Крепость королей. Проклятие Пётч Оливер

Глава 13

Трифельс,

5 июня 1524 года от Рождества Христова, ночь

Агнес в нерешительности стояла перед комнатой раненого отца и силилась войти. Ее по-прежнему пробирала легкая дрожь при мысли о том, что монах сказал ей касательно болезни Эрфенштайна.

Все эти симптомы проявляются лишь при отравлении аконитом…

Неужели граф Шарфенек действительно отравил ее отца? Но зачем?

С вечера Агнес уже дважды заходила в комнату наместника, расположенную прямо под крышей главной башни, но всякий раз заставала отца погруженным в глубокий сон. Восковое лицо его блестело от пота, дыхание был хриплым и прерывистым. Сейчас стояла глубокая ночь.

С жутким предчувствием Агнес прислушалась сквозь тяжелую дубовую дверь и с облегчением различила натужный хрип. Значит, отец еще жил. Она постучалась и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату.

Некогда гордый наместник, Филипп Свирепый фон Эрфенштайн трясся под кучей одеял и медвежьих шкур, под которыми его и видно-то не было. Наружу выглядывало только бородатое лицо, совсем уж крошечное. Волосы налипли на лоб, глаза метались из стороны в сторону, точно у загнанного зверя. Только разглядев Агнес, Эрфенштайн немного успокоился.

– А, дочь моя, – проговорил он надломленным голосом и со стоном повернул к ней лицо. разговор давался ему с явным трудом, ему то и дело приходилось сглатывать, словно у него кусок застрял в горле. – Я… я давно тебя ждал. Подойди… ближе, пока… не слишком поздно.

– Что ты говоришь такое, отец? – начала Агнес и шагнула к нему с усталой улыбкой.

Краем глаза она заметила на столике чашку воды и нетронутую кружку подогретого вина со зверобоем и вытяжкой из ивовой коры, которое отец Тристан приготовил всего пару часов назад.

– Ты немного передохнешь, и мы…

Эрфенштайн взял ее за руку и притянул почти вплотную к себе, так что Агнес почувствовала его гнилостное дыхание. От отца исходил спертый запах несвежего пота, гноя и засохшей крови.

«Дыхание смерти», – подумала Агнес.

– Я не для того позвал тебя, чтобы ты тут меня умасливала, – проворчал отец, и на мгновение голос его зазвучал как прежде. – Я и сам знаю, что дела мои плохи. Эта лихорадка съедает меня изнутри. Вот только я не думал, что все произойдет так быстро…

Агнес молча кивнула. По щекам ее катились слезы и капали на бледное лицо Эрфенштайна. Отец Тристан, судя по всему, не поделился с ним своими подозрениями. Вероятно, он не хотел лишний раз волновать наместника. Тем более что в его состоянии это ничего не изменило бы.

Старый рыцарь прикрыл глаза, словно хотел собраться с силами, и только потом устало продолжил:

– Вертинген, будь он проклят! Не таким уж скверным бойцом оказался, как я полагал… Что ж, я жил как воин и умираю, как подобает воину. Не о чем жалеть.

– Отец, ты не…

– Помолчи наконец и послушай, наглая ты девка! – резко перебил ее отец. – Нам с тобой нужно еще обсудить кое-что. Вообще-то я хотел сообщить тебе это в рыцарском зале, за бокалом вина, под музыку и при свечах. Но ничего не поделаешь. – Он выдержал короткую паузу. – Ты… выйдешь замуж за графа.

В первое мгновение Агнес решила, что ослышалась. Может, отец уже заговаривался в лихорадочном бреду? Она высвободила дрожащую руку и уставилась на него.

– Что ты сказал?

– Вы двое поженитесь. Неужели так трудно понять? – Эрфенштайн выпростал из-под шкур и одеял свое грузное тело и впервые за это время посмотрел дочери в глаза. – Я долго подыскивал для тебя подходящего мужа. То, что граф попросил твоей руки, есть подарок небес! Семья Лёвенштайн-Шарфенек – одна из самых могущественных в Пфальце, они в родственных связях с курфюрстом. Род Эрфенштайнов не угаснет, он возродится в великую династию, он…

– Отец, я не могу выйти за графа! – вскричала Агнес. – Шарфенек… он… он тебе…

– Сделаешь так, как я сказал! – пропыхтел Эрфенштайн, лицо его налилось кровью. – Хочешь отказать отцу в последней просьбе? Хочешь? Поверь, со временем ты поймешь мое решение. Чтобы дочь наместника возвысилась до графини!.. Ты будешь расхаживать в шелках и бархате, все эти чертовы управляющие, бургомистры и секретаришки будут перед тобой кланяться. Наш род наконец займет заслуженное место в книгах.

Агнес решила не волновать больше отца. Его ладонь была уже холодна как лед. Некоторое время девушка хранила молчание, слышалось лишь сиплое дыхание Эрфенштайна. Время словно замедлилось.

– С чего вдруг Шарфенек вздумал жениться на мне? – спросила наконец Агнес в тишину. – Он тщеславен, честолюбив и не любит меня. Какой же в этом смысл?

К отцу понемногу возвращалось спокойствие. Губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Думаешь, я над этим не раздумывал? Я и сам знаю, что он чванливый щеголь. Графу не ты нужна, а Трифельс! Он просто без ума от этой крепости. Думаю, только поэтому он и переселился в Шарфенберг. Он… хочет разгадать тайны этих мест, и если женится на тебе, перед ним все двери будут открыты.

– Что за тайны? – удивленно спросила Агнес и почувствовала, как мороз пробежал по коже.

Ей вдруг вспомнился недавний разговор с Мельхиором. Менестрель тоже утверждал, что граф грезит Трифельсом. В особенности его прошлым.

– Как тебе известно, я получил Трифельс от кайзера в качестве лена за военные заслуги, – начал Эрфенштайн нерешительно. – Добрый участок земли. Но ни я, ни твоя мать особо не интересовались старыми историями, что призраками витают по крепости. В отличие от тебя… – Он тихо рассмеялся. – Ты… всегда была другой. Всё в книжках да старинных легендах и сагах… Наверняка ты сама знаешь, что за секреты таит в себе Трифельс. Тайны, что восходят в далекое прошлое.

Сердце у Агнес забилось чаще. Может, отец знал что-нибудь о ее странных сновидениях? Может, он знал о предполагаемом заговоре Иоганна фон Брауншвейга и его бегстве из Трифельса?

– А эти тайны как-нибудь связаны с неким Иоганном из рода Вельфов и женщиной? – спросила она, запинаясь.

Старый наместник изумленно взглянул на дочь.

– Вельфы? Женщина? – Он устало покачал головой: – Об этом я ничего не знаю. Ты разочаровываешь меня, Агнес. Я думал, ты столько читала, что хоть графу в его поисках сможешь помочь. Ведь все упирается в золото… В кучу золота.

– Золото? Здесь? Но…

Агнес в изумлении замолчала. И тут до нее начало понемногу доходить. Ей вспомнились те люди в лесу, когда она нашла кольцо; огни посреди ночи; легенда о Барбароссе, что спал где-то под Трифельсом. Вспомнились все старые истории, которые рассказывал ей отец Тристан.

В особенности одна из них. И недавний разговор с Мельхиором.

Его сиятельство приказал мне сложить о них внушительную балладу…

– Все упирается в деньги – и власть, которую они дают, – хрипло продолжал Эрфенштайн. – До сих пор юный Шарфенек только намекал. Но ято не дурак. Я знаю, что у него на уме. Все дело в…

Наместник вдруг выгнулся, его затрясло, и в конце концов он обмяк, точно пустой мешок. В первую секунду Агнес решила, что отец испустил дух у нее на глазах. Но потом заметила, что он еще слабо дышал.

– Не говори больше, – прошептала она и сжала его руку. – Думаю, я и сама поняла, что у него на уме.

«И зачем ему понадобилось избавиться от тебя», – подумала девушка, и невидимый кулак стиснул ей сердце.

Агнес еще целую вечность просидела у кровати отца. Дыхание его слабело с каждой минутой. Мысли вихрем кружились в голове.

Я не смогу выйти за него! Он убил моего отца!

Но можно ли утверждать с уверенностью, что именно граф – отравитель? Могла ли она ослушаться его последней воли? И что будет, если она воспротивится? Агнес никогда не задумывалась над тем, что случится, если отец умрет, а она незамужней останется в крепости. Трифельс перейдет к другому роду, доказавшему преданность герцогу… А что ж она? У нее не было семьи, не было никого, к кому она могла бы податься. Мать давно умерла, а про других родственников отец никогда не говорил… Неужели ее, как вшивую дворнягу, вышвырнут из крепости, чего так страшилась служанка Маргарета?

Агнес вдруг почувствовала, что не сможет отказаться от этой крепости. Ее наполнило ощущение небывалой силы. Трифельс был для нее всем – ее семьей, средоточием мира… Она была и останется хозяйкой Трифельса.

Хозяйка Трифельса…

Когда-то она себя так уже называла. Когда казначей Мартин фон Хайдельсхайм домогался ее в конюшне. С тех пор прошло всего пара месяцев, а по ощущениям – несколько лет. Агнес стала старше. Старше и сильнее – и она не позволит выставить себя из этой крепости.

Моей крепости.

Агнес задумчиво намочила тряпицу в миске у кровати и вытерла пот с отцовского лба. Эрфенштайн был бледен, его сотрясала дрожь, сердце бешено колотилось. Разум его, казалось, был во власти бредовых видений.

– Гингат, – повторял он шепотом. – Гингат…

Внезапно наместник снова приподнялся и попытался заговорить онемевшими губами.

– Агнес… – выдавил он сиплым голосом. – Вот еще что тебе следует знать. Я… я всегда тебя любил, и…

Он обмяк, слова перешли в хрип и вскоре стихли.

Опечаленная, но с гордо поднятой головой, Агнес сидела у постели умирающего отца и напевала ему старинную окситанскую колыбельную, пока тело его неумолимо немело.

Первое, что почувствовал Матис, когда проснулся, – это адскую головную боль. Юноша приоткрыл глаза, и яркие лучи пронзили ему мозг. Со второй попытки он лишь осторожно поморгал, и свет бил уже не так больно. Теперь Матис различил и бормочущие голоса. Сквозь прикрытые веки он увидел над собой зеленые ветви и не сразу сообразил, что это липа перед трактиром. Взгляд его уловил любопытствующие лица. Люди образовали вокруг оружейника полукруг. Кто-то ткнул его сапогом.

– Думаю, приходит в себя, – проговорил ворчливый голос.

– Осторожнее, ради всего святого! Кто знает, на что он еще способен, – ответил ему второй голос, принадлежавший, вероятно, напуганной женщине.

Матис застонал и стал медленно подниматься вдоль ствола, пока наконец не сел прямо. Его мутило; чувство было такое, что его могло вывернуть в любую секунду. Юноша прикрылся ладонью от яркого солнца и, хмуря лоб, огляделся. Его обступили около двух дюжин горожан и взирали на него с помесью любопытства, страха и отвращения. Среди множества людей Матис разглядел и нескольких стражников. Судя по всему, стояло уже позднее утро.

«Что же, черт возьми, случилось?» – подумал Матис. Голова гудела, как церковный колокол.

Тут ему вспомнилась вчерашняя выпивка, вино, пиво… Он плясал со множеством девиц, в особенности с этой рыжей, что всякий раз хватала его между ног. Припомнилось, что стоял на столе и горланил песни, а народ хлопал его по плечам и пил в его честь. Потом в какой-то момент ему стало дурно, и воспоминания обрывались.

– Эй! – один из стражников резко встряхнул его, и Матису снова стало плохо. – Просыпайся, парень! У нас к тебе разговор!

Юноша подавил рвотный позыв и вытер рот.

– Что… что вам от меня нужно? – спросил он слабым голосом.

Стражник злобно рассмеялся:

– Что нам от тебя нужно? Ну, чтобы ты объяснил нам, что сотворил с Гесслером, трусливый ты убийца!

– Убийца?..

Матис мгновенно пришел в себя. Он вскочил и, привалившись к дереву, уставился на обступившую его толпу. Теперь он различил и некоторых городских советников. Среди них – богатого ткача Петера Маркшильда, канатчика Мартина Лебрехта, а также аптекаря Конрада Шперлина. Последний взирал на него с особенной враждебностью. Был среди них и дородный пастор Анвайлера, отец Йоханнес. Он выступил вперед, сжимая короткими толстыми пальцами деревянное распятие, и взял слово.

– Матис Виленбах, – произнес он твердым голосом. – Ты обвиняешься в том, что прошлой ночью подлым образом расправился с нашим наместником Бернвардом Гесслером. Признаешь ли ты свою вину?

– Но… но это же полный бред! – возразил Матис и вытер холодный пот со лба. – Зачем мне это делать?

Несмотря на сильную головную боль, он пытался хоть как-то упорядочить мысли.

– Зачем? – прошипел аптекарь Шперлин. – Ты и сам прекрасно знаешь. Потому что Гесслер выслеживал тебя как мятежника! – Он неуверенно огляделся и после продолжил: – Э, прошлой ночью я лично видел господина наместника. Он шел в «Зеленое древо», чтобы призвать тебя к ответу. А сегодня утром его тело находят зверски изуродованным! Связь очевидна!

– Зверски изуродованным? – Матис растерянно оглядел толпу.

– Думаю, лучше будет отвести его к тому месту, где мы обнаружили наместника, – предложил ткач Маркшильд и оглянулся на других советников. – Может, ужасное зрелище заставит его признаться в содеянном…

Отец Йоханнес кивнул. Двое стражников тут же подхватили Матиса под руки и отащили по тесным переулкам. Толпа следовала за ними громадной, шипящей змеей, впереди с шумом бежали дети и собаки. Матис отчаянно озирался в поисках своих товарищей – орудийщика Ульриха Райхарта, стражников Гюнтера и Эберхарта, – но не мог различить их в толчее.

Наконец они дошли до моста неподалеку от городской мельницы. Перед запертым сараем стояли еще два стражника с поднятыми пиками. Отец Йоханнес дал им знак. Стражники отворили широкую дверь и отступили в сторону. В нос Матису ударил едкий запах травильного раствора. Но его практически перебивал другой сильный запах.

Это была кровь, много крови. В сарае пахло, как на скотобойне.

На полу, прямо у входа, лежало тело наместника. Вернее, то, что от него осталось. Узнать Бернварда Гесслера можно было только по одежде, так как половина лица и затылка оказались вырваны, словно демоническими когтями. Дорогой шерстяной плащ, камзол, а также кожа на руках, шее и ногах стали темно-коричневыми, словно срез сучковатого дерева. Ладони, покрытые рубцами и трещинами, напоминали старую кору. Матис невольно сглотнул, чтобы сдержать рвотные позывы.

За ночь наместник Анвайлера продубился в едком растворе, точно кусок кожи.

Из толпы выступил Непомук Кистлер. Мертвенно-бледный, старый кожевник с трудом скрывал дрожь в голосе.

– Вчера я вернулся после долгой поездки к хворой сестре. Проверил сарай и, видимо, забыл запереть дверь, – сообщил он тихим голосом. – Сегодня утром вернулся, чтобы запереть ее, и в одной из дубильных ям обнаружил господина наместника. Головой вниз, только ноги торчали. – Тут он резко взглянул на Матиса: – Скажи, парень, это твоих рук дело? Способен ли ты на такое?

Матис молчал в ужасе. Он не мог оторвать взгляда от выдубленного тела Гесслера. С одежды стекал едкий раствор. В размозженном черепе проглядывали белой массой мозги.

– Когда мы его вытащили и увидели раны, то сначала подумали о каком-нибудь животном, – вмешался священник. – Но потом наш аптекарь обнаружил верное доказательство тому, что наместник нашел погибель от огнестрельного оружия.

Шперлин радостно закивал и достал свинцовую пулю.

– Вот оно, corpus delicti![20] – провозгласил он. – Эта дрянь еще находилась у него в голове. Ну что, Матис, может, эта пуля тебе знакома?

– Это… пуля от аркебузы, хоть и очень маленькая, – ответил Матис, запинаясь. – Но это еще не значит, что стрелял именно я. Другие ландскнехты тоже…

– Ландскнехты покинули город два часа назад. В пределах городских стен ни у кого из них не было при себе аркебуз, – перебил его отец Йоханнес. – Все оружие вчера заперли в караулке. Сабли, пики, а также аркебузы и уж тем более порох. Было строго-настрого запрещено проносить в город хоть крупицу этой адской смеси!

Священник с удовлетворением скрестил руки на засаленной рясе и с вызовом посмотрел на Матиса:

– Пока ты отсыпался, я проверил твои вещи. И знаешь, что я при этом обнаружил?

Он пошарил за пазухой и с улыбкой извлек небольшой мешочек, содержимое которого и высыпал на ладонь. При этом с отвращением сморщил нос.

– Это ведь порох, не так ли? Ты единственный знаешь, как с ним обращаться. Единственный, кто мог совершить это ночное убийство. И у тебя есть на то веская причина. Так что признавайся!

Матис тихо застонал. Он и думать забыл про этот маленький мешочек! Это был результат еще первых его опытов с порохом. Зернистый порошок получился особенно хорошо, и Матис просто не смог с ним расстаться. Отец говорил, что этот порох когда-нибудь его погубит. Так оно и случилось. Правда, иначе, чем можно было предположить…

– Ха, он чувствует вину! – воскликнул аптекарь Шперлин. – Смотрите, как он поник. Преступление тяготит его!

Матис отчаянно замотал головой. Он чувствовал, как петля все туже затягивалась вокруг шеи.

– Хорошо, порох при мне, может, и был, но не аркебуза! – бросил он. – Откуда мне взять такое оружие? Кроме того, мои товарищи могут доказать…

– Твои товарищи так упились, что не смогут доказать наличие звезд на небе прошлой ночью, – перебил его ткач Маркшильд. – Мы заперли их в сторожке ради безопасности. Один из них, этот Райхарт, яростно отбивался, и пришлось его для начала утихомирить. Как знать, может, он с тобою заодно… Он ведь тоже орудийных дел мастер? – Расправив плечи, богатый ткач обратился к зевакам и советникам: – Как глава городского совета, я беру на себя управление городом, пока герцог не направит к нам нового наместника. Если этот парень не желает говорить, то палач в Квайхамбахе быстро образумит его раскаленными щипцами. Согласны вы со мной?

Люди закивали. Только седовласый Непомук Кистлер сохранял недоверчивый вид.

– Не верится мне, что парень действительно сотворил такое, – проговорил он. – Учитывая все, что о нем говорят, он вполне добропорядочный. Хотя, с другой стороны… – Он помедлил, и морщинистое лицо его стало еще бледнее. – Если это не он был, тогда кто?

– У парня еще будет время доказать свою невиновность, – успокоил его Маркшильд. – Пусть посидит под стражей. Уведите его.

– Но все совсем не так! – закричал Матис, когда его схватили и поволокли по переулку два стражника.

Он огляделся в поисках поддержки. В толпе со стороны мельничного ручья стоял трактирщик Зеебах и робко поглядывал на арестованного.

– Дитхельм! – крикнул Матис. – Ты знаешь меня. Я же никогда…

Но Зеебах отвернулся. Лицо его затерялось в орущей толпе, что принялась забрасывать Матиса грязью, камнями и гнилыми овощами.

– Чудовище! – вопил на него аптекарь Шперлин. – Убивал, как зверь, как зверь и помрешь!

Он швырнул комок навоза, и Матис с трудом сумел увернуться. Следующий бросок попал ему точно в лицо… Еще вчера со многими из этих людей он веселился в трактире, а с некоторыми даже сидел за одним столом несколько месяцев назад, и они желали наместнику всяческих бед. А теперь забрасывали Матиса грязью и проклинали.

Матис снова оглянулся и увидел разъяренные лица орущих горожан. То были кожевники, ящичники, лоточники, ткачи, служанки, рабочие и крестьяне – сплошь простые люди, права которых он собирался отстаивать. И все они желали ему смерти.

Очередной камень ударил его в лоб, и Матис, обливаясь кровью, поплелся дальше.

Всю ночь Агнес провела у постели умирающего отца и держала его за руку. Дыхание его с каждой минутой становилось слабее. Несколько раз к ним заглядывал отец Тристан. Но поняв, что уже не в силах ничего сделать, монах соборовал наместника и оставил отца с дочерью наедине. Под конец тело Эрфенштайна стало тверже скалы. Он напоминал Агнес тех каменных рыцарей у могил, что стерегли до Страшного суда покой мертвых.

Когда в комнату заглянули первые солнечные лучи и за окном начали щебетать птицы, дыхание наместника оборвалось. Последнее, что еще сохраняло подвижность, это глаза. Исполненным мольбы взглядом он до последнего смотрел на Агнес. Голос к этому времени давно ему не повиновался. Незадолго до смерти Эрфенштайн, вероятно, хотел что-то сказать, но из груди вырвались лишь хриплые, неразборчивые звуки.

Пережив самую долгую в своей жизни ночь, Агнес закрыла отцу глаза и тихо заплакала. Филипп фон Эрфенштайн был человек грубый и неотесанный, но по-своему любил Агнес. Хоть временами и мечтал, наверное, о другой дочери – более женственной и обаятельной, о милой фрейлине, которая вышивала, пела и болтала с себе подобными, а не охотилась с соколом на ворон. И вот отец покинул ее, и она осталась одна. У нее не было никаких друзей, кроме старого отца Тристана и Матиса. Но тот предпочел развлекаться с девицами в Анвайлере.

Минуты превращались в часы. Наконец Агнес запечатлела на лбу отца прощальный поцелуй, после чего решила разыскать капеллана. О многом следовало поговорить. Сейчас она, как никогда, нуждалась в его совете. Она догадывалась, для чего пришлось умереть ее отцу, но понятия не имела, как этим знанием воспользоваться. Поэтому призвать преступника к ответственности пока не могла. Более того, это знание могло ей скорее навредить, чем принести пользу.

Агнес прикрыла за собой дверь и направилась в часовню, что в старой башне. В столь ранний час монах, скорее всего, совершал утреннюю молитву. Не застав его там, она поднялась в библиотеку. Возможно, отец Тристан просматривал там списки скудных владений Эрфенштайна, которые теперь принадлежали Агнес.

Из библиотеки доносился шелест страниц, и девушка облегченно вздохнула. Но, когда открыла дверь и увидела сидящего за широким столом человека, резко отшатнулась.

Это был граф Шарфенек. Он углубился в изучение старых пергаментов и книг, но теперь с интересом поднял голову. Сердце Агнес вдруг исполнилось ненависти, и невидимая рука стиснула горло.

Убийца…

– А, какая радость видеть вас здесь, – с улыбкой приветствовал ее граф и показал на разложенные перед собой документы. Казалось, появление Агнес его нисколько не смутило. – Мне уже говорили, что вы любите читать. У вас тут поистине занятная коллекция старинных книг…

– Что… что вам понадобилось в библиотеке? – перебила его Агнес хриплым голосом.

Шарфенек примирительно вскинул руки:

– Простите, что сразу не дал о себе знать. Но ваш отец еще в Рамбурге разрешил мне порыться тут немного. Я решил, что не стоит его пока тревожить… – Он поиграл золотой цепью, висящей на шее. – Но можем и спросить его. Как он, кстати, себя чувствует?

– Он мертв, – резко ответила Агнес, сомкнув губы в две тонкие линии, и с трудом придала голосу твердость. – Наместник Трифельса Филипп фон Эрфенштайн скончался меньше часа назад. Этого вы хотели?

Граф молча откинулся на спинку стула и побарабанил пальцами по столу. Некоторое время оба хранили молчание.

– Мне жаль, что ваш отец скончался, – сказал наконец Шарфенек. – Но простите, что я не лью по нему слез. Не следовало ему затевать этот поединок.

– Не поединок стал причиной его смерти.

Шарфенек резко подался вперед, и глаза его угрожающе засверкали.

– Тогда что же?

– Яд. Предположительно аконит. И получил он его из ваших рук! Ваших!

Агнес не собиралась произносить последние слова. Но, глядя на сидящего с самодовольным видом графа, не смогла сдержаться.

Шарфенек долго смотрел на нее, и тишину нарушало лишь потрескивание поленьев в камине. Потом он тихо рассмеялся, и смех его звучал мелодичным звоном.

– Это вам престарелый монах так сказал, не так ли? И вы поверили…

– Я и сама достаточно хорошо разбираюсь в травах, чтобы заключить это, – ответила Агнес холодным тоном.

Она помнила о просьбе монаха хранить молчание. Он ни в коем случае не должен попасть под подозрение! Иначе граф найдет средства, чтобы устранить ее наставника.

– Дрожь, учащенный пульс, прерывистое дыхание, онемение тела, – перечислила она. – Это не лихорадка, а хладнокровное убийство! И вы…

Фридрих фон Шарфенек резким движением смел со стола книги и пергаментные свитки и грозно поднялся со стула. Зауженный испанский камзол с высоким воротником, редкие волосы и бледное лицо придавали ему сходство со злым ангелом. В библиотеке, казалось, повеяло ледяным ветром.

– Мне нет дела до того, что вы наболтаете в этих стенах, – прошипел он. – Но если вы обмолвитесь на людях, что на моих руках кровь вашего отца, то, клянусь Богом и всеми святыми, у нашей семьи длинные руки. Вы пожалеете, что на свет родились!

Агнес испуганно вздрогнула. У нее действительно не было против графа никаких доказательств. А если бы и были, то в какой суд ей обратиться? Для таких случаев, конечно, был учрежденный еще кайзером Максимилианом Высший суд в Нюрнберге, но процессы там зачастую длились не один год, а для этого нужны были деньги. Много денег, которых у Агнес не было.

«Ни денег, ни доказательств, – подумала она. – И он это знает».

– Где отец Тристан? – спросила она неожиданно, чтобы сменить тему.

– Этот старый дурак? – Шарфенек с улыбкой вернулся на свое место. Голос его моментально утратил прежнюю строгость. – Я приказал ему осмотреть кое-кого из моих раненых ландскнехтов. Весьма предусмотрительно, как я теперь вижу. Живым от старика больше пользы, чем мертвым.

«А ты можешь спокойно здесь разнюхивать, – пронеслось у Агнес в голове. – Не успел олень помереть, а над ним уже воронье кружит…»

– Перед смертью отец рассказал мне о вашей… сделке, – проговорила она тихо.

– В самом деле? Безумно рад! – граф хлопнул в ладоши. – Я бы и сам с радостью вам это открыл, но, к сожалению, вы в последнее время были ко мне… не так милы. – он запустил руку под камзол и извлек запечатанный конверт. – Для надежности незадолго до штурма ваш отец письменно подтвердил свое согласие. Какая удача, учитывая, что он теперь мертв и, к сожалению, не сможет благословить нас… Не находите?

Шарфенек помахал документом и подмигнул ей с улыбкой. У Агнес возникло острое желание врезать ему по лицу. Она глубоко вдохнула, чтобы успокоиться. Затем взяла стоявший у печи стул и села напротив своего будущего жениха, одарив его враждебным взглядом. А граф с невозмутимым спокойствием спрятал записку во внутреннем кармане.

– К чему эта женитьба? – спросила Агнес. – Мой отец мертв. Вы могли бы просто выставить меня из крепости и попросить герцога передать Трифельс вам. У вас достаточно влияния.

Шарфенек пожал плечами:

– Герцог – нерешительный человек; неизвестно, какое он примет решение. Ему и другим могущественным семьям приходится угождать. Поэтому я попросил у него позволения заключить с вами брак. Так надежнее. Кроме того, – он подался вперед и игриво сплел пальцы, – верите вы или нет, милая Агнес, но меня действительно тянет к вам. Мне даже кажется, что у нас больше общего, чем вы предполагаете. Страсть к историям, мечтательность, любовь к этим старым стенам… – Он театрально вздохнул: – К тому же я без ума от строптивых женщин. Что поделать?

Агнес скривила лицо.

– Тогда вам не о чем тревожиться, – ответила она едко. – Иную женщину вам все равно не заполучить.