Кайтусь-чародей Корчак Януш

Глава 16

Возвращение домой. Кайтусь узнал врага. Железнодорожная катастрофа. Исповедь и смерть сыщика

Мысль! Сильная, ясная, юная, пылкая.

Мысль! Своя, щедрая, буйная, дерзкая.

Мысль чародейская!.. Мысль слабая, сонная и боязливая…

Мысль ленивая, бессильная, беззащитная…

Кайтусь видит и слышит, глаза у него открыты, но мысль дремлет. Ему всё безразлично.

Он не радуется, не печалится.

Ему всё безразлично.

Огромный зал со стеклянной крышей, разделённой на множество помещений, — это игральная комната.

В одном помещении крепость и солдаты. Пушечки, машинки, игрушечный электрический поезд. Пехота, кавалерия, танки. Два дня провёл тут Кайтусь.

В другом — домик гномов. Но Кайтусь не собирается играть в куклы.

Третье — остров Робинзона. Тут настоящие говорящие попугаи и смешные обезьянки. Деревья, которые можно переставлять с места на место, словно новогодние ёлки. Есть всё, что нужно, чтобы построить вигвам. Есть шкуры разных зверей.

Два дня Кайтусь с удовольствием играл тут.

В четвёртом помещении самый настоящий пруд. Игрушечные лодки — моторные, парусные, рыбачьи, пароходы. В пруду можно ловить рыбу — на удочку и сетью.

Ну и что? Включил Кайтусь фонтан, поймал рыбку и бросил её обратно в воду. Кинул лебедю пряник. Больше тут делать было нечего.

В мастерской Кайтусь работал целых четыре дня, но больше переломал, чем сделал. Всё готовое, всё уже пригнано друг к другу. Он даже ни разу руку себе не поранил молотком.

В библиотеке столько книг, что даже не знаешь, какую взять почитать, и все они потому кажутся неинтересными.

Неинтересными были и ребята, которых миллионер приглашал, чтобы они играли с Кайтусем.

Мальчики притворяются смельчаками, но предпочитают играть куклами, а не в войну, о казаках-разбойниках даже слушать не хотят — такие напуганные.

— Что тебе ещё купить? Кого пригласить? — спрашивает миллионер.

— Никого не надо. Тут всего вдоволь. Нe покупай, не приноси, не хочу, хватит.

Кайтусь чувствует себя, словно птица, попавшая в силки, словно ласточка перед отлётом в дальние края.

Он решил возвратиться в Варшаву.

Там уже, наверно, забыли про него и больше не разыскивают. Остров на Висле затопили и думают небось, что и волшебник убит.

— Почему ты не играешь на скрипке?

— Зачем?

— Почему не читаешь?

— От чтения портятся глаза.

— Почему не играешь с игрушками?

— Не хочется. Завтра.

Вернётся Кайтусь в Варшаву, прогонит двойника, занявшего его место.

А если он утратил чародейскую силу, то поедет, как все. Хотя ему уже удаётся разное мелкое волшебство. Просто что-то у него разладилось.

Либо нужно отдохнуть, либо начинать с самого начала.

«Хочу, чтобы под подушкой была шоколадка».

Иной раз она есть, иной раз нету.

«Хочу, чтобы в кармане лежал золотой».

Есть! Обрадовался Кайтусь, даже поцеловал монету.

«Хочу, чтобы у прохожего выпал из рук портфель… Чтобы эта женщина чихнула… Чтобы собака залаяла на девочку…»

То получается, то нет — как в самом начале.

Нужно ещё подождать…

И вот Кайтусь дождался.

Миллионер уехал, потому что на одной из его шахт шахтёры грозят объявить забастовку.

Кайтусю удалось выйти из парка. Он быстро вмешался и толпу прохожих. Сел в трамвай. А когда убедился, что никто его не преследует, изменил лицо, одежду и отправился в порт.

На большом белом щите написано, в какой день и час открывают пароходы. Кайтусь читает. Какой-то человек спрашивает его:

— Эй, малый! Чего ищешь?

— Работу ищу.

— Давай доллар, отведу, куда нужно.

Кайтусь дал ему пять долларов, сдачи не получил.

— А ну, все за мной!

Глядит Кайтусь, а около этого человека ещё с десяток мальчишек. Привёл он их к обшарпанному бараку, агентство по найму.

— Ждите здесь, оборванцы!

Стали их по очереди вызывать.

— What is your name? Wie alt bist du? O demenres tu?{10} — спрашивает человек с трубкой.

Кайтусь отвечает по-английски, по-немецки, по-французски. Врёт на всех языках. Но никто не проверяет, просто записывают ответы в толстую книгу.

— Покажи руки. Покажи зубы. Ну, ну. Прочитай вот это и это.

На грязном, засаленном листке всего три слова: «Не воровать. Слушаться».

— Понял?

— Да.

Молодой шепнул что-то на ухо господину с трубкой. Тот взял в левую руку палку и, стуча Кайтусю по лбу указательным пальцем, грозным голосом произнёс на четырёх языках:

— Be obedient! Gehorsam sein! Sois obeissant! Sii ubbidiente!{11} Ясно?

— Ясно.

— Поставь подпись. Только не спутай. Пиши имя и фамилию, что стоят в твоей фальшивой метрике.

— Она вовсе не фальшивая.

— Молчать! Ишь гусь какой!

Так Кайтусь попал на пароход.

На тот же, на котором приплыл в Америку, но только теперь он был уже не кинозвездой, путешествующей в сопровождении секретаря, врача и учителя, и не пассажиром первого класса.

Мальчики-бои из судовой прислуги приняли его недружелюбно.

— Вещи какие-нибудь у тебя есть?

— Нет, не успел захватить.

— Сколько дал взятки?

— Нисколько не давал, — отвечал Кайтусь.

— Ври больше. А то бы без тебя тут не обошлись… Четыре языка знает, а башмаки есть просят… Ручки, как у барышни, а в голове небось вшей полно…

Кубрик тесный, тёмный. Кайтусь присел на сундучок, стульев-то нет.

— Ты чего это расселся на моём сундучке? Стой и дожидайся, пока не найдём тебе места. Где он будет спать? У нас в кубрике и без него душно, так что берите его к себе.

— У нас и так пятеро!

— Ты мне ещё поспорь!

— Раз его приняли на место Майкла, пусть он и спит на его койке. А то больно ты хитрый.

— Заткнись! Всего два месяца служит, а уже своё мнение высказывает. Вот поплавай год, как я, тогда и будешь говорить. Здесь распоряжаюсь я.

— Подумаешь, год плавает! Тоже мне, морской волк. У меня отец двадцать лет в матросах. У него две медали за спасение утопающих.

Спорщики чуть было не сцепились, но тут вошёл «рыжий», старший стюард из буфетной. Он был старшим над боями.

Он тоже плохо принял Кайтуся. Во-первых, потому, что был с похмелья перед отплытием, а во-вторых, был раздражён: как это без него приняли нового боя.

— Где этот новенький? Стой прямо, болван! Ишь красавчик! Небось сразу сляжешь от морской болезни.

— Точно, и ещё весь кубрик перепачкает. Пусть в коридорчике спит.

— Молчать! Спать будет там, где я скажу. Покажи зубы — чистые? Теперь руки. Так… Встань в дверях. Ноги вместе. Поклонись.

Кайтусь поклонился.

— Ещё раз. Кто тебя так учил? Ты что, ровне кланяешься? Ниже голову, морду не поднимай. Ещё ниже!

Ухватил «рыжий» Кайтуся за плечо, давит вниз, трясёт, толкает.

— Подай стакан воды. Живей шевелись! Не так! Не с той стороны! Улыбайся, скотина! Плохо. Снова. Спички есть? Возьми коробок в карман.

«Рыжий» уселся, сунул в рот папиросу, крикнул:

— Бой, огня!

Кайтусь стоит.

— Не понял, дурак? Огня! Подай мне спичку.

А у Кайтуся руки трясутся. Мальчишки в хохот. Спички посыпались на землю. Кайтусь их собирает, а из глаз капают слезы.

— Ладно, хватит, уродина. Не смей мне показываться на глаза, пока тебя не выдрессируют.

Начали Кайтуся дрессировать. Одели в зелёную курточку с золотыми пуговицами. Пошла служба.

Проверяют — не строптив ли Кайтусь, старательный ли, ни слишком ли длинный у него язык, не станет ли ябедничать.

— Эй, ты, заменишь меня в кухне, у меня голова болит! Эй, ты, пойдёшь вместо меня в читальню, а я в клуб.

— Хорошо.

Дело в том, что в клубе играют в карты; там и интересней, и чаевые богаче, можно монетку на полу найти и даже, подавая что-нибудь, незаметно пальцем сбросить со стола денежную бумажку.

Но говорить, что тебя попросили о замене, нельзя.

— Ты почему оказался в читальне?

— Перепутал. Не расслышал, куда нужно идти.

— В наказание — ночное дежурство в туалете.

А в общем, Кайтусь показал себя хорошим товарищем. Правда, странный он какой-то: вечно грустный, на всё соглашается. Не знают бои, какой раньше был Кайтусь весёлый, даже слишком весёлый.

А как они мигом чуют, что Кайтусь получил чаевые? Сразу кто-нибудь подойдёт и предложит:

— Сыграем в картишки?

— Давай.

Кайтусю известно, что карты краплёные. Проиграет он быстренько полученный доллар и идёт спать в коридорчик. Притом знает, что трижды его ударят дверью, когда ночные дежурные будут возвращаться к себе в кубрики.

А, да всё равно — ненадолго это.

Пусть только пароход причалит к порту.

Как-то, отдежурив, вышел Кайтусь на палубу, смотрит на море и думает: «Бедный Майкл. Лежит сейчас в больнице, а может, умер. Он уже тогда был болен».

Кайтусь ведь поступил на место Майкла. Он хорошо помнит бледного мльчика с печальной улыбкой. И отлично знает нынешних своих сотоварищей, с которыми доктор тогда не позволял ему играть. Сходя с парохода, Кайтусь — «король пловцов», чудо боксёр, будущая кинозвезда — дал каждому из них, когда они стояли, склонясь в низком поклоне, по десять долларов.

Однажды Майкл дежурил в бассейне. Он как раз подавал Кайтусю полотенце и вдруг зашёлся в кашле. Побагровел — видно было, как он пытается сдержаться, не раскашляться. Преподаватель гимнастики мгновенно вырвал у него из рук полотенце, и после этого Кайтусь видел Майкла всего один раз — когда тот протянул руку за чаевыми и тихо прошептал:

— Спасибо.

Смотрит Кайтусь на море и думает: «То ли эти ребята добрые, то ли злые, а может, вовсе не злые, а просто испорченные?»

Сегодня он был свидетелем спора между ними. Один грозился:

— Дождёшься у меня, ворюга. Если не отдашь двадцать центов, я расскажу «рыжему», откуда у тебя этот карандаш. Думаешь, я не видел? Я и в темноте отлично вижу. В кинозале тот киношный сопляк что-то написал и положил карандаш на стол. А ты, подавая лимонад, свистнул его.

— Расскажи, а я расскажу, как ты стырил в буфете бутылку вина. Карандаш-то я отдал «рыжему», а вино ты сам вылакал.

Только теперь Кайтусь понял, почему он тогда не нашёл серебряный автоматический карандашик. И странно ему, как это можно украсть и при этом мило улыбаться, кланяться человеку в пояс, а потом называть его сопляком.

И так всюду и всегда. Почему существуют бедные и богатые? Почему они друг друга ненавидят?

Ведь солнце же для всех светит одинаково.

Смотрит Кайтусь на море, на небо, на заходящее солнце. Слушает, как напевает пассажир первого класса, итальянский дипломат, с которым «рыжий» велел быть особенно услужливым.

— Отвечай ему только по-итальянски. И сам на этом заработаешь, и пароходу рекламу сделаешь.

Но итальянец лишь издали с интересом поглядывал на Кайтуся, но заговорить ни разу не заговорил.

Зато другой пассажир частенько окликает Кайтуся, улыбается ему.

Бои называют его «нищий», потому что одет он всегда неряшливо, или «слепой» — он иногда носит синие очки.

Вот и сейчас он в этих очках.

— Что, малыш, не спишь?

— Не сплю, сэр.

— Морем любуешься?

— Да, сэр.

— И размышляешь?

— Размышляю, сэр.

— Тяжело, наверно, тебе. Грустишь, да? Выпей капельку.

Кайтусь протягивает руку и вдруг чует запах того же самого вина, что на кладбище и в цирке.

— Пей, пей, крепче спать будешь

Но Кайтусь внезапно выбил из рук пассажира стопку и крикнул:

— Сгинь, призрак проклятый!

«Нищий» схватился за поручни, издал протяжный стон, похожий на вой, и — сгинул, словно его и не было.

Оглянулся Кайтусь, но на палубе никого. Только вдалеке стоит спиной итальянец и напевает. Значит, не видел ничего.

Кайтусь спустился в кубрик.

— Можешь спать с нами. Теперь мы видим: ты добрый товарищ. А в коридорчике неудобно, все тебя будят.

— Спасибо.

В кубрике Кайтуся не будят, но он всё равно не спит.

Теперь он знает своего врага. Тот опять хотел его напоить, потом утопить, а может быть, опять толкнуть на какие-нибудь глупые выходки. Нет, Кайтусь на это не пойдёт. Не для того он стал чародеем. На такие штучки способен любой шалопай младшеклассник — и даже без вина из серебряной стопки. А вдруг враг станет мстить? Ну и пусть. Кайтусь теперь убедился, что он сильней врага. А что делать завтра, когда обнаружится, что «нищего» нету на пароходе? Признаться, что он последним видел его и даже разговаривал?

Однако старик в синих очках преспокойно вышел к завтраку. Как ни в чём не бывало, как будто это вовсе не он

— Почему ты хотел меня погубить? — грозно спрашивает его Кайтусь.

— Тебе показалось. Ничего не знаю, ничего не помню

— Берегись. Не становись у меня на дороге, пожалеешь, — пригрозил ему шёпотом Кайтусь.

И последний день плавания судовое радио сообщило, что новый фильм «Сын гарнизона», шедевр таинственного мальчика-кинозвезды, идёт уже во всех кинотеатрах Европы. Было передано заявление кинофирмы: «Если мальчик похищен, мы найдём его, чтобы он снялся в новом фильме. Если же его поглотило море, «Сын гарнизона» будет единственным и оттого ещё более драгоценным памятником его таланту».

— Эй, на тебе на кино, чтобы не думал плохо о нас, Мы же знаем, у тебя нет денег, ты все проиграл в карты.

Улыбнулся Кайтусь. Попрощался и ушел.

Изменил облик и одежду.

Поезд отходит через четыре часа. Как убить время? Пошёл Кайтусь в кино.

Подумал, может, приятно ему будет увидеть себя на экране. Оказалось, ни капельки. Да, его мечты о славе были наивны. Цветы вянут, овации стихают, огни гаснут. Человек возвращается домой усталый, невесёлый и ещё более одинокий. В славе хорошо только одно: что она радует и трогает людей, притягивает и восхищает, приносит людям пользу. Но это благо, которое может быть только тихим и близким, лишь для своих и для тех, с кем встречается сам человек, а не его изображение или имя.

Узнаёт Кайтусь в массовых сценах бедных актёров из жестокого города. И не себя он видит на экране, а свои воспоминания.

Хватит! Глянул Кайтусь на часы, не стал досматривать до конца. Побродил но богатым улицам, потом по бедным.

«Всюду одно и то же. Уж лучше подождать на вокзале…»

Купил газету, ищет известия из Варшавы: уже завтра он увидит её.

Поезд тронулся, и сердце забилось сильней.

Может, заехать по пути в Затишье? Ему там будут рады.

Нет, не стоит. Домой — к своим — к себе!

В купе, кроме Кайтуся, только один пассажир, какой-то господин с чёрной бородой. Места хватает, можно лечь, вытянуться после долгих ночей, проведённых в тесном коридорчике.

«Спать, спать».

Вынул Кайтусь из чемодана резиновую подушку, надул её, заткнул пробкой, чтобы воздух не вышел.

Вагон покачивается, колёса стучат на стыках. Приятная мелодия, дорожная колыбельная.

Вдруг раздался оглушительный грохот. Вагон рванулся вверх, замер, накренился, ещё раз резко дёрнулся — перевернулся. Погас свет. В темноте крики, стоны.

Кайтусь слетел с полки. «Жив. Не ранен, цел», — мелькнуло в голове.

Как вылезти? Та часть вагона, где двери, разбита, расплющена. Кайтусь лезет к окну, которое теперь оказалось на потолке.

А стоны, крики, мольбы о помощи всё громче. И в довершение всего — пожар.

Сгорел бы Кайтусь живьём, но вагон оторвался и слетел с насыпи, в стене образовался пролом.

Кайтусь уже почти вылез, как вдруг услыхал умоляющий голос:

— Антось, спаси!

Кто зовёт его на помощь? Кто узнал его?

— Спаси! Я всё тебе расскажу.

Это его попутчик, придавленный стенкой вагона. Пламя пожара освещает смертельно бледное лицо. Кайтусь с изумлением видит, что у раненого отклеилась борода. Это — итальянец с парохода.

— Помоги… Тебе просто, ты же волшебник…

Через минуту незнакомец лежал на траве вдали от горящею поезда.

— Спасибо. Теперь слушай. Я — сыщик Филипс. Ты заслужил награду. Мне всё известно. Я отправил в Варшаву телеграмму, чтобы тебя арестовали на вокзале. Я хотел договориться с тобой, но он мне помешал. Тот «слепой» на пароходе. Я всё видел в зеркальце: оно всегда при мне. Берегись его — он едет этим же поездом. Я шёл за тобой по пятам. Остров ты сам затопил, а не артиллерия. Кассир сказал, что какой-то мальчик хотел купить билет до Парижа. В дороге ты где-то задержался. Боксёрского матча я не видел, но выступление в бассейне видел, а потом за тобой в Голливуд… В шапке-невидимке ты раздавал безработным золотые монеты, а они их теряли… Одной рукой вытащил из грязи автомобиль… Потом исчез из-под носа… Концерт Грея… Тебя похитили… Ты от них убежал… Я за тобой на пароходе… Он всё вредит… Он… едет… Враг… Устроил крушение… Не я… Не сердись… Прекрасная смерть… Да, сообщи… Филипс погиб…

Кайтусь снял с его лица отклеившуюся бороду и закрыл ему глаза. Сложил на груди руки.

Глава 17

Кайтусь дважды арестован. Трижды избежал смерти. Улучшенная шапка-невидимка. Унесён вихрем

Знаменитый сыщик Филипс погиб в железнодорожной катастрофе.

— Скверно, весьма скверно. Печально, крайне печально, — сказал начальник уголовной полиции. — Мы потеряли лучшего сыщика. Никто не заменит его.

— Хорошо, просто великолепно. Радостно, чрезвычайно радостно, — говорили международные преступники, мошенники и грабители. — Никто не заменит его.

Двадцать лет Филипс упорно выслеживал и вылавливал преступников. Он брал наитруднейшие дела. Работал в одиночку. Из города в город, из гостиницы в гостиницу — поездом и самолётом, яхтой и мотоциклом. Порой целыми неделями никто понятия не имел, где он, что с ним. Давал о себе знать Филипс, только когда раскрывал всю шайку и её главаря.

Дело иногда оказывалось страшно трудным, и тогда завистливые сослуживцы толковали:

— Филипс не показывается, потому что ему стыдно. На этот раз у него не вышло.

И вдруг — хлоп! — телеграмма:

«Выслать пять метров полотна и десять метров сукна по такому-то адресу».

Это значит, что для ареста нужно пять полицейских в форме и десять агентов в штатском.

Когда преступников арестовывали. Филипс всегда стоял в сторонке, переодетый женщиной. Стоял с пистолетом, готовый в любой момент выстрелить. Однако ни разу он так и не выстрелил.

Он любил повторять полицейским: