмы «Кэмел». Когда Валерка и Денис переоделись, то стали похожи в своих джинсовых обмундированиях на двух сослуживцев в штатском.

Юнгеров уже ждал их в своем кабинете. Валера, несмотря на полную нервную опустошенность, испытал все-таки некоторое волнение, потому что живьем увидел Юнкерса впервые. Александр Сергеевич обнял Дениса и поздоровался за руку со Штукиным. Волков представил их друг другу, и они сели за стол. Юнгеров предложил всем зеленый чай:

– Спиртного вам пока нельзя… Вам еще на официальные вопросы отвечать сегодня. После выпьем.

Валера медленно отхлебнул чаю и, попросив разрешения, закурил. Длинноногая дама в строгом деловом костюме поставила перед Штукиным массивную персональную пепельницу. Юнгеров дождался, когда секретарша выйдет, и обратился к оперу. Тон его был спокойным и доброжелательным:

– Валерий, ты в этой истории – человек случайный. Но… Через это испытание вы прошли вместе, и именно поэтому я пока не хочу разговаривать с вами по отдельности. Однако, если в нашем разговоре возникнет ненужная для тебя… вернее, лишняя для тебя информация… Ты ведь извинишь?

– О чем речь, – сглотнул горячий чай Штукин.

Александр Сергеевич кивнул и повернулся к Денису:

– Говори.

Штукин тут же вспомнил, как утром точно так же, по-тюремному, обращался к Волкову Ося. Валерке показалось, что это было очень давно, словно с того момента прошли не часы, а дни или даже недели.

Денис начал рассказывать все в мельчайших подробностях, включая похмелье Оси и Штукина. Закончил он доклад пересказом речи адвоката. Волков говорил медленно, вспоминая все нюансы. Юнгеров не перебивал.

Штукина вдруг резко потянуло в сон, и он с трудом сдерживал зевоту. Так организм реагировал на стресс.

– Я не знаю, что это было, – обессиленно закончил Денис. – Ужасно, что ни одной мысли, да?

Александр Сергеевич вздохнул, положил Волкову руку на плечо:

– Денис, я понимаю. Самое главное – что ты жив.

Юнкерс искоса глянул на сомлевшего Штукина и тут же поправился:

– Главное – что вы оба живы… Денис, я тебе верю, но, похоже, ты в упор чего-то не видишь. Так палить могут редкие и очень денежные люди. Подумай, кто бы на это мог пойти? Сначала персоналии, потом мотивация.

Денис растерянно потряс головой:

– Мулла сегодня рассказывал, как он на Дворцовом мосту шишку какую-то подрезал… Певца бывшего – с охраной, с понтами… Певец этот орал охране, мол, убейте, машину сожгите…

Юнгеров аж привскочил:

– Денис, Денис, опомнись! Я понимаю, ты тяжелый стресс пережил, но… Раз уж выжил – в маразм-то не впадай! Муллу они выслеживали и, как представился удобный случай – вы в подъезд зашли, – там и решили всех почикать? А узнали, что к тебе едете, очевидно, прослушивая вас через космос? Ты хоть сам-то слышишь, что говоришь? Певец какой-то… Ты выбирай мозгом не конфликты, которых нет, а людей, в которых есть достаточная крепость. Работай по обратной схеме. Убивали-то они тебя… Мы тоже список накидаем, а потом – «сверим часы»… А сейчас договоритесь между собой, как Валера в лифт попал – и со своим «ведать не ведаю» – на ковер к Крылову. Я Петру Андреевичу все объясню, и он до правды докопается. Вернее, вместе докопаемся. Все же в России живем, а не на Каймановых островах. Много надо будет бумаг отписать, долгие вам разговоры вести.

Денис вздохнул. Юнгеров снова повернулся к Штукину:

– Так, Валера, теперь давай думать, что же с тобой делать, раз оно все так обернулось. Адвокаты, конечно, разозлили твоих коллег… Но ты пойми – так оно вышло… Охо-хо-хо-хо… Конечно, законных способов тебя уволить – нет. Но тебе, конечно, предложат. Хоть сто раз ты все объясняй и на детекторе лжи проверяйся… Тебя теперь все время будут к нам причислять, раз ты в этом чертовом лифте оказался. Это, конечно, не клеймо, но работать с таким мифом – крайне неприятно.

Валера кивнул:

– Я понимаю.

– Ну, а если понимаешь… Будем думать. Нам толковые ребята нужны, работы много. Так что тебя не бросим, я доходчиво излагаю?

– Да.

– Ну и замечательно. Тогда можешь держаться вдвойне уверенно, когда тебе сегодня, и не только сегодня, будут неприятные вопросы задавать и неприятные намеки делать. Считай, что у тебя есть надежный тыл. Тем более, что во всей этой истории какая-то косвенная наша вина есть.

Юнгеров покосился на Дениса, и тот полушутливо развел руками – дескать, да уж, угораздило. Александр Сергеевич улыбнулся и продолжил:

– Только вот еще о чем я тебе хочу сказать, Валера. Я тут так осторожно говорю, все время какой-то подтекст получается. Будто я тебя в гангстеры вербую, но стесняюсь об этом сказать прямо. Так вот, во-первых, не вербую и тебя никто к нам силком не тянет. А во-вторых, мы – не гангстеры, мы мощная легальная корпорация. Правда, с темным прошлым. Но за темное прошлое я тебе так скажу, если ты смотрел «Семнадцать мгновений весны», то должен помнить такой эпизод, когда Лановой, играющий железного генерала Вольфа, отправляется в Швейцарию на сепаратные переговоры с американцами…

– Помню, – кивнул Валерка, улыбаясь.

– А американцы, Аллен Даллес[8] в частности, и говорят ему: а кто будет представлять Германию на предстоящих мирных переговорах? Лановой отвечает: генерал такой-то. Даллес говорит: мы не пойдем на переговоры с этим генералом, так как он был в СС. Лановой усмехается и парирует: ну, тогда вам вообще не с кем будет вести переговоры, потому что у нас все были в СС. Смекаешь?

Штукин аллюзию уловил и кивнул, но Юнгеров все же растолковал ее вслух:

– Вот и у нас с 1985 по 1993 год тоже «все были в СС». Закон нарушали все, потому что и закона-то никакого в те годы не было. Произвол и право сильного в чистом виде. А жить убого не хотелось. Я не оправдываюсь – не в чем мне оправдываться, тем более – уж извини – перед тобой. Я просто объясняю.

Валерка вдруг поймал себя на том, что ему нравится Юнгеров – нравится то, что он говорит, нравится, как он говорит. А еще Штукин подумал, что все случившееся – просто идеальная ситуация для внедрения. Настолько идеальная, что если бы такие дела показывали в кино, сразу бы стало ясно, что расстрел организовали спецслужбы. Типа ГРУ. Для организации этого самого внедрения. Но в жизни так не бывает. (Да и в хороших фильмах так не бывает тоже.) В жизни все как-то шиворот-навыворот получается. Бандюги, к которым внедряться надо, оказываются по-человечески симпатичными, говорят очень правильные слова, ведут себя достойно и даже тактично, а свои… Свои непонятно за что смотрят, как на чужого. Валерка неожиданно сам себе задал вопрос: «А что, если меня действительно по-настоящему, а не для прикрытия предстоящего внедрения начнут увольнять? Как скомпрометировавшего себя и, следовательно, недостойного. Тогда и все внедрение на хрен летит… Так, может, мне тогда к Юнгерову без всякого внедрения податься? Ведь он же искренне к себе приглашает, видно же… Ведь это – шанс…»

Штукин понял, что запутывается окончательно, что не может сформулировать ответ на этот вопрос. Он даже головой помотал, на мгновение утратив над собой контроль. Помотал – и тут же поймал себя на этом, и тут же испугался – а не мыслил ли он вслух? Нет, судя по улыбке Юнгерова, вроде все-таки не мыслил.

Александр Сергеевич глянул на часы и встал из-за стола:

– Ну, православные, с богом. Черный ворон еще погодит, так что держитесь – придется помучиться. Собирайтесь, к Крылову опаздывать неудобно…

Естественно, в оперчасти у Крылова Дениса и Валерия довольно быстро разделили, чтобы поговорить с ними поврозь. Штукин еще в самом начале отметил, что Волков держит себя независимо, но достойно по отношению к сотрудникам. Еще Валерка заметил, что Крылов не скрывал своего знакомства с Денисом, но скрывал уровень знакомства. Даже не то чтобы скрывал – просто не афишировал. Что ж, наверное, в такой ситуации это было правильно…

Ну, а для самого Штукина ситуация начала развиваться очень даже предсказуемо. Такая предсказуемость навевала тоску и скуку.

