Пепел и страховой бес Чубаха Игорь

Напротив Пепла, в стене разрушенного кирпичного дома, им же была продавлена амбразура, около стены по всем правилам вырыт скромный окопчик. С этим укрытием Пепел провозился всю ночь, стараясь не громыхнуть лопатой с пожарного щита о неглубоко проложенные в земле трубы, и не брякнуть об осколки кирпича в культурном слое. Далее предполагалась тотальная импровизация, в идеале планировалось захватить таинственного близнеца живьем и выпытать, где парится умыкнутая молодежь. Программой-минимум предусматривалось лишить двойника одного из козырей. Сергей во избежание неприятностей вынул аккумулятор из новой мобилы [20], сцепил руки, хрустнул пальцами и приготовился зевнуть. Зевок обещал быть долгим и сладким.

Выкусывающая репьи под аркой, ведущей в предыдущий двор, серьезная рыжая дворняга вдруг вскочила на ноги, вытянула голову, замерла, и остервенело, угрожающе, но в то же время опасливо залаяла, приглашая своих товарок составить компанию. Зевок застрял у Пепла в горле. Сколько бездомных шавок, кормящихся в автопарке и котельной, обитало в этих двух дворах? Десяток, не меньше. И все они завели собачью хоровую с энтузиазмом электрической зубной щетки. Мерзкий холодок пробежал по спине Пепла, и он обозлился на силу привычки, не дающую забыть о проведенных на зоне годах, о сторожевых собаках, о предупредительном лае. Так, как эти, зоновские церберы на памяти Пепла лаяли всего однажды, наводя дрожь на ворочающихся по нарам зэков. А следующим утром по зоне прошел шумок, что одного ботаника, погоревшего на краже цистерны спирта, дернуло ускорить освобождение, но он был успешно возвращен в место пребывания. При этом все, что от интеллигента осталось, можно было смести совочком аккурат в коробку из-под обуви.

Усилием воли Пепел остановил мандраж. А тем временем из-за угла выдвинулалась бандитская морда кавказской овчарки бродячего вида. Опасная псина, хапнет – и ладони как не бывало, таких вообще-то отстреливают. Местные псы приняли боевые стойки. За кавказцем показался немец. «А если всего-навсего собачий передел?», предположил Пепел, прикидывая, на руку ли ему приключившийся фон. Краем глаза, не высовываясь в окно, он увидел, как вслед за двумя овчарками во двор подтянулись еще несколько разномастных псин. Залетные псы перли вперед, местные шавки пятились. Стоп. Слишком слаженно действовали собаки.

Пепел знал, что по вертухайскому уставу группа преследования следует на расстоянии шагов двадцати от служебной собаки. Значит, двойник уже здесь. Особо не выпячиваясь, Пепел продолжал смотреть в окно. Засек среди пришлых псов и знакомого свинорылого бультерьера. Радоваться, что двойник попался на удочку, клюнув на инициированный мобильник, было уже не рано, а поздно. Эскорт двойника оказался полностью укомплектован: пятеро собак и люди: один, два, три… Да откуда столько их?!

Ожогов отпрянул к стенке, плотно прижав к корпусу локти и кисти. Одного из спутников – азартно прихлопывающего о кулак Серегиным тапочком с непроведанной квартиры – Пепел узнал даже издалека: амбал, соблазнявший по дешевке довезти с вокзала до дома. Ясен перец, тапочек – для науськивания. «Граждане, пользуйтесь дезодорантами для ног» – с кислой улыбкой подумал Ожогов.

Шоферы таксопарка лаялись не хуже псов:

– А ты раззуй глаза, когда пасть открываешь! Сколько у тебя ДТП и сколько у меня!?

– Жри почаще чеснок, чтобы изо рта не воняло гнилыми зубами!

– А я тебе!..

– А чтоб ты!..

Местная свора, поджав хвосты, рассосалась без драки. Пришлые собаки водили носами и скалили клыки по обследуемому коридору направо и налево. В пользу Пепла играло время суток – днем собаки чаще ошибаются, и все глушащий запах бензина. Кстати, для такой площадки, чтобы найти человека, достаточно одного четвероногого друга с хорошим нюхом, а зверюшек – пятеро, для зондер-команды это не только ищейки, но и боевые единицы. Одна из собак, судя по тембру – немец, громко залаяла. Пепел замер, но нет, гоп-компания двинула в другую сторону, к таксопарку.

В старом добром Пепловом сотовике был установлен марш из фильма «Трюкач», и сейчас сквозь гвалт шоферов Сергей вдруг расслышал знакомые ноты. Понятненько, чтобы вычленить преследуемого в шоферской толпе псы-рыцари брякнули ему на номер.

Теперь Сергей не видел прибывших на шоферский дележ бойцов, зато таксеры могли наблюдать явление во всей красе. Почему так – загадка, но таксерские взгляды прежде всего застревали на фигуре остановившегося особняком блондина в солнцезащитных очках. И от отражающихся в этих очках солнечных лучей у всех в глазах будто бы рябило, и глаза поневоле опускались к асфальту.

Он, Чеслав Баржицкий, должен был взять человека, под которого маскировался, сразу по возвращении того в Петербург. Взять – коль уж Ожогов вернулся из-за экватора в свой сопливый город раньше предполагаемого срока – и держать на частной хате под героиновым наркозом до конца операции. Но, пся крев, в пиковый момент Московский проспект перекрыли ради кортежа правительственной шишки, и к вокзалу успел только один из людей Баржицкого-Терминатора. Проводить захват урки в одиночку наемник Чеслава не рискнул.

Разумеется, техникой их обеспечили по высшему разряду, и выловить в милицейском эфире наводку, что «Пежо» ускользнувшего быдла обнаружено у дешевого казино, не составило труда. Но опять Терминатор опоздал. Чеслав уже стал наспех разрабатывать план налета на милицейский отдел, надеясь закрасить эксцесс под побег Ожогова, но когда в дело вписался Эсер, пан бывший поляк отыграл назад. Чеслав перестал верить, что неудачи его команды случайны. За Пепла играла какая-то сила. Какая – сейчас выясним.

Спрятанный телефон продолжал трезвонить марш на весь двор. И тут же к нему присоединился хор по меньшей мере двадцати трубок: Моцарт, «Оттован», Элла Фитцджеральд…

– Алло, какой Вася?..

– Слушаю? Сам ты – Институт гигиены труда!

– Алло? Разуй глаза, когда номер набираешь!

Под этот разностилевой аккомпанемент Пепел подобрал с земляного пола крышку от консервной банки. Высовываться – дурь, а глянуть надо. Держа жестянку на расстоянии локтя, напротив плеч – хорошо, матовая, не блестит, блика не будет видно – постарался поймать размытое изображение в импровизированном зеркале заднего вида. Речи не могло быть, чтобы рассмотреть лица, но двойник легко узнавался по черному плащу, осанистой спине и дислокации – относительно всей компании он держался чуть поодаль, но впереди, являя собой определенного лидера.

Знакомый Ожогову гоблин нашел «Волгу», откуда лился забойный марш из «Трюкача». Коллега бугая, удерживая за ошейник махонького белесого бультерьера, отрапортовал:

– Нет его здесь! Надо вокруг искать.

– Шиш тебе! Моя будет! Я восемь лет на развалюхе ишачу! – кургузый шофер решил, что это его шустрый конкурент привлек братков, и решил биться насмерть.

– Щас! – конкурент кургузого пришел к аналогичным выводам.

Терминатор вытянул из-под плаща девятимиллиметровый американский «Kahr K9» и пальнул в воздух. Таксеры притихли. Несмотря на разыгравшиеся мобилы, стало значительно тише.

– Очистить двор.

– Леший с тобой, забирай, – отчаянно выкрикнул один из водил, – она моей жизни не стоит.

Подручные надвинулись на шоферню, шоферня отступила. Подручные еще надвинулись, шоферня опять отступила, соблюдая тягостное молчание. Еще два шага вперед одних и три шага назад вторых. В итоге шоферская братия оказалась втиснута в мрачный ремонтный цех. Ворота снаружи подперли ржавой трубой.

Двойник обвел двор хозяйским взглядом, мимолетом отметил спасающуюся бегством кошку, впрочем, его собаки на нее не кинутся – спецы, и неожиданно позвал:

– Пепел! Отзовись, меня зовут Терминатор!

Напряженный гул из шоферской тюрьмы в союзе с непрекращающимся мобильным звоном перекрывал голос Терминатора. Но Пепел услышал. «Ага, вот как? Значит, Терминатор, – мысленно присвистнул Ожегов, – не много ли берешь на себя таким погонялом?».

– Сергей, – продолжил Терминатор, – что за игры? Выйдешь – поговорим. Может, уйдешь живым. Нет – догадайся с трех раз.

Терминатор стоял ближе, чем думал сам. Пепел затаил дыхание. Стоит засопеть – собаки услышат, у них слух в шесть раз острее человеческого. И приборчику, красующемуся у одного из торпед на поясе, Сергей позавидовал, пока только слышал о таких. Это не обыденный подавитель сотовой связи, все гораздо серьезней. Машинка перехватывает и перебрасывает на сектор уйму посторонних звонков, запирая связь наглухо. Пленным шоферам на волю весточку не подать, отбрыкавшись от одного входящего, каждая моюбила получает три следующих, а на станции оператора все в ажуре.

– Не хочешь? Ты свой выбор сделал.

В жестянке стало отражаться, как Терминатор указывал на крыши, на огромный гараж, на разрушенный дом, называя своих по именам: Влад, Макс, Алекс, Хонбо…

Надо же, и узкоглазый среди них есть. Блин, Терминатор вдруг исчез из зоны видимости.

За всего-ничего дней внеплановой возни с Пеплом Баржицкий перевыполнил личный норматив грязной работы. Пусть бойцы сами попотеют. Пеплу не уйти, хотя никто – Сергей в том числе – об этом еще не знает. Запасной выход, лаз из пробоины в стене на свалку, закупорен брошенной хозяином ржавой «копейкой». Самое большее, через двадцать минут Ожогов, сплевывая зубное крошево, будет колоться, кто стоит за ним, кто научил вернуться в Питер. Когда похитили Павлика Лунгина, пан бывший поляк приказал остановить работу по отлову местных подростков. Во-первых, достаточно, во-вторых, понятно, что против его команды стали играть тот же прием, что и он против Пепла. А это, холера ясная, очень напрягало.

Стараясь не поднимать шума – выдать может хрумкнувшее под ногами стекло, которое сам он и «посеял» – Пепел двинулся к противоположной стене. Пленение и допрос двойника при выпавшем раскладе оставался несбыточной мечтой, теперь бы после собачьего вальса ноги унести. Дом напоминал старый плесневелый кусок сыра, изъеденный мышами – с множеством проходных комнат, узких коридоров и тупиковых каморок. Нырнув в загодя обследованную выбоину, Пепел поднялся по каменной, без перил, лестнице на второй этаж, новый «Магнум» он держал наготове.

Валентин Владиславович Селезень-Лапицкий сидел в кабинете, и, низко склонившись над столом, читал пилотные экземпляры листовок, или, как сам их привык называть, «агиток». Между пальцами левой руки торчала не прикуренная сигарета. Читал он вслух, и с каждым словом очки в толстой оправе грозили заползти на лоб – во всяком случае, так могло показаться со стороны.

– За что рекламщики получают деньги, – взмолился он, говоря сам с собой, – надо будет сказать Насте, пусть разберется. Ну кто, спрашивается, и каким местом думая, составлял этот лозунг – «Свобода, Равенство, Уверенность»? И какого лешего, спрашивается, писать эти три слова в столбик?! Войдите! – рявкнул председатель.

– Валентин Владиславович, разрешите?

Елизавета Серпухова, не дожидаясь кивка, вплыла в кабинет и заняла позицию перед столом. Ее правую руку тянул вниз кассетный магнитофон.

– Елизавета Александровна, голубушка, вот, сделайте одолжение, прочтите, – возмущался Селезень-Лапицкий, – чем этот спиногрыз Кублановский занимается?

– Я, вообще-то, не по этому делу.

– И все же взгляните! Ну?! – он помахал перед ее глазами листовкой с лозунгом, – хороша аббревиатура?!

Серпухова хмыкнула, но тут же вернула маску глубокой озабоченности:

– Валентин Владиславович, я, правда, по очень серьезному делу.

– Ну, говорите, я весь в вашем распоряжении, – разрешил председатель, не отрываясь от бумаг.

– У меня здесь магнитофонная запись.

Селезень-Лапицкий поморщился:

– «Похоронный марш» или «Марш энтузиастов»? Уважаемая Елизавета Александровна, голубушка, мне не до музыки.

Серпухова улыбнулась самой ласковой улыбкой из богатой коллекции, будто непослушному, но милому дитяти, и властно водрузила магнитофон поверх бумаг.

– Это не музыка. Позвольте, все-таки поставлю.

Председатель сделал нетерпеливый жест – мол, делай что хочешь, только проваливай быстрее. Серпухова деловито воткнула вилку в розетку и вернулась на выигрышную позицию перед столом. Затрещала кассета – сначала приятным, едва уловимым треском новой, незаезженной пленки. Валентин Владиславович тянул шею, пытаясь что-то разглядеть в наполовину закрытой бумажке.

– Нет, с этими людьми невозможно работать! – горестно воскликнул он, несмело выуживая пачку листовок из-под магнитофона, – русский язык они в школе прогуливали!

На пленке послышались ахи и вздохи, которые по радио передают с грифом «Детям до двенадцати…» и исключительно в ночном эфире.

– Елизавета, – чуть не зарыдал Селезень-Лапицкий, – я работаю! А вы чем занимаетесь?! У вас дел нет? Или хотите меня отвлечь, развеять, добра желаете, да? Выключите тотчас эту порнографию!

– Да вы послушайте, – мягко уговаривала Серпухова, втайне раздражаясь: этот старый хрыч настолько занят, что не дает ни малейшей возможности сполна насладиться сладчайшим из чувств – местью, которую она так ждала, так готовила, так предвкушала.

Наконец магнитофон заговорил:

– «…Я в личном смысле жизнь веду нерегулярную, случайную, а главное – очень банальную. Проявился у меня один марафонец, а может, и есть пока. Но это так… – она замялась, – скажем, для здоровья… – А бывает для чего-то еще?..»

– Хм, – председатель сделал вид, что прислушался, – вроде, голос знакомый. Этот, мужской. Это Олейников и Стоянов из «Городка»? Для рекламного ролика не очень, не очень.

– Да? – разочарованно протянула Серпухова, – а я была уверена, что вы не оставите без внимания наш, так сказать, голос партии.

– «Хм. Наверное, для души. Но когда это было… – Угу…» – Послышался невнятный скрип…

Селезень-Лапицкий заерзал, склонил голову ближе к магнитофону, он не решался признаться коллегам, что последнее время становится туговат на ухо. На лице его постепенно стали проступать все формы и оттенки удивления, возмущения, крайнего недоумения. Серпухова нажала на паузу. Председатель подавил горемычный вздох – ну не показывать же при посторонних, насколько тяжело для него оказалось слушать эту пленку, хотя Валентин Владиславович никогда не был столь наивен, чтобы строить иллюзии относительно голубиной верности Насти.

– Что ж, – выдержал он тон, – кажется, граждане имеют право на свободу общения?

– Безусловно. Но согласитесь, что Анастасия – не простой гражданин. На ней лежит определенная доля ответственности. Можно сказать, что в какой-то мере она лицо общества.

– Соглашусь также, что женщина без личной жизни в политике опасна, – заявил председатель голосом митингующего. И хотя он не имел в виду никого конкретно, Серпухова приняла его слова на свой счет. «Ну, хорошо же, старый козел!»:

– И все же странно, что вы узнаете голос второго человека.

– Не утверждаю. Он показался мне знакомым. Возможно, кто-то из Настиного отдела, – сурово сказал Селезень-Лапицкий, зарываясь обратно в бумаги.

Серпухова радостно рассмеялась:

– Из милиции?! Ну, вы шутник! Из «отдела», ха-ха… Там ему было бы самое место! Только вот выпустили его совсем недавно, – она резко перестала смеяться, – что не повлияло на его известность. Голос с пленки принадлежит известному уголовнику, международному преступнику, убийце, рецидивисту Сергею Ожогову!

Серпухова безжалостно запустила пленку дальше:

– «…Интересно, что бы по этому поводу сказали твое коллеги? – Смотря – кто. Один парнишка – вряд ли бы обрадовался. А на самом деле, Сережа, мои коллеги, вернее – калеки, поголовно сволочи, лизоблюды и подхалимы. Особенно майор Горячев, этот просто нарыв. И самое удивительно в этом скоте, что он скот от пяток до гипофиза. Но ты, Сереженька, наверное, замечал, что чем человек сволочнее, тем умнее…».

– Хм, – кашлянул председатель, – что-то мне душно. Гипертония проклятая замучила. – Он повел подбородком.

– Просто вы ведете сидячий образ жизни, – сочувственно произнесла Серпухова, – у вас постоянные нервные перегрузки, которые не уравновешиваются физической активностью. Попробуйте бегать по утрам, или хотя бы поставьте велотренажер – прямо здесь, за шторой.

Председатель слабо кашлянул:

– Возможно… Мне бы воды… – Селезень-Лапицкий потянулся к телефону, хотел аукнуть секретаршу Юлю и попросить у нее папазолу, одновременно соображая, что никакого папазолу у Юли может и не быть. Решил пошарить в ящике стола, нашел там только фурацилин и подаренный Настей на первое апреля пропротен (Рекомендуемые психиатрами-наркологами таблетки. Снимают похмельный синдром на уровне рефлексов головного мозга. Хорошо сочетаются с алкоголем. Находчивые русские женщины также «лечат» пропротеном мешки под глазами.).

