Любовь среди рыб Фройнд Рене
— А это еще что такое? — спросил Фред.
— Речной гольян.
— Я и этого не знаю, что такое речной гольян.
Мара показала в воду.
— Ну, вот эти мелкие рыбки! Которых вы называете пираньями! Эти рыбки, длиной с палец, с темными полоцками на спине. У нас в Цловакии их едят, маринуют в укцусе. Посмотрите! Они как раз нерестятся, и у цамцов зеленая полоска по бокам!
Фред не знал, что сказать, и ему вдруг захотелось выпить пива, чтобы немного расслабиться.
— Хотите стакан нива?
— Цпасибо. Я не пью пиво.
Об этом Фред мог бы и сам догадаться. Стройные люди не пьют пива. Над горами стали собираться черные тучи. Установилась тишина. Приплыла пара уток, чтобы составить им компанию и немного поболтать с ними.
— Для биологии вод phoxinus очень важен, — снова подхватила нить беседы студентка. — Я пишу о них свою докторскую работу.
— А вы учитесь в университете в Вене?
— Нет, в Цловакии, — сказала Мара с некоторым нетерпением.
— Братислава?
— Зволен. Никто не знает Зволен. Маленький город в Центральной Цловакии.
— Вы оттуда родом?
— Вы нецтерпимо любопытны.
Тут прогрохотал гром, каменным раскатом, как будто в горах обрушилась скала.
Правая рука Мары и левая рука Фреда лежали на мостках, почти соприкасаясь. Мара улыбнулась Фреду. Фред улыбнулся в ответ, несколько смущенно. Рука Мары как будто случайно скользнула ближе к руке Фреда. Мизинцы соприкоснулись, и сердце Фреда взволнованно забилось, хотя он вообще не хотел волноваться.
— Хотите стакан вина?
— Еще цветло, — ответила Мара, почти возмущенно.
— Разумеется, — кивнул Фред. Да и с чего бы ей пить с ним вино. Скоро Мара прыгнет в воду и ускользнет, словно рыбка.
Однако небо распорядилось по-другому. Грузные капли дождя зашлепали по поверхности воды, единичные, без опознаваемого ритма, но с отчетливым акселерандо.
Очередной удар грома сотряс воздух. Мара испуганно отдернула руку. Ливень превратил такое тихое еще недавно озеро в бурлящую воду.
С коротким вскриком Мара вскочила и подхватила свое полотенце. Она завернулась в него, что не имело смысла под дождем. Она заметила это и невольно засмеялась. Фред тоже рассмеялся, схватил синее полотенце, и они вместе побежали к хижине. Под козырьком у входа остановились, запыхавшись, и посмотрели на озеро. Ветер хлестал бичом по развевающимся над долиной завесам дождя. Молния с треском рассекла небо, затем последовал могучий раскат грома.
Под козырьком хижины Мара и Фред чувствовали себя в безопасности, хотя и топтались здесь слегка беспомощно. С них капала вода. Под ногами натекло по лужице. Гром заставил вздрогнуть обоих. Дождь барабанил по крыше хижины.
— Мне надо плыть обратно. К моему мопеду, — сказала Мара.
— Сейчас нельзя плавать. Это слишком опасно, — твердо возразил Фред.
— Тогда дайте мне какую-нибудь одежду.
Фред направился в спальню и вернулся с белой майкой и клетчатыми боксерскими трусами.
— К сожалению, ничего другого у меня нет. Мои джинсы, боюсь, подошли бы вам еще меньше, чем эти вещи.
Мара взяла одежду и вежливо сказала спасибо.
— А не могли бы мы говорить друг другу «ты»? — спросил Фред, и в этой обстановке вопрос показался немного неуместным.
— Ецли ты покажешь мне, где можно переодеться… хотелось бы, — сказала Мара немного испуганно и для верности добавила: — Одной переодеться.
Фред указал на свою спальню.
— Там.
— Только не подцматривай, — сказала Мара, покраснев.
— Я пока растоплю печь.
Мара скрылась в каморке. Фред отвернулся к печке, взял газету и несколько щепок, развел огонь. Мара вернулась. И майка, и трусы на ней болтались.
— У меня ноги замерзли. Может, ты бы…
Фред метнулся в спаленку и вернулся с толстыми шерстяными носками.
— Цпасибо, — сказала Мара и улыбнулась как девочка.
Села на стул и натянула носки. Потом встала и посмотрела себе на ноги.
— Вид у меня ужацный.
— Да нет же. Не так все страшно.
— Знаешь, мы, женщины на Востоке, мы по-другому воцпитаны. Для нас позор выйти из дома, не накрацившись и не приодевшись.
Хижину озарила вспышка молнии. Прогрохотал гром.
— А тебе ведь и не надо сейчас выходить из дома, — сказал Фред. — Я тоже переоденусь.
Возникла небольшая пауза.
— О’кей, — сказала Мара.
Фред ушел в спальню. В дверном проеме еще раз обернулся.
— Только не подсматривай!
— Не буду! — засмеялась Мара.
Она грела руки над металлической поверхностью плиты. Огонь приятно потрескивал. Фред вернулся в джинсах и полузастегнутой рубашке. В руке он держал два мокрых полотенца, свои плавки и бикини Мары.
— Мы на Западе воспитаны по-другому, мы не бросаем на полу наши мокрые вещи.
— О, извини.
— Ничего-ничего, — успокоил ее Фред и с наигранной тщательностью развесил вещи на деревянные перекладины, специально для этого устроенные над плитой.
— Мне правда очень цтыдно, — сказала Мара и взяла у Фреда свой купальник, чтобы самой его повесить.
— Есть хочешь? — спросил Фред.
— Да. Очень хочу.
Фред поставил на плиту воду, и Мара помогла ему начистить картошки. Фред нарезал сырые картофелины на тонкие кружки и дал им повариться несколько минут. Так дело идет быстрее, чем если варить картошку целиком, объяснил он. Мара с восхищением наблюдала за его манипуляциями у плиты.
— Раньше я любил готовить, — сказал Фред. Ловко нарезая лук и поджаривая его на сале, нарезанном кусочками, он рассказывал о своей жизни в Берлине, о Шарлотте, о жизни без Шарлотты, о своей нарастающей замкнутости.
— Извини, — сказал он, бросая на горячую сковородку отваренные кружки картофеля, — обычно я обо всем этом ни с кем не говорю. И вот вдруг разболтался с тобой, хотя ведь мы совсем не знакомы.
— Мне интерецны и люди, и их ицтории, — ответила Мара.
Фред взбил четыре яйца с небольшим количеством молока. Ему удалось изготовить омлет, привлекательный в том числе и эстетически. Он с радостью наблюдал, с каким аппетитом Мара ела. После обеда она потянулась и вздохнула:
— Это было как раз то, что надо.
Она помогла ему вымыть посуду, Фред хотел сделать это безотлагательно, как того требовали его новообретенные представления о порядке.
Гроза утихла, но было слышно, что дождь продолжает барабанить по крыше. Стемнело.
— Боюсь, мне уже не уехать, — сказала Мара, правда, совсем не печалясь об этом.
— Ты можешь остаться здесь, — сказал Фред. — Я переночую на лавке.
— А можно мне все-таки стакан вина? — спросила Мара, убирая тарелки в шкафчик для посуды.
Они сели за стол, и Фред откупорил бутылку красного. Горела свеча, в печи потрескивал огонь. Мара рассказывала о своей семье и о родине. Фред пытался объяснить ей странное превращение, случившееся с ним за последние несколько дней. О гнете одиночества, который странным образом в одиночестве же и прекратился.
От огня и вина ее щеки разрумянились, глаза блестели. До этого Мара сидела, вытянув ноги на скамье, а теперь обхватила колени руками, словно кутаясь сама в себе. Фред избегал подолгу смотреть ей в глаза. Романтика хижины начала понемногу его страшить.
— Мара, а что означает Мара? — спросил Фред, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— А что означает Фред?
— Альфред.
— И что означает Альфред?
— Понятия не имею.
— То-то же. Да и неважно! И вообще, Фред! Значения! Не цам ли ты уверял, что наименования и значения стоят преградой между миром и нами? Не ты ли говорил, что мы должны быть более цознательными?
— Сознательными, да, — вздохнул Фред. — Если можем.
Мара засмеялась и села, выпрямившись. В этом движении она невольно приблизила лицо к лицу Фреда. Он ощутил аромат ее волос, разглядел крохотные веснушки на носу, приветливые ресницы…
— Быть цознательным, — прошептала она еле слышно, — это ты можешь…
В хижине стало очень тихо. Лишь огонь гудел в печи.
Внезапно дверь с громким стуком распахнулась.
И внутрь вломился Август, насквозь промокший и совсем обессилевший.
На руках он нес свою собаку Айшу.
16 июля
Дорогая Сюзанна!
Я тут кое с кем познакомился. Ее зовут Мара, и она, похоже, вышла из озера, как русалка, хотя приехала из Словакии. Не знаете ли Вы случайно город Зволен? Вроде как это маленький, но совершенно очаровательный городок. Университетский к тому же. Мара делает диссертацию по биологии. На Малом Эльбзее она изучает поведение phoxinus phoxinus, то есть, как Вам, несомненно, известно, речного гольяна. Мара отлично говорит по-немецки, если не считать едва заметной ошибки в произношении некоторых С.
Она не из тех студенток, что приходят в университет со школьной скамьи. Да, она моложе меня, но не намного. Когда она окончательно разделается с учебой, она хотела бы стать экспертом по водоемам в части экологии или работать в национальном парке. Может быть, в Карпатах. В Низких Татрах. Это не так далеко от тех мест, где она выросла. Так она смогла бы оставаться неподалеку от своей семьи, да к тому же Низкие Татры «непоцтижимо хороши».
Однажды из-за сильной грозы Маре пришлось заночевать у меня в хижине. Кстати, она очень хороша собой. Но не подумайте, пожалуйста, что у меня была какая-то задняя мысль! Мы завершили наш вечер втроем, потому что в хижину вдруг ворвался Август.
На руках он нес Айшу, свою собаку. Рассказывал ли я Вам об Айше? Как Вы знаете, уважаемая издательница, как в Берлине, так и в окрестностях я известен далеко не в качестве друга собак. Айша — исключение. Она черная, с белым пятном на груди. И кончик хвоста тоже белый. И этот собачий взгляд темно-карих глаз! Эти глаза глядят в мир внимательно, с невероятной преданностью и нежной меланхолией. Когда Август встает или идет куда-то, этот взгляд неотрывно сопровождает его. Собака не двигается, только брови рисуют в воздухе маленькие вопросительные знаки.
Августа застигла гроза на отдаленном участке его лесничества, посреди горного хребта. Поскольку было очень опасно идти дальше на такой высоте, где нет никакой защиты от удара молнии, он вместе с собакой забрался в нишу в скале. А когда они спускались — уже в сумерках, — Айша поранила лапу об острый край камня. И Августу пришлось помимо охотничьего ружья и рюкзака нести еще и собаку, у которой был глубокий, сильно кровоточащий порез, и она не могла идти.
В изнеможении Август добрался до хижины и увидел свет. Поскольку до его машины пришлось бы топать еще около часа, он попросился переночевать у меня.
Конечно же, я сразу пригласил его, хотя заметил некоторую неуверенность во взгляде Мары. Теперь бедняжка оказалась одна в хижине на краю света с двумя совершенно чужими мужчинами.
Первым делом мы обработали рану Аиши: я принес свежей воды, Август промыл разорванную лапу. Потом продезинфицировал ее шнапсом. Для перевязки нам пришлось пожертвовать одним из Ваших посудных полотенец (в цветочек), но я полагаю, что Вам как защитнице животных будет не слишком жалко полотенца.
Со своими кожаными штанами Август тоже не пожелал расставаться на ночь: мол, они должны высохнуть на теле, иначе покоробятся. Он просто вытянулся на своей стороне угловой скамьи и только и успел сказать, что «завтра будет хорошо». Секунду спустя мы уже слышали его глубокий равномерный храп, и по звучанию это напоминало шум деревьев на ночном ветру. Стук дождя по крыше прекратился. Мы с Марой улыбнулись друг другу несколько беспомощно. Усталый сон Августа подействовал на нас заразительно. Разумеется, я уступил Маре свою постель. Она приняла предложение без особых церемоний.
Я сел на пол рядом с собакой и гладил ее. Айша сперва смотрела на меня удивленно, а потом со вздохом положила голову на пол. По ее телу пробежала видимая волна расслабления. Какая у нее мягкая, теплая шерсть. Я погасил свечу и лег на свою половину скамьи.
Меня разбудил аромат свежего кофе. Август уже развел огонь и стоял у плиты в прекрасном расположении духа.
— На небе ни облачка, — сказал он, — и лапа уже гораздо лучше.
Он принес мне чашку кофе в постель, то есть на стол. Мару тоже не пришлось долго ждать. Она явно не утренний человек. Такие вещи я вижу с первого взгляда. Утренние люди выглядят утром приблизительно так же, как и вечером. А у неутренних людей сон оставляет на щеках маленькие амортизирующие прокладки, на веках тоже остаются припухлости, взгляд расфокусированный, а в теле нетвердость походки. Опьянение сном.
Мы с Августом чинно приветствовали ее. Я помог Маре сесть, Август подал ей горячий кофе. Она ничего не сказала, и мы тоже ничего. Я видел по ней, как она постепенно приходит в сознание, как ее взгляд проясняется, волосы и кожа разглаживаются, как будто ее ласкает невидимая рука.
Сейчас оба ушли. Август проводил ее на другой берег к ее вещам, которые, несомненно, промокли до нитки. Его машина стоит где-то там же неподалеку, и он отвезет ее в город, прицепив мопед на машину.
Завтра Мара вроде бы должна появиться здесь снова.
Не знаете ли вы случайно, что означает имя Альфред?
С сердечным приветом,
Альфред Фирнайс
PS: Три часа спустя. Я все-таки поехал вниз, в Грюнбах, чтобы отправить это письмо и кое-что купить. Посидел в «Гамсе» с пивом. Здесь сейчас все забито туристами из Вены. Если долго не бывал в Вене, то венский выговор звучит странно. Женщины так растя-а-а-а-гивают гласные звуки в дли-и-и-ну, а мужчины так задирают носы от важности, как будто они явились сюда прямиком от кайзера. Впрочем, барышня за стойкой почты с нетерпением ждет того же, чего и Вы: чтобы я, наконец, поставил точку. До свидания!
17 июля
— Phoxinus phoxinus считается вымирающим видом, — объяснила Мара.
Она появилась ближе к вечеру, выслав вперед дребезг постукивающего мопедного мотора, и Фред действительно разглядел между деревьев, как она трясется по гравию дороги на древнем мопеде фирмы «Пух», принадлежащем ее квартирной хозяйке, оставляя за спиной сизые клубы выхлопа. Волосы ее трепались на ветру, и Фред видел ее сосредоточенное лицо. Про обязательные защитные шлемы сюда, в долину Эльбталь, слухи еще не дошли. Бабочка-лимонница, подумал Фред, когда Мара в своем желтом летнем воздушном платье скатывалась вниз по тропинке.
И вот они оба с мостков глядят в воду, опустившись на колени. У Мары с собой был блокнот, куда она записывала какие-то слова и цифры, Фред разглядел лишь importance 250–330, effects, gender и performing.
— А что, разве в Словакии говорят по-английски? — удивился он.
— Нельзя подглядывать, когда другие что-то пишут, — упрекнула Мара, хотя сама накануне с таким же любопытством проводила экспертизу листка, исписанного Фредом.
— Извини. Вообще-то я знаю это и соблюдаю. Но одичал тут совсем, — ответил Фред, параллельно вычитывая из блокнота слова patterns и behaviour.
Он смотрел, как полосатые рыбки плавают на мелководье по кругу упорядоченным строем. Иногда стаю без видимой причины охватывало внезапное возбуждение, упорядоченность превращалась в хаос, казалось, каждая рыбка трепыхается на свой манер, отчего поверхность воды начинала бурлить.
— Что они делают? — спросил Фред.
— Цекс, — сухо ответила Мара.
— О, — сказал Фред.
— Я здесь как раз и изучаю их поведение при размножении, — объяснила исследовательница. — Эта рыба обитает почти ицключительно в прозрачных озерах в Альпах. Цловацкое министерство защиты окружающей цреды планирует программу нового зацеления водоемов в Карпатах. Я вхожу в эту команду, и мы делаем оценку биологических поцледствий этого проекта.
— Долго ты здесь еще пробудешь?
— Нет. От меня ждут результатов. И период reproduction скоро закончится.
— Сексу конец, — сухо констатировал Фред, но это показалось ему таким глупым, что он подсунул дополнительный вопрос: — А рыбы получают при этом удовольствие?
— Phoxinus типичный… как это говорят… стайный икромет. Это значит, их должно быть много для того, чтобы они пришли в настроение.
— Ага, — сказал Фред.
— Не так, как у нас, — добавила Мара и улыбнулась Фреду.
«Не так, как у нас», — эхом отдалось в голове у Фреда. Может быть, она просто не может правильно оценить эффект ее немецких фраз. Боковым зрением отмечая, что под платьем у Мары черный бикини, Фред сделал серьезно-научное лицо и сказал:
— Я часто задумывался о том, нет ли на свете чего-то вроде стайного интеллекта. Я, во всяком случае, в это верю. Правда, не у людей. То, что называют стадным инстинктом у людей, как правило, лишь леность индивидуума. Но я не ученый.
— Вопроц о swarm intelligence и collective behaviour оцпаривается и в ученой цреде. Некоторых коллег дицкурцы завели в область религии и музыки, понимаешь? Они говорят, что поведение цтаи определяет вышестоящий дух, spirit, поцкольку если этого духа нет, откуда каждой рыбке знать, что ей делать? На эту тему проводилось много экспериментов, с мышами, с рыбами. Можно натренировать цтаю реагировать, например, на желтый цвет, понимаешь?
Покосившись на платье Мары, Фред сказал:
— Да, еще как понимаю.
Мара пропустила это мимо ушей и продолжала:
— Можно регулировать цтаю. Смешать цтаю, которая реагирует на желтый корм, со цтаей, которая реагирует на синий корм, и тогда меньшая цтая, как правило, перенимает поведение большей. Но дело еще и в том, насколько цильна эта регулировка. Вопроц сложный.
— А можно ли на основании поведения животных делать выводы о поведении людей? — спросил Фред.
— Конечно, — засмеялась Мара. — Это возможно. Но вот правильно ли, это другой вопроц. Некоторые коллеги, например, описывают World Wide Web как своего рода цтаю, форму коллективного разума.
— Ну, не знаю, — дипломатично сказал Фред, хотя на языке у него так и вертелось выражение коллективное безумие, но ему не хотелось наводить на Мару скуку своим антитехнологичным брюзжанием.
Мара что-то написала в своем блокноте и подняла глаза.
— Я боюсь, что из-за этой искуццтвенной цвязи через Интернет мы теряем наши естественные цоединения. Понимаешь, единение. Цвязи. Цвязь с природой. Цвязь с людьми. Цвязь цо всем остальным.
— Но это не очень-то научно, — заметил Фред.
— Да, — сказала Мара и легла на мостки. — Цамые лучшие вещи не очень научны.
— Например?
— Например, небо.
Фред принял это как требование тоже лечь на мостки. Их головы оказались рядом. В их глазах отражалось небо.
— Облака похожи на шелковые платки, — еле слышно прошептала Мара, как будто это была тайна.
— Непогода надвигается, — шепотом отозвался Фред. — Эти клочья туч означают холодный воздух в страто- или как там ее сфере.
— Ты видишь дракона?
— Дракона?
— Вон там… — Мара показала пальцем. — Это голова дракона. Он как раз изоргает пламя.
— Изрыгает.
— А вот тут видишь тело? Цо множеством зубцов.
— Да! — Фред постепенно начал различать очертания. — И колючки.
— А вон длинный хвост дракона! Да он опасен! — сказала Мара и через секунду, помолчав, добавила: — Небо — это самое лучшее на земле.
Фред поднял голову и посмотрел на Мару.
— Кто тут поэт, ты или я? — услышал он самого себя, и прозвучало это гораздо менее шутливо, чем предполагалось.
Мара села.
— Ты поэт? Тогда я хочу цтихотворение от тебя!
— Я не сочиняю на заказ. — И снова это прозвучало резче, чем ему хотелось.
— О, я тебя обидела… — Мара погладила по тонким волоскам на предплечье Фреда. По спине у него пробежали мурашки. Он тоже сел.
— Мне очень жаль… я… сейчас вообще не пишу.
— Это можно изменить, — сказала Мара.
Возможно, блокировка письма тоже находится в ведении науки, подумал Фред, но углубляться в эту тему ему совсем не хотелось.
Мара показала на западную часть неба.
— А черепаху видишь? Ну, разве она не чудецная, с круглым панцирем?
— Панцирь, — повторил Фред. — Броня, танк. Нет, не поэтическое слово.
— Ты поэт.
— Сплаваем круг? — спросил Фред. — Жарко.
От холодной озерной воды в голове у Фреда прояснилось, а у Мары она пробудила чувство голода. Они уселись за стол перед хижиной, выпили свежей родниковой воды и перекусили. Мара сказала, что ей нужно записать еще некоторые наблюдения. Не возражает ли Фред, если она еще немного здесь посидит? Фред не возражал. Он тоже взял в руки блокнот.
— Я думала, ты не пишешь, — сказала Мара.
— Я и не пишу. Максимум пару заметок.
Фред слышал, как шариковая ручка Мары снует по бумаге. Он и не думал о том, чтобы писать, он и всегда-то мог писать, только когда был один. Или один в толпе, то есть в поезде или в кафе. Однако Фреду приятно было сидеть рядом с Марой, и, чтобы занять себя, он записывал то, что приходит в голову. Например: «Несмотря на летнее тепло, иной раз кажется, что кровь стынет в жилах. Застаивается. Это прагматизм. Приспособление к данности + потеря мечты. Или мы просмеиваем мечты? В зрелые годы все мы становимся холоднокровными животными».
Фред уставился на озеро.
— Ма-а-а-ара?
Мара дописала фразу и только потом подняла глаза.
— Да?
— А рыбы — холоднокровные? И что это вообще такое — холоднокровные?
— Холоднокровные — это устаревший термин. Теперь мы говорим poikilotherms. Эктотермные животные. Это значит, они прицпоцабливают температуру своего тела к окружающей цреде.
— Очень практично.
— Да.
— А у рыб есть чувства?
— У них есть гормоны стрецца и гормоны счастья.
— Следовательно, они испытывают страх и любовь? — спросил Фред.
— Возможно, — ответила Мара. — Но мы не можем ожидать, что эти чувства одинаковы с человеческими.
И Мара опять уткнулась в свой блокнот.
Фред смотрел на озеро и думал о стае рыбок. Они приспосабливают температуру своего тела к температуре окружающей среды. Когда летнее солнце прогревает воду, стая впадает в восторженную мечтательность и начинает размножаться. Зимой рыбы просто плавают, хладнокровно подыскивая корм.
«Вошел в холоднокровный возраст». Такой словесный след оставил за собой на бумаге карандаш Фреда. Иногда он сам удивлялся тому, какие мысли выделяет его организм. «Как возможна любовь, если уже заранее знаешь, чем она кончится? Как и почему собираешься слиться с другим телом? Узнать другую душу? Для чего? Адаптируясь к слабеющей температуре. Температуре души. Процесс старения! Все должно быть практично. Прагматично. Как у рыб».
Фред ненадолго поднял глаза, и потом его карандаш вывел большими буквами: «КАК ВОЗМОЖНА ЛЮБОВЬ СРЕДИ РЫБ?» Он подчеркнул фразу двумя чертами и посмотрел на Мару. Та не отрывалась от своих записей. И держала свой блокнот так, чтобы Фред не мог прочесть, что она пишет.
Она выглядит гораздо моложе меня, думал Фред. Она гораздо моложе меня. Но она уже не девочка. Готов держать пари, что у нее в ванной стоят кремы, на которых значатся такие вещи, как антивозрастной или восстанавливающий. Или у женщин-биологов такого не водится? Он снова вернулся к своему блокноту. «Разложение форм, — писал его карандаш. — Распад мира. Бессмысленность славы. Тело — упадок».
Ниже Фред начал что-то вроде списка явлений распада, которые он наблюдал у себя в последние месяцы:
«Кисти рук — слоновья кожа. Жилы выступают как горные цепи. Ногти — тусклые, без блеска.
Шея — черепашья. Мин. 1000 лет. Теперь новое — складки на затылке! Вся разница: у черепахи шея подвижнее.
Лицо, прожилки на скулах. Алкоголь?
Глаза: черные/серые пятна в зрачках. Белки глаз — желтоватые. Печень?!
Нос — волосы!
Уши — волосы!
Торс — седые волосы.
Волосы — волос все меньше!»
— Отвислые груди, — сказал Фред вслух.
— Что-что? — переспросила Мара.
— У меня отвислые груди, — сказал Фред.
— Что? — Мара посмотрела на него и прыснула. — А я и не заметила. Ты теперь пишешь об этом цтихотворение? — И она снова расхохоталась во все горло.
Фред даже не улыбнулся:
— Ты не находишь, что я выгляжу безумно старым?
Читать бесплатно другие книги:
