Как бы волшебная сказка Джойс Грэм
– Вот те и у-у-у.
Женевьева открыла дверь, чтобы убедиться, что никто не подслушивает с другой стороны. Закрыла дверь и подсела к Питеру:
– К этому все и шло, правда?
– Не настолько же.
Женевьева не просила его объясниться. Подперев подбородок, она терпеливо ждала, когда он сам будет готов рассказать ей.
– Ее похитили фейри.
Она моргнула и уставилась на него долгим взглядом. Он кивнул.
– Значит, фейри?
– Она пару часов рассказывала мне свою историю, но в конечном счете свелось все к этому.
– И что ты сказал?
– Я сказал: «О, если это все, что случилось, не беспокойся, теперь ты вернулась, целая и невредимая, и сегодня вечером мы угостим тебя лазаньей».
– Пожалуй, я тоже выпью. Отметим существование маленького народца.
– О, они не маленькие.
– Правда?
– Да. И у них нет крылышек. И можно спутать их с обычными людьми. Вероятно.
– Знаешь, меня серьезно тревожат гены семейства, за одного из членов которого я вышла замуж. И чем это закончилось?
– В определенный момент я отвел ее в машину, затолкал внутрь и повез обратно к маме с папой. За всю дорогу ни слова. Та еще поездка.
Дверь распахнулась, и вбежала Джози, держа во рту мокрый палец.
– У меня зуб шатается! – закричала она, трогая пальцем крохотный клык во рту.
– Подойди, я посмотрю, – сказала Женевьева. – Когда он выпадет, мы положим его под подушку.
– Обязательно, – заметил Питер. – Мы скажем тете Таре, чтобы она предупредила своих друзей.
Джози приблизила рот к лицу Питера и пошатала зуб. Он налил себе еще коньяка и взъерошил волосы дочери.
Ричи, в длинном старом халате, открыл дверь Питеру.
– Второй раз являешься за последние два дня. Соседи начнут сплетничать.
На крыльце стояла бутылка молока. Питер поднял ее и вошел. Ричи закрыл за ним дверь.
– Дерьмово выглядишь, – сказал Питер. – Кофейком угостишь?
– Завари сам. Погано себя чувствую.
Ричи тяжело опустился на диван и закурил сигарету. Питер поставил молоко в холодильник, обратив внимание на то, что в нем ничего нет, кроме банки джема и еще одной бутылки молока, наполовину пустой. Он залил чайник, включил конфорку газовой плиты и быстро оглядел кухню. Все это напомнило ему квартиры, которые он, бывало, снимал с другими парнями, когда учился в университете. Похоже, Ричи за все то время никуда особо не сдвинулся.
– Сахар?
– Побольше, – ответил Ричи. – Не меньше трех ложек.
Питер ждал, когда закипит чайник. Уголком глаза приметил, как что-то метнулось под холодильник. Он сделал две чашки растворимого кофе и, морщась, засыпал Ричи сахар ложку за ложкой. Затем отнес кофе в общую комнату, где Ричи развалился на кожаном диване, водрузив босые ноги с обломанными ногтями на боковой валик.
– Крепко поддал, что ли?
– Нет.
– Точно? Видок у тебя как с тяжелого похмелья. – Питер отодвинул гитару, чтобы можно было сесть в кресло.
– Голова раскалывается. Глаз не могу сомкнуть.
– Эскулапам нашим показывался?
– Нет. Да это всего пару недель как началось. – Он отхлебнул кофе, и лицо его исказилось.
– Рано или поздно ты захочешь увидеть Тару. Даже если не захочешь, она грозит сама заявиться к тебе. Я подумал, надо бы предупредить тебя, в каком она сейчас состоянии. Дурная она. Я имею в виду, с головой у нее не в порядке.
– Да всегда было.
– Не настолько.
Питер коротко пересказал ему историю Тары. Решил: подробности Ричи узнает от нее самой.
Ричи поднес сигарету к губам, обдумывая услышанное:
– Так что, это у вас вроде как наследственное?
– Что?
– Вспомни Пака[17].
Питер сконфуженно поскреб затылок. Затем выпрямился в кресле и уперся руками в колени.
Когда мальчишки организовали свою группу, на бас-гитаре у них играл Гэвин. Хорошо играл. Во всяком случае не сбивался с задаваемого Питером ритма, в отличие от семерых других басистов, что прошли через их группу. Группу взяли на фестиваль в Гластонбери, дав им возможность выступить на одной из малых сцен в крайне неудобное время, но тогда для них это было все равно что попасть к королевскому двору. В Гластонбери после того, как они отыграли свою программу и пребывали в состоянии эйфории, Гэвин познакомил их с привлекательной женщиной неопределенной национальности. Женщина, назвавшаяся Лейлой, положила в рот Питеру какую-то неизвестную таблетку. Питер с готовностью открыл рот и высунул язык, принимая таблетку, так что нельзя сказать, будто его обманули.
Спустя четыре часа Питер заявил, что его имя теперь Пак и он отправляется на Авалон[18]. Он очень хотел, чтобы Лейла, которая так любезно даровала ему таблетку, присоединилась к нему. Гэвин, у которого были свои виды на Лейлу, возражал. Питер встал против него и зарычал. То есть не просто закричал. Он рычал жутко, как лев, так что затряслись соседние палатки. Обкуренная фестивальная публика повыскакивала из своих палаток, вытаращив глаза, посмотреть, кто или что издает такой рык. Так что Питер зарычал снова. Гэвин благоразумно ретировался. Львиный сотрясающий землю рык произвел на Лейлу такое впечатление, что она встала и заявила: мол, идет с ним на автобус до Авалона, билеты уже купила.
И Питер с Лейлой удалились, держась за руки. Неделя прошла, прежде чем Питер вернулся в Энсти, категорически отказываясь обсуждать, где он был.
– Мы потеряли хорошего басиста, – сказал Ричи, – насколько я помню.
– Это другое, – ответил Питер. – И она не слишком вразумительна в отличие от меня.
Ричи расхохотался. Зловредно, хрипло.
– Как она выглядит?
– Знаешь, при определенном свете как будто и не изменилась. То есть вообще ни капельки. Но когда посмотришь на нее при другом освещении, она кажется вроде как… затянута паутиной. В голове у нее какая-то муть, в этом все дело. Эй, что с тобой?
Ричи весь сморщился:
– Голова раскалывается. От кофе, что ли.
Питер рассказал Ричи, что Тара спрашивала его адрес, не зная, что ее давний кавалер живет в старом родительском доме, но он, Питер, не проговорился. Хотел, мол, сперва убедиться, что Ричи готов к встрече с ней. Но это явно лишь вопрос времени, и она узнает сама, где Ричи живет, и, если в ней осталось хоть что-то от прежней Тары, ничто на свете не помешает ей прийти и высказаться.
Они немного поговорили о музыке Ричи. Об его переменчивой карьере. Тот раскопал в завалах компакт-диск со своим последним альбомом. Судя по сопроводительному вкладышу, отпечатанному на принтере, это был фактически самопальный проект, и Питер спросил себя, как сгорел такой талант. Раньше Питер тоже играл, но он всегда понимал, что его способности никогда не позволят достичь высших высот. А вот Ричи это было дано. Для Питера игра была лишь хобби, порой он мог целый год не расчехлять палочки. Зои чаще тренькала на гитаре, чем он усаживался за свои барабаны. Игра была частью его юности; он забыл все свои честолюбивые планы, словно детское увлечение.
Ричи же был другим. В прежние времена он горел этим. Яростный, упорный, вызывающий, как многие, но у него вся та ярость воплощалась в свежую мелодию и сильные, простые тексты. У него должно было получиться, он должен был совершить прорыв. Но что-то произошло, что заставило его отклониться всего на один градус от траектории полета, который определила ему природа. И его талант вспыхнул во тьме и исчез во тьме.
Несколько лет Ричи подрабатывал сессионным гитаристом, но все заглохло, когда он пару раз не явился на запись. Миллионеры – поп-звезды могли вести себя как последние засранцы и пьяными вылезать на сцену, но музыканты-работяги – настоящие музыканты – жили не очень-то рок-н-ролльно. Часами репетируешь, играешь ради денег, а отработав, считаешь гроши, как любой офисный или заводской трудяга. Ричи соглашался, что с карьерой ничего не вышло, но подчеркивал: он продолжает писать песни, хоть прошло двадцать лет, а это кое-что значит.
– Я страшно извиняюсь, что мы тебе не поверили, Ричи. Прости!
Ричи неопределенно махнул рукой, но рука у него при этом дрожала.
– Это старая боль. Я был зол, признаю.
– Это непростительно. То, что мы сделали.
– Слушай, в то время все подозревали меня. Это было единственное разумное объяснение. Тогда, знаешь, был момент, на допросе в полиции, когда я сам засомневался: а может, я действительно убил ее? Они почти выдавили из меня признание. Ты знал об этом?
Питер лишь кивнул. Он чувствовал глубокий стыд. Из-за недостатка веры он потерял лучшего друга в жизни и знал, это были громкие, злые часы, которые нельзя ни пустить задним ходом, ни заглушить.
– Как-нибудь я увижусь с Тарой, – сказал Ричи. – Обязательно. Есть еще одна вещь, с которой ты можешь помочь мне. Я хотел бы увидеть твоих маму с папой. Чтобы просто посмотреть им в глаза, Пит. Молча, ни одного жестокого слова. Для меня это в прошлом. Но просто посмотреть им в глаза, как бы говоря: видите, я сказал вам правду.
– Мы бросили тебя, – сказал Питер. – Бросили тебя одного.
– Могу сказать, это было тяжело. Твои мама с папой были ближе и добрее ко мне, чем мои собственные родители. Ты это знаешь. Мне было тяжело.
– Постараюсь помочь. Слез будет много.
– Я не боюсь слез, – проговорил Ричи. – Больше не боюсь.
Питер поднялся, собираясь уходить.
– Все-таки сходи к врачу насчет головной боли, – напомнил он.
Ричи поднял руку, чтобы попрощаться ударом ладони о ладонь. Питер схватил ее и крепко стиснул. У двери обернулся:
– Кстати, у тебя мыши на кухне.
Сев в машину, он проехал с милю. Затем остановился на усыпанной листьями обочине, выключил мотор и заплакал.
14
Клири сказал: «Облейте ее». Мэри Кеннеди, пожилая женщина, мать миссис Берк, принесла какую-то жидкость. Жидкость несколько раз плеснули на Бриджет Клири. Ее отец Патрик Боланд присутствовал при этом. Уильям Ахерн, описываемый как трепетный юноша шестнадцати лет, держал свечу. Бриджет Клири сопротивлялась, кричала: «Оставьте меня!» Затем Симпсон увидел, как ее муж напоил ее чем-то с ложки; после этого мужчины десять минут силой удерживали ее, а один из мужчин закрывал ей рот рукой, чтобы та не выплюнула жидкость. Мужчины с каждой стороны постели все это время держали ее извивающееся тело и кричали: «Изыди, ведьма! Вернись, Бриджет Боланд, во имя всего святого!» Та ужасно кричала.
Краткое изложение судебного протокола (1895)
В тот день после допроса в полиции Ричи, выйдя из участка, направился не домой, а к Мартинам. Открыла ему Мэри.
– Они считают, что это я, – сказал Ричи, дрожа на пороге. – Полиция считает, что это я.
– Что ты сделал со своим лицом?
За спиной Мэри появился Делл:
– Заходи в дом, Ричи, давай заходи.
Он с трудом переступил через порог. Распухшая лодыжка сильно болела. Они усадили его за стол на кухне и заставили выпить чаю, хотя к этому времени губа вздулась так, что, как ни старайся прихлебывать аккуратнее, чай вытекал на подбородок.
– Они тебя отделали, Ричи? – спросил Делл.
– Что ж это такое? – возмутилась Мэри. – У них нет на это никакого права. Никакого.
Делл захотел узнать, чем кончилось в полиции, и Ричи ответил, что, думает, он еще на подозрении. Ричи спросил Делла, не мог бы тот поговорить с полицией, объяснить, что они ошибаются, и Делл пообещал исполнить просьбу. Это абсурд, сказал он. Абсурд. Ричи поинтересовался, где Питер, и они сказали, что он в Аутвудсе. Официальные поиски прекращены, но он не теряет надежды найти какие-нибудь следы.
– Поеду туда и присоединюсь к нему.
Делл взглянул на Мэри.
– Ричи, – сказал Делл хмурясь, – ты все рассказал нам? Ничего не упустил? Никакой мелкой детали, которая подсказала бы нам, где она может быть? Или в каком она душевном состоянии.
Ричи помотал головой.
Конечно, была одна вещь, о которой он не мог говорить. Он допускал, что довольно скоро полиция сообщит Мартинам о беременности Тары и сделанном ею аборте. Непременно. Он сам едва не проговорился, но помешало сильное чувство самосохранения.
Он частично сделал это из эгоистических соображений, понимая, что Мартины почувствуют себя преданными, что он ощутит на себе гнев Делла и презрение Мэри. Время говорить им об этом было неподходящее. Исчезновение Тары подкосило их. За одну ночь они превратились из уверенных, полных сил, уравновешенных родителей в людей болезненных, бессильных, престарелых и потерянных. Величественное здание их семьи лежало в развалинах. Ричи казалось, что Делл и Мэри будто заиндевели, и это было хуже всего.
Они разговаривали, обсуждали с ним самые мелкие детали. Он признался, что они с Тарой поспорили, но, когда от него потребовали подробностей, сказал, что они просто разошлись во мнениях: пойти куда-нибудь или остаться дома. Ричи хотелось выйти; Тара была за то, чтобы остаться.
Это была мерзкая ложь, учитывая подлинные причины ссоры, но настолько простая и прозаическая, что, похоже, убедила родителей Тары.
Вскоре он объявил, что собирается поехать в Аутвудс помочь Питеру в поисках. Он понимал, что должен рассказать Питеру о беременности Тары, понимал, что должен сообщить об этом хотя бы одному члену семьи, пока этого не сделала полиция.
– Правильно, – сказала Мэри. – А я иду в церковь. Давно я не стояла на коленях, и единственное, о чем могу думать, – это прямо сейчас пойти помолиться. Ты со мной, Делл?
– Нет, Мэри. Нет.
Итак, Ричи оставил их в разногласии относительно обращения о помощи свыше и поехал домой. Он действительно собирался поехать в Аутвудс, найти там Питера и присоединиться к нему в бесплодных поисках под кустами, в лощинах и за поваленными деревьями: там уже все прочесала полиция, но ничего не нашла.
Но не поехал. Вернувшись домой, он не застал отца. Видимо, тот потягивал пенный янтарный эль с закадычными дружками в трактире «Кучер и кони»[19]. Ричи посмотрел в зеркало на раздувшуюся губу. Под носом виднелась засохшая кровь, болели зубы, к которым здоровенный кулак припечатал губу. Он принял душ, стараясь смыть ощущение грязи, налипшей в полицейском участке. Долго стоял под струями, прислонившись синюшной щекой к прохладному кафелю, пока горячая вода текла по спине.
Так он потерял час или около того.
Он оделся, спустился в гостиную и в безысходном отчаянии тяжело опустился на диван, в поврежденных связках ноги пульсировала боль. Потом забылся тревожным сном, а когда очнулся, было слишком поздно думать о возвращении в Аутвудс.
Он недолго посмотрел телевизор, потом лег спать, но лежал с открытыми глазами, думая о Таре. Он вынужден был признать, что, очень возможно, Тара мертва. Он не верил – в отличие от полиции, – что она там, в лесу, гниет под землей и листьями. Скорее всего, ее затащили или заманили в машину и куда-то увезли. Это значило, что ее изнасиловали, а если так, то ее где-то выкинули из машины или убили, но если же выкинули, то к этому времени она дала бы о себе знать. Был и немыслимый вариант: кто-то продолжает держать ее в плену.
Ужасней всего, что было невозможно ничего предпринять. Он знал, что мог бродить по лесу, как Питер, заглядывая под каждый лист или желудь. Но можно было потратить время с большей пользой, опрашивая людей о машинах, виденных ими в том районе в момент исчезновения Тары. Он был в бешенстве оттого, что полиция допрашивала его, вместо того чтобы заниматься именно этим. Утром он скажет им это: отправится в участок и научит выполнять свою работу.
Где-то после полуночи его разбудил шум: кто-то, спотыкаясь, вломился в дом. Это был отец. Раздался крик: «Ричи! Ричи!» Но Ричи предпочел не отвечать. Затем в доме воцарилась тишина. Когда отец, шатаясь на нетвердых ногах, возвращался из трактира, он просто засыпал мертвецким сном на диване.
Утром Ричи поздно выполз из постели. Отец уже потащился на работу, и он остался в доме один. Он лениво сидел в футболке и шортах, ничего не соображая. Он держал в запасе четверть унции каннабиса, принадлежащего ему и Питеру, завернутого в серебристую фольгу и спрятанного под матрасом. Ричи всегда хранил травку у себя, потому что у его отца не было шанса наткнуться на сверток, тогда как Мэри всегда прибиралась в комнате Питера – это был ее эффективный способ приглядывать за сыном. Однажды она нашла у него маленький пакетик таблеток ЛСД и захотела узнать, что это такое. Питер сказал, что это освежитель дыхания. Та поинтересовалась, для чего ему освежитель. Питер ответил: чтобы дыхание было свежим. На что Мэри довольно возмущенно сказала, что надеется, он не имеет привычки целоваться со случайными девчонками. Питер успокоил ее: мол, конечно не имеет.
Ричи склеил слюной два листочка сигаретной бумаги, накалил каннабис, прежде чем раскрошить его на табак. Затем закурил и взял в руки свой «гибсон». Это была красивая гитара с глубоким звуком и сверкающими струнами, которую он смог купить только ценой больших жертв. Он взял несколько аккордов, пытаясь выразить словами тоску по Таре, но боль была слишком свежа, слишком садняща. Наконец травка приглушила боль в лодыжке. Он прилепил догорающий конец самокрутки между струнами на головке гитары, как делал один знаменитый музыкант, которого он видел на концерте.
Утро принесло облака. Он скрутил еще косячок. Продолжая наигрывать, он случайно глянул в окно и увидел чье-то лицо. Лицо пристально смотрело на него. Он даже вздрогнул. Лицо, похоже, было знакомо.
Это Питер разглядывал его в окно.
Ричи отклеил окурок, встал и потащился к двери.
Питер прошмыгнул мимо него в дом.
Когда Ричи прошел за ним в общую комнату, он сказал:
– Вообще-то, здороваться надо!
– Куришь нашу травку? – спросил Питер.
Ричи протянул сигарету:
– Хочешь?
– Нет настроения. Мою сестру похитили или убили, и у меня нет никакого настроения балдеть, Ричи.
– Хорошо. – Ричи держал дымящийся окурок в руке, не зная, чт в свете этого замечания правильнее: загасить его или оставить догорать. Он сделал затяжку и положил окурок в пепельницу. – Присядешь?
Питер смягчился. Сел и взял в руки «гибсон» Ричи, легко прошелся большим пальцем по струнам.
– Я не отступлюсь.
– Молодец.
– Мама с папой говорят, ты вчера обещал поехать в Аутвудс. Обещал приехать и помочь искать.
– Собирался, Пит. Не получилось.
Пит стиснул шейку грифа:
– Они сказали, что ты обещал.
– Я хотел.
– Там теперь один я, Ричи. Только я. Ни полиции. Ни волонтеров. Ни тебя. Только я.
– Полиция отдавила мне ногу. Серьезно. Мне трудно ходить. Приходится…
– Мне там одиноко, Ричи. Одному. Только ветер свищет. Одиноко и холодно.
– Я бы приехал. Да едва двигаюсь, друг.
– Но покуриваешь травку и тренькаешь на гитаре.
– Что с того? Хочешь кое-что сказать? Ты прямо как фараон, да? Думаешь, я это сделал?
– Не знаю, что думать.
– Премного благодарен, приятель. И это мой лучший друг. Почему бы тебе не попробовать выбить из меня признание, как они вчера старались, ну, давай. Не хочешь придавить мне другую ногу?
– И как они, не выбили?
– С какой стати?
– Они рассказали нам. Тара была беременна. От тебя.
Ричи обхватил голову руками. Тихо проговорил:
– Ублюдки.
– Она сделала аборт. Знаешь, как? Она должна была с классом ехать на экскурсию. Вместо экскурсии она поехала в клинику. Полиция все раскопала.
– Я даже не знал этого. Не знал, что она это сделала.
– Почему ты не рассказал нам, Ричи?
– Это не ваше дело, да? Но все равно я собирался рассказать. Честно. Просто ждал подходящего момента.
– Это все меняет. Такие вещи. Ты мог сказать нам. А теперь – мало одного ужасного потрясения, так мама получила еще и плевок в лицо.
– Они же не сказали ей, нет?
Питер мрачно кивнул: сказали.
– Я должен пойти поговорить с ними.
Мягко коснувшись другой струны, Питер посоветовал:
– Ты же не думаешь, что я что-то сделал с Тарой? Скажи, что так не думаешь.
– Скверно все это выглядит, а? Ты сделал ей ребенка. Она от него избавилась. Вы поссорились. Ты говоришь, что оставил ее в Аутвудсе. Даже если ты ее не тронул, ты в ответе за то, что случилось, так ведь?
– Не отрицаю.
– Нельзя оставлять девчонку одну в Аутвудсе.
– Она убежала от меня, Питер! Убежала! И в тот день она не пропала. Ты ерунду говоришь!
– А потом ты уехал и ничего никому не сказал. Почему, Ричи? Вот о чем полиция спрашивала меня. Почему он уехал и так поступил? Тогда я задумался о том дне, когда я искал там один после того, как ты пообещал моим старикам приехать и присоединиться ко мне. Задумался над тем, почему ты не появился.
– Черт, ты действительно думаешь, что я это сделал! Что же ты просто не пришел и не сказал мне это?
– Вот я и пришел сегодня утром. И что же я вижу? Ты покуриваешь косячок себе в удовольствие, играешь на гитаре. Балдеешь. Расслабляешься. Нехорошо, Ричи.
– Питер.
Питер встал:
– Я ухожу. Поеду обратно в Аутвудс.
Держа гитару за шейку грифа, он протянул ее Ричи.
Но когда тот хотел ее взять, схватил «гибсон» за гриф обеими руками и ударил гитару о стену. Гитара треснула и раскололась. Питер снова размахнулся, на сей раз в опасной близости от головы Ричи, и вторично ударил со всей силы о стену. Ричи вжался в диван, а Питер бил и бил гитару о стену, пока в руках у него не остался только гриф с болтающимися струнами.
– Ты виноват, Ричи! Что бы ни случилось, ты виноват! – Он поднес кулак к лицу Ричи. – Надо бы выбить тебе зубы, как я разбил гитару! Я мог бы! Мог бы порвать твои поганые струны!
Бросив съежившегося Ричи, он ринулся к двери. Ему стоило бы оставить дверь нараспашку, потому что секундой позже, когда Ричи смотрел на осколки своего драгоценного «гибсона», появилась новая фигура. Это был жирный тип, который накануне избил его в полицейском участке.
Оглядев разбитую гитару, тип пропищал:
– Сыграешь нам на этом, Вичи? Пошли, сынок, тебя хотят видеть в участке. Погоди-ка, что это я чую? Да ты баловался травкой, Вичи.
15
Говорят, природа сих Ши или Фейри, коих еще кличут Слит Мэйт или Добрый Народец… полагается между человеком и ангелом, каковое в старые времена думали и о демонах; они как мудрые текучие Духи, и тела их так же невесомы и переменчивы (наподобие тех, что зовутся астральными), вроде сгустившегося тумана, и лучше видимы в сумеречном свете. Сии тела столь податливы благодаря бесплотности Духов, кои движут ими, что могут делаться зримыми или незримыми по собственному желанию.
Преподобный Роберт Керк (1691)[20]
– Надеюсь, немного успокоился, – сказала Мэри, открывая двери Питеру. Она часто предваряла свои пожелания этим «надеюсь». Надеюсь, поезда не будут опаздывать. Надеюсь, еды на всех хватит. Надеюсь, небо не обвалится. – А то все уже испереживались.
Питер поцеловал мать и заверил, что успокоился. В основном так и было. Посещение Ричи было сродни катарсису, и, оставшись один в машине, где его никто не видел, он позволил себе выплакаться. Через несколько минут он взял себя в руки и достал сигарету из пачки, спрятанной в бардачке.
– Ты что, курил? – спросила мать. – Надеюсь, не вернулся к вредной привычке.
Ему было почти сорок, а она временами говорила с ним как с четырнадцатилетним мальчишкой. Интересно, родители вообще способны видеть в своих чадах взрослых людей? Зои было пятнадцать, а казалось, все двадцать, и он знал, что трудно ему будет отпустить тетиву и отправить стрелу в вольный полет.
На вопрос матери он предпочел не отвечать. Делл был на кухне, менял предохранитель в лампе. Питер отодвинул стул от стола и сел, глядя, как отец орудует отверткой. Они наводили уют в комнате Тары. Мэри купила для нее новые пододеяльники, наволочки и новые занавески. Все демонстрировали, что страшно заняты, дабы избежать необходимости задавать Таре какие-то серьезные вопросы.
– Где она?
– Наверху, отмокает в ванне. Не заставляй ее снова плакать, Питер. Обещай больше не доводить ее до слез.
– Обещаю, мам. Все в порядке. Не собираюсь кричать на нее или повышать голос. Довольна?
После совместной прогулки в Аутвудсе на Новый год и после того, как она объяснила ему, что с ней приключилось, он отвез ее прямиком к родителям и попросил пересказать все Деллу и Мэри.
Но ожидаемой реакции не последовало. Мэри и Делл терпеливо выслушали сокращенную версию той же истории. Когда Тара закончила, Мэри сказала, что приготовит-ка, пожалуй, чай. Делл горячо поддержал ее: да, мол, всем им необходимо выпить по чашечке доброго чая. Питер взорвался. Наговорил всяких неприятных вещей. Мэри попросила его убраться прочь.
– Ты в порядке? – спросил Делл, возясь с крохотным шурупчиком.
– В порядке.
– Хорошо.
– Значит, все в порядке, пап. Все?
– Твоя мать наверху?
Питер откинулся на стуле, чтобы посмотреть, где мать:
– Да.
– Тогда закрой дверь.
Питер встал, закрыл дверь и снова сел.
Делл положил отвертку и выключатель на стол.
– Теперь слушай меня, ты, идиот чертов. Мне не по душе ее дерьмовая история. И твоей матери тоже. Но Тара нездорова. Сам видишь. И очень может быть, ей станет еще хуже, особенно когда ты бесишься, фыркаешь и бросаешься на нее, как бык на ворота. Не хватало еще довести ее до крайности или заставить снова сбежать. Так что просто держи свое мнение при себе. Договорились?
– И вы просто проглотите эту ее сказочку? Ни слова о том, что на самом деле произошло?
– В данный момент – да. Именно так. Иногда в жизни бывает, что понимаешь: всего знать не нужно.
Питер отвел взгляд, смиряя себя:
– Я только что был у Ричи. Не думаешь, что мы перед ним в долгу? Мы совершили большую ошибку. Он даже отсидел за ту несчастную дозу, что нашли у него дома.
– А по чьей вине?
– Частично по моей.
– Мы съездим к Ричи, когда будем готовы. А сейчас помалкивай об этом и будь с ней помягче, пока ей не станет лучше.
– Я буду с ней помягче?
– В этом доме еще как будешь. Я свое слово сказал, больше повторять не стану. Как дети поживают?
В углу мерцал телевизор, но никто его не замечал. Тара спустилась в гостиную, закутанная в махровый халат и по-прежнему в темных очках, от ее влажных волос пахло шампунем. Села на диван, продолжая сушить полотенцем концы волос.
– Питер, я хочу как-нибудь увидеть Ричи, – сказала она. – Не мог бы ты это устроить?
Читать бесплатно другие книги:
