Дочь Сталина Салливан Розмари

Глава 6

Первая любовь

К январю 1942 года Красная Армия отбросила войска Вермахта от Москвы. Обгорелые остовы немецких танков окружали город. Гитлер существенно недооценил как волю русских к победе, так и суровость российской зимы. По приблизительной оценке погибло около миллиона человек, военных и гражданского населения, но Сталин выиграл битву за Москву. В июне Светлане и сопровождавшим ее родственникам разрешили вернуться в Москву. Прошлой осенью Зубалово сгорело почти дотла; семья переехала в сохранившееся крыло. К октябрю на старом месте был построен отвратительный новый дом, выкрашенный в защитный цвет.

Светлана не видела отца с осени, когда она приезжала на кунцевскую дачу принять участие в обеде в честь Черчилля. Британский премьер-министр прилетал в Москву на совещание по поводу действий союзников. Он принес плохие новости: союзники пока не собираются открывать второй фронт, чтобы отвлечь Гитлера от нападения на Советский Союз.

Светлана понятия не имела, почему ее пригласили на этот обед. Отец запретил ей каким-либо образом общаться с иностранцами, ее никогда не вводили в дипломатические круги. Когда Сталин представил ее Черчиллю и сказал, что она рыжеволосая, Черчилль заметил, что он тоже был рыжим, но, указывая сигарой на лысину, сказал: «И посмотрите, что теперь со мной стало!» Светлана была слишком смущена, чтобы ответить ему. Вскоре отец поцеловал ее и отпустил с обеда. Вспоминая об этом странном эпизоде позже, она решила, что отец разыграл представление перед Черчиллем, демонстрируя свою мирную домашнюю жизнь.

Светлана по-прежнему была школьницей, она училась в десятом классе. Она читала Шиллера, Гете, Горького, Чехова, стихи Маяковского и Есенина. Она любила Достоевского, хотя ее отец и запретил его книги. Постепенно она вырастала в свободно мыслящую женщину. Но, по словам ее подруги Марфы Пешковой, Сталин все сильнее не одобрял свою юную дочь. Если она надевала юбку выше колен, носила шорты или носки вместо чулок, он приходил в ярость: «Что это такое? Ты что, собираешься разгуливать голой?!» Он приказывал ей носить шаровары и платье с юбкой, полностью закрывающей ноги. Порой он доводил дочь до слез, но Светлана была упряма и планомерно вела свое сражение. Она медленно укорачивала подол своего платья, пока он не перестал покрывать колени. Она знала, что ее отец слишком занят, чтобы это заметить.

Осенью 1942 года в образцовой школе № 25 появилась новая ученица Ольга Ривкина. Для этой элитной школы у нее было необычное происхождение. Девочка родилась в бедной еврейской семье. Они занимали комнату в коммунальной квартире, в которой проживали еще две семьи. Мать обеспечивала семью, работая корреспондентом в «Правде». 1941 год был ужасен. В июне, когда правительство выпустило постановление об обязательной эвакуации из Москвы детей до трех лет, Ольга, ее мама, бабушка и маленький брат Гриша уехали в Пензу. Когда они вернулись в Москву в мае 1942 года, Ольга пропустила год в школе. В образцовой школе № 25 было специальное отделение для таких детей. Ее приняли, и девочка осталась в Москве с бабушкой.

Воспоминания Ольги о школе, в основном, грустные. Хотя учителя никогда не третировали детей из бедных семей, другие дети были осведомлены о ее неполноценности. Оглядываясь назад, Ольга говорила: «И только один человек, который имел, казалось бы, больше всех оснований кичиться… был «личностью», никак не связанной со своим положением, – это Светлана Сталина». В интервью Ольга рассказывала:

«Тогда я по-настоящему полюбила Светлану… Она была очень скромной девушкой, даже застенчивой. В ней было много обаяния и женственности. Она привлекала мое внимание, я смотрела на нее с восторгом.

Наша дружба продолжалась всю нашу жизнь. До последнего дня».

Вскоре девочки стали сидеть за одной партой. После школы они подолгу гуляли по набережной Москвы-реки, хотя иногда их прогулки прерывались. Светлана говорила: «Сегодня я не могу опаздывать. Приезжает папа, а я не видела его две недели». У Ольги осталось впечатление, что, как и большинство людей вокруг, Светлана думала о нем как «о великом Сталине, но не совсем как об отце».

Продуктов в стране не хватало из-за войны, поэтому большинство людей, в том числе и семья Ольги, часто голодали. Ольга вспоминала, как, придя домой из школы, она съедала миску супа и садилась делать уроки со стаканом какавеллы (напиток из шелухи зерен какао-бобов). Когда на вечер не было никакой еды, бабушка говорила девочке ложиться спать пораньше, пока она еще не проголодалась, иначе потом не сможет уснуть. Ольга писала: «Светлана, конечно, не могла представить всего этого. В то время она была искусственно изолирована от обычной жизни… Она никогда ничего не покупала и едва ли знала, что деньги с каждым днем все больше обесцениваются».

В школе Светлана никогда не преподносила себя как дочь Сталина. Она жаловалась, что другие школьники часто смотрят на нее как на хорошо осведомленного человека, считают, что у нее есть доступ к секретной информации. Она уверяла Ольгу: «Я не знаю ничего, и меня это совсем не заботит». Светлана терпеть не могла, когда учителя заставляли ее составлять список объектов, названных в честь ее отца: гора около Перми, город Сталинград на Волге, автомобильный завод ЗИС (завод имени Сталина). Ольга вспоминала: «Бедная Светлана, она так хотела быть такой же, как все. Помню, однажды она наступила на ногу какому-то молодому человеку, и он назвал ее рыжей коровой – так она сразу расплылась в улыбке».

Тем не менее, о ее статусе постоянно напоминал ее личный охранник Михаил Климов, который был со Светланой и в эвакуации в Куйбышеве. У большинства детей в их элитной школе были охранники, например, у детей Молотова их было трое. В школе для охраны была отведена специальная комната позади гардероба, где они проводили время, пока дети были на уроках. Ольга и Светлана обе играли на пианино и часто ходили в консерваторию послушать своих любимых композиторов: Баха, Моцарта, Чайковского и Прокофьева. Климов покупал им билеты. Если в программе был скрипичный концерт, он начинал жаловаться: «Опять будем слушать это пиление!», садился позади девочек и временами вздрагивал от отвращения. Светлана заявляла, что постепенно Климов даже начал ей нравиться, но было не очень приятно, что кто-то все время следует за тобой как тень.

Обе девочки любили читать. У Светланы была «Антология русской поэзии XX века», изданная в 1925 году. Вместе они читали запрещенные стихи Ахматовой, Гумилева, Есенина. Еще когда они были в десятом классе, Ольга дала Светлане блокнот, исписанный своими стихами. Она чувствовала, что Светлана во многом на нее похожа: у нее тоже было счастливое детство, вдребезги разбитое несчастьем; она тоже была глубоко привязана к ныне отсутствующей матери. В ответ Светлана написала стихотворение для Ольги.

Хотя это стихотворение и адресовано Ольге, оно, скорее, является элегией к Наде, умершей десять лет назад. В нем говорится об ужасном одиночестве Светланы. Ничто не могло излечить боль потери. Ольга постепенно начинала понимать, что Светлана «ведь сирота».

После своего возвращения в Москву, Светлана проводила много времени на даче в Зубалово. Ее отец, занятый войной, пребывал, в основном, в своем бункере вместе с другими членами Политбюро. Ее брат Василий тоже жил в Зубалово вместе со своей женой Галиной. Ему был двадцать один год, он закончил Военно-воздушную академию имени Жуковского и липецкие курсы усовершенствования командиров авиационных эскадрилий. В октябре 1941 года он был капитаном. В феврале 1942 года уже получил звание полковника.

Его друг Степан Микоян, который был ранен и лежал в куйбышевском госпитале, очень удивился, когда Василий пришел навестить его в форме полковника. Как Василий позднее объяснил Степану, отец запретил ему участвовать в вылетах. Слишком много сыновей партийной элиты уже погибло: брат Степана, сын Хрущева, герой войны Тимур Фрунзе. Василий служил при Главном Штабе ВВС РККА в Москве, в летной инспекции ВВС, которая находилась на улице Пирогова. Он принял участие всего в одной или двух боевых операциях. Хотя Сталин часто бывал с Василием строг и даже груб, он, по-видимому, все-таки любил сына.

Василий окружил себе приятелями-летчиками и обращался с ними как с придворными. Ему нравилось приезжать в «Арагви», его любимый грузинский ресторан, где подавали изысканные блюда даже когда бушевала война и Москву все еще бомбили. Никто ни за что не платил. У одного из них просто было достаточно власти, чтобы обедать бесплатно. Оркестр играл все новые популярные песни, и советская элита хлебала водку под музыку.