– Ты вот что, оперуполномоченный, ты не валяй дурака! Ты сам-то себя слышишь?! – орал на Валерку сотрудник собственной безопасности, возглавлявший (судя по всему – без спросу) сразу несколько оперов главка, работавших со свидетелем. Сотрудник этот был достаточно молодым, а потому пер на Штукина азартно и бестолково: – Ты не крути! Считай, что в органах уже отработался! Начинай с год загодя: как, когда познакомился с этой братией, какая роль?! Ну!

Валерке стало вдруг очень легко и спокойно. Он лениво глянул на спрашивавшего и, сознательно накаляя обстановку, ответил дерзко:

– Гражданин начальник, будет вам всю дурь-то сразу напоказ выставлять! Приберегите для секретно-обзорных справочек.

– Да ты как… Моя задача… – аж привстал уэсбэшник[9].

– Понятно все с задачами, – хмыкнул Штукин. – У тех, которые сидят и молчат, задача – убой раскрыть. А ваша – меня уволить!

– И уволю! Я тебе обещаю! Ты понял?!

– Понял, понял, – спокойно отозвался Валера, нахально закуривая. – Вы пуговку-то на ширинке застегнули бы для начала.

– Что?! Да ты!! В ебало хочешь?!

– О, какой разговор пошел. – Штукин тоже перешел на ты. – В ебало, говоришь? Да я у тебя сам всю кровь выпью! Ши-ши!

И Валерка шикнул на уэсбэшника, копируя одного блатного, которого колол на серию квартирных краж, но так и не расколол. Скопировал умело, блатной сказал бы, что получилось хорошо. Уэсбэшник инстинктивно отпрянул и задел пепельницу, стоявшую на столе. Пепельница упала на пол и треснула. А она была дорога хозяину кабинета – сотруднику, который, между прочим, был старше уэсбэшника и возрастом, и званием. Он, естественно, разозлился и корректно, но твердо взял уэсбэшника под локоток:

– Слушай, это все хорошо, вот только к убою мало имеет отношения! Разговор у вас не складывается? Тогда иди – покури!

– Что такое? – начал вырываться уэсбэшник и этим разозлил хозяина кабинета еще больше:

– Иди покури, говорю! И про пуговку на штанах не забудь, контрразведчик…

Уэсбэшник, весь залившись нехорошим румянцем, выскочил в коридор, а сотрудник главка, видимо все еще переживая за свою пепельницу, гавкнул уже на Штукина:

– А ты, красавец, тоже определись! Ты офицер или?! С нами или?! Чего ты тут понты лошадиные раскидываешь, пальцы веером раскладываешь?

Валерка готов был легко переносить наезды от УСБ – у них, в конце концов, работа такая, всех подозревать, но не от своих, не от оперов. Штукина зацепило, и он зло ощерился:

– Понты лошадиные? Я смотрю, главное – что ты сам уже определился! Ты мне чаю предложил? Ты спросил меня: ну как, братишка-офицер? Как тебе там было, в этом лифте? А?! Твой первый вопрос был обо мне или о том, откуда я их знаю? В чем событие-то? В такой пальбе жуткой или в том, что в лифте с братвой опер оказался? Ты сам-то как хочешь? По закону или по правде, или по жизни?!

Хозяин кабинета вздохнул и спросил спокойно:

– Хочешь чаю?

– Нет, так – уже не хочу! – отрезал Валерка. Неожиданно он услышал голос Ильюхина:

– Братишка, хочешь кипяточку?

Все встали, включая Штукина, который улыбнулся и ответил на вопрос утвердительно:

– Хочу.

Виталий Петрович укоризненно покачал головой:

– Хорошо хоть не подрались, оперативнички…

Было понятно, что полковник стоял у дверей и слушал весь текст. Оперативникам стало неловко. Ильюхин молча забрал Штукина к себе в кабинет, поэтому Валерка не слышал, естественно, дальнейшего разговора между операми. А разговор между тем был достаточно занятным: хозяин кабинета бухтел, разглядывая трещины на любимой пепельнице:

– Да гори оно все синим пламенем! Крылов к тому Дону Карлеону никого не подпускает, Ильюхин – этого прибрал… А они ведь в контрах, как Гога и Магога.

– Гога и Магога – это из другой истории, – не согласился его коллега и достал из кармана пиджака фирменную плоскую фляжку.

Любимая пепельница развалилась в руках опера, и он даже сплюнул с досады:

– А по мне, так самая та история и получается! Крылов и Ильюхин – летчики-налетчики! Друг дружки стоят!

– Да ты чего так расходился-то?

– Достало! И попахивает все это… сам знаешь чем!

Владелец фирменной фляжки философски пожал плечами:

– Ну, попахивает… А ты всю картину видишь? Нет. Ну и я – такого же роста. А тут такое мясо намясорубили… Какие там тараканы? Куда все это заведет? Ой… Давай-ка лучше по глоточку… Я в кино видел – крутые американские копы всегда так делают. Наше дело – ствол найти второй. Почему второй не скинули? Странно. Я бы оба сбросил…

Коллеги хлебнули по очереди из фляги, и тут в кабинет завалился майор Филин, очень прилично «вдетый». Как его к убойщикам занесло? Майор, похоже, уже не очень ориентировался в пространстве, он зашел, как к себе домой, и стал глаголить, что, дескать, ходит он в потертых джинсах, но это ничего не значит, что он, Филин, многое может и со многими на «ты»… Хозяин кабинета вдруг не выдержал и молча хлобыстнул начальника угонного отдела кулаком в висок. Филин клюнул лбом стол, сполз на пол и затих.

Владелец фляжки также молча хлебнул еще, покрутил головой и осторожно глянул на приятеля:

– Стесняюсь спросить: почему ты это сделал?

Хозяин кабинета махнул рукой:

– А-а… Достал. Второго дня он к Наталье в лифте прижимался. Она плакала потом. А сейчас я вдруг подумал – и чего это я таким политиком заделался? Уф! Хорошо. Как гора с плеч. Не стыдно за бесцельно прожитые годы.

– Понимаю, – согласился второй убойщик, наклоняясь над неподвижным телом. – Скоро в себя придет. Добивать будем, как очнется? Кстати, а чего ты за Наталью-то… Я думал, с ней Сашка Снегирев хороводы водит…

– Сашка и водит. А муж в ХОЗУ – объелся груш. Я из-за Сашки… Он если бы узнал – убил бы этого мудака и сел бы. Я его знаю.

– М-да. Интересное построение мысли. Интересно мы живем. Американским копам такое и не снилось.

– Да насрать на них… Слушай, а что это мы пили такое из твоей фляжки?

– Ром пиратский.

– Дай-ка еще.

– На.

Хозяин кабинета сделал добрый глоток и задохнулся:

– Крепко!

– Восемьдесят градусов.

– Да ну? Как же их тогда ловили-то, этих пиратов? Крепкие мужчины, должно быть, были…

Опера помолчали, а потом тот, который хвалил пиратов, вдруг тихо сказал:

– Жаль парнишку этого, Штукина. Сожрут его.

– Сожрут, – согласился владелец фляжки. – И самое обидное, похоже, что ни за что сожрут. А парень он вроде внятный…

Валерка, естественно, всех этих слов не слышал, а потому вошел в кабинет Ильюхина с искренней обидой на своих коллег. Полковник дал ему время помолчать и успокоиться, налил чаю, как и обещал, а потом сказал, грустно улыбнувшись:

– Отошел? Я жалом-то поводил уже и потому схему случившегося знаю. Думаю, что Денис не врет в том, что ошарашен и ни одной внятной версии не имеет. Конечно, если бы он знал – то сразу бы не сказал, поэтому я не его словам верю, а общему туманному информационному фону… А ты как думаешь – не врет он?

– Думаю, не врет.

Полковник закурил сам, предложил сигарету Валерке, вздохнул и спросил:

– Юнгерова видел?

– Да.

– Ну и как он тебе? Понравился?

Штукин неопределенно повел головой:

– Крепкий мужик. Серьезный. Предлагал, если уволят – к ним идти. Наверное, больше понравился. По крайней мере, он не попрекал меня, как наши.

Виталий Петрович невесело рассмеялся:

– Это хорошо, что понравился, и хорошо, что приглашают. Это даже очень хорошо… А на наших ты сердца не держи – ситуация-то и впрямь необычная. Сам знаешь – в голову всегда сначала плохое лезет. Ты после случившегося пил?

– Нет.

– Молодец, – похвалил полковник опера, достал из сейфа стакан и бутылку водки, налил треть. Штукин обратил внимание на то, что стакан был идеально прозрачным, хотя и стоял в сейфе. – Выпей. Под мою ответственность. – Полковник протянул Валерке водку.