Отчего-то на Селезня-Лапицкого накатил приступ дикого, панического страха. Горло будто пережало стальной проволокой. Он хотел обратиться к Елизавете, посетовать, что ему слегка дурно, но слова никак не рождались в омертвевшей глотке.

Елизавета, зевнув, не успела захлопнуть прикрытый ладонью рот, как голос к председателю вернулся, но ему казалось, что прошло не меньше пятнадцати минут. Валентин Владиславович наклонился к следующим ящикам стола, вспомнил, что там только бумаги, судорожно вздохнул, и потянулся опять к телефону.

– Как вы считаете, – крайне озабоченным тоном продолжила Серпухова, успев отметить, что ногти на руках Селезня-Лапицкого приобрели за время короткого приступа синюшный оттенок, – как эта ситуация может повлиять на ход избирательной компании?

– Повлиять… Отчего же не повлиять… Может, это и не гипертония, а невралгия…

– Сердечная или межреберная? – деловито осведомилась Серпухова.

– Не знаю…

Селезень-Лапицкий из бледного становился красным. «Чего доброго, у старика случится приступ», – без особого напряга подумала Серпухова. Председатель взялся за лоб.

– Мне жарко, – рука так и оставалась занесенной над телефоном, – а Настя…

-Анастасию необходимо разъяснить, – строго произнесла Серпухова, будто выступает на партийном собрании.

– Да… После… Где тут у меня… Мне необходимо работать… Сейчас, я соберусь… С Кублановским разобраться просто необходимо…

Селезень-Лапицкий глубоко вздохнул, склонился над столом, голова его медленно опускалась к коленям.

– Валентин Владиславович, – позвала очень довольная собой Серпухова. Сейчас ей даже не жаль было денег, причем, не денег, а деньжищ, уплаченных за кассету.

Председатель не отвечал. «В ящиках что-то ищет?» – прикинула Елизавета:

– Валентин Владиславович! – «Или ревет там под столом?», – презрительно поджала губы она. Елизавета, безусловно, чисто женской интуицией догадывалась, что отношения Селезня-Лапицкого к Павловой несколько выходили за рамки делового общения.

Председатель оставался недвижимой глыбой.

– Да послушайте! – нетерпеливо выкрикнула Елизавета и, перегнувшись через стол, толкнула Валентина Владиславовича в плечо. Тот как-то вяло поддался и медленно, тяжело сполз на пол.

– От черт…

Лицо партийного босса отсвечивало светло-синим, рот оставался приоткрыт, остекленевшие глаза бессмысленно пялились в никуда.

На заре туманной юности Елизавета Серпухова успела отучиться целых три семестра в медицинском училище, и клиническую смерть определила мгновенно. Странное состояние, всегда пугавшее Елизавету какой-то особой мистичностью: почему-то вспомнилась лодка, на которой античный Харон перевозил клиентов через Стикс в Царство мертвых. Путь от гаснущей жизни к биологической смерти, когда все внешние проявления жизни отсутствуют, но даже в более ранимых тканях, прежде всего в мозге, необратимые изменения еще не наступили.

Теоретически у нее есть пять минут, чтобы вернуть Селезня-Лапицкого к жизни. Она опустилась на колени сбоку от председателя. Проверила пульс на сонной артерии. И – поднялась с колен. Засекла по часам время. Не так уж тяжело находиться в одной комнате с полутрупом, в анатомичке и не на такое насмотришься: первый день блюешь от запаха гнили и вида вязко вытекающей из разрезов флегмы, к концу недели – ничего, в перерыве уже жуешь домашние бутерброды с колбасой, а после перерыва еще и дожевываешь.

Для верности Елизавета выждала не пять, а все пятнадцать минут. Паниковать оснований не нашла, голова ее была занята лихорадочным просчетом ситуации – какие дивиденты можно извлечь из того, что председатель, как говорилось на Руси, внезапно «помереть изволили».

Наконец, напялив соответствующую моменту трагическую мину на фейс, Серпухова бросилась к выходу из кабинета, на половине дороги остановилась, вернулась к столу, развернула к себе магнитофон и вытащила из деки кассету. «А насчет „Похоронного марша“ покойник как в воду глядел», – с невесть откуда взявшимся злорадством подумала Серпухова и выбежала в приемную. И тотчас от испуганного воя Юли завибрировали оконные стекла по всему этажу.

Елизавета же прагматично отдала распоряжение насчет скорой. «Вообще, по совести, пусть бы этим Павлова занималась, у меня дел невпроворот», – внутренне бушевала Серпухова, с ненавистью глядя на безобразно размазанную помаду вокруг рта секретарши и тушь, которая уже успела потечь по щекам. Идиотка, брала бы водостойкую.

Площадка второго этажа не являлась особо удачным наблюдательным пунктом из-за образовавшейся мертвой зоны, но и оттуда было роскошно видно, что торпеды взяли Пепла в тиски, окружив со всех сторон, опытно заняв крыши по методу зачистки – «сверху-вниз», чтобы вытеснить из здания. Чтобы клиент не укрепился на верхних этажах и не ломанул по крышам. На виду продолжало мельтешить человек пять, но сколько их всего?

Запахло сигаретами, Пепел выпрямился. Неужели дорогие гости не секут, что табачный дым можно унюхать даже за сотню метров, им что, в детстве мама курить не запрещала? В пролете смежного помещения возник первый посетитель, европейский ширпотребный брюнет с тонкими усиками и похожим на игрушку «Узи». Можно снять его хоть сейчас, благо, брюнет не фиксировал Пепла, да шум поднимать рановато – голос «Магнума» трудно с чем-то спутать.

Сергей подобрал осколок пивной бутылки. Старый прием, но европеец на него клюнул, метнувшись в сторону, где предательски брякнуло.

Короткими и мягкими, почти по балетному неслышными шажками перебежав к косяку двери, Пепел изловчился и, держа дуру обеими руками, в один миг настиг брюнета со спины. Рукояткой замахнулся по затылку, но не такими уж бесшумными оказались шажки, брюнет дернулся, удар пришелся на плечо. От боли гость не смог закричать. Но выучка была железной, и противник, сориентировавшись, что не успевает сдернуть предохранитель, захватил свой «Узи» так же как Пепел, отскочил на шаг и наметил штыковой удар в горло.

Теперь уже Пепел лоханулся, попавшись на простую уловку и дернув ствол вверх, и получил сильнейший удар в живот.

Здесь реакция сработала: Сергей задержал дыхание, и удар не получился вырубающим. Пепел согнул колени, опустил руки, будто корчась от боли, усатик занес «Узи», чтобы оглушить ударом в висок. Изловчившись, Пепел рубанул рукояткой по голени. Хрустнула кость, «Узи» брыкнулся поодаль и уехал, весело гремя по ступенькам вниз, как экскурсионный трамвайчик в Сиднее, а вражина даже не пискнул.

Наплевав на болевой шок, противник не собирался сдаваться. Его рука дернулась в сторону заднего кармана. Подскочив к врагу вплотную, Пепел скользнул левой ладонью под согнутую руку брюнета, и, пропустив руку поверх его трицепса, соединил руки вместе, захватывая кисть. Завершающее движение – резкий поворот туловищем вправо. Усатик беззвучно закричал и осел на переставших держать тело ногах, пытаясь сотворить руками некий знак на языке пальцев – вот удача – оказался немой! Не теряя времени, Сергей добил первенца четким тычковым ударом рукояти в горло.

Теперь варяг мешком лежал на полу. Пепел нагнулся, обшарил его куртку, выудил зажигалку «Зиппо» и сувенирную фляжку «300 лет Петербургу» с коньяком, в заднем кармане покоился не очень нужный Сереге «Макаров», ведь этажом ниже в неприметной нише Пепел разместил остальной арсенал из цветочного магазина. Но не выбрасывать же, все добро перекочевало в карманы к Пеплу. Вот только никаких документов, а жаль.

Из тупика надо было выбираться. Пригнувшись, Пепел взбежал по дышащей на ладан лестнице на чердак. Выглянул в слуховое окно – оттуда оба двора читались как на ладони: в дальнем находился Терминатор. Двойник указал рукой в сторону второго двора, и две овчарки послушно рванули туда. «Здорово насобачился», мелькнула у Пепла завистливая мысль.

По территории рассредоточилось еще несколько вооруженных людей, но отчаяния это открытие не подплеснуло, Серега с самого начала не верил, что теми, на крышах, гоп-команда ограничивается. Лучший способ напялить врага – переть вопреки его расчетам. Значит, надо выбираться по крышам. В противоположном конце чердака светился прямой выход наверх. Пепел повернулся к свету. Поздно!

Когда и как – Серега профукал, но сзади успел вырасти, целясь из «Стечкина», совсем молодой шоколаднощекий парень в синей клеенчатой куртке а-ля студент с Мадагаскара. Глаза парня были огромны, словно ромашки, и выглядел он ошарашено, хотя вытянутая рука, державшая ствол, не шевелилась. Знакомый бультерьер у ног парня принял боевую стойку. Парень передернул затвор, набрал в легкие воздуха и открыл рот. Пепел выбросил вперед руку, обезвредив молодчика дробящим выстрелом в колено.

Если бы это исчерпывало инцидент, Ожогов уставил бы ближайшую церковь свечками под купол, но… Много у тебя, брат Пепел, врагов. От вохровца на посту и яркого солнца до чудо-техники, ловящей звук дыхания за тысячу метров. И вот, оказывается, есть враги похуже. Пока студент, стеная, корчился в пыли, две овчарки беззвучно возникли по бокам буля. Но центровая собака давала им сто очков вперед: свиная морда, короткая шерсть, крысиный хвост, клыки-стилеты. И прыжок у зверюги – тянет на книгу Гиннеса.

«Загрызут к такой-то матери в один укус», – понял Пепел. Шея у Сереги не бычья, и артерии не железные…

Буль оскалился, прижал уши, поджал обрубок хвоста. Из пасти свисала блеклая слюна, похожая на резиновый клей. Попробуй – угадай пулей в этот готовый запрыгать каучуковым мячиком комок мышц. Да не пропусти атаку овчарок.

Словно в замедленной съемке, Пепел, будто заблудившегося удава, стянул с себя толстый черный шарф. Е-мое, как некстати в руке «Магнум» с его выворачивающей руку отдачей, куда лучше сейчас такой близкий и такой далекий подарок немого – «Макар» в брючном кармане. Но лезь за ним – самоубийство.

Бультерьер выжидал, совершенно не боясь оказаться мишенью, тренированная гадина. Почему двуногий не обмотал руку тряпкой? Почему держит ее на весу, вытянув вперед? Необычное поведение было не по душе убийце с кокетливым именем Амур. Амур перевел зрачки с тряпки на человечье горло. Потом – на умеющую плевать огнем железку в левой руке, не пытается ли ее дырочка нащупать место для дырки именно в евоной собачьей шкуре, или готовится ложить подруг-овчарок? Странно, что в левой… У человека одна рука ведущая, вторая дополняет.

У Пепла пересохло горло. Сейчас ему не нужна была мудрость освоившего собачью феню Терминатора, чтобы прочесть мысли собаки. Решает, мазурик, на горло ли броситься, или на руку, и какая рука опаснее. Только бы самому не прогадать… Пепел знал: когда пес примет решение, его взгляд остановится. И будет сотая доля мгновенья для удара. Мелькнула мысль, что все происходит в цирке, где он, Пепел, дрессировщик, а напротив…

Амур бросился внезапно, без единого звука, не остановив взгляда, не сжавшись перед прыжком. Короткое, на вид щуплое тельце, с просвечивающей младенчески-розовой кожей, оказалось в воздухе, крохотные красные глазки понеслись к Пеплу огненной кометой. Пес выбрал курс на горло. И… черный шарф хлестнул псину по жадно выпученным глазкам. Два выстрела – за упокой двух овчарок. Каблук шипастого мартенса ковырнул под булево брюхо. Ребро ладони пресс-ножницами опустилось на хребет. Пес взвизгнул, отлетая на расстояние вытянутой руки, Пепел прижал последнего зверя к щербатому полу, воткнул в розовый бок дуло и выстрелил.

– Простите меня, зеленые, – выдохнул Пепел, отряхиваясь от кровавых брызг, сам словно искупавшаяся дворняжка, и глядя на крохотный трупик беззащитного цуцика в центре и две замершие тушки по бокам, нацеленные в его сторону трезубцем.

Стрельба и предсмертный визг Амура были услышаны. По ступеням взлетели двое гомо сапиенсов, один с калашом, второй с «ТТ». При этом первый оказался афганцем, а второй – китайцем. Или корейцем, поди их разбери – сплошной интернационал.

Пепел рванул к слуховому окну. Споткнулся о выбоину в полу, чуть не грохнулся, нырнул за железный ящик. Лег на живот, на ковер из опилок, поставив руки на локти, как биатлонист. Пришедшие, сволочи, разделились. Китаец ринулся прочесывать смежные помещения, второго что-то тоже не было видно.

Оказывается, афганец, с черными, глянцевыми – почти по Сальвадору Дали – усами, приближался к Пеплу все ближе со спины… покусывая черный ус… натягивая «пилу Джигли».

Реакция Пепла была молниеносной, но струна с напыленной алмазной крошкой, которую врачи используют в качестве хирургической пилы, успела царапнуть по стволу, поставленному Сергеем в качестве блока, скользнула по руке и срезала полоску кожи. Афганец вдавил колено в спину Сергея, замахнувшись удавкой, горло такая красота рассекает мгновенно. Но руки жертвы дитя гор неосмотрительно оставило свободными, видимо, рассчитывая на скоротечность операции.

Пепел, почти выворачивая руку, локтем гвозданул афганца в подмышку. Старался, чтобы удар пришелся в большой нерв, дабы хоть на пару секунд, но парализовать противника. Пусть на полное выключение хирурга силы удара конкретно не хватило, руки афганца тормознули на полпути. Давление колена ослабло, Пепел резко выпрямил спину и сбросил наездника.

Замахнувшись, Ожогов впечатал костяшки пальцев в ребро представителю Востока, и, для верности, не мудрствуя лукаво, «повторил» по почкам. Афганец затих, правда, дышать не перестал.

Придется добить, не оставлять же моджахеда в тылу, но собственные руки пачкать не хотелось. «Отвлечь внимание», – шпаргалкой всплыло в голове Пепла. Нашарив в кармане до поры сбереженную лимонку, Сергей подполз к окну, вырвал зубами кольцо и отпустил экзотический плод из цветочного магазина вниз, стараясь, чтобы он скользнул по стенке. «Тик-так. Так-так…», – мысленно считал Пепел.

Чихнуло так, словно загрипповало стадо слонов. В экране окна сверкнуло пару огненных языков, а далее вид на соседние крыши заслонило едкое облако взвешенной кирпичной пыли. И хорошо – снизу не разглядеть, кто там высовывается из окна.

Снаружи пошла оглушительная пальба, будто целый взвод не знал, куда девать пули. Выставленный в окно абрек, не приходя в сознание, превратился в коллекцию сквозняков.

– Кажется, стреляют, – дернулась к окну диспетчер Алина.

– Не двигаться, пока не сказано «снято»! – взвился фотограф, только что оформивший идею.

Алина, так мечтавшая выйти замуж за иностранца, покорно замерла. Прав фотограф, нечего соваться, в кои-то веки свободная пара минут: линия халтурит, звонки сбиваются, номера путаются, не вызовы – а сплошное безобразие, звонят из всяких Гатчин в Собес пенсионеры да новоселы в мебельные магазины. Еще таких минут двадцать, и у Алины сложится полный комплект фоток для соблазнения далеких женихов по Интернету.

– Ну вот, всю драпировку сбила… – сетовал фотограф, – и на фига ты вся укуталась? Ты определись, как снимаешься, голой или в одежде?

Директор таксопарка, подперев щеку кулаком левой руки, пальцами правой меланхолично тыкал кнопки ставшего бесполезным телефона. Мобильный телефон после пятнадцатого: «Прачечная?» также пришлось просто отключить. Смотрел директор попеременно то в окно, где как раз сейчас решетили только что пригнанные тачки, то на дилера, эти тачки обеспечившего. Десяток матерных слов назад, когда пули уже катились внутри стволов, дилер заявил:

– Георгий Иванович, это не мои проблемы, что ваша, простите, крыша, вас поматросила и бросила. Я – деловой человек. Будьте таким же: извольте платить.

– За что? – задумчиво ответил директор, увидев, как новенькая «Волга» вдруг стала совершенствовать систему вентиляции желто-ядовитого кузова. «Наверное, новая крыша круть демонстрирует», – грустно подумал директор таксопарка. И еще он прикинул, что не худо бы ему тоже вслед за прежней крышей поменяться директорством с каким-нибудь директором гастронома. И все же Иваныч не терял надежды, что в Алинкином кабинете телефон исправен, и она вызовет – или уже вызвала – ментуру.

Пепел взобрался на подоконник. Ухватился руками за конек, подтянулся – попорченная афганцем рука напомнила о себе саднящей болью, влез на крышу. Черт с ним, что на здешней жести шаги будут громыхать за целый квартал. С идеей прыгать воробушком по жестяным ребрам тишком-нишком, в грохоте битвы можно было уже не заморачиваться.

Но пальба во дворе становилась все более беспорядочной и с минуты на минуту должна была утихнуть, следовало поспешить. Перемахнув пролет между двумя постройками – каких-то метра полтора – Пепел оказался на крытой замшелым рубероидом крыше котельной. Незакрепленный «Макар» из кармана спикировал точнехонько в мусорный бак, и бес с ним, уже не до трофеев.

На рубероидном косогоре Серегу пасли, и в этой ситуации лучшим было задать инерцию утихающей пальбе, сделать бой более разбросанным и менее удобным для противника. Не успевший обернуться часовой получил маслину в спину. Вышибив подошвой оконную решетку, Пепел спрыгнул с высокого подоконника на добротный ноздревато-бетонный пол котельной.

В этот же момент двое супостатов остались караулить выход из здания, а двое, без церемоний высадив рамы, ввалились внутрь. Огромный мрачный зал украшали грязно-бордовые котлы и двое сменщиков. Вязавшая чулок бабака-пенсионерка посмотрела на вошедших, подумала, что можно принять валидолу, а можно и не принимать, и продолжила занятие. Мужик в сатиновых пролетарских штанах смотрел по телеку хоккей.

– Спокойно, папаша, – посоветовал один из тех, что хуже татарина.

– Клал я на твое спокойствие! – разозлился мужик, отвлекаемый от экрана.

– Э-э, ты полегче, – предупредил визитер.

– Иды ты, делай что угодно, только телек не бей! – отмахнулся сменщик.

На чердаке было темно. Пепел медлил, пока привыкали глаза.

А умный доберман, действуя вроде бы сам по себе, влез по лестнице, приставленной с другой стороны крыши, и вслед за Пеплом скользнул на чердак. Он не зарычал, но собачий запах Пепел чуял за версту. Оглянувшись, он увидел оскалившегося пса, интуитивно уперся ногой в пол, и, не заметив люка, скатился по хлипкой крутой лестнице в какой-то каменный мешок, больно ударившись спиной и головой обо что-то глобально железное. Лестница обрушилась за ним, уткнувшись оторвавшимся верхом в противоположную стену, удача, что не привалило. Наверху отчаянно лаяла лишившаяся удовольствия тварь. Прошуршали торопливые шаги, и кто-то находчивый и жизнелюбивый, мелькнув красной рубахой, изящно подарил Пеплу изрыгающую клубы горчичной дряни газовую шашку.

Отзвенели положенные звонки, скорая помощь увезла тело Селезня-Лапицкого, поставив угаданный Елизаветой диагноз – обширный инфаркт.

– В принципе, его можно было спасти, – зачем-то объяснял врач Серпуховой, – была бы вовремя оказана первая помощь.

Елизавета грустно опустила ресницы:

– Я так перепугалась… – А к чему кичиться медицинскими познаниями, если покойнику уже не поможешь, а вот себе навредить реально – учитывая, что неоказание первой помощи – статья?

Разговаривая с Елизаветой, врач отпаивал валерьянкой безутешную Юлю. Это не помогало, тогда ей вкололи чего-то из тонкого шприца, и она наконец успокоилась.

По предвыборному штабу пошла волна искренне-показного горя. Члены партии сделали сумрачные лица и, выждав приличный для любого опоздания срок в пятнадцать минут, гуськом потянулись в кабинет к «новому». Ни у кого не вызывало сомнений, что «новой» станет именно Анастасия Павлова.

– По всем принципам иерархического правления, – не к месту сострил в курилке директор по рекламе Кублановский, не ведающий, какая гроза его миновала, останься Селезень-Лапицкий в живых.

Сама Анастасия заперлась в своем кабинете, не отвечала на обрушивающиеся звонки и отказывалась принимать валом поваливших посетителей. Чертовски была необходима рюмка коньяку, но на рабочем месте Анастасия не держала.

Все же старик был неплохим начальником – хотя кто знает, чем бы мог стать, получив реальную силу. Возможно, вынужден был бы отказаться от лозунгов, которые проповедовал. Кто знает? Уж всяко не тот, чье холодное тело с синим пятном на груди скоро изрежет патологоанатом.

Настя содрогнулась, пусть распотрошенные тела ей приходилось наблюдать по долгу службы не однажды. Но те – чужие люди, незнакомые лица, не способные вызвать уже ни симпатии, ни ненависти. Почему-то вспомнилось, как на поздней заре партии Селезень-Лапицкий, раздухорившись, шутил: «Надо нам с тобой, Настя, пожениться во благо общего дела. То-то будет пара! Представляешь?! А сочетаться будем в самом циничном месте города – Выборгском Загсе, который похож на крематорий».

Настя тогда кивала в ответ и потягивала сигарету. Умер.

Но она-то сейчас жива.

Анастасия тряхнула головой, пытаясь отогнать накатывающую в виски кровь. Она тоже гипертоник, и имеет все шансы умереть той же смертью, что Селезень-Лапицкий.

В дверь стучали довольно настойчиво. Все, королева, бал начинается, пора принимать подданных.

Первым вошел подхалим Кублановский, за ним, как всегда шумно пыхтя, вкатился страдающий ожирением главный эконом Володеев, и вскоре Настин кабинет наполнился толпой постнолицых коллег.

Сохраняя приличествующее случаю выражение скорби, они по очереди приступили к негласной коронации, по очереди поздравляя нового регионального князька с завидным местом. Анастасия восседала за столом и выслушивала хвалебные оды, не шелохнувшись, и ей не приходило в голову некоторое мажорство подобной дислокации. «Строит из себя королеву, а мне до утра релизы строчить и прессу подтягивать», – недовольно подумала пресс-атташе Лепехина. Впрочем, мнением Лепехиной никто не интересовался.

– Спасибо всем, – в заключение церемонии сдержанно поблагодарила Анастасия, – за то, что приняли меня. За сочувствие общее спасибо. А теперь, если позволите, мне бы хотелось остаться одной. Прошу вас.

Коллеги засуетились, каждый счел своим долгом поздравить еще раз, будто на посошок, и примерно минут через пять кабинет Анастасии опустел. Она покачала головой и запустила пальцы в волосы.

Предстояло принимать дела. С чего начнем? В дверь опять уверенно заколотили костяшками пальцев.

– Войдите, – с отчаянной безысходностью в голосе пригласила Анастасия, и Елизавета Серпухова вошла.

– Настя, у тебя магнитофон есть? – с места в карьер начала визитерша.

Елизаветино «тыканье» Настю всегда коробила, если не сказать – раздражало: она умудрялась обращаться на «ты» не дружелюбно, а с каким-то снисходительным нахальством. На ее вопрос Настя молча указала рукой в сторону стоящего у стены, рядом с телевизором, музыкального центра.

– Зачем тебе?

– Да вот, хочу тебе наследство передать, – криво улыбнулась Елизавета.

– Завещанье, что ль? – поморщилась Настя.

– Типа того.

Еще даже не услышав первых пойманных в магнитофонные силки слов, Анастасия Павлова догадалась, какой сюрприз ей преподносится. «Руки на колени положи и расслабь их как плети. Всегда так сиди. В любой обстановке ты должна быть предельно расслаблена. Нижние зубы не должны касаться верхних. Челюсть должна отвисать, слегка, конечно. Шею расслабь, – из последних сил мысленно командовала себе капитан – Никогда не барабань пальцами по стулу. Так делают только неврастеники».

Елизавета быстро подошла к центру, запустила кассету, вперила руки в боки и второй раз приготовилась насладиться эффектом.

– «…Я в личном смысле жизнь веду нерегулярную, случайную, а главное – очень банальную. Проявился у меня один марафонец, а может, и есть пока. Но это так… – она замялась, – скажем, для здоровья… – А бывает для чего-то еще?..»

Эффекта, однако, не произошло. Настя безразлично выслушала предложенную часть пленки:

– Ну и?

– Что «ну и?», – разочарованно воскликнула Елизавета, – ты хоть понимаешь, как это называется?

– Шантаж? – будто играет в «Что? Где? Когда?» предположила Настя.

– Фи! Зачем так грубо! Я вообще не об этом. Настя, если ты забыла, мы боремся за чистоту нравов, за незыблемость моральных устоев. Ты своими неблаговидными поступками очерняешь моральный облик партии…

– Слышь, Серпухова. Кончай придуриваться. Что надо? – не выдержала Павлова.

Елизавета не стала возмущаться «маргинальной» речью, напротив, с охотой поддержала тон:

– Короче, Настя, деньги, хаты, тачки – это все лажа. Есть только одна ценность – власть. Предлагаю уступить мне место руководителя партии, вне очереди.

Анастасия предполагала такое развитие событий:

– В добровольно-принудительном порядке? Хм. Я подумаю.

– Думай, не поможет. Времени тебе два часа. Это – на решение. Далее, на правах слабого звена ты занимаешься похоронами. Закопаем – уступаешь пальму первенства. Как план?

– Не проект бюджета, но сойдет.

Елизавета недобро улыбнулась.

– Теперь – на выход, – наконец стали непрозрачными глаза Насти.

– Не командуй, Павлова, – сладко попросила Серпухова.

– Брысь из кабинета! – рявкнула Анастасия и с горечью подумала, что совсем издергалась за последнее время.

Елизавета вышла, гордо держа голову и сделав на прощанье ручкой. Когда дверь за ней захлопнулась, Настя легко ударила ладонью по стопке покоящихся на столе бумаг.

– Сейчас выпью коньяку и решу, – задумчиво произнесла она.

Поднялась, оставила кабинет и пошла по коридору, соображая, есть ли в баре на первом этаже хороший коньяк. На середине коридора, не вспомнив, но предположив, что должен быть, Анастасия, не меняя скорости шага, развернулась и пошла обратно. Голова побаливала. Настя сняла трубку и по памяти набрала номер:

– «Взаимопощь»? Захара Караванца пригласите к телефону.

Паника подбиралась к Сереге все ближе, но случалось ему рыпаться в не менее колючих переделках. Задерживая дыхание, что в такой ситуации отнюдь не спасение, Пепел оторвал полу рубашки, вырвал, вместе с подкладкой кармана, фляжку, лихорадочно свинтил крышку и вылил коньяк – немного его было – на тряпку. Уткнулся в импровизированный респиратор лицом, концы повязки завязав на затылке, чтобы были свободны руки. И все едино он начинал задыхаться.

С закрытыми глазами, с зажатым тряпкой ртом, Пепел принялся лихорадочно простукивать стены: дверей нет, но – стоп, одна из стен – перегородка, кирпичи в один слой, кладка старая. При желании расконопатить можно даже голыми руками быстрее, чем яблоко сгрызть. Пепел схватился за выкорчеванную лестницу, уткнувшуюся в эту перегородку, и попытался приподнять, чтобы зафигачить обратно со всей силы. Но силы были на исходе, респиратор почти не помогал. Удушливый газ немилосердно шкрябал нёбо: очень скоро наступит частичная, а затем и полная асфиксия.

Пепел вспрыгнул – так ему показалось, когда он с разгону вскарабкался на лестницу – и двинул вверх по ступенькам, рассчитывая, или уже просто надеясь, что хилой перегородке будет достаточно массы его тела. Перегородка отзывалась недовольным хрустом.

Пепел не мог знать, как ему это удалось. Почти ничего не соображая, он схватился за перила руками, дернул лестницу к себе, вверх, она приподнялась и брякнула обратно. Стена поддалась. Пепел повторил: сил не оставалось, но оставалась жажда жизни. И его фарт, что заветной третьей попытки, которая могла оказаться не по зубам, не потребовалось. Перегородка заскрипела, зашебуршала, будто жаловалась, и оползла.

Кислород устремился в легкие сквозь газовый наждак. Громко и хрипло захлебываясь чистым воздухом, Пепел отбросил респиратор, протер слезящиеся глаза, с трудом разлепил веки. Резанул свет. Смертельно хотелось пить, а еще больше – лечь прямо на пол, свернуться выжатым тюбиком и отрубиться прямо под одним из ржавеющих в отколупанном помещении станков.

Но на шум к комнате с проломанной стеной уже бежал Хонбо – высокий, почти с Пепла ростом, китаец, в красной рубахе и широких брюках. Пепел поднялся на встречу желтой опасности, с трудом разгибая ноющую спину, и у металла есть предел прочности. При этом Сергей вяло осознал, что вступать в рукопашную с этим гарантированным каратистом уже не в состоянии. Китаец медленно подтанцевал, принял боевую стойку, на левом запястье поблескивал навороченный хронометр. Пепел, на полусогнутых, оставался недвижим.