Той осенью жизнь в Зубалово превратилась в бесконечную вечеринку. Василий приглашал летчиков, актеров, режиссеров, операторов, артистов балета, писателей и знаменитых спортсменов. По мнению Степана Микояна, он делал это, бессознательно подражая своему отцу, который собирал на своей кунцевской даче избранных членов Политбюро и устраивал застолья, которые продолжались до четырех-пяти часов утра. Большинство людей, собиравшихся в Зубалово, были как-то связаны с войной: летчики совершали боевые вылеты, операторы снимали кинохронику на фронте, часто сидя в окопах или закрепив камеру на броне танка, писатели работали как военные корреспонденты. На этих вечеринках царила хемингуэйевская экспансивность. Все смотрели фильмы в маленьком кинотеатре на даче, все слушали американский джаз, пластинки с которым постоянно менялись на патефоне. Были длинные пьяные ночи, когда все танцевали фокстрот. Для многих возможная близость смерти наполняла каждое мгновение жизни такой полнотой, какая была неведома в мирной жизни.

Василий настаивал, чтобы его сестра принимала участие в этих вечеринках. Светлана почти всегда наблюдала за этими вакханалиями со стороны. По словам ее подруг, которые бывали в Зубалово, таких, как Марфа Пешкова, она превращалась в привлекательную молодую женщину, хотя и казалась сосредоточенной на своих собственных заботах. Иногда гости и Василий совсем распоясывались. Однажды он был так пьян, что начал требовать от своей беременной жены, чтобы она рассказывала анекдоты. Когда та отказалась, Василий ударил ее. К счастью, она упала на спину на диван. Разъяренная Светлана вытолкала своего брата из дома вместе с его пьяными гостями. Но вечеринки все равно продолжались.

Светлана считала, что ее никто не замечает, но она привлекла внимание Алексея Яковлевича Каплера. Тридцатидевятилетний еврей Каплер был одним из самых знаменитых сценаристов в СССР. Он был автором сценария киноэпопей «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918», и в 1941 году получил престижную Сталинскую премию. Каплер как будто бы работал с Василием над фильмом о советских летчиках, хотя все вечера они проводили за выпивкой, и фильм так и не был снят. Каплер входил во внутренний круг главы государства – лучший друг дикого и необузданного сына диктатора. А это было не так просто. Он явно был человеком, который любил риск. Хотя Каплер был женат, они с женой жили отдельно, он был сам по себе.

Однажды вечером все, кто был в Зубалово, были приглашены на премьерный показ фильма на Гнездиловскую улицу, и Светлана обнаружила себя увлеченно беседующей с Каплером о кино. Те годы, когда она смотрела все фильмы в Кремле вместе с отцом, не прошли даром. Каплер был заинтригован. Описывая свои впечатления от этой встречи журналистам много лет спустя, он сказал, что был удивлен. Светлана ничуть не походила на других девушек в окружении Василия. Он такого не ожидал. Его тронули «ее любезность и ум… то, как она говорила с окружающими и то, как она критиковала разные стороны советской жизни». Ее суждения были «дерзкими, а вела она себя просто». Она не одевалась в роскошные наряды, как другие женщины, которые хотели привлечь к себе внимание. Она носила «практичную, хорошо сшитую одежду».

Седьмого ноября в Зубалово была вечеринка в честь годовщины Октябрьской революции. Среди гостей были знаменитости, в том числе писатель Константин Симонов, которым Светлана восхищалась, и кинодокументалист Роман Кармен. Она очень удивилась, когда Каплер пригласил ее танцевать. Светлана чувствовала себя неуклюжей и неповоротливой, она была слишком молода. Он спросил ее, почему она грустит и что это за милая брошка у нее на платье. «Может быть, это подарок?» – поинтересовался он. Светлана объяснила, что брошка принадлежала ее матери, и сегодня как раз десятая годовщина ее смерти, хотя об этом никто и не вспоминал, и никого это не волновало. Пока он кружил ее, Светлана рассказывала о своей жизни. Она говорила о своем детстве, о своих потерях, но едва упомянула об отце. Каплер понял, что «что-то их разъединяет».

Обаятельный, дерзкий, умный, опытный Каплер был неотразим для шестнадцатилетней романтичной девочки. И, кажется, он не меньше был очарован ею. Первым фильмом, который они посмотрели вместе, была «Королева Кристина» (1933) с Гретой Гарбо и Джоном Гилбертом. Этот фильм рассказывал о королеве Швеции, жившей в семнадцатом веке. Фильм искажал и до абсурдности идеализировал жизнь этой королевы. Нетрудно представить, какое впечатление этот фильм произвел на юную впечатлительную Светлану, да еще в момент, когда война разорила Москву.

«Военные трофеи, слава… что скрывается за этими двумя большими словами? Смерть и разрушение. Я бы хотела, чтобы люди развивали мирные искусства», – говорила королева Кристина с экрана. Фильм рассказывал о «большой любви, великолепной любви, золотой мечте». Королева влюбилась в Антонио, посланника испанского короля. «Я выросла в тени великого человека! – кричала Гарбо. – Я хочу избежать моей судьбы!» «Всегда есть свобода внутри человека, которую никакое государство не может отнять», – так, по словам Каплера, они поняли этот фильм. Она была бунтующей королевской дочерью, желающей прожить свою собственную жизнь; он – бедным доном Антонио, любовником, стремящимся возвыситься над своим положением.

Каплер приносил Светлане запрещенные книги, в том числе, роман «По ком звонит колокол» Хемингуэя. Он дал ей русский перевод, который тайно передавали среди друзей. Книга была официально запрещена. Созданный Хемингуэем портрет кровожадного комиссара-коммуниста, который возглавлял чистку троцкистов во время гражданской войны в Испании, разоблачал слишком многих.

Пара искала предлоги для встреч, которые, конечно, скрывались от отца Светланы. Сорокалетний мужчина ждал школьницу в маленьком подъезде напротив ее школы. Они гуляли по лесу, где он держал ее руку в кармане своего пальто, или по темным из-за затемнения московским улицам. Они ходили в нетопленную Третьяковскую галерею и часами бродили по пустынным залам. Они бывали на закрытых просмотрах в Доме киноактера или в министерстве кинематографии на Гнездиловской улице. Светлана смотрела мюзиклы с Джинджер Роджерс и Фредом Астером, «Молодого Линкольна» и «Белоснежку и семерых гномов». Они встречались в Большом театре и были счастливы, если им удавалось побродить по фойе во время представления.

Повсюду их сопровождал Михаил Климов, охранник Светланы. Каплеру даже нравился их постоянный компаньон, которого он иногда угощал сигаретой. Светлана чувствовала, что Климов добрый и даже жалеет ее из-за несуразной жизни. Вероятно, они были уверены, что он их не предаст. Но на самом деле Климов был в ужасе, наблюдая, как растет и крепнет эта связь. Он знал, что Сталин прослушивал телефонные разговоры своей дочери, вскрывал ее корреспонденцию, а агенты НКВД передавали ежедневный доклад о том, что она делала.

Но что такого они могли сделать? С постоянно маячащим за спиной охранником они не могли стать любовниками, и это придало особую романтику их отношениям. Она считала его самым «умным, добрым и интеллигентным человеком на свете». Для него она была прекрасной Лолитой, ребенком, перед которым он откроет целый мир. Она была так ужасающе одинока, «подавлена окружающей ее атмосферой». «Я был нужен Свете», – говорил Каплер.

Влюбленные беспечно наслаждались своими маленькими хитростями. Друзья Каплера прозвали его Люсей, и Светлана пользовалась этим именем, когда ходила к бабушке, чтобы позвонить Каплеру. Ольга была уверена, что она разговаривает с подругой.

Вскоре Каплер получил задание рассказать о партизанской войне в Белоруссии – это был один из самых опасных партизанских фронтов. Потом уехал в Сталинград писать о Сталинградской битве для газеты «Правда». 14 декабря (В «Двадцати письмах к другу» С. Аллилуева указывает другую дату – конец ноября – Прим. пер.) в ней вышла его статья «Письма лейтенанта Л. Из Сталинграда – письмо первое», подписанная «Специальный корреспондент А. Каплер». В статье в форме письма некоего лейтенанта к своей любимой, рассказывалось обо всем, что происходило тогда в Сталинграде:

Любимая, кто знает, получишь ли ты когда-нибудь это письмо? Его ждет очень непростой путь. Но все-таки надеюсь, что письмо доберется до тебя, что оно пронесет под вражеским огнем через Волгу, через степи, через вьюги и бураны в нашу прекрасную Москву мою нежность к тебе, моя дорогая.

Сегодня идет снег. В Сталинграде зима. Небо стало низким, как потолок в какой-нибудь избе. Такая серая холодная погода особенно мучительна в такие дни. Каждый думает о своих любимых. Как ты поживаешь? Ты помнишь Замоскворечье? Наши встречи в Третьяковской галерее? Как после закрытия охранник выгонял нас, звоня в звонок, а мы не могли вспомнить, около какой картины просидели целый день, потому что смотрели только друг другу в глаза? До тех пор я ничего не знал о той картине, кроме того, как прекрасно сидеть напротив нее, и я хочу поблагодарить художника за это…

Далее Каплер описывает своей возлюбленной войну. Статья читалась как сценарий фильма о героической праведной войне, в которой любовь, страдание, дружба, смерть ощущаются в миллион раз сильнее, чем в обычной жизни. Несмотря на то, что их отношения были только романтическими, в статье, как будто в фильме, оживают настоящие любовники. Каплер заканчивает ее на высокой и печальной ноте:

Уже почти вечер. Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля и небо над ней – московское небо. Твой Л.

Можно представить ярость Сталина, когда он прочитал эту статью и узнал в ее героине Светлану. Позже Каплер утверждал, что он вовсе не собирался отсылать этот текст в газету: «подвели друзья». Тем не менее, он решился написать любовное письмо дочери диктатора – неосторожность, которую просто невозможно себе представить! Марфа Пешкова вспоминала, как Светлана принесла газету в школу. Хотя она и понимала, в какой опасности теперь находится Каплер, она была глубоко тронута его словами.

Каплер возвратился из Сталинграда под Новый, 1943-й год. Они встретились, и Светлана попросила его больше не видеться и даже не звонить друг другу. Влюбленные не общались до конца января, потом не выдержали. Они разработали код: кто-то из них звонил и два раза глубоко вздыхал в трубку. Это значило: «Я здесь. Я о тебе вспоминаю».

В начале февраля Каплеру позвонил полковник Румянцев, ближайший помощник и правая рука генерала Власика, второй человек в охране Сталина. Он сказал, что им все было известно и предложил Каплеру немедленно уехать из Москвы. Каплер послал его к черту.

Весь февраль Светлана и Каплер снова ходили по театрам, по ночной Москве, гуляли в лесу, а сзади плелся охранник. В конце февраля состоялось их последнее свидание. Они пришли на квартиру Василия, где иногда собирались его друзья-летчики, неподалеку от Курского вокзала, молча целовались в пустой комнате, стараясь, чтобы их не было слышно. А в другой комнате сидел Михаил Климов и мучительно вслушивался. Восторг от прикосновений, горе скорого расставания, их прощание были мучительны для Светланы. Это было 28 февраля, в день ее рождения. Ей исполнилось семнадцать лет.

Каплер собирался уехать в Ташкент снимать фильм по своему сценарию «Она сражалась за Родину». Второго марта он поехал на собрание по поводу производства фильма. Когда он выходил из машины, к нему подошел мужчина, предъявил документы и приказал сесть обратно в машину. Мужчина сел на пассажирское сиденье, и когда Каплер спросил, куда им ехать, ответил:

– На Лубянку.

– Но по какой причине? Меня в чем-то обвиняют? Есть ли у вас ордер на мой арест?

Мужчина ничего не ответил. Каплер увидел, что за их машиной едет черный «паккард», на заднем сидении которого он увидел генерала Власика, командира личной охраны Сталина. Каплер понял, что обречен. Они приехали на Лубянскую площадь, где статуя Феликса Дзержинского, основателя ЧК, стояла напротив проклятой тюрьмы. Тяжелые ворота Лубянки с лязгом открылись. Массивное необарочное здание давно ассоциировалось с террором НКВД. При царе в нем размещалась страховая компания. С тех времен сохранились впечатляющий мраморный вход и деревянные паркетные полы. Внизу, в лабиринте подвалов, находились камеры, где держали арестованных, и камеры пыток, которые часто использовались с конца тридцатых годов.

Каплер понял, что его дело имеет особую важность, когда прибыл сам заместитель министра внутренних дел Кабулов. Никто даже не упомянул имени Светланы. Имя Сталина тоже нигде не всплывало. Каплера обвиняли в контактах с иностранцами – это было неопровержимо, он знал всех иностранных корреспондентов в Москве – и в шпионаже в пользу Англии.

Кабулов монотонно произнес: «Алексей Яковлевич Каплер, на основании статьи 58 уголовного кодекса СССР вы находитесь под арестом за антисоветскую и контрреволюционную агитацию». Никакого следствия не требовалось. Никакой защиты не предоставлялось. Тем не менее, вместо обычных десяти лет, положенных по этой статье, Каплер был приговорен всего к пяти годам лишения свободы.

Все имущество Каплера было конфисковано, был составлен перечень, который он подписал собственноручно. Ему не позволили иметь свидания и переписку ни с женой, Татьяной Златогоровой, ни, разумеется, со Светланой. Но Каплер был слишком известен, чтобы исчезнуть просто так. Война притупила страх и развязала многие языки, особенно, в армии и на фронте, и его арест стал большим скандалом. Но ни его киноэпопеи, ни письма самых смелых друзей не помогли. Все знали, что причиной его ареста была связь с дочерью вождя.

Вспоминая прошлое, Каплер говорил, что знал, что его отношения со Светланой неизбежно плохо кончатся, но был до странности очарован ими. Когда его спрашивали, почему он не последовал совету полковника Румянцева, Каплер отвечал: «Не знаю. Это был вопрос самоуважения». Его прежде всего привлекала в Светлане, как он говорил, «свобода внутри нее», ее «дерзкие суждения». Для него это было «невинное волшебство», а не обольщение. Он знал о ее отчаянии, он чувствовал, что понимает ее.

Сын Василия режиссер-постановщик Александр Бурдонский позднее отмечал, что Каплер был умным и очаровательным человеком:

Да, он был влюблен в Светлану – когда юная девушка смотрит на тебя преданными глазами, любой потеряет голову, – но он не ожидал, что все так кончится. Он был рисковым человеком. После освобождения ему запретили возвращаться в Москву. Он все равно вернулся. Его вытолкали в шею. Поймите, это было дело века, оно выходило за общепринятые рамки. Эйзенштейн мечтал снять о нем фильм. Он даже написал сценарий, перенеся действие в другую страну. Он видел, как Каплер страдал и соединял себя с Каплером, потому что тоже был влюблен в Светлану. Все это действительно могло возбуждать человека определенного склада. Даже если над ним была угроза вроде Сталина.

3-го марта утром, когда Светлана собиралась в школу, неожиданно домой приехал Сталин. Ее няня, Александра Андреевна, тоже находилась в комнате. Задыхаясь от гнева, он сказал:

– Мне все известно. Твои телефонные разговоры – у меня в кармане. Твой Каплер – английский шпион, он арестован…

И потребовал отдать все письма этого «писателя». Слово «писатель» он выговорил с особым презрением. Потрясенная, Светлана отдала все: письма, фотографии, записные книжки и даже черновой вариант сценария о Шостаковиче. Она заявила отцу, что любит Каплера.

– Посмотрите-ка на нее, она его любит! – выкрикнул он в сторону няни, уже не в силах сдерживаться.

И первый раз в жизни ударил дочь по лицу.

– Подумайте, няня, до чего она дошла! Идет такая война, а она занята блядством!

– Нет, нет, нет! Я знаю ее, она не такая! – пыталась заступиться няня.

– Ты бы посмотрела на себя! – не унимался отец, обращаясь к Светлане. – Кому ты нужна?! У него кругом бабы, дура!

Ирония состояла в том, что Сталин сам влюбился в Надю, когда ему было тридцать девять, а ей шестнадцать. Но этот момент он упустил.

Светлана была в таком шоке, что фразу о том, что «Каплер – английский шпион» не осознала сразу. Но, когда поняла, пришла в ужас. Она знала, что это означает. Когда она вернулась из школы, отец сидел в столовой и рвал письма Каплера.

«Писатель! – бормотал он. – Не умеет толком писать по-русски! Уж не могла себе русского найти!» Светлана была уверена, что «то, что Каплер – еврей раздражало его… больше всего». Она больше не пыталась связаться с Каплером. Теперь она не могла даже поговорить с друзьями, чтобы об этом немедленно не доложили Сталину, а судьба Каплера была куда страшнее. Теперь она понимала, что ее отец и БЫЛ государством.

Год Каплера держали в одиночной камере Лубянской тюрьмы, потом перевели в Воркуту, в Сибирь. Итальянскому журналисту Энцо Биаджи он рассказывал, как ехал в «черном воронке» вместе с другими «уклонистами, террористами, троцкистами и бывшими социал-демократами». Воркута являлась крупным центром добычи угля в республике Коми. Там же находился так называемый Воркутлаг, один из крупнейших исправительно-трудовых лагерей. Воркутлаг имел славу места, где с заключенными обращаются с особой жестокостью и эксплуатируют их труд.

Но Каплеру очень повезло. Начальник лагеря Михаил Мальцев, которому предписывалось превратить Воркуту в образцовый город, выбрал его как самого известного заключенного в лагере, чтобы делать фотографии города и лагеря. Так Каплер стал зазонником, то есть, заключенным, который имел право жить и работать вне зоны. Вскоре он стал работать в Воркутинском музыкально-драматическом театре, где весь коллектив состоял из заключенных. Там он встретил актрису Валентину Токарскую, с которой они стали любовниками. В истории советского ГУЛАГа часто случались такие невероятные отступления от правил, которые спасали людям жизнь.

Отбыв пятилетний срок, Каплер освободился. Ему было запрещено не только жить в Москве, но и вообще появляться в столице. Каплер собирался поехать в Киев к родителям, но по пути заехать в Москву в надежде встретиться с женой. Он оставался в столице всего два дня и даже не пытался встретиться со Светланой. Когда Каплер садился в поезд до Киева, его окружила группа переодетых милиционеров. Они сняли его с поезда на следующей станции. Он был приговорен к еще пяти годам тюремного заключения, на этот раз его отправили в исправительно-трудовой лагерь в Инту, который тоже находился в печорском угледобывающем бассейне. Условия там были ужасные. Свидания Каплеру разрешили только с его любовницей Токарской, она же помогла ему выжить своими продуктовыми посылками.