Штукин бормотнул какие-то слова благодарности и маханул налитое залпом, не почувствовав горечи. Водка пилась, как вода. Он отер губы тыльной стороной ладони и осторожно поставил пустой стакан на стол. Ильюхин закупорил бутылку и убрал ее в сейф, оставив стакан на столе. Они помолчали, потом Виталий Петрович помассировал себе виски пальцами и глухо сказал:

– Думаю, что выбранная мной манера общения с тобой – вообще, и по работе в частности, как говорит наш император – не продумана, романтична и, наверное, не совсем правильна, но… выбор сделан. А поэтому я скажу тебе сейчас то, что должен был бы сказать лишь после всех проверок и сомнений. Не подведешь?

– Теперь нет, – мотнул головой Штукин, ощущая, как водка начинает его «цеплять». – Круче, чем в лифте, не будет.

– Кто знает, что еще будет… – вздохнул Ильюхин и чуть понизил голос. – Мы ведь внедрить-то тебя собирались, как ты помнишь, в дочернюю структуру Юнгерова. Заход издалека… А тут… Он тебя сам приглашает. На человечьей беде, на случае да на твоем везении – такая удача. А потому и увольнять тебя нужно срочно – как скомпрометировавшегося. Как тебе такой поворот с особой цинизмой? Будем разводить кактусы и вышивать гладью? Случай особый, думаю, что наверху я смогу быстро все утрясти… Ты-то сам готов? Подумай еще раз…

Валера опустил голову и махнул рукой:

– Я, товарищ полковник, все давно уже обдумал… Мне б сейчас стакашок самогоночки мутной…

– Ебануть?

– Так точно, вот это самое слово… А то – как-то уж очень неожиданно закончилось мое мирное счастливое детство…

– Ладно, – тяжело поднялся из-за стола Ильюхин. – Сейчас тебя допросит следователь – прямо здесь, в моем кабинете… В комфорте, так сказать… А потом я уже в других кабинетах тебя завиновачу по полной программе. Дескать, не место таким… и так далее…

– Я понимаю, – с трудом сглотнул Валерка непонятно из-за чего возникший в горле ком и вдруг, неожиданно для самого себя, спросил: – Товарищ полковник… А вот… Если бы не было никакого внедрения… Если бы просто – опер Штукин и весь этот компот… Меня что, уволили бы? По-настоящему?

Виталий Петрович остановился уже практически в дверях своего кабинета и долго молчал, не оборачиваясь. Потом все же повернулся и тихо ответил:

– Есть такое правило: не надо множить сущностей сверх необходимого… В Доме книги, я как-то раз заходил, любопытная литература продается – из серии «Альтернативная история». Что бы было, если… Я полистал – херня это все. Занимательное чтиво для людей, у которых много свободного времени. История не знает сослагательного наклонения. Я ответил на твой вопрос? Знаешь, мне ведь проще было бы сказать: «Что ты, что ты, конечно, не уволили бы…» Но я не знаю, что бы было, если… И на кофейной гуще гадать не умею. Я привык иметь дело с тем, что есть. Ты меня понял?

– Вполне, – кивнул Штукин. Не таких, ох не таких слов ждал он от полковника, хотя и оценил, что Ильюхин постарался ответить ему максимально честно. Но Валерке, наверное, не честность сейчас была нужна, а теплота человеческая, участие. Он вдруг ощутил себя маленьким совсем пацаненком, которому так хочется уткнуться в отцовскую грудь и выплакать туда всю обиду и весь страх… Штукин сжал зубы и постарался задавить все бушевавшие в его душе эмоции.

Полковник все еще медлил, не выходил из кабинета. Наконец он взялся за ручку двери и, нажимая на нее, сказал:

– Мне тут недавно один крупный бандюга загадку загадал: чем, мол, жизнь от члена отличается? Я спрашиваю его: «Ну и чем?» А он руками развел: «Жизнь жестче».

Валерка улыбнулся, хоть на душе у него и не стало менее муторно.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Ильюхин. – Раз чувство юмора осталось – значит, все в порядке будет. Держись, опер.

Допрос в кабинете полковника много времени не занял, а долгие и муторные разговоры с оперативниками Виталий Петрович замял. Следователь же, как лицо процессуально независимое, интересовался в основном голой фактурой. Ну, Штукин и не выходил за рамки этой куцей фактуры: дескать, собирались ехать в Пушкин, заехали за термосом, а тут как начали стрелять, а больше я ничего не знаю, доверительных отношений ни с кем из потерпевших не имел… И все.

