«Качай маятник»! Особист из будущего (сборник) Корчевский Юрий
Эстонцы пробежали через тамбуры к крайним вагонам, собираясь внезапным броском обойти здание вокзала с обеих сторон. Но только они показались из вагонов, как в них – одна, другая, третья – полетели гранаты. И на другом фланге происходило то же самое. Так выйти никто и не смог, на перроне осталось пятеро убитых.
– Сейчас они попробуют выйти из поезда с другой стороны. Эх, пулемет бы сейчас! Гранаты еще остались? – спросил Сергей.
– Четыре штуки.
– Отдайте их одному бойцу. Как фамилия?
– Виктор Курбанов.
– Выбегаешь на перрон и швыряешь гранаты за вагоны. Ну, просто перебрасываешь их через крыши вагонов. Понял?
– Так точно!
– И сразу назад, в здание вокзала. А мы тебя огнем поддержим, чтобы ни одна сволочь из вагонного окна не высунулась. Готов? Тогда вперед!
Боец вздохнул, секунду помедлил, видимо, внутренне кон-
центрируясь, и стремглав выбежал из дверей вокзала на перрон.
Штрафники начали стрелять по вагонам.
Оказавшись на перроне, Курбанов стал быстро швырять гранаты через стоящие на путях вагоны. Причем сообразил, бросал их в одну точку. Швырнув последнюю гранату, он бегом бросился назад. Никто из эстонцев выстрелить в него не успел.
– Молодец! Проявишь еще себя в бою – напишу ходатайство, – поощрил его Сергей.
Для штрафника ходатайство о досрочном снятии наказания и восстановлении в звании и прежней должности – самая желанная награда. Да, собственно, других рычагов воздействия на штрафников у Сергея и не было.
Эстонцы притихли. Или они каверзу замышляют, или просто ушли.
Сергей ткнул пальцем в двух штрафников.
– Пойдете на разведку. Узнайте, где эти пособники фашистов. А то мы тут сидим, как медведи в берлоге.
Штрафники молча выскользнули за дверь вокзала.
Вернулись они через полчаса, когда оставшиеся бойцы успели выкурить по самокрутке и набить обоймы патронами.
– Нет никого. В поезде с десяток убитых, на перроне пятеро. Еще за вагонами трое. Следы крови есть, видимо, ранены.
Сергей принял решение.
– Первый взвод остается здесь. Держать вокзал во что бы то ни стало! Соберите у убитых автоматы и патроны – будет вам хорошее подспорье. Остальные – за мной!
Сергей вышел из здания вокзала, зашел в вагон и выпрыгнул с другой стороны. Следы крови и в самом деле виднелись на земле, и вели они к станционному пакгаузу.
Сергей не был бы опером, если бы он не кинулся по следу. Долгая служба в СМЕРШе приучила его к необходимости выследить врага и добить его.
– За мной!
Штрафники приготовили оружие.
Идти пришлось недолго. Метров через триста они обнаружили труп. Судя по обильным потекам на брючине и сапоге, ранен он был в бедро и крови потерял много. Но умер он не от пулевой раны. Его добили свои же эстонцы ударом ножа в сердце – он был для них обузой.
– Парни, вы только посмотрите! Они своего раненого ножом добили! Как эсэсманы! Нелюди они!
Штрафники явно озлобились. Глаза сузились, в них заиграл недобрый огонек.
– Вперед, чего встали?
Капель крови на земле больше не было видно, но ближайшая постройка была одна – пакгауз.
Они подошли поближе.
– Восемь человек обойти пакгауз с тыла, остальным – подобраться поближе.
Часть штрафников, прячась за сложенные штабелями шпалы, стоящие в тупичке колесные пары, пошла в обход, а Сергей с оставшейся группой двинулся к пакгаузу.
До него оставалось метров сто, как с чердака по штрафникам ударила автоматная очередь. Она не задела никого, только возникли фонтанчики на земле. На сотню метров из МР-40 попасть уже затруднительно, это не «ППШ», и уж тем более не трехлинейка.
Штрафники залегли за рельсами, за брошенной дрезиной. Бойцы открыли ответный огонь, причем более точный, поскольку автоматчик на чердаке больше не стрелял.
За пакгаузом громыхнула граната, послышалась ожесточенная автоматная перестрелка. И если вначале стреляли и немецкие автоматы, и наши «ППШ», то потом уже только наши. По звуку стрельбы сразу можно было понять, кто стреляет. У «ППШ» выстрелы частят, как швейная машинка, и более резки, немецкий же МР-40 имеет голос побасовитее, и темп стрельбы почти вдвое ниже.
Штрафники, посланные на разведку, вышли из-за пакгауза, махнули рукой. Подошел Сергей с бойцами, заглянул внутрь пакгауза. Семь убитых эстонцев, и один должен быть наверху, на чердаке. Ни у кого из них не было ни ножа на ремне, ни штыка в ножнах.
– Ну-ка, слазь на чердак, – скомандовал Сергей одному из штрафников, – там должен быть убитый. Посмотри – нож у него на поясе есть?
Бойцам тоже стало интересно: эстонца прирезал кто-то из своих – это понятно, однако ножей при убитых нет.
По большому счету Сергею было наплевать, кто из них убил товарища, но он привык не оставлять загадки неразгаданными.
Штрафник спустился с чердака.
– Убитый у слухового окна лежит, полголовы пулей снесено. А вот ножа при нем нет.
Сергей выругался.
– Ушел, сволочь! Был среди них еще один, который и добил своего. Изо всех них – самый жестокий, скорее всего – главарь.
По смершевской привычке он едва не бросился с бойцами разыскивать ушедшего, однако махнул рукой. Скорее всего в городе он не один, а может, и не один десяток недобитых фрицев. Чего же их сейчас разыскивать? Небось форму свою и документы они уже бросили, переоделись в гражданскую одежду и пытаются выбраться из города. Да и батальон на нем, надо всех собрать – убитых, раненых, живых. Это в обычной пехотной части не всегда убитого могут или имеют возможность найти. Наступление невозможно остановить. А убитый после близкого взрыва землей присыпан может быть. И пишут иногда писари – «без вести пропавший». Нельзя такого допустить со штрафниками. Здесь в каждой судьбе ясность быть должна. Живой – в списках живых, убитые – пересчитаны поголовно, внесены в списки и отосланы в штабы армии, а затем и в архивы. Без вести пропавший штрафник – черное позорное пятно на его родственниках. А вдруг он в плен сдался или дезертировал – в лесах укрывается, бандитствует? Потому быть убитым за Родину – этого мало, надо еще, чтобы труп нашли и опознали.
Вот такой работой, нужной, но скорбной и неприятной занялся Сергей, и вместе с ним – все офицеры батальона.
Сергей писал и подписывал готовые бумаги, а в голове навязчиво присутствовала одна мысль: «Как там Эльжбета?» Все-таки помогла она ему, и скорее всего – не только ему, а в его лице – СМЕРШу и армии в целом. Батальон скоро передислоцируют в другое место. Штрафники – не пехота, те в обороне могут месяцами на одном месте сидеть.
Пока он занимался неотложными делами, наступил вечер. «Идти к Эльжбете или не идти?» – раздумывал Сергей. Даже не так – идти он решил твердо. Вопрос в другом: идти сейчас или завтра днем? Все-таки уже вечер, вроде неудобно – ведь не по службе идет, не задание выполняет…
И все же он решился. Вдруг завтра приказ передадут и придется уходить из города?
Сергей зашел на продсклад, взял несколько банок тушенки, консервированной американской колбасы, буханку хлеба и пачку чая. Женщине бы конфеты принести, цветы – только
вот где их сейчас взять? Война, не до конфет и цветов – это уже после победы можно будет. А сейчас эти продукты не будут лишними, они помогут выжить.
Увязав «сидор», Сергей направился к дому Эльжбеты.
Память не подвела, ноги вынесли его прямо к знакомому дому.
Дом был цел, не разрушен случайной бомбой или снарядом. На кухне светился слабый огонек, наверное – свечка, поскольку электричества в городе не было.
Сергей поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Немного волновался – вдруг Эльжбета не одна? Все-таки она молодая и привлекательная женщина и вполне могла найти себе мужчину.
Испуганный женский голос спросил из-за двери:
– Кто?
– Открой, Эльжбета, это Федор. Помнишь – пивная, власовец, «пиво горькое»?
Щелкнул замок и дверь отворилась. На пороге стояла Эльжбета, держа в руке подсвечник с огарком свечи. Женщина подняла его повыше и осветила лицо Сергея.
– Ты? – удивилась она.
– Ты одна? К тебе можно?
– Конечно, заходи.
Сергей шагнул в коридор, прикрыл за собой дверь и снял с плеча «сидор».
– Это тебе.
Женщина взяла в руки вещмешок и всмотрелась в погоны на плечах Сергея.
– Ты офицер?
– Да, майор.
– О! Майор – это высокий чин! Проходи на кухню, попьем чаю.
Сергей вымыл руки – вода из водопроводного крана едва текла тонкой струйкой.
Он вышел на кухню и уселся на табурет.
– Ну, Эльжбета, рассказывай, как живешь?
– Плохо, – просто сказала Эльжбета. – Перед приходом ваших немцы как с цепи сорвались. Поляков стали притеснять, меня с работы уволили. Да и работы уже нет, пивная закрылась.
– Ничего, – ободряюще сказал Сергей, – скоро все восстановится, будет еще лучше, чем до войны. А Гливице будет
польским городом. Ты только не сдавайся, выживи. Как твой власовец поживает?
– Ты про Дементьева?
– Ну да, про начальника штаба. Или у тебя другие власовцы были?
– Ну и шуточки у вас, пан майор! Конечно, не было. А власовцы ушли вскоре после того, как ты исчез. И ни весточки от тебя – жив ли, добрался ли до своих.
– Какая весточка, Эля? Я на советской стороне, ты – в тылу у немцев. Живой, раз перед тобой сижу.
– Сегодня весь день стреляли. Я молилась Святой Марии, чтобы дом не разрушили. Это просто ужас какой-то!
– Это мой батальон город штурмовал.
– Так ты командир, пан майор?
– Вроде того, штрафниками командую.
– Не слышала о таком роде войск, – наморщила лоб Эльжбета.
– И не надо бы слышать.
– Наверное, что-то сверхсекретное?
– Военная тайна, – усмехнулся Сергей. – Ты вот что. Как все успокоится и наши вперед уйдут, организуется гражданское управление городом. Обязательно появится военная комендатура и будет отдел СМЕРШа. Так ты сходи туда. Ты нашим помогала – помогут и тебе. Хотя бы с работой, в той же комендатуре. Карточку рабочую дадут, значит – с голоду не умрешь!
– Ой, да ты же голоден! А я сижу, болтаю…
– Немного бы поел. А выпить у тебя не найдется?
– Найдется. И почему вы, русские, всегда о выпивке разговоры ведете? Сначала поесть надо, чтобы не опьянеть.
– Ага, деньги на ветер.
– Я не поняла, Федор.
– Да не Федор я вовсе! Документы у меня настоящие были, власовские. Так я там Барыльником был, Федором. На самом деле меня Петром зовут, а фамилия – Колесников.
Сергей назвался именем деда, документы которого имел вначале. Именно под этим именем он проходил в органах СМЕРШа, где служил. Он и сейчас не мог назвать своего настоящего имени, поскольку Эльжбета была агентом отдела зафронтовой разведки СМЕРШа. Мало ли, попросят ее рассказать в отделе о встречах с разведчиками, и вылезет нестыковка.
– Я так и думала, никого в чужой тыл под своей фами-
лией не посылают. Я свечку в костеле хотела за тебя поставить, а имени не знала. Теперь поставлю.
Сергей усмехнулся. Дед его погиб уж два года как, и свечку надо было ставить за упокой души, а не за здоровье.
Эльжбета согрела чайник, принесла графин какой-то настойки. Сергей вскрыл банку консервированной американской колбасы. Вкусно и закусывать удобно: положишь на хлеб – получается знатный бутерброд.
Сергей провозгласил тост за победу. Чокнулись, выпили и закусили. Наливочка оказалась крепкой и отдавала… ммм… Сергей даже не мог сказать чем.
Заметив его реакцию, Эльжбета улыбнулась.
– Понравилась?
– Неплохо.
– Сама делала: анис, мята и водка.
– Не пробовал раньше.
– От тебя порохом, войной пахнет.
– Служба у меня такая, Эльжбета.
– Поцелуй меня, – неожиданно попросила она.
Сергей и сам хотел обнять ее и поцеловать при встрече,
да как-то стушевался вначале. Без году неделя знакомы, неизвестно где отсутствовал и заявился, как снег на голову: вот он я, любите меня и целуйте.
Просьбу Эльжбеты он выполнил с превеликим удовольствием. Губы у Эли были мягкие, а запах! Желанная женщина всегда пахнет по-особенному. На войне пахнет плохо: порохом, тротилом, кровью, оружейной смазкой, грязью и смертью. А от Эльжбеты пахло миром, спокойствием и чем-то уютным, домашним.
Долго целовал Сергей Элю, оторваться от губ не мог, словно не губы это были, а мед.
– Фу, колючий какой! – женщина провела ладошкой по его щеке. Сергей попытался вспомнить, когда он брился, выходило – вчера. Перед боем бриться, как и есть – плохая примета. Почему нельзя есть, понятно. При пулевом или осколочном ранении в живот больше шансов выжить, если желудок пустой. А вот почему бриться нельзя, никто объяснить не мог. Так же, как у летчиков нельзя говорить «последний полет», обязательно поправят – крайний. И перед вылетом никогда не фотографируются.
Женщина взяла его за руку и повела в спальню.
– Раздевайся.
Кто был бы против? Сергей разделся быстро, как солдат при команде «отбой», и нырнул под одеяло.
Внезапно нахлынули воспоминания: точно так же все происходило несколько месяцев назад. Только он тогда носил форму власовца и был на чужой территории. А вокруг были враги, и только в доме у Эли он чувствовал себя в относительной безопасности. Теперь же он – командир штрафного батальона, взявшего город, и пусть на ночь, на сутки – но он полновластный его хозяин. И не приходится опасаться, что в дом вломятся немцы или власовцы и придется отстреливаться до последнего патрона. Или убегать через окно в близкий лес, бросив Элю на растерзание.
Эля пришла со свечкой, скинула халатик, оставшись нагой.
– Я погашу, – слегка смущаясь, сказала она, – со свечками нынче целая проблема. – И задула свечу.
За эти несколько секунд Сергей успел полюбоваться телом Эли. А дальше – ласки в потемках, соитие. Сергей выдохся за день и уснул сразу.
Под утро он проснулся от того, что его ласкали. Эльжбета целовала его в шею, поглаживала плечи и грудь. Ощущения были неожиданными и приятными. Вдруг он ощутил влагу на своей коже.
– Эля, ты что, плачешь?
– Проклятая война! Ведь мы могли бы жить вместе, а теперь я даже не знаю, увидимся ли мы еще…
– На войне всякое может случиться, потому загадывать вперед не хочу. И обещать тебе ничего не буду.
Эля принялась целовать его в губы, и ласки становились все жарче.
– Люби меня, коханый!
Разве мог Сергей устоять? За время войны он так редко встречался с женщинами, что помнил каждую. У них были разные фигуры, различный темперамент, но все они хотели одного – простого женского счастья. Чтобы рядом был любимый мужчина, дом, семья. И все они ненавидели и проклинали войну, забравшую у них главное – мужчин. Немногие вернулись домой из призыва 1941–1943 годов, да и те зачастую пришли с ранениями или вообще инвалидами.
Сергей еще немного полежал в постели, наслаждаясь близостью женщины, потом посмотрел на часы.
– Эля, мне пора.
Женщина еще раз поцеловала его в губы.
– Я соберу завтрак.
За чашкой чая Сергей и Эльжбета молчали: меж ними уже пролегла невидимая черта некоей отстраненности, отчуждения даже. Он уходил на войну, она оставалась дома. И какие слова могут утешить или вселить надежду в сердце женщины? Оставалось только верить.
Сергей надел форму, натянул сапоги. Надо было идти в батальон, а ноги как приросли к полу. Уходить ему не хотелось.
Глава 7
Черные земли
Ну все, пора. Он опоясался ремнем с пистолетом. Эля обняла, почти вцепилась в Сергея. Он поцеловал Эльжбету в губы, оторвал от себя ее руки.
– Бог даст – свидимся.
– Разве ты веришь в Бога?
Сергей не ответил и взялся за ручку двери. На войне даже самые оголтелые атеисты могли начать верить во все, что угодно – Бога, случай, судьбу, лишь бы выжить.
Сергей открыл дверь, потянуло свежим воздухом. И вдруг – запах пота, едва уловимый и такой чужой.
Сергей вытащил из кобуры пистолет и передернул затвор.
– Эля, когда выйду – запри дверь. А я, как до батальона доберусь, пришлю солдат. Нет, сам с ними приду и прочешу все вокруг дома.
Он вышел на крыльцо и осмотрелся. За спиной Эля послушно закрыла дверь, щелкнул замок.
Показалось, что ли? Или ветерком занесло? Нос, вернее – обоняние уже не раз выручало Сергея.
Он спустился со ступенек и пошел по дорожке. Как во многих немецких домах, дорожка была из мелко битого кирпича и скрипела под ногами. Сергей успокоился и уже согнул руку в локте, желая вернуть пистолет в кобуру.
И тут из-за угла вынырнула темная фигура и бросилась на него. Сергей успел поднять пистолет в согнутой руке и выстрелить в нападавшего. Но дистанция была мала, нападавший успел взмахнуть рукой с ножом, и левый бок Сергея обожгла боль. Превозмогая боль, Сергей еще дважды выстрелил в неизвестного. Противник упал на спину, сжимая в руке клинок.
По левой половине грудной клетки Сергея текло что-то теплое.
– Задел ножом, сука!
Резко нахлынула слабость, стало трудно дышать, голова закружилась, и Сергей упал. Перед глазами мелькнул значок на рукаве убитого – щит с тремя цветными полосками: синей, черной и белой. «Эстонца завалил», – подумал Сергей и потерял сознание.
Очнулся он от раскачивания – как на лодке в шторм. Открыл глаза. Его несли на какой-то доске четверо штрафников. Грудь была забинтована прямо поверх гимнастерки. Сергей скосил глаза. Рядом шла заплаканная Эльжбета.
– Иди… домой, – едва слышно прошептал он. Из уголка рта тонкой струйкой потекла кровь.
– Командир, ты лучше молчи, не разговаривай. А то все силы уйдут. Сейчас мы тебя в батальон доставим и на машине – в медсанбат. Дамочка, да идите вы домой, командир же сказал. Теперь все хорошо будет.
Эльжбета остановилась, постояла секунду и повернула назад.
– Это она в батальон примчалась. Кричит – вашего командира порезали! Весь первый взвод за ней и рванул. Мы четверо в батальон вас несем, а остальные дома и лесок на окраине прочесывают – как бы еще кто не остался.
Сергей снова отключился и пришел в себя уже в медсанбате. Над головой белый потолок, пахнет хлоркой, лекарствами и еще бог знает чем – больничным запахом: кровью, гноем, госпитальной столовой.
– Очнулся, касатик! – раздался рядом женский голос. – Неделю ведь как бревно, без сознания пролежал. Только у нашего доктора руки золотые, он и не таких с того света вытягивал. И ты выздоровеешь – придет день.
– Пить, – прошептал Сергей.
Больше всего он сейчас хотел пить.
– Ой, заболталась!
Санитарка или медсестра поднесла ко рту Сергея кружку и приподняла ему голову. Сергей маленькими глотками выпил все и откинулся на подушку.
– Где я?
– Известно, где, в госпитале армейском.
То, что он в госпитале, Сергей и сам понял. Его интересовал город. Но переспросить не хватило сил, и он снова отключился.
Очнулся на следующий день. Хотелось пить и есть. Та же сиделка покормила его с ложечки кашей и напоила сладким чаем.
Сергей слышал, как по коридору ходили и разговаривали раненые. Он скосил глаза в одну сторону, другую.
Палата была маленькой и узкой, в одно окно. А в ней – одна кровать, тумбочка и стул, на котором сидела санитарка.
– Город какой? – прошептал Сергей.
– Бельско-Бяла.
– А месяц, число какое?
– Так декабрь, по-моему – девятнадцатое. И год одна тысяча девятьсот сорок четвертый. Год хоть помнишь?
– Я же не контуженый, – и с этими словами Сергей уснул. Не потерял сознание, а именно уснул – глубоким сном.
А проснулся утром с ощущением, что сил прибавилось. Он попросил сиделку поднять его на подушке повыше.
– Нельзя тебе пока, милок, у тебя дренаж.
Сиделка откинула простыню, и Сергей увидел, что из его грудной клетки тянутся вниз две трубочки.
– Куда меня?
– В грудь, слева. Едва до сердца не достали, наш хирург сказал – сантиметра лезвию не хватило. Штыком, что ли?
– Фриц ножом.
– Ага, в рукопашной, значит. Что делается на свете! – сиделка вздохнула.
На вид ей было лет сорок пять.
– Наши где?
– А вот сейчас сводку Совинформбюро передавать будут, так я двери в палату открою, послушаешь.
И в самом деле, через несколько минут из коридора донесся строгий голос Левитана. Диктора по голосу знала вся страна, а Гитлер объявил его своим личным врагом.
Сиделка открыла дверь, и Сергей увидел раненых, стоящих в коридоре. Кто сам стоял, кто при помощи костылей – видно, собрались со всего этажа.
– Наши войска овладели городами… – Левитан перечислил десятка полтора польских городов. Ни одно из этих названий Сергею не было знакомо, и он не представлял, где эти города. Да, собственно, и о Польше он знал совсем мало, а из городов – Варшаву, Краков и Гливице.
Прослушав сообщение, раненые стали расходиться, обсуждая военные действия на фронтах. Все хорошо знали, что означает иногда маловразумительная фраза «бои местного
значения». Это значит, что противник сопротивляется ожесточенно, и деревушка или городок может переходить из рук в руки не один раз даже в течение одного дня. Продвижения вперед нет, а потери могут быть ужасающими для обеих сторон.
Сергей лежал и размышлял. И чего он такой невезучий? Третье ранение в грудь, и все слева! Только выкарабкается – и снова в госпиталь. Конечно, он не отсиживался по тылам, и служба его была рисковой.
Через три дня хирург удалил Сергею дренажи из грудной клетки, и ему позволили садиться в кровати, опираясь на подушку. Стало не так скучно. Он мог смотреть в окно, сам есть и пить. Слабость, обусловленная большой кровопотерей, быстро уходила, и Сергей чувствовал, как каждый день прибавляются силы.
Через неделю он уже вставал, начал ходить по палате, но в коридор выходить не рисковал – не хватало дыхания. Сделает три-четыре шажочка – появляется одышка, и надо присесть, отдышаться.
Медсестрички приукрасили госпитальные коридоры вырезанными из бумаги звездочками и снежинками, ватой на ниточках. Кто-то принес и поставил елку – настоящую, и она одуряюще пахла хвоей.
А ведь завтра уже – Новый, 1945 год. А он один, без друзей. И благо хоть палата одиночная, никто храпом или стонами выспаться не помешает. Но все равно тоскливо, даже выпить не с кем.
Сергей улегся спать и быстро уснул, но был разбужен пальбой. Стреляли недалеко, часто. Слышались автоматные очереди и одиночные выстрелы. Раненые были встревожены: вдруг немцы прорвались, а отбиваться нечем, оружия у раненых не было.
Однако потом выяснилось, что недалеко расположились самоходчики. Приняв на грудь в честь Нового года явно больше «наркомовских ста граммов», они стали палить в воздух от избытка чувств, изрядно переполошив жителей близлежащих домов, раненых и медработников госпиталя.
Стрельба быстро стихла, но многие раненые так и не смогли уснуть до утра. В палатах пошли разговоры про близкую победу, воспоминания о том, кто и как встречал Новый год раньше, планы на будущее.
Сергей усмехнулся. Раз раненые вынашивают планы, значит – победа близка. Что-то он в 1941–1942 годах и даже в 1943-м таких разговоров не слышал.
Ему вспомнился дом. С момента, как он исчез, поехав в отпуск, прошло уже три с половиной года. Родители небось извелись в неизвестности, а девушка забыла. Н у, всплакнула разок-другой, обидевшись, что больше не звонит. Только девичьи слезы легкие, высохли – и из памяти вон. Небось за это время другого себе уже нашла, а то и замуж вышла, ребенка родила. А с другой стороны – и правильно. Весточку домой он послать не мог, и сможет ли вернуться в свое время – еще большой вопрос.
Сергей задумался – а возможно ли это вообще? Может, ему стоит найти тот полусгнивший подвал? Вдруг получится? Е-мое, а что же он раньше не попробовал, только сейчас дошло? Ну, тугодум! Или судьбе было так угодно? Тогда хоть знак какой-то подали бы. А впрочем – он лишь песчинка, песчинка в океане жизни. Вон на фронте люди сотнями, тысячами гибнут, и никаких знаков не получали, кроме повестки из военкомата. Занятно: ему одному так повезло, он избранный, или по дурости своей попал через невидимые врата в другое время?
Размышлял Сергей до утра. Вопросы множились – ответов не было.
Отдых, полноценное питание и лечение делали свое дело. Сергей восстановился. Исчезла слабость, уменьшилась одышка. Уже не задыхаясь, он мог пройти весь коридор от начала и до конца. И настал момент, когда Сергей стал разговаривать с врачом о выписке.
– Куда вы так торопитесь, ранбольной? – спрашивал его хирург. – По мирному времени вам бы сейчас, после госпиталя, в санаторий надо или на худой конец в дом отдыха на пару недель. Легкое еще не восстановилось. Одышку при физической нагрузке чувствуете?
– Почти нет.
Читать бесплатно другие книги:
