О, Мексика! Любовь и приключения в Мехико Невилл Люси

11

В гостях у смерти

Гуанахуато – живописная, как в детской книжке с картинками, колониальная Мексика. И время праздников – не только для моих родных, но и для каждой мексиканской семьи. На горизонте виднелись золотые цепи зубчатых гор, усеянных кактусами, похожими на трубы органа, солнце заливало старый городок ослепительным светом, каменные дома были окрашены в насыщенные пастельные тона – желтые, голубые, сиреневые и розовые. Все улицы и переулки, мощенные булыжником, были запружены туристами. Я как-то упустила из виду, что был государственный праздник, и это несколько омрачило нашу поездку. Но, простояв несколько часов в очереди на автовокзале, мы наконец забрались в шикарный «грейхаунд» и отправились на север. Я глубоко заснула и проснулась только спустя несколько часов: что-что ритмично било меня по ногам. Открыв глаза, я обнаружила, что спинка переднего кресла ходит ходуном.

— Что это? – вздрогнув, спросила мама, которую тоже разбудили толчки.

Догадавшись, что происходит, мы на мгновение лишились дара речи.

— Я думала, это католическая страна, – изумленно выдохнула мама.

— Так и есть, – подтвердила я. – Именно поэтому они и занимаются сексом здесь – дома-то нельзя.

Меня тоже не раз поражало спокойствие, с которым местные жители смотрят на весьма откровенные ласки, и это в стране, где девственность ценится превыше всего, а аборты запрещены во всех штатах, кроме одного. Такое ощущение, что запретных мест просто не существует, парочки резвятся повсюду: в сквериках на скамейках, в автобусах и библиотеках. Даже совершая пробежку в парке, рискуешь наткнуться на сплетенные в порыве страсти тела. Похоже, здесь разрешается все, лишь бы не дома: семейные устои – дело святое. А поскольку большинство молодых людей живет с родителями, вариантов остается в общем-то немного. Для тех, у кого найдутся лишние сто песо, существует множество отелей на час; прочим же не остается ничего, кроме улицы. Сегодняшний эпизод был просто вопиющим, потому что мы ехали не куда-нибудь, а в Гуанахуато, штат, частенько попадавший на страницы газет в связи с постоянными попытками здешних пуританских властей объявить вне закона прилюдные поцелуи и слишком короткие юбки. На прошлой неделе мэр Гуанахуато Ромеро Хикс заявил, что парочка, «страстно целующаяся в публичном месте», должна быть отправлена за решетку. Но пока что ему так и не удалось набрать достаточное количество голосов в поддержку этого законопроекта.

Шесть часов спустя мы прибыли в отель, и я, к своему облегчению, обнаружила, что мне удалось исполнить мамину мечту об отпуске за границей: временное пристанище, обошедшееся нам в сущие гроши, оказалось выстроенным четыре века назад каменным особняком с кованым декором, а с балкона номера открывался такой потрясающий вид на уютный городок, что так и тянуло сесть за массивный дубовый стол и написать акварелью пейзаж.

Анжелика добавила свой штрих к общей живописной картине – она надела обтягивающее винтажное платье с длинной юбкой. Похоже, укол, который сделал ей юный доктор, волшебным образом подействовал: не считая того, что на автовокзале ее несколько раз принималось тошнить, она явно чувствовала себя лучше. Родители решили отдохнуть, а мы с сестрой спустились по булыжной мостовой к главной улице. Исторический центр Гуанахуато был пешеходной зоной: чтобы сохранить колониальное очарование городка, для автомобилей выстроили подземные туннели. На улицах яблоку было негде упасть, толпа двигалась медленно, точно скот на пастбище. Я издалека определила, что все это гости из Мехико, то ли по тесным джинсам и затейливым прическам, то ли по походке. Когда же мы смешались с толпой и до меня долетели обрывки разговоров, сомнений не осталось: прохожие то и дело щеголяли столичным сленгом, а уж эту резкую интонацию уроженцев Мехико вообще ни с чем не спутаешь. Похоже, все, от кого я так мечтала сбежать, последовали за нами в Гуанахуато!

Наконец мы одолели три квартала до тенистой центральной площади и уселись за свободный столик кафе.

— Много сегодня народу? – сочувственно бросила я усталому официанту, державшему несколько тарелок с яичницей.

— Сезон chilango, – презрительно сощурился он.

Я хмыкнула: приятно встретить единомышленника.

«Chilango » называют обитателей Мехико; все, кто не оттуда, на дух не переносят столичных жителей. Сами chilango уверяют, будто их ненавидят за прогрессивный образ мыслей: дескать, прочие мексиканцы отсталые и консервативные. Не-chilango заявляют, что истинная причина – грубость и высокомерие chilango. В Керетаро мои товарищи-chilango всегда просили меня делать заказ в ресторане: если бы местные официанты по манерной медлительности речи угадали в них chilango, то обслужили бы в последнюю очередь. Даже к гринго вроде меня относятся лучше, чем к chilango .

Мы заказали энчиладас, и Анжелика поинтересовалась, что я намерена делать со своей любовной неразберихой.

— Почему бы тебе просто не снять квартиру и все хорошенько не обдумать? – спросила она.

Такое решение напрашивалось само собой, и я ответила, что именно так и собиралась поступить, но снять жилье в Мехико непросто: для этого мне нужен fi ador, то есть поручитель, у которого в столице есть какая-то недвижимость и который согласится оплатить аренду в случае моего исчезновения. Я же пока была с такими не знакома, если не считать матери Октавио, но обращаться к ней казалось мне неприличным. В общем, своей крыши над головой у меня пока не было. Это меня ужасно тревожило и злило, но пеняла я на саму себя: как меня угораздило допустить, чтобы моя мексиканская жизнь на глазах превратилась в тошнотворную мыльную оперу? Теперь мне ясно были видны все ошибки: в первую очередь надо было с самого начала признаться Рикардо в чувствах к Октавио. Однако я с трудом представляла, что делать дальше.

Когда мы с сестрой вернулись в свой отель, точно сошедший с почтовой открытки, родители завтракали – на столе были апельсины и кофе. Я решила, что они уже готовы к очередной порции рассказов о мексиканской истории.

Неподалеку от нашего отеля находился музей Алхондига де Гранадитас, бывший амбаром, крепостью, тюрьмой, а теперь ставший Музеем Мексиканской войны за независимость.

В 1810 году испанцы, обосновавшиеся в этом богатом (за счет добычи серебра) городке, получили известие, что к Гуанахуато движутся отряды крестьян – борцов за независимость, и укрылись в этом самом амбаре. Прихватили с собой все деньги и драгоценности, забаррикадировались изнутри, посадили на крышу вооруженную охрану и расставили стражников вокруг здания. Ворвавшиеся в город войска Мигеля Идальго пошли в наступление и забросали здание камнями. К восставшим присоединились горнорабочие и ремесленники Гуанахуато. Героем этих событий стал калека рудокоп, которого из-за хромоты прозвали El Ppila (индейка). Привязав на спину большой камень, чтобы защититься от пуль, градом льющихся с крыши, он положил конец сражению, подпалив дверь амбара. Его подвиг увековечен – на вершине одного из холмов над городом поставлен огромный камень. В конце концов испанцы захватили город, отрубили головы четырем зачинщикам – Идальго, Альенде, Альдаме и Хименесу, – и повесили на крюк на четырех углах крепости; там головы провисели десять лет в знак предостережения остальным мексиканцам – чтобы те и помыслить не смели о восстании.

Вечером я отправилась в ближайшее интернет-кафе, чтобы проверить, нет ли писем от двух моих мужчин, а главное – поискать себе жилье. Письмо от Октавио я открывала затаив дыхание, но оно оказалось не таким злым, как я ожидала. Внезапное бегство из его жилища задело Октавио за живое, но я и не ждала, что он спокойно воспримет произошедшее. В конце он писал, что понимает, почему я ушла, и просил позвонить ему, когда смогу и захочу. Письмо от Рикардо было более оптимистичным. Он сообщал, что друг его друга снимает «чудесный» дом с одной спальней в колониальном пригороде под названием Сан-Анхель, неподалеку от Койоакана. Там есть вся мебель и терраса на крыше со множеством растений. Он, похоже, намекал, что мы могли бы переехать туда вместе. Но я пока не разобралась в своих чувствах к нему. Правы родные: мне нужна своя квартира. Значит, придется поискать что-что еще. На всякий случай я просмотрела сайты, на которых люди ищут компаньонов для совместной аренды жилья в Мехико – вдруг попадется что-что новенькое? Но, как обычно, соседей искали в основном иностранцы, причем им нужны были коренные мексиканцы, чтобы практиковаться в испанском. Я написала вялый ответ диджею-гринго по имени Уэйв, который хотел снять квартиру в Ла-Рома, а сейчас как раз ехал из Калифорнии в Мексику на машине. Но я надеялась, что до этого не дойдет. Все-таки от экспатов я старалась держаться подальше.

Рождество прошло незамеченным – в Мехико его широко не отмечают, это преимущественно семейное торжество. Другие праздники – День мертвых, День независимости, День святой Девы Гваделупской и День революции – намного превосходят Рождество по пышности и веселью.

Несмотря на заполонившие город толпы туристов, мы ухитрялись отыскать укромные уголки. Поднимаясь в гору по мощенным булыжником переулкам, мы неожиданно оказывались на пустынных площадях, утопавших в цветах, с памятниками неизвестным героям очередного кровавого поражения, в итоге обернувшегося победой. Мама, заинтересовавшись бурной историей Мексики, принялась расспрашивать меня о культуре моей новой родины. Да и что бы мы были за туристы, если бы не совершили классическую экскурсию по Гуанахуато, кульминацией которой было посещение главной городской достопримечательности – Музея мумий. Звучит слишком абсурдно, чтобы быть интересным, но, забравшись в пыльный микроавтобус, я, к своей досаде, обнаружила в числе наших спутников многих chilango, которых заметила во время прогулки по городу.

— Я буду переводчиком, – обнадежила я своих родных, которые не говорили по-испански. Но стоило гиду открыть рот, как я пожалела о своей самонадеянности. Все, что я разобрала, – это «Здравствуйте и добро пожаловать в…», после чего все в автобусе расхохотались.

— Что он сказал? – поинтересовалась Джелл.

— Я не расслышала.

На голове гида с зачесанными назад жирными волосами «сидели» спортивного вида солнечные очки. Это был один из тех горе-шутников, чьи усилия рассмешить публику ограничиваются неразборчивой монотонной скороговоркой. Вслед за ним мы стремительно спустились под землю, вынырнули на свет божий и принялись подниматься по крутому склону холма. Первый раз мы остановились у старого серебряного рудника. У входа расположился бар, смотревший на старый заросший сад. Мама, страдающая клаустрофобией, отправилась прямиком в бар, прихватив с собой дневник и книгу, которую сейчас читала: «Как, потерпев крушение, не развалиться на куски». Она заказала мескаль. Остальные отправились за гидом в шахту. Мы спускались по ступенькам, и казалось, будто туннель смыкается за нами. Когда последний лучик света исчез из виду, гид принялся рассказывать про обвалы, случавшиеся на этом руднике, и многочисленных рабочих, оставшихся погребенными под камнями. Местное население трудилось в рабских условиях, сообщил он. В среднем рудокопы выдерживали на этой каторге не более трех лет и умирали.

Потом мы отправились в Музей инквизиции; мама снова предпочла подождать нас снаружи, в залитом солнцем цветущем саду, делая записи в своем дневнике. Она с недоумением наблюдала, как группа детишек с черными воздушными шариками с надписью «Инквизиция» высадилась из туристического автобуса и, хохоча, помчалась в Музей пыток, точно в зоопарк.

Зверства инквизиции, бушевавшей в Испании в шестнадцатом и семнадцатом веках, не минули и колонии. Когда наконец подошла наша очередь, нас встретила энергичная студентка здешнего университета и сказала, что она наша «хозяйка инквизиции». Темные волосы с выбеленными прядями были забраны на затылке в хвост; прическа девушки контрастировала с костюмом – длинной черной рясой, перевязанной в талии веревкой.

— Ничего себе! – шепнул папа. – Садомазоинквизиторша! Похоже, ей нравится ее работа.

— Пап, держи себя в руках, – пробормотала сестра.

Вслед за нашей провожатой мы прошли сводчатым коридором в старинный каменный дом. Внутри стоял мрак, хоть глаз выколи, но каждый экспонат был подсвечен отдельным красным светильником. С потолка свисала железная клетка со скелетом; в правом дальнем углу маячила гильотина, под ножом которой примостилась корзина с черепами. Паутина на каменных стенах была искусственная, а вот человеческие останки – явно настоящими.

В следующих залах нам предстал целый арсенал замысловатых орудий пыток: дыбы, стулья с шипами, ложа, утыканные гвоздями. Одним из самых хитроумных оказалась полая железная статуя, повторявшая формы человеческого тела, с тщательно прорисованным лицом и волосами. Внутрь статуи сажали еретика и сквозь отверстия в металле пытали каленым железом, пояснила гид, чья задача, похоже, состояла в том, чтобы максимально подробно рассказать нам, как применялось то или иное орудие и какое именно действие оно оказывало на жертву. Непременной частью многих экспонатов были скелеты или мумифицированные человеческие останки. Непонятно, то ли их специально выкопали, чтобы выставить на всеобщее обозрение, то ли это настоящие скелеты жертв, скончавшихся в этих застенках. Выражение ужаса, сковавшего черты мумий, навело меня на мысль, что, пожалуй, справедливо второе.

Орудиями пыток служили даже стены. Кое-где камни вынули, чтобы показать окаменевшие останки, скрюченные, точно зародыш в утробе: этих несчастных замуровали заживо. Благодаря нашей «инквизиторше» я выучила новый глагол – emparedar (замуровать заживо); видимо, во времена испанской инквизиции это было настолько привычным делом, что для него потребовалось отдельное слово.

Золотистые лучи солнца косо падали на долину. Мы зашли в богато украшенную церковь на вершине холма. Перед глазами по-прежнему стояли искаженные страданием лица жертв; после застенков инквизиции так странно было смотреть на исполненное сострадания лицо Девы Марии. Нконец мы приблизились к заключительной точке маршрута. Наши компаньоны по путешествию в царство мертвых бодро направились в конец очереди с фотоаппаратами наизготовку, а мама снова решила посидеть над дневником за чашечкой кофе.

Мы медленно продвигались ко входу. Надпись на стене поясняла, что благодаря сухому климату и почвам Гуанахуато останки, представленные в этом музее, мумифицировались, не успев разложиться.

Мы гуськом брели вдоль ряда иссохших тел. Сквозь стекло в прицелы объективов смотрели застывшие желтые лица усопших. Одних похоронили в лучших нарядах, других – в простых саванах. На одних черепах сохранились волосы, другие были лысыми. Одна женщина, лишившись носа, по-прежнему молитвенно складывала руки, которые сохранились вполне прилично.

— Мы в музее или в морге? – громко поинтересовалась сестра, когда мы дошли до конца первого ряда.

— Этих хотя бы не пытали, – заметила я.

Однако нельзя сказать, чтобы все эти люди упокоились с миром. Большинству мумий придали вертикальное положение, так что они напоминали пластиковые фигурки. У некоторых на лицах были написаны самые живые эмоции. Какая-то женщина держалась за живот; ее рот был широко раскрыт, а глаза словно вылезали из орбит. Неподалеку стоял полностью одетый старик и, казалось, смеялся. Но большинство лиц искажала мучительная гримаса. Я всегда думала, что перед смертью, в определенный момент, человек, как бы сильно ни страдал, испытывает умиротворение; здесь же ничего подобного не было. Самым жутким оказался детский зал – крошечные тельца, некоторые даже в пеленках. Один младенец, казалось, звал на помощь. Сестре хватило одного взгляда на этот кошмар; у нее сдали нервы, и она принялась пробираться сквозь толпу к выходу.

— Мам, дай камеру, я хочу сфотографировать мертвого малыша, – завизжал упитанный мексиканский ребенок.

— Зачем вообще понадобилось выкапывать эти иссохшие трупы? – поинтересовалась я у гида, когда мы вернулись в автобус.

— Потому что их родственники не смогли заплатить ежегодный кладбищенский налог, – пояснил он.

Раньше по закону Гуанахуато те, кому не по карману купить постоянное место на кладбище, могли оплачивать аренду. А что же делать, если денег не хватало даже на это? И в 1865 году местные власти нашли оригинальный выход: теперь покойные зарабатывали на свое содержание сами, да еще и приносили неплохой доход. Ежегодно музей посещает свыше миллиона человек. Останки бедняг превратились в основной источник прибыли, которую город получает с туристов.

Когда мы возвращались назад, наша семья сидела в автобусе в непривычном для нее молчании, в то время как остальная часть группы радостно показывала друг другу фото трупов на мониторах цифровых камер. Когда автобус начал спускаться с горы, справа от нас открылся вид на долину Гуанахуато, залитую оранжевым послеобеденным солнцем. Бисерное распятие водителя, свисавшее с зеркала заднего вида, бешено раскачивалось из стороны в сторону, когда нас заносило на узком серпантине к краю пропасти. Мы неслись вниз на пугающей скорости.

— Кто боится высоты? – Наш водитель ухмыльнулся в зеркало заднего вида и повел автобус так, что колеса оказались в пугающей близости от края пропасти.

— Черт, этот парень просто псих! – крикнул мой отец, хватаясь за спинку кресла перед собой. Но остальные пассажиры автобуса расхохотались.

К счастью, мама теперь совершенно не обращала внимания на происходящее. Ее стилнокс, похоже, подействовал неожиданным образом, и она теперь сидела, мирно прислонившись головой к оконному стеклу.

— Эти люди ненормальные! – завизжала Анжелика, когда мы понеслись к новому повороту.

Да, ненормальные. После близкого знакомства с мертвецами мы сами оказались в нескольких сантиметрах от смерти, и это было ужасно.

Меня такое поведение мексиканцев уже не так шокировало, как раньше. Иностранные наблюдатели часто бывают озадачены отношением мексиканцев к смерти. Лежат ли его корни в фатализме, присущем католицизму, или в ацтекском возвеличивании смерти, но сегодняшние мексиканцы ведут себя так, будто смерть – это отличная шутка.

Не нужно жить в этой стране долго, чтобы заметить всеобщее презрение к западной одержимости безопасностью. Это становится особенно очевидным на дорогах: ремни безопасности, ограничения скорости и запреты на пьянство за рулем – это все для слабаков. Для получения водительских прав в Мексике не нужно никакого экзамена: $40 – только и всего.

И туристы-мексиканцы откровенно наслаждались выставкой трупов, от которой моим родным стало дурно. Вероятно, этому не стоит удивляться, если вспомнить красочные фотографии обезглавленных жертв наркомафии, которые в Мексике каждый день можно увидеть в газетах. День мертвых говорит сам за себя. Эту тему я хотела изучить поглубже.

Прощаясь с родными в аэропорту, я испытывала смешанные эмоции. Основным чувством была грусть. Но в то же время у меня было такое ощущение, будто гора свалилась с плеч. Я больше не несла ответственности за смог, желудочные инфекции, длинные очереди в музеи и безумных мексиканских гидов.

Я поехала на метро обратно, в Сентро, где в отеле «Маджестик» были оставлены на хранение мои чемоданы. Оттуда было совсем недалеко пешком до отеля «Исабель», в котором я жила, когда только-только приехала в Мексику, и который снова стал для меня наилучшим вариантом жилья. Я любила вспоминать это место, но мысль о возвращении туда меня удручала. После того как я столько усилий приложила к тому, чтобы постичь эту страну и стать ее частью, мне приходилось возвращаться туда, откуда все началось.

Другая мысль, от которой я чувствовала себя несчастной, была мысль о том, что сегодня вечер воскресенья, а это значит, что завтра к семи на работу. С ощущением внутренней пустоты я размышляла об этом всем, пробираясь через многолюдную площадь Сокало к отелю «Маджестик».

На секунду я остановилась, чтобы ответить на звонок. Это был Рикардо.

— Что? Не глупи. Я сейчас к тебе подъеду, – сказал он, услышав, что я собираюсь делать.

— Погоди… Рикки… Думаю, нам нужно на какое-то время расстаться…

— Надо так надо. Хорошо, сегодня оставайся у меня, – перебил он меня, не дав мне закончить речь, которую я мысленно репетировала, – о том, что нам нужно пожить отдельно. – Можешь переночевать на кушетке, а завтра я помогу тебе подыскать квартиру.

Я согласилась. Хотя прекрасно знала, что никакой кушетки у него нет.

12

Цветок и песня

Рикардо возил меня по всему городу в поисках жилья. Одну комнату сдавал студентам старый коммунист, который пользовался другой комнатой по выходным и держал в ванной порнографические фото. Другая потенциальная квартира, сдаваемая двумя художниками, оказалась хижиной на крыше дома. А пока я мрачно искала подходящий вариант, я временно жила в темной холостяцкой берлоге Рикардо. Даже несмотря на то, что его квартира была похожа на берлогу, в ней было что-что очень уютное, и после работы я с нетерпением ждала того момента, когда приду к Рикардо, такому надежному и ласковому; я чувствовала, что мне очень повезло найти отличного друга так далеко от дома. Только одно свое чувство я не могла с ним обсудить – легкое чувство сожаления при мысли об Октавио.

Солнечный домик с одной спальней, который Рикардо нашел, когда я была в Гуанахуато, был еще не занят и начинал казаться заманчивым вариантом. Однако все члены Утреннего клуба первых жен имели свое категоричное мнение по поводу этой ситуации.

— Да, знать, Пако уметь готовить… пока мы не жениться, – хихикнула Рейна.

— О, да! Марио даже рассказывать мне, что он любить ходить за покупками… Ха-ха! – засмеялась Эльвира.

— Все меняться в ту же секунду, когда вы начинать жить вместе, – с горечью добавила Марисоль.

А Вероника поддакнула:

— Вот в чем проблема с мексиканскими мужчинами: они хорошо вешать лапшу на уши. Они романтичны: они петь для вас под луной… и все такое. А потом… бабах! И вы уже их рабыня!

— Да уж, гринго не знать, что такое романтика, зато вы знать, что получать, – сказала Эльвира, которая собиралась уже на третье свидание со своим супервизором из Техаса.

Даже привилегированные fresas не были застрахованы от такого рода надувательства. Офелия после свадьбы, которая состоялась как раз на Рождество, когда я была с семьей в Гуанахуато, внезапно обнаружила, что выбор карьеры для нее сильно сузился. Ее чувствительный муж Сильвио – творческая личность – говорил ей теперь о том, что не считает для нее подходящей работу, требующую разъездов. Не важно, что сам Сильвио, будучи режиссером-документалистом, подолгу отсутствовал дома, путешествуя по всему миру.

Однако найти жилье в этом огромном городе оказывалось невозможным. Через три недели изматывающих и бесплодных поисков я решилась на совместную аренду домика в Сан-Анхеле с тремя английскими девушками. Сан-Анхель – один из самых красивых туристических центров Мехико на юге города рядом с Койоаканом, и там находится студия, в которой жили вместе Фрида Кало и Диего Ривера, пока она якобы не застала его в постели со своей сестрой. Каждую субботу тенистая центральная плаза с фонтанами и аккуратно подстриженными живыми изгородями превращается в вернисаж; и как раз в субботу я договорилась о просмотре домика, который предлагали снимать совместно. Рикардо отвез меня туда.

Вид домика снаружи оправдал мои ожидания – по всей улице древние каменные стены с великолепными воротами XVI века, украшенными горгульями, под сенью фиолетовых палисандровых деревьев.

Дверь открыла худенькая светловолосая девушка. На ней были обтягивающие дизайнерские джинсы и черные остроносые ботинки.

— Так ты оззи[17], – сказала она, совершенно проигнорировав Рикардо.

Мы прошли вслед за ней в дом.

От этого «оззи», тем более произнесенного как «о-осси», я даже поежилась.

— Надо же. Знаешь, в Лондоне я как-то не сталкивалась с о-осси, – сказала девушка, показывая мне дом. – А здесь они прямо на каждом шагу. Я все время встречаю их на вечеринках…

Дом оказался и наполовину не так хорош, каким казался на фото, а свободная комната была размером с чулан: должно быть, когда-то это была комната прислуги. По всему дому были разбросаны фены, зеркала, косметика и одежда, и пахло сразу несколькими духами из дьюти-фри.

Открылась дверь, и вошли еще две англичанки. Как и их соотечественница, они были одеты в обтягивающие джинсы и остроносые ботинки, а их волосы были тщательно выпрямлены и ослепительно сияли.

— Это Люси, она – о-осси.

После знакомства наша беседа свелась к стандартному неудержимому брюзжанию экспатов на тему, как неудобно жить в Мехико. После того как мы обсудили нехватку розничных магазинов, оскорбительное поведение мужчин на улицах и отсутствие тофу в супермаркетах, одна из девиц сказала:

— Слушайте, ребята, вы должны пойти сегодня вечером с нами в клуб в Поланко; о-осси, о которых я вам говорила, тоже придут. Кажется, они говорили, что приехали из Сиднея.

В этот момент меня охватило беспокойство, это было почти как в тревожном сне, когда вдруг понимаешь, что находишься не в том месте, где нужно: что ты, например, на пляже, в то время как должен быть на экзамене. Я уже видела, как меня засасывает этот комфортабельный англоговорящий мир. Уровень охватившей меня паники заставил меня осознать, до какого предела я дошла в своей решимости стать частью Мексики, а не быть здесь чужеродным элементом.

— Ладно, было приятно познакомиться, – пробормотала я, а потом схватила Рикардо за руку и пулей вылетела из этого дома.

Мы отправились на местный ianguis, где уселись за столик в окружении темно-красных мясных туш и багряных пиньят, свисающих с потолка, и заказали две lacoyos de frijol – овальные кукурузные лепешки с бобами. Было приятно снова вернуться в Мексику.

— Ты серьезно будешь думать, не съехаться ли с этими «Спайс гёрлз»? – спросил Рикардо.

— Нет, – просто ответила я.

Итак, я согласилась поехать посмотреть дом, который нашел Рикардо. В конце концов, он был всего в десяти минутах ходьбы от центральной площади Сан-Анхеля, в районе под названием Гвадалупе-Инн. Рикардо нажал на кнопку звонка на тяжелых кованых воротах. Нас приветствовала жизнерадостная женщина, которой на вид было под семьдесят. Рикки представил меня хозяйке – Кармен. До этого он видел ее всего один раз, когда приходил посмотреть дом, но по тому, как тепло они друг с другом поздоровались, я поняла, что между ними уже возникла взаимная симпатия. Их познакомила женщина из местного ресторана кесадилий, где часто бывал Рикардо, потому что его филиал «Пятой авеню» находился прямо за углом.

Мы последовали за Кармен через ворота во двор. С одной стороны над нами возвышалась стена, поросшая розовыми и красными бугенвиллеями; с другой стороны был большой каменный дом с двумя раздельными входами. Первая дверь вела в хозяйскую часть дома; вторая – в домик поменьше, который Кармен сдавала.

— Я построила его для сына… но он влюбился в девушку из Финляндии, и они уехали туда и там обосновались, – сказала Кармен.

Она провела нас по лестнице ко входу и открыла двери. Внутри были гостиная и кухня. Толстые каменные стены были выкрашены в белый цвет, а количество простой деревянной мебели было как раз таким, какое необходимо для жизни. Железная винтовая лестница вела в белую спальню с видом на заснеженные вершины вулканов Шитле и Ахуско.

Шитле в последний раз извергался 2000 лет назад, похоронив под раскаленной лавой цивилизацию Куикуилько, древнейшую из известных цивилизаций в долине Мехико. Хотя для куикуильканцев это было бы слабым утешением, ровная вулканическая порода придает теперь южной части города вид, как на поверхности Луны. Причудливые суккуленты, непривычные для этой местности, растут здесь в изобилии. Этот слой отвердевшей лавы имеет положительное свойство – блокировать сейсмические волны, а это значит, что на юге города почти не ощущаются подземные толчки. Но больше всего я хотела избежать еще одного землетрясения в своей личной жизни. Рикардо был джентльменом, человеком чести; для меня такие качества всегда были важны. Мы заставляли друг друга смеяться, у нас были одни взгляды на политику, музыку, искусство, еду… просто на все. Я начинала чувствовать, что мы с ним можем легко ужиться и радовать друг друга все время, что будем вместе.

Стеклянная дверь сбоку выходила на террасу на крыше – с терракотовыми горшками, полными кактусов и красных гераней. Мы с Рикки постояли там, глядя поверх городских крыш на вулканы и вдыхая знакомый аромат гераней.

— Так что ты думаешь? – спросил он.

— Вам не нужно подписывать договор об аренде, я только рада буду таким жильцам, – сказала Кармен.

Так что, если бы у нас ничего не получилось, я всегда смогла бы сбежать.

Через неделю мы перевезли содержимое берлоги Рикардо в наш новый дом. Вытащив из чемодана свернутое покрывало работы индейцев-отоми, я застелила им кровать. Мы проехались по городу в поисках подходящих штор и купили на рынке несколько покрывал в голубую и оранжевую полоску, чтобы застелить ими серые диванчики.

Потом мы отправились дальше на юг – на цветочный рынок в Сочимилько (пишется «Xochimilco»). Это единственный район в городе, в котором еще сохранилась первоначальная ацтекская система каналов, напоминающая венецианскую. Это все, что осталось от озера Тескоко, одного из больших озер, окружавших остров, на котором был построен город Теночтитлан. Эти озера были осушены испанцами после великого наводнения 1629 года.

Цветочный рынок огромен: 13 гектаров цветочных рядов, построенных вдоль las chinampas – полей, разбитых ацтеками вдоль каналов для земледелия и выращивания цветов. На науатле слово «Xochimilco» означает «сад цветов». Цветы – ключевой образ для ацтекского взгляда на жизнь и в практическом, и в духовном смысле, поэтому ботанические сады ароматических, лекарственных и декоративных растений были устоявшейся традицией в империи ацтеков. И почти вся поэзия на науатле, которую я читала, посвящена цветам.

У великого императора ацтеков Монтесумы II был знаменитый сад, и испанский конкистадор Берналь Диас дель Кастильо написал в своих мемуарах: «В порядке высажено множество разных цветов и сладко пахнущих деревьев… и множество разнообразных пташек вьют гнезда на ветвях, и растут там лекарственные и полезные травы. Его сады – дивное зрелище». Так было до того, как Монтесуму пленили, а город Теночтитлан уничтожили до основания. Отмечалось также, что знатные ацтеки обычно держали у носа букеты цветов, когда были вынуждены общаться с испанцами, которые не разделяли их стандартов гигиены.

Понятие «цветок и песня» на науатле обозначается одним сложным существительным и употребляется как метафора искусства. Ацтекские мудрецы учили, что цветок и песня – это единственные сущности в жизни, которые истинны и вечны: они продолжают жить, когда все остальное умирает. В таком расположении духа мы купили красные и оранжевые амариллисы, цветущие розовым лианы для беседки, а также различные приправы.

Пока мы вместе с Рикардо обустраивали этот дом, стоя на коленках в садике на крыше и пересаживая новые растения в горшки, вручную раскрашенные белым и голубым, я впервые за все время своего пребывания в Мексике осознала, что это действительно мой дом. Пусть мне нравилось жить в квартире в Ла-Рома, но это всегда была квартира Октавио, и я чувствовала необходимость свести признаки своего в ней присутствия к минимуму.

Теперь, когда я жила вместе с настоящим мексиканцем, я могла всерьез заняться своим испанским, в котором мои успехи до сих пор были невелики. Хотя у меня не было проблем с общением на бытовом уровне, я по-прежнему не могла говорить свободно. Слова как нарочно прятались в темные уголки моей памяти как раз в тот момент, когда они были мне нужны. И я знала, что тонкости языка, такие как ирония, сарказм и каламбуры, просто пролетают мимо меня. Но все должно было измениться очень скоро благодаря одному жесткому правилу: никакого английского в нерабочее время. Это значило, что на английском не должно быть ничего, не разрешалось даже читать книги и писать письма по электронной почте на этом языке.

Рикардо страстно любил готовить, и мы обычно вместе ходили на рынок за продуктами. Он научил меня готовить «Кальдо Тлальпеньо» – суп с авокадо, курицей, луком, лаймом, кориандром, выпеченными тортильями, сметаной, чили каскабел и чили гуахильо. Я попыталась сделать для него тайское зеленое карри – тайская кухня практически неизвестна в Мексике. Но после того, как я целую неделю собирала ингредиенты по темным китайским оптовым складам и отдаленным рынкам, результат едва ли оправдал ожидания.

— Пахнет заманчиво, – заметила наша хозяйка Кармен, заглядывая в окно нашей кухни.

— Почему бы вам не зайти к нам и не попробовать? – предложила я, хотя знала, что она откажется.

Кармен всегда уважала наше право на частную жизнь, несмотря на то что мы жили очень близко друг от друга, а она была совершенно одинока. Однако частенько случалось так, что у меня захлопывалась дверь и я не могла войти в дом, и тогда она приглашала меня в свое просторное жилище, в котором пахло кошками и ветшающей кедровой мебелью. Кармен была лингвистом, сейчас на пенсии, была разведена, и двое ее детей жили за океаном. Мы сидели у нее на диване, потягивая текилу, пока домой не возвращался Рикардо с ключом. Наши беседы обычно вращались вокруг сложной социальной иерархии семерых ее кошек, но после нескольких порций текилы она иногда выплескивала яд в адрес своего бывшего мужа, который завел новую семью с более молодой женщиной.

— Мужчины вроде Рикардо – редкие птицы, – бормотала она. – Тебе следует держаться за него.

И я держалась. Мы превратились в старую супружескую пару через несколько дней после знакомства; шли месяцы, и мы еще сильнее притерлись друг к другу. Мы оба работали допоздна и старались как можно лучше использовать время, которое проводили друг с другом: мы часто сидели в кафе на старинных площадях, обсуждая тонкости наших языков и размышляя о безумии, которое творилось в Мексике. Стоимость тортилий в какой-то момент за одну ночь взлетела более чем на шестьдесят процентов, отчасти потому, что Америка решила превратить большую часть своего урожая кукурузы в биотопливо, а не в пищу. Улицы наводнили голодные крестьяне, которые больше не могли позволить себе этот важнейший продукт своего рациона. «Sin maz no hay pas », – скандировали они («Без кукурузы нет деревни»).

Рикардо так и не превратился в machista. Мы распределяли домашние заботы поровну, как и расходы на хозяйственные нужды. Однако, когда речь шла о времени, Рикардо, похоже, был далек от западных представлений о нем.

Главным препятствием, которое мешало мне это понять, было несоответствие наречий времени в английском языке и в мексиканском диалекте испанского. В словарях испанского языка для слова «сейчас» дается перевод «ahora », но я редко слышала, чтобы мексиканец действительно употреблял это слово. Чаще можно услышать слово «ahorita », которое, как написано в словаре, означает «прямо сейчас». Однако на практике я обнаружила, что «ahorita » в действительности означает «в какой-то неопределенный момент в будущем».

— Я собираюсь домой ahorita, – говорил Рикардо.

— Хорошо, тогда я ahorita начинаю готовить ужин.