После допроса Валера и Виталий Петрович еще пошептались минут сорок, а потом полковник отпустил опера и отправился к Крылову – вешать на Штукина «всех собак», как и обещал. К Крылову Ильюхин пошел как бы для того, чтобы «выработать совместную линию» для завтрашнего обстоятельного доклада начальнику ГУВД и начальнику СКМ.

Штукин, конечно, этот разговор слышать не мог, но представлял, о чем пойдет речь, более того, ставил себя на место Ильюхина и думал, что бы он сказал сам в этой ситуации. Валерка никогда не узнал, что отдельные его мысли практически полностью совпали с реально прозвучавшими словами.

А Ильюхину сыграть крайнюю степень раздражения в кабинете Крылова было не так уж сложно. Виталий Петрович едва только слюной не брызгал:

– Завнедрялись у нас опера в странные компании! Где самая темная бойня – там и мы в лифтах! Я этого Штукина помню – не первый уже звоночек, далеко не первый! Молодой, да ранний! И главное, адвоката уже имеет, и не положнякового, а с частной практикой! Учись, Петр Андреевич! Ты б вот так, в его-то годы, начальству ответил: «Для начала я должен проконсультироваться со своим адвокатом!»?

Крылов попробовал было защитить опера:

– И все? Крест на человеке?! По-другому мы, видимо, не можем! А ты его помнишь как тупорылого коррупционера?

Ильюхин жестко усмехнулся:

– Отчего же тупорылого? Я его хорошо помню. Смышленым опером был. И далеко не лентяй.

– Твою мать! – взорвался Крылов. – Так почему же тогда «был»? Блядь, вот сразу «был»! Ведь даже Мюллер Штирлица понял, а ты вспомни, где пальчики этого штандартенфюрера обнаружены были!

– А я помню! – легко отбил довод Виталий Петрович. – Люблю этот фильм и помню, как Штирлиц папашу Мюллера ловко облапошил. Но у нас-то – не кино! У нас уже круче, чем в кино!

Крылов вскочил и забегал по кабинету, словно по камере, взад-вперед:

– Да я его к себе возьму, этого опера!

Разговор шел так, как его и моделировал Ильюхин. Крылов заводился и хавал все за чистое, не замечая, как постепенно успокаивается его собеседник, изначально кипевший, как чайник:

– Извини, но ты не в ЗАО «Уголовный розыск» работаешь! Знаешь, ты иногда…

– Да такой скукой от вашей казенщины тянет! – перебил Ильюхина Петр Андреевич. – Жил-был опер. Как выясняется – не самый худший, а в будущем, может быть, и лучший! И вот он, в силу отношений со знакомым – пусть и не кристальной чистоты, но ведь и не самым близким, – попадает в лифт. Ой! Ай! Как посмел! В лифте с ранее судимыми?! А их там почти всех и положили. Ой! Ай! А он еще и не погиб?! Нет?! Мерзавец!!! А он и преступников, вооруженных автоматами, не поймал голыми руками через дверь? Нет?! Да что же это деется такое?! Гнать!! Гнать негодяя, чистить ряды! Оборотень. Да?!

Еще чуть-чуть и у Крылова изо рта пошла бы пена. Ильюхин же, наоборот, выглядел очень спокойным. Он закурил и очень тихо ответил:

– Есть, как ты понимаешь, нюансы. Петр, что мы вокруг да около ходим… Денис, с которым ты беседовал, он чей человек?

– А у Юнгерова что, все с песьими головами? – немедленно вызверился Крылов.

Виталий Петрович пожал плечами:

– С песьими, не с песьими… Впрочем, на мой вопрос ты сам ответил.

Петр Андреевич даже задохнулся:

– А ты меня что на словах подлавливаешь?! А если б я вот так с Юнгеровым в лифте – ты бы что, погоны с моих плеч стал рвать?!

Ильюхин встал и вплотную подошел к собеседнику, положил ему руки на плечи, словно и впрямь собрался погоны сорвать. Тон его, однако, был примирительным:

– Обожди, обожди, Петр… Так у нас до рук дойдет. Ты не путай. Ты – это ты, ты человек заслуженный. Родина тебя не за так полковничьим чином пожаловала. Я, может, не во всем с тобой согласен, но… В конце концов, то, что можешь себе позволить иногда ты, абсолютно непозволительно сопляку-оперу.

Виталий Петрович знал, на какую кнопку нажать. Лагерное сознание Крылова очень легко реагировало на тонкую лесть. И это же сознание стояло на абсолютно незыблемой догме – что положено засиженному вору, не прощается фраеру, пусть даже честному и битому.