Двоюродный брат Светланы Владимир Аллилуев вспоминал суматоху, разразившуюся в Зубалово сразу после ареста Каплера: «Всех сразу вытолкали оттуда. Всем достаточно чувствительно дали по мозгам». Светлану Сталин выгнал с дачи за «моральную развращенность». Василий отсидел десять дней в армейской тюрьме за испорченность. Бабушку Ольгу и дедушку Сергея отправили в министерский санаторий за то, что не уследили за внучкой. Домоправительница лейтенант Саша Никашидзе, которая следила за влюбленными и читала письма Каплера, была уволена. Зубалово закрыли.

Когда Каплера отправили в Сибирь, Светлана знала, что это сделано по приказу ее отца. «Это был такой очевидный и бессмысленный деспотизм, что я долгое время не могла оправиться от этого удара». Но арест Каплера и то, что она узнала о самоубийстве матери «развеяли мыльные пузыри иллюзий. Мои глаза открылись, я больше не могла оставаться слепой».

Глава 7

Еврейская свадьба

После пяти месяцев ожесточенных боев за город, в которых погибло более миллиона человек, битва за Сталинград окончилась победой советских войск 31 января 1943 года, когда маршал Фридрих Паулюс, командир шестой немецкой армии, и его штаб сдались. Сын Сталина Яков Джугашвили, который находился в немецких лагерях для военнопленных с 1941 года, стал ценной фигурой. Представитель Красного Креста граф Бернадот сделал заместителю председателя Совета Министров (Молотов в это время являлся народным комиссаром иностранных дел СССР – Прим. пер) Вячеславу Молотову предложение об обмене маршала Паулюса на Якова. Молотов передал это предложение Сталину. По словам Молотова, Сталин решительно отказался. «Все они мои сыновья», – сказал он.

После ареста Алексея Каплера в начале марта Светлана редко видела отца.

Однажды утром он вызвал ее в свой кабинет и коротко сказал: «Немцы предложили мне обменять Яшу на кого-нибудь из своих. Стану я с ними торговаться? На войне как на войне!». Больше отец ничего не сказал, сунул ей документ на английском из его переписки с Рузвельтом и пробурчал: «Переведи! Зачем-то ведь ты учила этот весь английский, так можешь хоть что-нибудь перевести!» На этом аудиенция была закончена. Казалось бы, не в характере Сталина было посвящать дочь в государственные тайны, но, если она передала всю сцену точно, то отец безжалостно сообщил ей известие о Якове. По ее мнению, он «умыл руки» по поводу судьбы своего сына.

К середине апреля 1943 года Яков был мертв. Вспоминая эти события, Светлана была уверена, что отец из данных разведки знал о смерти сына, но никому ничего не сказал.

После окончания войны информация о судьбе Якова постепенно начала поступать из Германии. О его смерти рассказал один из командиров СС Гюстав Вагнер, глава подразделения, охранявшего концентрационный лагерь неподалеку от Любека, где содержался Яков. Он утверждал, что был свидетелем смерти Якова. Когда заключенные выполняли физические упражнения, Яков бросился через полосу отчуждения к ограждению, находящемуся под электрическим током. Часовой крикнул: «Стоять!», но тот продолжал бежать. Как только Яков коснулся изгороди, часовой выстрелил. Тело запуталось в проволоке ограждения и провисело там двадцать четыре часа, пока его не сняли и не отправили в крематорий.

Другой доклад поступил от заместителя министра внутренних дел СССР Ивана Александровича Серова, которому в 1945 году было получено расследовать подробности смерти Якова Джугашвили. Серов добавил еще одну деталь. Когда часовой крикнул «Стоять!», Яков рванул на груди рубаху и крикнул: «Стреляй, собака!»

Сталин не попытался спасти своего сына, но даже родственники Якова соглашались, что он не мог пойти на этот обмен военнопленными. Он не мог защищать своего собственного сына, когда миллионы русских солдат умирали. Две трети из трех миллионов советских военнопленных, захваченных во время июньского наступления фашистов, умерли в первый год войны. К концу войны по крайней мере два миллиона из пяти миллионов советских военнопленных погибли.

Светлана считала, что ее любимый сводный брат умер как «настоящий герой. Его героизм был бескорыстным, благородным и скромным, как и вся его жизнь». Она не простила отца. Как и многие ее соотечественники, она считала, что Сталин предал своих собственных солдат, выпустив драконовский Приказ № 227 от 28 июля 1942 года и в народе известный как «Ни шагу назад». Приказ включал следующее положение: «Паникеры и трусы должны уничтожаться на месте». Из пойманных дезертиров собирали штрафные батальоны и отправляли их в самое пекло. Когда советских военнопленных освободили из немецких лагерей в 1945 году, они возвращались на Родину и отправлялись в сибирские лагеря, получив по двадцать пять лет за то, что сдались врагу. «Я думаю, Яков понимал, что возвращение в нашу страну после войны ничем хорошим для него не кончится», – с особенным значением отметил друг Светланы Степан Микоян.

Этой весной Светлана закончила школу. Отец вызвал ее на кунцевскую дачу и спросил, что она собирается изучать в университете. Когда она ответила: «Литературу», он усмехнулся: «Так и тянет тебя в эту богему!» – и настоял, чтобы она поступала на исторический факультет МГУ. Шестьдесят два года спустя, в письме Светланы к ее другу Роберту Рейли видно, что за эти годы горечь в отношениях с отцом нисколько не притупилась:

Мой собственный отец, очень властный человек, диктатор всего и всех, не позволил мне начать в семнадцать лет мою собственную жизнь и выбрать профессию. Он хотел, чтобы я стала образованным марксистом, чтобы пойти по его стопам, быть вместе с ним, стать «достойным членом» КПСС. Это была его диктаторская любовь ко мне. Тогда, во время войны, в 1943-м, все подчинялись его желаниям, и я начала изучать современную историю, хотя ненавидела ее всем сердцем.

Светлана втайне надеялась стать писателем. Ольга Ривкина понимала разочарование своей подруги и решила поменять свои собственные планы. Мать Ольги, которая теперь возглавляла американский отдел в «Правде», предложила девушкам заняться современной историей Соединенных Штатов. Хотя они пропустили срок подачи документов, когда декан факультета услышал, что у него хочет учиться дочь Сталина, он приказал принять документы.

В соответствии со своей учебной программой Светлана должна была изучать географию, историю и экономику США. В тот момент это было идеологически допустимо, поскольку США были союзниками СССР во Второй мировой войне. Она писала работы по Новому курсу президента Рузвельта, по дипломатическим отношениям СССР и США в тридцатые годы, по американским профсоюзам, по иностранной политике США в Южной Америке и Европе. В итоге, она узнала о США больше, чем европейские и даже некоторые американские студенты.

Поначалу отношения с другими студентами у Светланы складывались непросто. Ольга Ривкина вспоминала, что на лекциях многие косо поглядывали на ее подругу в сопровождении охранника, но постепенно «они привыкли к ней и стали относиться с симпатией». Светлана всегда говорила, что ее новые университетские друзья отделяли ее от образа отца. У многих студентов родители или родственники пострадали от сталинских репрессий тридцатых годов, но она настаивала, что «то же самое было и в моей семье, и этот факт никак не менял их отношения ко мне». По крайней мере, ей очень хотелось так думать. Люди могли и не решаться высказываться против Сталина, но Светлана как его дочь не могла не ощущать на себе косых взглядов. Многие вполне могли рассматривать общение с ней как быстрый способ добиться каких-то привилегий.

Большинство детей кремлевской элиты, «кремлевский набор», как Светлана их называла, стремились к жизни за стенами крепости. Между ними даже ходила шутка. Уходя куда-нибудь из Кремля, они говорили: «Такой-то отправился на объект такой-то», подражая переговорам соглядатаев из службы наружного наблюдения. Светлана искала способы избавиться от постоянной слежки. Вместе со своими двоюродными братьями Аллилуевыми она уезжала на машине за город, садилась за руль, хотя отец не разрешал ей водить машину. В декабре она уговорила Сталина уволить ее охранника, потому что ей было стыдно перед студентами повсюду ходить с «хвостом». Ей было семнадцать с половиной лет, и она хотела гулять по улицам одна. Она надолго запомнила слова отца, сказанные в ответ на эту просьбу: «Ну и черт с тобой, делай, что хочешь. Хоть убейся, если тебе это нравится».

Светлана не приглашала своих новых университетских друзей в Кремль. Она стеснялась, что им потребуется пропуск, чтобы пройти охрану на входе. Ольга Ривкина вспоминала, что только один раз была у Светланы дома. Это было в 1944 году. Последний экзамен, который они сдавали после первого курса, включал в себя сборку винтовки. Оружейная в университете была закрыта, но Светлана сказала, что у нее дома есть винтовка. Ольга вспомнила, как прошла через дверь квартиры Сталина, около которой стояла охрана, и как няня Светланы приготовила для них закуски, пока они тренировались собирать винтовку.

Но после последнего экзамена Светлана начала отдаляться от своей группы. Она все больше проводила времени со своим сокурсником Григорием Морозовым (настоящая фамилия его семьи была Мороз, но они прибавили окончание, чтобы скрыть еврейские корни). Он был на четыре года ее старше и дружил с Василием. Светлана знала Морозова еще когда училась в школе. Они начали встречаться, часто ходили вместе в театр или в кино.

Светлана могла избавиться от своего личного охранника, но секретные службы по-прежнему следили за ней. Вскоре ей позвонил генерал Власик, начальник сталинской охраны. Разговор был короток:

– Слушай, этот твой молодой еврей – что между вами?

– Еврей? – переспросила она.

Она была в шоке. Пока еще никто открыто не упоминал о происхождении. Оставалось еще несколько лет до тех пор, пока антисемитизм стал официальной государственной политикой. Она сказала, что знала Григория со школы. Они встречались, вот и все.

Генерал Власик сказал, что ему известно все. Например, он знал, что Морозов хочет поступить в только что открытый Институт международных отношений, но ему нужна отсрочка от военной службы.

– Мы можем ему помочь, – сказал Власик. – Ты действительно хочешь, чтобы он получил освобождение?

Когда Светлана сказала «да», генерал ответил:

– Хорошо, мы это сделаем. Мы его освободим.

Генерал Власик тоже был человеком, который мог решать судьбы людей одним телефонным звонком.

Светлана не любила Морозова – она все еще страдала по Алексею Каплеру. Она искала способ выбраться из Кремля. Она чувствовала, что отец теперь относится к ней с презрением, как будто она была каким-то образом «испорченной»: «Я больше не была его маленькой девочкой. Я выросла не такой». Морозов звонил постоянно. Когда он сделал предложение, она согласилась выйти за него замуж. «Он был мил. Я была одинока, а он любил меня». Ей только нужно было получить разрешение отца.

Для этого она специально поехала на дачу в Кунцево. По словам Светланы, отец прямо сказал, что он не одобряет женитьбу, потому что Морозов еврей. «Сионисты провели тебя с ним», – пропыхтел он. Было «совершенно невозможно подозревать его в неискренности».

Светлана считала, что ее отец всегда в душе был антисемитом, но со временем эта ненависть к евреям укрепилась, потому что он все больше и больше был уверен в существовании тайной еврейской организации против Советского Союза. Но в конце разговора Сталин сказал дочери: «Черт с тобой, делай, что хочешь…»

Сталин долго и громко возмущался, что его новоявленный зять учится в университете в то время, как другие молодые люди гибнут на фронте. Светлана ничего не сказала о том, как удачно добыла Морозову отсрочку от военной службы. Когда Сталин вызвал Власика и сказал ему: «Наша маленькая девочка собралась замуж», Власик уверил его: «Мы знаем этого парня. Он хороший коммунист. С ним все в порядке». Сталин не стал препятствовать замужеству дочери, но категорически отказался встречаться с Морозовым и, хотя все время поддерживал пару материально, слово свое сдержал. Морозов так и не встретился со своим тестем. Поскольку время было военное, свадьбу не праздновали.

С разрешения Сталина молодая пара переехала в Дом на набережной. Этот огромный жилой комплекс был построен по проекту архитектора Б. М. Иофана и завершен в 1931 году. Он стоял на берегу Москвы-реки напротив Кремля. 12-этажный Дом на набережной с 505-ю квартирами стал одним из самых крупных домов в Европе. Площадь всего комплекса составляла три гектара. Здание задумывалось как место проживания крупных партийных работников и прочей элиты. В нем был театр и роскошные магазины. В столовой жители дома бесплатно получали готовые обеды и сухие пайки, так что самим готовить пищу было необязательно. Многие родственники Светланы переехали сюда в 1938 году, в том числе, семьи тети Ани и тети Жени. Тем не менее, это было зловещее здание. В царские времена под рекой был прорыт тоннель, который при постройке дома соединили с двенадцатым подъездом. Чекисты могли пользоваться черными лестницами в нем. Светлана и Морозов жили в квартире № 370 на девятом этаже.

Марфа Пешкова вспоминала, что, покинув Кремль, Светлана стала гораздо более независимой. Она устраивала у себя в квартире вечеринки для своих друзей-литераторов, вместе с которыми они писали и обсуждали стихи. Когда приходили друзья, она всегда переворачивала портрет своего отца к стене. Но вскоре восемнадцатилетняя Светлана забеременела. Когда Сталин узнал об этом, он разрешил ей снова ездить в Зубалово, сказав, что беременной женщине нужен деревенский воздух. Как всегда, в словах Сталина было несколько смыслов – тут была и демонстрация семейной заботы, в которой скрыто нежелание дать дочери жить свободно.

Девятого мая 1945 года по радио объявили о том, что Вторая мировая война закончилась. Улицы Москвы заполнились ликующим народом. Американский посол Джордж Кеннан стоял на балконе посольства, глядя как тысячи людей внизу подбрасывают в воздух солдат и качают их на руках. И славят Америку. Соединенные Штаты помогли Советскому Союзу выиграть войну. Они присылали самую разнообразную военную помощь – от оружия до консервов. Кеннан махал рукой, приподнимался над перилами и кричал: «Поздравляю с Днем победы! Слава советским союзникам!» Но сам он оставался печальным. Он боялся намерений Сталина. Фашистская Италия и Германия были побеждены, но он чувствовал, что «третье тоталитарное государство попытается добиться господства в послевоенном мире». Кеннану в будущем предстояло стать значительной фигурой в жизни Светланы, но в тот момент он даже не знал, что у Сталина есть дочь.

Светлана позвонила отцу:

– Поздравляю тебя с твоей победой, папа! Я только что услышала, что война закончилась!

– Да, спасибо тебе большое. Да, мы победили, – ответил он.

Он спросил ее, чем она сейчас занимается. Светлана ответила, что ждет рождения ребенка, до которого осталось совсем немного времени.

– Ну хорошо, береги себя, – сказал он и закончил разговор.

Он не пригласил дочь и ее мужа отпраздновать победу вместе с ним. Светлана и Морозов отмечали этот день в своей собственной квартире.

Великая отечественная война закончилась, но СССР заплатил за победу огромную цену. Из 34,5 миллионов мобилизованных восемьдесят четыре процента были ранены, убиты или попали в плен. Официально число погибших солдат оценивалось в 8,6 миллионов человек, хотя неофициальные оценки доходили до 23 миллионов. 17 миллионов мирных граждан погибли, но число потерь среди гражданского населения невозможно оценить точно, потому что статистические записи не включают сотни тысяч людей, умерших от голода. «Страдания советского народа несопоставимо страшнее страданий, выпавших на долю населения стран-союзников». Ни одна часть страны не избегла опустошения. Это было настоящее «бедствие века».

Единственный сын Светланы и Морозова Иосиф родился через две недели после Дня победы. Она утверждала, что его имя вовсе не является попыткой сделать приятное отцу, просто обоих дедушек мальчика звали Иосифами. Светлана привезла сына к дедушке на кунцевскую дачу только в августе. Это случилось как раз в тот день, когда американцы сбросили бомбу на Хиросиму. «Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно внимательно разговаривал со мной. А у меня были такие важные – для меня – новости. Родился сын! Ему уже три месяца, и назвали его Иосиф… Какое значение могли иметь подобные мелочи в ряду мировых событий, – это было просто никому не интересно…»

Теперь Светлана очень мало общалась с отцом. Когда она звонила, он мог сказать: «Я занят!» и бросить трубку, и ей требовалось несколько недель, чтобы набраться храбрости и позвонить снова. Светлана и ее муж продолжали учебу в университете, маленький Иосиф жил, в основном, в Зубалово с двумя нянями: Александрой Андреевной и няней, которая вырастила маленькую Гулю, дочь Яши. Большинство советских женщин в то время не имели возможности растить маленьких детей. Элита пользовалась услугами нянь, простые люди – яслями, где детей оставляли с утра понедельника до вечера пятницы. Еще некоторые отправляли детей к бабушкам. Так что Светлана очень легко забыла, как горько она переживала постоянное отсутствие матери в детстве. Родственники Светланы говорили о ней очень коротко: «Она не была сердечной матерью», – но всегда добавляли, что ей негде было научиться, какой должна быть хорошая мать.

Во многих отношениях Морозов был очаровательным молодым человеком, и их брак со Светланой складывался хорошо. Десятилетия спустя Светлана вспоминала, какой простой была жизнь и как они были счастливы, когда были студентами. В то же время в будущем она расскажет своей дочери Ольге, что ее первый муж так злился, что начинал орать на нее и рвать на себе рубашку.

В октябре Светлана послала Сталину фотографию сына, и он в ответ прислал ей мандарины в подарок. Первого декабря, через полтора года после того, как она вышла замуж, Светлана писала отцу, который, как обычно, отдыхал в Сочи.

Здравствуй, мой дорогой папочка!

Я никогда не была счастливее, чем сегодня, когда получила твое письмо и мандарины… Я жду тебя в Москве, и надеюсь, что ты еще пришлешь мне такое же доброе письмо, каким было это. Целую тебя, мой дорогой папочка!

Светлана отчаянно пыталась восстановить отношения с отцом. Кажется, в семейной жизни у нее тоже появились проблемы. Ей скоро должно было исполниться двадцать, а брак оказался совсем не таким, как она ожидала. Когда Светлана была расстроена, она всегда стремилась найти эмоциональную поддержку у отца.

Безусловно, было множество причин, по которым Светлана рассталась с Григорием, но, по словам ее подруги Марфы Пешковой, главной была одна – многочисленные родственники, которые все время были вокруг и все время обращались с просьбами: помочь получить квартиру получше, устроить детей в элитную школу или в институт. Ее двоюродный брат Владимир Аллилуев считал Морозова беспринципным человеком: «Из-за мужа Светланы в квартире все время было полно его друзей, и он постоянно о чем-то ее просил. Светлане буквально приходилось прятаться от всего этого по углам». Она по-прежнему чувствовала себя скованно в большой компании и, вполне вероятно, что Владимир точно описывает ее состояние: она пыталась стать тенью в своем собственном доме.

В Кремле ходили слухи о том, что Сталин приложил руку к тому, чтобы расстроить брак своей дочери, но сама Светлана это всегда отрицала. Главная проблема была совсем в другом. Ей было всего девятнадцать, когда родился сын, и вскоре она уже была беременна снова. Она утверждает, что сделала три аборта за три коротких года своего первого брака. Операции были очень болезненные. Это может показаться ужасным, но долгое время в Советском Союзе аборты были единственным способом контрацепции, пока не были запрещены вместе с гомосексуализмом после того, как в стране произошел резкий спад роста населения. Но, несмотря на запрет, аборты все равно делали. Когда Светлана серьезно заболела после неудачного прерывания беременности, она решила уйти от мужа. Она сказала Морозову, что возвращается в Кремль и забирает с собой Иосифа.

Годы спустя, она писала своей подруге Розе Шанд:

Честно говоря, сейчас – став за много лет поисков намного опытнее – я могу сказать тебе: я должна была остаться с моим первым мужем. В нем не было ничего плохого. Мы были такими молодыми – такими глупыми – просто не знали многого про эту чертову жизнь. И это всегда я была недовольна и стремилась куда-то бежать и искать «что-нибудь получше».

Утешая другую подругу, которая тоже пережила развод, Светлана вспоминала:

Я никогда не привыкала к семейной жизни, поэтому мне было легко ее прервать. Но после разрыва я все равно чувствовала себя одинокой и делала много ошибок, сразу пытаясь найти замену утраченной половинке… какой молодой и глупой я была!

Семейная жизнь Светланы и Морозова закончилась в 1947 году. Процедура развода в Советском Союзе была несложной. Она включала в себя два этапа: вначале пара подает заявление в районный суд, и через месяц их разводят. Но для бедного Морозова все было еще проще. В один прекрасный день его просто не пустили в Дом на набережной. Брат Светланы Василий взял все дело в свои руки. Когда в СССР пара вступала в брак, в паспортах проставляли штампы, свидетельствующие об этом, и вписывали имя супруга. В случае развода ставился еще один штамп. Василий взял паспорта Светланы и Морозова и попросту сделал так, чтобы стоящие в них штампы начисто свели. Паспорта были чистыми, как будто никакого брака вовсе не было.

Сталин был доволен этим разводом. Он построил новую дачу на Холодной речке, неподалеку от Гагр в Абхазии, и приказал построить маленькую дачу рядом – для Светланы. Она приехала к нему. Отец и дочь впервые за долгое время были вместе.

Сталин придерживался своего обычного расписания: вставал в два часа дня, обедал в десять вечера. Светлана вспоминала, что с соседних дач к нему приходили Жданов, Берия, Маленков. Обед обычно длился часов до четырех утра. Для Светланы эти мероприятия всегда были мучительны. Подростком она часто становилась объектом отцовских шуток. Заметив, что, услышав какое-нибудь грязное высказывание, она потихоньку выбирается из-за стола, он кричал: «Товарищ Хозяйка! Почему вы бросаете нас, бедных темных существ, не указав нам никакого пути? Теперь мы не знаем куда идти! Ведите нас! Покажите нам дорогу!» Эта шутка, пародирующая известное высказывание «Товарищ Сталин указывает нам путь», развлекала его годами. Но теперь совместные обеды угнетали ее еще сильнее. Сталин заставлял своих товарищей выпивать под бесконечные тосты – он говорил, что хочет послушать, не скажут ли они пьяные что-нибудь, что скрывают трезвыми. Каждый вечер кончался тем, что охранники доставляли по домам пьяных «дорогих товарищей». Как вспоминала Светлана, порой кто-нибудь уединялся в туалете, чтобы проблеваться.

Когда они с отцом оставались наедине, ей было трудно найти тему разговора – разве что еда, которую подавали на обед или растения в саду. Она избегала говорить о людях, опасаясь, что скажет что-нибудь, что вызовет подозрения отца. Она никогда не знала, что сказать или, что более важно, о чем не говорить. Поэтому ей было легче читать ему вслух.

Устав от такой жизни, через три недели Светлана вернулась в Москву. Но как только она вернулась в кремлевскую квартиру вместе с Иосифом, она почувствовала себя словно запертая в саркофаге. Отчаяние становилось все сильнее. Из-за своих психологических проблем Светлана не умела быть в одиночестве. Когда она была одна, она чувствовала себя в опасности. Ей казалось, что она будет в безопасности, только если соединит свою жизнь с чьей-то еще, но, добившись этого, она тут же начинала задыхаться. На то, чтобы сломать эту модель поведения, ей потребовались десятилетия. И трудно сказать, получилось ли полностью от нее избавиться.

Теперь она рассматривала как потенциального партнера сына Лаврентия Павловича Берии, Серго Берию.

Они с Серго выросли вместе, вместе смотрели мультфильмы в Кремле и вместе ходили в образцовую школу № 25. Серго Берия и Марфа Пешкова обручились в том году. Светлана поразила подругу, заявив ей, что та должна знать, что она всегда была влюблена в Серго. Так закончилась их дружба. Кремлевская принцесса начала вести себя по-детски эгоистично, капризничать и своевольничать. Позже она очень жалела об этом и говорила, что потеряла сразу двух друзей: Серго и Марфу. Но сосредоточившись на получении того, чего ей захотелось в тот момент, Светлана не могла мыслить рационально или даже прагматически. Она ни на секунду не задумалась, что значит иметь Лаврентия Павловича Берию в качестве тестя. Мать Серго Нина предупреждала своего сына о том, что ему не стоит вступать в этот брак. Она была уверена, что Сталин считает, что Берия ведет свою игру, которая когда-нибудь обернется против всех. В двадцать один год Светлана была достаточно наивна и понятия не имела о своем политическом окружении.

После того, как Марфа и Серго поженились, Сталин пригласил молодого Берию на свою дачу. Серго записал этот разговор по памяти. Хотя Берию трудно считать беспристрастным свидетелем, беседа выглядит достаточно правдоподобно:

– Ты знаешь о семье твоей жены? – спросил Сталин.

После этого он объяснил, что он сам думает об этой семье.

– Горький сам по себе был неплох. Но сколько антисоветских элементов крутилось вокруг него… Я считаю эту женитьбу предательством с твоей стороны. Предательством не по отношению ко мне, а по отношению ко всему Советскому государству… Я считаю, что твоя женитьба – это попытка установить связи с оппозиционной российской интеллигенцией.

Мне такая мысль и в голову никогда не приходила. Моя жена была красивой, пышной женщиной, но не слишком умной и с достаточно слабым характером, о чем я узнал позже. Сталин продолжал:

– Должно быть, твой отец надоумил тебя на эту женитьбу, чтобы проникнуть в тыл российской интеллигенции…

Из этого разговора становится понятно, что, во-первых, Сталин оставлял за собой право вмешиваться в личную жизнь своих соратников и их близких, и, во-вторых, что Светлане очень повезло. Если бы она вышла замуж за Серго Берию, жить стало бы просто невозможно. Презрение Серго к своей жене неприятно, но соперничество Сталина и Берии, отца Серго, превратило бы все ее существование в ад. Тем не менее, руководствуясь своим желанием, Светлана, кажется, полностью утратила инстинкт самосохранения.

Глава 8

Борьба с космополитизмом

После войны многие в Советском Союзе ждали ослабления репрессий. Великая Отечественная война была выиграна невероятной ценой, небывалым героизмом и жертвенностью. Народ, одержавший такую победу, заслужил изменения к лучшему. Все были уверены, что уж теперь-то и начнется давно обещанный социализм. Вместо этого пришла новая волна репрессий. Взращивая в душах советских граждан культ личности, Сталин укрепил свою власть и стал олицетворять образ диктатора. Его приемный сын Артем вспоминал случайно услышанный разговор между Сталиным и Василием, когда отец ругал сына за то, что тот прикрывал свои неблаговидные поступки своей фамилией.

– Но я тоже Сталин! – говорил Василий.

– Нет, – отвечал отец. – Ты не Сталин, и я не Сталин. Сталин – это мощь советского народа. Это тот, кто в газетах и на портретах, а не ты и даже не я!

Пользоваться властью, цепляться за власть – эти мотивы наполняли внутреннюю пустоту этого человека. Теперь Сталин стал непогрешимым вождем. И война для него продолжалась. Пропаганда давала понять, что у Советского Союза остались враги, которые хотят его уничтожить.

В 1946 году Уинстон Черчилль впервые употребил термин «железный занавес», который позже стал политическим клише. Черчилль, выступая 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже в городе Фултоне (штат Миссури, США), заявил, имея в виду политические итоги Второй мировой войны, что «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился «железный занавес». Американцы, которые все еще считали Сталина добрым дядюшкой, решили, что Черчилль суется не в свое дело. Но вскоре их отношение к советскому вождю изменилось.

В течение года после окончания Второй мировой войны разразилась «холодная война», которая поделила мир на сферы влияния капиталистов и коммунистов. В ее основе лежала ужасная угроза атомной бомбы, первая из которых взорвалась над Хиросимой. Сталин был уверен, что рано или поздно Соединенные Штаты атакуют и Советский Союз. В 1946 году он велел педантичному бюрократу Берии заняться разработкой атомной бомбы. В отдаленных районах страны построили обнесенные колючей проволокой охраняемые поселения, где жили и работали ученые. Вскоре хорошо подготовленные советские шпионы добыли Сталину секрет атомной бомбы. Первые испытания советского ядерного оружия были проведены в 1949 году.

Хотя угроза атомной войны была нивелирована, с 1946 года подозрительность между двумя странами росла по экспоненте. В 1947 году президент Трумэн подписал Закон о национальной безопасности и создал Центральное разведывательное управление. К началу 1948 года ЦРУ уже удалось провалить коммунистические выборы в Италии. Замершая было игра международных разведывательных служб началась заново.

ЦРУ, конечно, шпионило и за американцами: по стране прокатилась волна страха. Уже в 1945 году Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности начала охотиться за советскими шпионами и прокоммунистически настроенными гражданами. Сенатор Джозеф Маккарти в конце сороковых-начале пятидесятых годов устроил безумную параноидальную борьбу против «Красной чумы». Его сенсационные публичные разоблачения коснулись многих граждан США. Но Сталин пошел гораздо дальше. Он направил Министерство государственной безопасности СССР (МГБ) против своего собственного народа. Его стратегия была нацелена на то, чтобы разделять и властвовать с помощью страха. Он научился этому еще в тридцатые годы, теперь страх надо было поддерживать. Сталин решил организовать идеологическую кампанию, направленную против советской интеллигенции и получившую название «борьба с космополитизмом». Все связи с Западом или Западной культурой были объявлены антиправительственными. Встречаться с иностранцами было запрещено, попытаться вступить в брак – государственное преступление. Даже высшему партийному руководству нельзя было выезжать за границу без «кураторов». Страну накрыл саван молчания. Никто не решался критиковать великого Сталина, который выиграл войну. Как отметил Сергей Павлович Аллилуев, «этого не делал никто. Это было неприемлемо и вообще невозможно».

К концу 1947 года новая волна репрессий коснулась семьи Сталина. 10 декабря в пять часов дня Женя Аллилуева, которой к тому времени было сорок девять лет и которая снова вышла замуж, была у себя в квартире, в Доме на набережной. В этот день она пригласила домой портниху, чтобы заказать платье к Новому году. Ее замужняя дочь двадцатисемилетняя Кира репетировала с друзьями в гостиной чеховское «Предложение». Ее сыновья девятнадцатилетний Сергей и шестнадцатилетний Александр тоже были дома, как и престарелая мать, которая жила с ними. В дверь позвонили, Кира открыла. Двое мужчин в военной форме полковник Масленников и майор Гордеев стояли на пороге.

– Евгения Александровна дома? – спросил один из них.

– Да, проходите, – пригласила Кира и поспешила вернуться к прерванной репетиции.

Потом она услышала, как ее мать говорит в соседней комнате: «От тюрьмы и от сумы никогда не зарекайся».

Женю забрали прямо в той одежде, которая была на ней. Торопливо поцеловав детей на прощание, она велела не беспокоиться о ней, потому что она «совершенно ни в чем не виновата». Другие агенты пришли обыскать квартиру. Обыск продолжался до глубокой ночи. Когда начали отрывать паркетные доски, Кира спросила: «Что вы здесь ищете? Тайный проход в Кремль?» Но с НКГБ лучше было не шутить. Всякому, кто заходил в квартиру в этот вечер, приказывали сесть и ждать. Агенты забрали все семейные фотографии, где были Сталин, Светлана или Василий, а также книги с их подписями.

Во Владимирском централе, куда ее привезли, Жене были предъявлены обвинения в шпионаже, в попытке отравить мужа, который умер десять лет назад от сердечного приступа, и в контактах с иностранцами. Ее держали в одиночной камере, детям не разрешили свиданий с ней.

Женя признала себя виновной во всем. Позже она говорила дочери: «Там подписываешь все, только чтобы они оставили тебя в покое и не пытали». В тюрьме, постоянно слыша крики жертв, которых мучили до смерти, она проглотила стекло. Женя выжила, но мучилась от проблем с желудком до конца жизни.

Этот вечерний арест был таким нереальным, что страх пришел позднее. Александр Аллилуев вспоминал, что его брат Сергей лежал в постели и, затаив дыхание, слушал, не остановился ли лифт на их площадке. Шум или шорох на лестнице заставлял его вздрагивать. Несколько недель спустя около шести вечера лифт остановился. Кира была у них дома и, конечно, агенты НКГБ об этом знали. Она сидела и читала «Войну и мир». Когда она открыла дверь, на пороге стояли те же военные. Братья встали за спиной Киры, словно пытаясь защитить ее. Агенты зачитали ей постановление об аресте, и бабушка заплакала. «Бабушка, не унижайся, не плачь, ты не должна», – это были последние слова Киры.

Внизу ждала машина. Пока они ехали через Москву, Кира смотрела, как мимо нее бегут улицы вечернего города, и понимала, что больше никогда его не увидит. В пути в машине царила мертвая тишина, которую нарушил только лязг ворот Лубянской тюрьмы, когда машина въехала во двор. Кира держалась, пока у нее не отобрали все вещи и не заперли в камеру. Тогда она заплакала.

Ее обвиняли в распространении слухов о самоубийстве Нади. Кира была ошарашена. Она даже не знала о том, что Надя покончила с собой. Она всегда верила в историю с аппендицитом. «В моей семье никогда не болтали больше, чем необходимо. Не пересказывали никаких слухов… Им просто нужно было меня в чем-то обвинить, вот они и предъявили мне это. По их мнению, я болтала со всеми обо всем подряд».

Киру полгода держали в одиночной камере. Ее спасением стали воспоминания. Ей была жизненно необходима спасительная мысль о том, что за стенами этого сумасшедшего дома существует нормальная жизнь. Она вспоминала фильмы и спектакли, которые видела. Ей разрешили читать. Она мерила шагами свою камеру, спрашивая себя, что же она сделала. Вначале она была хорошей пионеркой, потом – комсомолкой. Она не могла понять. Должно быть, это Берия, который всегда имел зуб на их семью.

Мой единственный ключ к пониманию происходящего – я была родственницей Сталина и знала, что Берия мог сказать ему про нас что-то, чему вождь бы поверил. Мама была очень прямолинейна, любила свободу, была одинаково честна и со Сталиным, и с Берией. Лаврентий Павлович невзлюбил ее, как только увидел впервые. Я поняла, что все происходящее подстроено Берией. Сталин к тому времени уже находился под его влиянием.

Кире советовали писать Сталину, но она не стала. Уж лучше было не напоминать вождю о своем существовании. Но у нее в голове, как и у большинства людей того времени, живущих в атмосфере страха, так все перепуталось, что она пыталась найти рациональное и даже справедливое зерно в действиях Сталина. Ее брат Александр объяснял это так:

Мы могли только предполагать, что где-то провинились в чем-то незначительном. Может, что-то не так в наших личных отношениях со Сталиным, может, мы недостаточно ему преданы. Мы были уверены, что без ведома Сталина никого из нас арестовать не могли. А если он решился на такую меру как арест своих близких родственников, думали мы, значит, была какая-то причина. С нашей точки зрения это было жестоко. С его точки зрения это просто соответствовало закону.

Второй муж Жени Н.М. Молочников, инженер по образованию и еврей по происхождению, тоже вскоре был арестован. Когда сыновья Жени спросили, что им говорить об отсутствии отца и матери, агент НКГБ проинструктировал их:

– Отвечайте, что они отправились в длительное путешествие.

– Но сколько оно продлится?

– До особого распоряжения.

Таким же образом были арестованы многие друзья Киры.

28 января 1948 года пришли за тетей Светланы Анной, старшей сестрой Нади и вдовой Станислава Реденса. Все в доме спали. Полковник, которого сопровождали еще несколько агентов, постучал в дверь в три часа ночи. Они показали Анне предписание об аресте. Когда ее уводили, Анна сказала: «Какое странное множество несчастий обрушилось на нашу семью, на Аллилуевых». Дети сидели вместе со своей няней, пока в квартире шел обыск. По их воспоминаниям он продолжался целые сутки.

Анну обвиняли в клевете на Сталина. Ее следователи собрали свидетельства членов семьи, друзей и знакомых. Тем не менее, когда они потребовали от нее подписать признание, ее сын Владимир отказался от своих показаний. Он гордо сказал: «Когда они арестовали мою мать, они не могли заставить ее ничего подписать, даже силой. Она стояла на своем, они ее не сломали, даже посадив в одиночку».

В 1993 году, сорок пять лет спустя, когда документы бывших заключенных были открыты для их родственников, Владимиру Аллилуеву показали дело о реабилитации его матери под номером Р-212. Самым ужасным в этой трагедии было то, что Женю и Киру вынудили дать показания против Анны.

Дом на набережной теперь называли домом предварительного заключения. Он превратился в дом-призрак. Дети Анны и Жени для удобства стали жить вместе. Дядя Федор, Надин брат, который жил там же, часто заходил к ним. «Все были в шоке – подавлены, угнетены, поражены, – вспоминал Леонид, сын Анны Аллилуевой. – Но мы старались держаться вместе, как всегда, и даже сильнее, чем всегда».

Светлана пыталась вступиться за родных перед отцом. Когда она спросила, в чем виноваты ее тетки и двоюродная сестра, он ответил: «Они много болтали. Они слишком много знали и слишком много болтали. И это было на руку нашим врагам». Все должны были держаться в стороне от семей репрессированных, а они этого не делали. Когда Светлана пыталась возражать, Сталин пригрозил: «У тебя тоже бывают антисоветские высказывания».

Сын Жени Александр вспоминал, как той зимой встретился со Светланой на Большом Каменном мосту. Они оба понимали, что открыто говорить опасно. Бабушка Александра предупреждала его: «Не вздумай ничего писать веснушчатой». Они встретились случайно, скрытно и пошли на каток под елями.

Бабушка Ольга все еще жила одна в Кремле, она целыми днями сидела в своей квартире, грустно размышляя о судьбе своих четверых детей. Ее старший сын Павел и младшая дочь Надя умерли. Младший сын Федор был душевнобольным, после травмы, полученной во время Гражданской войны в 1918 году он не мог вести нормальную жизнь. А старшая дочь Анна была в тюрьме. Ольга не могла понять, почему Сталин арестовал Анну. Она передавала через Светлану письма к нему, в которых просила освободить дочь и получала их обратно нераспечатанными. В чем же было дело?

После ареста ее внукам вскоре запретили приходить в Кремль, и по выходным бабушка навещала их в Доме на набережной. Ольге было совершенно ясно, что именно Сталин виноват в том, что их матери в тюрьме. Сын Жени Сергей так вспоминал эти ее посещения: «Бабушка сравнивала то место, где находились наши матери ни с чем иным, как с гестапо, хотя она никогда не говорила это Сталину в лицо. Она знала, о чем это слово напоминает! Ее мрачный юмор! Она знала все, она не питала иллюзий. Как мы поняли позже, это ее определение было не так уж далеко от истины».

Дедушка Сергей умер в 1945 году. К счастью, он не дожил до ареста своей старшей дочери, которую помнил девочкой, когда-то перевозившей на себе заготовки для бомб во имя дела революции и целый день отказывающейся мыть руку, которую пожал Ленин. Но идеалы Сергея погибли задолго до его смерти.

Несмотря на слова бабушки Ольги, остальные члены семьи считали, что во всем виноват Берия. Им было легче хоть кого-то обвинить. Должно быть, это Берия сочинял сказки о том, что они предают государство, и рассказывал их Сталину.

Берия по происхождению был менгрелом из Западной Грузии. В семье Аллилуевых считали, что в 1938 году он приложил руку к смерти мужа Анны Станислава Реденса, который знал что-то нелицеприятное о прошлом Берии.

Но, как бы то ни было, возможно, именно Берия подогревал таящуюся в душе Сталина паранойю. Сталин был всегда под контролем. Вместо того, чтобы взглянуть страшной правде в лицо, Аллилуевы держались за свои иллюзии. Сын Жени Сергей сознавался, что так было легче. Так было «проще все объяснить». Александр Аллилуев говорил: «Это естественная защита – изгнать из сознания ужасную мысль, чтобы совсем не сойти с ума, чтобы не потерять собственного рассудка».

Вспоминая те дни, Сергей добавлял: «Самым ужасным в тридцатые и сороковые годы было, что когда то тут, то там арестовывали людей, те, кто оставался на свободе, к этому привыкали, как будто это был нормальный ход вещей. Это было ТАК ужасно! Все вокруг считали, что так и должно быть».

В то же время Сталин ставил и более грандиозные цели. Кампания по борьбе с космополитизмом превратилась в последовательное и методичное уничтожение влияния евреев на общественную, политическую и культурную жизнь страны.

Сталин был в ярости из-за деятельности Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), общественной организации, образованной органами НКВД в начале 1942 года при Совинформбюро под руководством Соломона Михоэлса. Тогда комитет служил для пропагандистских целей за рубежом, чтобы получить поддержку американских евреев и миллионы долларов финансовой помощи. Но теперь он стал проявлением «буржуазного национализма», пытающегося продвигать еврейское национальное и культурное самосознание.

12 января 1948 года по приказу Сталина Соломон Михоэлс, создатель Московского государственного еврейского театра, был убит. По утверждению Светланы, она в какой-то мере была свидетельницей убийства. Она подслушала отцовский разговор по телефону:

Однажды на отцовской даче в одну из наших редких встреч я вошла в комнату, когда он с кем-то говорил по телефону. Ему что-то докладывали, а он слушал. Завершая разговор, он сказал: «Ну, это была автомобильная авария». Я хорошо запомнила, как он это сказал: не как вопрос, а как ответ, как утверждение. Он не спрашивал, он предлагал «автомобильную аварию». Повесив трубку, он поздоровался со мной, а через некоторое время сказал: «Соломон Михоэлс погиб в автомобильной аварии».

Когда Светлана пришла на следующий день в университет, ее подруга, отец которой работал в еврейском театре, плакала. Все газеты писали, что Соломон Михоэлс пострадал от несчастного случая, погиб в автомобильной аварии. Но Светлана знала правду.

Михоэлс был убит, и это не было несчастным случаем. «Автомобильная авария» была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему сообщили, что черное дело сделано. У меня запульсировала кровь в висках. Я хорошо знала об отцовской одержимости сионистскими заговорами, которые мерещились ему за каждым углом. Нетрудно было сообразить, что это преступление было совершено по его приказу.

Михоэлса отправили в командировку в Минск для работы над пьесой, которая должна была выдвигаться на сталинскую премию. Он остановился в гостинице. На следующее утро рабочие нашли его раздавленное тело в снежном сугробе. Не было никакого расследования, никто даже не пытался объяснить, почему Михоэлс вышел из гостиницы посреди ночи или как такая страшная автомобильная катастрофа могла случиться на тихой улочке на окраине Минска. Михоэлсу были устроены торжественные похороны как крупному государственному деятелю. Его тело было выставлено для прощания в здании Московского государственного еврейского театра, тысячи людей пришли проститься с ним. Но многих не впечатлила притворно-траурная похоронная церемония в честь одного из самых знаменитых актеров и режиссеров советского театра.

По иронии судьбы, Сталин, руководствуясь стратегическими причинами, одним из первых руководителей государств признал государство Израиль, образованное в 1948 году, и принял посла Израиля Голду Меер в СССР. Сталин надеялся, что новое еврейское государство присоединится к просоветской линии, но, когда Израиль стал поддерживать США, Сталин был в ярости. В мае 1948 года во время празднования еврейского нового года Рош га-Шана Голда Меер посетила синагогу в Москве. Чтобы ее приветствовать, собралось более пятидесяти тысяч человек. Сталину стало ясно, что русские евреи, с энтузиазмом поддерживающие Израиль, – это опасные сионисты. У них были друзья и родственники в США. Если разразится война со Штатами, они предадут СССР.

В 1948 году в «Правде» и «Культуре и жизни» начали появляться статьи, обвиняющие литературных, музыкальных и театральных критиков в «идеологическом саботаже». Большинство из них были евреями. Их называли «безродными космополитами». Они были «людьми без национального самосознания» и «беспаспортными бродягами». Евреи по определению не могли быть преданы государству. Они противились политике советского правительства, ведущей к полной ассимиляции народов СССР. Они считали себя евреями. (В 1952 году двенадцать членов ЕАК будут расстреляны).

Сама того не желая, Светлана приняла некоторое участие в этой интриге. Соломон Михоэлс, догадываясь о готовящемся убийстве, за несколько месяцев до смерти пытался найти информацию о Светлане и Морозове, надеясь, что еврей Морозов сможет уговорить тестя остановить антисемитскую кампанию, которая начиналась в Москве. Эта непростительная попытка подобраться к семье вождя и утвердила Сталина в решении подписать Михоэлсу смертный приговор. Его преступление было совершенно особенным: «Михоэлс был тайным агентом американской и сионистской интеллигенции, засланным, чтобы собрать информацию о руководителе советского правительства».

В конце 1948 года Иосиф Морозов, отец бывшего мужа Светланы, был арестован. Когда Светлана узнала об этом и бросилась к отцу просить об освобождении пожилого человека, Сталин был взбешен: