Самый сердитый гном Юрин Денис
Успокоившись, Пархавиэль приподнял голову и, поборов боль в ноющих шейных позвонках, огляделся по сторонам. Не считая возницы, плешивого старика в грязных лохмотьях, людей было семеро: четверо ехали на лошадях и трое шли пешком позади телеги. Короткие кольчуги со следами ржавчины, натянутые поверх холщовых рубах, деревянные дубины с вбитыми в них гвоздями и грубые топоры, пригодные лишь для мелких хозяйственных работ, а не для битвы, как нельзя лучше характеризовали основной род занятий своих владельцев и подчеркивали их весьма относительную причастность к армейской службе. Однако Пархавиэлю от этого было не легче. Плохая амуниция и явное отсутствие элементарных познаний в военном деле с лихвой компенсировались численностью конвоя и заметной с первого взгляда недюжинной физической силой крестьян. Отдельные обрывки фраз, долетавшие до слуха гнома, не давали никакой полезной информации, а только раздражали слух непривычным звучанием чужой, протяжно мяукающей речи.
«И зачем я только это делаю? – думал гном, вновь опустив голову на телегу и закрыв глаза. – Какая мне разница, сколько охранников и как они вооружены? Руки-то все равно связаны, а чуть попытаюсь ослабить путы, сразу заметят. Вон тот рябой детина так косился, а я всего лишь голову приподнял. Если заметят, что по телеге ерзаю, сразу дубиной огреют как пить дать!»
Из состояния душевного спокойствия и внешнего безразличия ко всему происходящему вокруг гнома вывел внезапно раздавшийся треск сухой древесины и последовавший за ним удар макушкой о неизвестно зачем прихваченный ополченцами в город чугунный котелок. Старенькая повозка не выдержала длинной дороги и при столкновении с очередным булыжником развалилась. Сила толчка слегка подбросила грузное тело пленника в воздух и вместе с остальной поклажей выбросила на обочину.
Громко вскрикнув от боли и обличив затем в самой что ни на есть грубой форме халатное отношение людей к походному имуществу, гном вернулся из мира тяжких раздумий и открыл глаза.
В отличие от караванщика, сразу определившего, что срок службы повозки исчисляется часами, поломка телеги застала ополченцев врасплох. Громко ругаясь и импульсивно размахивая руками, всадники спешились и принялись поднимать перевернутую телегу. Остальные вытащили топоры и, отвесив в сердцах незадачливому вознице по паре увесистых оплеух, не спеша удалились в лес.
Отряд разделился, но шансов на побег у Пархавиэля все равно не было, уж слишком добротными были ремни, стянувшие его запястья. Гном собирался снова уйти в себя, но тут его осенила радостная мысль, заставившая даже слегка улыбнуться разбитыми в кровь губами. Дело в том, что поломка оказалась серьезной: от удара о камень раскололось правое колесо и, что самое важное, треснула пополам рессора. О быстрой починке не могло быть и речи.
«Люди разобьют лагерь и останутся на месте, по крайней мере несколько часов. Пока съездят за инструментами в ближайшее селение, пока устранят поломку… – мелькнул в голове гнома проблеск надежды. – На меня же тем временем будут обращать не больше внимания, чем на разбросанное по земле барахло. Я все же смогу ослабить ремни, а затем выберу удачный момент, избавлюсь от пут и быстро сигану в лес! Сейчас совсем темно, солнце село, и крестьянам в чаще меня не найти!»
К несчастью, люди оказались куда более хитрыми существами, чем предполагал гном. Слабая искра надежды угасла так же быстро, как и возникла. Трое ополченцев вернулись из леса, таща за собой несколько срубленных молодых деревьев. Протянув длинные, гибкие стволы под днищем телеги, изобретательные крестьяне всего за пять минут превратили разбитую повозку в волокушу и, забросив в нее раскиданные по земле вещи и гнома, снова тронулись в путь.
«Если не везет, так во всем», – с философским спокойствием отметил про себя Пархавиэль и закрыл глаза, пытаясь заснуть.
– Вот видишь, говорил же, поутрянке ехать нужно, а ты все одно заладил: «Срочно, важно, в городе волнуются…» – недовольно бурчал ополченец, едущий рядом с командиром конвоя. – Как чувствовал, что везения не будет! Темнота, дороги не видно, а теперь еще и телега сломалась. До города еще далеко, когда доберемся, к полудню, не раньше!
– Заткнись, Дарес! – грубо оборвал жалобные причитания парня командир и, пришпорив коня, отъехал шагов на десять вперед.
Оидрий Вельяфор, десятник окружного ополчения, терпеть не мог Дареса и его старшего брата Лареса именно за этот сомнительный дар предвидения. Любая мелочь, любой незначительный пустяк служили поводом для их занудных причитаний и сетований на непосильный, каторжный труд окружного ополченца. Стоило братьям «затянуть свою песню», как тут же по отряду прокатывалась волна недовольств и пустяковых жалоб, начинали раздаваться крамольные речи и тихие перешептывания, смысл которых был стар как мир и ясен как день: «Меньше работы, больше денег!» Была бы воля Ондрия, уже давно сдали бы братья кольчуги и топоры, но дальнее родство с самим помощником столичного префекта надежно защищало избалованных лоботрясов от справедливой оплаты их «непосильных» трудов.
– Дарес, конечно, зануда и пискун, каких мало, но в этот раз он, кажется, прав! – внезапно раздался голос за спиной командира.
Ондрий быстро оглянулся, слева к нему подъехал Иконий, молчаливый двадцатичетырехлетний парень, ходивший в подмастерьях у деревенского кузнеца.
– И ты, значит, панике поддался?! – печально произнес Ондрий, немного придержав коня.
– Почему сразу панике? – удивился Иконий. – Кого бояться, этого, что ли, на телеге, или его дружков из леса?
– Хотя бы, – ответил десятник, вызвав у подмастерья повторный приступ удивления, который тут же отразился на его открытом, по-детски наивном лице. – Крепкий мужичок, хоть и ростом мал. Вон, Игельс, силач на всю округу известный, а еле сладил. Видел, какая у лесничего побитая морда?!
– Ну, видел, – протянул нараспев Иконий и утвердительно кивнул. – Да только я карлов не боюсь, хоть связанные они, хоть нет… а вот то, что повозка сломалась, дело основательно портит. Чинить надо, а то через пару верст и передние колеса в разные стороны разлетятся!
– Починим, – согласился десятник, – вон только до «Щита Индория» доберемся, там и починим, а заодно и передохнем чуток.
– Стоит ли? – недовольно нахмурил брови Иконий. – «Щит» на всю округу таверна известная, там господа благородные часто бывают…
– А ты что, дворян, что ли, боишься? – рассмеялся Ондрий. – Ох, темнота деревенская, да пойми же ты своей башкой окаянной: ты – ополченец, а не батрак какой-нибудь, представитель власти, тебе господа не указ! Тем более сейчас, когда преступника везем и неприкосновенными персонами считаемся.
– Да так-то оно так, но от господ лучше держаться подальше, – сконфуженно произнес подмастерье и, почему-то устыдившись своего страха перед дворянским сословием, отъехал в сторону.
«Хороший парень Иконий, – подумал Ондрий, кутаясь в старенький, оставшийся еще со времен службы в армии плащ, – забитый, конечно, и темный, но куда лучше и надежнее остальных. Побольше бы таких!»
Краткий разговор с ополченцем отвлек десятника на какое-то время от тяжких размышлений, мучивших его с самого начала пути. Слава о грозной банде Сегаля еще два года назад гремела по всей стране. Многие префекты и купцы вздохнули спокойно, когда королевским войскам наконец-то удалось окружить бандитов в лесах и устроить им кровавую баню. Лишь нескольким разбойникам во главе с предводителем удалось тогда ускользнуть от возмездия и уйти через границу в Герканию. Если Сегиль вернулся, то явно не один, и впереди их ожидают большие беды. Ондрий непроизвольно оглянулся и еще раз окинул беглым взглядом лежавшего на телеге пленника.
«Если гном действительно из банды, как уверял лесничий, то его дружки непременно попытаются его отбить, а если не получится, то будут мстить!» – в который раз за эту долгую ночь тяжело вздохнул Ондрий, плотно кутаясь в протертый до дыр плащ и ругая себя за то, что позволил неугомонному лесничему уговорить отвезти пленника для допроса в город, а не вздернуть мерзавца втихую на первом попавшемся суку.
До таверны отряд добрался только к двум часам ночи. К несказанному удивлению Ондрия, в окнах первого этажа известного на всю округу заведения горел свет, и слышалась тихая, печальная мелодия флейты в сопровождении какого-то струнного инструмента. Подъехав ближе и остановившись в нескольких шагах от ворот, солдаты поняли, в чем было дело.
Несмотря на поздний час, в таверне было несколько посетителей. Во дворе стояли две добротные, явно принадлежавшие родовитым дворянам кареты; ни слуг, ни лошадей поблизости не было. «Видимо, господа прибыли в таверну надолго и приказали распрячь лошадей, – размышлял Ондрий, одновременно подавая своим людям знаки прекратить недовольный галдеж, вызванный непредвиденной заминкой. – Кучеры отвели лошадей в конюшню и, естественно, остались ночевать там. Обычное дело, вассалы богатых господ не доверяют гостиничной прислуге, считают их или жульем, или раззявами. В этом как раз ничего необычного нет, а вот сами кареты…»
Ондрий еще раз осмотрел кареты и недовольно причмокнул губами. В отличие от неуклюжих конок местных дворян экипажи были большими и комфортными: рессоры, подвески, колеса и прочие механические детали были в идеальном состоянии и сделаны из баснословно дорогой махаканской стали, внутри салонов были обитые кожей сиденья и мягкая отделка стен, делающие почти незаметной тряску по плохим филанийским дорогам. Но дело было не в том, что в их захолустье пожаловали высокородные путешественники и что стоимость каждого экипажа в несколько раз превышала годовой заработок его отряда. Подозрительным десятнику показалось другое – на каретах не было ни резных украшений, обожаемых столичной знатью, ни геральдических знаков.
«Высокопоставленные вельможи прибыли в нашу глушь и хотят остаться неизвестными, – догадался десятник. – Возможно, у них сейчас важный разговор, если сидят в корчме, а не пошли спать. Появиться в таверне – значит накликать на себя беду, нажить кучу неприятностей».
Придя к неутешительному выводу, Ондрий приказал отряду въехать во двор и сразу заняться починкой телеги. К великому недовольству солдат, хотевших для начала пропустить по паре стаканчиков, посещение корчмы было запрещено.
Как только повозка остановилась посреди двора и утомленные дорогой ополченцы стали разгружать с нее поклажу, на пороге таверны появился толстый хозяин в запачканном фартуке поверх дорогой одежды. Его пухлые щеки грозно раздувались не хуже жабр вытащенного на берег леща, маленькие глазки свирепо сверкали из-под заплывших жиром век, а остатки рыжих кудрей забавно дыбились на почти совсем облысевшем черепе, делая корчмаря похожим на престарелого бойцового петуха, обрюзгшего, но не утратившего воинский дух.
Услышав шум во дворе, старик решил прогнать заглянувших к нему в поздний час местных голодранцев, мешающих своим гомоном отдыху знатных господ. В подтверждение его недружелюбных намерений из двери корчмы вышли четверо рослых мужиков с дубинами наперевес. Однако, увидев стальные кольчуги и ярко-красные эмблемы, знаки окружного ополчения, на груди незваных гостей, старик решил унять свой воинский пыл и не портить отношений с местными властями. Вместо того чтобы выгнать ночных посетителей взашей, хозяин приказал вооруженной прислуге вернуться в дом и, найдя глазами в толпе ополченцев десятника, быстро засеменил к нему на коротких толстеньких ножках.
– Это вы десятник? – произнес корчмарь, заискивающе улыбаясь и преданно заглядывая в глаза Ондрию.
Раболепная манера общения с ним корчмарей, старост, поселковых старшин и прочих мелких деляг, без разницы, торгующих ли или состоявших на государственной службе, уже давно раздражала командира отряда и вызывала естественное желание залепить очередному подхалиму звонкую пощечину.
– Да, – сухо ответил Ондрий, поправляя съехавшее набок седло и морально готовясь к неприятному разговору с подхалимом.
– Прекрасно! – омерзительно широко улыбнулся корчмарь и взмахнул от напускного восторга пухленькими ручками. – А я Огуст Себастьян Фардобье, хозяин таверны и, по мнению высокочтимого господина префекта, самый лучший повар в округе.
«Ну вот, началось! – печально отметил про себя Ондрий. – Все прощелыги-дельцы одинаковы. Разговор только начался, а ласковый толстячок уже намекает на важность своей персоны и хорошие связи. Если начал с префекта, то к концу беседы непременно окажется, что мажордом королевского двора его лучший друг или дальний родственник».
– Ондрий Вельяфор, десятник окружного ополчения, – произнес Ондрий, стараясь вести себя корректно и выдержать официальный тон, подобающий его положению. – Не знал, что у вас, господин корчмарь, принято встречать гостей аж во дворе.
– Стараемся, стараемся, наше заведение самое лучшее в округе, господин десятник! – затараторил старик, испуганно озираясь по сторонам. – Но дело, знаете ли, не в этом. Мы всегда рады хорошим гостям и с удовольствием приняли бы вас и ваших мужественных солдат, стоящих на страже…
– Короче! – прикрикнул на старика Ондрий, не выдержав его утомительных речей и бесконечного жеманства.
– К нам пожаловали очень именитые гости, – заговорщически прошептал хозяин таверны, – им не хотелось бы, чтобы их беспокоили. А ваши солдаты, ну, вы сами понимаете, господин десятник…
– Хорошо, – закончил разговор Ондрий, нарочно сильно хлопнув ладонью по дряблому плечу корчмаря, – мы и не собирались заглядывать в твою дыру. Принеси чего-нибудь перекусить и плотницкие инструменты. Починим телегу и поедем дальше.
– Будет исполнено, – обрадовано пролепетал Огуст Себастьян и потрусил в корчму.
Хозяин сдержал свое обещание, и как только у ополченцев появились кузнечный молот и набор хороших инструментов, работа закипела полным ходом. По гостиничному двору, заглушая доносившиеся из раскрытых окон тихие звуки музыки и приглушенные голоса, разносился бойкий стук топоров, слышались скрип рубанков и звонкое гудение двуручной пилы вперемежку с отборной деревенской руганью.
При всем отвращении к людям лежащий на охапке полусгнившего, сырого сена Пархавиэль не мог не отдать врагам должное. Ополченцы работали на совесть, умело и слаженно, не халтуря и не пытаясь как можно скорее покончить с неприятным занятием. Фактически они не просто поставили телегу вновь на колеса, а перебрали ее заново, за какие-то полчаса превратив кучу полусгнившего хлама в отличное средство передвижения.
Пятеро сильных крестьянских парней под руководством Икония укрепили расшатанный настил повозки, заменив трухлявые доски, выточили из длинных дубовых жердей новые оси и уже хотели приступить к заключительной фазе ремонтных работ, подбивке расколотых колес, как дверь корчмы с шумом распахнулась, и на пороге появился взбешенный хозяин.
На этот раз Огуст Себастьян не нашел во дворе десятника, чтобы пошептаться с ним, и не стал вежливо просить солдат потише шуметь, а, сердито нахмурив брови и грозно подбоченясь, принялся во всю мощь луженого горла орать на занятых делом парней.
– Вон со двора, быдло деревенское, увальни! Кольчуги нацепили, так бесчинствовать можно?! На вас, дураков, управу враз найду! Устроили тут мастерскую, дармоеды казенные! – не на шутку разошелся раскрасневшийся корчмарь. – Ишь чего удумали, охальники, шумом и треском посетителей распугивать, слух благородных дам матюгами смущать!
Если хозяин заведения был бы немного терпеливей, не стал бы кричать на солдат, а подождал бы десятника и мирно решил с ним вопрос, то все было бы по-другому, не спустили бы ополченцы с него штаны, не отхлестали бы вожжами.
К несчастью Огуста, Ондрий, почувствовав естественную потребность организма, утомленного долгой ездой и двумя выпитыми по дороге флягами вина, ненадолго отлучился со двора. Когда же десятник вернулся, то его глазам предстала картина жестокой расправы над старым крикуном. Главные задиры в отряде, братья Дарес и Ларес, привязали зовущего на помощь старика к изгороди и принялись яростно хлестать его вожжами чуть ниже поясницы. Жалкие попытки гостиничной прислуги спасти хозяина были быстро пресечены оскорбленными до глубины души ополченцами. Единственным, кто не поддался общему сумасшествию, был Иконий. Он бегал по двору и пытался утихомирить разбушевавшихся сослуживцев. Вмешательство подоспевшего на помощь корчмарю десятника избавило старика от дальнейших побоев и унижений, но не смогло спасти ему жизнь.
– Что здесь, черт возьми, происходит?! – неожиданно прозвучал властный голос, настолько громкий и звучный, что смог заглушить жалобные стенания Огуста и гомон взбешенных солдат.
В одно мгновение какофония хаотичных звуков смолкла, и во дворе воцарилась гробовая тишина. Ополченцы почти одновременно повернули головы в сторону говорившего и увидели, как из дверей таверны медленно появилась грозная фигура рослого и крепкого в плечах дворянина. Черная бархатная ткань элегантного дорожного костюма не только придавала владельцу изысканный, благородный вид, но и, плотно облегая мускулистое тело, подчеркивала его силу и мужественность. Даже кокетливые узоры вшитых золотых нитей и белоснежное жабо не портили общего впечатления и не делали незнакомца похожим на изнеженного, придворного франта. Красивое, волевое лицо сорокалетнего мужчины сурово и презрительно взирало на застывших в растерянности простолюдинов. Языки пламени факелов эффектно отражались на смуглой коже незнакомца и его длинных, вьющихся до самых плеч прядях черных волос.
Какое-то время вельможа стоял молча, широко расставив ноги в высоких походных ботфортах и властно сложив руки на груди. Богатая одежда, надменная манера держаться и пронзительный, хищный взгляд из-под густых бровей подействовали на крестьян не хуже магического эликсира, подавили волю, заставили замолчать и подчиниться.
– Еще раз спрашиваю, что здесь происходит?! – прозвучал властный голос, заставивший нескольких ополченцев съежиться от страха, а почувствовавших силу братьев Дареса и Лареса вытянуться по стойке «смирно». – Кто из вас старший, кто отвечает за весь бардак и верховодит этим стадом завшивевших баранов?!
Ондрий, до появления незнакомца пытавшийся навести порядок и утихомирить взбесившихся солдат, вначале был готов встать на сторону дворянина и даже мысленно поблагодарил его за своевременное вмешательство, но вскользь брошенное сравнение со стадом баранов разозлило десятника и настроило его против высокородного выскочки.
– Ну я, – невозмутимо ответил Вельяфор, не отрывая глаз от надменного лица дворянина, затем вышел из толпы и остановился всего в паре шагов от ухмыляющегося незнакомца. – А кто вы такой, милостивый государь, что позволяете себе вмешиваться в работу народного ополчения и называете верных слуг короля стадом завшивевших баранов? Как нам понимать ваше двусмысленное изречение? Если стадо завшивело, то виноват только пастух. Вы что, намекаете на неспособность нашего государя, короля Кортелиуса, управлять государством? Воспринимать ли мне ваши слова как оскорбление королевской династии или просто как пьяный бред перебравшего ночного гуляки?!
Солдаты изумленно открыли рты и, вытаращив глаза, уставились на командира. Они не поняли смысла и половины произнесенных десятником слов, но инстинктивно еще сильнее зауважали Ондрия. Искреннее удивление озарило и лицо вельможи, на какое-то время потерявшего дар речи. Дворянин никак не ожидал получить такой логически обоснованный, хитроумный отпор со стороны простого десятника провинциального ополчения. Никто, даже сотник и префект, не знал, что в молодости, еще до службы в армии, Вельяфор учился на риторическом факультете столичного университета, откуда был с позором выгнан за постоянные пьяные дебоши и аморальное поведение. На озадаченном лице дворянина засияла улыбка, а в глазах появилось уважение к собеседнику.
– Браво! – Незнакомец захлопал в ладоши. – Господин десятник, вам действительно удалось поразить меня своим красноречием, примите мои поздравления!
– Спасибо, милостивый государь, крайне признателен за вашу похвалу, но давайте не отклоняться от темы разговора, – ответил десятник. – Кто вы и куда следуете? Какова цель вашего путешествия?
– Не перегибай палку, десятник! – Лицо дворянина мгновенно стало серьезным. – Неужели ты думаешь, что я буду отчитываться перед каким-то народным ополченцем?! – Слово «народный» было произнесено с особым презрением.
– Будете, – не обратив внимания на издевательский тон, продолжил Ондрий, – поскольку в настоящий момент, уважаемый господин инкогнито, я представляю королевскую власть и сгораю от нетерпения услышать вашу историю. В частности, меня интересует, кто вы и ваши спутники, а также не связан ли ваш визит в «Щит Индория» с появлением в округе банды Сегаля?
– Сегиля?! – воскликнул дворянин. – Ты хочешь сказать, что наглый гном вновь собрал отряд коротышек и перешел границу? Этого не может быть, он не осмелился бы!
Вместо ответа Ондрий указал рукой на связанного Пархавиэля Продолговатое лицо аристократа стало еще более вытянутым и, как показалось Вельяфору, даже немного побледнело. Не говоря ни слова, вельможа направился сквозь поспешно расступившихся в стороны солдат к тюкам, возле которых лежал гном.
– Ты ошибся, – уверенно сказал дворянин, вернувшись к десятнику, – этот гном не из отряда Сегиля.
– Почему? – удивился Ондрий однозначному заключению незнакомца.
– У людей, то есть у гномов Сегиля, – поправился дворянин, – есть особый знак: на левой руке ближе к плечу выжжена кирка, разбивающая человеческий череп, у этого же бродяги клейма нет. К тому же Сегиль опытный полководец и никогда не испытывал недостатка в средствах, он не стал бы отправлять своих солдат на задание в одних лишь грязных кальсонах.
Доводы незнакомца показались Ондрию разумными, однако десятник не мог и не хотел соглашаться со словами самоуверенного вельможи. Легким движением руки он подозвал к себе стоявшего поблизости солдата и что-то тихо прошептал ему на ухо.
– А что вы скажете на это, милостивый государь? – победоносно заявил десятник, когда солдат вернулся и протянул вельможе отобранный при аресте у гнома топор.
Оружие Пархавиэля явно заинтересовало незнакомца, он долго крутил его в руках, затем разочарованно покачал головой и небрежно бросил топор на землю.
– Ничего особенного, первоклассная сталь, но грубая штампованная работа. В Махакане такой топор у каждого гнома, да и в Геркании на рынках подобное барахло не редкость. В основном ими торгуют местные контрабандисты, выдавая за редкостные экземпляры тысячелетней давности, – отмахнулся вельможа.
– Но разве это не доказывает…
– Это ничего не доказывает, – перебил десятника незнакомец, явно хорошо разбирающийся в оружии. – Гномы Сегиля терпеть не могут махаканцев и их вещи, они пользуются или укороченным людским оружием, или куют топоры сами. Ты хоть допрашивал пленного?
– Он не говорит по-филанийски, – вспомнил Ондрий рассказ лесничего.
– Тем более странно, – задумчиво произнес незнакомец, хмуря лоб и поглаживая тонкими холеными пальцами гладкую кожу лица. – Возможно, это какой-нибудь мелкий герканский преступник или бежавший махаканский гном.
– В городе разберутся, – подвел черту под разговором Ондрий, который вдруг понял, как умело аристократ заговорил ему зубы и увел разговор в сторону от своей персоны – Мы отвлеклись, милостивый государь, представьтесь, прошу вас в последний раз… – и, немного замявшись, добавил: – …по-хорошему!
– Ты действительно хочешь узнать мое имя? – В нотках голоса незнакомца Ондрий почему-то почувствовал печаль и сожаление, как будто дворянин пытался намекнуть ему, что для его же блага будет лучше оставить все как есть и не лезть далеко с расспросами.
– Да, хочу, – после недолгого колебания произнес десятник.
– Ну что ж, будь по-твоему, – печально улыбнулся вельможа. – Я маркиз Норик, управляющий Палатой Иноземных Торговых Дел филанийского двора и близкий друг принца Генриха, брата короля, – торжественно произнес маркиз и как-то странно цокнул языком. – Тебя еще интересует, кто остальные посетители?
Потерявший от испуга дар речи Ондрий отрицательно замотал головой. Одно дело нагрубить заезжему графу или барону, а другое – попасть под горячую руку другу самого принца Генриха. Развеселившись от вида побледневшего десятника, маркиз широко улыбнулся, обнажив два ряда белоснежных ровных зубов, и дружески похлопал растерянного Ондрия по плечу.
– Видишь ли, десятник, ты мне понравился. – Маркиз панибратски взял Ондрия под руку и повел к входу в таверну. – Таких сообразительных, толковых солдат я уже давно не встречал, тем более здесь, в дикой, провинциальной глуши. Предлагаю по этому поводу выпить!
Маркиз открыл дверь и настойчиво подтолкнул внутрь таверны оробевшего Ондрия.
Зала была огромной и богато, даже чересчур богато обставленной для провинциальной таверны. За большим, накрытым белоснежной скатертью и уставленным яствами столом сидели двое юношей в строгих черных сюртуках и пара молодых, красивых дам в нарядных платьях с вызывающе открытыми декольте. Еще две девушки в одеждах попроще сидели на стульях возле камина и музицировали: одна играла на маленькой флейте, а вторая плавно перебирала струны какого-то неизвестного Ондрию инструмента, похожего на лютню, но более сложного, с множеством рычажков и большим числом струн.
– Это конарус, древний эльфийский инструмент, к сожалению, забытый даже современными эльфами, – пояснил Норик, как будто прочитав мысли Ондрия.
Маркиз подвел гостя к столу и всунул в его онемевшую руку наполненный до краев бокал пахнувшего лепестками роз и медом красного вина. Как во сне Ондрий поднес бокал к еще дрожащим от страха губам, но тут же поставил его быстро на стол. Внимание солдата привлекло большое ярко-красное пятно на полу.
– Нет, нет, что ты, это не кровь, – звонко рассмеялся маркиз, всовывая бокал обратно в руку десятника. – Растяпа-служанка разлила вино, только и всего…
– А где прислуга? – заикаясь, спросил Ондрий, косясь на бледные, не выражающие никаких эмоций лица окружающих.
– Я же сказал, мы здесь инкогнито, отдыхаем от светской суеты. Чем меньше людей нас беспокоит, тем лучше.
– Прежде всего для них, – недовольно проворчала одна из дам.
– Не обращай внимания, солдат. – Маркиз опять рассмеялся и обнял десятника за плечо. – Баронесса сегодня не в духе: сбежавший с молоденькой эльфкой любовник, да и вчера чуток перебрала… давай-ка лучше поднимем наконец-то бокалы за нашу встречу!
Одним резким движением руки Ондрий опрокинул в рот вино и даже не заметил, как острое лезвие охотничьего ножа вспороло его горло от уха до уха. Десятник погиб мгновенно, не успев вскрикнуть. Его обмякшее тело вяло повалилось на стол и, стащив скатерть, упало на пол. Глаза сидевшей поблизости дамы, той самой, что перебила маркиза, заблестели при виде хлеставшей из артерии крови. Позабыв обо всем на свете, баронесса кинулась к упавшему телу.
– Нет, Розита, он мой, – остановил вампира властный голос маркиза. – Ваш же ужин, дамы и господа, ожидает во дворе, и смотрите, долго не задерживайтесь, примерно через час начнет светать.
Едва Норик закончил говорить, как шестеро вампиров дружно зашипели, скаля уродливые пасти в предвкушении добычи, и быстро кинулись во двор. Раздавшиеся затем снаружи крики, вопли и жалобные стоны ничуть не нарушили душевного покоя маркиза. Он налил в бокал вина и, присев над телом лежавшего на полу десятника, задумчиво смотрел не на струйку еще вытекающей из горла крови, а в широко открытые мертвые глаза солдата.
– Прости, но иначе я не мог, – прошептал маркиз и закрыл веки остекленевших глаз.
Маркиз Норик, он же Эма Ноурисий Икольн, один из самых старых вампиров в мире, не чувствовал угрызений совести и не устал от убийств, однако ему было жаль, искренне жаль лишить жизни человека, который был настолько неглуп, что сумел ему понравиться.
От печальных мыслей вампира отвлекло легкое постукивание каблуков и деликатное покашливание за спиной. Вошедшая в залу белокурая красавица остановилась в нескольких шагах позади хозяина, не решаясь подойти к нему ближе во время приема пищи. Дама грациозно уселась на стул возле окна и изящным движением руки принялась оттирать батистовым платочком кровь с уголков рта.
– Не стесняйся, Бьянка, подойди ближе, ты не нарушила таинства Испития, – произнес маркиз, поднявшись в полный рост и повернувшись лицом к ученице.
– Но как же, хозяин, вы даже не пригубили влаги жизни? – удивилась юная прелестница и захлопала, как бабочка крыльями, большими веерами ресниц.
– Я пью, когда хочу, а не когда не могу удержаться, – усмехнулся маркиз, ласково похлопав девушку ладонью по щеке. – Однако не стоит вникать в сложные философские вопросы, тебе все равно этого пока не понять. – Норик подошел к столу и доверху наполнил бокал вином. – Зачем ты пришла, хотела что-то сказать?
– Да, – немного смутилась Бьянка. – Вас просят выйти во двор.
– Зачем? – удивился маркиз. – Вы же знаете, я терпеть не могу массовых «попоек», у меня от них портится аппетит. Да и вам пора отвыкать, не маленькие! – Норик сделал несколько глотков и блаженно закрыл глаза, наслаждаясь вкусом выдержанного, приторно сладкого виноградного вина. – Я уже отдал необходимые указания. Все как всегда, вы прибираете за собой, едете в замок и ожидаете моих дальнейших распоряжений.
– Да, но…
Маркиз быстро развернулся на высоких каблуках и пронзил осмелившуюся перечить ему ученицу гневным взглядом.
– Там во дворе, – съежившись от страха, пролепетала Бьянка, – какой-то странный уродец. Мы не знаем, что с ним делать.
– Ох, молодежь, молодежь, – едва сдерживаясь, чтобы не покатиться со смеху, произнес маркиз, – какие же вы все-таки глупые и наивные, гонитесь за внешней формой, совершенно забывая о содержании! Этот, как ты изволила выразиться, «уродец» не кто иной, как представитель древнего народа, именуемого гномами.
– Я знаю, хозяин, он похож на гнома, – неуверенно начала оправдываться девушка, – но он какой-то другой и… дурно пахнет!
Последнее замечание молодого вампира, сопровождаемое гримасой отвращения на красивом девичьем лице, лишило Норика самообладания, и маркиз зашелся в приступе громкого смеха.
– Дурочка, – ласково обратился маркиз к подопечной, когда ему наконец-то удалось взять себя в руки, – всегда следует отличать внешние запахи, которые не особенно должны тебя волновать, и запах самой крови.
– Но и запах его крови иной, чем у остальных гномов, – продолжала робко оправдываться Бьянка.
– Это маленькое, мужественное создание, что лежит связанным во дворе, не принадлежит нашему миру, – начал объяснять маркиз, сопровождая свою пафосную речь грациозной жестикуляцией. – Оно, точнее, он пришел к нам из подземного мира Махакана. В жилах этого гнома течет чистая кровь древнего народа, не смешанная с кровью других рас. Ему пришлось пройти много тягот и испытаний, он убивал и терял близких, чтобы в конце концов в эту чудесную ночь попасть на ваш трапезный стол. Кожа гнома впитала в себя и запахи далеких пещер, и дым походных костров. Я почувствовал на нем благоухающие ароматы леса, запах трясины болот и смрад гниющей плоти. Это великий воин! Он убивал не только волков, но и схиксов. Даже несколько номбуров, испокон веков вселяющих ужас в сердца эльфов огромных пещерных псов, пали от ударов его топора.
Маркиз закончил наставление и направился к выходу, однако на самом пороге он остановился и после некоторого раздумья произнес:
– Мне горько и обидно, Бьянка! Впереди у нас великие дела, и я хотел сделать вам, моим лучшим ученикам и соратникам, чудесный подарок. Но вы не оценили его, точнее, не смогли распознать, что еще хуже! Видимо, я был плохим учителем, – печально покачал головой маркиз. – Ну что ж, пойду наслаждаться божественным напитком в одиночку, вы его недостойны!
Что над ним и везущими его в город стражами нависла смертельная угроза, Пархавиэль почувствовал еще задолго до того, как вампиры накинулись на людей. Взгляд маркиза, осматривающего его с ног до головы, был холоден и жесток. Так не мог смотреть человек или гном; только хищник, жаждущий пищи нутром своего кровожадного существа, так хладнокровно и одновременно алчно взирает на будущую добычу.
Предчувствия не обманули гнома. Через несколько минут стая вампиров накинулась на людей и перебила всех за несколько секунд. Ополченцы не только не оказали сопротивления, но даже не успели вытащить оружия, как стали едой оголодавших тварей. Зингершульцо не знал, что такое вампиры и чем они отличаются от людей, но быстро понял разницу, беспомощно наблюдая, как пировали хищники во дворе. К несчастью, Пархавиэль был по-прежнему связан, а значит, обречен. Сердце гнома сжалось в комок, кровь застыла в жилах от страха, когда кровососы покончили с людьми и направились в его сторону.
«Чего они ждут, почему не нападают?» – испуганно Думал гном, надеясь на быструю и не очень тяжкую смерть. Однако вампиры вели себя странно. Они внимательно осматривали гнома, переговаривались между собой, осторожно трогали его тело когтистыми руками и носками сапог, но не нападали.
Наконец-то появился уже знакомый гному маркиз. После недолгой беседы вампиры закивали, поклонились своему хозяину и разошлись. Норик склонился над телом и смотрел в глаза гнома до тех пор, пока Пархавиэль не почувствовал, как теряет сознание. Его затуманенный разум застрял где-то на полпути между действительностью и забытьем. Гном видел, как Норик пил его кровь, но не чувствовал боли. А потом, когда кровосос сел на коня и ускакал прочь, Пархавиэль бесчувственно и отрешенно наблюдал за тем, как вампиры затащили трупы людей в дом и подожгли его с двух сторон. Кто-то крепко схватил его за волосы на затылке и, пронзительно хохоча, потащил к объятой огнем таверне.
Глава 9
Обман, кругом обман
Вначале был мрак, ничего, кроме кромешной тьмы и холода, растекающегося по беспомощному телу гнома. Пархавиэль был не в состоянии сопротивляться неизвестной силе, пронизывающей его мозг и быстро захватывающей все новые и новые участки еще живой, не успевшей остыть плоти. Руки солдата онемели до самых кончиков пальцев, и даже истошный крик отчаяния не смог прорваться наружу из скованных легких, застыл в пересохшей, непослушной гортани.
Неожиданно мгла рассеялась, ушла прочь, захватив с собой страхи и боли, сухость в горле и пробирающий до самых костей холод. Наступили минуты успокоения и сладкого блаженства.
Щеки Моники были мягкими и теплыми. Они терлись о густую, колючую бороду, доставляя Пархавиэлю несказанное наслаждение. Длинные волосы девушки приятно щекотали лицо и обнаженные плечи гнома. Упругое нежное тело извивалось в его крепких объятиях, послушно отзываясь на каждое движение грубых рук и стремясь слиться с мужчиной в единое целое. В эти сладкие, упоительные минуты гном позабыл обо всем, даже о собственной смерти. Не существовало ничего, кроме тела любимой и ее ласкающего слух, нежного голоса.
– Милый, ты самый лучший, самый красивый! – шептала Моника, прижавшись влажными теплыми губами к уху гнома. – Зачем ты уехал, зачем оставил меня?! Я скучаю, мне плохо, плохо без тебя!
– Но ты сама…
– Молчи! – Девушка еще крепче прижалась к гному и властно закрыла его изуродованные губы красивыми, тонкими пальцами. – Это были только слова, слова ничего не значат. Разве ты не знал, что женщины всегда говорят одно, а подразумевают совершенно другое, кричат «Нет!», а думают «Да, да!».
Внезапно Моника отпрянула от него и сильно ударила ладонью по щеке.
– А ты, ты клялся мне в вечной любви, а сам, мерзавец, бросил меня! Предал в самый трудный момент, когда молодую, наивную девушку окружало столько соблазнов. Отпустил, ушел, отказался от борьбы! – кричала в припадке истерики женщина, хрипя и картавя, брызгая слюной и яростно размахивая руками.
Лицо разъяренной женщины перестало быть красивым, а ее нежная кожа и пышные формы уже не вызывали у гнома желания. Его рассудок охватили злость, отвращение и необъяснимое чувство брезгливости. Пархавиэль закрыл глаза и крепко сжал кулаки, силясь не поддаться искушению и не ударить еще недавно обожаемую им женщину.
Истеричные крики Моники достигли апогея громкости и бранности, а потом внезапно стихли, сменившись тишиной и успокаивающим журчанием воды. Кожа Пархавиэля ощутила приятные прикосновения теплой влаги, и гном осторожно, боясь новых сюрпризов разыгравшегося воображения, приоткрыл щелочки глаз.
Ни беснующейся Моники, ни огромной кровати, на которой гномы только что предавались безумной страсти, уже не было. Пархавиэль лежал в небольшом, выложенном из камней бассейне, медленно заполняемом струйками горячей воды из трех узких труб, украшенных на концах головами неизвестных гному животных или, быть может, птиц. Точно он не знал, да и не задавался этим вопросом. Уставшие мышцы тут же расслабились, суровое лицо гнома озарило умильное выражение засыпающего после сытной кормежки младенца, а глаза начали закрываться сами собой, повинуясь томной дремоте и размягчающей тело ласке теплых паров.
Тихий плеск воды и мягкие прикосновения к распаренной коже нежных кончиков пальцев заставили Пархавиэля очнуться. «Моника!» – слетел с его губ радостный крик, но тут же оборвался, застрял в горле, чуть ли не задушив пораженного гнома.
Рядом с ним в воде сидела обнаженная незнакомка. Мокрые волосы, ниспадающие на красивую грудь черным шлейфом, не только не скрывали прелести девичьей фигуры, но, наоборот, подчеркивали их, пробуждая желание и вызывая восхищение божественной красотой смуглого человеческого тела. Легкая улыбка сочных, манящих губ и игривый блеск больших карих глаз мгновенно покорили гнома, лишив его способности задавать глупые, никому не нужные вопросы: «Кто ты?», «Откуда взялась?», «Чего надо?» Мозг Пархавиэля окончательно распрощался с логикой и погрузился в бездонный океан ощущений.
– Моника?! – удивленно пропела незнакомка, плотно прижавшись к гному всем телом и ласково гладя мускулистую, волосатую грудь. – Нет никакой Моники. Она тебя недостойна. Капризная, глупая девчонка не смогла оценить такого мужчину! Забудь о ней, как о кошмарном сне! Больше не будет ни скандалов, ни упреков, ни истерик. У тебя есть мы, мы не позволим расстраивать тебя по мелочам!
– Кто «мы»? – едва слышно прошептал Пархавиэль, бессильно качаясь на волнах наслаждения.
– Мы это мы, а ты – самый лучший, самый красивый, ты – наш господин!
Снова послышался тихий плеск. К несказанному удивлению и радости гнома, в бассейне появились еще две обнаженные женщины. Они смеялись, шептали нежные слова, приводящие на грань исступления и потери рассудка, холили его маленькое, крепкое тело, залечивая ласками глубокие душевные раны и зудящую боль растянутых мышц.
Как прогорклый огурец портит самое изысканное яство и заставляет гурмана недовольно морщиться, так и блаженство Пархавиэля было внезапно испорчено раздражающими обоняние запахами протухшей капусты и 1 прогнивших пищевых отходов недельной давности. Гном чертыхнулся и открыл глаза.
Красавиц в бассейне не было, а на поверхности воды нежно-голубого цвета плавали грязные тряпки, щепки, бумажные коробки и безошибочно узнанные носом гнома испорченные продукты. Завершал картину сюрреалистического абсурда неизвестно откуда появившийся возле бассейна обрюзгший рыжий гном в протертой до дыр холщовой рубахе, грязных штанах и остроконечном красном колпаке. Толстяк стоял, облокотившись о каменный бортик бассейна, и, абсолютно не обращая внимания на присутствие Пархавиэля, чистил огромную рыбу. Чешуйки, ошметки и мелкие кости сбрасывались любителем сырой рыбы прямо в воду.
– Эй, чего творишь, балбес?! – выкрикнул Пархавиэль в надежде, что незнакомец одумается и прекратит свинячить. – Здесь, между прочим, порядочные гномы купаются!
Чудак среагировал на гневное замечание своеобразно: покосился через плечо на голого Пархавиэля, смачно сплюнул в бассейн и невозмутимо продолжил увлекательное занятие по загрязнению искусственного водоема.
– Эй, к тебе обращаюсь, колпак заскорузлый! – настойчиво продолжал взывать к порядку Пархавиэль, обдав на этот раз нахала фонтаном грязных брызг.
Незнакомец решил ответить и, развернувшись вполоборота, одарил Пархавиэля чарующей улыбкой щербатого рта.
– Чего шумишь, рыбка?! Сейчас с севрюжкой разберусь и тобой займусь! – прохрипел незнакомец и еще раз оросил и без того уже грязные воды бассейна своей слюной.
– Что значит «разберусь»?! Я тебе разберусь! – злобно процедил сквозь сжатые зубы Пархавиэль, собираясь вылезти из бассейна и задать хаму крепкую взбучку. – Ишь, слюнодел, расплевался, сейчас как врежу по башке!
– Попробуй! – ответил толстяк и откинул с головы колпак.
Там, где у порядочных гномов растут волосы или гордо сверкает лысина, у незнакомца возвышалась добрая дюжина мелких роговых отростков, витиеватых, зазубренных и покрытых какой-то пористой массой наподобие плесени.
– Кто, кто ты такой?! – заикаясь от страха, пролепетал Зингершульцо, ежесекундно моргая большими как сливы глазами.
– Не узнал, ты меня не узнал! – весело заверещал омерзительный тип, покатываясь со смеху и истерично долбя полуразделанной рыбиной о бортик бассейна. – Вот потеха, вот умора, он меня не узнал!!!
– Пасть закрой! – выкрикнул Пархавиэль, которому наконец-то удалось побороть испуг и взять себя в руки. – И отвечай, когда тебя спрашивают!
– А ты сам подумай, – загадочно подмигнул заплесневевший гном и перегнулся через бортик так далеко, что его толстые, лоснящиеся от жира щеки оказались почти вплотную с лицом недоумевающего Пархавиэля. – Подумай хорошенько, дурачок, ты меня знаешь. Не моргай глазищами, не вру! Даю подсказку: «Охватит злость, испуг иль страх и имя это на устах!» – проговорил скороговоркой шалопай и быстро отпрянул назад, ловко вывернувшись из рук пытавшегося схватить его за уши Пархавиэля. – Ну и кто же я таков, мой волосатый друг?
– Не знаю, – буркнул в ответ Зингершульцо, будучи явно не в настроении разгадывать головоломки, ребусы и прочие загадки.
– Фуууу!!! – Весельчак печально закачал головой. – Ты огорчил меня, Твоя Волосатость, нельзя же быть таким тугодумом! – произнес толстяк, а затем быстро схватил рыбину за хвост и с силой запустил ее в торчащую из воды голову Пархавиэля.
– Ты что творишь, акхр тебя раздери! – воскликнул Зингершульцо, с отвращением отдирая с носа и глаз липучую массу рыбьих потрохов.
– Браво, бравусеньки! Всего со второй попытки и точно в цель! – радостно заверещал толстяк, с неожиданным для его веса проворством вскочив на высокий бортик и пустившись в безудержный пляс.
Пархавиэль тихо ойкнул и принялся тереть слипшиеся от рыбьего жира глаза. Ему показалось, что из широких штанин весельчака торчали не сапоги и не голые пятки, а огромные конские копыта.
– Не три глазки, малыш, грязюку занесешь, болеть будет! – прогнусавило существо, не прекращая пляску. – Тем более это действительно копыта… подкованные лучшими мастерами и по последней моде, между прочим, – добавил толстяк, наконец-то остановившись и гордо подняв толстый палец с загнутым когтем вверх. – Ну что, Пархавиэль Зингершульцо, бывший караванщик и неудавшийся муж, давай знакомкаться, что ли?!
– Ты акхр?! – прошептали губы гнома.
– Угу-гу-гу. – Гномий черт быстро закивал плесневеющей головой и забавно сложил толстые губы буквой «о». – Акхр-мучитель первой категории, Оме Амбр, прошу жаловать, можно не любить… – пробормотал толстяк и весело захихикал. – Кстати, я твой личный душеприказчик и истязатель.
– Но… – протянул Зингершульцо.
– О, хорошо, что напомнил, – перебил его акхр и дважды хлопнул в ладоши, – у тебя сейчас как раз время процедур. Помучайся хорошенько ради меня! – подмигнул толстяк и хлопнул руками в третий раз.
Пархавиэль внезапно почувствовал, как уже почти совсем остывшая вода в бассейне становилась с каждой секундой теплее и теплее. Ровная гладь затряслась, и на ней образовались пузырьки. Жгучая боль охватила тело и прожигала насквозь раскрасневшуюся, как панцирь рака, кожу. «Я сварюсь, сварюсь заживо!» – мелькнула страшная мысль в голове гнома, судорожно барахтающегося в кипятке и безуспешно пытающегося выбраться наружу. Истошные крики боли и безудержный хохот акхра слились воедино-душераздирающий вопль гнома встревожил обитателей чащи и нарушил первозданную тишину леса. Сойки, коноплянки и даже обычно невозмутимые галки испуганно вспорхнули с веток и бойко защебетали, наверное, пытаясь обсудить со своими пернатыми товарищами причину возникновения такого страшного звука. Вторя птичьему гомону, неподалеку в кустах недовольно хрюкнул кабан и послышался треск ломающихся веток, это лось принял крик за вой вожака волчьей стаи и стремглав кинулся наутек, спасая свои аппетитные мясные бока от знакомства с зубами хищников. Что и говорить, крик гнома был внезапен, свиреп и могуч. Он застал врасплох всех в округе, даже сидевшего невдалеке на пне голого по пояс мужчину.
Тальберт, а это был именно он, быстро вскочил на ноги и, по привычке схватив лежавший поблизости меч, развернулся к источнику шума, уже стоя в отточенной годами оборонительной стойке. Однако, увидев, что послужило причиной возмущения спокойствия, мужчина грубо выругался и небрежно отбросил оружие в сторону.
Полностью обнаженный, перепачканный с ног до головы грязью Пархавиэль сидел на траве, широко раскинув ноги, и орал. Глаза гнома были закрыты, тело содрогалось в конвульсиях бугристых мышц, а руки судорожно цеплялись за траву, вырывая ее с корнями из земли и раздирая на части тонкие, неокрепшие стебли. Вывалившаяся из костра головешка случайно коснулась пятки гнома, вызвав тем самым несказанный переполох в лесу, однако не сумев разбудить кричавшего во сне.
Тальберт подошел ближе, носком сапога закинул обугленную деревяшку обратно в костер и, удрученно покачав головой, вернулся на прежнее место. Крики мгновенно стихли, и старый вояка спокойно продолжил прерванное занятие: потрошение недавно подстреленной им куропатки.
Некоторое время Пархавиэль что-то тихо бурчал себе под нос, мерно покачиваясь из стороны в сторону. А когда его телу окончательно удалось принять вертикальное положение, гном проснулся и огорошил Тальберта самым что ни на есть банальным вопросом.
– Мужик, ты кто?! – с трудом прохрипел Зингершульцо, уставившись на человека узкими щелочками красных, натертых ладонями глаз.
– За такой откровенный вопрос у нас в Филании и болт в башку схлопотать можно, – невозмутимо ответил Гальберт, даже не повернув головы в сторону отошедшего от долгого сна гнома. – Но лично для тебя я как отец родной, так что называй меня просто: «спаситель»!
Пархавиэль поморщился, пытаясь поднапрячь извилины и вспомнить, чем же он обязан неизвестному человеку. Результаты усилий были мизерными: он никак не мог припомнить, где и когда познакомился с рослым нахалом, претендующим на роль спасителя. Вместо ответа почему-то возникали только вопросы: «Что со мной?», «Почему я сижу на поляне?», «Куда подевался конвой?» Здравый смысл подсказывал, что бассейн с красавицами, встреча с Моникой и даже безобразный акхр с тухлой севрюгой были лишь кошмарными видениями, сном, но засевшие в глубинах сознания страхи нашептывали иное…
– Странный вы народ, люди. Чуть что не так, так сразу «болт в башку»! – единственное, что смог проворчать гном после долгих размышлений.
– Согласен, – кивнул в ответ Тальберт, не отрываясь от чистки птичьего оперения, – да и вы, гномы, тоже с причудцой бываете, так чего уж тут считаться?! Вот тебя взять, к примеру, другой на твоем месте какие бы вопросы задал: «Что со мной было, где я, где мои портки?» А ты все о других узнать норовишь. Нехорошо нос в чужие дела совать, – подытожил Тальберт, наконец-то повернувшись к озадаченному собеседнику лицом, – тем более в глухом лесу…
– А где они, портки то бишь?! – пролепетал гном, смущенно прикрывая наготу широкими ладонями.
– Сгорели, – рассмеялся Тальберт. – Так что судьбинушка у тебя, видать, такая, до ближайшего города срамотой сверкать. Но ты не расстраивайся, народец здесь бывалый, ко всякому приучен, а тебе топать даже сподручнее будет… свежее!
Упоминание о пожаре как волшебный ключик отперло наглухо закрытые двери сознания. Пархавиэль неожиданно вспомнил все: и поломку телеги, и ночное нападение на отряд ополченцев кровожадных чудовищ в человечьем обличье. Рука сама собой потянулась к шее. Дрожащими пальцами гном ощупал каждый участок кожи от горла до ключицы, пытаясь найти следы укусов.
– Бесполезно, можешь не стараться! – прервал наемник попытки гнома. – Уже четыре дня прошло, ранки от зубов затягиваются быстро, да и шкура у тебя добротной оказалась, крепкой.
– Четыре дня! – с ужасом воскликнул гном, вскочив на ноги и забегав нагишом по поляне. – Четыре смены, ужас какой! Зигер с Гифером явно добрались до торговцев и теперь меня ищут!
– Что точно, так точно, ищут тебя многие и не только друзья, – перебил размышления вслух Тальберт, поймав бегающего кругами гнома и властно положив ему руку на плечо. – Сядь, не мельтеши!
Послушавшись строгого голоса человека и убедительного выражения его неожиданно ставшего озабоченным лица, Пархавиэль опустился на траву.
– Начнем разбираться по порядку, то есть с того самого момента, как я тебя нашел. – Тальберт аккуратно насадил на деревянный вертел куропатку и, воткнув его в землю, присел на пень. – Я не знаю, кто ты и откуда такой странный взялся, и если честно, то на это мне абсолютно плевать! – опередил человек уже открывшего рот гнома, готового как на духу излить историю своих злоключений. – Скажу лишь одно: вчера мне пришлось свернуть с большака и укрыться в лесу. Дело не в том, что лошадь устала везти и меня, и тело бесчувственного гнома, а в неожиданно возросшем количестве солдат на дороге Патрули выставлены через каждые две-три версты, на ноги подняты все: городская стража, сельские ополченцы, ветеранский резерв и даже гвардейские части. В округе переполох, власти ищут бандита-гнома, перебившего десяток солдат и спалившего «Щит Индория»!
– Я никого не убивал! – выкрикнул гном, проворно вскочив на ноги, готовый с пеной у рта доказывать свою невиновность.
– Сядь! – прикрикнул на гнома Тальберт. – Твоя суетливость начинает меня раздражать. Я знаю, что ты невиновен, сам вытащил тебя из огня, да вот только другим ничего не докажешь, все против тебя!
– Это еще почему?! – искренне удивился гном. – Если ты был там, то видел, что натворили эти… ну… пиявки-переростки…
– Вампиры, – рассмеялся Тальберт, поразившись, как метко Пархавиэлю удалось подобрать слова и подметить саму суть существования паразитов.
– Ну, так вот! – продолжил гном, размахивая руками и забавно выпучив глаза. – Нечего нам тут рассиживаться и время терять. Выходим на дорогу, ищем стражу, требуем отвезти нас в город, а там уж и рассказываем все, как было: про кровопийц и про поджог дома! Своему-то люди скорее поверят, чем гному…
Тальберт слушал пылкую речь маленького существа и в глубине души поражался детской наивности и неиспорченности его, казалось бы, четких и простых суждений. «Если бы все вопросы решались так просто, как замечательно было бы жить!» – думал Тальберт, низко опустив голову, чтобы гном не видел искривленных в печальной ухмылке губ.
– Не пойдет! – произнес Тальберт, подождав, пока пыл Пархавиэля не утихнет и гном не замолкнет. – Во-первых, моим словам никто не поверит. Не знаю, откуда ты взялся, но в филанийском королевстве не принято доверять свидетельствам обычных простолюдинов. А я кто – охранник на службе у альмирского купца, – врал не моргнув глазом наемник, – к тому же родом не из этих мест. Во-вторых, дело получило такую огласку, что окружной судья просто обязан кого-нибудь вздернуть…
– Так пущай кровоглотов и вздергивает! – выкрикнул нервничающий Пархавиэль, взмахнув рукой так сильно, что чуть не разметал костер.
– Как можно казнить призрак, миф, легенду, в которую уже давно никто не верит? – философски ответил Тальберт и, видя, как вытянулось удивленное лицо собеседника, решил дать некоторые разъяснения: – Индорианская Церковь, да и Единая тоже, не отрицают существования живых мертвецов, питающихся человеческой плотью и кровью, но, согласно Святым Откровениям самого Индория, он «изгнал их на веки вечные из земель филанийских и близлежащих», – наизусть процитировал Тальберт изречение Великого Поборника Света. – Те, кто будет тебя судить, не поверят ни единому слову, поскольку искренне убеждены, что вампиры могут обитать где угодно: в Геркании, Империи, Кодвусе, наконец, но не на освященных рукой Индория землях. Тебя обвинят не только в убийстве и поджоге, но и в богохульстве, а это: колесование, четвертование и последующее публичное сожжение твоих грешных останков на костре. Ты хочешь быть замученным под звуки труб и фанфар?!
– Но мы же оба видели этих тварей, неужели люди настолько глупы, что не поверят словам очевидцев?! Да кто он такой, этот Индорий, бог, что ли?!
– Почти, – прошептал Тальберт, задумчиво рассматривая странного гнома. – Послушай, все-таки интересно, из какой такой богом забытой глубинки ты выполз? Ничего не знаешь ни о людях, ни о канонах Церкви, – то ли спрашивал, то ли рассуждал вслух наемник. – Если из горных районов Геркании или из Кодвуса, то все равно должен был хоть что-то об индорианах слышать!
– Махакан, – ошарашил собеседника гном.
Минуты две-три Тальберт сидел молча, пытаясь понять, издевается ли над ним спутник или произошло чудо, и подземному жителю как-то удалось выбраться на поверхность. Но почему тогда он бежал в Филанию, а не в Герканию или одну из бесчисленных имперских провинций, куда было проще добраться и где гораздо легче укрыться. Да и люди к гномам там лучше относятся…
– Не считай меня идиотом! – сурово произнес солдат и повернулся к гному спиной, показывая тем самым, что не желает больше общаться.
– А я и не считаю, – изумился гном, до которого вдруг дошло, что на него обиделись. – На поверхности впервой, еще семь смен, дней, по-вашему, не прошло, ничего не знаю…
– Ага, а в махаканских горных училищах учат по-филанийски болтать, да еще так бойко и правильно, что лучше, чем у самих филанийцев, выходит! – буркнул с сарказмом в голосе Тальберт, решив больше не тратить времени на общение с отпетым вруном и заняться приготовлением куропатки.
Если бы Тальберт несколько секунд назад не отвернулся от гнома, то изумился бы, как побледнело лицо Пархавиэля, затряслись его руки и задрожали губы. Очнувшись от кошмарного сна, гном сразу же погрузился в пучину событий: увлекся общением с человеком, старался усвоить и осмыслить как можно больше полезной информации о местных обычаях и нравах. За разговором и размышлениями он не заметил, что не только говорит, но и думает на чужом языке.
Беспокойные мысли типа: «Что со мной?» и «Не заразно ли это?» бесконечной чередой крутились в голове и не давали покоя. В последнее время Пархавиэль успел привыкнуть к пакостным сюрпризам судьбы, но такого воистину бесценного подарка никак не ожидал. Немного успокоившись, гном попытался произнести несколько слов по-махакански. Как ни странно, он не забыл родного языка. Проверив на всякий случай, не вырос ли у него хвост и не отвалились ли уши или более важные части тела, Пархавиэль пришел к выводу, что только выиграл от непредвиденной и необъяснимой здравым смыслом метаморфозы.
Пока Пархавиэль осмысливал произошедшие с ним перемены и упорно боролся за крепость своего рассудка, толстые бока куропатки покрылись поджаристой коркой, а шипение капель жира, падающих в костер, и аппетитные ароматы готовящегося мяса взбудоражили местных обитателей. Тальберт мог поклясться, что за ближайшим кустом притаился волк, с жадностью и завистью взиравший на вертел. Солдат был спокоен и не волновался из-за близости хищника. Он и сам был хищником, только более крупным и сильным. Зверь чуял это и никогда бы не решился напасть на человека, рядом с которым лежало остро отточенное стальное лезвие.
Вынув из-за голенища короткий охотничий нож с широким лезвием, солдат срезал с вертела немного подгоревший кусок и небрежно кинул его в кусты, откуда тут же донеслось урчание и радостное причмокивание. «Куском больше, куском меньше, какая разница, а для бедолаги, может быть, это вопрос жизни и смерти, – подумал Тальберт, повернувшись к Пархавиэлю лицом и жестом пригласив его присоединиться к трапезе. – Гном, конечно, неблагодарный врун, но не умирать же ему с голоду? В конце концов, какая мне разница: кто он и что у него на уме? Скоро отправлюсь в путь и уже больше никогда не увижу его отвратительной, лохматой бороды и неуклюжей, смешной фигуры».
Понимая, что повторного приглашения ждать не стоило, Пархавиэль подсел к костру, но вместо того чтобы сразу впиться зубами в бока куропатки, гном решил попытаться как-нибудь наладить отношения со спасшим его человеком.
– Послушай, я действительно не знаю, как научился говорить по-людски, – неуверенно начал гном, пристально смотря в глаза жующего человека. – Возможно, из-за того, что меня эта тварь укусила. Может быть, я сам в такую же превращаюсь, не знаю, но тебе я благодарен. Ты меня из огня вытащил, четыре дня беспамятного с собой таскал, нянчился, как с маленьким, а я, выходит, тебе вроде как вру…
Пархавиэль замолчал в надежде, что человек ему что-то ответит, но Тальберт молчал. Горячее мясо обжигало рот, мешало думать и говорить.
– Согласен, это выглядит как ложь, притом очень глупая, но я говорю правду: я махаканец и не знаю, как выучился вашей речи, – произнес гном, преданно и открыто смотря в глаза человеку.
Читать бесплатно другие книги:
