Дочь Сталина Салливан Розмари

Глава 14

Добрый брамин

В 1963 году Светлана попала в кунцевскую больницу на операцию по удалению миндалин. За время хрущевской оттепели больница несколько изменилась. Там по-прежнему лечилась партийная элита и их родственники, знаменитые актеры и спортсмены, но теперь в нее попадали и иностранцы. Каждый год коммунистические партийные организации за границей получали из Москвы приглашения, по которым они могли отправить своих людей на лечение. Присутствие этих людей и раньше никого не удивляло, но теперь они иногда лежали в одних палатах с советскими гражданами, и им было позволено общаться с людьми без переводчиков и посредников. Правда, советские пациенты по-прежнему старались держаться подальше от иностранцев.

Светлана заметила, что в холле часто прогуливается маленький сутулый седой мужчина. Он был индийцем, и это ее заинтересовало. Она читала биографию Ганди и хотела расспросить этого незнакомца о Махатме, но стеснялась начать разговор первой. Тем не менее, когда они случайно столкнулись в больничном коридоре, то присели на скамейку и проговорили целый час. Говорили они по-английски. Он спросил, к какой организации она принадлежит, и когда она ответила, что ни к какой, показался очень довольным. Браджеш Сингх уже далеко не так пламенно идеализировал коммунизм, как в дни своей юности.

Он был сыном раджи из Калаканкара в штате Уттар-Прадеш. Английский он изучал в колледже в Лакхнау, а потом долго жил за границей. В 1932 году в Лондоне Сингх вступил в коммунистическую партию. Ему казалось, что это – самый лучший путь, чтобы бороться за независимость Индии. По словам друзей, он был задорным человеком с мальчишеским чувством юмора, которое он привносил и в политические игры.

Светлана быстро поняла, что Сингх понятия не имеет, кто она такая. Когда он начал расспрашивать ее о жизни в СССР после смерти Сталина, она ответила, что, несмотря на огромные изменения, в своей основе эта жизнь не слишком изменилась.

Когда она, наконец, решилась сказать Сингху, кто она такая, он ответил ей чисто британским восклицанием «О!». По утверждению Светланы, он больше никогда не задавал вопросов об отце.

Во время пребывания в больнице Светлана и Сингх сидели или бродили по больничным коридорам в своих халатах или вместе обедали в столовой, беспрерывно разговаривая, и на них уже бросали косые взгляды больные. Консервативные партийцы, недовольные всем, происходившим в стране при Хрущеве, не хотели принимать Сингха. Пациенты, говорящие по-английски, словно так и приглашали их подслушать, но Светлана и Сингх замолкали, как только к ним кто-нибудь приближался. Для советских граждан Сингх был слишком кипучей натурой. Когда тяжеловесные туши партийных начальников надвигались на них во время прогулок по коридорам, Светлане становилось страшно за тщедушного, близорукого Сингха.

Вскоре Светлана узнала, что Сингх был неизлечимо болен. Хронические бронхиты и эмфизема привели его легкие в безнадежное состояние. Вскоре их обоих отправили в один и тот же санаторий в Сочи. Там они бродили по дорожкам под неодобрительными взглядами других отдыхающих. К Светлане нередко подходили и, отведя в сторону, озираясь, вполголоса говорили: «Ваш отец был великий человек! Подождите, придет время, его еще вспомнят!» И неизменно добавляли: «Бросьте вы этих индусов!» Многие считали, что она «роняет имя своего отца». Некоторые просили сфотографироваться вместе. Светлана была уверена, что и отдыхающие, и персонал санатория посылают в Москву доклады о ее недопустимом поведении.

Пятидесятитрехлетний Сингх (Светлане было тридцать семь) был одинок. Во время войны в Вене, куда вступали немцы, он встретил еврейскую девушку, искавшую спасения от нацистов. Она уехала с ним в Индию, и они прожили вместе 16 лет, а потом она решила жить в Англии, чтобы дать хорошее образование их сыну. Сингх не смог подыскать себе работу в Лондоне и вернулся в Индию, они развелись.

Индийский посол в Москве Т. Н. Кауль был другом юности Сингха. Советскую рабочую визу получить было несложно. Сингха поразило, что Светлана никогда не выезжала за границы СССР. Он хотел показать ей Индию и Европу. Это были прекрасные мечты, ведь на дворе стояла оттепель – время новой надежды.

В декабре Сингх уехал в Индию. Светлана ждала, но все пошло не так, как они планировали. Ему не давали визу, хотя он должен был легко ее получить. Ведь у Сингха были рекомендации от индийского посла в СССР и от генерального секретаря Индийской коммунистической партии Ш. А. Данге. Сингх и Светлана постоянно писали друг другу, но вскоре выяснили, что их письма не доходят.

Светлана подозревала, что это происходит из-за доносов, которые приходили из сочинского санатория, но она ошибалась. Через посла Каула Сингх узнал, что секретарь группы индийских коммунистов в Москве Чандра Шекхар сообщил, что Браджеш Сингх ненадежен. Шекхар работал на радио и поставлял Центральному комитету коммунистической партии Советского Союза и ее иностранным подразделениям информацию об Индии. После визита к Светлане и Сингху еще до отъезда Браджеша Чандра, смеясь, сказал, что Сингх вообще был «не коммунист, а раджа». В партийной среде по-прежнему считалось нормальным разрушить человеку карьеру из соображений идеологической чистоты. Лучшим способом для продвижения наверх было предательство другого.

Светлана отправилась к Микояну. Он сказал ей, что уже говорил с Хрущевым, и тот выразил большую симпатию к ней и Сингху. Микоян утешил Светлану и даже пригласил ее и Сингха к себе домой, сказав, что будет очень рад познакомиться, когда тот будет в Москве.

Все эти задержки были мучительны для Светланы. В конце концов, через шестнадцать месяцев после отъезда из Москвы Сингх получил советскую визу. 7 апреля 1965 года Светлана и ее сын Иосиф встречали его в аэропорту Шереметьево. Мужчина, который вышел из самолета, выглядел больным и сильно постаревшим. Светлана не колебалась. Хотя Сингху была положена государственная квартира, она сразу повезла его к себе. Ее детям он очень нравился. Иосиф так отзывался о Браджеше:

Сингх был очень приятным человеком, культурным, добрым… С ним было очень приятно… Он был спокойным и терпеливым, а еще умел смотреть на вещи с присущим ему чувством юмора… Он стал жить со мной и с Катей так, как будто был мужем нашей матери, и мы относились к нему с уважением. Мне кажется, мама была счастлива.

Светлана и в самом деле, наконец, была счастлива. Друг Сингха доктор Рамманохар Лохия, член индийского парламента и глава социалистической партии, вспоминал свою встречу с Сингхом в Москве. Хотя Сингх очень страдал от боли в распухшей ноге, и его астма давала о себе знать, он пришел навестить Лохию в гостинице, поскольку они были друзьями в течение тридцати семи лет. Лохия спросил его про Светлану:

Он говорил о ней с большой страстью и уважением, и я сразу понял, что она хорошо заботится о нем. У Браджеша был ненавязчивый шарм, он был уравновешенный человек, умел всегда выслушать другого, и, кроме того, от природы был очень симпатичным. У него было и чувство юмора, а также еще что-то, чего я никак не мог определить, но что делало его очень привлекательным в глазах женщин…

Неожиданно оказалось, что уже полночь. Я хотел прогуляться по Красной площади, но Браджеш сказал, что Светлана будет очень волноваться о нем. Мы взяли такси и поехали к ним домой. Когда мы выехали на их улицу, то увидели Светлану, которая, очень взволнованная, стояла на дороге, выглядывая Браджеша. Она была с моей стороны машины, и я выскочил к ней. Хотя нас не представили друг другу, я сразу начал шутить, чтобы хоть немного развеселить ее.

– Вы так любите этого человека? – спросил я.

– Вы знаете, всякое бывает, – серьезно ответила Светлана. – Всякие там автомобильные аварии…

Я предполагал, о чем она по-настоящему тревожится, но ничего не стал говорить.

На следующий день Лохия провел несколько часов со Светланой и Браджешем. На него очень глубокое впечатление произвела ее искренность. В интервью он рассказывал:

Я бы сравнил ее с цветком, не с розой, потому что розы не так нежны, а с жасмином или орхидеей, с цветком, имеющим тонкий неназойливый аромат.

Я также подумал, что передо мной женщина, в жизни которой было много печалей, и эти печали придали ей особое очарование. За все то время, что мы провели вместе, я не слышал, чтобы она громко или грубо разговаривала. Единственный раз, когда я слышал надрыв в ее голосе, был уже позже, в Индии, когда она сказала резким тоном: «Я ненавижу политику! Я ненавижу политику!»

Даже двоюродный брат Светланы Владимир пришел к выводу:

Только настоящее чувство к этому очень больному человеку могло объяснить, почему молодая, интересная, умная, страстная женщина укротила свой буйный нрав и трогательно заботилась о почти беспомощном мужчине до самой его смерти в 1966 году. В этих отношениях было что-то словно из другого мира. Они основывались на милосердии.

Теперь у Светланы был новый план. Она решила, что они с Сингхом должны пожениться. Конечно, вопрос в том, почему Светлане так хотелось выйти за него замуж, когда она уже три раза не слишком удачно состояла в законном браке. Но в этот раз вдобавок к ее обычной одержимости замужеством и стремлением к постоянству добавилась вполне прагматичная причина. Чтобы Сингха не могли выслать из страны, ему был нужен статус гражданина Советского Союза, который давал законный брак. Вначале Светлана хотела выйти за него замуж, чтобы они могли осуществить свою мечту и поехать в путешествие по Европе. Но теперь брак был срочно необходим. Сингх был очень болен. Светлана считала, что, если бы они уехали в Индию, в привычный для него климат, ему бы стало лучше. Но он отказывался возвратиться без нее, а ей, чтобы выехать за границу, нужно было стать его законной женой.

К сожалению, политические ветры подули в другую сторону, и жизнь Светланы изменилась к худшему. В 1964 году Хрущев был снят с должности. Он совершил слишком много ошибок: не удержал в узде свой алкоголизм, неправильно повел себя во время кубинского кризиса, позволил развернуться дикой непредсказуемой оттепели, которая расшатала статус-кво между Советским Союзом и Восточной Европой. Постепенно назрел дворцовый переворот, в результате которого Хрущев оказался смещен. Первым секретарем ЦК КПСС, то есть, фактически, руководителем страны, был избран Леонид Брежнев (по его фамилии это время получило название «брежневская эпоха»), власть с ним разделили председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин и Председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный. Вскоре хрущевские реформы были прекращены.

После смерти отца Светлана постепенно начала ощущать себя невидимой, незаметной, неизвестной, как все обычные граждане. Для нее это было чудесно – чувствовать себя почти забытой. Но теперь она снова стала сталинской дочерью, носительницей славного имени и, по мнению консервативных коммунистов, это налагало на нее определенные обязанности. Даже Микоян – тот самый Микоян, который дал Светлане читать «речь Хрущева», теперь вдруг забыл то, что он сам говорил на XX съезде. Однажды он пригласил Светлану с детьми на свою дачу. Когда они уезжали, он вынес большой сверток и дал Кате со словами: «А это тебе подарок – ковер. Повесишь на стену». Дома они развернули ковер – на нем был выткан портрет Сталина. Светлана свернула ковер и убрала.

Третьего мая Светлана и Сингх отправились в единственный в Москве ЗАГС, регистрировавший браки с иностранцами. На следующий день Светлану вызвали в Кремль. Это была зловещая встреча. Она прошла через Спасские ворота и пошла в старое здание Казаковского Сената, на первом этаже которого почти двадцать лет помещалась квартира Сталина, а весь второй этаж занимал кабинет ее отца. Она лицом к лицу встретилась с незнакомцем, который сидел за столом Сталина. Раньше она никогда не встречала этого человека.

Первый вопрос его был, почему она перестала посещать партийные собрания. Он настаивал, что она должна «снова войти в коллектив, занять [в нем] должное место». Она объяснила, что должна заботиться о своей семье, а теперь с ней живет еще и больной муж.

При слове «муж» Косыгин разозлился. Его речь сохранилась только в записях Светланы, там он говорит как сумасшедший диктатор из Зазеркалья:

«Что вы надумали? Вы, молодая, здоровая женщина, спортсменка, неужели вы не могли себе найти здесь, понимаете ли, здорового молодого человека? Зачем вам этот старый, больной индус? Нет, мы все решительно против, решительно против!»

Каким бы ни был разговор вначале, теперь он стал официальным. Косыгин от имени правительства запретил ей регистрировать брак с Сингхом. Ей это никогда не будет позволено. Уходя, Светлана почувствовала, что кремлевский саркофаг снова захлопывает над ней свою крышку.

Светлана снова обратилась к Анастасу Микояну. Теперь она просила его получить разрешение на брак. До этого он уже помогал Сингху получить договор с советским издательством «Прогресс». Но новая просьба неожиданно вызвала ужасную ссору между Светланой и ее близкой подругой Эллой Микоян.

Как рассказывал Степан Микоян, Светлана попросила его жену Эллу организовать встречу с его отцом. Микоян согласился и пригласил Светлану приехать на его дачу. По случайности эта встреча совпала с днем, когда в московской консерватории выступал всемирно известный пианист. Когда Микоян услышал, что Элла идет на концерт, он тоже захотел пойти. Он попросил Эллу позвонить Светлане и перенести встречу на следующий день. По всей видимости, Светлана разозлилась и сорвалась на Эллу. Степан Микоян так описывал этот разрыв:

Светлана обрушила на Эллу лавину обвинений и оскорблений. Суть того, что она кричала в трубку, сводилось к тому, что Элла буквально плетет против нее заговор и, очевидно, специально подала своему свекру идею пойти на этот концерт, чтобы сорвать его встречу со Светланой… В конце разговора Светлана бросила трубку.

Вечером после концерта Элла вернулась домой и нашла письмо, которое оставила для нее Светлана. Она прочла его в слезах и показала Степану: «Я не могла поверить своим глазам. Это было полностью несправедливо, жестоко и оскорбительно». Много позже она показала письмо своему свекру. Микоян сказал: «Она вся в отца – он тоже жить не мог без врагов».

Было ли это справедливо? Светлана долго была на стороне власти. С детства, после смерти матери, когда все вокруг было окутано тайной, о которой опасно было говорить, она знала свою силу. Она знала, как заставить людей поступать так, как надо было ей. И когда она злилась, никакие ограничения для нее не срабатывали. Гнев поднимался внутри нее, и она выплескивала его, не задумываясь о последствиях. Люди, которым доставалось от ее вспышек, даже не догадывались об их причинах.

В тот момент она, должно быть, подумала: «Концерт! Что значит какой-то концерт, когда жизнь Сингха висит на волоске!» Но все же ее реакция выходила за всякие рамки. Она обвинила бедную Эллу в том, что та ей мешает, когда жена Степана, напротив, пыталась помочь, а Светлана, возможно, сама не потрудилась объяснить, как ей необходима помощь. Когда-то отец учил ее: «Не проси. Приказывай».

По всей видимости, несмотря на выпад Светланы против Эллы, на следующий день встреча с Микояном состоялась. Но он не хотел помогать. Он желал знать, зачем ей вообще нужен этот брак. Они со своей женой прожили сорок лет, не вступая в законный брак. «Формальности – это еще не признак любви». Потом он предупредил Светлану от «чрезмерной дружбы» с иностранными послами.

«Он ужасно напористый, этот Кауль, – говорил Микоян, – совсем не похож на индийца. Ты подальше, подальше от него!»

Осенью 1965 года весь коллектив Горьковского института, где Светлана продолжала работать, был в смятении. В сентябре ее друг Андрей Синявский и его друг писатель Юлий Даниэль были арестованы за распространение антисоветской пропаганды. Писателей обвиняли в том, что их романы, представляющие советское общество как нереальное и зловещее, распространялись в самиздате, то есть, перепечатанные на машинке копии передавались среди друзей. Также они позволили опубликовать свои работы на Западе под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак. После этого процесса стало ясно, что хрущевская оттепель официально ушла в прошлое. Репрессии брежневской эры пришли ей на смену. Теперь любой, кто хранил у себя самиздатовскую литературу, мог ожидать сурового наказания, и все были напуганы.

5 декабря, в День конституции, несколько горячих голов организовали выступление, где требовали открытого суда над писателями. Это был первый независимый политический митинг в Москве с 1929 года. Были распространены всего две или три листовки, сообщающие, что митинг состоится около Московского университета, но вскоре о нем знала вся Москва. Молодой диссидент Александр Есенин-Вольпин держал плакат, на котором было написано: «Мы требуем открытого суда над Синявским и Даниэлем». Офицер КГБ вырвал слово «открытого» из плаката. «Кажется, ему особенно не понравилось это слово». Примерно пятьдесят человек собрались около памятника Пушкину в центре Москвы, а на другой стороне улицы стояли тысячи горожан, которые пришли посмотреть, что же будет с демонстрантами: «сразу их расстреляют или позже?»

Процесс Синявского – Даниэля начался 10 февраля 1966 года. Несмотря на попытки вмешательства со стороны таких организаций, как ПЕН-клуб, Даниэль был приговорен к пяти годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях, а Синявский – к семи.

Светлана была в ужасе. Это было нелепо, отвратительно, бессовестно. Каждый вечер она возвращалась домой к Сингху и рассказывала ему о собраниях, проходивших в Институте Мировой Литературы. Он недоумевал: «Семь лет тюрьмы за книги?! За то, что писатель пишет книги?»

К тому времени друг Светланы Александр Ушаков стал секретарем партийной организации Горьковского института. Атмосфера была напряженная. Еще до суда такие организации, как Союз писателей СССР обязаны были осудить Синявского и Даниэля, как в сталинские времена, когда система коллективного осуждения и обвинения процветала. После суда партийные комитеты различных учреждений должны были отправить в «Литературную газету» официальное письмо, одобряющее приговор. Те, кто отказывался подписывать, становились мишенями новой кампании.

Ушаков вспоминал, как председательствовал на собрании партийного бюро в Горьковском институте:

«Синявский был неожиданно арестован. Никто ничего не знал… Мы могли только строить предположения». Ушаков сказал членам партии:

«Мы не должны считать это нашей виной. В нашей стране все так быстро меняется, а Андрей жил среди этих изменений».

Видимо, он намекал, что Синявский знал, на что шел, когда соглашался публиковать свои книги за границей. Ушаков описывал, как на собрании неожиданно появилась Светлана:

«Тут пришла Светлана. Она не была членом бюро. Но она пришла на собрание и, после того, как я закончил речь, стало понятно, что я поддерживаю мысль о том, что всю эту историю надо похоронить в стенах института. Неожиданно она встала и произнесла политическую речь в защиту Синявского. Я сказал:

– А тебя кто пригласил?

И добавил:

– Дверь там. Мы тебя не приглашали.

Позже она рассказывала моим знакомым: «Саша (Ушаков) стал груб.

Он вытолкал меня с партийного бюро».

Я не был груб. Она должна была знать. Она могла пойти на Красную площадь или писать в ЦК, но если бы от нас что-нибудь зависело!»

Светлана не была диссиденткой. Она всегда старалась держаться подальше от политики, но во второй раз ей пришлось выступить на публике с протестом. В своей речи в защиту Синявского она сказала, что институт должен публично поддерживать Синявского, и что коллектив не должны принуждать подписывать какие-либо открытые письма. Особенно позорно было, что те, кто отказывался подписать, стали объектами охоты на ведьм. Светлана была по горло сыта всем этим лицемерием. Летом она уволилась из института.

Сингх очень нервничал. Политбюро демонстрировало возвращение к ортодоксальной коммунистической линии. В Москве нарастало напряжение между «старой гвардией» и реформаторами, из-за этого разрушались семьи и ссорились старые друзья. Идеологические битвы становились все жарче. Сингх, который всегда одобрял писательство Светланы, сказал, что она должна переправить свою рукопись за границу. Любую квартиру могли обыскать, любую рукопись конфисковать. Все знали, что в результате обыска в квартире Василия Гроссмана была изъята не только рукопись его романа «Жизнь и судьба», но и все копии, записные книжки и даже ленты от пишущей машинки. Сингх передал рукопись Светланы послу Кауле, который вывез ее в Индию в своем дипломатическом багаже в январе 1966 года.

После суда над Синявским и Даниэлем, по крайней мере, десять московских писателей были арестованы, а один исчез. Жена писателя В.В. Кузнецова рассказывала, что 1 ноября 1966 года в шесть часов утра ее мужа схватили, затолкали в милицейскую машину и отвезли в психиатрическую больницу. Больше она ничего о муже не слышала. Так что у Сингха были все основания бояться за Светлану.

Началась изоляция Сингха. На него пала тень правительственной опалы, и старые индийские друзья отвернулись от него. Его племянник заместитель министра иностранных дел Индии Динеш Сингх, которого ждал карьерный рост в просоветском правительстве Индиры Ганди, перестал писать. Только брат Браджеша Суреш, постоянно живший в деревне Калаканкар, присылал письма. Из всех старых друзей в доме продолжали бывать лишь посол Кауль и его друг, посол Объединенной Арабской Республики Мурад Галеб.

В издательстве «Прогресс», где Сингх переводил английские тексты на хинди, тоже начались проблемы. Главный редактор английского отдела В. Н. Павлов, бывший личный переводчик Сталина, переводивший в Тегеране, Ялте, Потсдаме, поставил под сомнение способности Сингха. Старший редактор отдела хинди переправлял его переводы. Власти пытались доказать его непригодность как переводчика. Работа в издательстве была единственным формальным основанием его пребывания в Москве и, лишившись этого основания, ему пришлось бы уехать обратно в Индию. Если бы они со Светланой смогли зарегистрировать брак, то тогда закон был бы на стороне Сингха, и его не смогли бы выслать.

Но вскоре все эти политические махинации стали ненужны. Стало ясно, что Сингх смертельно болен. Его прикрепили к поликлинике Интуриста, где ему ошибочно диагностировали туберкулез. В конце концов, Светлане удалось вернуть Сингха в кунцевскую больницу. Он лежал там несколько раз и чувствовал себя все хуже. В больнице теперь были новые правила: всех иностранцев перевели на один этаж, чтобы изолировать от советских больных. Для их посещения каждый раз требовалось заказывать пропуск. Но друзья-послы по-прежнему приходили.

Светлана стала проводить в больнице весь день. Когда Сингху становилось лучше, они выбирались в сад. Она сидела у его ног, а он, закрыв глаза и положив руку ей на голову, говорил об Индии, а иногда читал ведические мантры. Вечером, приезжая домой, она обсуждала здоровье Сингха с сыном. Иосиф, теперь уже студент-медик, заглядывая в свои учебники, объяснял, что положение очень скверное. Сингх хотел вернуться в Индию. В отчаянии Светлана написала письмо Брежневу с просьбой разрешить отвезти Сингха в Индию. Она объяснила, что речь идет о неопределенном, но очень недолгом пребывании за границей – потому что он не проживет долго.

Ответил ей не Брежнев, а Михаил Суслов, главный идеолог партии. Он вызвал ее в штаб-квартиру коммунистической партии на Старую площадь. Когда Светлана снова попросила разрешение на регистрацию брака, он ответил, что ее отец всегда был против браков с иностранцами и даже выпустил закон, запрещающий их. Он сказал, что ее никогда не выпустят за границу. Зачем ей туда ехать? Это непатриотично. А Сингх пусть едет, если хочет. Никто его не задерживает.

Суслов настаивал, что ее поездка в Индию приведет к политическим провокациям. Корреспонденты будут ждать ее прямо в аэропорту, ведь она дочь Сталина. Он говорил, что она должна вернуться на работу, в коллектив, занять «должное место в коллективе» – «подобающее [ее] славному имени». Светлана попыталась сказать о том, что если Сингх умрет, то эта смерть будет пятном позора для Советского Союза. Суслов холодно возразил, что Сингх получает необходимую медицинскую помощь. Если умрет – так умрет.

Сингх только посмеялся, когда Светлана пересказала ему разговор с Сусловым. В Индии Суслова считали интернационалистом, образцовым современным марксистом, чьи жена и дети никогда не выезжали из Советского Союза.

В конце концов, Сингх попросил Светлану забрать его из больницы домой. В воскресенье 30 октября друзья и коллеги по «Прогрессу» пришли его навестить. Когда они, наконец, ушли Сингх сказал Светлане со спокойной обреченностью, которая одновременно смущала и трогала: «Света, я знаю, что умру сегодня». Он рассказал, что видел во сне белого быка, везущего телегу. В Индии такой сон означает скорую смерть. Светлана ему не поверила.

В семь утра в понедельник он указал вначале на сердце, а потом – на голову и сказал, «что здесь что-то трепещет». Потом он умер.

Светлане вспомнилась смерть ее отца – единственная смерть, которую она видела. Она помнила, как он мучительно боролся за жизнь, страх смерти на его лице, его страшный последний обвинительный жест. Смерть Сингха была быстрой и мирной, последним движением он показал на сердце. Светлана подумала, что каждый человек умирает такой смертью, какую заслуживает.

После смерти Сингха Светлана почувствовала, как что-то у нее внутри изменилось. «Какая-то внутренняя демаркационная линия» была пройдена. Что-то ушло навсегда. Она еще не знала, что это значит. Странно, но при этом она чувствовала какое-то внутреннее удовлетворение. Она не плакала. Ей казалось, что добрая, беззлобная душа Сингха была еще здесь.

Светлана поспешила позвонить индийским друзьям Сингха. Ей не хотелось передавать его тело в руки советских бюрократов. Друзья приехали. Они читали на санскрите стихи из «Бхагавад-Гиты». В комнате курились сандаловые ароматные палочки. Тело Сингха отвезли в крематорий.

Туда 1 ноября 1966 года пришли несколько друзей Светланы из Института международной литературы. Они хотели проститься с Сингхом, хотя даже никогда не встречались с ним. Светлана не ожидала и того, что ее сын поцелует лоб покойного при последнем прощании.

Сингх выражал желание, чтобы после его смерти тело кремировали, а прах развеяли над водами Ганга. Поставив в спальне урну с прахом, Светлана приняла решение. Она должна сама развеять его прах над священной рекой.

Ожидая отказа, Светлана написала одновременно Косыгину и Брежневу. Буквально на следующий день ее пригласили в Кремль. К ее изумлению, Косыгин сказал, что она может ехать. Племянник Браджеша Динеш Сингх, ловкий политик, добился вмешательства Индиры Ганди, чтобы обеспечить традиционное погребение для своего дяди. Светлане позволили ехать, так как индийцы пообещали, что не допустят никаких контактов с зарубежной прессой. Тем же вечером она получила все нужные документы, подписанные заведующим общего отдела ЦК КПСС Константином Черненко.

Седьмого ноября она написала грустное письмо по-английски брату Браджеша и его жене:

Мои дорогие Суреш и Пракашвати!

Сейчас мне очень трудно выразить мои чувства и мое горе. Но я так много слышала о вас от моего дорогого Браджеша, который любил вас и был так сильно к вам привязан…

Мне нужно… провести несколько дней на берегу Ганга, увидеть его спокойные воды, посмотреть на его великие волны. У меня виза всего на две недели, но даже неделя в Калаканкаре даст мне величайшее удовлетворение и утешение…

Мой сын, которому сейчас двадцать один год, и моя дочь, которой семнадцать, были глубоко привязаны к Браджешу. Все, кто знал его здесь, были очарованы его спокойной натурой, его юмором, терпением, добродушием, несмотря на то, что последние полгода он был очень сильно болен.

Я была очень счастлива с ним, невзирая на болезнь, врачей, больницы и так далее. Он дал мне очень много хорошего… Я очень благодарна судьбе за то, что она подарила мне встречу с Браджешем и три долгих года, когда моя жизни была наполнена им и его любовью.

…Светлана.

Ее заграничный паспорт был готов одиннадцатого ноября. Светлана получила вежливое письмо от племянника Браджеша Динеша Сингха, который пригласил ее остановиться у него в доме. Но он также просил ее отложить поездку до двенадцатого декабря, когда у индийского парламента начнутся каникулы, и он будет свободен. Было ясно, что Динеша Сингха назначили ответственным за пребывание Светланы в Индии.

Полтора месяца Светлана почти не выходила из квартиры. Она боялась оставить без надзора урну, словно опасалась, что власти могут передумать и забрать ее. В конце ноября ее сын Иосиф женился. Хотя Светлана и его отец Григорий Морозов уже двадцать лет были в разводе, и он снова вступил в брак, на гражданской церемонии они стояли рядом, держась за руки. Праздник был веселым. Светлане казалось, что Сингх рядом, «его веселая, добрая душа жила с нами и согревала нас».

19 декабря 1966 года Светлана в своей квартире ждала информации о своем рейсе в Дели. С ней были сын Иосиф, его жена Леночка и дочка Катя. Самолет должен был вылететь из аэропорта Шереметьево в час ночи, но сколько Светлана ни звонила диспетчеру, никто толком не знал, будет ли летной погода. Шел сильный снег, начиналась метель. Друзья и знакомые звонили Светлане и спрашивали, правда ли, что она получила разрешение на выезд за границу. Путешествие в Индию было поистине экстраординарным событием.

Наконец прибыла сотрудница Министерства иностранных дел Кассирова, назначенная Светлане в качестве «сопровождающего лица». Перед выходом из дома произошла сцена, огорчившая всех, хотя никто не был виноват. Леночка, жена Иосифа, схватила саквояж Светланы, чтобы помочь ей. Но Светлана испугалась, потому что там внутри была урна, о чем Леночка и не знала, и резко крикнула: «Оставь, не трогай!». Иосиф подскочил, со злыми глазами. Леночка обиделась. Светлане было досадно, что она только наспех поцеловала Катю, стоявшую в дверях своей комнатки.

Светлана выехала в аэропорт около десяти вечера. С ней был ее сын, подруга Лиля Голден и Кассирова. В машине все молчали. В аэропорту Светлану быстро провели в отгороженную стеклянной стеной секцию «для пассажиров, отбывающих за рубеж». Ей едва хватило времени обнять все еще злящегося Иосифа. Она смотрела из-за перегородки на печальное лицо сына. Она еще не знала, что не увидит его следующие восемнадцать лет. Иосиф так сказал о ее отъезде: «Я и не представлял, чем закончится это путешествие».

Затем Светлана села в самолет вместе с Кассировой. Сингх всегда обещал ей, что она увидит маленькую деревушку Калаканкар. И судьба действительно подарила ей такую возможность. Сумка с урной лежала на соседнем сидении весь полет до Индии. Светлана усматривала горький юмор в том, что, поскольку она была дочерью Сталина, как она сама говорила, «государственной собственностью», ей не разрешили сопровождать Сингха в Индию, когда он был жив. Но она получила визу, чтобы вернуть на родину его прах, когда он умер.

Глава 15

На берегах Ганга

Двадцатого декабря Светлана вышла из самолета в аэропорту города Дели в сопровождении Кассировой. Ее встречали второй секретарь посольства Суров и еще двое посольских представителей. Они усадили ее в машину так быстро, что индийские журналисты даже не узнали о ее приезде. Паспорт, виза и билеты на самолет тут же оказались в их руках. Предполагалось, что прямо из аэропорта Светлана поедет в дом Динеша Сингха, племянника Браджеша. Вместо этого она попала в посольскую гостиницу на территории советской колонии. В комнате были только стол и кровать. Телефона не было. Позвонить можно было из стоящего рядом здания посольства, где сотрудникам было поручено отслеживать все ее разговоры.

Посла СССР в Индии И. А. Бенедиктова в городе не было, поэтому Светлану принял поверенный в делах Николай Смирнов. Завтрак сервировали в столовой посольства, на столе стояла большая бутылка коньяку. Смирнов с вымученной улыбкой произнес тост в память о «господине Браджеше Сингхе, которого любили и уважали все, кто его знал». Затем Смирнов перешел к делу. Оказывается, Светлана выбрала наихудшее время для поездки в Индию. В стране крайне напряженное политическое положение накануне всеобщих выборов, которые состоятся в середине февраля. Оппозиция правящей партии очень сильна, особенно проамерикански настроенная партия Сватантра. Поэтому хорошо бы вообще воздержаться от поездки Калаканкар. Можно устроить передачу урны с прахом племяннику Браджеша Динешу Сингху. Церемонию провести в посольстве. Конечно, Кассирова поможет Светлане сделать покупки и покажет достопримечательности, она знает все лучшие магазины в Дели. Обязательно нужно съездить взглянуть на Тадж-Махал. Жить в доме Динеша Сингха Смирнов не рекомендовал. Он упомянул, что он и бывший посол Кауль, конечно, дружественны к СССР. Но лучше жить в гостинице при посольстве. Каулю нельзя доверять. Его отправили из Москвы за нарушение правил поведения дипломатических работников: он уезжал более чем на двадцать пять километров от Москвы и даже возил иностранцев на могилу Пастернака в Переделкино. 4 января как раз обратный рейс в Москву, так что можно спокойно провести в Индии две недели.

После бессонной ночи Светлана была обессилена, но все-таки собрала волю в кулак, чтобы бороться с бюрократами. Хорошо, она останется в посольской гостинице, но доставить прах мужа в Калаканкар должна лично. Она официальный гость Динеша Сингха и Суреша Сингха, старых друзей Неру и Ганди. После долгих переговоров с поверенным в делах Смирновым, которые продлились еще и на следующий день, было решено, что Светлана может поехать в Калаканкар, если сделает это тайно, избегая контакта с прессой, и в сопровождении Кассировой. В Москву она должна вернуться 4 января.

Вскоре Светлана расширила свои права. Она бродила по улицам вокруг советского посольства одна, разглядывая местных жителей с любопытством, на которое считала себя неспособной. Во время одной прогулки всего в нескольких сотнях ярдов от советского посольства она заметила посольство США, около которого стояла рождественская елка. Она представила, как там отмечают праздник, и пошла дальше.

Демонстративно избегая Кассирову, Светлана провела три дня с дочерью посла Кауля Прити, которая возила ее по Дели, лавируя между рикшами и велосипедистами. Светлана погрузилась в хаос индийского города: рикши и велосипедисты, снующие по бульварам, уличные торговцы с букетами цветов, женщины в ярких сари, сияющие витрины магазинов и огромное количество нищих – всего этого она никогда раньше не видела. Светлана оказалась хорошим внимательным путешественником и вскоре составила некоторое впечатление о Дели. Кругом было разнообразие веков, стран, влияний: колония нищих напротив роскошного отеля «Оберой», великолепные автомобили, многоэтажные универмаги, всюду на улицах рекламы американских фильмов, например, «Доктора Живаго». Она была просто в восторге. Человека, который сорок лет провел в одной и той же стране, чужая культура просто опьяняла.

Светлана бывала в доме у Кауля, и посол упомянул, что сохранил ее рукопись. Его дочь прочитала ему первые несколько страниц. Светлана поблагодарила его, но рукопись не забрала. Она не связывала с ней никаких планов, возможно, даже предполагала, что ее комнату в посольской гостинице будут обыскивать.

25 декабря Светлана полетела в Лакхнау, но ее путешествие началось с неприятностей. Когда Динеш, который должен был сопровождать ее, так и не появился в аэропорту, она настояла, чтобы Суров отвез ее к нему домой. По пути их остановил Лимузин Смирнова. Он настаивал, чтобы Светлана вернулась в гостиницу, но она стояла на своем. Советские чиновники оказались в сложном положении. Они должны были следовать указаниям Москвы, но не могли и обижать индийцев. Когда они приехали к дому Сингха, Динеш сказал, что не может поехать в Лакхнау, но вместо него Светлану может сопровождать его дочь Рева. Он вел себя очень дружелюбно, но именно в этот момент Светлана рисковала. Несколько дней назад она попросила Динеша передать Индире Ганди, что хотела бы остаться в Индии на более долгий срок. Это был мгновенный порыв. Динеш предложил отвезти ее к Ганди в тот же день, но Светлана отказалась, сказав, что не готова к такой встрече, и попросила просто замолвить за нее словечко. Он заверил ее, что сделает все возможное, и сказал, что Индира Ганди вскоре тоже поедет в Калаканкар в рамках своей предвыборной кампании.

В аэропорту Лакхнау Светлану и Реву, за которыми тенью следовала Кассирова, ждал автомобиль семьи Сингхов. Потом они три часа ехали до Калаканкара, старинной деревушки на берегу Ганга. Они приехали в радж-бхаван, дворец раджи – огромное белое здание, стоящее в конце длинной дороги. Оно напоминало огромный пароход, стоящий в гавани готовым к отплытию. Во дворе у запертых ворот стоял охранник с поднятым копьем. Дворец принадлежал Динешу Сингху, который унаследовал от отца титул раджи, – это означало, что Браджеш и его брат Суреш остались бедными родственниками. У Динеша как у местного депутата парламента была общественная приемная, он распоряжался семейным состоянием, тогда как его дядюшки жили сравнительно бедно. Но все они принадлежали к местной правящей семье.

Как только Светлана, Рева и Кассирова приехали в Калаканкар, началась погребальная церемония. Суреш забрал урны с прахом Браджеша из рук Светланы.

Мужчины, впереди которых шел Суреш, направились на песчаный берег. Женщинам садиться в лодку было запрещено. Светлана смотрела с террасы, как лодки уходят по глубокой воде. На середине реки прах Браджеша медленно высыпали в Ганг. Светлана вдруг почувствовала, как по ее щекам текут слезы, которые она сдерживала несколько месяцев.

Светлане предложили остановиться во дворце, но она отправилась в более скромный дом брата Браджеша Суреша, стоявший по соседству. Там ей отвели комнату, где жил Браджеш, когда бывал в Индии. Дом весь осыпался, бедность было видно во всех углах, но та часть, где жил Суреш, была теплой и уютной. К комнате Светланы примыкала маленькая терраса, окруженная деревьями ашоки и трехметровыми кактусами. Терраса выходила на песчаный берег Ганга. Это было похоже на святилище. Светлана могла сидеть здесь часами. Здесь она чувствовала «такое прекрасное умиротворение».

Светлана чувствовала себя так, как будто вернулась домой. Все оказалось так, как описывал Браджеш: красота Ганга, сады, пыль и семейные дрязги. Она решила не возвращаться в Москву четвертого января, а остаться до двадцатого, когда кончалась ее индийская виза. Ведь в паспорте стояла виза сроком на один месяц, и индийское консульство в Москве согласилось с этим. На следующее утро Светлана написала Смирнову и послу Бенедиктову, поставив их в известность о своих намерениях, и велела Кассировой отвезти письмо в Дели – так она избавлялась от ее надзора. Решив, что ее карьера разрушена, Кассирова долго истерически рыдала, но, в конце концов, сдалась. Когда Светлана начинала настаивать на своем, ее было почти невозможно отговорить.

Светлана снова достигла некой поворотной точки, как уже случалось в ее жизни. После всего напряжения и горестей последних трех лет, всех посягательств на ее личную жизнь она дошла до предела. Должно было что-то измениться, хотя пока она не знала, что именно. Ей очень хотелось бы остаться жить в Калаканкаре. Но как? Она подумала о рукописи. Возможно, она могла бы продать ее, она считала ее не политическим произведением, а семейными воспоминаниями. Но она была уверена, что книга вызовет интерес – ведь она рассказывала о семье Сталина. Она написала Каулю, сообщив, что останется в Калаканкаре дольше, чем было запланировано, и попросила его прислать рукопись.

Суреш и его жена были глубоко тронуты тем, как легко Светлана приспособилась к их повседневной жизни. Когда журналисты просили его рассказать о Светлане, Суреш сказал:

Прежде всего, она была дочерью российского правителя, и мы боялись, что наш уклад окажется слишком простым для нее. Но Светлана была самой простой из всех женщин. У нее не было никаких притязаний или гонора. Она сама делала такую домашнюю работу, которой не занималась моя жена. У нас были слуги, но Светлана сама стирала и гладила себе одежду, помогала мыть и чистить овощи и старалась не доставить нам никакого беспокойства. Мы надеемся, что она вернется. Мы полюбили ее и знаем, что она любит нас.

Светлана полностью отдавалась индийской жизни. Она носила сари и ела вегетарианские блюда, которые готовили в семье Сингхов. Она гуляла по деревне и навещала старых друзей Браджеша, и у нее не осталось заблуждений по поводу сложностей жизни в Индии. Она узнала про кастовую систему с ее неискоренимыми правилами и посчитала ее отвратительной. В доме у Суреша было просто, но у его жены Пракаш было много слуг, потому что каждый имел право выполнять только определенный вид работы. Готовил пищу только повар, брахман по происхождению; другой слуга подносил все, что нужно повару и мыл посуду, но не имел права готовить. Двое слуг были в доме – убирали комнаты и подавали на стол, но не могли есть ту же самую еду. Они также гладили одежду. Они были уже не из брахманов, но и не из самой низшей касты. Полы в доме мыла женщина из неприкасаемых. По закону, касты неприкасаемых уже не существовало, но никто другой все равно не имел права мыть полы и убирать в ванной. Это казалось абсурдным, но все уважали традицию. Когда Светлана начала стирать свою одежду, слуги решили, что она «простого происхождения», но, к ее удивлению, относились к ней очень приветливо. Бедность в Калаканкаре была слишком очевидной. Если бы ей разрешили остаться и она продала бы рукопись, то могла бы основать здесь небольшую больницу и назвать ее именем Браджеша. Светлана очень переживала, что Кауль все еще не выслал рукопись.

Светлана написала в Париж Любе Красиной, жене Эммануэля Д’Астье, с которым она несколько раз встречалась в Москве. Светлана сообщила Любе, что она в Индии, что не хочет возвращаться в СССР, и спрашивала, возможно ли будет издать книгу за границей с тем, чтобы средства пошли на помощь Калаканкару? Посылать такое письмо было рисковано, но куда безопаснее, чем советоваться с кем-то в Индии. Через несколько дней пришла короткая телеграмма из Парижа: «Да, возможно».

На той же неделе второй секретарь посольства Суров приехал в Калаканкар, чтобы увезти Светлану в Дели. Она не поехала. Ему пришлось вернуться без нее.

Между тем премьер-министр Ганди должна была посетить Калаканкар шестнадцатого января. Светлана решила дожидаться ее. Неожиданно она получила письмо от посла Кауля с просьбой вернуться в Дели. Динеш избегал ее. Светлана понимала, почему советское посольство не хочет допускать ее встречи с Ганди. Она ответила Каулю раздраженным письмом и спросила, почему он так и не прислал рукопись. Он что, передал ее в советское посольство? Такое поведение было характерным для Светланы. Когда она чувствовала, что властные структуры начинают ею манипулировать, она обрушивала свой гнев на ближайшего человека, который казался ей замешанным в манипуляциях. Кауль был оскорблен и ответил сухо. Если она считает, что он может предать ее, то их дружбе – конец. Он всегда был с ней искренним. Если бы советское посольство узнало о существовании рукописи, то ее давно бы выдворили из Индии.

Светлана сказала, что планирует оставаться в Калаканкаре до двадцатого января, пока не кончится срок ее визы. Потом она сядет на ближайший рейс в Москву. Но самолет летал только раз в неделю, поэтому уедет она двадцать шестого января. При помощи жены Суреша Сингха Пракаш ей удалось встретиться с Индирой Ганди во время предвыборной кампании. Премьер-министр была очень удивлена, что Светлана хочет остаться в Индии и пожелала ей удачи. Светлане стало ясно, что Динеш двже не упоминал о ее ситуации. Также ей было ясно, что, если Советы не разрешат ей продлить свое пребывание в Индии, то местные власти не будут портить отношения с СССР, помогая ей. Тогда Светлана решила требовать продления визы на основании закона, по которому граждане СССР, навещающие родственников за границей, могут продлить свое пребывание там на два или три месяца. Она написала Косыгину.

В Калаканкаре Светлана часто читала на своей террасе, выходящей на берег Ганга. В библиотеке Суреша она обнаружила книгу «Посольский доклад» американского посла в Индии Чарльза Боулза. Книга была увлекательной и живой. Посол хорошо знал и любил Индию – об этом говорила каждая страница. Интересовался он и работами Махатмы Ганди. Книга так захватила Светлану, что в семье Суреша появилась новая идея: почему бы Светлане не попросить убежища в американском посольстве? Сын Сингха был инженером в Сиэтле. Почему бы ей не поехать в Соединенные Штаты? Потом она получит американское гражданство и сможет вернуться в Индию.

Светлана забеспокоилась. Если хоть слово просочится в советское посольство, у нее будут серьезные проблемы. И, в любом случае, это была не ее идея. Светлана прервала разговор, сказав, что «это неприемлемо для меня» и что «этот путь мне не подходит». Но она все время прокручивала этот план в голове. Мысль о том, что посол Честер Боулз, возможно, понял бы ее и помог, не оставляла. Она часто стала думать об этом, представляя себе здание американского посольства в Дели, мимо которого однажды прошла. Эта идея «появлялась опять и опять, напоминая о себе неожиданно и упорно».

Второй секретарь Суров в третий раз приехал в Калаканкар и, снова раздраженный, отослал ее письмо с просьбой о продлении визы прямо в Москву.

Она знала, что это бесполезно, но так можно было хотя бы оттянуть отъезд. Динеш, наконец, привез ей рукопись от Кауля. Ему было очень любопытно узнать о содержании рукописи. Динешу уже было известно от его жены Наггу, что Светлана писала во Францию. «Пошлете ли вы ее в Париж?» – спросил Динеш, и она уклончиво ответила, что «еще не знаю», «может быть». Светлана сказала Динешу, что если бы в советских официальных кругах узнали о рукописи, то ее немедленно бы отобрали.

«А вы уверены, что они до сих пор ничего не знают?» – спросил он.

«Да, я уверена, что пока они не знают. Во всяком случае, Кауль ничего никому не говорил целый год», – ответила Светлана.

Нежданно-негаданно Динеш перешел к новой теме.

«Я не думаю, – начал он, – что американцы могли бы вам помочь. Конечно, они издали бы вашу книгу, сделали бы из нее даже фильм». Динеш сказал, что хорошо знает посла Честера Боулза. Это очень приятный человек. Но он не уполномочен принимать такие решения. Жена Динеша явно пересказала ему все домашние сплетни. Светлана заверила Динеша, что все, что она хочет – это остаться в Индии подольше, а потом вернуться в СССР. «Возможно, что вам разрешат», – сказал Динеш с некоторым облегчением.

Снова приехал второй секретарь Суров и сообщил, что ее индийская виза была уже просрочена на целый месяц, и министр иностранных дел Индии продлил ее до пятнадцатого марта. Светлане ничего не оставалось, как возвращаться в Дели. Самолет в Москву шел восьмого марта.

Светлана все еще колебалась. Часть ее жаждала новой жизни. Другая была в ужасе от такой перспективы. Как она будет жить? Не слишком ли рассчитывает на свою рукопись как на входной билет? Она думала о детях? Сможет ли она жить в разлуке с ними? Если она сейчас не уедет в СССР, ей уже никогда не разрешат вернуться. И ситуация в Советском Союзе должна очень сильно измениться, чтобы ее детям разрешили выехать к ней.

Она думала о том ласковом письме, которое получила от сына: «Мамочка, милая, здравствуй!… У нас все прекрасно. Обеденную книжку мы получили по твоей доверенности, а в остальном все не так уж плохо, за исключением того, что Катя очень по тебе тоскует. Я тоже очень скучаю по тебе и очень хочу тебя видеть».

В конце концов она согласилась вернуться в Дели вместе с Суровым. Когда Светлана садилась в машину, она бросила последний взгляд на деревушку и сказала Сурешу Сингху, что когда-нибудь обязательно вернется. Он тепло улыбнулся ей. Он не понимал, что это возможно, только если она никогда не вернется в Москву.

Светлана приехала в Дели пятого марта. Там ее встретил Динеш Сингх, который стал чрезвычайно дружелюбным – кажется, он был ужасно рад, что она уезжает. Он уверял ее, что в следующем году обязательно вышлет приглашения ей и ее детям. Она была настроена скептически. После того, как она задержалась с отъездом, Советы больше никогда ее не выпустят. Хотя Динеш предложил пожить в его доме до восьмого марта, Светлана предпочла отправиться в гостиницу при посольстве.

Вечер пятого марта она провела в доме посла Кауля с его семьей. Вечер прошел не очень приятно. Кауль тоже, казалось, был рад, что она уезжает. Неожиданно он спросил: «А ваша рукопись у вас?» Повинуясь безотчетному чувству самосохранения, Светлана ответила: «Нет! Я ее отослала в Париж». Она очень боялась, что в советском посольстве прознают про рукопись и конфискуют ее или что Кауль как-то догадается о плане, который медленно зреет у нее в голове – сможет ли она пойти в американское посольство?

Утром шестого марта Суров отвез Светлану в посольство, где царила суета. Готовились к празднованию Международного женского дня. Были запланированы доклад и художественная часть. Мысль об очередном банкете с водкой претила Светлане. Посольские женщины во дворе разговаривали о магазинах, покупках и о том, как они смогут перепродать купленное на барахолке в Москве. Все одно и то же.

Суров отвез Светлану на обед в дом посла Бенедиктова. Еда была изысканной, но Светлана, привыкшая к индийской пище, едва прикоснулась к ней. Бенедиктов высокомерно отнесся к ее вегетарианским пристрастиям и разразился речью об отсталости индийцев. Он тоже был очень рад избавиться от Светланы. Тем не менее, он пригласил ее на вечер в честь Международного женского дня. Светлана ответила, что приглашена на ужин к послу Каулю. «Этот английский шпион!» – сказал Бенедиктов. Но ответил он явно на автомате. Индийские журналисты считали, что Кауль в кармане у советского посольства.

Потом Бенедиктов сказал:

«Ну, я думаю, вы должны быть довольны вашей поездкой. Видите, вам пошли на уступки, вы пробыли дольше, чем предполагалось, отдохнули. Мне кажется, вам не на что обижаться!»

Светлана проглотила эту колкость и прикусила язык. Ей надо было забрать у этого человека паспорт.

«Ну вот я и здесь! – сказала она. – Подарки моим родным уже упакованы. Могу я теперь забрать свой паспорт?»

Она была поражена, когда Бенедиктов велел Сурову принести ей паспорт. Это было против всех правил. Паспорта советским гражданам выдавали только в аэропорту. Такая ошибка могла объясняться только тем, что Бенедиктов испытывал огромное облегчение от того, что Светлана уезжает. Она хорошо сыграла свою роль.

Светлана вернулась в гостиницу в три часа дня. Вначале она собиралась пойти поужинать к Каулю, а в американское посольство поехать завтра утром. Она положила в чемодан рукопись и сумку с подарками. Потом вышла и обратилась к вахтеру-индийцу с вопросом, как вызвать такси. Он показал ей на телефонную будку на лестничной площадке. Она вызовет такси на следующее утро после завтрака. Светлана была уверена, что никто не заподозрил ее намерений.

Светлана поспешила в комнату. Она гладила шарф, который ей подарила Прити Кауль. Она думала, что станет с подарками, которые она купила детям. Все время прорабатывала в голове план. Пальто перебросить через левую руку, чтобы прикрыть большой чемодан, вызвать такси…

Вдруг ее осенило. Зачем ждать? Нужно все сделать сейчас. Иначе она может передумать. Утром вокруг будет полно людей. Она будет нервничать. Лучше уйти под покровом темноты. Советское посольство давало прием в честь маршала Захарова, начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Вечеринка по поводу Международного женского дня в посольском клубе тоже была в самом разгаре. Все уже, должно быть, пьяны. Бенедиктов и его люди считали, что она у Кауля. Никто не будет ее искать. Она должна уйти сегодня.

Светлана решила взять с собой только маленький чемодан, в который уложила гостиничное полотенце, туалетное мыло, пару туфель, летнее пальто и сумку, в которой привезла урну с прахом Браджеша Сингха. В нее она положила свою рукопись. Она распаковала большой чемодан, разбросав вещи так, чтобы любой, кто заглянул бы в ее комнату, решил бы, что она еще не собрала вещи. На кровати она разложила подарки для своих детей: хукка из Бенареса и шитые золотом домашние туфли для Иосифа и его жены, браслеты из Лакхнау для Кати… Она засомневалась, получат ли дети подарки, если она не вернется, и ее решимость начала угасать.

Было начало седьмого. Она пошла и вызвала такси. На лестничной площадке было темно, Светлана с трудом набрала номер. Диспетчер спросил, куда ехать. В русское посольство? Нет, в гостиницу при русском посольстве.

Светлана ждала у ворот. Такси не приезжало. В посольство проезжали гости на машинах. Светлана все больше нервничала, что может приехать Прити, чтобы отвезти ее на ужин, если заметит, что она задерживается. Тогда все пойдет прахом. Через двадцать минут Светлана позвонила снова. Наконец, появилась машина. Светлана бросилась в гостиницу за своим чемоданом, бегом вернулась и села на заднее сидение.

– Вы знаете, где американское посольство? – спросила она.

– Да, оно совсем рядом.

Но когда водитель понял, что она волнуется, он свернул в боковой темный переулок, проехал позади советского посольства, обогнул сбоку посольство США – и через минуту уже развернул машину у его главного входа. Светлана увидела красивый пруд. Сама не помнила, как оказалась на середине широкой лестницы. Она поднималась на дрожащих ногах. Молодой морской пехотинец поднялся из-за своего стола и отпер дверь. Он попытался объяснить, что посольство в этот час уже закрыто, тогда она показала советский паспорт. Не сказав ни слова, он запер за ней дверь и проводил в маленькую комнату, усадил там и велел ждать. Потом он исчез в глубине здания.