Черная пурга Кайков Альберт
– Какой-то мужчина в аэропорту просил передать тебе.
Глаша взяла в руку измятую мокрую бумажку с текстом, написанным химическим карандашом. Слова расплылись, многие нельзя было прочитать.
– Почему она мокрая?
– Ребята толкнули меня в сугроб, и в карман попал снег.
На тетрадном листе читались только слова: «Здравствуй, Гл……я спешу. Дядя Коля уже улетает…»
Глаша побежала к печке и стала сушить письмо. Когда листок высох, он сморщился и прочитать что-то дополнительно к прочитанной части текста не удалось.
Сердце девочки учащенно стучало, мысли сменяли одна другую. Чувство радости обуяло ее. Свершилось то, о чем она мечтала многие годы. Из письма бабушки она знала, что мать вышла замуж. «Значит, это письмо от мамы!» – мгновенно мелькнула мысль. «Мама, милая мама, наконец ты нашла меня…»– тихо шептала, чтобы слышать звук слова, которое никогда не произносила.
Она не знала, как ей поступить: рассказать о письме подругам и воспитателям или умолчать. После размышлений решила, что это дело личное, и не стала никому рассказывать. Страдала, мучилась, ожидала дальнейших событий или писем, но ничего не происходило. Постепенно история с письмом забылась как сон. Учеба, дежурства, посещения музыкальных занятий вытеснили ее на дальний план.
Прошел ледоход на Енисее, затем вынесла лед Нижняя Тунгуска на просторы могучей реки. На север днем и ночью тянулись нескончаемые стаи гусей и уток. В небе над рекой разносились гортанные гусиные крики. Птицы спешили к местам своего гнездования. Глаша часто, стоя на высоком берегу Енисея, провожала их взглядом, вспоминала гусей Михайловых, гусака, который клюнул ее… Ей становилось грустно, воспоминания наводили тоску, она думала: «Гуси летят на родину. Увижу ли я когда-нибудь свою родину: село Идринское, реки Идру и Сыду, своих двоюродных братьев?..»
Наступили долгожданные теплые дни короткого северного лета. Девочки собирались пойти в лес за цветами. В это время к Глаше подошла дежурная воспитательница и сообщила:
– Тебя вызывает директор, бегом к нему.
Недоумевая, зачем она потребовалась Егору Николаевичу, Глаша открыла дверь его кабинета, вошла и, поздоровавшись, остановилась у дверей. Он сидел за столом и держал в руках какую-то бумажку. Внимательно посмотрев на девочку, спросил:
– Кем тебе приходится Букашкин?
Глаша обмерла, мгновенно вспомнила письмо бабушки о замужестве мамы и записку.
– Отчим, – тихо ответила.
Егор Николаевич протянул телеграмму:
– Прочитай.
С волнением Глаша читала текст. В телеграмме Букашкин просил директора детского дома подготовить воспитанницу Глафиру Александровну Грудзинскую к отплытию с ним первым рейсом на пароходе «Верблюсов», который прибывает в Туруханск через несколько дней.
– Я поплыву к маме! – обрадовалась Глаша.
– Не спеши радоваться раньше времени. В телеграмме не говорится, что он имеет документы на право забрать тебя из государственного учреждения.
– Какие документы? Его попросила мама забрать меня.
– В детдом должны были заблаговременно поступить документы, заверенные соответствующим образом для передачи тебя этому человеку.
– А если он их привезет?
– Вряд ли. Он плывет из Красноярска, а твоя мать, насколько я знаю, живет в Норильске.
– Что же мне делать?
– Ты находишься в государственном учреждении, я за тебя отвечаю. Будут документы – пожалуйста, я тебя отпущу.
Глаша вышла из кабинета директора подавленной и расстроенной. Судьба улыбнулась ей, ее мечты сбывались, через несколько дней она сможет встретиться с мамой, но из-за каких-то бумажек встреча может не состояться. Первоначально она хотела написать письмо, но пароход придет через три дня. Письмо не успеет дойти до Норильска. Тогда приняла твердое решение: «Убегу из детдома». Желание встретиться с матерью было настолько сильным, что она забыла все хорошее, что делали для нее воспитатели детского дома. Неведомая раньше внутренняя сила тянула ее к осуществлению своей мечты. У нее проявился твердый упрямый характер: «Хочу, и все». Для достижения своей дели была готова пожертвовать всем.
Наступил день прихода в Туруханск парохода «Верблюсов». По расписанию он приходил ночью. Глаша не находила себе места. Сердце учащенно билось, в висках стучал пульс как молотком по наковальне. Порой ее охватывал страх – боялась, чтобы не сорвался задуманный побег.
После отбоя дежурные воспитатели разошлись по домам. Глаша поднялась с кровати, заправила постель, вылезла через окно и направилась к причалу.
Стояло время белых ночей, но на улице господствовал полумрак. Моросил мелкий дождь, темные тучи висели низко над землей. На енисейском берегу ни одного человека, встречающего пароход. Стоять под дождем не хотелось, и она повернула в сторону детдома. Не успела пройти половину пути, как на реке раздался гудок. Бегом побежала к причалу. По реке проходил буксир с двумя гружеными баржами. Она повернула назад. Глаша несколько раз выходила на берег, услышав гудок проходящих судов. Зимнее пальто промокло. В ботинках появилась сырость, они стали тяжелыми от налипшей грязи. Ноги стало трудно поднимать, и она скользила по грязи как на лыжах, не поднимая ног. На причале стали появляться люди. Ее периодическое появление на причале приметил мужчина и спросил:
– Девочка, что ты делаешь на причале ночью? Почему постоянно бегаешь?
– Жду пароход «Верблюсов».
– Зачем он тебе?
– На нем плывет папа.
– Первым придет «Сталин», – сказал он, – дебаркадер еще не установили, он станет на рейде, пассажиров свезут на берег катером.
Глаша знала, что завуч Августа Ивановна летала в Красноярск и отправила на пароходе «Сталин» много груза для детского дома. Старших мальчиков предупредили, что их разбудят ночью, и они поедут на подводах за грузом. Вернувшись в комнату, она решила прилечь и немного поспать. Когда начнется шум с побудкой мальчиков, подняться и больше не ложиться спать до прихода «Верблюсова».
Под одеялом согрелась и мгновенно уснула, не слышала побудки мальчиков. Ей показалось, что она только задремала, когда почувствовала толчки в плечо и услышала голос Кольки:
– Глашка! Вставай! На берегу тебя ждут отец и брат!
Она мгновенно вскочила, как ужаленная, спросонья не могла быстро надеть мокрые ботинки. С трудом затолкала в них ноги, рукам не удавалось продеть шнурки в дырочки размокшей кожи. Тогда обмотала шнурки вокруг ног, схватила мокрое пальто и выскочила на улицу. К причалу бежала изо всех сил, не обращая внимания на лужи и встречный ветер, моросящим дождем бивший ее по лицу. Когда подбежала к берегу, пароход уже развернулся на фарватере и взял курс на север. Она бежала за ним по берегу и кричала изо всех сил. Ей казалось, что ветер останавливает ее крик, слова висят в мокром плотном воздухе. Несколько раз падала, поскользнувшись на мокрых камнях, изранив до крови руки и колени. Вскоре выбилась из сил и охрипла. Из горла вылетали тихие скрипучие звуки.
Пароход продолжал удаляться, его очертания уменьшались, и постепенно скрылся во мгле пасмурной погоды. Силы покинули Глашу, она села на камень и, закрыв лицо руками, хотела зарыдать, но голос не слушался ее.
Дождь продолжал моросить, пальто промокло насквозь, но она этого не замечала. Многое передумала и пережила в ту ночь девочка. Она до боли в груди жалела свою маму, которая с нетерпением ждет свою дочь, а она проспала пароход. Глаша думала, что мать, как и она, переживает разлуку с дочерью, и как только узнает, что дочь в Туруханске, сразу же приедет за ней. Под утро, когда темное небо начало светлеть, Глаша вернулась в детский дом.
Она до неузнаваемости изменилась, стала замкнутой и молчаливой, часто грубила подругам. Завуч детского дома Августа Ивановна, заметив перемены в воспитаннице, решила с ней поговорить, но та ей нагрубила.
– Глашенька, что с тобой произошло?
– Вот если бы у вас забрали ребенка и отдали бы в детский дом, вам бы это понравилось?
В тот момент она не хотела понимать, что ее никто не забирал. Ее оставила в детдоме мачеха. Глаша была зла на весь мир, ей хотелось кого угодно обвинить в своем неудачном побеге.
– Глашенька, успокойся, пожалуйста, – как можно ласковее произнесла Августа Ивановна. – Расскажи мне о своей беде, и мы вместе подумаем, как тебе помочь.
Воспитанница прониклась доверием к Августе Ивановне, которую и раньше уважала, и подробно рассказала о той злополучной ночи.
Выслушав девочку, Августа Ивановна предложила:
– Глашенька, может, ты некоторое время поживешь в моем доме? У меня нет детей. Через несколько месяцев решишь – остаться у нас или дождаться, когда найдется твоя мама. Вернуться в детский дом сможешь в любой момент.
– Не знаю… – неуверенно ответила девочка.
– Вечером приглашаю тебя в гости, посмотришь, как я живу.
Глашу поразила обстановка в доме. В прихожей висело большое зеркало, в котором можно видеть себя во весь рост. В гостиной стоял высокий комод с несколькими рядами ящиков, на котором лежали белоснежные кружевные салфетки. Больше всего удивили Глашу две длинные тонкие вазы, стоящие на комоде. Из гостиной две двери вели в спальни. Показывая на одну из дверей, Августа Ивановна сказала:
– Вот в этой комнате сможешь жить ты, а мы с Федором Ивановичем спим во второй спальне.
Как только Глаша услышала, что в доме живет муж Августы Ивановны, наотрез отказалась от предложения. Она боялась оказаться в семье с мужчиной.
Каждый вечер после отбоя, дождавшись ухода из общежития дежурного воспитателя, Глаша поднималась, заправляла кровать, вылезала через окно и отправлялась на берег Енисея с надеждой, что на очередном пароходе приплывет за ней мать. Стоило появиться на горизонте дымку, ее сердце замирало в ожидании парохода. С приближением к Туруханску оказывалось, что это проходит мимо самоходная баржа. Так за ночь по несколько раз возникала и гасла надежда встретиться с матерью. С наступлением утра отправлялась в общежитие. Спала в эти тревожные дни не более двух часов. Она не представляла себе, что мама может не приехать. Для нее мама была сказочной феей, которая обязательно приедет и осчастливит любящую дочь.
На период летних каникул семья Егоровых уехала в отпуск. Исполнять обязанности директора детского дома осталась Августа Ивановна. Подходит она к Глаше и спрашивает:
– Глашенька, хочешь поехать к маме?
– Конечно, хочу! Вы же знаете.
– От Лушиной мамы пришли документы. Мы должны вернуть ей дочь. Сама она приехать не может – ей запрещен выезд из Норильска. У нас все сотрудники в отпуске, сопровождать Лушу некому. Поедешь ее сопровождать?
– Конечно, поеду! – обрадовалась Глаша.
– Справишься с поручением?
– Справлюсь.
Глашина радость была готова выплеснуться наружу, ей хотелось обнять и поцеловать Августу Ивановну, но она сдержала свои чувства, боясь, что та передумает. Воспитательница наставляла:
– Передашь Лушу и займешься поиском мамы. Если найдешь – пришлешь документы и останешься с мамой. Не найдешь – вернешься в детский дом.
– Когда надо ехать?
– Пароход приходит сегодня, иди, собирайся. Глаша кивнула головой и помчалась в общежитие.
Запыхавшись, вбежала в комнату и стала переодеваться. Она решила поехать в платье, которое сшила сама. Пусть мама знает, что дочь умеет шить.
– Глашка, что с тобой? Что случилось? Куда собираешься? – завалила ее вопросами Лиля.
– Еду в Норильск, – коротко ответила подруга.
– Зачем? Что там будешь делать?
– Меня посылает Августа Ивановна сопровождать Лушу.
– Горбушку?.. – удивилась Лиля и осеклась.
В детском доме запрещалось называть воспитанников прозвищами, но они иногда за глаза называли. У Луши – девочки очень низкого роста – на спине рос горбик.
– У нее освободилась из заключения мама.
– Глашка, какая ты счастливая! В Норильске найдешь свою маму, – тихо произнесла Лиля, и у нее на глазах появились слезы.
Глаша подошла к подруге и обняла ее. Девочки стояли, обнявшись, посередине комнаты, каждая со своей думой. Одну душило горе по потерянной матери, вторую – будоражила радость скорой встречи с мамой.
Пароход «Сталин» пришвартовался к дебаркадеру в Туруханске. Глашу и Лушу с билетами третьего класса проводили в трюм и устроили на деревянных полках. Им оставили мешок с продуктами, в котором лежал хлеб, мясные консервы и сгущенное молоко. Глаше вручили билеты, карантинные сертификаты, деньги для покупки железнодорожных билетов в Дудинке и на обратный путь. Провожающие ушли, Глаша осталась с тревогой на душе. У нее не было опыта в таких поездках, знаний поведения на борту парохода. Ей в то время было тринадцать лет, а Луше только восемь.
Пароход подал третий гудок, но от дебаркадера не отчаливал. По пароходу забегали матросы и милиционеры. Они несколько раз спускались в трюм и осматривали пассажиров. С большим опозданием пароход отошел от причала. В трюме появилась вибрация от работающих двигателей. Глаше хотелось подняться на палубу и проститься с Туруханском, но она боялась оставить Лушу, которая сидела на полке, свесив ноги, и сосредоточенно смотрела в одну точку. Малоразговорчивая девочка не проронила ни одного слова. В душу Глаши вкрался страх, ее беспокоила неизвестность впереди. Она пыталась представить, что будет делать в Дудинке, но не смогла. В это время в трюме появилась Майка, ведя за руку своего брата Олежку. Она явно кого-то искала. Увидев Глашу, подошла к ней, произнесла приветствие: «Здорово», уселась рядом.
Глаша обрадовалась, увидев бывшую воспитанницу детского дома. «С этой авантюристкой не пропаду», – подумала она.
Майка всегда была на слуху в детском доме, ее часто вспоминали после ее отъезда в Красноярск. Старше всех детей, высокая, красивая, с энергичным характером, она всегда лидировала среди воспитанников. В свои шестнадцать лет имела определенный жизненный опыт.
Она не хотела учиться, к четырнадцати годам закончила только четыре класса. Ее направили в Красноярск учиться в ФЗУ, но она не хотела учиться и там. Через год вернулась в Туруханский детдом. Николай Васильевич пожалел девочку и устроил работать помощницей прачки. Немного поработав, она решила, что такая работа не для нее. Украла одеяло, несколько пар чулок, продала их на местном рынке и уехала в Норильск к освободившейся из заключения матери. Текущим летом приехала в Туруханск за братом Олегом, который уже закончил второй класс. В документах недоставало каких-то бумаг, и брата с ней не отпустили. Майка относилась к тем людям, которые не отступают от намеченной цели. Она долго готовилась к похищению брата, от своих подруг знала обо всех событиях в детдоме. Этой ночью выкрала его и в темноте незаметно прокралась на пароход. За свои поездки изучила все места на пароходе, в которых можно надежно спрятаться. В свои шестнадцать лет могла умело пользоваться женским очарованием.
В детдоме слишком поздно обнаружили исчезновение Олега, подняли переполох, подключили милицию, но беглеца не нашли.
Майка положила руку на плечо Глаше и произнесла:
– Мы все детдомовские, поедем вместе. Двух полок нам хватит.
– Конечно, хватит, – подтвердила Глаша.
– Тебе денег на дорогу дали? – поинтересовалась Майка.
– Дали.
– Сколько?
– Не знаю.
– Дай сюда, я посчитаю.
Пересчитав деньги, объявившаяся подруга заявила:
– Мы едем вместе, поэтому деньги надо поделить поровну.
Она отсчитала часть денег и оставила их у себя, остальные вернула.
Глаша не ожидала такой наглости, была потрясена и не знала, как поступить. Луша сидела безразличная к происходящему.
– Пора спать! – скомандовала Майка. – А то скоро уже утро.
Она бесцеремонно улеглась с братом на одну полку, оставив вторую для Глаши и Луши. Под мерный шум двигателей и покачивание парохода на енисейских волнах все быстро уснули. Проснувшись довольно поздно, Майка, обращаясь к Глаше, попросила:
– Развяжи мешок, посмотрим, что дали в детском доме на наше пропитание.
Когда Глаша развязала мешок, Майка заглянула в него и воскликнула:
– Ого-го! Продуктов хватит с лихвой на дорогу.
Она не знала, что часть продуктов предназначалась на питание Глаши при возвращении в детдом, вела себя уверенно и нагло. На ее лице мелькала улыбка удовлетворения сложившейся ситуацией.
Глашу поведение Майки потрясло. У нее появилось сомнение: «Зачем я согласилась сопровождать Лушу? – думала она. – Я могу не найти маму, может быть, она не ждет меня…» Ее настроение ухудшилось от разыгравшегося на Енисее шторма. Река разбушевалась не на шутку. Пароход раскачивался, вздрагивал от удара волн о борт, вода прокатывалась мимо иллюминаторов.
Майка, Олежка и Луша безмятежно спали, а Глашу одолевали беспокойные мысли.
К Дудинке пароход пришел ранним утром. Народ в трюме зашевелился, как в муравейнике. Лавина пассажиров с мешками, тюками и чемоданами подхватила ребят и вытолкнула сначала на палубу, а затем вынесла по узкому трапу на берег.
В железнодорожной кассе билеты в Норильск без карантинных сертификатов не продавали. Толпа приехавших отправилась в дезинфекционную баню. Имея справки, Глаша беспрепятственно купила два билета на поезд. Майка заявила:
– Дай мне один билет, маленьким детям билеты не нужны. В Норильске мы расстанемся, оставшиеся деньги надо поделить. Покажи, сколько у тебя осталось?
Глаша впервые в жизни имела деньги, не знала, сколько их у нее, понятия не имела об их ценности.
Майка пересчитала деньги, поделила на две кучки и одну вернула Глаше.
К перрону подали состав с вагонами-теплушками. Глаше показалось, что подъехало какое-то страшное чудовище. Она прижала к себе Лушу и отступила на несколько шагов назад. Луша испугалась сильнее Глаши. Впервые увиденный паровоз внушал страх и удивление. Пассажиры с вещами бросились на штурм вагонов. Лавина людей втолкнула детей в вагон. Среди чемоданов, тюков и узлов стояли пассажиры, приглядывая за своими вещами. В проеме вагона появился кондуктор в черной форме и попросил предъявить билеты. Пробив предъявленные билеты Майкой и Глаши штемпелем, спросил:
– Чьи дети?
Все молчали, у Глаши тревожно забилось сердце.
– Чьи дети? – еще раз спросил кондуктор.
В это время раздался третий свисток паровоза, вагон дернулся. Звук удара буферов покатился от головы поезда к хвосту. Поезд медленно стал набирать скорость, кондуктор выскочил из вагона. Глаша медленно отходила от испуга, она боялась, что Лушу высадят из вагона.
В Норильске
На перрон Норильского вокзала детей вытолкнули из вагона так же, как и втолкнули при посадке в Дудинке. Глаша, спрыгнув с подножки вагона, споткнулась и остановилась растерянная, не зная, куда идти и что предпринять. Из оцепенения ее вывел голос Майки:
– Идем в милицию, там сдашь Лушу, и займемся своими делами.
Майка в свой первый приезд успела изучить город и уверенно вела детвору по улице, застроенной высокими кирпичными домами. Глаша держала Лушу за руку, боясь потерять девочку среди многочисленных прохожих. Оказавшись впервые на тротуаре около высокого кирпичного дома, она почувствовала себя в яме, в которую может свалиться и придавить ее эта каменная стена.
Около здания милиции Майка, обращаясь к Глаше, заявила:
– Мне в милиции делать нечего, идите одни, я вас тут подожду.
Глаша положила на стойку перед дежурным все документы, которые ей дали в детском доме. Он бегло просмотрел их и увел Лушу в соседний кабинет.
– Тебе что еще надо? – удивился вернувшийся милиционер, увидев девочку, стоящую на прежнем месте.
– Мне надо найти маму, она после освобождения живет по адресу… – и назвала номер почтового ящика.
– Милиция не располагает адресами воинских частей, – ответил дежурный.
Глаше ничего не оставалось делать, как покинуть помещение. Девочка не знала, что милиционер мог позвонить и узнать адрес матери или, наконец, отправить ее в комендатуру, где ей помогли бы найти мать. С грустным видом спускалась она с крыльца милиции.
– Избавилась от Горбушки? – встретила ее вопросом подруга.
– Лушу взяли, а адрес мамы не знают.
– Пойдем к моей маме, она, может быть, знает адрес.
Майка повела всех в городскую поликлинику, расположенную невдалеке, в которой трудилась ее мать. Она была не конвоированной заключенной, жила в зоне, а на работу ходила без конвоя. Вместе с другими женщинами через день по ночам мыла и дезинфицировала помещения поликлиники.
Дежурство Майкиной мамы оказалось через сутки. Майка бегала по каким-то делам, оставляя Олежку с Глашей. Вечером пошли в кино. Майка купила один билет и оставила спутников ждать ее на крыльце кинотеатра.
Ночевать пошли на конечную автобусную остановку «Нулевой пикет». Там в железнодорожной будке жила знакомая Майке стрелочница. Женщина поставила перед ребятами солдатский котелок с супом из сушеной картошки с макаронами.
– Подкрепитесь, поди, проголодались, – произнесла она, – мне с избытком солдаты приносят.
Глаша, проголодавшаяся за день, с аппетитом ела суп. Она первый раз в жизни видела и ела макароны. В тесном помещении спать улеглись вповалку, подстелив под себя газеты и прикрывшись Глашиным пальтишком.
Утром отправились в город, бродили по чистым асфальтированным улицам, разглядывали красивые фасады домов. Все здания приподняты над землей, в цокольных ограждениях небольшие окна без остекления. Некоторые дома стояли без цокольных ограждений, как будто на курьих ножках. Они стояли на сваях, между которыми можно пройти, согнувшись под домом. Яркое солнце нагрело дома, от которых тянуло теплом. Глаша носила в руках пальто и маленький чемоданчик, постоянно поглядывала на платье, которое помялось во время сна на полу. Ей казалось, что все обращают внимание на ее платье. Майка еще раз сходила в кино. Поздно вечером отправились в поликлинику. Там полным ходом шла уборка помещений. Глаша надеялась, что мать Майки сразу же скажет адрес мамы, и утром она отправится к ней. Но та адреса не знала, а долго разговаривать с детьми у нее не было времени. До утра надо вымыть все закрепленные за ней помещения и не опоздать в лагерь. Детей уложила спать в одном из кабинетов, постелив на пол газеты. Чуть свет разбудила, не дала даже возможности умыться и вывела на улицу. Там уже ждали ее лагерные подруги. Она со своими детьми последовала за всеми, не простившись, не сказав Глаше ни слова.
Девочка не ожидала такого поворота событий, она растерянно глядела им вслед. Предательство Майки причиняло душевную боль. Она почему-то думала, что во всем виновата она. «Что делать? Куда идти?» – мелькали в голове мысли. Глаша была готова вернуться в детский дом, но денег у нее не осталось.
До обеда она бродила по улицам незнакомого города, надеясь найти нужную воинскую часть. Выбившись из сил, подошла к киоску и стала изучать цены. Ее деньги позволили купить булочку и стакан морса. Немного утолив голод, села в автобус и проехала несколько остановок, чтобы отдохнули ноги. Перед закрытием киоска на последние копейки опять купила булочку и стакан морса.
Она ходила по городу, построенному заключенными Норильского ГУЛАГа. Свое название город получил от реки Норилки, которую так окрестили поморы из города Мангазея, побывавшие здесь в семнадцатом веке. Он возник в тридцатых годах прошлого века после открытия геологами на Таймыре крупных каменноугольных и медно-никелевых месторождений. В 1935 году правительство приняло постановление «О строительстве Норильского никелевого комбината». На безлюдном месте создавались исправительно-трудовые лагеря. Заключенные построили порт в поселке Дудинка, железную дорогу до ископаемых месторождений, угольные шахты и рудники, заводы и обогатительные фабрики, город. К началу войны комбинат выдавал продукцию в объемах проектной мощности, на нем работало более двадцати тысяч заключенных. Во время войны объем выпускаемого металла увеличился в четыре раза.
Незаметно наступила ночь. Это время суток только условно можно назвать ночью. Солнце склонилось над горизонтом, на улицах исчезли пешеходы, от земли тянуло холодом. Глаша не знала, что под поверхностью дорог и тротуаров залегает вечномерзлый грунт. Она вспомнила слова Августы Ивановны: «Как только приедешь в Норильск, сразу же иди в милицию. Там тебе помогут». От безысходности и с сомнением в способности милиции помочь ей, направилась в знакомое здание городского отдела внутренних дел. За барьером сидел уже другой сотрудник в синей форме и фуражке с красным околышем.
– Помогите мне найти маму, – обратилась к нему Глаша.
– Ты потерялась? – удивился милиционер.
– Я не терялась, я приехала из Туруханска к маме.
– Где живет твоя мама?
Галя достала письмо от бабушки, в котором сообщался номер воинской части, в которой проживала мать. Не успела она прочитать цифры номера части, как дежурный протянул руку и попросил:
– Дай, я сам посмотрю.
Ознакомившись с письмом, посоветовал пойти в первый отдел, находящийся в этом же здании.
С замиранием сердца постучала Глаша в дверь и вошла в просторный кабинет. За столом сидел мужчина с седеющей головой. На столешнице, обтянутой зеленым сукном, лежала стопка папок, одна была открыта перед ним. Оторвав глаза от папки, он удивленно посмотрел на юную посетительницу.
– У тебя какой вопрос, девочка? – спросил он.
– Дежурный сказал, что вы поможете мне найти мою маму.
– Где твоя мама находится?
Он сообразил, что речь идет о заключенной или бывшей заключенной. Глаша уже успела выучить наизусть пятизначный номер почты и назвала цифры.
– Фамилия твоей матери?
– Грудзинская Милисина Александровна.
Глаша с трудом стояла на ногах, переводя вес тела с одной ноги на другую. Заметив ее состояние, хозяин кабинета предложил:
– Не стой у дверей, присядь на диван.
Она присела на край большого кожаного дивана и стала клевать носом.
Офицер протянул руку к телефону, на его плече сверкнул золотом погон. У Глаши не было сил следить за разговором. Закончив переговоры, военный сказал:
– Приляг на диван, успеешь выспаться, пока за тобой приедут.
Ей было стыдно забираться на диван с голыми грязными ногами, положила голову на кожаный валик и мгновенно уснула. Сколько проспала – не помнит, но сон как рукой сняло, когда услышала:
– Товарищ майор! Сержант Букашкин прибыл по вашему приказанию!
Открыла глаза и обомлела. Стоит молодой, высокий, красивый улыбающийся мужчина. На его тужурке ярко блестят начищенные пуговицы. «Какое счастье, что это мамин муж! – подумала Глаша. – Человек с такой улыбкой не может бить детей». Она окончательно проснулась от слов майора:
– Кем вам приходится эта молодая особа?
– Дочь.
– Забирайте, счастливого вам жизненного пути.
Выйдя на улицу, Букашкин предложил:
– Давай знакомиться, дочка. Меня звать дядя Коля. Если захочешь, можешь называть папой.
– Я знаю ваше имя, – ответила Глаша.
– Я тоже давно знаю, как тебя звать, – сказал Букашкин, и приятная улыбка расплылась на его лице.
Эта улыбка окончательно расположила Глашу к нему, и она доверительно сказала:
– Давайте зайдем в поликлинику. Там у меня хранится чемоданчик.
– Так ты приехала с наследством? – удивился дядя Коля. – Пойдем и заберем твой чемодан.
На улице уже появился народ, но солнце еще не успело прогреть остывший за ночь воздух. Глаша поежилась от утренней прохлады и надела пальтишко. По улице народ спешил на работу. Николай постоянно бросал взгляд на девочку, он сравнивал ее с матерью. Они очень походили друг на друга, но на лице матери лежала печать нелегкой жизни, а рядом шла непорочная невинность и свежесть.
В поликлинике Глаша открыла дверь в каморку под лестницей, где хранился инвентарь уборщиц, и достала маленький чемоданчик, перевязанный веревочкой. Крышка не имела шарниров и держалась только за счет веревочки. В чемоданчике хранился весь ее багаж: чулки, берет, мамина фотография и вырезанная из газеты фотография американской балерины Виолетты Боф.
Николай повел Глашу на железнодорожную станцию, нашел товарный поезд, называемый «вертушкой», который отправлялся в зону добычи алевролитов. Они подошли к последнему вагону, Николай взял девочку под мышки и легко поставил на подножку тормозной площадки. Затем легко и ловко заскочил сам. Вскоре по составу покатился звук удара вагонов буферами друг о друга. Когда этот звук докатился до последнего вагона, он дернулся, и состав тронулся с места.
За городом открылись просторы тундры. Глаша удивлялась, что вокруг не было ни одного дерева. Она привыкла за Туруханском и в деревне Лебедь видеть лесные массивы, а здесь все пространство, как одна большая поляна, покрыто низкорослой зеленой растительностью. Среди зелени блестели на утреннем солнце водные поверхности озер и болот. Она пыталась рассмотреть, какая растительность покрывает тундру. В одном месте увидела заревом пылающую полянку, заросшую огоньками, и обрадовалась им, как своим старым друзьям.
На сто восьмом километре около будки стрелочника поезд затормозил, Букашкин взял Глашу под мышки и спрыгнул с подножки. Они оказались на насыпи, по которой прошли до гати, проложенной через болото к лагерю. Гать напоминала тротуар, она слегка покачивалась, иногда в щели между досок выступала вода и булькала под ногами. Рядом росли карликовые березки с маленькими листочками. Их тоненькие стволики покрывала белая берестяная пленка, которая местами отслаивалась, как папиросная бумага. Между березками росла трава, очень похожая на осоку, из которой поднимались стебли с белыми пушистыми шариками, как у одуванчиков.
Когда они подходили к бараку, им навстречу вышла женщина в сером пальто и косынке.
– Это идет твоя мать, – сказал Букашкин и пропустил Глашу вперед.
Женщина не дошла до них и, остановившись, стала рассматривать дочь. Она была выпившей, глаза затуманены. Глаша ожидала, что мать бросится к ней, обнимет и расцелует, но этого не произошло. В душе что-то оборвалось, она поняла, что радужные мечты о встрече с матерью не сбылись.
Немного помолчав и глядя на короткую стрижку дочери, мать произнесла:
– Татарушка ты моя… – и обе заплакали.
Глаша плакала о потерянной мечте найти любящую ее мать. Она еще не знала, что ждет ее впереди, но по холодной встрече ничего хорошего не ожидала, даже пожалела, что покинула детский дом. Мать плакала из-за свалившейся на нее дополнительной обузы.
На крыльце барака стояла двухлетняя девочка и большими синими глазами смотрела на происходящее у крыльца.
– Это наша Томочка – твоя сестра, – сказала мать.
Глаша посмотрела на бледное личико и узкие губы сестренки. Казалось, что девочка вот-вот заплачет. Глаше стало жалко ее.
Букашкин распрощался и ушел, а мать с детьми направились в барак. В длинном коридоре по обе стороны располагались двадцать дверей. В комнатах жили бывшие заключенные, которым после освобождения запрещалось выезжать за пределы Полярного круга. Ко многим приехали семьи, некоторые здесь женились или вышли замуж. Глаша вслед за мамой вошла в последнюю, угловую комнату. К своему удивлению, она встретила брата Виктора и тетю Нону с годовалым сыном Юрой. Глаша подумала: «Как мы все сможем разместиться спать в одной комнате?». Она осмотрела обстановку. У дверей стояла печь с плитой и духовкой, две кровати, самодельный шкаф для одежды, стол, табуреты. Ей вспомнилась комната в детдоме с четырьмя аккуратно заправленными кроватями, на душе стало грустно и тоскливо. Ее никто не расспрашивал о прожитых годах, отнеслись как к новой появившейся мебели. С первых минут она почувствовала, что ей здесь не рады, и обрадовалась, когда начали укладываться спать. Мать и Нона с маленькими детьми легли на кровати, Вите и Глаше постелили на полу.
Проснувшись утром, Глаша не обнаружила брата.
– Где Витя? – спросила она.
– Он уехал на работу, – ответила мать.
– Где он работает?
– На шахте, там и живет в общежитии, приезжает повидаться в выходные дни…
Мужа Ноны призвали в армию, там он встретил женщину и не вернулся домой в Идринское. В Норильск Нону привез Букашкин, охранник лагеря. Во время войны его родные жили в Белоруссии. Немцы всех уничтожили, а деревню сожгли. Вернувшись с фронта, он оказался на пепелище родной деревни.
В военкомате Букашкину предложили поехать в Норильск работать надзирателем, и он согласился. Здесь познакомился с Милей Грудзинской. В очередной отпуск после двух лет службы он не знал, куда поехать. Миля предложила:
– Езжай в Идринское к моей родне, на обратном пути заберешь в Туруханске Глашу.
Он согласился. Отпуск, видимо, провел хорошо, вернулся с Витей, Ноной и ее сыном Юрой, думая обрадовать Милю. Она же была в шоке. За долгие годы привыкла к одинокой жизни, а тут свалилась на ее голову большая семья, которую надо кормить и одевать. Миля стала злой, раздражительной, часто ругалась. Витю устроила работать на шахту, избавившись от одной обузы. Ноне нашлась работа кассиром в зоне алевролитов, со временем она забеременела от начальника лагеря Чулева, ей дали отдельную комнату в этом же общежитии, и вскоре у нее появился сын Гена. Нона унаследовала красоту своих польских предков, к ней тянулись мужчины как к магниту. Вскоре она вышла замуж за освободившегося заключенного Алексея Синькова, который усыновил ее детей.
Судьба Михаила Болдырева, мужа Мили, типична для многих семей довоенного времени.
Его родителей осудили и сослали в Черемхово. Он в девять лет сбежал из детдома и связался с компанией жуликов, научился их мастерству. Попав однажды в цирк, остался в нем работать, освоил много номеров и трюков. Работал иллюзионистом, эквилибристом и жонглером. На одной из репетиций гимнастка-лилипутка, стоящая на шесте, который он держал на лбу, упала и разбилась. Оказалось, что он был пьян. Перед выступлением гимнасты не разогрелись, а выпили коньяк. Его осудили на десять лет и сослали в Норильск. Из лагеря дважды сбегал, его ловили и добавляли срок. В общей сложности просидел шестнадцать лет. Своим умением показывать фокусы заслужил авторитет у заключенных и охраны. Мог поставить топор топорищем на лоб, сбросить на руку, подбросить и вновь поймать лбом. Ему не составляло труда, проходя мимо человека, вынуть у него кошелек или часы.
Среди воров в законе считался своим человеком. Перед побегами они давали ему адреса и записки к своим друзьям на свободе. Как у многих из них, у него во рту блестели две золотые «фиксы». Со спокойным нравом, веселым характером умел интересно рассказывать анекдоты и у всех пользовался уважением. Всегда доброжелательный, с хорошим настроением, он не ругался, как принято в зоне. Когда его кто-то допекал, любимым выражением было: «Обворую». Однажды его обманул заключенный-бытовик Зверев. Михаил о мести не думал, а друзья сбросили обидчика в бункер и засыпали рудой. Среди заключенных часто возникали драки. Михаил подходил к ним и произносил: «Разойдись, гады». Все расходились, зная его накачанные мускулы.
Воры в законе жили в отдельном бараке, они не ходили на работу.
Как-то вызывает Михаила начальник лагеря и говорит:
– Все на работе в шахте, кроме твоих друзей из восьмого барака. Надо передвинуть забор – расширить зону.
– Новый барак строить?
– Пока будет местом построения заключенных.
Читать бесплатно другие книги:
