Хельмут Ньютон. Автобиография Ньютон Хельмут

Желание стать лучшим сжигало меня. Я очень много курил и довольно много пил. Мы курили не какую-нибудь блажь вроде сигарет с фильтром, а настоящие Lucky Strike и Camel без фильтра.

Мы замечательно проводили время с моделями. Летом 1971 года моим ассистентом в Риме был французский виконт. Вероятно, он был лучшим ассистентом, если не считать Фифи – бывшего гонщика, миниатюрного, с приятной внешностью, настоящего обольстителя.

Александр Либерман в нью-йоркском офисе Vogue, 1971 г.

Это был период, когда я старался заработать как можно больше денег. Работы было невпроворот, и каждый расторопный фотограф в те дни мог сколотить неплохое состояние. Я часто отправлялся в поездки по Европе и Северной Африке. Независимо от пункта назначения наша команда состояла главным образом из редакторов модных журналов, стилистов и моделей. Утром, когда все выходили завтракать, женщины радостно улыбались, потому что виконт шнырял из одной комнаты в другую и успевал перетрахать всех, кто хотел этого, так что дамы оставались совершенно довольны. Он был великолепным ассистентом и душой общества.

Поздней осенью 1971 года я прибыл в Нью-Йорк, совершенно измотанный после работы в Европе. Я был в жалком состоянии, мучился одышкой, у меня были нелады с сердцем, но, не обратив на это внимания, я сразу же взялся за работу для Алекса. Физическая нагрузка была невероятной, кроме того, в Нью-Йорке было очень холодно, а я не люблю холод. Моя работа подвергалась критике, поскольку по американским понятиям я иногда переступал черту приличия. Меня убеждали, что не нужно слишком потакать своему европейскому стилю. Все же я сделал ряд удачных снимков и был зачарован стилем ар-деко в архитектуре и интерьерах Нью-Йорка. Я сделал много снимков в старой студии 20th Century Fox, которая показалась мне великолепной. Изучил Крайслер-билдинг, где лифты были чудом дизайна и даже строительные материалы вызывали восхищение. Скульптурные головы индейцев, деревянные панели в лифтах, тяжелые металлические двери – все это для меня было архитектурной Страной чудес. Я работал днем и ночью.

Потом наступил какой-то официальный праздник, и я внезапно почувствовал себя очень плохо. Дело было в пятницу вечером – такие вещи всегда случаются в праздники. Я пошел в клинику рядом с гостиницей и обратился туда как случайный больной. Мне пришлось ждать несколько часов, потом меня бегло осмотрели, сказали: «Мы не знаем, что с тобой стряслось, но с виду все нормально» – и отправили домой. В клинике не оказалось ни одного врача – все уехали из города на выходные.

В понедельник я, как обычно, принялся за работу для Vogue. Мы обычно разъезжали по Нью-Йорку на большом фургоне для выездных съемок и на лимузине, потому что я никогда не работал в студии. Во второй половине дня мы занимались съемками на Пятой авеню и 69-й улице. Я находился рядом с фургоном, девушка-модель – где-то на тротуаре, чтобы чувствовалось движение транспорта на заднем плане. Внезапно я потерял сознание. Помню, что держал камеру в правой руке. Я упал на обочину проезжей части, и люди, которые были этому свидетелями, сказали, что в последний момент я вытянул руку вверх, чтобы спасти камеру при падении. Мне удалось встать самостоятельно. Все были встревожены, но я сказал: «Нет-нет, со мной все в порядке». Мы продолжили съемку, но через несколько минут со мной случилось то же самое, только на этот раз я не смог подняться.

Ассистенты помогли мне встать. Совсем рядом находилась приемная частного врача, и редактор Глория Монкур сразу же крикнула: «Быстрее, позовите доктора!» Мы зашли в кабинет; врач только посмотрел на меня и сказал: «Немедленно везите его в клинику Леннокс-Хилл».

Клиника находилась в нескольких кварталах. Мне повезло, что я оказался недалеко от хорошей клиники, специализировавшейся по сердечным заболеваниям, и рядом был лимузин, чтобы мгновенно доставить меня туда.

По пути в клинику я понял, что не могу говорить. Изо рта доносился только странный клекот, настолько испугавший меня, что я решил замолчать. Меня доставили в палату интенсивной терапии и положили на кровать. Подошедший врач стал задавать вопросы, кто я такой, сколько мне лет, но я мог только хрипеть в ответ. Тогда он дал мне ручку и сказал: «Пишите ответы прямо на простыне». Я попробовал, но обнаружил, что у меня нет сил удержать ручку ни в левой, ни в правой руке. Я превратился в настоящее растение. Я все понимал и сознавал, что происходит вокруг, но у меня не было возможности общаться с окружающими.

Это был самый страшный момент в моей жизни. Я лежал на больничной кровати и не мог шевельнуться. Можно даже сказать, что я смирился с судьбой. Я не особенно тревожился, не мучился от боли, но испытывал ужасный страх оттого, что не могу общаться с окружающими.

Через три часа произошло чудо, я снова обрел речь, а силы вернулись ко мне. Это было невероятно. Я сразу же решил, что со мной все в порядке, но, разумеется, заблуждался. Маленький кровяной сгусток из сердца попал в мозг, сердце было неестественно увеличенным от безумного образа жизни, который я вел, заваливая себя работой, беспокоясь за нее и сгорая от желания стать лучшим фотографом в Европе, а может быть, и во всем мире. С самого начала меня снедало огромное честолюбие. Я хотел быть лучшим.

Я попал в клинику в понедельник вечером, почти закончив свои сорок пять страниц. Врачи работали очень быстро и были необыкновенно внимательны. Один молодой врач, который первым осмотрел меня, когда ко мне вернулись речь и силы, сказал: «Мы собираемся сделать спинномозговую пункцию». Я помнил, как Джун, которая разбиралась в анатомии (меня всегда поражало, что она знает, где у человека находятся все внутренности, в то время как я не имею ни малейшего представления об этом), сказала: «Самое болезненное – это спинномозговая пункция». Поэтому я воскликнул: «Господи боже, но это будет страшно мучительно!» Врач сказал: «Нет, если знать, как это нужно делать». Он перевернул меня на живот и, не успел я глазом моргнуть, взял пункцию. Я практически ничего не почувствовал: боль была гораздо слабее, чем на приеме у дантиста. После этого он сказал: «Ну вот, нужно лишь точно знать, в какое место вводить иглу».

Главный врач пришел ко мне посреди ночи и сказал: «Я собираюсь позвонить вашей жене, она должна немедленно приехать в Нью-Йорк». Разумеется, в то время я не имел представления, что находился в «критическом состоянии». Лишь гораздо позднее я узнал, что в следующие три дня решалось, буду я жить или умру. Врачи опасались, что из моего жутко увеличенного сердца вылетит еще один кровяной сгусток, который точно убьет меня.

Мне объяснили, что, если кончики пальцев начнут неметь или я почувствую что-нибудь неладное, нужно немедленно звонить в звонок рядом с кроватью. Я всю ночь трогал кончики пальцев. Доктор узнал номер нашего телефона в Париже, позвонил и сказал: «Миссис Ньютон, вы должны немедленно прилететь в Нью-Йорк, чтобы быть рядом с мужем». Я попросил его передать мне трубку и сказал: «Привет, дорогая! Мне стало гораздо лучше. Думаю, тебе не нужно приезжать, и в любом случае у тебя нет американской визы». Я знал, что Джун ничего не смыслит в таких вещах, как визы, продление загранпаспортов и так далее. Она прилетит в Нью-Йорк, и ее не выпустят из аэропорта. Но врач выхватил у меня трубку и сказал: «Миссис Ньютон, я абсолютно уверен, что вы должны сесть на следующий самолет до Нью-Йорка и быть рядом с мужем». Еще он сообщил Джун, что я перенес очень тяжелый инсульт.

В нью-йоркской клинике Леннокс-Хилл после инсульта, 1971 г.

Впоследствии Джун сказала мне, что она позвонила Сьюзен Трейн из офиса американского Vogue в Париже и Сьюзен подняла всех на ноги, чтобы достать ей визу за выходные дни. Благодаря ее усилиям консульство открыли утром в субботу, а вечером того же дня Джун уже села в самолет. Она прилетела в воскресенье утром и сразу же отправилась ко мне. Когда наступил вечер, Джун поехала в мой номер в отеле Blackstone на другом конце города. Ей каждый день приходилось ездить туда и обратно на автобусе.

Когда она не появлялась в моей палате в часы для посещения, я закатывал сцены и спрашивал, «где ее черти носят» и «чем она занимается». Кажется, она подружилась с женщиной, которая тоже посещала своего мужа в клинике, и они вместе пили кофе или ходили по магазинам.

Я очень эгоистичный человек. В любой ситуации я прежде всего думаю о себе. Когда Джун приехала из Парижа, врач привел ее в палату и сказал мне: «Вот ваше сокровище». – «Ха! – сказал я. – Это я сам мое сокровище!» – и указал на себя. Это все было абсолютно искренне, и Джун не забыла тот эпизод.

Сотрудники журнала были чрезвычайно внимательны ко мне. Грейс Мирабелла, главный редактор американского Vogue, приезжала в клинику, где я, упиваясь эгоизмом, сказал ей: «Это все из-за вас и из-за ваших сорока пяти страниц!» Джун сказала, что это выглядело ужасно, но она хорошо знает, на что я способен. Грейс простила меня. Впоследствии она приезжала очень часто. Ирвинг Пенн предложил доделать за меня оставшиеся несколько страниц, но Алекс решил, что и сама Джун может сделать их. Ей очень понравилась эта идея, и она доработала огромную статью, опубликованную в двух или трех выпусках американского Vogue.

В то время я дружил с Эльзой Перетти, дизайнером ювелирных украшений торгового дома Tiffany, которая ежедневно посещала меня и приносила забавные подарки. Она была поразительной красавицей, высокой, с восхитительно хриплым итальянским голосом, капризной и своевольной. Я часто фотографировал ее как в костюме кролика для Playboy, так и обнаженной. Будучи добрым другом, я не позаботился спросить у нее разрешения на публикацию снимков. Она разрешила мне опубликовать ее портрет в наряде кролика, но сказала: «Что касается обнаженной натуры, Хельмут, тебе придется подождать, пока жив мой отец». Что ж, он уже давно умер. Так или иначе, это было уроком для меня: нужно спрашивать разрешение на публикацию даже у лучших друзей.

Компания оплатила больничный счет. Мистер Ньюхаус, владелец Cond Nast, был невероятно щедр и очень обходителен. Если вам приходится работать в журнальной корпорации, думаю, нигде не может быть лучше, чем в Cond Nast. Это действительно щедрые и великодушные люди.

Эльза Перетти, 1975 г.

Мне так не терпелось выбраться из проклятой клиники и вернуться к тому, что я считал нормальной жизнью, что каждые выходные (когда все врачи прекращали работать и уезжали из Нью-Йорка) я лежал на больничной койке и громко причитал, обращаясь к Джун и всем, кто мог меня слышать: «Где эти бездельники? Почему они не лечат меня? Я не хочу лежать здесь по выходным, я хочу как можно скорее убраться отсюда! Им платят достаточно, чтобы они работали сверхурочно…»

Через две недели, на Рождество, меня выпустили. Мы нашли пристанище в отеле Volney, в нескольких кварталах от клиники. Я никогда не забуду, как мы с Джун шли по морозным нью-йоркским улицам, залитым чудесным солнечным светом. Мне было очень холодно, несмотря на то что я был закутан с головы до ног. Я не решился в тот момент идти без посторонней помощи. В один прекрасный день я набрался мужества и, выйдя на улицу, сказал, опираясь на руку Джун: «Послушай, ты постой на углу и позволь мне самостоятельно перейти улицу». Это было еще одно впечатление, которое я вряд ли забуду.

Однажды я позвонил Грейс Мирабелле и сказал: «Слушай, Грейс, я знаю, что еще не вполне поправился, – это означало, что я едва мог стоять на ногах и был слабым, как котенок, – но мне хотелось бы немного пофотографировать в моем номере».

В номер пригласили двух девушек, работавших моделями, – Маргарет Рамм и Вивьен Фауни, – а из редакции прислали кое-какое дамское белье. Я едва мог удержать маленькую 35-миллиметровую камеру, но у меня был ассистент и пятисотваттная осветительная лампа, и я начал снимать. Это было долгое и утомительное занятие. Думаю, я делал один нормальный снимок за полдня, потом отдыхал и до вечера успевал сделать еще один снимок. Эта серия фотографий дамского белья с большим успехом прошла в американском Vogue.

Джун в отеле Volney в Нью-Йорке, 1971 г.

В январе 1972 года мне пришлось вернуться в клинику Леннокс-Хилл для катетеризации сосудов сердца. Там я познакомился с Саймоном Стертцером, врачом, который проводил операцию. С этого дня мы стали друзьями.

Когда меня выкатили из операционной после катетеризации, я сжимал в руках маленькую автоматическую Minolta. Медсестры прошли с каталкой мимо Джун, которая ждала в коридоре, и она услышала, как одна спросила другую: «Что за штуку он держит в руке?» – «Фотокамеру». – «Что он собирается с ней делать?» – «Думает, что сможет сфотографировать себя».

Все шло замечательно, но я стал «фибриллятором». Это означало, что мой сердечный ритм был беспорядочным и мне нельзя было подвергать себя значительным нагрузкам, потому что мои физические возможности уменьшились примерно на пятьдесят процентов.

Это была гнетущая новость. В первую очередь я спросил: «Смогу ли я и дальше работать фотографом?» – «Да, сможете, но вы должны помнить о фибрилляции, – ответил врач. – Вы больше никогда не сможете позволить себе нагрузки здорового человека, вам придется следить за собой и соблюдать осторожность».

В 1973 году мы с Джун отправились в Австралию навестить ее мать, отмечавшую восьмидесятилетие. Джун улетела первой, а я поехал через Нью-Йорк, поскольку Стертцер решил провести курс электрошоковой терапии, чтобы попытаться вернуть мое сердце к нормальному ритму. Успех лечения превзошел все ожидания. Я позвонил Джун и сказал: «Послушай, как бьется мое сердце. Ты слышишь? У меня больше нет фибрилляции». Мы оба радовались как дети. Я стал другим человеком. Помню, как бежал по аэропорту, чтобы успеть на рейс из Нью-Йорка в Австралию, безумно радуясь ощущению силы и свободы, которого я не испытывал с 1971 года.

В воскресенье, через две недели после приезда в Мельбурн, я сидел на кухне в доме матери Джун и вдруг почувствовал, что в сердце снова вернулась фибрилляция. Это был тяжкий удар. Когда я позвнил Саймону Стертцеру в Нью-Йорк, он сказал, что будет лучше вести спокойный образ жизни, чем пройти еще один курс электрошоковой терапии. Мне выписали лекарства, не проверив сначала мою реакцию на них, и в результате я слег с тяжелейшим расстройством желудка. У врачей были и другие способы лечения, но мне было уже слишком поздно пробовать их.

Я решил продать свой любимый Bentley

Когда я вернулся домой после сердечного приступа и инсульта, то первым делом продал свой любимый Bentley. Мне никогда не нравилось техобслуживание в парижском отделении Bentley, поэтому я совершал регулярные поездки в Женеву, чтобы содержать мою красавицу в идеальном состоянии. Из Женевы я улетал в Париж, пока техники несколько дней возились с машиной, потом летел обратно в Женеву и уезжал в Париж на своем автомобиле. Слишком много времени пропадало впустую. Я всего лишь хотел сделать жизнь проще и заниматься фотографией. Вместо того чтобы ездить в наш дом в Рамателле, мы могли летать на самолете.

Я всегда убеждался в том, что работа является лучшим лечением. Когда я работаю, все проходит само собой. Физически я чувствую себя лучше. Маленькая автоматическая камера, которую я взял с собой в больничную палату, помогала мне забыть о немощи. Съемки серии фотографий дамского белья в отеле Volney очень помогли в выздоровлении. В фотокамере есть что-то магическое; она служит барьером между мной и реальностью.

Еще одной вехой 1970-х годов была публикация моей книги «Белые женщины». Это был очень важный этап моей карьеры, потому что книга создает фотографу авторитет, который не могут обеспечить никакие газеты и журналы. Два человека сыграли неоценимую роль в создании книги. Джун – движущая сила моей работы. Она всегда заставляет меня начинать новые проекты. Вторым был Ксавье Моро, который стал моим литературным агентом. Джун познакомилась с ним, пока меня не было в Париже из-за какой-то поездки. Он ей понравился, и мы стали друзьями.

Беата Фейтлер оформила книгу, а Джун отредактировала. Это она придумала замечательное название, хотя поначалу испугалась собственной идеи и сказала: «Ты еврей и не можешь дать такое расистское название своей первой книге». – «Чепуха, – ответил я. – Это замечательное название, и оно не имеет никакого отношения к расизму. Кроме того, в книге нет ни одной чернокожей женщины». Однако там присутствовало около десяти мужчин, и двое или трое потом прислали мне телеграммы, в которых они с иронией говорили, что «гордятся возможностью называть себя белыми женщинами». Книга произвела фурор, потому что была первой в своем роде. Термин «порнографический шик» был пущен в оборот именно в связи с ней.

В Рамателле на юге Франции, 1972 г.

В 1977 году я влюбился в квартиру на рю де Л’Аббе де Л’Эпе. Джун уже побывала там, пока я был в Нью-Йорке, но почему-то не упоминала об этом. Я купил ее буквально за пять минут. Это чуть было не погубило наш брак. Я любил эту квартиру, Джун ненавидела ее. Особенно ей не нравились стены ванной комнаты, выложенные португальским мрамором, и в конце концов она велела сбить облицовку. Нам сказали, что предыдущая владелица покончила с собой, выбросившись из окна гостиной. Впоследствии мы выяснили, что она разбила себе голову в ванной. Джун сказала: «Ну вот, я же говорила! Я сразу же почувствовала, что в этой квартире нехорошие энергетические вибрации». – «Я не ощущаю никаких вибраций, – ответил я, – и мне плевать, сколько людей кончает жизнь самоубийством. Я не собираюсь кончать с собой, и для меня это самое чудесное место». Я называл эту квартиру дворцом своей мечты и постарался сделать ее прекрасной. Мы жили и работали там до отъезда из Парижа в Монте-Карло в 1981 году.

Обложка моей первой книги «Белые женщины», 1976 г.

Глава одиннадцатая МОНТЕ-КАРЛО, 1981–1982

В конце 1981 года мне исполнился шестьдесят один. Я прожил в Париже больше двадцати лет. Я любил свою работу для французского Vogue, фотографировать город, его улицы и перекрестки, самые таинственные парки, ближние пригороды, называемые La Zone, и создавать персонаж, который я называл «женщина из 16-го округа» – купающаяся в деньгах, одевающаяся в замечательные наряды от Ива Сен-Лорана, Диора и… Но теперь я пришел к выводу, что должен избавиться от вездесущих налоговых инспекторов, изымавших 70 процентов моего заработка, не говоря уже о других, косвенных, налогах, которыми мы были обременены во Франции, плюс погода, которая с каждым годом как будто становилась все более пасмурной, дождливой и холодной.

В конце декабря мы упаковали чемоданы для ежегодного отъезда в Лос-Анджелес, но тут мне позвонил юрист и сказал: «Мистер Ньютон, если вы всерьез собираетесь жить в Монте-Карло, не уезжайте сейчас в Лос-Анджелес. Отправьтесь в Монте-Карло и постарайтесь получить необходимые документы». Джун заново собрала чемоданы для Южной Франции, и мы поехали в Монте-Карло. Поселились в гостинице Hermitage и отправились к месье Куртэну, начальнику полицейского департамента, который решал судьбу людей вроде нас, обращавшихся за видом на жительство. Расспросив нас о наших намерениях и планах жизни на территории княжества, он строго посмотрел на нас и сказал: «Приходите через восемь дней». Что мы и сделали, благополучно получив вид на жительство.

В январе 1982 года Джун тяжело заболела. Возникла необходимость провести серьезную операцию. Так начался худший год в моей жизни. Мы вернулись в Париж, и Джун договорилась с хирургом о дате проведения операции. Потом она простудилась, а это означало, что ей нельзя было делать анестезию, поэтому операцию пришлось отложить. Она очень нервничала. У меня нет слов, чтобы передать ту тревогу, которую испытывал я. Я не думал о ней – нет, конечно же я думал о ней и сходил с ума от напряжения, – но я также беспокоился за себя. Я думал: «О господи, что я буду делать без нее, если что-нибудь случится?»

Мы совершили несколько поездок из Парижа в Монте-Карло и подыскали квартиру, которая нам понравилась. Наш дорогой доктор Дакс сказал Джун: «До операции, пока у вас есть силы, займитесь делом и постарайтесь обустроить дом. Больше вы ничего не успеете сделать, до того как ляжете в клинику». Мы оставались в подвешенном состоянии, тревожась о будущем, курсируя между Парижем и Монте-Карло и стараясь перевезти на новое место наши вещи из Парижа и Рамателле. Это был один из самых странных периодов в моей жизни. Я показал себя совершенно бесполезным в критической ситуации, а Джун демонстрировала огромную выдержку и силу духа.

В апреле 1982 года ее наконец прооперировали, и, разумеется, я делал фотографии. Как я уже говорил, фотокамера образует нечто вроде барьера между мной и реальной жизнью. Когда я сталкиваюсь с чем-то очень неприятным вроде сердечного приступа и моего медленного выздоровления в нью-йоркской клинике в 1971 году, фотосъемка в постели очень помогает поддерживать бодрость духа. Когда Джун подверглась тяжелейшей операции в 1982 году, я мог бестрепетно смотреть на нее и на то, что делали с ее телом, только если между ней и моими глазами находилась камера. Наверное, это свойственно представителям моей профессии. Мне кажется, что военные фотографы не могли бы вынести сцен боли и кровопролития, если бы между ними и теми ужасами, которые они снимают, не находилась камера.

Камера была прозрачной стеной, воздвигнутой между мной и болью других людей, которую я не мог вынести. Боль Джун была невыносима для меня. Операция прошла успешно. Джун была невероятно слабой, такой слабой, какой я ее не видел раньше. Профессор, проводивший операцию, пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Послушайте, мистер Ньютон, ваша жена очень слаба, и ей противопоказано даже малейшее беспокойство. Вы должны как можно больше помогать ей, чтобы она абсолютно ни о чем не волновалась. Будьте добры и ласковы с ней. Любое неприятное известие может усугубить ее послеоперационное состояние и будет крайне опасным».

Что же случилось с эгоистичным, слабовольным маленьким Хельмутом? Разумеется, он не выполнил свое обещание. Он поступил как раз наоборот и позорно «провалил экзамен в Монте-Карло».

Через неделю или около того после операции мы переехали в нашу квартиру в Монте-Карло. Джун все еще была очень слаба и испытывала массу проблем. Мне приходилось помогать ей вставать с постели, мыться под душем и ходить в туалет. Когда я говорю о слабости, то имею в виду физическую немощь – ее дух оставался сильным, как всегда. Я также помогал ей в плавательном бассейне, который находился рядом с нашим домом. Она медленно плавала взад-вперед, а я поддерживал ее.

Я выходил на улицы Монте-Карло и гулял там в одиночестве. У меня была ужасная депрессия, мне казалось, что никогда в жизни я не был так угнетен. Все сошлось воедино: болезнь и беспомощность Джун, тоска по парижской жизни и тот факт, что я впервые жил не в большом городе. Я внезапно оказался в незнакомом месте под названием Монте-Карло, которое не было ни городом, ни курортом. Это совершенно особое место, подобного которому нет в мире. В определенном отношении оно напоминало мне Сингапур в дни колониального владычества, но в сильно уменьшенном виде.

Когда Джун отдыхала, я садился в автобус и отправлялся в сад под названием «Маленькая Африка», расположенный возле знаменитого казино. Там я сидел на скамье и плакал.

Джун в нашей квартире в Монте-Карло после операции

Свой парижский автомобиль я продал, а в Сен-Тропе остался джип, по-прежнему стоявший возле нашего летнего дома в Рамателле. Я не хотел садиться за руль, поскольку был убежден, что непременно попаду в аварию, – совершенно не удавалось сосредоточиться. Мне больше не хотелось брать в руки камеру. В квартире я повсюду ходил за Джун, словно ручной пес. Она была моей крепостью. Вместо того чтобы быть сильным и ограждать ее от проблем, я ничего не делал, и весь груз ложился на ее плечи. Не знаю, как она выдержала это, поскольку моя депрессия все усиливалась. Когда ходил по магазинам за покупками, то едва смотрел по сторонам и играл в «русскую рулетку» с огромными грузовиками, возившими цемент, гравий и разные стройматериалы на многочисленные новостройки Монте-Карло. Грузовики выезжали с круговой транспортной развязки рядом с нашим домом.

Мне приходилось пересекать несколько улиц, чтобы добраться до той, где находился ближайший торговый центр Saint-Roman. Я называл ее La Rue Sans Joie, что значит «безрадостная улица». Даже если вы живете в Париже в шикарном районе, где-нибудь поблизости всегда есть такая La Rue Sans Joie. Эта безрадостная улица за нашим жилым домом была одной из самых унылых, которые я когда-либо видел. Разумеется, теперь, через двадцать лет, я привык к ней и она больше не угнетает меня. Теперь мне нравится Монте-Карло и моя жизнь здесь.

Фрагмент снимка, сделанного в Бордигере, 1983 г.

Но весной 1982 года я впал в такую глубокую депрессию, что в отчаянии позвонил своему другу, доктору Жану Даксу. Жан всегда приходил на помощь. Он мог в два счета вылечить простуду, чтобы я побыстрее вернулся к работе. Незримо, как ангел-хранитель, у которого всегда находилось что-нибудь особенное, чтобы поставить меня на ноги, все эти годы присутствовал рядом. Так или иначе, я сообщил ему, что со мной происходит, и он сказал: «Ладно, я пошлю тебе кое-что под названием «улучшитель настроения». Я был заинтригован, потому что раньше никогда не слышал об «улучшителях настроения».

Он сказал: «Ты должен принимать эти таблетки в течение пятнадцати дней. В первую неделю ты можешь впасть в еще более глубокую депрессию и тебе будет гораздо хуже, чем сейчас. Но, что бы ни случилось, не прекращай лечения, иначе все пойдет насмарку. Обещай мне, что будешь принимать таблетки в течение пятнадцати дней».

Я всегда слушался Жана, и его предсказания обычно сбывались. Действительно, в первую неделю мне стало гораздо хуже, но примерно через десять дней я ощутил постепенное улучшение, а через пятнадцать был практически в полном порядке. Я смотрел на мир совершенно иными глазами. Жан снова спас меня.

И опять я говорю только о себе, а не о Джун. Что ж, это в моем стиле. Во время очередного приступа депрессии я сказал ей: «Можешь выбросить все мои камеры; я больше никогда не буду фотографировать». Я говорил совершенно искренне. Я был уверен, что никогда не вернусь к нормальному состоянию и не возьму в руки камеру, не буду водить автомобиль.

Вскоре после курса «улучшителя настроения» мне пришлось отправиться в Милан по делу, не связанному с фотографией. Это было в конце весны, я сел в поезд, отбывавший из Монте-Карло. Я сидел у окна купе и смотрел в окно, пока поезд отъезжал от перрона и еще около двух часов неторопливо двигался вдоль побережья. Закат над Средиземным морем был прекрасен.

Световой день продолжался очень долго, и золотистый солнечный свет заливал пляжи и маленькие деревушки, через которые мы проезжали. Ровно через полчаса после отъезда из Монте-Карло мы остановились на станции Бордигера, и я сразу влюбился в это место.

Это был старый морской курорт начала века, настоящий бальнеологический санаторий, какие в те дни пользовались большой популярностью. Каким-то образом этот уютный маленький городок запал мне в душу. Когда я вернулся в Монте-Карло из Милана, то стал больше чувствовать себя дома, чем раньше. Вскоре из итальянского отделения Vogue поступило предложение сделать для них модные фотографии в любое удобное для меня время. Я взял камеры и поехал со своими фотомоделями в Бордигеру.

С тех пор прошло двадцать лет, а я по-прежнему живу здесь. Моя работа происходит главным образом в Монте-Карло и его окрестностях, окна моего кабинета смотрят на Средиземное море, и я не могу представить свою жизнь где-то еще.

Здесь я заканчиваю свой рассказ, потому что описание чужого успеха, большого или малого, просто не представляет интереса для читателей. В сущности, эта книга и повествует о моем пути к успеху.

Часть II: ФОТОГРАФИИ

Я со своей камерой Agfa Tengor Box

О МОЕЙ РАБОТЕ

Мое фотографическое снаряжение

С тех пор как я был подростком, в моей технике фотографирования изменилось немногое. В 1930-х годах я работал летом при дневном свете, а зимой фотографировал своих подружек с помощью двухсотваттной лампы заливающего света. Теперь я дорос до такой же лампы мощностью в пятьсот ватт. Я не пользуюсь стробоскопической лампой, редко работаю в студии и при необходимости арендую дополнительное оборудование и студийные помещения. Серия «Большие обнаженные фигуры», пожалуй, была единственной крупной работой, полностью выполненной в студии.

Мое снаряжение для съемок

Мое снаряжение для съемок

Мое снаряжение для съемок

Мои записные книжки

У меня короткая память, поэтому я держу записную книжку. Я записываю идеи для будущих съемок, памятные сцены из реальной жизни, основные идеи для книг и статей и очень короткие сценарии ближайших фотосеансов. Во время работы я заглядываю в записи, но, если на ходу подворачивается что-нибудь получше, я хватаюсь за это. Не следует забывать, что фотомодели, парикмахеры, стилисты и гримеры обходятся очень дорого. Когда я оказываюсь на улице со всеми этими людьми, то не могу полагаться на Господа, который пошлет мне внезапную искру вдохновения. Все мои съемки хорошо подготовлены заранее многодневными встречами и телефонными разговорами. Сама съемка происходит очень быстро. Обычно я снимаю одну-две катушки и никогда не пользуюсь электромеханической перемоткой. Хотя мои ставки нельзя назвать низкими, я умею снижать производственные затраты.

Страничка из моего блокнота

ВЫДЕРЖКИ ИЗ КНИГИ «МИР БЕЗ МУЖЧИН»

Париж, 1966

Недавно я отснял серию фотографий для английского журнала Queen в мезонине моей квартиры. Это крошечная комнатка с маленькими окнами, встроенная в угловую башню. У меня была идея показать женщину в этой комнате в то время, как снаружи, за окном, пролетает безумие современного мира. В небе проносятся истребители, взлетает ракета – одним словом, громы и молнии. Я договорился с главным художником Вилли Лэнделсом, что он впечатает эти кадры в мои снимки.

Когда макеты были закончены и лежали на столе у Вилли, в кабинет вошел Джослин Стивенс, владелец Queen, вернувшийся из отпуска с островов Карибского моря. Стивенс – колоритная личность, под его руководством Queen стал великим журналом. Вот какую сцену мне описали несколько дней спустя…

Джослин видит макеты на столе у Вилли, берет их, потом бросает на пол и кричит: «Что делают в редакции моего журнала эти мастурбирующие женщины, лежащие на полу, пока за окнами взрываются фаллические символы?» После этого он срывает со стены телефон и выбрасывает его в окно.

Две фотографии из серии, которую я снимал для Queen в мансарде моей квартиры в Париже, 1966 г.

Никогда нельзя предугадать, какую реакцию ваши фотографии могут вызвать в высших эшелонах редакции. Летом 1971 года я делал серию модных фотографий с животными для французского Vogue. В то время все отпечатки изготавливались и ретушировались в лаборатории журнала. На одном снимке была изображена фотомодель в обществе медведя. Десять лет спустя я достал этот негатив из архива и отпечатал его в своей лаборатории. Когда я увидел снимок, то очень удивился. На фотографии выявилась новая деталь: у медведя была хорошо заметная эрекция. Руководители Vogue сочли разумным воспользоваться правом цензуры и распорядились отретушировать снимок. Красивые женщины могут оказывать поразительное воздействие на животных: то же самое произошло, когда я фотографировал Лорен Хаттон в 1989 году с большим аллигатором во Флориде, а потом – когда я снимал, как знаменитая наездница из Лос-Анджелеса ласкает своего коня.

Медведь для Vogue

Манекены

Мое увлечение манекенами, куклами и т.д. началось в 1968 году, когда в английском Vogue была опубликована первая серия моих фотографий с манекенами. В этой серии моя любимая модель Уилли ван Рой стояла напротив женского манекена, одетого точно так же, как она, что создавало эффект двойника.

С помощью манекенов я мог создавать очень смелые реалистичные картины для французского Vogue, когда использование живых моделей было бы слишком рискованным.

Милан, Италия, 1968

Я обещал начальству Uomo Vogue приехать в Милан и сделать серию модных фотографий. Разумеется, в то время я не знал, что в Париже грянет «майская революция». Когда пришло время уезжать из Парижа, не было ни поездов, ни самолетов, ни иных транспортных средств, на которых можно покинуть город. Все остановилось, все днем и ночью были на улицах – молодые люди на баррикадах, или марширующие, или занимающиеся любовью, одетые в джинсы и кожаные куртки, с повязанными на лицо шарфами для защиты от слезоточивого газа. Казалось, на парижских улицах рождается новый стиль моды. По мере приближения даты отъезда я гадал, как мне удастся попасть в Милан. Я надеялся, что аэропорты откроются или поезда снова начнут ходить по расписанию, но этого не произошло. Единственным средством передвижения оставался автомобиль, но, из-за того что в город перестали завозить бензин, все заправочные станции были закрыты. В моем гараже стояло два автомобиля: маленький Austin и большой Bentley. В Bentley оставалось немного бензина, а остальное можно было слить из полного бака Austin. В последний момент мы с Джун решили, что единственный способ добраться до Милана – это сесть в Bentley и добраться до бельгийской границы, а потом купить бензин на другой стороне. Поездки в те дни были небезопасны, поскольку на улицах было полно демонстрантов. Однажды ночью я спустился в гараж и стал отсасывать бензин, чтобы перелить его по шлангу из Austin в топливный бак Bentley. Не будучи мастером этого дела, я наглотался бензина и почувствовал себя плохо. Впрочем, операция завершилась успешно, и примерно в три утра мы отправились в путь, загрузив в багажник камеры и остальное снаряжение. Приближаясь к границе, я с беспокойством поглядывал на бензиномер: все заправочные станции по дороге были закрыты и у нас не оставалось шансов добыть хотя бы каплю бензина. Когда мы подъехали к таможенному посту, стрелка дрожала на нуле, но, как только дорога пошла по бельгийской территории, я увидел неоновую вывеску автозаправки. Мы дотянули на последних каплях бензина и смогли заправиться.

«Двойники» для английского Vogue, 1968 г.

В Милане я решил сделать снимки на фоне большого нефтеперегонного завода. Эта серия отражала настроения, царившие во Франции, – осажденные заводы и толпы молодых рабочих, которые я видел на фотографиях в парижских газетах. «История О», 1969 Я впервые прочитал «Историю О» (Histoire d’O) в начале 1960-х годов, когда нашел редкий экземпляр в букинистической лавке на берегу Сены. Продажа этой книги запрещена в большинстве стран из-за подробных описаний сцен садизма и мазохизма. Она оказала сильное влияние на мой стиль в модной фотографии, как и книги Артура Шницлера и Стефана Цвейга.

Uomo Vogue, Милан, 1968 г.

Фотографии, навеянные «Историей О». Париж, 1976 г.

Ланцароте, 1970

Мы прибыли на этот черный вулканический остров для съемок нового каталога. Как обычно для таких курортных мест, в гостинице было полно туристов, но в первый вечер, когда мы зашли в столовую, увидели за одним из столиков двоих мужчин и женщину, которые определенно не имели отношения к отдыхающим. Во время ужина один из мужчин не сводил глаз с моей фотомодели. Она явно заинтересовала его. Немного позже, в баре, эти трое подошли к нам и познакомились. Один оказался французским режиссером, другой – венгерским сценаристом, а женщина была его женой. Они готовились к съемкам фильма, которые по сценарию должны были происходить на острове.

«М», моя любимая модель в 1960-е и 1970-е годы

Шли дни, и интерес сценариста к моей модели только увеличивался. Его жена, казалось, ничего не имела против, и они старались при любой возможности держаться поближе к нам. Поскольку однообразная работа мне быстро наскучивает, я решил их подразнить. Каждый вечер перед ужином я лично одевал свою модель. Я тщательно выбирал одежду, чтобы она с каждым днем выглядела все более дерзкой и рискованной; то, что не мог найти среди одежды, привезенной нами для фотосъемок, я занимал в соседнем бутике. Ее юбки становились все короче, вырез был все более откровенным. Возбуждение сценариста росло, и я все больше увлекался экспериментом. Согласно моим указаниям, поведение девушки не менялось: она оставалась невозмутимой, но не равнодушной к своему ухажеру.

В последний вечер перед отъездом мы ужинали вместе. Фотомодель выглядела неотразимо, сценарист пожирал ее глазами, а его жена внимательно, но спокойно наблюдала за происходящим. Я не мог дождаться результата моего эксперимента. Моду можно считать поверхностным увлечением, но при правильном использовании она бывает очень эффективна. Вскоре после ужина я лег спать.

На следующее утро мы ждали нашу модель на аэродроме. Девушка появилась за три минуты до вылета. Она выглядела абсолютно опустошенной и потом сказала мне, что у нее никогда еще не было такой ночи: ни секунды сна!

Рим, 1970

Некоторые снимки в ежедневных газетах оказывали на меня вдохновляющее воздействие. Иногда я вырезал их и подолгу хранил, время от времени к ним возвращаясь. После всех интеллектуальных дискуссий о фотографии, развернувшихся в последние годы, многие фотографы так долго размышляют и колеблются, прежде чем сделать снимок, что им нужна чуть ли не целая вечность, чтобы нажать на затвор. Это нечто вроде творческого ступора: возможно, настанет день, когда настоящие фотографы останутся только в прессе, а все остальные будут лишь философствовать.

С тех пор как я посмотрел фильм «Сладкая жизнь», меня очень интересовал феномен папарацци, совершенно нового племени газетных фотографов. Именно поэтому я сейчас нахожусь в Риме, где их только и можно найти. (Разумеется, впоследствии они распространились по всему миру. – Прим. авт. ) Я попросил сотрудников журнала Linea Italiana организовать встречу с несколькими папарацци. Я собирался нанять их для позирования рядом с моей моделью, причем мне нужны были настоящие мастера своего дела. Встреча с «главным» была назначена в кафе Greco, где находится их штаб-квартира.

В 17.00 я сижу в баре и пью кофе вместе с этим человеком. Перед его чашкой лежит пачка сигарет. Он говорит мне: «Видите того мужчину на другом конце стойки? Это высокопоставленный чиновник Министерства внутренних дел. Он участник крупного политического скандала. Я долго старался подловить его и вот добился своего».

В пачке сигарет находилась крошечная фотокамера, и он вел съемку все время, пока мы пили кофе. Это произвело на меня сильное впечатление. Он объяснил мне, что папарацци всегда работают по двое. Они ждут перед рестораном, где обедает какая-нибудь знаменитость. Потом, когда человек выходит из ресторана, один из фотографов создает заминку. Он задевает человека, иногда ощутимо толкает его; тот сердится и защищает свою спутницу, которая, как правило, тоже известна в высшем свете. Тогда первый папарацци отскакивает в сторону, чтобы освободить кадр для своего партнера, который быстро делает снимки со вспышкой. Дьявольски искусная и эффективная техника.

Большинство этих молодых мужчин с камерами не имеют никакого опыта фотографии. Это провинциальные парни, приехавшие в Рим на заработки. Начальник выдает им камеры и знакомит с основными навыками (при ночной работе со вспышкой экспозиция никогда не меняется, в дневное время всегда используется небольшая вспышка – технически простые приемы, вполне подходящие для требований определенных газет и журналов). Существует разветвленная система информирования, кто из знаменитостей появится или встречается с кем-то и в каком месте; часто это бывают люди, которые не хотят, чтобы их видели вместе на публике.

Папарацци в Риме, 1970 г.

(В наши дни искусство папарацци стало необыкновенно изощренным. Думаю, что серия тайных цветных фотографий обнаженной Джеки (Жаклин) Онассис, сделанная на острове Скорпиос, является величайшей фотографической «спецоперацией» последнего десятилетия. Эта задача требовала большого технического мастерства, и до сих пор никто не знает, как на самом деле были получены эти снимки. – Прим. авт. ) Меня познакомили с парнями, которым предстояло позировать в роли папарацци вместе с моей моделью. Мы обговорили расценки на три дня съемок. Я сказал им, что они должны вести себя точно так же, как при встрече со знаменитостью: агрессивно и безжалостно. Между тем я буду делать очень быстрые снимки и запечатлевать сцены по мере того, как они будут создавать их.

Папарацци в Риме, 1970 г.

После второго дня съемок один из папарацци подошел ко мне и сказал, что двое его коллег зарядили свои камеры и тайно снимали меня и мою модель. Они выяснили, сколько мне платят за фотографии, и подготовили собственное «разоблачение», которое заранее продали в один из местных таблоидов. Понадобилась вся сила убеждения моего итальянского друга вкупе с огромной взяткой, чтобы вернуть эти пленки. В конце третьего дня съемок моя модель была абсолютно подавлена и близка к истерике из-за постоянных толчков, пробежек и хамского обращения, которые ей пришлось вытерпеть. Рим, 1971 За три дня до отъезда в Рим из Парижа я увидел в фотожурнале рекламу нового интересного приспособления: кольцевой вспышки, которая крепится на объектив камеры. Это устройство дает мягкое и ровное освещение, совершенно лишенное теней. Я слышал, что оно в течение некоторого времени использовалось в медицинской фотографии, но лишь для съемки очень крупных планов, так как его мощность была чрезвычайно мала. Теперь эту электронную вспышку усовершенствовали до такой степени, что можно было делать снимки с расстояния в три-четыре метра, что является необходимым минимумом для работы с фотомоделями. Много лет назад Коффин, модный фотограф из США, соорудил первую кольцевую вспышку – громоздкую и тяжелую конструкцию из дерева и металла диаметром около метра, на которой помещалось примерно десяток обычных фотоламп заливающего света. Камера располагалась непосредственно за кольцевой вспышкой, так что объектив был окружен лампами. Качество освещения было выше всяких похвал; недостаток заключался в огромном количестве тепла, так как суммарная мощность ламп превышала пять тысяч ватт, и в том, что тяжелую вспышку было трудно перемещать с места на место.

Съемки одежды от Валентино в длинном темном тоннеле, 1971 г.

По пути в аэропорт я остановился возле фотомагазина и купил одну из чудесных новинок. В тот же день в Риме я фотографировал вечерние платья из коллекции высокой моды; дело происходило в длинном и темном тоннеле, при удушливой жаре.

Когда я получил отпечатки, то испытал настоящее потрясение. Освещение было замечательным, и девушка выглядела прекрасно, но, к моему ужасу, ее глаза испускали красное сияние, как у огромной летучей мыши или вампира. Я тупо рассматривал фотографии. Как такое могло случиться? Должно быть, это из-за моей новой вспышки. Что мне делать? Такой результат моих скоропалительных решений, принятых в последний момент, поставил меня в ужасное положение, – не оставалось времени на пересъемку и фотографии должны были в кратчайшие сроки отправиться в типографию. Я внимательно изучил пленку. Может быть, это не так плохо и даже эффектно? Я решил показать снимки редактору. Сначала она была ошеломлена, потом долго рассматривала фотографии и сказала: «Хорошо, это пойдет в печать. Мне они нравятся». После этого эпизода в Риме я сделал еще много снимков с эффектом «красных глаз», пока мне это не надоело. Потом я нашел способ, позволяющий избавиться от этого эффекта, оказавшийся гораздо более сложным, чем мое первоначальное «открытие».

Париж, 1972 В последнее время среди молодых модных фотографов появилось новое веяние: многие из них живут со своей любимой моделью и фотографируют только ее. Они ревниво охраняют модель и не позволяют другим фотографам пользоваться ее услугами. В редакциях журналов поощряют такую практику, так как она приводит к уменьшению издержек, когда группа отправляется на съемки: можно не платить за лишний номер в гостинице.

«Машина Ньютона», 1972 г.

Часто модели гораздо лучше знают свою работу, чем их любовники-фотографы, что заметно на фотографиях. Последние просто технологичные, и единственное, что в них живо проступает, – личность натурщицы. Это навело меня на интересную мысль. Я сконструировал устройство, прикрепленное к камере с электромеханическим приводом. В устройстве есть часовой механизм, который может регулировать сама натурщица. Модель решает, как она хочет работать, быстро или медленно. Рядом с камерой установлено зеркало, так что ей виден любой вариант позы. Мой волшебный аппарат соединен со стробоскопической лампой. Перед каждой экспозицией звенит звонок и мигает предупредительный сигнал; все это сделано для того, чтобы девушка не расслаблялась и сосредоточивалась на съемке.

Я убедил французский Vogue разрешить мне провести сеанс съемки с помощью этого аппарата и тщательно объяснил его устройство натурщицам. Я сказал: «Вы сами можете управлять ходом съемок; вы будете решать, когда нужно снимать, но вся ответственность лежит на вас». Разумеется, освещение было настроено заранее, а на полу начертили крест, обозначавший положение модели. Девушки были совершенно одни в студии и звали ассистента лишь для того, чтобы поменять пленку в фотокамере. К концу дня они выбились из сил; груз ответственности заставил их понервничать. Фотографии получились не блестящие, но вполне приемлемого качества.

Я повторил такой же сеанс для журнала Elle с гораздо большим успехом. На этот раз я посоветовал девушкам представить, что они позируют для своего любимого фотографа, и делать снимки в его стиле. В результате вышло шесть отличных цветных страниц для журнала. Подпись под фотографиями гласила: «La Machine de Newton».

Лос-Анджелес, 1972

Я приехал сюда по заданию американского Vogue, и у меня неожиданно появилось немного свободного времени. С тех пор как мне довелось увидеть актрису Джейн Расселл в фильме Говарда Хьюза «Вне закона», я был безумно влюблен в нее. Я узнал, что она живет где-то поблизости, поэтому предложил редактору устроить для нее фальшивый сеанс фотосъемки якобы для журнала – в общем, маленькая невинная ложь. Я получил согласие.

Мы прибыли в ее апартаменты точно вовремя: парикмахер, гример, редактор, ассистент и я. Дверь открыла дама, которую я сразу же принял за Джейн Расселл. Я обратился к ней по имени и услышал, что ошибаюсь. Я часто сталкиваюсь с такой проблемой, когда вдруг не могу вспомнить известное имя или узнать знакомое лицо. Возникла очень неловкая ситуация, но эта женщина действительно была похожа на нее. Нам сообщили, что мы пришли не вовремя: на самом деле сеанс был назначен на завтра. Оказывается, я так волновался, что перепутал дни. Но тут по лестнице спустилась мисс Расселл и очень любезно предложила позировать для меня сегодня, несмотря на мою ошибку.

Джейн Расселл в Лос-Анджелесе, 1972 г.

Разумеется, я выбрал для фотографирования ее спальню. Нас провели в будуар, где мы стали готовиться к сеансу. Когда дело дошло до выбора одежды и ювелирных украшений, она открыла ящики большого комода. Я стоял рядом и видел, что находится внутри. К своему восхищению, я увидел в одном из ящиков изумительную коллекцию разных лифчиков с чашечками с проволочной вставкой.

В спальне были две огромные испанские кровати. Я попросил ее позировать на одной из них, пока я буду перескакивать с другой кровати на стул и обратно, чтобы найти подходящий угол съемки. Стояла невероятная жара, а в комнате не было кондиционера. Моя футболка прилипла к телу, пот заливал глаза и очки, я с трудом мог навести резкость и так нервничал, что камера дрожала в руках. Джейн Расселл величественно позировала на кровати; она выглядела прекрасной, спокойной и собранной, посылая мне чарующие улыбки. Я делал глупейшие комплименты, восхищаясь ее внешностью. Время от времени она странно поглядывала в мою сторону. Видимо, она обнаружила, что пустила в свою спальню безумца.

Всего я отснял три катушки пленки. Все кадры, за исключением двух или трех, были не в фокусе или получились смазанными из-за движения камеры.

С тех пор я фотографировал многих кинозвезд, часто по заказу редакторов модных журналов. Много раз я гадал, почему фотографии моды в исполнении известных актрис часто оказываются неудачными. Иногда они оказываются слишком низкорослыми, чтобы носить платья, предназначенные для высоких фотомоделей, и психологически неготовыми к долгим часам позирования перед неподвижной камерой. Звезды не испытывают желания тратить свое время на подобные мероприятия, результаты которых чаще всего сомнительны, а в итоге страдает вся индустрия моды.

Ханна Шигулла в Мюнхене, 1980 г.

Некоторые звезды слишком интеллектуальны. Они надевают платья, а когда я прошу их позировать на необычном фоне, соответствующем моему замыслу, спрашивают: «Какую роль я должна играть? Кем мне полагается быть?» Разумеется, у меня нет ответа на такой вопрос, ведь я не кинорежиссер. В фотографии для журналов мод редко присутствует логика: каждая из них представляет собой застывший момент без начала и конца. Но есть и счастливые исключения – кинозвезды, которые любят менять одежду, любят фотографироваться и не устают перед камерой. Шарлотта Рэмплинг, Катрин Денев, Анук Эме, Сигурни Уивер, Софи Лорен и Ракель Уэлч относятся к этой категории.

Мне всегда бывает очень приятно нацелить объектив своей фотокамеры на красивую актрису. Понадобилось много времени, чтобы убедить Настасью Кински провести со мной сеанс съемки, но когда она дала согласие, то без устали работала в течение двух дней, с утра до ночи. Ханна Шигулла – очаровательная женщина, которая любит фотографироваться, хотя иногда становится нетерпеливой и непредсказуемой. В 1980 году я сделал серию ее фотографий в роли Лили Марлен для немецкого Vogue. Представляя снимки редакторам, я установил диапроектор в их мюнхенском офисе. После просмотра наступила мертвая тишина. Никто из редакторов не проронил ни слова; они выглядели ошеломленными. Я находился в недоумении. Фотографии вышли хорошие, Ханна выглядела великолепно – с технической точки зрения не было никаких проблем. Я обвел взглядом комнату. Тут главный редактор нарушила молчание и пробормотала: «Волосы под мышками!» Во время съемки Ханна закинула руки за голову, и я сразу же влюбился в ее волосы под мышками. Я настоял на том, чтобы она держала руки за головой, так что волосы стали важной притягивающей деталью моих фотографий. Разумеется, в мире Vogue нет места для такой неэстетичной вещи, как волосы под мышками.

Париж, 1974 Сейчас поздняя ночь, и я фотографирую Пляс дю Палас Бурбон, на которой находится здание главной студии Vogue. Зачем принимать жизнь близко к сердцу, если прямо за порогом есть такая чудесная маленькая площадь? Как и многие другие места, по ночам она обладает особым очарованием. Я люблю фотографировать ночью. Во время поездок, когда мне встречаются своеобразные места, которые кажутся скучными и невыразительными, я фотографирую их по ночам. Ночью все становится более таинственным, и любое уродство скрывается во тьме. Свою первую пленку я снимал в берлинской подземке в возрасте двенадцати лет. Я не помню, почему я так поступил; разумеется, пленка оказалась испорченной. Но вскоре я узнал, что ночные съемки вполне возможны. В темное время суток бывает гораздо светлее, чем можно ожидать, – так светло, что существует большая опасность передержки при съемке. Фотографии Брассаи были для меня мощным источником вдохновения: он мастер ночного освещения, парижских улиц, городских ландшафтов и интерьеров борделей. Кроме того, на меня оказали большое влияние снимки д-ра Саломона, сделанные во время посольских приемов и на дипломатических встречах.

На Пляс дю Палас Бурбон в Париже, 1974 г.

«Вилла д’Эстэ», озеро Комо

Весной 1975 года я отправился на «Виллу д’Эстэ» на озере Комо. Журнал Ralit, очень престижное французское издание, дал мне задание сделать фоторепортаж об этой знаменитой роскошной гостинице. Я взял с собой двух красивых девушек, одна из которых была дочерью французского газетного магната, а другая талантливой фотомоделью. Они очень хорошо поладили друг с другом и в совершенстве овладели ролями, которые я для них предназначил. Я решил сделать две серии фотографий: одну для журнала, а другую для личного архива. Эта серия вошла в мою первую книгу «Белые женщины». В 1976 году, после публикации книги, она попала в руки директора «Виллы д’Эстэ» Жан-Марка Дролера, и меня навсегда объявили persona non grata. Однако через несколько лет он смягчился, пригласил меня к себе и задал чудесный банкет для меня и моих моделей. Примерно то же самое произошло с моей второй книгой «Бессонные ночи» в 1978 году: серия снимков для этой книги была сделана в гостинице Raphael в Париже. Сначала мне тоже запретили появляться в этом замечательном отеле, но спустя долгое время я получил милосердное прощение.

«Вилла д’Эстэ», вариант для Ralit, 1975 г.

«Вилла д’Эстэ», вариант Хельмута Ньютона, 1975 г.

«Вилла д’Эстэ», Комо, вариант для Ralit, 1975 г.

«Вилла д’Эстэ», Комо, вариант Хельмута Ньютона, 1975 г.

Замок Арканжюс, 1975

Сейчас я нахожусь в этом волшебном замке, расположенном в нескольких километрах от Биаррица. Граф Гай д’Арканжюс пригласил меня сделать серию фотографий для французского Vogue и для моей первой книги. Как всегда, я мучительно обдумывал выбор фотомодели. Для меня это самый важный элемент моих фотографий. За сутки до отъезда в мою парижскую студию пришла девушка, которую прислало модельное агентство. На мой взгляд, она была немного низковата – примерно пять футов семь дюймов. Она начинающая, у нее нет снимков для показа, нет никакого опыта, но что-то в ее лице завораживает меня. Я не могу этого объяснить. Тяжеловатое тело, но замечательное лицо с искрой разума в глазах (такое случается редко, но обычно в этом нет необходимости). Так или иначе, я мгновенно понял, что именно она мне нужна. Конечно, это ужасный риск: пять дней напряженной работы с начинающей моделью. Но я и раньше шел на такой риск. Иногда мне приходилось жалеть об этом, но чаще всего моя интуиция оказывалась оправданной.

Для меня вдохновение на съемках обеспечивает точный расчет времени, когда нужная девушка оказывается на месте в нужный момент. Я никогда не стараюсь угодить публике, иначе не стал бы заниматься фотографией. Нет, я прежде всего хочу угодить себе. Задолго до того как публика захотела увидеть пухлую фотомодель с явно избыточным весом, я просил и умолял редакторов модных журналов распарывать спинки платьев, чтобы эти красавицы могли втискиваться в них. Понадобилось два года, чтобы в других журналах стали говорить о красоте «больших», тяжеловесных девушек.

Шато Арканжюс, 1975 г.

Меня часто просят рассказать о своем видении женского совершенства, но это невозможно. Я узнаю, что девушка красива, когда вижу ее. Это похоже на открытие новой, неизвестной территории, которую я могу исследовать. Мой идеал женской красоты со временем подвергся резким изменениям. В шестидесятые годы моей любимой моделью была высокая белокурая немка. Я работал с ней в течение долгого времени. Она была худой, с угловатыми чертами лица, но излучала странную чувственность не только на фотографиях, но и в реальной жизни. Мужчины были совершенно зачарованы ею и сразу же следовали за ней, чувствуя ее сексуальность. Для меня это не имеет логического объяснения; я не знаю, почему одна девушка «соблазняет» мою камеру, а другая нет. Herms, 1976

В 1976 году я решил представить читателям Vogue бутик Herms на рю Фобур-Сент-Оноре как самый дорогой и роскошный секс-шоп в мире. В его стеклянных витринах всегда была выставлена богатая коллекция шпор, плеток, седел и кожаных изделий. Продавщицы были одеты как строгие учительницы и ходили в запахивающихся юбках из серой фланели и плотных блузках, закрытых до шеи, с брошкой в виде конского хлыстика, приколотой на груди. Увидев снимки на страницах Vogue, главный управляющий Herms Робер Дюма слег с сильным недомоганием, но потом, к счастью, оправился. Впоследствии фотография женщины с седлом на спине была опубликована как иллюстрация к эссе «О декадентстве» в журнале Time.

Эрих фон Штрогейм, 1978 Эрих фон Штрогейм всегда был одним из моих героев. Вдохновленный его ролью немецкого коменданта в фильме Ренуара «Великая иллюзия» и игрой в пьесе Дюрренматта «Визит старой дамы», я приступил к созданию новой серии фотографий, изображавшей женщин в гипсе, хирургических корсетах и шейных фиксаторах. Это было в 1978 году.

«Седло I», 1976 г.

Сен-Тропе, 1978 Как и в последние пятнадцать лет, мы с Джун проводим начало лета в нашем доме в Рамателле. На этот раз я прямо здесь буду заниматься созданием фоторепортажа о готовой одежде для журнала Stern. Мне сказали, что вся одежда будет черной и очень роскошной – элегантные вечерние платья и платья для коктейлей. В течение многих лет я наблюдал за толпами отдыхающих на пляжах Сен-Тропе. Для вуайериста вроде меня в мире нет более интересного места. Здесь, на Пляж де ла Вуаль Руж, в 1969 году девушки впервые публично снимали лифчики. Здесь с вертолетов жандармерии на нудистов, загоравших на общественных пляжах, распыляли несмываемую краску, чтобы потом можно было найти и оштрафовать их. У каждого пляжа имелись постоянные клиенты: снобы и богачи, бедняки и проститутки, холостяки и семьи с детьми. Это жители Марселя и Парижа, туристы из Лос-Анджелеса и Дюссельдорфа. Я хорошо знаком с местной жизнью и обычаями, поэтому решил снимать здесь для Stern. Довольно часто бывает так, что места, которые я знаю лучше всего, более таинственны для меня, чем неизвестные или экзотические территории. И вот изящные модели, с ног до головы одетые в черное – в черных шляпках с вуалями, черных чулках, черных туфлях на высоком каблуке и черных перчатках, – невозмутимо позируют среди полуобнаженных мужчин и женщин, загорающих на пляже.

Cерия фотографий, навеянная Эрихом фон Штрогеймом в роли немецкого коменданта в фильме «Великая иллюзия»

Париж, 1978

Я стою на мосту Александра III. Сейчас пять часов вечера, но уже совсем темно, очень холодно и моросит дождь. Время для съемок коллекции высокой моды. Вот уже двадцать четыре года я фотографирую тонкие ткани и воздушные платья в совершенно невозможной обстановке. Я знаю, что всегда могу снимать это в студии, но когда вижу там белый бумажный фон, то захожу в тупик и не знаю, что придумать. На этот раз я решил сделать фотографии для французского Vogue на манекенах: уменя не поднимается рука вытаскивать живых моделей на улицу в такую погоду. Тем более я не стал бы заставлять девушку стоять на перилах моста в рискованном положении на пронизывающем ветру. Мы все жмемся друг к другу в съемочном фургоне и ждем, пока ветер немного утихнет.

Фотография для журнала Stern, Сен-Тропе

Мы начинаем одевать манекены. Это работа для специалистов. У меня есть настоящая волшебница из Au Printemps, которая умеет придавать манекенам замечательные живые позы с помощью картона и скатанных газет. Одна из главных задач состоит в том, чтобы манекены выглядели как можно более реальными.

Игра с манекенами необыкновенно увлекательна. Каждый из них обладает собственной личностью. Я часто даю им имена. Вот эта очень эротична, с покорным выражением лица. Я называю ее Жоржеттой, на фотографиях она всегда выходит замечательно. Другую зовут La Conne, что значит «идиотка». Как бы я ее ни поворачивал, у нее всегда необыкновенно тупой вид. С ней ничего нельзя поделать, поэтому я решаю избавиться от нее. К счастью, у меня в запасе есть пять других красавиц, а также десять разных пар рук и ног, сложенных в фургоне.

Одну из них наконец одевают. Мы ставим ее на перила моста, привязываем веревками и проволокой, чтобы она не упала в Сену, если ветер снова усилится. Веревки должны быть незаметными. Это цветные фотографии, и ретушировать их будет слишком дорого. Кроме того, во время съемок модной коллекции нет времени для таких трюков: макет журнала должен быть в типографии уже через три дня. Чрезвычайно трудно работать с этими манекенами, и я клянусь больше никогда не делать этого.

На мосту Александра III в Париже, 1978 г.

Моя обнаженная модель, прикованная к парижской железной ограде, – на самом деле шестифутовый манекен

Разумеется, полгода спустя я все забыл и поддался новым соблазнам. На этот раз поступила коллекция манекенов, которую я видел в каталоге Адели Рутштейн, лондонского поставщика магазинного реквизита. Куклы были не изможденными девицами, какие являются излюбленной продукцией большинства изготовителей, а массивными шестифутовыми бабищами с большой грудью и широкими бедрами. Спустя короткое время я нахожу тему для серии снимков с этими манекенами: обнаженные, они будут прикованы цепями к уличным фонарям и красивым железным оградам с видами Парижа на заднем плане. Съемки будут проводиться ночью, на цветную пленку. Кроме того, у Джун есть замечательная идея: парикмахер наклеит им волосы на лобке и под мышками. Париж, 1979 Эта идея вертелась у меня в голове в течение некоторого времени: фотографировать пары, где мужчину будет изображать женщина, наряженная мужчиной. Иллюзия должна быть совершенной, чтобы вводить зрителя в заблуждение. Такая двусмысленность пленяла меня, поэтому я поделился своей идеей с Каржере, главным художником французского Vogue, и она ему понравилась.