Пепел и золото Акелы Логачев Александр

Маша повернула ключ и толкнула дверь, та открылась без скрипа. Маша вынула ключ, ступила в прихожую и захлопнула дверь за собой. Только теперь девочка почувствовала себя в некоторой безопасности.

Прогулялась на кухню, нашла в холодильнике бутылку молока, а в хлебнице не успевшую зачерстветь булку. Отщипнув приличный шмат булки, девушка стала пить молоко с булкой вприкуску, загнав в потайные уголки души думы про избыток калорий. Заглянула в ванну, набор шампуней Машу не устроил, с булкой и молоком гостья направилась в комнату.

Здесь первым делом в глаза Маше бросились две вещи: ядовито-пронзительные тревожно-зеленые цифры на электронных часах и спящая в железной, с шишечками, кровати поверх покрывала незнакомая девица. Маша отставила молоко, положила булку и внимательно осмотрела спящую.

В домашнем халатике; миловидное, но не более, личико гражданки еврейской национальности; фигурка приятная, правда, годика через четыре попа раздастся, талия трапецевидно упростится, грудь опадет и щеки свесятся. И крошка станет перемещаться исключительно гусиной походкой. Впрочем, зря Маша сходу окрысилась на бедняжку, еще не известно, кто она Сергею такая. Вряд ли знойная полюбовница, на таких подружках обычно женятся, а не крутят лихую любовь; причем, женятся исключительно мужчины «не первой молодости», желающие найти «тихую гавань».

Маша оглянулась на вычищенный до блеска и повешенный на стену дуэльный пистолет двухвековой давности и решила не мешкать с допросом. Крутнула ручку громкости на полную и ткнула кнопку «power» на магнитоле. Из динамиков хлынул торжественный гимн «Лав-радио»:

Девушка испуганно подхватилась и сонно захлопала ресницами. На словах «Мне мое солнышко больше не светит, Мне мое солнышко больше не светит…» Маша заткнула глотку динамикам.

– Ты кто такая? – нагло, будто имеет на это право, возмутилась проснувшаяся.

– Это ты что за коза?

– Я здесь хозяйка.

– Сейчас появится Сергей, и выясним, что ты за хозяйка! – презрительно надула губки Мария.

– А Сергей сюда собирается? – На лице незнакомки мелькнула радость, и Машу обвеяло сквознячком мимолетных подозрений. – Так, девочка моя, рассказывай мне все по порядку. Откуда ты знаешь моего жениха!? – Приемчик с «женихом» Маша одолжила у одной из подруг, безотказное оружие против соперниц.

– Поздравляю, – сказала незнакомка, и не было в ее голосе ни капли завистливого яда.

Так не играют, эта соня действительно была равнодушна к Сергею Ожогову. Маша опять приободрилась.

– Не переживайте, я равнодушна к Сергею. Меня зовут Соня, но я действительно хозяйка этой квартиры на правах наследства.

– Маша. – Хитрая Маша умолчала, что незнакомка почти прочитала ее мысли, и решила вести себя с этой еврейской девушкой очень осторожно. – Мария Петрушкина. С Сережей я познакомилась на фестивале «Евровидение» в Риге.

– Так вот где он пропадал. А я жду, жду. Нет, Мария, вы ничего такого не подумайте. Просто в эту квартиру Сергея поселил мой отец. И вообще, мой папа Сергею покровительствовал, потому что когда-то дружил с Сергеевым папой. Вы знаете, что Сергей долго сидел в тюрьме? Вот папа и помогал вышедшему на волю Сергею на первых порах.

– А теперь решил, что помог достаточно, и выставляет из квартиры? – опять растопырила боевые плавники Маша.

– Нет, папу убили бандиты, а меня захватили в заложницы. Мне чудом удалось сбежать, и теперь я на этой квартире прячусь.

– Извини. – Маше стало стыдно за резкий тон. И еще, с учетом произошедшего в последние два дня, Маша поняла, что Соня – не случайный персонаж.

– И жду Сергея, – кивком поблагодарив за сочувствие, договорила Соня.

– Долг платежом красен? – Марии было стыдно, но разобраться в ситуации казалось более важным, чем поддаться сантиментам. И, не будем забывать, Мария вела допрос, поскольку сама оказалась запутана по уши в кровавые разборки, а жить хотелось.

– Нет, Сергей тоже стал невольным участником этой истории. И сейчас является единственным, кто знает какой-то пароль, открывающий доступ к очень дорогой коллекции золотых вещей. Понятно, из-за этого на Сергея охотятся все бандиты Петербурга.

– Клад Наполеона, утонувший в реке Березине, библиотека Ивана Грозного, Янтарная комната, анонимные счета Че Гевары, золото Коммунистической партии?.. – Маша демонстративно иронизировала, провоцируя собеседницу. Услышанное про Сергея легло на душу бальзамом, он не врал, оставалось выжать из этой сироты остальные подробности. Мало ли, пригодятся.

– Нет.

– Клад Чингисхана? Золото Святополка? Золото Тысячелетнего Рейха?

– Все гораздо скучней. Семидесятилетние накопления секты Голубя, послушники которой перед обращением отдавали все имущество.

Дальше Мария иронизировать не смогла, горло стянула горькая судорога; боясь, что сейчас брызнут слезы, Маша отвернулась к окну. Потом машинально отщипнула кус булки, сжевала и запила молоком:

– В Риге все казалось проще – приехать, забрать, разделить. А здесь... На нас напали рядом с аэропортом. Сергей дал мне ключи от этой квартиры и увел погоню, – чуть не плача, вместо того, чтобы допрашивать, зачем-то стала отчитываться Мария.

– Я не претендую ни на миллионную долю этого золота. Я просто хочу остаться в живых, – жалобно призналась Соня.

И пусть потом Марии было об этом противно вспоминать, девушки разрыдались друг у друга на груди. С пролитием молока, соплями, размазыванием косметики; короче, обе повели себя, как заправские истерички. Фу!

Зазвонил телефон. Трубку подняла всхлипывающая Соня и ответила, что не туда попали.

Слезы высохли через пять минут. Маша была вынуждена вывалить на покрывало кровати из сумки малый походный набор косметики.

– Мне годятся краски интенсивного ярко-красного цвета: тени для век – зеленоватые, коричневатые, серых оттенков; губная помада – ярко-розовая, – учила Мария неискушенную в тайнах макияжа Соню. – Тебе подойдут бежевые и светло-коричневые оттенки, может быть, даже золотистые. Попробуй.

Соня несмело и неловко мазнула кисточкой по собственному лбу.

– Не так, глупая, – улыбнулась Мария. – Пудра должна по цвету соответствовать тональному препарату. Рыжеволосым со светлой кожей и зеленоватыми глазами подойдут зеленоватые тени для век, а также золотистые или медных оттенков. Губная помада и румяна могут быть темно-розовыми.

– У тебя такая интересная жизнь, наверное, знакома со всеми звездами? – неловко льстила Соня.

Маша понимала, что льстят без подвоха, от чистого сердца, а кроме того, лесть была приятна.

– Что такое – звезда? Главное – не спеть, а продать.

– Но звезды зарабатывают бешеные деньги!

– Больше пускают пыль в глаза. За концерт получают штуку баксов, а в интервьюхах врут про пятнадцать. Это только тебе кажется, что эстрада – такое же важное дело, как торговля нефтью. Но в реальности это рулетка. Можно заработать кучу денег без больших вложений, а можно просандалить все, на прокладки не останется. Не так. При близко поставленных глазах следует нанести очень светлый оттенок с внутреннего уголка глаза и до половины верхнего века.

– В шоу-бизнесе нет денег?

– Деньги есть у продюсеров. Сегодня есть, а завтра нет, а послезавтра опять есть. Сплошная суходрочка. И вокруг не мужики, а гомики. Суженого в тусовке не найдешь.

– А для кого ты тогда так здорово научилась краситься? – наивно спросила Соня.

Маша не ответила, задорно подмигнула себе в зеркальце:

– Теперь бы принять ванну, и я снова – человек. Как говорила моя подруга Лариса: «Представляешь, мой муж сейчас мыл в ванной велосипед! Боюсь, сегодня лягу спать грязной!»

– Прими, горячую воду не отключили.

– Действительно. – Маша встала с продавленной койки и сладко потянулась. – Где-то здесь был кошелек. – Маша разыскала кошелек среди беспорядочно разбросанных косметических карандашей и губных помад. – Я смотаюсь за шампунем, где у вас рядом магазин?

– У метро.

Маша боялась, что Соня от чистого сердца предложит воспользоваться ее шампунем, и будет трудно объяснить, почему сие неудобно. Но Соня не догадалась, она влюблено-восторженно таращилась на Марию и, кажется, совершенно потеряла способность мыслить самостоятельно.

– Где-то здесь еще были ключи. – Маша нашла ключи и покинула квартиру.

Соня вернулась к косметическим наворотам, стала подолгу разглядывать каждый предмет, шевеля губами, чтобы крепче запомнить экзотически звучащие названия: “Max Azria”, “VERGE”, “Jeremy Scott”… От этого занятия ее оторвал дверной звонок. Точнее, три коротких подряд – так обозначал свое появление Юрий Витальевич.

– Что это с тобой? – удивленно воззрился майор на косметически безупречное девичье лицо. – Маскировка? – нервно и неудачно пошутил Кудрявцев и мимо Сони прошел в комнату. – Ну и жара, на улице с меня семь потов согнало.

– Прими ванну, – отрешенно посоветовала Соня, и, спохватившись, что обратилась на «ты», поправилась: – Дядя Юра, примите ванну.

– Мне надо с тобой серьезно поговорить. – Юрий Витальевич устроился на стуле, но усидеть не смог и нервно заходил по комнате.

– Я оказался на крючке у Службы внутреннего надзора. Представляешь, еду по своим делам и вдруг замечаю хвост. Хорошо, что я три года назад в ведомственном летнем лагере на День Родителя появился. Так, по правилам мы этих «внутренних» ребят в лицо не должны знать, но на Дне Родителя я всех запомнил. Про запас. Вот когда пригодилось.

– Я не очень понимаю, дядя Юра, чем это грозит?

– Это значит, что против меня начата разработка уголовного дела. Не буду уж объяснять, каким образом и сколько мне это стоило, но я – все текущие дела по боку – проверил, откуда дым. Оказывается, против меня возбуждено дело в убийстве ТВОЕГО ОТЦА, Семена Моесеевича. Ты скажешь – бред? Я тоже понимаю, что это бред сивой кобылы. Но приметы убийц размыты, и мой московский враг решил воспользоваться ситуацией.

– Но ведь я – свидетель?

– Именно такой свидетель подлецу Горяинову и не нужен. Может быть, он видит тебя соучастницей, может, потребует психиатрическую экспертизу, постарается выставить тебя невменяемой. Но по сути ты ему не нужна, ему нужен я! Жирный карась, гордость Управления, оказавшийся «оборотнем».

– Насколько я понимаю, это еще надо доказать?

– Скорее всего, обломается он что-нибудь доказывать. Хотя, в нашей системе хватит и такого пятна, чтоб турнуть меня под зад коленом, а комиссию наградить за бдительность. Дело в другом – против меня начата разработка, а значит, я под микроскопом. Слежка, прослушка, – Юрий Витальевич сорвал с шеи и швырнул в угол сиреневый шнурок с мобилой, приборчик предсмертно крякнул о паркет, – опрос знакомых… Очень не вовремя.

– Значит, нам лучше больше не встречаться?

– И не в этом дело, Сонечка, все гораздо круче. Ведь я знаю настоящую причину смерти твоего отца. Ведь он не только моим стукачом был, мы с ним на пару дела прокручивали. – Майор сунул в зубы сигариллу.

– Я подозревала, – бесцветно сообщила Соня.

– Было бы нелепо не догадываться. Это была разработанная нами вдвоем операция, мы с твоим отцом год назад решили добраться до золота Акелы, только все пошло наперекосяк. В секту несли всякое, не только золотишко, которое Акела прижимисто не выпускал из рук. Приносили и фарфор, и иконы, все это сбывалось через антикварные магазины. И, чтобы там не обманули, Акела пригласил за скромную мзду консультанта – твоего батюшку. Это была непоправимая ошибка Акелы, поскольку Семен Моисеевич смекнул, что через его руки проходит лишь ручеек от полноводной реки, просчитал объемы оседающего в Храме золота, и под ногтями от жадности завелись загребущие гоблины.

Соня слушала с каменным лицом, только пальцы теребили пуговицу халата.

– Сам бы твой папа не справился, и позвал меня. Я по своим каналам проведал, что ближайший помощник руководителя Храма Голубя метит на место своего шефа, и потихоньку загодя начал копить убойный компромат на этого клоуна. Затем нам был нужен реальный отморозок. Я надыбал контакт с недавно освободившимся Пиночетом и перебросил концы твоему папе. Семен Моесеевич предложил Пиночету необременительную и щедро оплачиваемую работу – где долги выбить, где богатую хату бомбануть, за сбыт краденого отвечал опять же твой папа. Так он приручал Пиночета. Между делом твой папа дал Пиночету наколку на большой Акеловский куш, расчет прост – к кому отморозок потащит сбывать хапнутые бирюльки, как не к Семену Моесеевичу, а на квартире окажусь я с табельным оружием; Пиночет в розыске, и его смерть легла бы в пределы допустимой самообороны. Чтобы ускорить процесс, мы зажгли у Пиночета под ногами землю – распустили нехороший слушок, по которому Пиночет оказался кругом виновен перед очень серьезными людьми. Теперь он был просто обязан вломиться к Акеле с обрезом и выпытать, где зарыто золото. Если бы отморозок перестарался, золото нам бы добровольно в плату за молчание пожертвовал помощник не выдержавшего пыток Акелы. Но Пиночет начал свою игру. – Майор жадно дохлебал из горлышка остававшееся в бутылке молоко. – Вот так, девочка моя, обстоят дела на самом деле.

– И что дальше? – прошептали побелевшие губы Сони.

– Я не виновен в гибели твоего отца, он сам знал, что затевает опасную игру! Теперь же его доля по наследству переходит к тебе.

– Эту долю еще следует взять! – отведя глаза к окну, визгливо произнесла Соня.

– Пожалуйста, без истерик. Где золото, из живых знает только наш Сергей Ожогов. И он явится ко мне вот за этим!!! – Майор торжественно положил на стол рядом с пустой бутылкой оловянный крестик. – Правда, привести ко мне Пепла сможешь только ты. Я – под микроскопом. Чтобы оборвать концы, мне пришлось лечь на дно. У меня есть старая и кое-чем мне обязанная приятельница, врач-онколог. Она диагностировала у меня рак предстательной железы в неизлечимой стадии, и в свидетельских показаниях покажет, что не смогла отговорить меня от обращения к знахарям. Для всего Управления сейчас я мечусь по адресам шарлатанов с последней страницы «Экстра-Балта». У двух я для близиру побывал с утра, а далее оторвался от хвоста. Как выйти на Пепла, чтобы ты его привела на эту квартиру, нам с тобой нужно очень серьезно подумать.

– Мне сюда уже звонили по телефону, якобы не туда попали, – промямлила заламывающая руки Соня.

– Это нормально, это мои люди звонили, – отмахнулся майор. – Не о том рассуждаешь. Давай вспомним, что ты такого знаешь о Сергее Ожогове, чего нет в досье?

– Дядя Юра, не обижайтесь, пожалуйста, но примите сначала ванну.

– Черт... – Майор принюхался к своим подмышкам. – Извини. Нервы есть у всех. – Нашел в шкафу брюки прежнего жильца. – Надеюсь, влезу как-нибудь, – и вышел из комнаты.

– Там нет защелки, задвиньте на свернутую бумажку, – думая о чем-то другом, аукнула в спину Кудрявцева Соня.

Прислушиваясь к журчанию воды из крана, Соня неторопливо сходила на кухню, взяла веник и совок, затем подмела пластиковые крошки почившего мобильника.

– Мир антикваров – замкнутый мир, герметичный, – доносился сквозь плеск воды возбужденный голос из ванной. На майора напал нервный говорун, ему уже пофиг было о чем вещать. – Аукционы проводятся для дилеров-перекупщиков. Какие уж тут страсти, надо рассчитать свою маржу, и по домам... У коллекционеров старой закалки денег нет, сейчас на рынке в спросе помпезное барахло «чтоб смотрелось богато»...

Сиреневый шнурок змейкой обвил молочную бутылку в мусорном ведре. Решившись, Соня сняла халатик, сбросила трусики и бюстгальтер, посмотрела в зеркало с внутренней стороны дверцы шкафа и осталась довольна. Надела халатик на голое тело и застегнулась наглухо. Из шкафа же, с верхней полки, взяла электрическую бритву «UES-120» с крученным гармошкой черным шнуром.

Дверь ванной она открыла без стука. Устроившийся по бедра в воде Юрий Витальевич пытался мочалкой потереть спину.

– Ты чего, опять? – испуганно и стыдливо Кудрявцев закрыл мочалкой причинное место.

– Дядя Юра, я вам бритву принесла. – Соня смотрела мимо. Равнодушно воткнула вилку в розетку, а затем вдруг решительно рванула полы халата. Пуговицы поотскакивали блохами. Розовые соски затрепетали перед носом открывшего рот от изумления майора.

И тут включенная электробритва бомбочкой плюхнулась в воду. Сначала вспыхнуло, и в свете бледно-голубой вспышки голый майор неестественно дернул головой и гулко стукнулся затылком о ванную. Затем погас электрический свет – пробки не выдержали.

– Дядя Юра, вы живы?! – испуганно спросила Соня.

Молчание. Но молчания дочери антиквара было мало. В абсолютной темноте она склонилась над ванной, нащупала лицо Кудрявцева и затолкнула поглубже под воду. Пузырей не было, но дочь антиквара для надежности не отпускала голову мертвеца минуты три.

Когда ее сердце перестало бешено колотиться и затикало в привычном режиме, Соня на ощупь закрыла кран ванной, открыла кран умывальника и вымыла с мылом руки, на ощупь нашла сушащееся на змеевике батареи полотенце, вытерла руки и полотенцем же насухо протерла выуженную за шнур бритву. Запахнув халат, вернулась в комнату.

Запасной халат с целыми пуговицами висел в шкафу, Соня опять натянула исподнее, переоделась и стала ждать возвращения гостьи.

Пепел открыл глаза. Увидел собственные ноги в испачканных креозотом брюках и грязный металлический пол. И что-то не то творится с руками… Пепел пошевелился, желудок содрогнулся от спазмов, волна тошноты окатила рот горькой отрыжкой. Сергей отхаркнул густой слюной, которая безвольно сползла с губы на подбородок. Что же это происходит? Пепел двинул головой – в затылке петардой разорвалась боль. Боль окунула сознание в полузабытье.

В этом полуобморочном состоянии, в этом мираже сознания вдруг ясно выстроилась цепь. Цепь из воспоминаний, замелькавших, как картинки в комиксах, заканчивалась на электрической казни бычка…

Сергей заставил себя открыть глаза и осторожно повернуть голову. Превозмогая головокружение, тошноту и кинжальные сполохи в затылке.

Он в вагоне. Да еще в каком вагоне! Ну, это ладно. Хуже другое – его руки обмотаны у запястий проволокой и привязаны к поручню.

Пепел приподнялся насколько смог. Вокруг – задворки депо, в большом количестве ручные стрелки и переезды, дорога, спускающаяся к путям, угол какого-то цеха. За дорогой – холмик, как могильный, вместо креста – сооружение из шпал. Ну да, тупик, в который зарываются рельсы одного из путей.

А вагон, в котором лежит Сергей, вполне годится для съемок фильмов про железнодорожный апокалипсис. Поручни на боковинах сидений – одно из немногого, что уцелело помимо самой вагонной коробки. Еще разве ящики под сиденьями, торчащие и свисающие железные культи поручней, да всякая мелочь на полу: гнутые болты, винты, шайбы и гайки. Ржавчина на всем. На месте одной из дверей – дыра от пола до потолка, с обугленными и словно разорванными краями. Ну и, наконец, на полу у самых ног валяется пустой водочный «малек».

С вагонной судьбой ясно – списали по старости, загнали на глухие деповские пути. Где его «раздели» работяги: кое-что хозяйственно прибрали для дач, кое-что – на запчасти. Но почему эта рухлядь сейчас движется?!

Нет, как болит голова! Затылок пульсирует, будто туда вселилась тварь из фильма «Чужие-2». Тело не слушается... В глазах все вертится и гаснет... И жжение в желудке, тошнота и металлический привкус во рту.

В вагон с грохотом, сотрясся пол, влетела железная вага, следом за ней ловко вскарабкался вензелевец.

– Поехали! Слышь, ты, сука подлая! – с каким-то неестественным восторгом прокричал вояка. В его глазах кубиками льда в стакане перекатывался сумасшедший блеск.

И как-то враз у Пепла состыковались и срослись детали происходящего.

Как этому придурку удалось сдвинуть вагон с места – не ребус. Вытаскиваешь из-под колес «башмаки», снимаешь вагон с ручного тормоза. Засовываешь лом или вагу между колесом и рельсом, упираешь его конец в шпалу, работаешь им как рычагом. Иногда достаточно одного толчка ломом, потом чуть потолкаешь руками и, если путь имеет наклон в сторону толчка, вагон покатится как миленький. Если наклон постоянный – вагон начнет разгоняться без посторонней помощи, а, набрав скорость... ну, понятно. Главное, правильно перевести стрелки, выстроив желаемый маршрут.

Но зачем ему эта возня?! Что за идиотизм?!

– Пригодится, вдруг застрянем, – пояснил Аника-воин, запихивая вагу в ящик сидения. – Я тебе с твоим другом придумал красивую смерть.

– Если я умру, никто не узнает, где спрятано золото Акелы.

– А мне с прибором на все золото, ты Ашота Еще Парочку гробанул, лепшего корефана. Я – не Принцип, если ответку не зашлю, за одного Еще Парочку двоих не раскрошу.

Боец с выразительной кликухой Принцип показал рукой куда-то Пеплу за спину. Сергей оглянулся... чуть не потеряв сознание от резкого движения головой.

Из раскуроченнного (не иначе – кувалдами) ящика, с которого было снято сиденье, выглядывала рука, перехваченная в запястье браслетом из дутого золота. Рокки. Выходит, Рокки жив? Тогда почему этот придурок его не связал? Впрочем, какая сейчас разница…

– А Вензель?

– Старик узнает в деталях, что ты на вагоне сматывался, да перестарался.

А вагон очень медленно, но катился. Пепел видел, как перемещается цех, как выплывает из-за угла скрытый ранее бульдозер, как ближе становится башенный кран. Размахивая руками, куда-то бегут люди в оранжевых жилетках. И, конечно, Сергей слышал колесный перестук и слышал, что ритм учащается.

Оставалась надежда на стрелки, их до ворот вроде бы две. Если вагон не наберет скорость до въезда на них, может, и станет. Пока этот хмырь вылезает, толкает... Задержка, какая-никакая... Шанс.

– Теперь нам никто не помешает. – Принцип перебрался в начало вагона. И встал впередсмотрящим в торцевом проеме.

«Ну, хватит страдать и валяться бревном! – заводил себя Пепел. – Пора заканчивать этот дурдом в свою пользу. Первая задача – освободить руки».

Задача была не из легких, но не казалась невыполнимой. Поручень, к которому привязаны руки, держится на одном болте. Другие болты, видимо, пооткручивали хозяйственнные мужики, а этот или забыли, или он не поддался по причине заржавелости. Однако, как говорят чукчи, если хорошенько вдарить по стойке, к которой крепится поручень…

– Едем! Едем! – радостно завизжал Принцип.

Вагон мотыльнуло – ага, въехали на стрелку. Ну! Пеплу показалось – движение замедляется. Ну же... Сергей закрыл глаза. Остался один стук в ушах и отдача колесных перекатов. Фиг… Вагон набирал разгон.

Пепел чуть переместился, примерился, собрался.

– Ты не хочешь знать, куда едешь? – донесся веселый голос сбрендившего бандюка.

Становились все ближе распахнутые ворота и за ними путь, уложенный на бетонные шпалы. Полотно заметно забирало вниз, и вело оно… и без подсказок известно, куда вело. К подножию холма, на котором расположено депо, к пересечению железнодорожного пути с проспектом Стачек. Сейчас вагон находится на вершине холма. А дальше ведь под гору, только под гору.

– Может, хватит этой детской железной дороги. Пока не поздно. Еще успеем остановить. После ворот не получится. – Пепел постарался придать голосу успокаивающей мягкости.

– Все только начинается, – обернулся Принцип.

А вагон набирал и набирал ход. Вот он въехал, покачиваясь, на вторую и последнюю деповскую стрелку, от которой до ворот дюжина метров.

– А тебе самому жить вконец наскучило, что ли?

– Мне?! Еще чего! Я сойду на своей остановке. А вы поедете дальше. Ту-ту!

– А-а, тогда понятно.

Пепел отклонился назад, насколько позволила проволока; отклонился, наплевав на боль, раскаленными обручами обвившую запястья там, где тонкая сталь впивалась в кожу. Сейчас это ржавое корыто на колесах заденет створку ворот, потом не миновать ему поцелуя с брошенными рядом с рельсовой колеей цыганскими «жигулями». Грохоту и лязгу хватит. За грохотом и лязгом этот урод ничего не услышит, а оглядываться ему не интересно. Ему, гаденышу, нравится смотреть вперед, только вперед, и никуда, кроме вперед, в светлое будущее без Пепла.

Вагон вплыл в ворота. Поравнялись и остались позади разведенные створки, копейные острия воротных прутьев. После чего вагон ожидаемо врезался в «девятку», отбрасывая машину прочь со своего пути.

Врезал и Пепел. Каблуком по стойке, вложив в удар всю массу тела и всю свою злость. Поручень из крепежа не вылетел. Однако… однако не все так гнусно – болт до половины вылез из резьбы. Теперь еще разочек…

Они вырвались из владений метрополитена. Скорость возрастала с каждым метром. Они мчались между двумя гаражными кооперативами, разделенными рельсовым путем напополам. Справа тянулся глухой забор, слева на уходящем вниз склоне виднелись островерхие крыши гаражных сарайчиков, а среди них – вышка гаражной охраны. Крыши мелькали уже словно карты в руках опытного игрока.

– Ну, как? Здорово?! Я бы мог убить тебя и проще. Но проще любой дурак сможет. Пусть попробуют так! Ты попадешь в историю города. Сегодня все телевизионные программы будут говорить о тебе. Ух, сколько понаедет сюда репортеришек! Разве плохо? Да и мне приятно. – Принцип стоял, широко расставив ноги, вцепившись обеими руками в край пустого оконного проема. – Скоро будем прощаться. Вот проедем речку... Там, я вижу, травка. Мне будет не больно приземляться.

В дыры на месте дверей и окон с гудением врывался встречный поток воздуха. Выдуваемые из всех щелей грязь и пыль вихрились по вагону, шуршала бумага в ящиках, секла лицо мелкая дробь песка. Убыстряющийся стук колес перешел в гулкий металлический перезвон. Ветер теперь вломился в вагон со всех сторон. Они выскочили на мост.

Пепел увидел заблестевшую внизу, метрах в пятидесяти, ленту реки. Чудо-речка Красненькая, не замерзающая и в тридцатиградусные морозы. Чудо-речка, в которой меньше всего собственно воды.

Они проносились по мосту, вагон раскачивало и подкидывало на жестком путевом основании. Того и гляди, перекинет через мостовые перила.

– Какая скорость! Вот это жизнь! Надо наполнять жизнь событиями! – надрывался Принцип. Ему теперь приходилось сильно напрягать связки, перекрикивая возрастающий шум. – Жаль уходить! Но пора! Не скучайте без меня!

– Без тебя, дружок, не получится, – пробормотал Пепел.

И еще раз вмазал по стойке. Боль пронзила запястья, в которые глубоко впилась грязная стальная проволока.

Но поручень-то, а! Поручень вылетел из крепежа!

– Ах ты-ы!!! – это Принцип заметил, что пленник отцепил себя от поручня.

Принцип метнулся к ближайшему ящику и выхватил из него костыльный молоток. Вытер руки о штаны, обхватил черенок обеими руками. И пошел на Пепла, ступая, как моряк, враскачку, на широко разведенных ногах.

Сергей попытался освободиться от проволоки на запястьях, перетерев ее о зазубрины вагонного металла. Ему удалось разорвать несколько проволочин… Но большего Сергей Ожогов не успел. На него с истошным воплем бросился Принцип, замахиваясь молотком.

Пепел ушел от удара кувырком назад.

Тонкое било костыльного молотка вошло в ржавое вагонное днище там, где мигом ранее находился Сергей. Принцип выдрал свое оружие, собираясь снова пустить его в дело.

Но – потратил на это время.

Парочку мгновений, за которые Сергей успел вскочить на ноги. И тут же вмазал вензелевцу ногой в живот. Тот повалился на спину, выронив молоток.

Вагон уже проехал мост. Справа выросли коробки жилых домов. Уже виден шатер цирка-шапито и часть скверика перед ним. Вагон несло по склону. Слева открылся вид на лесистый холм, опоясанный забором. Там и сям среди деревьев отсвечивал металл, блестела позолота. Красное кладбище. Очень кстати.

Лежачего не бить – закон правильный. Но есть такие лежачие, что... И Пепел врезал ногой лежачему в пах, заставив того застонать и скорчиться. Да и сам Пепел полетел на пол – это вагон подпрыгнул на рельсовом стыке.

Упал, больно ударился плечом о край сиденья и почувствовал под спиной какой-то прут. И тут последние проволочины лопнули – руки Сергея оказались крепче. Нет, не прут. Вага, которую Принцип забросил в вагон.

– Ну-ка иди сюда, машинист шелудивый, – ласково позвал Пепел, направляясь с вагой к Принципу.

Вензелевец, какие бы у него тараканы ни бегали в голове, сообразил, что партия проиграна. Он метнулся к дверному проему, давно и навсегда освобожденному хозяйственными работягами от дверей, бросил через плечо взгляд на преследующего его Пепла, посмотрел вниз, на бешено несущуюся землю – ишь ты! – перекрестился и прыгнул.

Ему здорово не повезло. Принцип врезался в дерево, тело сложилось, как тряпичное, и мешком упало вниз.

– Он слишком любил быструю езду. – Пепел отбросил ненужную вагу.

Вагон уже вынесло к подножию холма, он скользил теперь вдоль пустынной улицы. А слева продолжалось кладбище. Совсем скоро переезд. И куда деваться на такой скорости!?

Пепел, забравшись ногами в пустой ящик сиденья, высунулся в глазницу окна. Так, а это что у нас? Справа по ходу Пепел разглядел огромную кучу черной свежей земли. Один из курганов, которые насыпают самосвалы городских озеленителей и которые – если озеленители чуть промедлят с разбрасыванием – растаскивают садоводы и любители комнатных растений.

Пепел на четвереньках – трясет, как на гладильной доске, не встать – добрался до Рокки. Вытащил того из ящика и поволок к дверному проему. Щупать пульс, прикладывать ухо к груди – жив? не жив? – все потом.

Вагон тряхнуло и бросило в сторону. Пепел завалился на пол. Стрелочная крестовина, так твою, догадался он. Стрелка перед проспектом Стачек. Несколько десятков метров – и брус, перекрывающий дорогу. Сколько раз пролетал он в машинах через этот переезд. Вот не думал не гадал, что придется заезжать на переезд под другим углом и с другими чувствами.

Сергей встал на колени, дотянулся до края сиденья, подтянул себя и Рокки. Перехватился и встал. В глаза попала дорожная лента, идущая вверх, и на ней бесконечный поток машин. Пепел вжал себя в угол между боковиной сиденья и стеной вагона. Напряг руки и ноги. Земляной курган приближался.

Все решит один миг. Правильно выбранный. Если мигом раньше, так же как и мигом позже, то… В общем, “не хочется думать о смерти, поверьте...”

Пепел поднял Рокки, обхватил его, прижал к себе. Тот застонал. Или всего лишь показалось? Ладно, даст бог, разберемся. Пора. Сергей оттолкнулся…

В лицо ударила тугая воздушная струя. Замелькало и зарябило в глазах. А дальше… Удар животом... как с вышки об воду...

Тело ушло в податливые комья земли, зарылось в них, земля заскрипела на зубах. Неужели удалось?!

Отплевываясь, Сергей выбрался из кучи. Рокки лежал рядом. Пепел приподнял его, потряс. И тот – на сей раз никаких сомнений – застонал. Сергей повернул голову в сторону переезда.

Многотонная разогнавшаяся махина сшибла металлический шлагбаум, перегораживавший путь на переезд, вырвала его из всех гнезд и креплений. И эти тонны железа вылетели на проспект Стачек. Колеса загрохотали по стальному желобу переезда.

Вагон, лишь чуть-чуть погасивший скорость столкновением с брусом, задел зад темной иномарки, ту закрутило и швырнуло на встречную полосу, где боком развернуло под налетевшую «оку». Освещенный «лоб» икаруса", вопли гудков, режущий скрежет тормозов, истошный человеческий крик. «ЗИЛ» с военными номерами на досках заднего борта в порыве уйти из опасной зоны кинулся на пешеходную дорожку, проскочил ее, избегая столкновения с деревом, вылетел на пути и напоролся на стрелочный переводной механизм. И стал заваливаться набок. А вагон, оживший волей идиота из бригады Вензеля, так долго набиравший на пологом спуске пробивную мощь, влепил свое бесполезное ржавое железо в троллейбусный бок. Продавливая его.

Внутри троллейбуса метались силуэты пассажиров. Сверху сыпались фейерверки искр. Кровь брызнула на стекла, будто сок из сжатого рукой помидора. А еще через секунду эти стекла разлетелись мелкой крошкой. Вагон протащил троллейбус до следующего бруса, перекрывающего пути с другой стороны. Там два смятых куска железа, вагон и троллейбус, замерли.

Пепел увидел, как из вагона вылетела, вертясь, будто городошная бита, вага. Увидел, как закрывает голову руками и нагибается к рулю водитель «Икаруса», как падают на пол пассажиры, как разлетается боковое стекло у первых кресел и вага, врываясь в салон, крушит спинки сидений.

С той стороны, где завалился набок грузовик, ударил в небо столб огня.

Пепел ничем не мог помочь пострадавшим людям, но он мог помочь Рокки и себе. Доллары в кармане были. Машина… Да вон хотя бы выползшая на обочину неновая «волга», водитель вышел и глазеет, открыв рот. За сто баксов он не только забудет о зрелище, но и нарушит все дорожные правила, лишь бы побыстрее доставить клиента к указанному месту.