Пепел и золото Акелы Логачев Александр

Роман публикуется в авторской редакции.

Глава 1. Дурная примета

…Право на необходимую оборону имеют в равной мере все лица независимо от их профессиональной или иной специальной подготовки и служебного положения. Это право принадлежит лицу независимо от возможности избежать общественно опасного посягательства или обратиться за помощью к другим лицам или органам власти… (Статья 37 УК РФ)

Кар-р, кар-р, кар-р...

Пепел открыл глаза. Еще сонные, но уже злые глаза.

Кар-р, кар-р, кар-р, кар-р, кар-р, кар-р...

– Черный ворон, где ты, гнида, вьешься? И меша-а-ешь мне поспать... – просипел Сергей Пепел. Дальше петь не захотелось. Казалось бы, давно дурные приметы по боку, типа Пепел напрочь выхаркал суеверную слякоть из души, но стоило за окном закаркать дурной вороне, настореньице – раз, и подсело, как батарейка в дешевом тайваньском фонарике.

Кар-р, кар-р, кар-р...

Противный звук наконец растворился среди прочих городских шумов.

За мутным окном нехотя спадала дневная жара. Пепел покосился на табло бивших в зрачки ядовито-зеленым электричеством настенных часов. Пятнадцать сорок пять, раннее утро для полуночного ковбоя. Но сон был перебит, как кость после удара фомкой.

– Ну, пускай петушок покаркает, – бодрясь, подмигнул отражению в стекле серванта Пепел и сладко потянулся под одеялом. Типа, не овчарки лают, и не вохра гнусавит. Но успокоить себя таким образом не повезло. Во рту оставалось кисло, и этот нерадостный привкус клеился теперь ко всему, на что бы Сергей ни кинул взгляд.

Тогда, ломая подступившую чернуху, Пепел сорвался с койки, сунул в зубы приготовленную заранее папироску, пару раз смачно пыхнул и по-кошачьи бесшумно скользнул на кухню. Он не переносил любую работу, даже самую пустяшную, однако пересилил, приготовил бодрящий чифирок, хлебнул, добавил сахара и, не допив черно-коричневую жижу, шатнулся в ванную. Там долго фыркал под студеной струей, осторожно обрабатывал физиономию новенькой бритвой, остервенело чистил зубы. То есть вовсю наслаждался свободой. Вышел из ванной, встряхнулся как собака и, махом опрокинув в пасть остывший чифир, двинул одеваться.

Короче, все неотложные дела были приговорены в десять минут, но навороженная карканьем муть с сердца не отскабливалась. Сергей плюхнулся в раздолбанное кресло. Не сиделось. Ткнул пальцем в кнопку «power» на магнитоле, и комнату залило воркование «Радио Петрограда»:

– пробирал до селезенки ветеран шансона.

Несмотря на старания Сергея, жилье его как было берлогой, так берлогой и оставалось. Продавленный топчан, въевшаяся в оконные стекла вековая пыль. Пусть взгляд занозился о самые нелепые предметы вроде ржавеющего на комоде дуэльного пистолета двухвековой давности со сломанным замком или кожаной сумки, откуда выпирала линза крутого профессионального фотоаппарата «Filips» и прочие узкопрофессиональные фотографические прибамбасы, эта хата как была логовом зверя при прежнем владельце, так логовом оставалась и при нынешнем.

Но в этом «зверином принципе» хоронилась и сила Сергея Пепла, жившего по закону ни к чему не прикипать сердцем. Пепла, хронического одиночки, вроде обшрамленного кота, гуляющего сам по себе по задворкам жизни.

– догорчил из динамиков голос Геннадия Жарова и угас, зато ожил бодрый тембр диджея:

– Добрый день! Снова добрый день, дорогие друзья, опять с вами в эфире Владимир Омаров. Тем, кто не слышал, спешу сообщить, тем, кто уже в курсе, спешу напомнить, что до эпохального концерта звезд русского шансона в Ледовом дворце осталось три часа. И мы продолжаем нашу викторину. На данный момент числится неразгаданным последний вопрос. На какое количество заключенных был первоначально рассчитан изолятор временного содержания «Кресты», и как имя-отчество архитектора этого культового здания? Поскольку наше славное «Радио Петроград» является соорганизатором грандиозного парада гитарных струн в Ледовом дворце, победителя викторины ждет билет на праздник хриплых аккордов!

Пепел, понятно, знал про «Кресты» тайны покруче, чем пресные загадки диджея. Но суетиться ради халявы посчитал ниже своего достоинства.

Наплыло. Вспомнилась угрюмая байка, которую любила рассказывать старая Рута.

?Ой, ромалэ, слушайте, какие истории знали в прежние времена. Один цыган гулял по майдану в Херсоне, и вдруг видит, что к нему направляется смерть с косой. Цыган вскочил на коня и помчался долой, и всего за три часа доскакал до самого Краснодара. Коня загубил, сам в мыле, еле на ногах стоит, воздух синими губами ловит. И тут подходит к нему та самая жуткая смерть и говорит: «Хотела тебя спросить, что ты делаешь на базаре в Херсоне, когда у меня с тобой через три часа назначена встреча в Краснодаре»? Такое вот оно – цыганское счастье...?

Проклятый ворон, испохабил все настроение, недобрые мысли в голову полезли. И коль такой коленкор, коль все равно тоска, Сергей решил-таки взяться за одно обязательное по совести, но тягомотное и потому отложенное в дальний ящик дело. Хуже не будет.

Поездка предстояла тяжелая. Во-первых, Пепел не знал дороги, во-вторых... Почему-то вспоминался фильм «Калина красная». Егор Прокудин подсылает к родной матери жену узнать что да как, а сам мается, подойти не может. В принципе ничего похожего не намечалось, хотя «смотря как посмотреть». Пепел вынул из сосланой на шкаф шкатулки оловянный нательный крестик, сдавил в кулаке, будто пытаясь выжать из металла последнюю слезу, и грустно прикусил губу. Хотя лет прошло ох как много...

А было это так.

– ...При коммунистах жили проще. – Желтокожий старичок поежил драный фуфан. – Четыре, ну, от силы месяцев пять. Потом группировочка меняется, правила остаются. А сейчас беспредел полный. Народ мельчает, сявки в фаворе. Раньше одно ранение в месяц – это уже ЧП. А сейчас одно убийство в месяц – норма. И главное: храмы ставят и ставят, а отморозков все больше. Я тут с одним переписываюсь, вышел он недавно, авось и мне по выходе поможет. Хотя, хрен поможет. Такой маразм отчебучил, дескать, ампутация памяти у него не негатив. Не хочет зону вспоминать!

Дедуля прикурил у собеседника бычок, продолжая без азарта наблюдать, как по вымороженной январской стужей казарме, размахивая заточками и зычно грохоча прохорями, носятся озверелые зеки. Аж иней с потолка крошится.

Двое ссеклись с остальными. Стороны друг друга стоили. Ни тебе лишних угроз, ни истеричных взвизгов, ни позорных стонов. И никакого легкомыслия, без малейшего намека на фраерскую браваду. Мелькали сцепленные зубы, счесанные кулаки, и осыпались клочья одежки. Вот один врезал в челюсть напротив, вложив весь свой вес, не жалея костяшек. Вот другому заехали носком по голени. Вот жало заточки вспахало пустоту на месте, где только что приплясывал третий. Вот четвертый прозевал коленкой под дых. Вот пятый поймал сопаткой штыковой таран чужого лба. Вот попытался подсечь врага шестой, но только воздух напугал циркульным выбросом ноги.

– А ребята не вписались. Между трех огней. Администрация, Пиночет со своими шестерками, ссученые тоже обозлились почему-то. Я так думаю: хана ребятам. – Дедуля опять поежил драный фуфан (в Обуховской колонии это слово обозначало фуфайку) и замолчал.

Разбор становился все серьезней и серьезней. Пара урок уже умывалась кровью. Еще один валялся просто так.

– Мочилово! Мочилово! – истерично повизгивал кто-то в толпе зрителей.

А Пеплу было плохо. Мочили именно его. Пиночет, возомнивший себя диким вепрем, метил вгрызться в кадык. Вырубленные бойцы мешались под ногами. Мужики робко прятали ухмылки, любуясь на распластавшихся авторитетов. Коля оторвал голову Пиночета от шеи Пепла и, держа заводилу за уши, потащил к стене с явным намерением вражью голову об эту стенку и размочалить. Волочащееся следом туловище, как могло, сопротивлялось. Пепел подхватился быстро, хотя и с некоторым трудом. В правом боку было горячо и мокро. Сколь конкретно его пырнули, Пепел пока не оценил, но кровь хлестала, и очень настойчиво.

– А помирать нам рановато... – Пепел, насколько позволяли скупые слухи, просчитывал ситуацию. Хозяин, кум, замполит? Какая-то гнида из этой святой троицы его, Пепла, как минимум, невзлюбила. Не просто так, ибо Пепел не жаловал их всех вместе взятых. И сделать неугомонного Сергея яблоком раздора между вориками являлось делом чести и для начальника зоны, и для начальника оперчасти, и для какого-никакого замполита. С вориками все понятно – элита. Все в черном, перекрашенном с серого – ушитые штанишки, пидорка, пресловутый фуфан. И понятно, почему эта элита его так загадочно-заказано пытается замочить. А гребаная администрация в лице невдалеке маячащих окаянных чекистов на все забила болт. Расклад в пользу кладбища.

И у Пиночета, и у ссученых с волей было все нормально и прокуклено. И с едой, и с наркотой. Видимо, Пепел просто не вписался. Никуда.

И, понимая, что зарабатывает этим второй срок, Сергей начал убивать. Коле повезло меньше. Пиночета он до стенки дотащил, но обработать не успел. Кто-то маленький и неприметный чиркнул по Колиной шее серым железом. Колян взглянул на Пепла каким-то просительным взглядом, свалился на пол и захрипел-забулькал. Рванул рукой воротник и затих. Только крестик нательный поблескивал в разжимающемся кулаке...

...А теперь крестик матово отсвечивал в разжимающемся кулаке у Пепла. Но заковыка в том, что адреса матери-старушки Пепел не знал. А знал Толик Обормот. И этот Толик уже месяца два как откинулся.

Сергей взял телефонную трубку и по памяти выплясал пальцем номерок дамочки, у которой нынче обретался корешок. Корешок настолько, насколько у Пепла возможно, то есть не дальше «привет-привет и разбежались».

– ...Нет, он цветов не дарил, но все равно галантный по последней черте, – домурлыкала подружка Обормота невидимой собеседнице, и уже в трубку: – Алло, алло, слушаю вас?

– Анатолий дома? – бесцветно процедил Сергей.

– Ну, что вы? Как он может быть дома, когда сегодня такой грандиозный концерт?! Вы не в курсе, что Толик – старинный приятель Фарта? Вы слышали песни Фарта? Прочат, что буквально через пару лет Фарт затмит самого Михаила Круга! А Толик с Фартом очень дружны. Толик рассказывал, как пацанами к ним на Лиговке пятеро гопников завелось. Ха-ха-ха. И еще они вместе с Фартом по малолетке гоняли шпану на Гражданке. А теперь Фарт позвал Толика в телохранители. Не шахтерской шестеркой, потому как кто в здравом уме на Фарта-то потянет? А чтоб повод вместе водку уговаривать. Так что сегодня Толик в Ледовом дворце. А кто это говорит? – вдруг опомнилась болтушка.

– Все говорят, – оскалился Сергей и брыкнул трубку. Впрочем, ненадолго. Память Пепла была выдрессирована бурой и трынькой[1], и хранила любую вскользь услышанную цепочку цифр, как в сейфе. Тем более не стерся несколько минут назад по магнитоле объявленный телефонный номер.

– Алло? Это «Радио Петроград»? Это вы билеты на халяву обещаете тем, кто в «Крестах» шарит? Тема еще работает?

– Одну минуту, я вас переключу, – чирикнул девичий голосок.

И вдруг Пепел одновременно услыхал голос диджея и из магнитолы, и из телефонной трубки. Привыкший не маячить на свету Пепел заерзал, но не пасовать же?

– Алло, вы хотите попробовать свои силы в викторине? – бодренько завибрировали два одинаковых голоса с разных сторон. – Напоминаю всем нашим радиослушателям неразгаданный последний вопрос. Как отчество архитектора «Крестов», сколько всего тюрем по его проектам построено по матушке-России, и на какой контингент первоначально рассчитывались «Кресты»? А теперь слушаем ответы. Как вас зовут?

– Сергей. – Пепел не стал заводиться, что диджей мухлюет и за один вопрос лепит уже третью загадку. Коль рыпнулся в чужую игру, до поры терпи и чужие правила. – Архитектора звали Антоний Иосифович Томишко. По его чертежам в России построено двадцать три тюрьмы, а в «Крестах» по замыслу должно париться зараз не более тысячи ста пятидесяти бродяг.

– Грандиозно! – ошалели одинаковые голоса в трубке и по радио. – Откуда такие фундаментальные познания в этом вопросе?

– Книжки[2] надо читать! – отмазался Сергей.

Опытный диджей смекнул, что попал не на простого человечка, и шоу здесь не выгорит, посему свернул треп:

– Сергей, не ложите, пожалуйста, трубку, сейчас с вами свяжется наш менеджер по внешним связям, а пока я предложу вам выбрать песню, которую вы хотели бы услышать.

– “Черный ворон”, – как бы само собой спрыгнуло с языка; Пепел даже прибалдел. Откуда «Черный ворон»? Почему «Черный ворон»? Ладно, проехали.

По магнитоле уже плыло растяжное:

А в прижатое к телефонной трубке ухо чирикал миленький девичий голосок:

– Билет будет вас ждать на служебном входе в Ледовый дворец. Вам останется только назвать свою фамилию. Как вас зовут?

– Сергей Ожогов, – сказал Пепел. И сразу пожалел, что так звонко прописался, поскольку привык без лишней надобности паспортные данные по чужим ушам не развешивать. Надо было что-нибудь соврать. Вряд ли кто-то в тамошнем бардаке пожелает заглянуть в паспорт.

– Так и записываю: «Сергей Ожогов». Всего хорошего, желаю получить грандиозное удовольствие от нашего концерта, – пропела милашка и отключилась.

А Пепел в две минуты собрался и, презирая лифт, поспешил вниз. Выбивая подошвами мотив:

Погода радовала. Морозная лагерная пыль, которая его шершавила десять лет, осталась где то далеко-далеко. А солнечный субботний день – вот он, здесь, за дверью. И в этот день вступал крепкий парень, на вид лет тридцати пяти, причем, заметьте, не наркоша, не туберкулезник, а очень даже и очень... Мышца самодовольно поигрывала под футболкой, рот растягивала мальчишеская улыбка – Пепел радовался жизни.

Спустился по лестнице, перепрыгивая через ступени. И широким жестом распахнул дверь парадной. И еле успел ее придержать, что бы не сбить с ног соплюшку, которая пыталась наклеить на внешнюю сторону двери объявление. Отшатнувшись, кроха испуганно прижала к груди бумажку, и та затрепетала на ветру бахромой отрывных телефонов.

– Извини, лапуня. – Пепел искренне запереживал за детский испуг. – Давай малявочку приклею, а то с твоим ростом только кошке прочитать удастся.

Девочка молча протянула объявление. Пепел прихлопнул его к двери, некоторое время подержал, чтоб клей прихватился, и, отняв руку, прочитал старательные детские каракули: «Улетел умный старый ворон. Меня любит, других нет. Помогите. Награда с гарантией».

– Так вот чей пернатый умник раньше срока хороших людей будит? – Пепел неумело погрозил пальцем. – Как же ты его упустила?

– А он и не спрашивает, если ему надо, – серьезно сказала девочка, – Он просто чует.

– Чего это он чует? – удивился Пепел.

– Беду чужую!

Звонкий детский голосок так саданул по ушам, что Пепел вздрогнул. И посмотрел на стрекозу уже другим взглядом. Своим цыганским взглядом, как учила старая Рада.

Сандалики дешевенькие. Джинсики потрепанные, слишком просторные, похоже – от старшей сестры. Пыль на джинсиках серая, дворовая, здешняя. На цыплячьей шейке фенечка из бисера – лишнее свидетельство, что есть у соплюшки старшая сестричка, какая-нибудь хиппушка лет четырнадцати. На руках чернильные пятна, ну, понятно, телегу про ворона чернилами выводила. Хотя вроде как дети давно предпочитают фломастеры, а не перьевые ручки. У носа царапина, а в глазах великая серьезность.

Такими серьезными бывают дети, когда повторяют слова взрослых, не шибко понимая смысл. Значит, зря Пепел дернулся. Но второй уже раз за сегодня форс был похерен. И опять из-за «Что ж ты вьешься над моею головой».

– Так что знайте, – добавила кроха вслед Сергею, – награда с гарантией.

Пепел растерянно кивнул и излишне быстрым шагом пошел к своему жигуленку. Точнее, не совсем своему, ну да все равно спасибо... Главное, ксивы в порядке.

А потом были прокопченные выхлопными газами улицы и выпученные красно-желто-зеленые зенки светофоров...

Незваные гости явились не грабить, хотя квартира производила неизгладимое впечатление. Она поражала великолепием. Размахом. Выверенным сочетанием вещей, когда каждая, как в музее, на своем месте. И ничего лишнего, пусть вещей этих в каждом углу сорок сороков, и любая вещь сумасшедших денег стоит. Квартира будто пыталась подавить незваных гостей. Не только форсом прижившегося ценного барахла, но и собственной барскостью.

И начхать, что такой стиль по моде нынче вытеснили евроремонты, шершавые обои и джакузи. Чувствовалось, что новомодная суета данному, пусть выцветшему и полинявшему, богатству все равно в подметки не годится. Далекие потолки с шикарной лепниной, монументальная резная мебель с графскими вензелями, гордящийся изразцовым молочно-голубым орнаментом настоящий камин, в котором вишнями тлели ароматные угольки, наборный паркет, занесенный, как снегом, лохматыми коврами...

– Эрмитаж! – Клепа восхищенно цыкнул, поковыряв пальцем интимное место у бронзового подсвечника, изображающего обнаженную нимфу. – Люблю тебя... творенье, блин... теченье, блин... гранит, блин... Зенит...чемпион, блин!

– Не юродофобствуй, – Клепе отвесили шутливый подзатыльник, – и Пушкина не опошляй. А то хозяин обидится. Он начитанный, собака.

Говоривший повернул свои черные масляные глазки к центру комнаты, где находился упомянутый хозяин, аккуратно полураспятый на огромном дубовом столе. Именно полураспятый, поскольку сочащиеся кровью ладони его были прибиты палубными гвоздями, а ноги пока еще только привязаны. На таком столе можно было в футбол играть, не то что человека терзать. И когда жертва ерзала от боли, только мелодично позвякивали свободно телепающиеся медные ручки на многочисленных выдвижных ящиках и ящичках.

– Ну, Семен Моисеевич, – масляные глазки весело сверкнули, – веришь, что распятие – это не просто боль, а нечто большее? Чувствуешь себя способным молитвы сочинять? Еще, не дай бог, вознесешься?

– Пина, попроси, чтобы гвозди вытащили. – Лежавший пытался говорить, а не стонать. – При чем здесь вера? Зачем изгаляться? Пина!!! Попроси, чтобы вытащили гвозди.

На самом деле Семен Моисеевич, несмотря на жуткую боль, голову не терял. Страшнее, чем физические страдания, были муки душевные. Сам себя перемудрил ушлый Семен Моисеевич. И хорошо, Пиночет еще не знает, что земля у него под ногами горит во многом именно благодаря стараниям Моисеевича, а то б точно последние минуты оттикивала жизнь старого барыги.

Но, черт побери, как бездарно вляпался Семен Моисеевич! Стал играть в опасную игру и не продумал реакцию противника на три хода вперед. Теперь оставалось пожинать плоды.

– Во-первых, Пина я только для друзей и девушек, – заметил говоривший, – а для тебя, радость ты моя пархатая, я просто Пиночет. В-четвертых, давай оглянемся по сторонам и еще раз оценим обстановку.

Обстановка Семена Моисеевича порадовать не могла. В комнате, кроме хозяина, находилось семь человек. Веселый распорядитель всего происходящего Паша Поляков (он же Пиночет) нависал над лицом жертвы, тряс смоляными кудрями и откровенно скалил зубы. Три небритые шестерки (Семен Моисеевич был с ними знаком: Клепа, Шелест и Байбак) тишком шарили по шкатулкам, набивая карманы мелочевкой, и без команды Пиночета не решались вскрывать паркет в поисках тайников с царскими червонцами. Еще два отморозка, которых хозяин уже не имел чести знать, косились по сторонам с аскетической брезгливостью и сидели на стульях, держа спину прямо, будто оглоблю проглотили, и чинно сложив руки на коленях.

Незнакомцы пугали хозяина квартиры крепче всего, потому что не зарились на чужое добро. А жизнь научила Моисеевича пуще сторожиться тех, чьи мотивы непонятны. Братья не братья, но очень похожие. Крючковатые облупленные от солнца носы, обкарнанные абы как патлы, глаза, будто болотная муть в них колобродит, сутулые плечи. И одежда малопрезентабельная. Внесезонные ветровки, бурые мятые брюки да резиновые сапоги с подвернутыми халявами. Очень странная парочка.

А у решетки камина, пристегнутая трофейными ментовскими наручниками, полулежала дочка Сонечка. Глаза от страха безумные, тушь потекла, щеки опухли, не привыкла девочка к таким виражам судьбы. Рыжие косы копной, на щеке глубокая царапина, досталось бедной девочке от рук бандитов. Слава богу, она была одета (спортивные шаровары, футболка).

Не грабить расчудесную квартирку заявились гости, оттопыренные карманы не в счет, это ж не грабеж, а нечто вроде тримминга[3]. А то бы давно пришили и раздели. Его убили, ее раздели. Семен Моисеевич уже не обращал внимания на боль в пробитых ладонях.

Пиночет меж тем подмигнул Байбаку. Тот улыбнулся азиатскими щелочками, подобрал молоток, пару гвоздей, подступил к пускающей от страха пузыри, не способной слово выжать, только икающей девушке, присел рядом с ней на ферганский ковер, раздвинул отнявшиеся от страха ноги пленницы и уставился на Пиночета, ожидая дальнейших приказаний.

– Семен Моисеевич, – Пина за волосы приподнял голову лежавшего так, чтобы тот ничего не прозевал, – я тут недавно выяснил, что перевод Гамлета не совсем верен. Оказывается, он не втирал Офелии, что, дескать, приятно находиться у ног женщины. В подлиннике это звучит: «Как приятно находиться между ног женщины». А теперь угадай, жидяра, куда мы ща гвозди забивать начнем?

Будь на месте Пиночета кто-то другой, Семену Моисеевичу оставалось бы только наспех переворошить в памяти прожитые годы и помолиться, прося у Всевышнего прощения за наиболее гнусные поступки. Потому что серьезные люди, добившись своего, вряд ли оставили бы источник информации на этом свете. Однако Пиночет был отморозком из отморозков, для него указом не являлись ни понятия, ни доводы рассудка. Именно поэтому на Пиночета по городу среди крутых людей была объявлена негласная охота. И именно поэтому свои шансы выжить после того, как выдаст требуемое, Моисеевич расценивал в пределах «пятьдесят на пятьдесят».

– Пиночет, не надо. – Лежавший уже с ненаигранным ужасом смотрел на дочку. – Тот, кто вам нужен, сейчас в Ледовом дворце. Офис на втором этаже, номер не знаю. Акела там арендует площади от имени какой-то фирмы-однодневки, я поленился запоминать. Там его ищите. Пина, пусть этот отойдет от Сони!

– Все-таки глупый народ вы – евреи! – Пиночет поскреб кудри на затылке и с умыслом дернул Семена Моисеевича за прибитую руку, как бы в наказание. – К тебе пришли хорошие знакомые, задали простой вопрос, и вместо того, чтобы просто ответить, ты, старый дурак, создал проблему. Ну, не убивать же тебя теперь, а вдруг ты соврал? Где мы потом правды доищемся?

– Он не врет. – Один из молчавших до того крючконосов медленно привстал. – Акела часто мотался на Большевиков[4]. Жаль, куда именно ездил, мы до сих пор не знали.

Теперь Моисеевич смекнул, что за странные молчуны прибились к компании Пиночета. Но в данный момент открытие не обрадовало. Сейчас должно было решиться, оставит отморозок Пиночет жизнь старому барыге или отнимет. Отнимет или оставит, как всегда шутя и посмеиваясь над собственными шуточками? Все зависело от того, что Пиночету покажется забавней. Не логикой руководствовался Пина, а чувством юмора.

– А, кстати, я вас не познакомил. – Пиночет шутил уже скомканно, поскольку здесь вопросов больше не осталось. Все, что требовалось, старый еврей уже сообщил. – Это Фрол. Вы с ним чем-то похожи. В твоем случае Христос отторгнут, в его случае отвергнут. Они с братом из той же секты, что и их милейший сенсей, он же гуру, он же владыко, он же Акела. Неважно, хоть груздем назови, только в баланду не суй. Главное, координаты указаны. Мы едем, едем, едем, веселые друзья!

Последняя фраза относилась к остальным присутствующим. Байбак с видимым неудовольствием отодвинулся от девушки и по шоферской привычке сунул в карман ненужные теперь гвозди. Клепа тупо и покорно засмеялся. Шелест перестал с вожделением пялиться на хрустальную люстру. Братья встали во весь рост и расправили плечи. Теперь они выглядели еще грознее.

– Байбак, ты правильно расстроился. Нельзя оставлять девочку с папой-инвалидом. Забирай добычу, аксакал. Она будет нашей сывороткой правды, гарантией, что папаша не соврал. Ублажишь, назначу акыном.

И только в этот момент старый барыга понял, что проиграл не полчаса назад, когда пустил Пиночета на порог, а еще тогда, когда при знакомстве принял Пиночета за безумного отморозка и не разглядел, что это лишь хорошо подогнанная маска. А под маской скрывается некто весьма умный, весьма расчетливый и весьма здравый.

Байбак обрадованно щелкнул лежавшую пленницу ногтем по носу, отстегнул наручники и легко закинул на плечо потерявшее волю тело. Гортанный хрип Моисеевича остановил всех. Отодрав с мясом руки от стола, старик резко крутнулся, сверзился на пол и ужом пополз к пухлому как бегемот кожаному дивану, предмету не антикварному, но тоже стоящему очень солидных денег. Сунув под диван окровавленную пятерню, отец Сони выудил обросший пыльной бородой пистолет. Клепа, не перестав глупо лыбиться, выхватил ствол той же марки и успел выстрелить первым. Кислый дым запершил в глотках.

– В девяточку, – равнодушно заметил Пиночет. – А теперь действительно уходим. – И носком сапога вывернул из камина на роскошный ковер горсть вишневых угольков. Его не рискнули ослушаться, хотя Клепе, Шелесту и Байбаку, судя по рожам, мечталось пошарить по сусекам гораздо пристальнее. – Кстати, Шелест, ты сейчас скоренько смотаешься в «Гриль-мастер» на Невском напротив Гостинки. Там за третьим столиком от входа будет сидеть с газеткой человечек с пышными усами. Скажи ему, что Моисеевич был, да весь вышел. Пусть теперь люди его наследством займутся, да нас в покое оставят. А потом возвращайся, знаешь куда.

Шелест равнодушно пожал плечами, дескать, будет исполнено.

Однако Моисеевич умер не сразу. Когда незваные гости с пленницей покинули квартиру, он пополз не к камину тушить курящийся дымком лохматый ферганский узор, а к приземистой тумбочке века эдак восемнадцатого, с единственно неуместной на общем фоне вещью современного дизайна – телефоном. Семену Моисеевичу приходилось очень тяжело, за ним на ковре оставалась дорожка кровавой росы, но смертельно раненный человек упорно карабкался вперед. И дополз. Сгреб аппарат на пол, прижал к уху трубку, перекосившись от боли, набрал нужный номер и захрипел из последних сил:

– Майор, они все узнали. Они туда уже едут. С ними Сонечка. Помоги!

Перед самой смертью он услышал слабый, будто далекий, стук. Стучали в окно. Сквозь застилающую глаза и набирающую сок пелену небытия, сквозь расползающийся перед лицом по ковру дым Семен Моисеевич увидел огромного ворона, который топтался на подоконнике.

Когда Пепел нарисовался у Ледового дворца, до начала концерта еще оставалось минут тридцать. Служебный вход Сергей нашел без проблем по толпе потных и вроде как мающихся без дела граждан с серыми цепкими взглядами. У Пепла, если надо, глаза умели сверлить во сто крат круче, но здесь было не надо. Здесь, наоборот, он притушил фитилек по максимуму и стал невзрачным, будто водитель троллейбуса.

– Сергей Ожогов? Это какая организация?

Сергей подчеркнуто робко промямлил, что победил в радиовикторине. Ему выдали картонный прямоугольник-бирку с «Fm 100,9» и тесемку, чтоб таскать этот мандат на шее. И Сергей по-свойски ступил в предельно незнакомый для себя мир, с героями которого он лишь изредка пересекался за карточным столом.

Угодивший в незнакомое место зверь норовит перво-наперво забиться в любую щель, оттуда осмотреться, и только потом уже начинает детальное обнюхивание углов. Именно так и подмывало поступить Пепла, поэтому он включил кураж и стал вести себя, будто главный.

Только появился ментовский начальник и сероглазые построились в две шеренги, Пепел, чуть ли не растолкав строй, занял удобное место и выслушал пространный и пустой инструктаж. Тех, мол, не пущать, а этих, мол, осаживать. Все это происходило на пыльном, со всех сторон окруженном дверьми, пятачке. А двери вели какая куда. Одна во внутренний буфет, другая к кабинетам администрации. Третья, и самая дебелая, к сцене.

Потом из-за пропитанных запахом канифоли кулис Сергей оглядел неожиданно огромный без публики зал. Рядом в сумраке препирались:

– Ты понял, только три песни?!

– Но сам же сказал, что Чижа не будет, а у меня песни по две минуты.

– Я тебе русским языком толкую, не я хозяин этого концерта. Поэтому три песни – и никаких!

Вбок по коридору нервно дымили хлопчики в коже. Прислушиваться и ловить знакомые по эфиру тембры в рождаемом ими гаме было бесполезняк, по вдавленным плечам и скукоженым спинам сразу читалось, что это не масть. Не телаши, скорее обслуга из прибогемненных, потому что хайры длинные, футболочки в иностранных матюгах и все уши в пирсинге. Резко то и дело хлопала дверь сортира за их спинами. Еще дальше виднелась прозрачная дверь пожарного выхода, запертая на три запора. Шипели окурки «Парламента» и облегченного «Мальборо» в гильзоподобной урне. Шмалью пока не припахивало.

– Не подскажете, где можно найти Фарта? – поймал Сергей за рукав типового хлопчика. Патлы до плеч, кожаные штаны гармошкой, рубашечка просторная и пестрая, будто пончо, на гоп-стоп снятое с плеча индейца майя. На пальце дешевый перстень с каким-то чмом вроде ацтекского божества.

– Нет, ну разве не наглость? – лениво зашевелил челюстью хлопчик, поднимая на Сергея бесконечно длинные, убойно действующие на первокурсниц медучилища ресницы. – Предлагать мне за четыре куплета сотку баков? За сотку баков пусть вам тексты Олег Соломенко пишет! А он мне еще морду корчит, говорит, что второй куплет – фигня. Сам он фигня, и его подпевка – фигня полная. С такой подпевкой пусть сам себе рыбу и сочиняет!

– Это Фарт, что ли?

Хлопчик, прежде чем ответить, внимательно впитал содержание бирки на шее Пепла – «Fm 100,9» – и принял за кого-то другого.

– О, знатный концерт у вас получается! – залебезил хлопчик. – Аншлаг гарантирован. Меня тут занесло на «Бои без правил», так там всего ползала зрителей натикало. У вас же совсем другое дело. Меня зовут Виктор, Сунчелеев – моя фамилия, я – текстовик. Про Аль Капоне песню слыхали: «Как рано он предал семью, печальная история...», это моя песня. А еще я представляю журнал «Аперитив». Я хочу сделать цикл статей о идеологии шансона. Я хочу показать, как много этот жанр значит для России... – Хлопчик невольно проводил жадными глазами девицу с заваленным бутербродами подносом (Пепел не справился отгадать, что больше зацепило хлопчика – девица, или бутерброды?) и наконец заметил, что его энтузиазм не находит спроса. – Фарт? Фарт где-то дальше по коридору. Как вы считаете, он реально сможет потеснить в рейтингах Михаила Круга? – И уже в затылок удаляющемуся Пеплу: – А как вы объясните, что Чиж сегодня отказался выступать?..

Далее по коридору было шаром покати, только на дверях маячили скотчем прилепленные бумажки: «Лесоповал», «Круг», «Чиж», «Катя Огонек», «Шелег»... Вроде гримерные, или как там в разудалом мире шансона это называется? В глубине души Пепел не отказался бы столкнуться нос к носу с кем-нибудь из тузов, правда, по рожам он никого не знал, верил в собственную проницательность, дескать, глянет и узнает, кто тут – Жаров, а кто – Трофим. Но за дверьми пряталась тишина. И в коридор никто не выскакивал. Неожиданно шумный, мимо, к обжитым местам проспешил увешанный полиэтиленовыми мешками человечек, а из мешков плыл низкий бутылочный звон – все для фуршета. Но вот Пепел узрел забившегося в угол и щипающего струны гитары единоличника:

– Данный голос в рейтингах не числился.

– Фарта не видели? – окликнул Пепел солиста.

Солист поглядел на Сергея рассеянно, и даже не на него, а как бы сквозь него, поглядел и промолчал. Только две руки безвольно свешивались с гитары, как будто он их положил и забыл.

– Прошу прощения, не подскажете, где тут можно найти Фарта?

– Вы ко мне? По какому вопросу? Слушаю вас? – Голос у единоличника был не от мира сего, и однозначно он лгал. Не слушал он никого и не видел. И вообще, ему сегодня ни до кого не было дела. Любой самый настырный поклонник шансона просто обязан был врубиться, что гробит чужое драгоценное время, и может быть, именно из-за настырных поклонников самый великий хит всех времен и народов так и останется не воплощен ни в аккордах, ни в словах.

– Фарт заявил, что будет петь на три песни больше. Из нового альбома. Я иду его успокаивать, – поставил враньем на место непризнанного гения Пепел. – Фарта не видели?

Солист, наконец углядев бирку, посчитал за разумное вступить в диалог. Правда, сморщился, как академик на овощебазе, дескать, его отрывают от сладкого творчества:

– Подумаешь – Фарт. Он у меня все аккорды спер. Не знаю, почему вы все так с ним носитесь. Ни голоса, ни манер, ни престижа. И вообще – алкаш последний. Хотите, я вам свой новый хит напою? Уж всяко это в три раза круче Фартовских «От тебя ржавеют даже рыжие кольца...» Может, это не ему, а мне на три песни положено больше спеть?

Сергей двинул дальше по коридору, а во след ему продолжали бубнить, постепенно входя в раж:

– Все поехали на этом Фарте, а он натурально петь не умеет. Тоже мне – звезда с большой дороги! Может быть, у меня три новых альбома на подходе. Может быть, меня Вилли собирался в Штаты на гастроли пригласить!..

Бумажные пришлепки кончились, а коридор, уныло заворачивая по кругу, все продолжался. Попадались запертые прозрачные двери. За ними уже было фойе. В полной боевой готовности за прилавками топорщили накрахмаленные передники буфетчицы, отгоняя мух от бутербродов. Да ошивались стайками опять же менты, только уже в мешковатой, будто с чужого плеча форме. Срочники, причем, наголо стриженные первогодки.

Пепел лениво топал-топал, мимо ящиков с пожарными рукавами, мимо убегающей наверх лестницы, мимо чистеньких необшарпанных стен, пока не уперся в толпу коренастых мужиков в ярких пиджаках. Четверо поддерживали шаткие малярные козлы, чтоб пятый не грохнулся сверху. Третьим в четверке аккурат оказался разыскиваемый Толик.

– Эй, братан, доллары не продашь? – начал было Толик, но узнал приближающегося. – Да это же Серега Пепел! – взвизгнул Толик, и опасная вороватая маска на его роже рассосалась. Теперь физия Толика излучала безграничное радушие. Радушно топорщился острый нос, дружелюбно кривились губки над длинным острым подбородком, мирно выступала алкогольная испарина на высоком, очень белом лбу. И как таких бабы любят? Впрочем, не Пеплу было завидовать.

Толик Обормот отделился от толпы навстречу, а за его спиной успокоенный вожак стаи, угрюмый и краснорожий от водки крепыш в невообразимо ярком изумрудном клифте и оранжевом галстуке, явно пресловутый Фарт, продолжил клеить под потолком из обрывков зеленых купюр шкодную надпись: «Здесь был и т. д., и т. п.»

– Какие люди, и без охраны? – раскинул руки Обормот, но обниматься не полез, а жарко зашептал, придвинувшись и дыша перегаром: – Серега, не в падлу! Спроси у Фарта автограф, а то он совсем озверел, уже два часа, как у него автограф никто не клянчил. Теперь вот стены со злости пачкает, потом телеоператора придется заманивать, чтоб в новостях показали. – И тут же без перехода: – Водку будешь? – Толик хлопнул по карману сиреневого пиджака, где булькала ополовиненная и не закупоренная литровка «Флагмана». – Кстати, приценись, какую ксиву достал. – Толик протянул приятелю багровые корки с золотым тиснением «Управление делами президента». – Есть в наших рядах умелец, хочешь, я тебе такую же за сотку бакинских устрою?

– Через дорогу в ларьке такие по тридцать рублей взвешивают, – отрезал Пепел. – Я тебя вот чего искал. Ты Коляновый адресок помнить должен. Ты вроде с какой-то дояркой из той же деревни переписывался на тему: я разочаровался в людях, но не в женщинах.

– А тебе зачем? – хитро прищурился Толик, – Тоже на парное молочко потянуло? Не свирепей. Шутка. Совсем ты, Пепел, шуток не понимаешь. Водку будешь? Только ради нашей дружбы, попроси ты у Фарта автограф, а то он еще с психов концерт сорвет. А это приличные бабки. Или хотя бы пару сотен зеленых скинь по выгодному курсу, а то у Фарта буквы кончаются.

– Ты мне адресок Коляновской мамани скажешь?

– Баш на баш. Я тебе адресок, ты у Фарта автограф, а то перед гением неудобно, типа подваливают мои кореша и им не интересуются. По рукам?

– По крабам, – ухмыльнулся Пепел.

Балансирующий на шатком помосте Фарт успел выложить из долларовых обрывков аппликацию «Здесь был», а дальше зеленая бумага кончилась. Фарт с надеждой покосился на шушукающихся помощника и незнакомца. Толик Обормот выволок пред налитые водкой шары растрепанную записную книжицу:

– На букву "С"! – зачем-то подчеркнул он и зашелестел страницами. – Стариков. Стариков. Стариков... Кстати, может, тебе его мобилу дать, на фига тебе деревенский адрес, Коля в Питере не кисло прижился, может, и потрясти пора, чтоб корешей не чурался?.. А я погляжу, ты тоже шоколадно прописался, – кивнул приятель на бирку. – При радио телашом выступаешь?

– Погоди. Какой еще Стариков? Мне адрес Позитрона нужен. Коля Позитрон. Коля Поплавский. Вспомнил?

– Этот? – очень удивился пьяный Толик. – А на фига тебе адрес Позитрона? Он же почитай как червонец назад ласты склеил!

– Должок, – коротко отмерил Пепел, и Обормот предпочел удовлетвориться объяснением.

– Этого я конкретный адрес не помню. Так, приблизительно, на шестьдесят пятом километре, в направлении Волховстроя. Деревня Бердники. Эй, Пепел, ты же обещал взять автограф!

– Я не обещал, что сделаю это именно сегодня, – бросил удаляющийся Сергей через плечо. – Поговорим, когда твой Фарт реально на орбиту выйдет.

Все, прогулка сдулась, ловить здесь больше нечего. Не ломануть ли в натуре пока на свежий воздух, авось где-нибудь рядом сыщется приличная шашлычная, и Пепел убьет за столом часок? А потом, когда придет черед выступать на сцене мэтров, Сергей, как белый человек, победитель радиовикторины, завалится в зал и послушает концерт в полный рост? Это Сергей уже прикидывал, возвращаясь по коридору. И тут его зацепила лестница наверх. Потому что у урны-пепельницы меж этажами корчилась скомканная игральная карта. Причем, с рубашкой, какие любят хозяева казино. А ведь Пепел по дороге сюда ее не засек, а значит, и не было здесь этой карты раньше, глаз у него – алмаз.

Подстегиваемый любопытством Пепел мягко протопал наверх и очутился в точно таком же коридоре. Разве что таблички на дверях здесь были не одноразовые. И все таблички были как таблички: «Мелешко С. Ю.», «Суслова А. А.», «Гарманова Ж. И.», кроме одной, весьма загадочной – «Тотал. клуб». Может быть, тотализатор?

Сергей улыбнулся, облизнул губы и зацепил пальцем дверную ручку. Не заперто. Пепел изобразил на портрете невинное любопытство плюс дружелюбную улыбку и вошел.

На обыкновенных офисных черных столах гудела разнообразная компьютерная техника. За сияющим монитором, сгорбившись, будто стараясь спиной загородить картинку, и чуть ли не шаркая носом по экрану, шустрил мосластый громила в черном раскаленном и пропитавшемся потом костюме. На экране маячил развернутый конверт электронной почты, какие-то слова, какие-то цифры...

Человек, будто затылком почуял присутствие Пепла, оглянулся. Рожа у него была загорелая, причем не в Сочах, а где-нибудь на Карельском перешейке. Черная шерсть костюма лоснилась на локтях, вроде как шкаф имел привычку наваливаться на стол локтями, да и работал он, очевидно, за столом. Интересно, в каких это должностях люди в такую жару преют в черных костюмах? Не иначе, похоронное бюро. Нижняя пуговица пиджака висела на честном слове, а рыжьевого кольца на положенном пальце не наблюдалось – холост. Челюсть тяжелая и широкая – типа волевая.

Громила тоже с головы до ног срисовал Пепла и явно прокачал внешние данные в уме. И далее повел себя очень странно. Цокнул по клавиатуре, чтоб свернулась картинка на мониторе, вынул из компьютера дискету, сунул в рот, разгрыз и сплюнул, будто скорлупу ореха.

– Не подскажете, где здесь можно купить сигарет? – ляпнул Пепел и прикинулся совсем уж лохом, тем временем читая человечка, будто газету. Глазки блеклые, без азарта, пустые и прозрачные глазки, как у матерого душегуба. Рожа морщинистая. Пропеченная солнцем и выветренная открытыми просторами. Брови кустистые, колючие, привычные торчать дыбом. Кулаки пудовые, в бороздах шрамов – боец, партачек[5] нет – не из блатных. Пальцы – сардельки, такими по компьютерной клавиатуре не больно-то и попадешь. В общем, далеко не офисный парниша. И обувь какая-то странная, не офисная и не магазинная. Сверхпрочная и пролаченная. В такой шикарно по тайге километры наматывать.

По всем статьям похож на механизатора, приехавшего в город за подарком агрономше на свадьбу (всем колхозом скидывались). Если бы не глаза убийцы.

Амбал, не отвечая на глупый вопрос, медленно-медленно встал; оказалось, он горбатился над монитором потому, что был горбатым по жизни. И вдруг этот «механизатор» из-под мышки, будто градусник, вытащил неслабую дуру, и только благодаря тому, что инстинкт поджег Пеплу копчик, дырка образовалась в стене, а не во лбу Сергея.

Застонали и брызнули в стороны стулья на колесиках, рухнула похожая на рогатину вешалка, загудел-завибрировал антрацитовый рояль в углу. Это Сергей, как мог, уходил с линии огня. И опять беззвучно плюнула огнем волына. Кажись, не чешская дешевка, а крутая «беретта», да еще с глушаком. Квакнул раздробленный пулей дверной косяк. Но внутри Пепла уже проснулся затравленный зверь, и эта тварь закрутила тело Пепла в маятник, которому любой краповый берет позавидует.

И вот уже Сергей вынырнул из волчка рядом с горбатым... Мимо просвистел пудовый кулак. Руки работали сами, подчиняясь не разуму, а инстинкту. Раз, два, три... Сергей перехватил чужую клешню с вросшей в нее «береттой». Чьи мышцы окажутся стальней? Блин, еще случая не было, чтобы Пепел проиграл, но горбун оказался многожильней. Тогда Пепел ударил кулаком другой руки по сжимавшему ствол кулаку. По нулям, мягче было бы пинать ковш бульдозера.

Заход за спину, ступней под колени, сложенными кулаками по затылку. А человеку-горе хоть бы хны. Незыблем оказался горбун, как пирамида Хеопса. Только периодически ядром свистит кулак, и Пепел успевает увернуться в последний миг; только опять пытается найти и проглотить Пепла огромное черное жадное жерло волыны.

И тогда Пепел метнул в дикообразьими иголками взъерошившиеся брови какие-то бумажки со стола и поднырнул под нависающую громадину. И увидел Сергей уже оседающий труп с перерубленным ребром ладони горлом. Ведь зверь в Пепле всегда стремился убить с одного удара. С каждого, потому что шанса на следующий удар может и не выпасть.

Зверь наконец поджал хвост и забился в угол, потому что он не хуже Пепла соображал, как козырно они попали. Где можно приныкать жмура в незнакомом здании, в которое вот-вот набьются тысяч двадцать зрителей? А ведь Пепел засветил на входе свою реальную фамилию, да еще и сделал все возможное, чтоб глаза всем коридорным встречным-поперечным намозолить, так что незаметно ноги из концертного зала не сделать. Пепла по приметам вычислят и, если не повяжут на хате, как минимум, зарядят во всесоюзный розыск. Выходит, вот какую тухлую сюиту накаркал ворон.

Глава 2. Город мастеров

…Похищение человека – наказывается лишением свободы на срок от четырех до восьми лет. То же деяние, совершенное: а) группой лиц по предварительному сговору; б) неоднократно; в) с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия; г) с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия… наказывается лишением свободы на срок от шести до пятнадцати лет… (Статья 126 УК РФ)

– Обещаю вам, что не пройдет и половины месяца, как у меня на руках будут реальные доказательства. Кто-то отправится в народное хозяйство, с кого-то посыпятся звезды, а кто-то и загремит за свои грязные делишки в места не столь отдаленные, – пугал москвич.

К тому, что вынужден выслушивать обвинения человека, равного по званию, майор Юрий Витальевич Кудрявцев относился философски. Люди делятся на два типа. Одни занимаются реальными делами, а вторые завидуют и пытаются поймать первых за руку. И нет разницы, из личного жлобства норовит ущучить майора Кудрявцева пришлый майор, или в рамках плана мероприятий примчавшейся из Москвы комиссии по борьбе с коррупцией.

– И последнее, – глядя свысока на собранных в спешно выделенном кабинете сотрудников Управления, среди которых отдувались даже два полковника, с затаенным презрением прогудел майор Горяинов. – Проверка длится всего неделю, но собранных фактов вполне достаточно, чтобы однозначно прийти к выводу…

И тут некстати у Кудрявцева закурлыкал мобильник. Причем, не ответить было нельзя ни в коем случае, потому что этот телефонный номер знали всего три человека. Изобразив покаятельную мину и виновато изогнув спину, Юрий Витальевич неловко выкарабкался и на цыпочках отсеменил в угол кабинета. Так нет же, Горяинов, прервав торжественную речь, сопел, буравил нарушителя ледяным взглядом и ждал, когда недоразумение закончится. Поневоле и понурые сотрудники Управления один за другим уставились на Кудрявцева.

Кудрявцев прижал трубку к уху.

– Майор, они все узнали. Они туда уже едут. С ними Сонечка. Помоги! – Кудрявцеву хватило таланта не измениться в лице и деланно равнодушно занять свое место за длинным столом.

– На чем меня прервали? – в никуда бросил вопрос московский гость, прекрасно зная, что лейтенант Гречкин воспользуется поводом прогнуться.

– Вы говорили, что за неделю пришли к выводу…

– Да. Я говорил о том, что и без всяких комиссий лежит на поверхности. Коррупция в Управлении присутствует. Не надо недельной проверки, чтобы прийти к такому выводу. Достаточно взглянуть на стоящие во дворе машины. На какие шиши, спрашивается, могут приобрести новенькие «тойоты» и «форда» сотрудники вашего подразделения? – В голосе московского майора зазвенело почти искреннее негодование. Кстати, сам он приезжал в Управление на шестисотом. – Короче, с каждым будем разбираться персонально. Это все на сегодня, что я хотел сказать. – И Горяинов, брезгливо ни на кого не глядя, принялся складывать в папочку бумажки с лиловыми грифами и печатями.

Сотрудники заскрипели отодвигаемыми стульями. Айдар уже продувал беломорину, чтоб излить яд в курилке. Зашаркали подошвы. Кудрявцев ринулся на выход одним из первых, потому что услышанное по мобильнику жгло селезенку опасностью, и следовало срочно что-то предпринимать, а к подобной засаде Кудрявцев был совершенно не готов. Начав игру вокруг Пиночета, ни он, ни Моисеевич…

– Юрий Витальевич, попрошу вас задержаться на минутку, – не отрывая глаз от пакуемых бумаг и совершенно не громко, но прекрасно понимая, что будет услышан, пробурчал московский потрошитель.

А вот это было уже совсем плохо. Кудрявцев за неделю пригляделся к начальнику комиссии и с сожалением признал, что парень далеко не дурак. Поэтому сейчас Горяинов притормаживает Кудрявцева явно не ради мимолетной радости отомстить за паузу в выступлении.

– Барабанщик звонил. Наколочку по интересному делу давал, – демонстрируя виноватость, начал первым Кудрявцев.

– Мне это совершенно не интересно, – отчеканил московский проныра, хотя в глазах что-то мелькнуло. Кажется, соврал Горяинов. Очень похоже, его интересовала любая касающаяся Кудрявцева мелочь. – Я хочу с вами поговорить вот по какому поводу. Да вы садитесь, что вы ерзаете, как балерина на сцене?

Кудрявцеву пришлось занять место за столом. Его мозг лихорадочно просчитывал, о чем предстоит беседа, и щелкал вхолостую.

– Скажите, Юрий Витальевич, я правильно понимаю, что вы от Управления курируете петербургский рынок антиквариата?

– Не совсем так. Я занимаюсь только связанными с этой сферой уголовно наказуемыми мошенничествами. Кражи и хищения – не моя епархия, но это все указано в должностной инструкции и…

– Я ознакомился с должностной инструкцией. Лучше ответьте, как вы объясните, что по вашему отделу такая успешная статистика?

– Ну вот, приехали. Плохая раскрываемость – прокол. Хорошая раскрываемость – значит, давим на подследственных. А если мало преступлений – еще подозрительней? Профилактика у меня хорошая. Профилактика. Кроме того, питерский круг антикварщиков гораздо тоньше, чем в Москве. Мало того, что все между собой знакомы, но они еще и досконально осведомлены о коллекциях друг друга. Налаженные контакты позволяют мне отшивать гастролеров, только те замаячат на горизонте.

И тут снова затрезвонил мобильник, только не у Кудрявцева, а у московского лихача.

– Горяинов, слушаю!.. Ясно. – Москвич убрал трубу в карман. – Дела такие, Юрий Витальевич, я вас больше не задерживаю. Мы продолжим этот разговор позже.

Кудрявцеву ничего не оставалось, как выйти вон. А мысли в голове были одна чернее другой. Этот московский прохиндей откровенно не знал, о чем говорить, но все-таки удерживал Кудрявцева в кабинете по какой-то причине. Очень плохо, если, пока они мило фехтовали словами ни о чем, другие люди из комиссии спешно выясняли, откуда был звонок. Так они быстренько доберутся до реальных занятий Кудрявцева. Понятно, комиссии нужны результаты, и очень может быть, что в качестве потенциальной жертвы выбран именно он – майор Юрий Витальевич Кудрявцев, такой из себя благополучный и независимый, что москвичам наверняка очень хочется буквально придушить голыми руками.

В курилке уже никого не было, только рассеивался ядреный беломорный чад. Майор ввалился в собственный кабинет и уже вознамерился плюхнуться в кресло, но вдруг замер. Так-так-так. Понятно, работали профессионалы, но кое-какие следы оставили. Вроде бы в беспорядке рассыпанные скрепки теперь не лежали в виде иероглифа «Чжу». А значит, пока майор пребывал на ковре, его кабинет подвергся кропотливому обыску. Далее привычная реконогсцинировка объяснила майору Кудрявцеву, что шмон проводился планомерно, справа налево, и перетряхиванию подверглось буквально все. Даже плинтусы на предмет тайников простучали. Даже в сейф заглянули и взяли пробу из початой бутылки «Курвуазье». Но крепче всего гостей заинтересовали материалы по реализации конфисканта.

У Кудрявцева разом отлегло от сердца. Он действительно серьезно работал с конфискантом, но серьезно в правильном смысле, в том, в котором высокое начальство ждет от подчиненных. Вокруг на конфисканте грели руки все, кто ни попадя. Майор же – ни-ни. Потому что ожидал от различных проверок, что в первую очередь под него будут копать, больно уж тема удобная для мздоимцев.

И тут снова укололо сердце. За всеми личными заморочками он как-то забыл саму суть поступившего на мобилу тревожного сигнала. А ведь Моисеевич не просил – буквально взывал о помощи. Майор нашарил трубу и набрал номер старого барыги.

Двенадцать беспросветных гудков он вслушивался в эфир, а далее решительно, уже по служебному телефону, вызвал машину к подъезду.

Он опоздал. Из окон квартиры вился горький дымок, точно так же, как час назад в курилке Управления. Чумазые пожарники сворачивали шланги. Кто-то из соседей безнадежно возмущался, что его затопило, и весь евроремонт насмарку. Подходить к дежурящим поодаль местным ментам вперемешку с санитарами майор не рискнул, чтоб лишний раз не светиться. Достаточно, что краем уха уловил диагноз: «Моменту морэ». Прощай, старый жук-подельник.

Юрий Витальевич круто повернулся и направился в подъезд противоположного дома. Второй этаж. Квартира двадцать четыре. Обитающей здесь даме Юрий Витальевич приплачивал из собственного кармана, потому что за Семеном Моисеевичем, пусть старинный приятель, требовался глаз да глаз. Иначе давно бы обвел Моисеевич майора вокруг пальца в той игре, которую они совместно затеяли.

Войдя, проверив, надежно ли захлопнулась дверь, и не здороваясь, майор Кудрявщев извлек из кармана стопку фотографий, с которыми не расставался последнее время, и веером развернул перед дамой:

– Кто?

– Я узнаю только вот этого, – ткнула дама пальцем в фото кареглазого Павла Полякова, в известных кругах носящего кличку Пиночет.

На мониторе символы превратились в муравьев и разбежались по углам.

Мысли метались внутри черепа с лихорадочно нарастающей амплитудой, оценивая нависшую опасность с разных ракурсов. Если дверь оставалась закрытой, то шум в кабинете могли и не услышать. Тем более, концерт уже начался, и музыка с той стороны гремела на всю Ивановскую. Правда, Пепел явственно фиксировал чьи-то шаги и голоса (что не радовало – второй этаж с началом концерта также ожил), но и это списывалось на обострившееся в момент опасности чутье человека-зверя, в которого сейчас превратился Сергей.

Лежащий горбун, испустив дух, будто бы съежился, будто бы вся сила, которую Пепел только что испытал на себе, не осталась закупоренной в могучем теле, а куда-то испарилась, скорее всего за облака.

Придут менты и очень развеселятся, выслушав сбивчивый рассказ о том, как бывший зэк ни с того ни с сего оказался в Ледовом дворце, чисто из любопытства заглянул в первую попавшуюся комнату и узрел там одинокого горбуна, который якобы просто пялился в компьютер. После чего горбун ни с того, ни с сего начал Пепла изничтожать всеми возможными методами, включая пальбу из ствола. Менты без базара такой лабуде обрадуются, треснут Пепла палочкой по почкам и увезут. Опять увезут на дюжину сентябрей.

В дверь пока никто не ломился. И, чтоб обезопасить себя от нежданного визита, Пепел перво-наперво заклинил выход офисным креслом. Возникла идиотская мысль подхватить терпилу под руки и спрятать куда подальше. Может быть, засунуть под крышку шикарного рояля, который величаво маячил в углу? Но ведь не влезет верблюд одногорбый!

Однако верховодящий в Пепле загнанный зверь, не прислушиваясь к аргументам разума, заставил предпринять попытку, и тело жмурика тяжело опустилось на натянутые струны. Повезло, что труп не истекал кровью, иначе Сергей стал бы похож на мясника. Раздался звук, глухой и бездарный, горбун сыграл плохо, да и крышка рояля не закрылась. Удар крышкой по выпирающей плоти! Еще удар, еще, еще… Никак! Не желал жмур помочь Сергею. Или, наоборот, подсказывал, что это не выход? Что бренное тело скоренько найдут, и возникнут неминуемые вопросы?

Пепел обозлился окончательно, огляделся и попытался открыть окно, чтобы отправить покойника в последний полет. Ума в этом тоже не было ни грамма, любой патологоанатом на месте ткнул бы пальцем в координаты, откуда вывалился горбун, а далее менты вышли бы на Пепла в течение суток. Но Сергей пока мало что соображал, его длинным цыганским батогом подстегивала звериная паника.

Окно, слава Богу, не поддалось. Прежде чем в запале расквасить стекло похожей на алебарду рогатой вешалкой, Пепел малость опомнился. Посадил психованного зверя на цепь и стряхнул остаточные спазмы паники. Уже не только ум, уже и сидящий в душе затравленный зверь сообразил, что старт из окна горбатого орла с предсказуемым приземлением (мозги пачкают асфальт) удивит присутствующих граждан козырно. И кто-нибудь обязательно развопится громче, чем самая луженая шансоновская глотка.

Пепел прикусил губу. Потом понял, что все гораздо проще. Надо просто открыть дверь, выйти в коридор, найти Толяна, стрельнуть у того недопитую водку, окропить горбуна водярой по самые грызла и, прежде чем наступит трупное окоченение, как можно быстрее валить отсюда в обнимку с горбуном, разящим выхлопом за версту. На вопросы встречных глупо улыбаться, пьяно коверкать слова и икать. И уходить, уходить, уходить к люку на крышу, где жмурика можно будет поселить, авось месяцок на солнышке отзагорает, прежде чем найдут.