Обрученная с розой Вилар Симона

12. Ревность

Она проснулась, едва начало светать, но вставать еще не хотелось. В тесной келье было сыро и холодно, и Анна, свернувшись калачиком под тонким одеялом, наслаждалась блаженным теплом, которое удалось сберечь за ночь. Было удивительно тихо. Вглядываясь в небольшое полукруглое окно, за которым виднелось зеленеющее небо, она вспоминала, как вчера они набрели на эту лесную крепостцу и попросили гостеприимства. Аббат Евстафий, крохотный высохший старичок, был ласков с приезжими, однако, дознавшись, что Майсгрейв повздорил с шерифом, переменился в лице. Он был явно испуган и тотчас согласился с Майсгрейвом, когда тот сказал, что они покинут его обитель еще до зари.

– Вы правы, сын мой, да-да, – надтреснутым птичьим голоском гнусавил его преподобие. – Будет лучше, если вы покинете аббатство до того, как шериф узнает, что вы нашли здесь приют. Вы, видимо, отчаянный человек, сэр рыцарь, если не убоялись Лайонела Уэстфола.

На вопрос Майсгрейва, чем же нагнал такого страху этот сытый, самоуверенный шериф, аббат поведал, что хотя сэр Лайонел и верный слуга короля, но здесь он добился для себя особых привилегий, и теперь любого неугодного хватают по первому его знаку. Немало людей он разорил и обесчестил, но на все у него находятся оправдания перед королем.

Анна вспомнила, что аббат Евстафий не мог отвести горящих глаз от висевшего на груди сэра Филипа золотого ковчежца. При слабом свете одинокой свечи по замысловатому плетению его цепи перебегали блики, а от самого ковчежца, который был не больше обычной ладанки, исходило алмазное сияние. Странно было видеть такое великолепие на помятом доспехами кожаном жилете рыцаря. Но, возможно, аббата более привлекало бесценное содержимое ковчежца – крохотная частица Креста Господня.

– Вам не боязно, сын мой, возить с собой столь бесценное сокровище? Королевство раздроблено, ваш путь опасен. А сия реликвия…

У него не хватило слов, и он вновь взглянул, как ковчежец трется о грубую кожу.

– Вы бы оставили ее в нашем аббатстве на хранение, и наша братия всякий раз поминала бы вас в своих молитвах.

Филип усмехнулся уголками губ.

– А не кажется ли вам, преподобный отец, что эта реликвия и хранит нас в пути?

Аббат не нашелся, что ответить, а Анна подумала тогда, что будь у Филипа Майсгрейва, коль уж он подлинно посланец короля Эдуарда, хоть какая-нибудь грамота, свидетельствующая о его миссии, то она охраняла бы их куда надежнее.

За окном вразнобой орали петухи, и Анна услышала, как в келье за стеной встал Майсгрейв и, кликнув Фрэнка, начал облачаться в дорогу. Полежав еще немного, она тоже поднялась и, продернув крючки в кольца, затянула шнуровку на рубахе. Затем сладко, до хруста в суставах, потянулась. После вчерашнего сытного ужина, после того, как ей удалось наконец вымыться и спокойно провести ночь, она чувствовала себя бодрой и способной выдержать любую скачку.

Дверь скрипнула, и Анна рухнула в постель, накрывшись одеялом. На пороге возник Майсгрейв. Он был уже в доспехах.

– Ты проснулся? – сухо осведомился рыцарь. – Поторапливайся, мы выступаем сейчас же.

На востоке багровела полоса зари. Монах-конюх уже вывел лошадей во двор. Из широких дверей повалили ратники – они на ходу застегивали поножи, затягивали пояса, нахлобучивали шлемы. Последним появился Майсгрейв. Рядом с ним семенил отец Евстафий.

Анна уже сидела в седле, успокаивая горячую лошадь, и слышала их разговор. Филип просил преподобного отца помочь им переправиться через Трент вблизи аббатства, но настоятель, указывая на широко разлившуюся реку, твердил, что это займет слишком много времени, а он опасается, что с минуты на минуту сюда могут заявиться люди шерифа. Он советовал Майсгрейву спуститься вниз по реке, заметив, что если отряд последует его совету, то уже к вечеру окажется в Линкольне, где переправа прекрасно налажена тамошним епископом.

Филип невесело покачал головой.

– Я рассчитывал еще вчера попасть в Линкольн. Но судьбе было угодно, чтобы мы, сделав крюк, оказались в Ноттингемшире. Выходит, мы потеряли день.

– Не отчаивайтесь, сын мой. Пути Господни неисповедимы, и, кто знает, может быть, если вам поможет Святой Николай, покровитель всех путешествующих, вы наверстаете упущенное время. Но поторопитесь, сын мой. И да хранит вас Бог.

Новый день только занимался, а небольшой отряд уже преодолел немало миль вдоль реки. Дорога была чудовищно плохой. Вернее, ее не было вообще, а берега были затоплены разливом. Ивы стояли по пояс в воде, порой на ее глади виднелись кровли хижин. Лошади вязли, преодолевая сплошные заросли камыша. Часто приходилось двигаться в объезд, петляя в чащобах.

Путь оказался на редкость утомителен, однако светило солнце, дул теплый ветер, и у всадников было приподнятое настроение. Они болтали, обменивались шутками, пересмеивались.

У Анны тоже было легко на душе, хотя ветка кустарника больно оцарапала ей щеку, а когда они вброд переходили через разлившийся ручей, она набрала полный сапог воды. Она уже стала понемногу свыкаться с этой бесконечной скачкой, но главное – рядом все время был Майсгрейв, они разговаривали, и рыцарь порой вынужден был из-за плохой дороги ехать так близко, что колени их соприкасались. Анну всякий раз даже в дрожь бросало, она замирала, боясь взглянуть на Филипа, но Майсгрейв, раздосадованный тем, что они теряют столько времени на блуждание по лесу, ничего не замечал. Лишь однажды, оглянувшись, он небрежно спросил:

– Чему ты все время улыбаешься?

Анна вспыхнула до корней волос, но все же ответила:

– Мне нравится быть с вами, сэр Филип.

Но к этому времени Кумир потерял подкову и захромал, а путь им преградила новая заводь, и рыцарь, казалось, пропустил ее слова мимо ушей. Зато их услышал следовавший за Анной Бен Симмел. Обгоняя их на подъеме, он лишь мельком покосился в ее сторону и чему-то усмехнулся в бороду. У Анны упало сердце. Она не могла объяснить себе поведения этого ратника, но чувствовала, что старый солдат иначе, чем все остальные, относится к ней. Этот испытующий взгляд, эта трогательная забота о ней… Всякие мелочи всплыли в памяти: вот он придержал ей стремя, когда она садилась в седло, а вчера вечером приказал монаху-прислужнику согреть мастеру Алану воду для мытья. Да и главное – разве не он отвел ее в безопасное место во время кровавой схватки у придорожного креста? В чем же дело? Анна была уверена, что ничем себя не выдала, – об этом свидетельствовала та бесцеремонность, с какой вели себя с ней прочие ратники. Они и нужду справляли при ней, не давая себе труда отойти в сторону, а следовательно, не сомневались в том, что она – парень. Но этот Бен… И Анна решила при первом же удобном случае поговорить с ним.

Между тем всадники продолжали двигаться по дикой пустынной местности. Изобилие дичи свидетельствовало о безлюдности этих мест: то совсем рядом из камыша с шумом взлетали стаи диких уток, то у самых копыт коней мелькал юркий горностай, то из чащи показывался ветвисторогий красавец олень. Несколько раз им попадались заброшенные лачуги или одни обгорелые печные трубы. Как-то раз, заслышав скрип уключин, они поспешили к берегу, но лодочник, едва завидев вооруженных всадников на берегу, тотчас скрылся в камышах противоположного берега, хотя ему и сулили награду, если он переправит отряд через реку.

Причина такого поведения скоро выяснилась.

Когда отряд, миновав очередную чащобу, приблизился к небольшой заводи, образованной разливом реки, ратники увидели нескольких рыбаков в одежде из грубого холста и потертой кожи, которые, разувшись и зайдя в воду, тащили сеть. Заметив всадников, рыбаки побросали снасти и, выскочив на берег, расхватали лежавшие под рукой дубинки. Они не сразу поверили, что им не причинят зла, и лишь когда Филип дал слово рыцаря, несколько успокоились.

Из разговора стало ясно, что в этих краях между сторонниками Алой и Белой Роз по-прежнему идет усобица, от которой простому люду совсем житья не стало. Так что крестьяне, побросав дворы, ушли в этот лес. Здесь можно было перебиться до тех пор, пока не явятся люди кого-либо из враждующих лордов, а тогда начинается настоящий разбой: каждый из господ стремится взять с них дань в свою пользу, их воины пристают к женщинам, мужчин в лучшем случае избивают, а в худшем могут и вздернуть на пороге собственного дома. Неудивительно, что крестьяне все дальше уходят в леса и живут в постоянном страхе.

Толкуя об этом, рыбаки, однако, держались настороженно и не сразу согласились указать дорогу на Линкольн. Когда же Майсгрейв бросил им несколько монет, двое вызвались проводить их, и воины гуськом потянулись за ними.

Узкая тропинка скоро углубилась в гущу леса, пересекла несколько залитых водой низин с топкими берегами. Передвигаться здесь было довольно опасно, но проводники по каким-то им одним ведомым приметам находили дорогу. Кони испуганно ржали, погружаясь по грудь в воду, оступаясь на скользком мшистом дне.

Лес неожиданно кончился, и перед путниками открылся обширный зеленеющий луг, по которому, гремя боталами, бродили отощавшие после зимы коровы. На горизонте смутно вырисовывался шпиль колокольни.

Далее путники ехали без проводников. Через пару миль дорога стала и вовсе непроходимой – вся в рытвинах и ямах, заваленная камнями и бревнами. Владельцы земель, по которым пролегал путь на Линкольн, усердно портили его, поскольку все, что падало на ухабах с возов, по закону, становилось собственностью хозяина участка дороги, а если у повозки отваливалось колесо или она касалась осью земли, то и она сама, и все ее содержимое доставались землевладельцу.

Как бы там ни было, после трех пополудни отряд, проделав немалый путь и еще раз переправившись через реку, вступил в Линкольн.

Линкольн был четвертым по значению городом королевства. Шпили его церквей и прекрасного, словно сотканного из каменного кружева, главного собора легко взмывали ввысь, как бы споря с тяжелой романской архитектурой замка королей – их древней резиденции. Улицы были узки, дома большей частью деревянные, с нависающими над проезжей частью верхними этажами, так что кровли домов едва не соприкасались. Кроме деревянных, имелись и каменные строения, принадлежавшие знатным особам и состоятельным горожанам. Эти дома нередко венчали башенки и островерхие черепичные крыши, фасады рассекали узкие стрельчатые окна, водосточные трубы оканчивались головами чудовищ. Улицы здесь были вымощены мелким круглым булыжником, по которому подковы коней звонко цокали, высекая искры.

И в то же время Линкольн был большой деревней. Из-под ног лошадей с кудахтаньем разлетались куры, на подворьях мычала скотина, похрюкивали свиньи, бродившие повсюду в поисках отбросов. В просветах между домами виднелись капустные грядки и паслись овцы.

Но Анне город нравился. Она с любопытством разглядывала крытые галереи, под которыми они проезжали, глазела на шумную толпу. В воздухе смешивались запахи сена, навоза, горелого торфа, а порой и аромат сдобного печенья. Мимо пробегал мальчик-лоточник, и, не сходя с коня, Анна купила у него круглые вафли – они были еще теплые.

На повороте узкой улочки она нагнала Майсгрейва и, тронув стременем его стремя, спросила:

– Как долго мы пробудем здесь, сэр?

– Думаю, до вечера.

– До вечера? Силы небесные, неужели вы намерены ехать всю ночь?

– Не знаю, сколько времени займет у нас отдых и перековка лошадей. Следует также купить провизии в дорогу, ибо мы потеряли сегодня немало времени, и, думаю, завтра будем двигаться без остановок.

Майсгрейв не мог ведать, что лишь благодаря тому крюку, который они невольно совершили, отряд оторвался от следовавших за ним по пятам людей герцога Глостера. Под предводительством Джона Дайтона они рыскали по всей линкольнской дороге, обшаривая постоялые дворы, расспрашивая обитателей всех придорожных монастырей и замков.

Дома наконец расступились, и путники выехали на главную площадь города. Здесь толпились лоточники, громко расхваливавшие свой товар, призывно вопили точильщики, сновали монахи в темных одеяниях, околачивались в поисках заказов бродячие писцы с чернильницами за поясом. Напротив городской ратуши собралась довольно большая толпа горожан, глазевших на представление, которое давали бродячие артисты.

Майсгрейв хотел было уже свернуть в узкий проулок, где заметил вывеску постоялого двора, но что-то привлекло его внимание к бродячим фиглярам. За высокими женскими чепцами и войлочными шляпами зрителей виднелся бок пестро размалеванного фургона. Доносились звуки виолы и бубна, гул и аплодисменты. Филип, раздвигая толпу конем, приблизился к месту, где выступали бродяги. Трое фигляров жонглировали кольцами, на виоле играла прелестная черноволосая девушка, а между ними забавно кувыркался маленький медвежонок. Глядя на его штучки, зрители хохотали.

Гарри Гонд, подъехав, весело воскликнул:

– О, сэр! Клянусь брюхом Господним, это те же самые фигляры, за которых вы так великодушно заплатили у переправы через Уз. А девчонка-то, черт побери, настоящая красотка!

– Я думаю больше о том, что нас, королевских гонцов, обогнали какие-то бродячие артисты.

– Но, сэр, у них хорошие лошади. К тому же им наверняка не пришлось петлять, как зайцам, по бездорожью. Взгляните, сэр, эта малютка с вас глаз не сводит!

Действительно, едва заметив рыцаря, девушка что-то сказала своим товарищам, и те заулыбались Майсгрейву, возвышавшемуся над толпой.

Теперь пришла пора выступать девушке. Передав виолу одному из фигляров, она взяла пару кастаньет и стремительно закружилась. Ее пестрое, расшитое мишурой платье вспорхнуло, стали видны изящные, ловкие ножки. К немного гнусавым звукам виолы и звону бубна присоединилось задорное щелканье кастаньет. Девушка плясала, и ее округлые смуглые руки как гибкие змеи взлетали над ее головой, полная грудь соблазнительно двигалась за вырезом корсажа, бедра сладострастно покачивались. Зрители пребывали в восхищении, в особенности их мужская половина. Ибо было в этой хрупкой черноволосой девушке нечто такое, что горячило кровь и чаровало, как чистое пламя. В ней не было и следа той чопорности и важности, которую предписывалось хранить добропорядочным горожанкам. Вместе с тем она танцевала только для одного зрителя – для синеглазого рыцаря, который, облокотясь о луку седла, с улыбкой смотрел на нее.

Анна Невиль остановилась немного в стороне, покусывая губы. Она с полувзгляда узнала эту плясунью и теперь, глядя, как Филип Майсгрейв улыбается ей, готова была расплакаться.

Наконец кастаньеты умолкли. Пестрая юбка опала мягкими складками до самой земли. Еще тяжело дыша и улыбаясь, плясунья во все глаза смотрела на Майсгрейва. Он поманил девушку пальцем, и та приблизилась.

Анна сквозь зубы процедила:

– Не годится рыцарю, носящему цепь и шпоры, якшаться с первой попавшейся девкой.

Возле нее на короткогривом вороном сидел Патрик Лейден. Скинув шлем, он тряхнул длинными соломенными волосами, ниспадавшими почти до лопаток.

– Ты не прав, Алан. Эти веселые, податливые девицы словно созданы для того, чтобы порой скрашивать нашу жизнь. У меня, например, во владениях сэра Филипа есть прелестная возлюбленная – пухленькая молодая вдовушка-вилланка. Я ночую у нее, когда свободен от службы, и даже прижил с ней дочь. Но все же, когда я добуду достаточно средств и приобрету рыцарский пояс, я посватаюсь к дочке соседа, сэра Пейсли, хотя, клянусь обедней, она и в подметки не годится моей Молли. Э-э, да что с тобой говорить, ты сам еще дитя…

И он наклонился, чтобы бросить обходившему зрителей фигляру со шляпой монетку. Анна же, злясь на весь свет, с надменным видом отвернулась от актера. Сэр Филип опустил в шляпу золотой, продолжая о чем-то беседовать с танцовщицей. Вскоре и остальные актеры столпились вокруг них, весело болтая и подшучивая.

Затем путники отправились на постоялый двор, и Анна обнаружила, что и фигляры решили остановиться там же. Когда они вошли туда, Майсгрейв задержался, чтобы дождаться эту уличную плясунью.

В зале для гостей – довольно просторном помещении с низкими полукруглыми арками – было людно. В громадном очаге между чугунными козлами весело пылали толстые поленья, языки пламени лизали днище большого закопченного котла. Пахло рыбой, людским потом и свежей смолой от потрескивающих факелов. За длинными деревянными столами сидели за трапезой постояльцы. В глубине помещения две лестницы вели наверх, под самую крышу.

Рыцарь и его свита расселись за стоящим у окна столом. К вящему возмущению Анны, актеры по приглашению Филипа присоединились к ним, и рыцарь заказал щедрое угощение и вдоволь вина. Он снял шлем и доспехи, на его кожаном жилете отпечатались пряжки и кольца панциря. Рядом с ним восседала смеющаяся плясунья, и рыцарь небрежно обнимал ее одной рукой.

– Наш господин сегодня весел сверх обычного, – лукаво подмигнув, заметил Гарри. – Видимо, и нам удастся передохнуть и повеселиться как следует.

И он ущипнул румяную служанку, водрузившую на стол внушительных размеров кувшин с вином.

– И слава Богу! – вмешался Бен Симмел, сидевший по правую руку от Анны. – После того, как он лишился Элизабет Грэй, хозяин ходил словно в воду опущенный.

Достав из дорожной сумки небольшую свирель, он принялся негромко наигрывать.

Анна растерянно взглянула на него.

– Элизабет Грэй? Вы говорите о королеве?

Бен лишь покосился на нее, продолжая тянуть нехитрый мотивчик, который извлекал из своего инструмента на всех привалах. Кое-кто из ратников стал напевать:

Сидевший по другую сторону от Анны Патрик Лейден щедро плеснул ей в кружку вина.

– Ты что, малыш, ничего не слыхал о сэре Филипе и леди Грэй? Об этом шумела вся Англия.

– Но я долго жил в монастыре и действительно ничего не знаю.

Патрик осушил кружку и вкратце изложил историю любви Филипа Майсгрейва к Элизабет Грэй.

– Пожалуй, мы как никто знаем, каково ему пришлось. Сэра Филипа и прежде нельзя было назвать весельчаком, а тут он и вовсе замкнулся. Весь Нейуорт словно в траур оделся. Грешным делом, мы осуждали его за то, что он, будто телок на привязи, кружит у трона.

– Неужели он так ее любил? – медленно спросила Анна. – Ну, а супруга сэра Филипа?

Патрик допил вторую кружку и отер губы тыльной стороной ладони.

– Она ему как чужая. И нам не госпожа – всего один раз побывала в Нейуорте, да и то второпях, чтобы скорей вернуться назад в Йорк. Я очень ценю сэра Майсгрейва и как воина, и как господина, но стоит ли так изводить себя из-за женщины, пусть она и прекрасна, как Элизабет Грэй. И хорошо, что ему глянулась эта милашка, пусть хоть она попробует умерить его тоску.

Анна молчала. Ей казалось непостижимым таинственное переплетение их судеб. Она утратила корону Англии из-за некоей Элизабет Грэй, которую внезапно полюбил король, а Филип потерял в лице все той же Элизабет возлюбленную. И вот теперь судьба свела их, отвергнутых… Но зачем?..

Анна подняла глаза и едва не вскрикнула. Филип Майсгрейв, приподняв за подбородок головку плясуньи, поцеловал ее припухшие темные губы.

Подали еду. В деревянные миски разлили ароматную рыбную похлебку с горохом. Посреди стола появились глубокое блюдо с горячей ячменной кашей, плошка тертого чеснока и теплые пироги в придачу. Кружки и фляги были до краев полны теплым элем и рубиновым вином.

И ратники, и фигляры набросились на еду с жадностью. Слышались лишь перестук деревянных ложек да дружное чавканье. Анна не спускала глаз с танцовщицы. Та ела словно голодный зверек, хватая все подряд без разбору и запивая куски элем. Темные струйки стекали по ее подбородку. Анна выпрямила спину и стала жевать с изысканной, изящной медлительностью, хотя сейчас, среди этих весело набивающих животы и балагурящих солдат, под закоптелым потолком харчевни, такая церемонность казалась совсем неуместной.

Утолив голод, никто не хотел расходиться. Смеялись, хором горланили под аккомпанемент свирели Бена песенку о красотке Мэри. Весельчак Гарри, сидя подле своего невозмутимого брата, сыпал шутками, от хохота над которыми, казалось, обрушатся потолочные балки. Он усадил с собой двух разбитных служанок и, обняв их, веселил так, что сдобные груди девушек под холщовыми платьями прыгали, грозя прорвать застиранную ткань.

Одна Анна сидела с сумрачным лицом, не обращая внимания на шутки, обращенные в ее сторону. Она смотрела на другой конец стола. Сильная рука рыцаря, на которой блистал перстень с алмазом, покоилась на ладони плясуньи. Они не обращали внимания на стоящий вокруг них гомон, всецело поглощенные друг другом.

«Я его ненавижу! – вдруг подумала Анна, не сводя глаз с Майсгрейва. – Если бы я знала, что так будет, я бы скорее бросилась в объятия горбуна Глостера».

Она не отдавала себе отчета в том, что сгорает от желания оказаться на месте актерки, чтобы Филип так же, как эту девушку, обнимал ее, чтобы его дыхание касалось ее щек. Но это было в глубине ее. Впрочем, если бы ей сказали об этом, она бы возмутилась совершенно искренне, вспомнила бы о своем происхождении, о фамильной гордости Невилей. Однако сейчас Анна оставалась слабой, сгорающей от ревности девчонкой, которая еще не понимает, что влюблена по уши.

– Э-э, мастер Алан, ты что-то совсем скис!

Уже изрядно подвыпивший Патрик Лейден вновь налил ей полную кружку вина.

– Пей, малыш. Вино хоть и не такое, как в погребах Нейуорта, но все же и греет, и веселит.

Анна хотела было отказаться, но потом, еще раз взглянув на рыцаря, взяла кружку обеими руками. Вино оказалось кисловатым и терпким, и она почти задохнулась, когда поставила пустую кружку на стол.

– Да ты молодец! – вскричал Патрик. – Эй, Гарри, Бен, Джек! Вы только посмотрите на мастера Алана! Он и это умеет! А ну-ка, еще разок!

На коленях у Гарри Гонда уже примостилась одна из служанок. Другую у него переманил Патрик. Глядя, как Лейден наливает вино Алану, она хихикнула:

– Какой красивый мальчик! Ручки, как у девушки. По ним одним видать благородную кровь.

Анна метнула в ее сторону свирепый взгляд. Сейчас она ненавидела всех женщин, сколько бы их ни было на свете.

Неожиданно вмешался Бен:

– Хватит ему, Патрик.

– А я хочу! – упрямо сказала Анна, хватая кружку. В отчаянии она была готова на любую выходку.

– Нет! – остановил ее руку Бен. И уже тише добавил: – Не стоит, мисс… или, простите, леди.

Анна, замерев, неотрывно смотрела на него. Спорить было бессмысленно, она это сразу почувствовала. Видно, этот коротко стриженный солдат оказался самым внимательным наблюдателем. Но ведь он молчит и, видимо, никому еще не успел обмолвиться о том, что узнал. Даже его сын Оливер ведет себя, как и прежде. Что ж, может, и хорошо, что именно Бен раскрыл ее тайну. Судя по его доброжелательному взгляду, она может на него положиться.

– Как вы догадались? – вполголоса спросила девушка.

– Не сразу. Вы хорошо держитесь, да и штаны носите так, словно вас никогда не хлестала по щиколоткам юбка.

– А все же, как вы узнали?

Бен положил на стол свои крупные сильные руки.

– В харчевне этих проклятых людоедов. Случайно. Помните, вы тогда, не притронувшись к ужину, повалились на солому? Я попытался растормошить вас и услышал в ответ: «Ох, оставьте меня! Я хочу спать. Я безумно устала». Естественно, я стал приглядываться к вам, и вскоре мне стало ясно, что вы – женщина, притом дама благородных кровей. Как сказала девка, что сидит подле Патрика, у вас слишком маленькие, нежные руки. Пореже снимайте перчатки. В остальном можете положиться на меня. Я не знаю, кто вы, могу лишь догадываться, но, клянусь Богоматерью, немногие люди вызывали у меня такое уважение, как вы, мисс. А после стычки у креста, когда вы так блестяще уложили трех вояк, я даже засомневался в истинности своей догадки.

Анна слушала его, словно сквозь туман. Выпитое вино кружило ей голову. Внезапно, повернувшись в сторону, где сидел Майсгрейв, она с силой стукнула кулаком по столу. Бродяжка уже сидела на коленях у рыцаря, длинные смоляные волосы танцовщицы смешались с кудрями Филипа, а его рука нежно поглаживала спину и смуглые плечи девушки.

– Она же шлюха, шлюха! – почти простонала Анна.

Шепелявый Джек весело взглянул на нее.

– О, да мастер Алан уже хорош! Иди-ка сюда, паренек. Здесь медвежонок. Глянь-ка, что за занятная зверюга! И лапу подает.

Вокруг царило лихорадочное веселье. По просьбе ратников актеры заиграли какую-то разудалую мелодию. Невесть откуда появились с десяток бойких румяных девиц, и вскоре прямо между столов завертелись пары. Хохот, визг и стук деревянных подошв смешались со звуками свирели и виолы. На огне адски трещала сковорода с готовым вспыхнуть салом. Почти все ратники, за исключением Бена, оставшегося подле Анны, пустились в пляс.

От толпы отделились Гарри и одна из служанок. Анна невольно услышала, как он упрашивал ее:

– Ну, не упрямься, моя ягодка, пойдем же…

Девушка слегка упиралась:

– Да нет, нет, ничего не выйдет. Хозяин послал меня в погреб. Я должна нацедить вина.

– И прекрасно, земляничка. Я спущусь с тобой. Вот возьму и помогу бедной девушке.

– Но там же темно…

– Великолепно, вишенка, нечего больше и желать.

Анна пребывала в трансе. Она видела, как Майсгрейв поднялся и, увлекая за собой плясунью, направился куда-то наверх по лестнице. Анна вдруг выругалась по-солдатски, а затем, плеснув вина в огромную кружку, стала пить, пока не осушила ее до дна. Ей хотелось уйти, забыться, утопить в вине жгучую обиду и боль, камнем давившие ей на сердце. И вино – слава ему! – подействовало: вскоре в ушах зазвенели колокольчики, ей стало бездумно весело и все безразлично.

Потом Анна распевала песни, обняв одной рукой Малого Тома, а другой – Фрэнка Гонда. Она хохотала как сумасшедшая, весело отплясывала с какими-то девицами, даже полезла было драться с Шепелявым Джеком. А поскольку Джек тоже был изрядно навеселе, то и он начал засучивать рукава.

Ей помешал Бен. Отправив Оливера успокоить Джека, он подхватил Анну на руки и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, отнес девушку в отведенную им для ночлега комнату. Там она вдруг расплакалась, как дитя, и стала бранить Майсгрейва. Но, едва только голова Анны коснулась подушки, она немедленно провалилась в глубокий сон без сновидений.

Именно в это время, когда первые звезды зажглись на небе, а на улицах стал стихать шум, мимо гостиницы пронесся, бряцая железом, довольно большой отряд всадников. Впереди на покрытом клетчатой попоной коне скакал рыцарь в полном боевом снаряжении. Забрало его шлема было поднято, не оставляя сомнений, что это был Джон Дайтон.

Пошли уже третьи сутки, как он по приказу герцога Глостера отправился ловить Филипа Майсгрейва, чтобы отнять у него письмо короля. Однако этот рыцарь оказался крепким орешком и, несмотря на то что Глостер отдал Дайтону своих лучших людей, все же сумел не только отбиться, но и изрядно потрепать преследователей. Сэр Джон был ранен, отряд понес потери, а сам Майсгрейв исчез как призрак.

Узнав об этом, герцог пришел в неописуемую ярость, и поэтому Дайтон, едва промыв и перевязав рану, снова вскочил на коня и бросился на поиски. Чтобы напасть на след, понадобилось больше суток, и только сегодня до них дошел слух, что Майсгрейва со спутниками видели в Ноттингемшире и сам шериф Ноттингемский назначил за его поимку награду.

– Что ж, – усмехнулся сэр Джон, – мы сейчас скорее в Линкольне, чем в Ноттингеме. Придется заночевать здесь, но пусть у меня отрастет брюхо, как у папы римского, если мы завтра не свидимся с этим Бурым Орлом.

Усталые кони замедлили шаг. Темнело. Когда они проезжали по узкой улочке мимо какого-то постоялого двора, дверь распахнулась и полоса света пересекла мостовую. Оттуда доносился дружный рев множества голосов:

– Которая булькает – буль, буль, буль!..

Сэр Джон лишь поморщился. Он устал, саднила рана в плече. Сейчас он мечтал лишь об одном: поскорей бы добраться до ночлега, сменить повязку – и спать, спать…

13. Пожар

Анна не поняла, что ее разбудило. Грохот, толчок, все завертелось…

Она сидела на полу и мотала головой, не понимая, что происходит. Частые удары колокола, какие-то крики…

Ей понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, что она скатилась с перевернутой лежанки. В комнате, кроме нее, никого не было.

Набат не умолкал… Кажется, она начала понимать… Взглянув на окно, она увидела колышущиеся розовые блики на переплете рам. Так и есть – где-то горит!

Ползая по полу, Анна разыскала сапоги, которые заботливо стащил с нее Бен, и, с усилием натянув их, пошатываясь, направилась к выходу.

В зале для гостей было пусто, в очаге чадили угли. Дверь была отворена настежь, во дворе собралась толпа постояльцев. Оглушительно гудел набат, а мимо двора с ведрами и бадьями в одном направлении бежали люди. Над островерхими крышами домов небо багровело заревом.

Хозяин гостиницы, выскочивший в одном белье, поверх которого была накинута безрукавка из овчины, втолковывал:

– Горит в восточной части города. Там дома сплошь деревянные. Может добраться и до жилища епископа, но, думаю, дальше не пойдет. Даст Бог и Пресвятая Дева, все обойдется.

Анна сразу увидела Майсгрейва. Он стоял в рубахе с распущенной шнуровкой, так что была отчетливо видна его шея и мускулистая грудь. За его широким поясом девушка заметила небольшой кожаный футляр цилиндрической формы. К рыцарю жалась, кутаясь в старый плащ, уличная плясунья.

Откуда-то возник Бен, протягивая Анне кружку ледяного сидра.

– Вот, выпейте. Сразу полегчает.

И, глядя, как она пьет, с улыбкой добавил:

– Вы, наверно, ушиблись? Большой Том, когда выбегал, опрокинул сапожищем вашу лежанку.

В это время раздался голос Майсгрейва:

– Не годится сидеть сложа руки в такую минуту. Надо помочь.

И он быстро зашагал в сторону пожара. И хотя он обращался только к своим людям, почти все постояльцы потянулись следом. Передав кружку Бену, Анна бросилась за ним, успев краем глаза заметить, что плясунья вместе с хозяином постоялого двора осталась стоять на месте.

Все спешили куда-то вниз по мощеному спуску. Неожиданно свернув в какой-то переулок, они оказались перед высоким, объятым пламенем домом, за которым пылали другие дома и было светло как днем. В лицо пахнуло нестерпимым жаром. Куда-то бежали, толкаясь, люди, кто-то рыдал, грозно гудело пламя, среди толпы с громким ржанием шарахались неоседланные кони.

Анна вдруг потеряла своих. Кто-то грубо оттеснил ее, мимо пронесли носилки с обгоревшим человеком, который слабо стонал. До Анны долетел тошнотворный запах горелого мяса. Пробежали люди с мешками песка, который они высыпали прямо в огонь. Из соседнего дома с криком и плачем обитатели выносили какие-то пожитки, так как его кровля уже занялась. Анна кинулась помогать им. Потом она стояла в цепочке людей, что выстроились от самой реки, передавая ведра с водой. Она видела, что на крыше дома появились какие-то смельчаки и пытаются сбить пламя. Среди них она узнала Гарри Гонда.

– Гарри! – закричала девушка. – Гарри, спусти веревку! Гарри!

Он не сразу ее услышал, но сейчас же понял, что она задумала. Скинув куртку, он хлестал ею по расползающемуся огню. Когда же он наконец сбросил веревку, Анна стала привязывать к ней ведра, ибо так было гораздо быстрее, чем бегать и толкаться на лестнице.

Заунывно гудел набат, выло пламя. Откуда-то с криком упал человек, на котором вспыхнула одежда, и стал кататься по земле. Высыпавшие из соседнего монастыря братья-доминиканцы трудились не покладая рук. В самых разных местах мелькали их светлые одеяния, виднелись в толпе и покрывала монахинь.

Анна увидела, как высокая изможденная монахиня тащила под уздцы пару коней, запряженных в телегу, на которой громоздились наполненные водой бочки. Большой Том и Малый Том, как всегда неразлучные, толкали телегу, помогая коням втащить ее на крутой склон. Среди толпы тут и там показывался сам епископ Линкольнский. Он был простоволос, в домашней сутане, наперсный крест его сбился на спину.

Анна как одержимая носилась в дыму и копоти: таскала чьи-то вещи, каких-то людей отводила в безопасное место, помогала толкать подводы с бочками. Дом, на крыше которого был Гарри, удалось отстоять от огня. Но неожиданно вспыхнул другой, расположенный напротив. Сначала этого никто не заметил, но уже через минуту его тростниковая крыша пылала и огненные клочья сыпались на головы столпившихся внизу людей.

Порой Анне казалось, что от жара у нее лопается кожа. Одежда ее была прожжена сразу в нескольких местах, а от дыма першило в горле. Раз-другой она видела, как среди шума и сутолоки возникал Майсгрейв – то с мешком песка на плече, то, весь мокрый, опрокидывая в огонь целыми бочками воду. Однажды он оказался совсем близко, ведя под уздцы испуганно бьющуюся лошадь, запряженную в повозку, на которой сидели, сбившись в кучу, плачущие дети. Две монахини поспешали рядом, успокаивая их. Анна бросилась было за ними, но в этот миг откуда-то выскочила с отчаянным визгом свинья и кинулась прямо ей под ноги. Анна кубарем перелетела через нее, шлепнулась на землю, ушиблась и перекатилась на спину.

Ее обдало жаром. Рядом полыхал купеческий дом в два этажа – и в тот же миг она увидела, как огромная, объятая пламенем балка медленно, будто во сне, падала прямо на нее. Анна закричала что было сил и вытянула руки. Спасло девушку лишь то, что в последнюю секунду балка зацепилась за стропила и, перевернувшись, отскочила в сторону, обрушившись на землю в каких-то пяти футах от Анны. Ее обдало снопом искр. Послышались испуганные крики, и кто-то, с силой рванув за ворот, отбросил ее прочь. Она оглянулась, не в силах еще поверить, что спасена. К ней склонился Майсгрейв.

– Ты в рубашке родился, парень, – улыбаясь, сказал он. – Клянусь гербом моих предков, еще секунду назад я считал тебя мертвецом.

На Анне дымилась одежда. Девушка вся дрожала. Она хотела что-то ответить, но вдруг, глядя на то место, где только что лежала, засмеялась беззвучным смехом. А через минуту она уже рыдала, размазывая слезы и сажу по лицу. Кто-то протянул Майсгрейву кружку с водой, и он стал поить Алана, что-то ласково приговаривая. Наконец парнишка успокоился и затих, изредка жалобно всхлипывая. В это время Филип сквозь дым увидел коренастую фигуру Бена.

– Сюда! – прокричал Майсгрейв, взмахнув рукой, и, когда тот приблизился, передал ему Алана. – Поручаю тебе мальчишку. В конце концов, я дал слово епископу Йоркскому, что довезу его до Франции, а этот пострел того и гляди сиганет в огонь.

Сам же Майсгрейв двинулся дальше, ибо не мог оставаться без дела. Ревело пламя, жгучие вихри искр взмывали в небо, когда рушились перекрытия или оседали крыши. Филипу казалось, что он въявь видит преисподнюю. Воздух пропитался гарью, дым выедал глаза, порой порывы горячего ветра доносили жуткий смрад горелой человечины. Навстречу Филипу, отчаянно визжа, бежала монахиня – подол ее одеяния горел. Какой-то человек остановил ее и, сорвав с себя куртку, принялся тушить огонь. Филип приблизился. Монахиня тихо плакала, еще не веря, что спаслась. Тот, кто первым пришел несчастной на помощь, обернулся. На его перепачканное сажей лицо свешивались светлые волосы.

– Оливер?

– Сэр Филип! – юноша вцепился в его руку. – Где отец? Вы не видели отца?

– Успокойся. Он повел Алана к реке. Мальчишку едва не придавило горящей балкой. А Бен в порядке.

– Слава Господу! У меня на глазах только что сгорел один из фигляров. Вспыхнули одежда и волосы… Иисусе, у меня до сих пор крик в ушах стоит.

Мимо прошел высокий сутулый человек с сильными длинными руками. Его кожаная куртка была прожжена во многих местах, стриженная квадратом борода опалена.

Когда начался пожар, сэр Джон, как и остальные, поспешил на улицу. Не жалея сил, он сражался с огнем и несколько раз оказывался буквально рядом с Майсгрейвом, но среди всеобщей сумятицы не узнал его. И сейчас он прошел почти вплотную, даже не посмотрев в сторону рыцаря. Мимо пронеслась лошадь, волоча за собой обломанное дышло. Свернув за угол, Дайтон увидел зацепившуюся за выступ каменного дома повозку с бочками, полными воды. Рядом никого не было – видимо, возница побежал звать подмогу.

– Однако… – буркнул Джон Дайтон и, подойдя к повозке, попытался взвалить на спину одну из бочек.

В другое время это ему, несомненно, удалось бы – силы он был немалой, но сейчас его мучила рана в плече. Скрипя зубами, он рванул бочку, но острая боль заставила его отказаться от своего намерения.

– Я помогу вам, сэр! – услышал он голос за спиной. Джон Дайтон обернулся и замер. Перед ним стоял Бурый Орел.

Сэр Джон не поверил своим глазам. Человек, за которым он вот уже третий день безуспешно гонялся со своим отрядом, сам шел к нему в руки. Дайтон на минуту оторопел.

Майсгрейв же, подойдя к телеге, взвалил на плечи бочку и, сгибаясь под ее тяжестью, пронес мимо онемевшего рыцаря. Дайтона даже в жар бросило: за поясом Майсгрейва находился футляр, который ранее он видел в руках своего господина и который ему приказано добыть любой ценой. Он невольно потянулся за мечом и от отчаяния заскрипел зубами. И перевязь, и меч он оставил у епископа. Майсгрейв был совсем рядом, а он ничего не мог поделать, разве что броситься на него с голыми руками. Но в это время появился бегавший за подмогой возница с несколькими помощниками, и они, приняв у Майсгрейва бочку, покатили ее к ближнему пожарищу.

К радости Дайтона, трое из явившихся с возницей были люди из его отряда. У всех имелись мечи, а на одном был даже шлем. Сэр Джон бросился к ним и, отозвав в сторону, указал на Майсгрейва.

Тот, ничего не подозревая, вернулся к телеге и взвалил на плечи следующую бочку. Внезапно инстинкт опытного бойца подсказал ему, что рядом опасность. Майсгрейв поднял голову. Преградив путь, перед ним стояли трое воинов с обнаженными мечами. Рыцарь был безоружен, вокруг никого не было. Хотя нет! В стороне, у каменной тумбы – он видел краем глаза – стоял человек, наблюдая за происходящим. Филип успел мельком подумать, что это тот, кому он решил помочь, но уже в следующий миг он метнул в надвигавшихся на него воинов бочку. Один из них отчаянно закричал и повалился на землю. Придавив его, бочка лопнула, влага моментально впиталась в землю. Бедняга издал глухой стон и затих, а двое оставшихся воинов от неожиданности попятились – и этого оказалось достаточно, чтобы Филип, выхватив из разжавшихся пальцев поверженного противника меч, изготовился к обороне.

В переулке стоял полумрак, освещаемый лишь отблесками пожара. Филип, напружинив мышцы, внимательно следил за всеми движениями нападавших. Удары посыпались одновременно. Отбив один, Филип отпрянул и тут же начал атаковать. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять, что его противники – прекрасно обученные воины. К тому же они были в кольчугах, а он в одной нательной рубахе, и вскоре его левая рука окрасилась кровью. Сквозь гул набата и шум пожарища звенели удары мечей, сталь сшибалась со сталью, высекая снопы белых искр. Противники вновь и вновь бросались на него, и он отступал, маневрировал, мгновенно разворачивался, искусно прикрываясь мечом. С огромной силой отбив удар, Филип внезапно сделал обманное движение и молниеносным взмахом меча отрубил голову нападавшему. Тело противника рухнуло, судорожно забилось, из артерий перерубленного горла фонтаном хлестнула кровь.

Товарищ убитого ошарашенно отступил. На его лице отразилась растерянность, и он невольно, словно ища поддержки, взглянул туда, где стоял Дайтон. Тот шагнул вперед. Филип различил на фоне пожара могучую фигуру воина. Лица его он не видел, так как, пока шла схватка, Дайтон успел снять с поверженного воина шлем и нахлобучить его на себя. Филип видел лишь сверкающие сквозь прорези забрала глаза да светлую бороду в подпалинах.

Дайтон присел, не опуская лица, и потянул к себе меч обезглавленного воина. Это прибавило мужества другому ратнику, и схватка возобновилась.

Новый противник заставил Филипа рассвирепеть, и он, точно распалившийся зверь, первым бросился на воинов. Вновь скрестились мечи. Филип несколько потеснил нападавших, и теперь они сражались, охваченные огненным дыханием горящих домов. Сталь мечей ловила и отражала отблески пожара. Появились зрители. На схватку смотрели молча. Даже тогда, когда один из воинов, сраженный рукой Майсгрейва, медленно осел на землю.

Теперь Филип бился только с человеком в шлеме. Он оказался опытным и необычайно сильным противником. Парировав выпад Майсгрейва, он нанес коварный удар – сверху вниз и немного наискось. Однако удар пришелся прямо по лезвию меча, которым искусно защитил себя Филип.

«Именно так он мог рассечь меня от ключицы до подреберья, – мелькнула у рыцаря мысль. – Какой выпад! – И тут перед глазами у него на мгновение встали разрубленные таким же ударом тела Угрюмого Уили и Молчаливого Эдмунда. – Силы небесные! Неужели это тот человек, что следует за нами? Кто же это такой?»

Но не успел Майсгрейв ринуться в атаку, как столпившиеся вокруг зрители невольно закричали. Оба воина замерли и в следующий миг бросились в разные стороны. Огромный, целиком объятый пламенем дом с гулом осел и наконец рухнул на тот пятачок, где они только что сражались. Гигантский столб искр и пылающих головней вихрем ушел к небу. Люди шарахнулись – их обдало нестерпимым жаром. Филип стоял, заслонясь ладонью от огня и пытаясь разобрать, что же там, за стеной огня. Успел ли уйти его противник или же его погребла огненная лавина?

Он отдышался и только теперь обнаружил, что небо над городом посветлело. Наступало утро. В этой части города пожар был остановлен и почти потушен. Меж дымящихся руин сновали какие-то фигуры, вороша угли, в надежде отыскать что-нибудь стоящее. В конце длинной улицы, куда пожар не докатился, у фасада каменного здания городской больницы для бедных монахини укладывали зашитые в саваны трупы тех, кого не пощадила эта ночь. Майсгрейв, все еще сжимая рукоять меча, отер потный лоб и, переступая через дымящиеся бревна, отправился разыскивать своих людей.

В это время в южной части Линкольна все еще бушевало пламя. Анна Невиль, Бен и Оливер, стоя в длинной цепочке людей, передавали друг другу ведра с водой. Анна окончательно успокоилась. Бен заставил ее потрудиться, и верно – усталость сняла возбуждение.

Однако раздавшиеся позади душераздирающие вопли заставили их оглянуться. Большой дом в три этажа был объят пламенем. Но наверху, под самой крышей, в распахнутом окне виднелась едва различимая фигурка ребенка лет трех-четырех. Малыш кашлял от дыма и отчаянно вопил, потрясая от ужаса крохотными ручонками. Его мать внизу удерживали несколько человек. Волосы женщины разметались, она рвалась из их рук и отчаянно голосила:

– Пустите меня! Пустите! Джонни, мальчик! Горе мне!

Анна в ужасе замерла.

– О, Матерь Божья!

Девушка бросилась к несчастной женщине, заметалась, не зная, что предпринять. Малыш, задыхаясь, бился в оконце. Пламя гудело. Почти весь первый и второй этажи были объяты пламенем. Войти в дом казалось немыслимым. Анна опустилась на колени и принялась горячо молиться.

Какой-то человек прошел мимо нее и приблизился к рыдающей матери. Это был Бен.

– Эх ты, наседка! – грубо сказал он. – Тряпье вынесла, а дитя бросила. Бог тебя покарал!

Женщина, заламывая руки, стонала. Бен оттолкнул ее и, подняв с земли войлочную попону, накинул на себя. Затем повернулся к сыну, стоявшему рядом с ведром воды:

– Облей меня, Оливер!

– Что вы задумали, отец?

– Облей меня целиком!

Юноша повиновался. В тот же миг Бен, перекрестившись, кинулся в огонь. Рухнула какая-то балка, закрывая проход за ним. Оливер метнулся было за отцом, но жар пламени остановил его. Юноша кружил перед домом, словно желая найти лазейку. В конце концов кто-то схватил его за локти и оттащил от огня. Это был Фрэнк Гонд.

Пламя в доме выло и стонало, как зверь, у которого хотят отнять добычу. Столпившиеся внизу люди напряженно ожидали развития событий. Многие шептали молитвы. Мать ребенка, всем телом подавшись вперед, с надеждой и страхом глядела на окно, в котором еще виднелась фигурка малыша. Вдруг рядом с ним показалась закутанная в попону фигура Бена. Схватив дитя, он скрылся с ним в пламени. Все это произошло в одно мгновение.

Люди внизу замерли – и слитный вопль ужаса вырвался из множества глоток. Обгоревшие стропила не выдержали тяжести крыши. Раздался оглушительный треск, и дом медленно осел. Передняя стена рассыпалась, на секунду мелькнула фигура человека, прижимающего к себе ребенка… В тот же миг дом рухнул, пламя взметнулось вверх и осело.

Столпившиеся внизу люди попятились, на лицах их застыл неподдельный ужас. Женщина, потерявшая дитя, замерла, молча глядя на груду углей, а затем упала без чувств.

Оливер словно лишился рассудка.

– Отец! Отец! – с этим криком он вырвался из рук Фрэнка и побежал к дышащим адским жаром руинам.

– Стой, безумец! – кричали ему вслед.

Анна, оказавшаяся на его пути, мгновенно поняла, что необходимо остановить Оливера во что бы то ни стало. Ничего не оставалось, как броситься ему под ноги. Юноша упал наземь и покатился кубарем, следом набежали какие-то люди, навалились на него и удержали. Но Оливер все рвался и кричал. Потом неожиданно затих, глядя на огонь. Его отпустили. Он сделал шаг к пожарищу, а затем, словно окончательно обессилев, опустился на колени. Его голова повисла, дрожащие пальцы перебирали золу.