Крысолов Тропов Иван
— Звук? Звук, похожий на ветер?
“Да!”
Резко, быстро — почти радостно. Словно гора с плеч у Ушастика. И такие же радостные пируэты вдогонку.
“Ветер. Звук. Слабо. Слабо. Слабо”.
Звук, словно ветер, и очень-очень слабый. Так, что ли? Слабый звук? Но почему как ветер?
Ушастик еще подумал и опять закружился в пируэтах, уже не так оживленно.
“Есть. Нет. Есть. Нет. Быстро. Быстро”.
— Звук пульсирует?
Ушастик привстал на задние лапы, но так ничего и не выдал. Мялся.
Мимо. Не пульсирует.
— Звук идет толчками?
Ушастик быстро мотнул мордочкой, привстал на задние лапы и упал на передние. “Да-да!” И еще пируэты. “Быстро. Быстро”.
Звук идет отдельными ударами… Едва слышный звук, который идет отдельными ударами…
Ч-черт!
Удары тихого звука… Это звуковой детектор движения!
Это не цивильные крысы! Это засада на крыс! Чтобы не гоняться за ними по всем подземельям — уйдут раз, уйдут два — и все, залягут в какой-нибудь щели и отыскивай их потом, пуганых-шуганых! — а накрыть сразу.
А детектор заранее предупреждает, когда появятся крысы. Чтобы быть готовыми.
Вот почему та крыса была одна. Стая напоролась на засаду. И встретили их как надо, лишь одна ускользнула. Потому и неслась как очумелая — прочь, прочь, прочь! Даже Рыжика перед собой не почувствовала, пока носом в него не уперлась…
Ладно. И на старуху бывает проруха. Почти попались — но почти не считается. Предупрежден, значит, спасен.
— Молодец, Ушастик, — шепнул Стас. Потрепал за ушами.
Теперь главное быстро убраться отсюда, пока ребята не сообразили, что их эхолокатор и засаду обнаружили и повернули обратно.
— Назад! Быстро!
Стас нащупал рукой стену и побежал, прижимаясь к плитам. Неудобно, но бежать по шпалам в полной темноте еще хуже. Ноги…
По туннелю прокатился ржавый скрежет. Длинный, тяжелый. Словно один здоровый кусок металла проволокли по другому.
И там, впереди, озарился вход в туннель. Рваные проволочные ворота, прямоугольник жестяной таблички… Далекие отсветы за входом в тот узкий туннель, который вел сюда. Беловатые отсветы, много раз отраженные от темных стен, слабые-слабые, но для глаз, привыкших к кромешной темноте, и этого слишком много.
Стас сощурился.
Там, впереди, снова ржаво скрежетнуло и затем ритмично заклацало металлом о металл. Словно по железной лестнице спускались ребята в тяжеленных “чушках”…
Стас попятился.
Грохот стал иным. Все больше был похож на стук железа о бетон, чем на клацанье лестницы.
Все. Металлические удары совсем прекратились. Видимо, все спустились. Донеслась какая-то далекая, обросшая эхом до полной невнятности команда. И к неподвижным беловатым отсветам присоединились — желтые, скачущие… Все нашлемные фонарики уставились в его сторону.
И этих фонариков… Сколько же их там?!
Поверх белых отблесков и желтых проскоков — быстрый черный мазок.
Замер перед ногами. Рыжик. Теперь можно различить без всякого лазерного прицела.
Уже кружится в танце, дрожа от возбуждения. Быстро, забыв про то, что освещение не идеальное и читать движения трудно.
Но так уж устроена лексика пчелиного танца, что сейчас это не важно. На стандартной клавиатуре в самых удобных местах расположены те символы, которые употребляются чаще всего. В пчелином танце из всех используемых движений наиболее четкие паттерны выделены под самые важные сообщения.
“Люк. Сверху. Открыт. Вооруженные люди”.
— Сколько?
“Много”. И, чуть подумав, еще пируэт: “Отделение”. Десять человек…
Много. Сквозь такой строй не прорваться. А в другую сторону… Там, должно быть, еще больше. И уже изготовились к бою. Пристрелялись. Стас присел и зашептал:
— Искать ответвление! Любое! Проход, провал, лаз, щель…
По коридору затопали. Там уже не строились, там уже шли. Ко входу. Сколько там, от входа в туннель до источника света и до люка? Метров сто пятьдесят, судя по грохоту?
Значит, пара минут… Даже если какой-то лаз в этом туннеле и есть, не успеть. Не найти.
Все.
Вот так вот, глупо…
Обхитрив Рубакова, разделавшись с той сладкой парочкой пензенских, раскурочив ферму Графа, добыв секвенсор, уйдя от погони, пробравшись внутрь города, находясь почти у цели — и попасться.
В ловушку для крыс. Как крыса…
Да, это судьба. Шутники боги славно позабавились с парнем, возомнившим себя Крысоловом…
Пискнуло.
Стас обернулся. В беловатых отсветах — Лобастый.
Пируэт, пируэт, пируэт… Тоже быстро: забыл про трудности чтения танца в полумраке. На этот раз паттерны не такие четкие, сообщение не такое простое.
Но адреналин словно включил резервные мощности, и глаза без труда различали все эти па.
“Трещина”. “Две”. “Плиты”. “Между”.
— Где?!
Лобастый рванул в темноту еще раньше, чем слова успели сорваться с губ. Еще минуту назад глаза потеряли бы такой быстрый нырок в темноту, но теперь зрение словно обострилось.
Через десяток шагов Лобастый остановился, подождал, нырнул в сторону и, встав на задние лапы, положил передние на стену.
Стас осветил. Провел прицелом вверх, вниз…
И усмехнулся.
Щель…
Лексика пчелиного танца побогаче словаря Эллочки-Людоедки, но все же не шекспировские кущи. Конечно, тот пируэт можно перевести и как “щель” — особенно если очень хочется.
Но обозначать он может и обычный лаз. Неширокий. Человеку не влезть.
И, похоже, даже если бы смог протиснуться… Из лаза показалась мордочка Скалолазки. Совершенно по-человечески помотала головой. Нет пути.
Лаз никуда не ведет. Просто маленькая полость или нора.
Топот все громче, все ближе.
Времени ровно на то, чтобы сделать то, что еще можно сделать.
— Скалолазка, Рыжик, Ушастик! Влезть!
Стас вытянул руку и ловил пальцами касание их спинок, короткой шерсти, сейчас грязной, но все равно сохранившей мягкость.
Первой Скалолазка. Она не такая самоуверенная барышня, какой была Белоснежка, но все равно лучше пусть будет подальше. Барышни — существа эмоциональные, а здесь нужна будет выдержка. Или, точнее, расчет и самоконтроль…
Рыжик. Полтора года назад маленький, пушистый-пушистый и куда более золотистый. На первых порах походил даже не на крысу, а на какого-то золотистого котенка… Кажется, насупился. Все понял? Но все же подчинился.
Ушастик. Не такой чуткий на нос, зато с таким слухом, что хоть сейчас в преподаватели искусства сценической речи… Замер, почувствовав не то легчайшее прикосновение к шерсти, не то тепло от ладони.
Обернулся, подняв мордочку. Чувствует, что что-то не так.
— Давай, давай. — Стас огладил его за ушами и подтолкнул в темноту норы.
А вот Лобастый и чувствует, и понимает.
Все. И что угодили в ловушку, и что выхода отсюда нет.
Значит, должен понять и еще кое-что…
— В драку не лезть, — быстро прошептал Стас. — Сидеть тихо, ждать, пока все кончится. Потом…
Если честно, то потом лучше сразу же искать цивильных крыс, “друзей” Арни, а лучше самого Арни. Или его Роммеля.
Но иногда честность хуже жестокости.
— Потом пробирайтесь к дому. Ждите там. Четыре дня. Ну все, пока! Пошел!
Но Лобастый не спешил залезать в щель. Лишь привстал на лапах и глядел своими умными глазами-бисеринками…
Да, его-то не обмануть.
— Спрятаться и сидеть тихо, в драку не лезть. Приказ ясен?
Другим тоном. Жестким.
На этот раз Лобастый шевельнулся. Чуть приподнялся повыше — и опустился вниз. Но медленно. Вяло. То ли подтвердил приказ, то ли так, просто с задних лап на передние переступил…
Приказ понять должен был. Но он не хочет его понимать.
Стас присел, подхватил Лобастого на руки, поднял. Шепнул в шерстяную теплоту мордочки:
— Не лезь. Удержи их. Пожалуйста…
И поднес к пустоте в стыке между бетонных колец. Мордой в нору. Выберется и задом наперед, для крысы дыра не такая уж и узкая. А вот видеть будет куда меньше и так будет лучше. Легче.
Но Лобастый все же вывернулся и забрался в нору задом, ловя мордочкой руку.
Стас коснулся пальцем мягкого носа. Провел чуть дальше, к уже покрытой шерстью горбинке носа, и чуть подтолкнул.
— До встречи…
Прощай, Лобастый.
Прощай, личная гвардия.
Вы были не самыми плохими попутчиками в этой жизни. Если совсем уж честно, то куда лучше многих двуногих. Но всему приходит конец…
Топот стальных “чушек”, усиленный и многократно отраженный стенами, бился в туннеле, словно сюда маршировала целая рота.
Надо отойти. Эту нору не должны заметить.
Стас двинулся в сторону — и тут же из туннеля рявкнуло:
— Движение! Сразу за поворотом! Сорок метров! Ну да, все верно, с детектором движения идут. Значит, и те звуки тоже от детектора. И другой голос, хриплый:
– “Ночка”!
Один за другим желтоватые отсветы пропали. Солдаты переходили на приборы ночного видения. Все правильно. Просто идти удобнее при обычном свете, а вот драться лучше в инфракрасном. Безопаснее. Крысы его не видят.
Через секунду погасли и беловатые отсветы.
Темнота обхватила со всех сторон. Глаза, вспомнившие, что свет все же существует, словно отказали. Темнота казалась чем-то густым, облепившим со всех сторон…
— Гранату!
Хлопок, словно выстрелили из большой хлопушки. И жестяной звук от чего-то небольшого и металлического — полетело-покатилось по бетонным плитам, подскакивая на неровностях. Подкатилось к ногам, подпрыгивая все реже и двигаясь медленнее…
Остановилось. Где-то рядом, но в темноте не видно. Да даже если бы и видел, все равно не успеть среагировать.
Если еще и успеть, то только…
Может быть, пустяк, но все же… На самом деле это не так уж плохо — хоть чем-то отплатить тем, кто любил тебя и служил тебе, готовый, если потребуется, отдать за тебя жизнь.
Пусть даже это окажется пустым жестом, который ничего не изменит.
Стас шагнул назад и прижался спиной к щели, закрыв лаз.
Мир вокруг заполыхал и обрушился. Задавил светом. Тяжело, со всех сторон впихиваясь внутрь через глаза и уши в самый мозг, пронзая насквозь…
Но это был еще не конец.
Перед глазами вспыхивали и лопались пузыри света, опаляя глаза. А где-то справа — вжжж! Визг катушек, шелест рассекаемого воздуха.
Скулы обожгло. Словно два железных комара воткнули стальные носики до самых костей. И рванули кости наружу — выдирая, выворачивая его наизнанку, скручивая… Глаза, лицо, тело, весь мир… Стянули в узел, в комок, в точку — пока не осталось совсем ничего.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Было тепло.
Внизу что-то мягкое. Упругое, но мягкое и сухое.
Даже удобно, если бы не сухость во рту и это неприятное ощущение в запястьях, словно бы сжатых и вывернутых куда-то вбок и назад.
И еще правая скула ноет. Тупая боль переливается, перекатывается между двумя точками, разнесенными сантиметра на четыре. Ну, это тоже понятно. Дистанционный шокер. Выстреливает две титановые нити. Когда впиваются нити в кожу, пропускается разряд.
Неприятно. Очень. Проверено.
Но, по крайней мере, живой.
В голове на удивление свежо. Словно удар световой гранаты и электрошок очистили мозг, как ультразвуковое сверло счищает камень с зубов.
Пахнет знакомо. Легкий древесный запах. Почему-то напоминает дом…
Впереди чуть слышно поскрипывает. Словно кто-то сидит в кожаном кресле.
Только вот открывать глаза пока, может быть, не стоит. А лучше посидеть, прикидываясь дохлым бараном, послушать… Сообразить, куда попал. Что происходит. Какого Ваньку валять…
Если это генерал Рубаков, то еще не все потеряно. А значит, спешить не нужно. Не надо лишать себя последнего шанса. Надо подготовиться. Первые слова — самые важные. Удастся сразу захватить инициативу — тогда шансы будут куда выше…
— Открывайте глаза, Стас Викторович. Открывайте. Я же вижу, что вы уже пришли в себя, — раздался незнакомый голос.
Хорошо поставленный, успокаивающий, этакий доброжелательный… Только неискренний. И, кажется, чуточку торопливый. Самую чуточку, но при этой тщательно выстроенной неспешности и благожелательности — даже эта чуточка заметна. Как крошечное пятно грязи на светящемся от белизны подвенечном платье.
Стас открыл глаза… и заморгал. Захлопал глазами.
И в самом деле дом. Переговорная комната. Обшитые панелями стены без окон. Вот откуда этот знакомый запах. Только дверь была всегда открыта, — кого стесняться в пустом доме? — а сейчас плотно прикрыта. И угол зрения непривычный. С диванчика для гостей.
В хозяйском кресле развалился незнакомый человек в гэбэшном мундире. Генерал.
Хотя нет, почему же незнакомый… Видели, знаем. Если не вот так вот, лицом к лицу, в реале, то уж фотки-то видели. И по телевизору иногда мелькал. Как же его…
— Алексей Михайлович, — сказал генерал тем же доброжелательным до приторности, как восточные сладости, голосочком.
И весь он был такой же — прилизанный, правильный, гламурный. Туфли явно не мундирные. Белоснежная улыбка. Очки — два пластиковых листочка без оправы, только золотая дужка поверх носа и направляющие за уши.
И можно спорить на что угодно — минус полторы диоптрии. Как и полагается настоящему интеллектуалу последней волны. Он может, конечно же, легко и быстро исправить себе зрение, довести его до идеального, но вместо этого делает себе именно минус полтора. Идеальная, по мнению врачей, миопия для интеллектуала. Для человека, который много работает с текстами и которому будет куда комфортнее, если при чтении не придется напрягать глаза. Что и будет при минус полутора.
Правда, очки эти не столько для реального удобства, сколько для обозначения принадлежности к касте интеллектуалов последней волны.
Генерал улыбнулся. Старательно, по всем правилам, — аж хочется улыбнуться в ответ.
— Вы уж простите нас великодушно, что мы разместились в вашем доме, не получив на то разрешения?
— Да чего уж там… — сказал Стас.
Вышло хрипло и как-то неуверенно. Ну да еще бы, после суток без воды. Ну-ка, еще раз, поувереннее, а то затравят, как загнанную в угол мышь:
— Не всем в жизни повезло с хорошим воспитанием… Я вижу, вы и без моего разрешения чувствуете себя здесь не так уж плохо.
Генерал держал улыбку.
— К вопросу о хорошем воспитании, Стас Викторович. Если не ошибаюсь, декаду тому назад мои коллеги хотели повидаться с вами. Но вы так спешили, что даже не соизволили уделить им минутку внимания…
Красиво излагает, сволочь. Да, именно на минутку, пожалуй что, и разминулись.
— Это не будет навязчиво с моей стороны, Стас Викторович, если я попрошу вас объясниться, куда именно вы так спешили?
Та-ак…
Это он что, к секвенсору ведет? Они его не нашли, что ли? Странно…
Стоп. Сопли на потом. Это шанс, черт возьми! И нельзя его упустить. А потому — никаких глобальных построений! Ковать железо, пока горячо! Все внимание на генерала, на разговор! Значит: тянем время и валяем Ваньку. Только бы не сболтнуть лишнего…
— Нет, отчего же, — в тон генералу сказал Стас. — Напротив. Мне даже приятно, что моя скромная персона будит в вас такой интерес и живейшее участие… В Пензу.
Брови у генерала взлетели — чуть-чуть, едва заметно, на какой-то миг. Генерал мгновенно овладел эмоциями.
Не ожидал, что игра сразу пойдет почти в открытую?
— И зачем же, если не секрет?
— Да нет, почему секрет, Михаил Алексеевич…
— Алексей Михайлович, — прищурился генерал.
— Простите…
Стас постарался сказать это искренне.
Поверит в оговорку? Ему ни к чему знать, что не только у Старого Лиса на Крысолова была папочка, но и у Крысолова есть файлики на всех тех, с кем прямо или косвенно приходилось пересекаться. На Старого Лиса и его подручных, которым приходилось отстегивать, его ближайшее окружение, которое не участвовало в стрижке Крысолова и дележе шерсти, но знало, как стригут и сколько. И, конечно же, на тех, кому при сдвиге колоды придется отстегивать…
Не стоит кичиться осведомленностью. Иногда это очень сильный козырь — утаиваемая информация.
Пусть думает, что дурашка Крысолов ничего не знает о том, кто такой Алексей Михайлович. Ни о том, как попал в КГБ, ни о том, как выслуживался там, ни о том, что был правой рукой Старого Лиса… Дурашка Крысолов всего этого не знает — и не боится так, как должен бы.
Вот пусть Алексей Михайлович и открывает карты и выкладывает козыри, чтобы припугнуть. Авось и выложит что-то лишнее…
— Так зачем же? — неутомимо улыбаясь, повторил генерал. — Если это, как вы говорите, не секрет.
— Какие же между мной и вами, Алексей Михайлович, могут быть секреты? У вас должность такая — заботиться обо всех нас… — Стас пожал плечами. — В Пензе у меня давние знакомые.
— Ага… Знакомые… — пробурчал Алексей Михайлович, косясь на столик рядом с креслом.
Фрукты, коньячок, криво поломанная плитка черного шоколада… Набор чекиста-холостяка.
Алексей Михайлович глянул на часы, нахмурился. Лоску у него убавилось. А скорее всего, это он сам его убавил. Притушил, как газ на плите. Перестал играть в белого и пушистого интеллектуала, мягкого и доброго, лишь каким-то чудом угодившего в гэбэшники…
Оговорка попала в цель? Купился генерал?
Теперь в кожаном кресле сидел другой человек. Куда более жесткий. И, можно надеяться, желающий выкинуть на стол пару козырей?
— Ладно, Крысолов. — Манера говорить тоже изменилась. Холодно, быстро роняя слова. И еще с этакой пренебрежительностью, как барин к холопу, даже не глядя. — Времени мало. Давайте так…
Алексей Михайлович протянул руку, провел пальцем по краю бокала с янтарным донышком. И вскинул глаза. Уже вовсе не доброжелательные.
— Чтобы вы тут голубоглазого ангелочка передо мной не строили, скажу сразу: кто вы такой и что вы такое, я знаю. А чтобы вы в этом не сомневались… Ну, например, вот интересный факт из вашей биографии. Старому Лису вы отстегивали в месяц пять тысяч драконьих шкурок. Я могу рассказать за что. Нужно?
Можешь… Кто бы в этом сомневался, сволочь ты канцелярская.
Но это — внутри. Держать внутри! А внешне… Стас старательно изобразил человека, пришедшего к себе домой и заставшего там новых хозяев. Сглотнул, на миг пошире раскрыл глаза.
И тут же — холодная маска, словно бы поборол удивление. Как бы обрел контроль над собой, но стал скован. Слишком скован. Будто совсем не ожидал, что генерал мог видеть папочку с надписью “Крысолов”…
— Ну что, Крысолов? Достаточно? Про Графа напоминать не надо?
— Не надо… Только если вы про Графа и мои пензенские похождения и так все знаете… Чего вы хотите?
— Я хочу секвенсор. Точнее, хочу знать, где вы его оставили.
— Секвенсор?..
Генерал улыбнулся. На этот раз зло.
— Секвенсор, секвенсор! Универсальный биоинженерный комплекс “Гончар” новосибирского производства, если вам так угодно! Так где вы его оставили?
Так. Чтобы выглядеть правдоподобнее, нужно что? Правильно, искреннее удивление и легкая издевка над тем, кто рассказывает небылицы. Например, вот так:
— Я, конечно, извиняюсь, Алексей Михайлович, но если бы у меня был секвенсор… Нет, вы всерьез полагаете, что я работал бы гарантом стрелок Живодера, если бы у меня был секвенсор? Да у меня у самого был бы десяток Крысоловов на подхвате! Но — увы. Никакого…
— Хватит! — рявкнул генерал и врезал себе по колену. Вскочил с кресла, ощерился. Глянул на часы, опять на Стаса. Теперь уже по-настоящему зло.
— Я вижу, по-хорошему ты не хочешь, Крысолов? Дохлым бараном прикинуться решил? Думаешь, если в начальники нам идиота поставили, — так и всех остальных теперь можно обвести вокруг пальца, как его? Мол, дайте мне три дня на подбивку дел, а потом я к вам сам прибегу?.. Да?!
Эк его проняло… Он сам на место Старого Лиса целил, что ли?
Но это все потом, потом, потом! Складывать башенки из кирпичиков фактов — потом! А сейчас — действовать! Если держаться и дальше линии “ничего не знаю, и уши у меня холодные”, то надо изобразить сдержанное, но явное возмущение. Иначе не поверит.
— Мне кажется, вы забываетесь, господин генерал… — сказал Стас подчеркнуто тихо.
Генерал открыл рот, но так ничего и не произнес. Прищурился, вглядываясь… Губы у него кривились.
— Хорошо, — наконец процедил он. Заставил себя сесть в кресло. Улыбнулся — выжал из себя улыбку. Глаза остались холодными и злыми.
— Итак, любезный Стас Викторович. Вы разнесли к чертовой матери ферму Графа. Сожгли половину корпусов. Превратили площадку в бойню. Остальных тварей разогнали. Зачем?
Поверил?
Или играет?
В любом случае — не расслабляться. И еще — не слишком-то мягко с ним. Не любезничать. Не успокаиваться тем, что о секвенсоре больше ни слова.
Тот, кто про секвенсор действительно ни сном ни духом, — тот после отступления генерала радоваться не должен. Потому что он и понятия не должен иметь об этом отступлении. А вот что он должен — так это быть оскорбленным за безобразную сцену. Очень оскорбленным.
А потому — губы дудочкой и презрительный взгляд:
— Я что-то пропустил, или вы в самом деле забыли извиниться? Господин генерал? Брови у генерала взлетели вверх.
— Хм… Хм… Хм… — Короткие смешки, как уханье. И усмешка. Недоверчивая. Словно не может поверить в то, что услышал.
— Так, Крысолов. — Голос почти веселый. — Ты не забывайся. А то ведь позову пару ребят, и будешь потом месяц кровью истекать… Итак, начнем сначала. Зачем ты разворошил ферму Графа? Только быстро. Я не шучу. В самом деле надоел.
Ну что же… В одном генерал прав. Переигрывать и зарываться не стоит.
А потому на лицо — смирение. Презрительное, но смирение. Покорность перед обстоятельствами, с которыми не поспоришь. Но — все же с достоинством. Иначе не поверит. Это не Рубаков, да. У этого канцелярского проходимца не забалуешь…
— Это наши личные счеты, — холодно сказал Стас. — Вас это не касается, господин генерал. Не касается. При всем уважении к вам лично и вашему ведомству вообще.
Генерал покачал головой. Поджал губы. Глядит как на непонятливого щенка, никак не поддающегося простейшей муштре. Который опять, в десятый, в сотый, в тысячный раз, обделал самый большой и лучший в квартире ковер.
— Крысолов, хватит, а? Хватит дурку валять. Аплодисментов ждешь? Так я не театрал. Я бы, может быть, и поверил. Но у нас есть люди на ферме Графа. Они четко сообщили, что Крысолов приходил не просто так. Не для того, чтобы поквитаться с Графом непонятно за что…
Читать бесплатно другие книги:
