Русская гейша. Секреты обольщения Кадзи Таня
– Немного, – улыбнулась я.
– Сейчас я представлю тебя своим друзьям, – быстро сказал господин Ито. – Но… – Он сделал паузу, во время которой закрыл глаза, не переставая улыбаться. Шумно вздохнув, он продолжил: – Мне хотелось бы, чтобы ты переоделась. О’кей?
«Надеюсь, он не попросит станцевать стриптиз?» – напрягаясь, подумала я.
Господин Ито помог мне снять пальто и проводил в небольшую комнату на втором этаже – квартира была двухуровневая, – похожую на гардеробную. Всю стену занимал огромный раздвижной шкаф с прямоугольным зеркалом. Напротив находился небольшой узкий диван, обитый красивым цветастым гобеленом с изображением замков и зеленых кущ. С удовольствием я увидела, как господин Ито достает из этого шкафа самое настоящее кимоно нежно-зеленого цвета с красными цветами слив. Потом он подал мне набор театрального грима, гэта и балалайку.
– Я стал твоим хакоя, – хихикнул он. – Так что и ты не подведи меня. Хочу сделать гостям подарок.
– С удовольствием помогу вам в этом, Ито-сан, – сказала я с поклоном. – Но хотелось бы сямисэн.
– Нет пока, – сокрушенно ответил господин Ито. – Но я заказал в Токио. Специально для тебя, Таня. А ты умеешь играть?
– Брала уроки в Токио, – ответила я, открывая коробку с гримом.
Господи Ито уселся на диван и с интересом смотрел на меня.
«Не буду же я перед ним переодеваться», – подумала я.
Взяв кимоно, я повернулась к нему и ласково проговорила:
– А теперь разрешите и вам сделать сюрприз. А чтобы он удался, вам лучше пока не видеть мое перевоплощение. Так что прошу вас на время меня покинуть, Ито-сан.
– О’кей, о’кей, – забормотал он и показал на трубку радиотелефона, лежащую в углу дивана.
– Буду готова, позвоню, – сказала я и улыбнулась.
Господин Ито глотнул слюну и на миг замер. Потом быстро повернулся вокруг своей оси, словно колобок крутнулся на противне, и исчез за дверью.
«Ну вот я и снова гейша!» – подумала я, чувствуя, как радость наполняет сердце.
Мне показалось, что я снова вернулась в Токио. А когда я надела кимоно и гэта, набелила лицо, подвела глаза и нарисовала красный бантик губ, потом убрала волосы в высокую прическу и воткнула в них искусственные, но очень искусно сделанные цветочки сакуры, то увидела в зеркале отражение гейши и мгновенно ощутила умиротворение. Взяв балалайку, я провела по струнам и улыбнулась, вспомнив, как на приеме госпожи Цутиды была в сарафане, но с сямисэном в руках.
Когда я позвонила, пришла незнакомая женщина, ласково со мной поздоровалась и пригласила к господам. Я пошла за ней, стараясь не спотыкаться на деревянных гэта. Она открыла двери и пропустила меня, тут же выйдя и закрыв их за мной. В огромной комнате с высокими прямоугольными окнами мгновенно воцарилась тишина. Присутствующие, все как один, развернулись ко мне и замерли, созерцая. Я тоже замерла, невольно приняв изящную позу. Все продолжали молчать, не сводя с меня глаз. Видимо, на фоне темных дубовых дверей я выглядела как ожившая иллюстрация Хокусая Кацусики[23].
Господин Ито, как настоящий хозяин, первым вышел из столбняка. Он стремительно подкатился ко мне и, вытаращив глаза, шепнул:
– Таня, как тебя представить? Мне кажется, лучше скрыть твое настоящее имя и занятие.
Мгновенно я поняла всю правоту его слов, тем более увидела в углу комнаты господина Кобаяси, на счастье, без супруги. Господин Ито, видимо, представил, какой урон моей репутации в школе может нанести то, что я подрабатываю в свободное время таким неординарным способом. К тому же грим и костюм делали меня совершенно неузнаваемой.
– Аямэ, – шепнула я первое пришедшее в голову имя.
Он сразу расцвел и, повернувшись к гостям, громко и немного торжественно произнес:
– Господа, позвольте вам представить прекрасную Аямэ. Она любезно согласилась скрасить наш сегодняшний вечер.
Я поклонилась и пошла вслед за ним к гостям. Мужчины сразу обступили меня, разглядывая, как неодушевленный предмет искусства в музее.
«Э, так дело не пойдет», – сразу решила я и, положив балалайку на кресло в углу, неторопливо направилась к господину Ито.
Он в этот момент брал с тарелочки маленькие узкие бутерброды. Стол был организован шведский. Гости свободно передвигались по довольно большой комнате, брали закуски и выпивку, садились на полукруглый диван, занимающий угол комнаты, или на множество квадратных пуфиков, расставленных беспорядочно.
– Росиаго-о ханасимас ка?[24] – раздалось возле моего уха, и я повернулась.
– Да, и очень хорошо, – ответила я, улыбнувшись моложавому светловолосому мужчине, который смотрел с нескрываемым любопытством мне прямо в глаза.
– О! – явно обрадовался он. – Да, действительно хорошо!
Господин Ито уже спешил к нам.
– Аямэ, позволь тебе представить Павла Николаевича, он работает в министерстве…
– Я думаю, милой барышне это знать совсем неинтересно, – мягко оборвал его Павел Николаевич. Потом вновь заглянул мне в глаза ясными серыми глазами и спросил с улыбкой: – Как поживаете?
– Прекрасно, – ответила я, безмятежно улыбаясь в ответ.
– Я рад, – ласково сказал он. – А чем вы нас сегодня порадуете?
– Аямэ что-нибудь нам исполнит, – ответил за меня господин Ито. – Господа, прошу внимания!
Все вновь посмотрели на меня.
– К сожалению, нашего национального сямисэна пока нет, – широко улыбаясь, проговорил господин Ито, – но Аямэ порадует нас игрой на балалайке. Просим!
Гости вяло зааплодировали. Я взяла балалайку и вышла на середину комнаты. Присутствующие расселись кто куда. У многих в руках я увидела бокалы с вином. Для начала я сыграла медленную переливчатую мелодию «Весна в сливовом цвету». Но так как она была предназначена именно для сямисэна, то на балалайке звучала, на мой взгляд, не так выразительно. Однако гости остались довольны и громко выразили свое одобрение. И тут ко мне подскочил потный лысоватый мужчина с выпирающим из расстегнутого пиджака круглым животом.
– Слышь, девонька, – весело начал он, – а слабо сбацать что-нибудь наше? Чтоб душа развернулась!
Я улыбнулась и задорно сыграла «Калинку». Гости развеселились и даже начали пританцовывать в такт. А уж заказчик разошелся вовсю. Он сбросил пиджак и пустился в пляс прямо передо мной. Когда я закончила, он подлетел ко мне и, схватив мою руку потными пальцами, начал целовать, приговаривая:
– Вот уважила! Ай да умница! Если что, обращайся ко мне. Все для тебя сделаю! Так душеньку отвел!
От него сильно несло перегаром. Он протянул мне визитку, из которой следовало, что Иван Викторович – депутат Госдумы.
– Для тебя, девонька, просто Ваня, – зашептал он, вновь хватая меня за руки. – А давай еще!
Я мельком глянула на господина Ито. Он кивнул. Я стала играть с отрывистым частушечным ритмом и звонко запела:
– «Хорошо дрова рубить, которые осиновы. Хорошо ребят любить, которые красивые».
Депутат расхохотался и начал пританцовывать на месте, хлопая себя по бедрам. Мне очень мешали гэта, потому что так и тянуло притопывать в такт. Я видела, что почти все присутствующие смеются и пританцовывают на месте. Даже господин Кобаяси вытянул голову из угла комнаты в мою сторону и ритмично двигал плечами. Работник неизвестного министерства Павел Николаевич смотрел на меня блестящими глазами и постукивал кончиком черной лакированной туфли. Его холеное лицо раскраснелось, влажные губы беспрестанно улыбались.
– «Хорошо дрова рубить, которые берёзовы. Хорошо ребят любить, которые тверёзые!» – немного лукаво закончила я и поклонилась.
– Браво! – крикнули довольные гости.
– Дадим отдых нашему милому соловью, – быстро сказал господин Ито и взял из моих рук балалайку.
Присутствующие, не переставая улыбаться, разгруппировались и разбрелись по комнате.
– Ты моя умница, Таня, – сказал довольный господин Ито. – Здесь много важных людей, нужных для моего бизнеса, и мне хотелось, чтобы они не скучали у меня в гостях.
– Я поняла, Ито-сан, – сказала я и улыбнулась ему.
И по его просьбе осталась до конца приема. Подходила то к одному мужчине, то к другому. Разговаривала на различные темы, подливала вино. Мне казалось, что я нитка золотого шитья, которая оживляет темную ткань и соединяет разрозненные линии в один узор. Когда я разговаривала с двумя высокими, спортивного вида молодыми мужчинами, которые мне не представились, а я и не настаивала, к нам подошел господин Кобаяси. Я увидела, что он прилично пьян. Его большие карие глаза смотрели пристально, тонкие губы улыбались.
– Я вас где-то видел, – тихо сказал он и икнул.
– Ну и прекрасно! – хором произнесли мои собеседники и одновременно повернули к нему головы.
– Вы не работали в Сибуйе?[25] – продолжил он, не обращая внимания на реплику.
– Никогда, – ответила я.
– Значит, где-то в другом месте, – настаивал он.
– Наверно, в сказочной нарисованной стране в роли принцессы Анимэ, – рассмеялся один из мужчин.
– О, да! – подхватил господин Кобаяси.
И, поклонившись, отошел.
Когда уехал последний гость, я поднялась в комнату на втором этаже и со вздохом сняла кимоно. Потом попыталась смыть грим, но мне это не удалось. Театральный грим имеет более плотную и вязкую массу, чем специальные белила, которыми я пользовалась в Токио. Я позвонила, надеясь, что женщина, которая приходила в прошлый раз, покажет мне, где ванная. Но через несколько минут явилась не она, а господин Ито. Он осторожно открыл дверь, и я повернулась, ойкнув от неожиданности и пытаясь стянуть с дивана кимоно.
– Подожди! – умоляюще сказал он, останавливаясь напротив меня.
Я замерла, сознательно давая ему возможность полюбоваться. Я видела свое отражение в зеркале. Возле дивана, с поблескивающим на нем зеленым в красных цветах шелком, стояла изящная девушка. Ее стройные ноги были обтянуты черными чулочками с широкой кружевной резинкой по краю. И эти чулочки очень странно выглядели в сочетании с деревянными гэта. Тоненькая фигурка была облачена в черное атласное боди с кружевами на груди и по краю высоких вырезов на бедрах, и оно не менее странно сочеталось с набеленным личиком, миндалевидно подведенными глазами и высокой, убранной цветами прической.
Господин Ито сцепил пухлые короткие ручки и взирал на меня с явным томлением и вожделением. Я села на диван, прямо на кимоно, откинулась и слегка развела колени. Он бросился ко мне и упал между раздвинутых ног, лихорадочно расстегивая крючки на серединке боди. Его пальцы дрожали, он делал неловкие движения и никак не мог расстегнуть все крючки и обнажить мои «яшмовые ворота». Но в то же время эти неловкие поспешные движения приводили к тому, что его пальцы периодически давили, и я невыносимо возбудилась.
Я спокойно отстранила его, легла на спину, одну ногу закинув на спинку дивана, а другую опустив на пол, и расстегнула боди. Господин Ито тут же торопливо «нашел мое зернышко». Я тихо застонала. Он оторвался от меня и поднял голову. Потом мгновенно сбросил брюки и взгромоздился на мое жаждущее тело. Его твердый и толстый «нефритовый стебель» показался мне очень большим и заполнил меня до отказа. Господин Ито активно входил в меня, придавливая толстым животом и глухо вскрикивая. А я получала странное удовольствие, искоса наблюдая картину в зеркале напротив, как на лежащей с поднятыми ногами в черных чулках, белолицей и узкоглазой кукле ритмично покачивается большой колобок.
Из тетради лекций госпожи Цутиды:
«Гейши и проститутки обладали умением, превосходившим обычные супружеские привычки жен, хотя и те служили своим мужьям, когда им выпадала такая возможность, с помощью всех сексуальных игр «веселых женщин», если от них этого требовалось.
Когда гость чувствовал себя подготовленным, начиналось собственно совокупление. Большинство гравюр сюнга живописует этот процесс. Японские художники лучшего периода – с 1680 по 1880 г. – не писали с натуры, и их мало занимала анатомическая точность деталей и выражения лиц, поэтому даже лучшие мастера – Масанобу, Киёнага, Харунобу, Хокусай представляют нам абстрактные образы партнеров, но с вполне реалистическими позициями совокуплений.
То, что в викторианское время с моральной точки зрения считалось (однако практиковалось) ненормальными наклонностями, ни в малейшей мере не являлось неправильным для девушки и ее гостя. Коитус для них реализовывался всевозможнейшими путями и тропинками. Гравюры демонстрируют массу позиций сексуального единения. Насчитывают 38 или 48 поз, в зависимости от того, к какой эротической школе они принадлежат. Общепринятым был акт сзади («разрезание дыни»). То, что в европейских текстах называется позой «шестьдесят девять» – по-японски «бутон к бутону», оставалось на усмотрение мужчины; для женщины было невежливым требовать подобного сексуального внимания к себе, разве что сам гость предлагал это. «Преданность традиции – лучшее женское качество».
У профессионалки своего дела был целый вокальный спектр хихиканий, вскриков, стонов и вздохов удовольствия, сексуально окрашенного частого дыхания; целая гамма телесных содроганий, которые должны были показать гостю, какой эффект оказывают его усилия на ее тело и эмоции. Гость же зачастую издавал хриплые звуки, как самурай, нападающий на противника в сражении».
Свиток седьмой
Хрупкие крылья порхающей бабочки
Нынче опять – в третий раз –
Поминальный фонарь я повесил.
Каплет с него роса.
Бусон
Господин Ито оказался очень щедрым. За каждый вечер, проведенный с его гостями, а приглашал он меня почти ежедневно, он платил мне 200 долларов, независимо от того, заканчивалось это физической близостью или нет. И это при моей тогдашней зарплате в 50! Кроме этого, он преподносил подарки и часто приглашал в рестораны. С его помощью я обзавелась множеством новых знакомств с очень обеспеченными мужчинами. Чувствовала я себя, словно рыба в воде, несмотря на постоянную ложь, которая была мне сейчас необходима в отношениях со Степаном. Но пока все сходило с рук, и он не догадывался о моей второй жизни.
21 марта я отменила все дела и с утра поехала в Ракитки. День был на удивление теплым и солнечным. Могилы оказались в полном порядке, прибраны и ухожены. Я уселась на скамеечку и достала водку. Выпив, по привычке начала говорить с Петром, потом не выдержала и расплакалась. И в этот момент увидела, как между могил пробирается Елизавета Викторовна. Она несла большой венок из живых белых гвоздик. Я встала и пошла ей навстречу.
– Доченька, – всхлипнула она. – Не думала, что ты так рано приедешь. Да, и вообще, поедешь сегодня. У тебя ведь сейчас своя жизнь. И это правильно.
– Сегодня ровно год, как погиб Петя, – тихо сказала я. – Как же я могла не поехать?
– Да, да, конечно, – ответила Елизавета Викторовна, прилаживая венок к кресту.
– Давайте я памятник закажу, – предложила я, когда она уселась рядом на скамейку. – Земля уже осела. И пусть с фотографией будет.
– Но почему ты говоришь, что сегодня? – с недоумением спросила она, поворачиваясь ко мне.
Я закусила губу, потому что вспомнила, что по официальной версии смерть наступила 22 марта. Елизавета Викторовна пристально на меня смотрела, и я опустила глаза.
– Но ведь вы тоже сегодня приехали, – сказала я.
– Хотела заранее могилку прибрать, цветочками украсить. Завтра родственники съедутся, чтобы все в порядке было. Но почему ты так сказала? – вновь забеспокоилась она.
Я молчала, хотя сердце колотилось невыносимо.
– Таня, не надо ничего от меня скрывать! – настойчиво проговорила Елизавета Викторовна. – Я всегда чувствовала, что с его смертью что-то не так. Петенька не мог напиться и утонуть. Я это знаю!
Она всхлипнула и вдруг разрыдалась так сильно и с таким отчаянием, что я заплакала вместе с ней.
– Ты должна мне все рассказать, все, что ты знаешь! – выкрикивала она.
Вороны, сидящие на ограде соседней могилы, встревоженно закаркали и улетели прочь.
– Во имя всего святого! – умоляла она. – Зачем так меня мучить! Я должна знать правду! Отчего я не настояла тогда, чтобы вскрыли гроб? Но меня все уверяли, что то, что я там увижу, будет слишком даже для матери, что труп пролежал сутки в воде…
Она снова разрыдалась. Смотреть на нее не было сил. Ну почему, почему я не промолчала, как молчала весь этот год?! Сердце разрывалось, и я не выдержала. Она так умоляла меня. И я подробно поведала ей все события того ужасного дня, но инстинктивно умолчала о деньгах, оставленных Петром. Елизавета Викторовна, пока я говорила, смотрела на меня остановившимися распахнутыми глазами. Ее зрачки так сильно сузились, что стали похожими на черные точки. Худое лицо, покрытое сеточкой мелких морщинок, побледнело до такой степени, что казалось голубоватым. Когда я замолчала, она, ни слова не говоря, упала на могилу лицом вниз. Я бросилась к ней, в душе проклиная себя, перевернула и во второй раз в жизни столкнулась с неподвижными зрачками смерти.
Выпрямившись, я отчаянно закричала. Подбежали рабочие, потом приехала «Скорая», но сделать было уже ничего нельзя. Ее сердце не выдержало.
Через положенный срок Елизавету Викторовну похоронили рядом с сыном. Я находилась в какой-то прострации, и Виктор, ее младший сын, которому, я думаю, было тогда еще тяжелее, чем мне, утешал меня и поддерживал как родную сестру. О том, что произошло на кладбище, я никому рассказывать не стала. Степан также был очень мил и внимателен и старался не оставлять меня в одиночестве. Но я вновь начала впадать в депрессию. Все они напоминали мне о Петре и его матери, и это усугубляло мое состояние.
Поэтому, когда через два дня после похорон позвонил господин Ито и предложил мне поехать в загородный дом на выходные к одному своему знакомому, я, не раздумывая, согласилась. Инстинктивно я понимала, что нужно срочно сменить обстановку и особенно окружение. Господин Ито заехал за мной вечером в пятницу. Я долго спорила со Степаном, он настойчиво убеждал остаться дома, говорил, что с похорон прошло всего ничего и негоже ехать развлекаться. Я услышала доносящийся с улицы гудок автомобиля, затравленно глянула на негодующего Степана, подхватила дорожную сумку и выскочила из квартиры.
Господин Ито ждал меня у раскрытой двери большого черного джипа «Тойота Прадо». Обычно он ездил на другой машине, обтекаемом длинном «Ниссане». Я поздоровалась с ним и водителем и подняла голову. Степан стоял на балконе, навалившись на перила, и с ненавистью смотрел на нас. Я махнула рукой и улыбнулась. Но он отвернулся и ушел с балкона.
– Садись, Таня, – поторопил меня господин Ито. – А то такие пробки в пятницу вечером!
Я быстро забралась на заднее сиденье, он устроился рядом.
– Я взял для тебя сямисэн, – сказал он, когда мы поехали. – Привезли, наконец, вчера из Токио. Только ты его настрой перед выступлением.
– Да, конечно, – ответила я и улыбнулась.
– Ты очень побледнела, – заботливо заметил он. – Хорошо, что согласилась составить мне компанию. Свежий воздух тебе сейчас полезен. К тому же просили именно тебя.
– Да? И кто, Ито-сан? – спросила я, разворачиваясь к нему.
– Да ты его должна помнить! В первое твое выступление у меня в квартире присутствовал работник министерства Павел Николаевич. Это мы к нему сейчас едем.
– Ах да! – сказала я и улыбнулась, припоминая холеное лицо и слегка высокомерный вид министерского работника.
Дача Павла Николаевича оказалась роскошным трехэтажным особняком, прячущимся за высоченным сплошным забором. Мы благополучно миновали охрану и подъехали к внушительному входу. Двери в этот дворец были настолько высокими и помпезными, что напомнили мне вход в католический собор. Господин Ито подал мне руку, и мы вошли внутрь. Водитель нес наши сумки. Но хозяин нас не встретил. Маленькая юркая женщина, что-то типа экономки, проводила нас в комнаты на втором этаже. Господин Ито зашел вслед за мной. Он протянул мне футляр с сямисэном и сказал:
– Вот и инструмент. Ты переоденься, я потом за тобой зайду.
– А где хозяин? – удивленно спросила я.
Господин Ито хитро заулыбался и потрепал меня по щеке.
– Ласточка моя, – ласково сказал он, – зачем же показывать твое милое личико без грима? Я не хочу нанести урон твоей репутации ни перед кем. Я договорился, чтобы на нашем пути никто не встретился.
Я изумленно глянула на его довольное лицо и вдруг поняла, что ему доставляет удовольствие развитие этой интриги, что его самолюбию льстит, что возле него находится таинственная прекрасная гейша, о которой никто ничего не знает. А я-то недоумевала, какой ему смысл рекламировать меня и вывозить на вечеринки. Он ведь, в отличие от хозяек чайных домов, не получал с клиентов за это деньги. Оказывается, я стала для него элементом имиджа. А для делового человека очень важно лишний раз привлечь к себе внимание состоятельных людей. Господин Ито и сам был далеко не бедный, но с моей помощью он намного легче сходился с нужными людьми.
Когда мы через час спустились в огромную гостиную на первом этаже, в ней было полно гостей. Я мелкими шажочками, опираясь на руку господина Ито, подошла к Павлу Николаевичу и, быстро глянув на него подведенными глазами, тут же потупилась, прикрыв раскрытым веером нижнюю часть лица. Мне безумно нравилась эта игра. Набеленное лицо, красные, четко прорисованные губы, глаза, совершенно меняющие свою форму из-за черной, обводящей их линии, высокая прическа, открывающая шею, нарядное кимоно, стянутое поясами-оби, – разве это была я? Нет, это была уже совершенно другая девушка – изысканная, утонченная, возвышенная Аямэ, лишенная каких бы то ни было забот, мирских тревог и проблем. И мне в ее образе было, несомненно, легче забывать хотя бы на время о своей боли.
– Аямэ, милая! – обрадованно произнес Павел Николаевич, бросаясь ко мне. – Как я рад тебя вновь увидеть!
Он отстранил господина Ито, но тот только улыбнулся, легко выпуская мою руку, и вывел меня на середину гостиной. Потом церемонно представил своим гостям. Некоторых я уже знала по предыдущим приемам, на которых бывала с господином Ито. Мужчины, как всегда, сразу сгруппировались вокруг меня, а женщины, наоборот, отошли подальше. Затем все шло по плану. Я лавировала между гостями, всем улыбалась, поддерживала беседу, пела, играла на сямисэне. Время летело незаметно. Поздно ночью многие уехали. А ко мне в комнату пришел господин Ито, и до утра мы «умащивали птичку в гнезде». Проснулись все поздно. Господин Ито спустился к обеду, а я осталась в своей комнате. Не хотелось вновь наносить грим.
Ближе к вечеру гости стали разъезжаться. Я уже собрала вещи в сумку, и тут вошел господин Ито.
– Вот что, Таня… – начал он странным тоном и внимательно вгляделся в мое лицо.
Я села в кресло и приготовилась слушать.
– Я сейчас уеду, – продолжил он, – но ты останешься. Это личная просьба Павла Николаевича.
«Вот, значит, как!» – подумала я, и отчего-то стало неприятно.
Уж очень это попахивало сутенерством. Видимо, эти тревожные мысли отразились на моем лице, потому что господин Ито вдруг быстро заходил по комнате и взволнованно заговорил:
– Только не подумай, что кто-то к чему-то тебя принуждает. Пообщаешься с Павлом Николаевичем, он очень хочет провести с тобою время наедине. А там все только по твоему желанию. Ты совершенно свободна и вольна в своем выборе мужчин, как самая настоящая гейша. Я так и сказал Павлу Николаевичу. Его шофер отвезет тебя обратно, когда пожелаешь.
Я сидела, опустив глаза. Его слова меня успокоили. И я решила принять предложение.
Около восьми вечера в мою комнату постучали. Я была уже загримирована и одета.
– Вас просят спуститься, – сказали мне из-за двери.
Я встала, еще раз посмотрела на себя в большое зеркало ванной и, немного волнуясь, отправилась в гостиную. Когда я с трудом спустилась по лестнице на неудобных деревянных гэта, то с удивлением обнаружила, что гостиная изменилась до неузнаваемости. Несколько позолоченных канделябров с зажженными красными свечами стояли по углам прямо на полу. Мебель была убрана. На ковре возле камина возвышалось кресло с узкой заостренной спинкой в виде резной деревянной короны с позолоченными зубцами. По бокам стояли огромные вазы из синего стекла, расписанные золотыми цветами. В них белели букеты крупных лилий, источающие сильный сладкий аромат. Возле кресла на полу сидел Павел Николаевич, одетый во все черное. Я остановилась в недоумении, не зная, что бы все это значило.
– Проходите, Аямэ, – сказал он, не вставая и обращаясь ко мне почему-то на «вы». – Присаживайтесь сюда.
Он показал рукой на кресло. Я просеменила к нему и села, выпрямив спину и положив веер на широкий резной подлокотник.
– Вы выглядите фантастически, – прошептал он в восхищении. – Меня с ума сводит это снежное холодное лицо-маска. А что означает ваше имя?
– Цветок, – ответила я.
– О! А какой?
– Просто цветок, – сказала я, вглядываясь в его светлые, широко раскрытые глаза и подумав, что он не вполне адекватен.
– Я обожаю белые лилии! – восторженно заявил Павел Николаевич. – А есть у японцев женское имя, которое обозначает лилию?
– Юри, – ответила я.
– Чудесно и довольно жестко! Что-то мужское. Юри! А можно я буду называть вас госпожа Юри?
И только тут до меня стало доходить. Ну, конечно, Павел Николаевич был мазохистом. И ему нужна была госпожа.
«Но почему он не обратится в какой-нибудь салон? – удивилась я про себя. – Хотя, наверное, настоящих профи в этом деле в Москве днем с огнем не сыскать. К тому же он занимает высокий пост. Огласка ему совсем не нужна».
Мне сразу стало комфортно. Я вспомнила, как мы ходили в бар такого направления в Токио. А после я попросила мою преподавательницу Сайюри дать мне специальную лекцию по садо-мазо. Я попыталась вспомнить основные приемы обращения между садистом и мазохистом. Их было немало, и правила оставались неизменными на протяжении вот уже многих столетий. Кстати, как раз многие высокопоставленные чиновники в Японии страдали этой формой отклонения, по утверждению Сайюри. Что, в принципе, было понятно. Ведь японцы стремились к гармонии во всем, и этот перекос в сторону постоянного давления на подчиненных вынуждал к обратному действию.
Пока я обдумывала ситуацию и прикидывала, смогу ли стать настоящей госпожой, Павел Николаевич терпеливо ждал. В принципе, меня это привлекало и забавляло еще в Токио, и я решила попробовать.
– Сидеть и ждать, раб, – холодно произнесла я и с удовольствием заметила, как сильно вздрогнул Павел Николаевич.
– Слушаюсь, госпожа Юри, – прошептал он и сел, скрестив ноги и закрыв глаза.
«Отлично», – подумала я, сняла гэта и босиком вернулась в свою комнату.
Там я неторопливо разделась, но грим смывать не стала, только распустила волосы и тщательно их расчесала.
«Хорошо, что на улице похолодало, и я надела для поездки высокие черные сапоги на шпильке», – подумала я, доставая их из шкафа.
Потом натянула черные чулки, в которых приехала, и надела сапоги.
«Жаль, что боди у меня с собой только красное, – подумала я, оглядывая себя в зеркале. – Здесь бы больше подошло черное. Но кто ж знал!»
Я завязала волосы в высокий хвост и перекрасила губы, зрительно их увеличив. Отступив на несколько шагов, придирчиво осмотрела свое отражение. Красное атласное боди туго обтягивало мою тоненькую фигурку и подчеркивало грудь, ноги в черных чулках и в сапогах на высокой шпильке выглядели длинными и стройными, белое лицо-маска с торчащим над ним хвостом черных волос, с большими, четко прорисованными глазами и крупным алым ртом казалось искусственным и застывшим.
«Нужно сохранить это выражение и не менять его во время общения, – решила я. – Госпожа в стиле заводной куклы, без чувств и эмоций, холодная и безразличная. Это, должно быть, по-настоящему страшно».
Я взяла кожаный ремень от своих брюк.
Павел Николаевич ждал меня все в той же позе. Я обошла его неподвижное тело, села на стул и спокойно сказала:
– Открой глаза, раб.
Он вздрогнул и посмотрел на меня. Я увидела, как расширились зрачки его светлых глаз и дрожь пробежала по телу. Он, судя по его виду, буквально не верил своим глазам.
– Чего ты так непочтительно пялишься на свою госпожу, раб? – строго спросила я.
– Простите, госпожа Юри, – прошептал он и опустил голову.
– Раздевайся, – сказала я.
Но не смогла добавить никакое ругательство, хотя помнила, что обращения типа «червяк», «мразь», «придурок» и кое-какие похуже очень нравятся мазохистам и возбуждают их.
Павел Николаевич мгновенно снял с себя все, и даже трусы, и остановился передо мной дрожащий и жалкий. Но «нефритовый стебель» уже начал набухать.
– На колени! – более резко приказала я, входя во вкус.
Он рухнул как подкошенный и пополз к моим ногам.
– Пососи каблук, а я позабавлюсь, – сказала я и подняла правую ногу.
Павел Николаевич начал так смешно чмокать, облизывая и посасывая каблук, что я не выдержала и расхохоталась, забыв об имидже куклы. Но сразу приняла невозмутимый вид.
– Хватит, раб! – резко бросила я и выдернула каблук из его рта. – Вставай на четвереньки!
Он тут же принял указанную позу. Его полное белое тело выглядело немного дряблым, ягодицы мелко тряслись. Но «нефритовый стебель» уже был наготове. Я встала с кресла, вытащила из вазы цветок лилии, коснулась его, как указкой, и строго спросила:
– А это еще что такое?! Кто разрешал? О чем это вожделеет мой презренный раб? А?! Я тебя спрашиваю, слизняк!
– Простите, госпожа Юри! – всерьез заплакал он. – Но вы так прекрасны!
Я молча начал хлестать его лилией по ягодицам, но она быстро сломалась. Тогда я выхватила из вазы несколько штук и стала лупить ими по его телу. Увидев разводы, показавшиеся мне красными, я испугалась. Но потом поняла, что это размазалась яркая пыльца цветов.
– Вот тебе, мразь! – приговаривала я, наблюдая, как трясется его тело и с него падают белые продолговатые лепестки. – Получай, скотина!
Он громко застонал и тут же достиг разрядки.
– О, простите, простите, – хныкал Павел Николаевич, ползя по лепесткам за мной. – Я не выдержал! Вы свели меня с ума, моя любимая госпожа!
От раздавленных лепестков шел одуряющий сильный запах. Я почувствовала приступ головной боли. И направилась к выходу из гостиной.
«Ну вот, даже ремень не понадобился», – удовлетворенно подумала я, поднимаясь по лестнице и не обращая внимания на его причитания.
– Я хочу спать! – сурово заявила я, поднявшись на ступень и обернувшись.
Павел Николаевич замер на коленях, подняв на меня глаза.
– Поэтому больше меня не беспокоить! – добавила я.
– Слушаю, моя прекрасная госпожа, – тихо проговорил Павел Николаевич, умильно на меня глядя.
На следующий день я проснулась около полудня. Солнечные лучи проникли в щели между шторами и упали на мое лицо. Я открыла глаза и сразу вспомнила свою вчерашнюю роль. И улыбнулась. Все это казалось странной игрой, не более того. Тут я увидела, что под дверь подсунут конверт. Я спрыгнула с кровати, подняла его, раскрыла и, увидев количество денег, испытала шок. Это была моя годовая зарплата в школе.
Уехала я через час, позвонив и попросив вызвать мне обычное такси. Я понимала, что Павлу Николаевичу было проще отправить меня на своей машине, но не хотела, чтобы мое настоящее лицо видел даже его водитель. Когда такси подъехало, я низко надвинула на лицо капюшон от пальто и быстро покинула дом, даже не попрощавшись с хозяином. Но это меня мало волновало. Еще не хватало госпоже прощаться со своим рабом!
Сливы весенний цвет
Дарит свой аромат человеку,
Тому, кто ветку сломал.
Тиё
Вернувшийся из Нахи через неделю после похорон Юкио позвонил и выразил соболезнование. Я была растрогана таким отношением и искренне поблагодарила его. После паузы он сказал, что у него есть для меня небольшая посылочка. Мне не очень-то хотелось встречаться с кем бы то ни было, но я согласилась. Тем более у меня неожиданно отменилась репетиция в школе. Актовый зал покрасили, и заниматься там было невозможно. Юкио сказал, что подъедет через час. Я пошла на кухню и открыла холодильник. Обозрев его содержимое, решила, что нужно что-нибудь купить к приходу гостя. Степан сегодня собирался к матери после работы, и надеяться, что он что-нибудь купит и привезет, не имело смысла. Я набросила куртку и пошла в ближайший продуктовый магазин, находящийся через квартал от моего дома. Набрав всего понемногу к столу и прихватив бутылку белого вина, я вернулась. Поставив пакеты, начала открывать дверь. И тут же поняла, что она открыта.
«Вот же ворона!» – недовольно подумала я, решив, что сама забыла запереть ее.
Я внесла пакеты, положила их на пол в кухне и вдруг почувствовала сладкий ванильный запах табака. Я сняла обувь и на цыпочках пошла по коридору. Возле двери спальни, услышав какой-то шорох, остановилась. Осторожно приоткрыв дверь, я с изумлением увидела Степана, стоящего у раскрытой тумбочки, в которой я хранила документы, и внимательно изучающего мой паспорт.
– Вот тебе и здрасьте! – громко сказала я.
Степан резко обернулся, и выражение его лица мне очень не понравилось. Но увидев меня в проеме двери, он сразу заулыбался своей детской улыбкой и засиял глазами.
– Ты уже вернулась? – немного нервно спросил он.
– А я вообще-то никуда не уходила, – ответила я, глядя, как он закрывает паспорт и кладет его на тумбочку. – А ты что тут изучаешь?
– А как же твоя репетиция? – не ответив, поинтересовался он.
– Отменили из-за покраски актового зала, – сухо сказала я.
И подошла к нему. Взяв паспорт, спросила, глядя ему в глаза:
– Так что ты тут так внимательно изучал?
Я видела, что Степан усилием воли принял спокойный вид, но глаза его бегали.
– Проверял штамп. А вдруг ты официально замужем, а я и не знаю! – выкрутился он.
– Даже если бы это было и так, твое-то какое дело? – сурово спросила я.
– Но ведь ты, как оказалось, прописана постоянно в этой квартире, – перешел он в нападение. – Как такое возможно? Каким образом у тебя оказалась постоянная московская прописка?!
– Да тебе-то что?! – взвилась я. – Тебя-то с какого бока это касается?
– Касается! – взвился он в ответ. – Ты все-таки не чужой мне человек!
– Дзаккэнаё![26] – взвизгнула я.
– Что? – не понял Степан.
– Да послала она тебя. Как это по-русски? Послала на член, – раздался голос Юкио из коридора.