Любовь среди рыб Фройнд Рене
9) Пожалуйста, больше не присылайте мне хокку. Пожалуйста, больше не пишите хокку. Я ненавижу хокку. Хокку — абсолютно лежалый товар. Убийца товарооборота. Продать не удалось бы даже хокку про Гарри Поттера. Могу ли я на этом месте напомнить Вам про Ваши погромные речи? Вы же сами говорили в том духе, что хокку — это «крайне переоцененная азиатская псевдолирика, которая заключается в безыскусном нагромождении банальностей».
10) Пожалуйста, не пишите и тирольские трели. Я не могу заранее оценить, как на это отреагирует международный рынок.
11) Что касается Ваших теорий относительно происхождения слова «подпустить», то я не смогла найти в Этимологическом словаре Клюге указаний на верность Ваших явно дилетантских изысканий. Правда, на ошибочность тоже.
12) В этого Августа Вы форменным образом влюбились. Вы что, стали теперь голубым? Разумеется, я ничего не имею против. Сонеты Шекспира тоже обращены к мужчине. Уверена, что здесь, в Берлине, неплохой рынок сбыта для гомосексуальной любовной лирики. В этом смысле: давайте, не стесняйтесь!
13) Пожалуйста, не перебарщивайте, несмотря на всю страсть, прежде всего с метафорами. Фред, образ, где Вас «волокло за ним в потоке, с подветренной стороны его энергии», просто выше моих сил. За такое наша редакторша трижды стукнет Вас по голове словарем Дуден. У энергии нет стороны, тем более подветренной! И волочь может ветер, но никак не подветренная сторона!
14) Пишу лишь потому, что суеверна. Всяческого Вам благополучия. И пишите! Пишите мне! Пишите мне стихи! Я чувствую, Вы приближаетесь к блестящей форме. На свете так много людей, которых Вы смогли осчастливить своими стихами. Подумайте об этом. У художника тоже есть свои обязательства.
15) Жалко макарон, датированных годом «Поворота». Будь у меня юридический отдел, Вам бы пришлось иметь дело с ним) Правда, могу Вас успокоить, я приезжаю в хижину крайне редко.
С самым сердечным приветом,
Сюзанна Бекман
— Сейчас же прекрати, — ругался Август.
— Да я же ничего не сделал, возразил Фред.
— Ты думаешь, я ничего не вижу.
— Но она такая чудесная.
— Если ты так ее любишь, не давай ей шкурку от грудинки.
На столе перед хижиной стояли две бутылки пива и объедки от перекуса — хлеб, грудинка, сыр, масло. Под столом сидела черная собака и ждала милосердных подачек, которые в виде кусочков сала Фред ронял на землю.
— Надо ли понимать это символически? — спросил Фред. — Я имею в виду, можно ли распространить это и на женщин в целом?
— Разумеется, поэт.
— В смысле?
— Да это же очевидно: если ты какую из них любишь, не давай ей шкурку от грудинки.
— Но что это означает?!
Август похлопал Фреда по плечу и засмеялся:
— Поэт! Какой же ты слабоумный. Почему ты веришь всему, что тебе впаривают?
— Э-э-э-э.
— И ты нормально чувствуешь себя без женщины? — спросил Август.
— Нет!
— Что такое, вот и курить ты тоже перестал?
— Курить? — удивленно спросил Фред.
Август достал свой табак и бумагу из нагрудного кармана, положил все это на стол.
— Я совершенно забыл про курение, — воскликнул Фред. — Забыл! Что оно вообще бывает!
— Ты вообще стал немного странным в последние дни. Но мне это знакомо. Когда надолго остаешься один, становишься таким.
Август закурил только что свернутую цигарку. Фред тоже свернул себе одну.
— Ах, как хорошо, — сказал он, сделав первую затяжку. — Как я мог про это забыть?
— Кстати, дорогу чинят. Через три-четыре дня сможешь уехать.
— Я могу уехать?
— Да.
— В Берлин?
— Почему ты спрашиваешь у меня? Как только доберешься вниз до Грюнбаха, можешь ехать оттуда куда угодно. По мне так хоть в Рим, хоть в Гонолулу.
— Я не хочу в Берлин.
— Ну и не езжай. Или ты должен?
— Не должен, — сказал Фред, и после этого они курили молча.
— Поэт, а почему ты вообще здесь очутился?
Фред задумался. Почему он здесь очутился?
Сперва потому, что больше не мог выдержать в своей квартире. А не мог он выдержать, потому что чувствовал себя там как в плену. А чувствовал себя там как в плену, потому что действительно уже не мог выйти наружу. А выйти наружу не мог, потому что на открытом пространстве впадал в панику. А в панику впадал, потому что был одинок, а одинок был потому, что Шарлотта от него ушла. Шарлотта от него ушла, потому что он потерял с ней контакт и больше не стремился к нему. А почему он больше не стремился найти с ней контакт? Самое позднее с этого места у Фреда больше не было ответов на вопросы. Может, он втайне стремился к тому, чего больше всего боялся, то есть к оставленности? Может, он слишком много пил? Было его пьянство симптомом или причиной? Страдает ли он оттого, что не пишет? Он не писал, потому что слишком много пил, или слишком много пил, потому что не писал? Все это перемешалось в одно нестерпимо гнетущее чувство безысходности, и самоирония — всегда такая спасительная — превратилась в ненависть к себе самому.
— У меня был бернаут. — Фреду подвернулось это модное словечко, но тут же до него дошло, что оно может только затруднить его разговор с Августом.
— Что-что?
— Бернаут. Я выгорел до дна.
— Ах, вон оно что, — разочарованно протянул Август.
— Сейчас это у всех, — добавил Фред.
— Притом я считаю, — тут Август сделал долгую паузу, обдумывая, — выгоревшими чувствуют себя в основном люди, которые ничем не увлечены. Когда горишь воодушевлением, энергия не иссякает.
— Легко сказать.
— Но ты же знаешь, как это бывает, когда ты чем-то страстно увлечен? Поэт! Чувствовать мир, вдыхать его и пробовать на вкус напрямую, без стеклянной перегородки! Гореть!
— Разумеется, мне это знакомо. Было знакомо.
— Ну и что, разве ты выгорал, когда был так увлечен?
Теперь настала очередь Фреда задуматься.
— Нет. Это точно.
— То-то же. Нет никакого бернаута. Есть только ноуберн. Понял?
— Все-то у тебя так просто, что аж досадно.
Август рассмеялся.
13 июля
Сильное сотрясение земли разбудило Фреда рано утром. С колотящимся сердцем и выпученными глазами он лежал в своей постели и смотрел, как дрожит фото в рамочке на бревенчатой стене у изножья его лежанки. На черно-белом снимке отец Сюзанны стоял перед срубом хижины, голый до пояса. Небрежно закинув на плечо топор. Если бы Фред не знал, что там точно топор, сейчас бы он не смог его разглядеть, потому что снимок расплывался перед глазами. Было слышно, как на кухне дребезжат и брякают в комоде чашки.
Землетрясение сотрясало хижину уже несколько минут, и Фреду стало ясно, что приина сотрясения — другая. Он вскочил, быстро оделся и вышел из дома.
Шум напомнил ему о Берлине. Но очень скоро он понял: это работает тяжелая техника, восстанавливая лесную дорогу. Фред прошелся до того места, где дорогу смыло в пропасть. И увидел большие строительные машины, названий которых не знал. Предположительно все экскаваторы. За исключением грузовиков, конечно.
Какой-то человек направился к нему по временной насыпи. Явно руководитель работ, потому что не работал только он один.
Он пожал Фреду руку и спросил, не он ли тот малый, что живет в хижине старого Принца.
Принц — это была девичья фамилия Сюзанны. Бекманом звали профессионального анархиста и маргинала, с которым она познакомилась в университете и после ночной попойки в Гамбурге вышла за него замуж — только ради шутки и, разумеется, чтобы позлить родителей. Когда она приехала в Берлин и основала издательство, ей показалось разумным с ним развестись, чтобы обезопасить себя от непредвиденного. Бекман к этому времени и без того интересовался только мужчинами. При разводе, включая сопутствующую вечеринку, они веселились так же, как при женитьбе. Сюзанна была родом из Ландсхута в Нижней Баварии. Ее мать была дочерью крупного, а в восприятии маленькой девочки — знаменитого на весь мир фабриканта сухариков. Отец Сюзанны, Хельмут Принц, старательный парень из Штутгарта, вошел в семью компаньоном предприятия. Хотя в семье больше были бы рады настоящему принцу, Принц проявил себя как необыкновенно толковый бизнесмен. Он вступил во владение фабрикой хлебобулочных изделий и расширил ее.
Сюзанна (называть себя «Сюзи» она запретила с раннего детства) и ее брат Хельмут (его называли Хелли или Хельмут Второй) выросли практически без отца. Тот был либо в офисе, либо в деловой поездке, либо в хижине. Он в то время взял в аренду всю охоту в этих краях, такого не найдешь во всей Баварии, так он всегда говорил. От него осталось собрание зловещих трофеев на стенах их родового имения в Ландсхуте — и эта хижина.
— А как дела у Хелли? У младшего Принца? — осведомился прораб у Альфреда.
Фред рассказал, что знал. Что брат Сюзанны вступил во владение фирмой, что после болезни он стал буддистом, что теперь он главным образом медитирует, а работает уже только между делом. То есть как отец, только вместо охоты у него — йога. К сожалению, фирма, по слухам, нельзя сказать чтоб процветала.
— Трагедия, — сделал вывод прораб.
И то, что хижина так мало используется, хотя Хельмут Принц-старший потратил много денег, чтобы получить разрешение на ее строительство, и еще больше ушло, по австрийским обычаям, на взятки некоторым политикам и чиновникам — ради финансирования строительства дороги.
— Вплоть до министерства в Вене, — уважительно добавил прораб. — Будучи при этом немцем! Но я вам ничего не говорил.
До недавнего времени сюда каждый год приезжала из столицы министерша, чтобы подстрелить серну или оленя. Старый Принц очень трогательно ее опекал. А министерша была… «Ну, не знаю, насколько она была толковая… но если видели женщину, которая пыталась застежку-липучку на своем башмаке завязать на узел, то это точно была министерша. Но я вам ничего не говорил».
Фреду хотелось назад, в хижину, потому что все это не особо его интересовало. Но словоохотливый прораб не уставал повторять: как жаль, что старого Принца больше нет. Ведь у него по сей день все еще есть друзья, друзья на самом верху, потому что иначе ничем не объяснить, что сейчас силами пяти строительных машин и двадцати рабочих за счет средств программы защиты от горных потоков снова восстанавливается эта дорога, которая в принципе не нужна ни одному человеку.
— Но я вам ничего не говорил.
Прораб еще далеко не закончил ничего не говорить, а Фред уже быстро с ним распрощался.
— Управимся еще сегодня! — крикнул тот ему вдогонку. — Тогда сможете отсюда уехать. Если захотите.
Фред обернулся и ответил:
— Но я вам ничего не говорил.
Вернувшись к хижине, он первым делом нашел ключ от своей машины. Он должен был прямо сейчас убедиться, что его «бенц» заводится. Мотор заработал сразу. Через пару часов Фред мог уже уезжать.
Он сел на мостки. Солнце благосклонно согревало его. Перед ним в полном покое лежало озеро. Камыш тихо покачивался туда-сюда, Фред тоже покачивался туда-сюда, тепло струилось сквозь его сердце, и сладкая печаль поднималась в душе. Здесь было так хорошо!
Внезапно ему снова вспомнилось: он ведь не обязан уезжать. Он охотно воображал себе какие-нибудь чувства, в первую очередь болезненные. Вот только почему? В какой момент своей жизни он выстроил разделительную стену между собой, миром и своими чувствами? Когда ушел отец?
Сколько Фред себя помнил, он ощущал себя как «дитя развода».
В то время как он завидовал тем одноклассникам, чьи отцы могли позволить себе автомобиль, его пубертатные товарищи завидовали, что у него нет отца, с которым постоянно приходится ругаться. Ругаться действительно не приходилось, потому что его отец был в Берлине, делал там какой-то гешефт с шарикоподшипниками и в Вену заглядывал лишь на Рождество.
Правда, он исправно платил алименты, так что мать могла работать только на полставки на какой-то конторской должности в «Фиате». Она отлично говорила по-итальянски и всякий раз, когда Фред давал ей повод для раздражения, а это случалось часто, она говорила: «Если бы у меня не было тебя, я бы сейчас была в Риме». Однако и когда Альфред вырос и без особого рвения и без особой цели стал учиться (изучал философию, психологию, театроведение), а потом без особого рвения и цели подрабатывать (газетными статьями, кельнером, помощником садовника), мать не уехала в Рим, а вышла на пенсию, а вскоре после этого переехала в городское общежитие для пенсионеров, где Фред навещал ее два раза в год. Чаще двух раз в год он не готов был выслушивать, что она давно бы уже была в Риме, если бы этому не препятствовало его существование. Правда, в детстве, когда он в ней нуждался, мать всегда была под рукой. А вот отец уклонялся. Только когда старик заболел, вскоре после Поворота, Фред несколько раз навещал его в Берлине. Их отношения никогда не приближались к сердечности, но Фреду хотя бы удалось преодолеть неприязнь, которую он испытывал к отцу раньше. Когда отец умер, Фред унаследовал огромную квартиру в скучном квартале вилл на бывшем Западе. Фред ее продал и купил квартирку в Кройцберге. На разницу он смог прожить два года.
Но все это было в прошлом. История.
— Одна из многих миллиардов историй, — сказал Фред вполголоса.
Потом разделся и прыгнул в озеро. Вода обняла его. Потом он лежал на теплых лиственничных мостках и обсыхал на солнце. Да, на пару дней еще можно было бы и задержаться.
Позднее он немного поел.
14 июля
Фред проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Все еще слегка оглушенный после глубокого сна, похожего на обморок, он, шатаясь, пошел к мосткам и без промедления прыгнул в студеную воду, поскольку еще не был способен думать. Тело мгновенно очнулось, а немного спустя ожил и дух. Он сделал круг, приветствуя уток, камыши и вершины гор, подтянувшись, вскарабкался на мостки и улегся греться на солнце.
Потом ушел в хижину, а когда немного спустя снова вышел со своим кофе, то испугался.
На поверхности воды лежала женщина. Она лежала ничком, очень тихо, погрузив лицо в воду. Каштановые волосы извивались в воде, словно тонкие щупальца актинии. Утопленница, подумал Фред, и его охватила паника. С какой стати здесь дрейфует труп женщины?! Сердце Фреда заколотилось, а желудок судорожно сжался. Может, еще жива? Может, еще можно ее спасти? Фред уже было прыгнул в воду, но тут вдруг тело женщины пришло в движение. Отплевываясь, она приняла вертикальное положение. На ней была маска для подводного плавания, и вид у нее из-за этого был смешной. Она огляделась, увидела Фреда и нерешительно помахала рукой. В несколько гребков она подплыла к мосткам.
— Вода-то холодная. Можно, я тут у вац погреюсь?
— Да, конечно.
Когда эта женщина уселась на мостки рядом с ним, Фред испытал невероятное облегчение, что она оказалась жива.
— Меня зовут Мара, — сказала она с очаровательным, но неопределимым акцентом, протянула ему руку и улыбнулась.
Немного растерянно Фред пожал руку Мары. Для него она была все равно что воскресшая. Кроме того, она ему кого-то напоминала.
— Меня зовут Фред. А вы, однако, долго можете не дышать под водой, — сказал Фред. Он решил тоже называть ее на «вы», чтобы не казаться навязчивым.
— Мне по профецции положено.
— Вы ныряльщица? Или артистка?
— Я лимнолог.
— Это танец такой?
Женщина от души рассмеялась.
— Нет, танец — это вот так, — плавно покачала она корпусом из стороны в сторону, — и называется лимбо.
Мара казалась совершенно непринужденной и естественной, и это несколько сбивало Фреда с толку, потому что он не мог соответствовать.
— Значит, вы лимболог, — сказал он хрипловато.
— Лимнолог, — засмеялась Мара. — Это наука о водных процессах. То есть, если быть цовсем точной, наука обо всех биологических процеццах, которые цовершаются в экоцистеме внутренних вод.
— В экосистеме, — поправил Фред скорее в качестве предложения, а не из «вцезнайства».
— Да-да. В экоцистеме, — без колебаний подтвердила Мара. — Если быть цовсем точной, я цтудентка. На уцовершенствовании. А эта хижина ваша?
— Да, — сказал Фред немного сконфуженно. И вскоре добавил: — То есть, если быть совсем точным, не моя. Моей подруги. То есть одной подруги. Строго говоря, знакомой. По профессии и все такое.
— Клацно.
— Клацно?
— Клацная хижина.
— Ах, вот вы о чем. Да.
— Для меня было бы непоцтижимо прекрацно иметь такую хижину. Прямо у озера. Удобно для иццледований. А то на мопеде долго ехать.
— Ну еще бы, — сказал Фред. — Конечно, смотря откуда едешь.
— Да, — вздохнула Мара.
Фред собрался с духом.
— А вы издалека?
— Из Грюнбаха.
— Живете в Грюнбахе?
— Только сейчас, во время учебы. Цнимаю комнату. А вы любопы-ы-ытный!
— Простите. — Больше Фреду ничего не приходило в голову. Он чувствовал себя зажатым.
Однако тишина, установившаяся между Альфредом и Марой, отнюдь не была тягостной. Наконец Мара встала.
— Пить хочецца. У вац не найдется цтакана воды?
— Воды? Ну конечно. Простите, что сам не подумал. Идемте.
Фред направился к хижине, исследовательница за ним. Фред указал на скамью перед дверью:
— Садитесь, пожалуйста.
Он взял два стакана и пошел к роднику за хижиной. Когда он вернулся с полными стаканами, Мара что-то читала на листке бумаги. И быстро положила его на стол.
— Простите. Подняла с земли. Лежал под цтолом.
Фред взглянул на бумажку. То был один из листков, которые он исписал в последние дни. Фред слегка испугался, что Мара могла там вычитать. Для поправки ущерба он решил сам зачитать текст вслух. При этом немного запинался, потому что сам с трудом разбирал свой почерк.
— «Я часть этого мира. Я врос в него».
Дальше внизу было написано — еще более неразборчиво:
— «Я не могу писать о жизни так, как исследователь препарирует лягушку».
И еще ниже — совсем каракулями:
— «Все дело в реальности действительности».
— Вот еще листок, — сказала Мара, протягивая его Фреду, который с трудом разобрал:
— «Я висел на волоске и нацарапал что-то на песке».
— Плохой язык, — заметила Мара.
Фред смущенно кивнул. Потом разобрал еще одно четверостишие:
- «Лето кончилось, падают сливы.
- Сочный плод надкусил и сидишь.
- Думал, станешь в покое счастливым,
- Но лишь раны свои бередишь».
— Да вы цочиняете стихи! — удивленно воскликнула Мара.
Фред пристыженно улыбнулся:
— Нет-нет, я не сочиняю.
— Да это же непоцтижимо красиво!
— Что-то сомневаюсь.
Мара встала.
— Цпасибо за воду. Чудецная вода!
Фред нашел, что она очень грациозна. И вдруг понял, кого она ему напоминает. Русалку! Ту самую русалку, которую он видел на татуировке Августа. Фред мечтательно улыбнулся. Русалка…
Мара помахала рукой. Да, грациозная, подумал Фред, это верное слово.
— До цвидания, — сказала русалка со своим очаровательным акцентом.
Подхватила свою маску для подводного плавания, вошла в воду, надела маску и медленно поплыла к другому берегу. Фред провожал ее взглядом, пока она не скрылась из поля зрения за краем бухты.
Мара ни разу не оглянулась.
15 июля
Фред проснулся чуть свет. Поворочался с боку на бок, но больше не смог уснуть. Пошел к машине, чтобы посмотреть, который час. Других часов у него не было. Почти половина пятого. Идиотизм, конечно, подумал Фред. А если бы было четыре? Или шесть? Это бы что-нибудь изменило? Птицы пели очень громко. Почти горланили. И рыбы плескались, хватая насекомых с поверхности воды. От их трапезы по воде расходились круги. В лесу потрескивало и шуршало. Это лесное зверье кралось сквозь чащу, олени, лисы, медведи, кто его знает.
В лакомой тяжести полуденного зноя на озере было куда тише.
Фред растопил плиту, чтобы сварить кофе. Он наслаждался теплом и уютом хижины. В восемь часов состоялось грандиозное выступление солнца из-за горного массива. В половину девятого Фред уже плыл на середине озера. Может, сегодня Мара ведет свои исследования у другого берега? Он не видел ее и в принципе не страдал от этого. Но она бы не стала помехой его уединению.
В одиннадцать Фред съел последний ломоть хлеба и последний кусочек сыра. От Августа не было никаких известий. И от Мары никаких следов. Может, это была туристка, а его просто разыграла. Внешне она была совсем не похожа на исследователя. С другой стороны, Конрад Лоренц или Ганс Хасс в плавках тоже мало смахивали на ученых.
Во второй половине дня Фред решил съездить в Грюнбах. Ведь теперь он мог не зависеть от продовольственного снабжения Августа. И уже не смог бы возместить ему затраты на покупки. Наличные закончились, Фреду были необходимы банкомат и магазин.
Фред собрал свой дневник на клочках бумаги, чтобы отправить его по почте Сюзанне. Когда она это прочтет, наконец поймет, что больше он не хочет писать. Не может больше писать.
Фреду было приятно сидеть в машине и знать, что он может поехать куда вздумается. Он удивился, как основательно восстановили дорогу за такое короткое время. В лесных дорогах у австрийцев не к чему было придраться.
Грюнбах производил совсем другое впечатление, чем в тот день, когда Фред впервые приехал сюда. В саду трактира «У серны» сидели посетители, ели, пили и казались довольными. От внимания хозяина не ускользала ни одна проезжающая машина. Он приветливо кивнул Фреду.
Фред припарковался на центральной площади Грюнбаха. Снял деньги с карточки, отправился на почту, купил конверты, марки, бумагу и одну открытку.
В единственном магазине городка он оглядел товары — казалось, некоторые завалялись здесь со времен его детства. Фред купил банку равиоли и банку фаршированного перца. Воспоминания юности. На полках лежали гигантские караваи хлеба, с одной потолочной балки свисали колбасы, грудинка и копченый сыр. Хозяйка магазина, гордая своим ассортиментом, с удовольствием давала ему советы. Ее муж вбивал на кассе цены вручную. Такого Фред уже давно не видел.
Он погрузил свои запасы в багажник. Хозяин принес со склада еще один ящик пива и две картонные коробки вина. В этом отношении даже у берлинских мусульман выбор был богаче. Правда, тут тоже был выбор: вино белое и красное.
Фред прошелся по площади, заглянул в местную церковь, прочитал объявления в витринке местного совета («Повышение налога на собак», «Информация о постройке укреплений против лавин и горных ручьев») и в конце концов, почти сам того не желая, очутился в туристическом агентстве. Привлекательная, хотя и строгого вида дама в национальном наряде приветствовала его.
— Много ли у вас частных комнат, которые сдаются? — спросил Фред.
— У нас наверняка отыщется что-нибудь свободное, — ответила дама и потюкала по клавиатуре компьютера. — Ищете что-то для отпуска на крестьянском дворе, комнату в семье или лучше что-то оздоровительное?
— Вообще-то я ищу одну сравнительно молодую женщину, — сорвалось у Фреда с языка.
Туристическая дама строго глянула на него из-за своих очков.
— Я и сам знаю, — примирительно сказал Фред, — что большинство мужчин в моем возрасте ищут какую-нибудь сравнительно молодую женщину. Но в данном случае речь о науке. Мне необходимо кое-что обсудить с этой женщиной. Кое-что лимбологическое.
— Не знаю, чем бы я могла вам помочь.
— Ученая снимает частную комнату. Ее зовут Мара.
— У нас сто восемнадцать койко-мест в частных комнатах. Я не располагаю списком жильцов, а если бы и располагала, не имела бы права его вам передавать. Извините.
— Все понятно. Вы меня тоже извините. Действительно, это была дурацкая затея. Не примите в обиду. Да не так это и важно. До свидания!
— До свидания. И приятного вам пребывания в Австрии!
Этим добрым пожеланием туристическая дама хотя и задела чувства Альфреда, но после его идиотского выступления это уже не имело значения. Он присел за столик в саду кафе, которое можно было назвать уже почти элегантным, рядом с местным советом, и заказал капучино, который далеко превзошел все его ожидания.
Почтовая открытка с видом Грюнбаха-на-Эльбзее
Дорогая Сюзанна!
Погода очень хорошая, и я, наверное, останусь тут еще на некоторое время. Отдельной почтой посылаю Вам несколько обрывков мыслей (в полном смысле слова). Грюнбах — очень красивое место, и люди очень милые.
С приветом,
Альфред.
Когда Альфред Фирнайс добрался до хижины на Малом Эльбзее, Мара уже сидела на мостках. Она напряженно вглядывалась в воду и не заметила Фреда. Или, подумал Фред, она так напряженно делает вид, будто не заметила меня. Но с чего бы ей притворяться? Мара была самой естественной женщиной, какую только можно себе представить.
— Привет! Привет! — крикнул Фред и махал рукой, пока Мара не повернулась.
— Добрый день! — крикнула Мара. И снова уставилась на воду. Может, это ее лимбо-штуки?
Фред решил сначала разгрузить машину, а Мару предоставить ее исследованиям. Чтобы дотащить все это от парковки до маленького погреба позади хижины, служившего хранилищем для большинства продуктов, Фреду пришлось изрядно попотеть. Майка прилипла к спине, когда он все разложил, наконец, по полочкам. Ему хотелось основательно выкупаться в прозрачной воде Малого Эльбзее.
Фред натянул плавки и пошел на мостки. Он прихватил с собой два полотенца, которые нашел в хижине. Синее для себя и белое для Мары, поскольку она, судя по всему, опять приплыла к его мосткам с другого берега озера.
Мара сосредоточенно смотрела в воду и сделала Фреду знак рукой, чтобы тот двигался осторожнее. Фред нагнулся и проследил за ее указательным пальцем.
— Видите, рыбы.
— Они здесь всегда, — сказал Фред. — Поедают все, что попадает в воду. Я назвал их эльбтальскими мини-пираньями.
В эту секунду Фред заметил, что после поездки и нескольких ходок для переноски продовольствия запах от него идет не совсем свежий. И он без лишних слов прыгнул в воду.
— Альфред! Ах вы скверный! Рыбы, — услышал он крик Мары.
— Ну уж меня-то они не сожрут.
— Но вы их распугали!
— Они сейчас снова сплывутся!
Тут Мара тоже прыгнула в воду и мягкими, но проворными саженками поплыла к Фреду. Вынырнула перед ним и выплюнула небольшой фонтанчик воды.
— Ну, разве это не прекрасно! — воскликнул Фред нисколько не оригинально.
Мара откинула с лица мокрые волосы и подмигнула ему.
Они поплыли назад. Фред протянул Маре ее полотенце, они вытирались и при этом разглядывали друг друга. Потом сели на мостки и болтали ногами в воде как дети. И как дети же бросили свои полотенца на доски, кучей, синее, белое.
— Вот видите, — сказал Альфред, — рыбы опять здесь.
— К счастью, — ответила Мара. — Я делаю о них научную работу.
— О чем?
— О phoxinus phoxinus.
Читать бесплатно другие книги:
