Сборник фантастики. Золотой фонд Дойл Артур

– Дайте выпить чего-нибудь, – сказал Касс и сел.

Когда нервы его несколько успокоились благодаря стакану дешевенького хереса – единственного напитка, находившегося в распоряжении добрейшего священника, – Касс рассказал о своем свидании с приезжим.

– Вхожу это я, – начал он прерывающимся голосом, – и прошу подписать на сестру, а он, как я пошел, сунул руки в карманы и грохнулся в кресло. Засопел. Так и так говорю, – «слышал, что вы интересуетесь наукой». – «Да», – говорит и опять засопел. Все время сопел, должно быть, подцепил где-нибудь трудно излечимый насморк, и немудрено, коли так кутается. Я стал рассуждать насчет сестры, а сам гляжу во все глаза. Склянки разные, химические снадобья всюду, весы, пробирки, пузырьки и запах ночных фиалок. «Подпишитесь?» – спрашиваю. «Подумаю», – говорит. Тут я и брякни прямо: «Занимаетесь исследованиями?» Говорит: «Да». – «И что ж? – спрашиваю, – очень ли успешно ваше теперешнее исследование?». Насупился. «Черт его знает, насколько успешно», – говорит. «Да неужели?» – говорю. Тут как прорвет его, точно пробка из бутылки выпалила! В нем это, знаете, и так накипело, а от моих слов совсем через край пошло. И рассказал он мне свою печаль: получил он от кого-то рецепт, драгоценнейший рецепт, которого он мне не сказал. «Медицинский?» – «Убирайтесь к черту! – говорит. – К чему это вы подбираетесь?» Я извинился. Тут он опять засопел, откашлялся с достоинством и продолжал. Стал он читать рецепт. Пять ингредиентов, положил на стол, отвернулся, а тут как раз ветер из окна подхватил бумагу. Зашуршала, полетела. А работал-то он в комнате с камином. Не успел оглянуться, в рецепт-то в камине. Загорелся и вылетел в трубу. Он бросился к камину – а уж рецепта и след простыл. Вот оно что. И как раз в эту минуту для большего эффекта и махни он рукой…

– Ну так что же?

– Ничего. Руки-то не было, пустой рукав. Господи Иисусе Христе, подумал я, совсем калека! Наверное, у него есть пробковая рука, да снял он ее пока. А все-таки, думаю себе, чудно что-то. Ну как, черт возьми, мог рукав держаться открытым и подниматься, коли в нем ничего не было? А в нем ничего не было, это я вам верно говорю. Пустой до самого сгиба. Я видел его внутри до самого локтя, и в маленькую дырочку на материи проходил свет. «Господи боже мой!» – воскликнул я. Он вдруг остановился и выпучил свои огромные буркалы сначала на меня, потом на рукав.

– Ну?

– Ну и ничего. Ни слова не сказал, только поглядел и поскорее сунул опять рукав в карман. «Так вот, я говорил, что рецепт-то сгорел, не так ли?» – Он вопросительно кашлянул. «Каким образом, черт возьми, можете вы двигать пустым рукавом?» – спросил я. «Пустым рукавом?» – «Да, пустым рукавом». – «Так это, по-вашему, пустой рукав? Вы видели, что он пустой?» Он вдруг встал и отошел от меня. Я тоже встал. Он сделал ко мне шага три, очень медленно, остановился перед моим носом и засопел сердито. Я не сробел, хотя этот забинтованный его набалдашник и наглазники, тихонько на меня надвигавшиеся, могли бы хоть на кого нагнать тоску. «Вы говорите, что это пустой рукав?» – «Конечно». Он все глазел на меня и молчал. Потом тихонько вынул рукав из кармана и протянул его ко мне, как будто хотел показать еще раз. И делал он это все медленно-премедленно. Я взглянул. Казалось, прошла целая вечность. «Ну, что ж, – сказал я, наконец, прочищая горло, – пустой и есть». Что-нибудь нужно было сказать. Мне начинало становиться жутко… Я видел весь рукав внутри, во всю его длину. Он протягивал его ко мне тихо, тихо, – вот так, – пока обшлаг не очутился всего вершков на шесть от моего лица. Чудная это штука видеть, как лезет на тебя таким манером пустой рукав! И тут…

– Ну?

– Что-то такое, по ощущению точь-в-точь большой и указательный палец, – ущипнуло меня за нос.

Бантинг захохотал.

– Да ведь там не было ничего! – возопил Касс, почти до крика возвышая голос на «н-и-ч-е-г-о». – Хорошо вам смеяться, а я, по правде сказать, так был поражен, что изо всей мочи хватил его по обшлагу, да и давай Бог ноги!

Касс замолчал. В искренности его ужаса не было никакого сомнения. Он беспомощно отвернулся и выпил второй стакан плохенького хереса милейшего священника.

– Когда я хватил его по обшлагу, ощущение было точь-в-точь такое, будто я ударял по руке. А руки-то ведь не было! Ни тени никакой руки!

Мистер Бантинг задумался и подозрительно взглянул на Касса.

– История очень замечательная, – сказал он с глубокомысленным и серьезным видом и продолжал внушительно и проникновенно:

– История, действительно, в высшей степени любопытная!

Обстоятельства кражи в церковном доме известны нам главным образом через священника и его жену. Произошла эта кража перед рассветом, в Духов день, знаменуемый обыкновенно в Айпинге клубным праздником. Миссис Бантинг, как видно из ее рассказов, внезапно проснулась в предрассветной тишине: ей совершенно ясно показалось, что дверь в спальню отворилась и затворилась. Сначала она не разбудила мужа, а села на постели и прислушалась. До нее явственно донеслось шлепанье босых ног из соседней комнаты, уборной, по коридору к лестнице. Убедившись в этом, она осторожно разбудила преподобного мистера Бантинга. Не зажигая свечи, он надел свои очки, ее капот и свои купальные туфли, вышел на площадку и стал прислушиваться. Он явно услышал какую-то возню у конторки в кабинете и вслед затем отчаянное чиханье.

Вернувшись в спальню, мистер Бантинг вооружился самым заметным для глаз оружием – кочергою – и на цыпочках сошел с лестницы. Миссис Бантинг вышла на площадку. Было около четырех часов, и ночь уже на исходе. В зале чуть брезжился свет, но дверь в кабинет зияла непроницаемой чернотой. А все было тихо, только чуть-чуть поскрипывали ступеньки под ногами мистера Бантинга, да кто-то тихонько возился в кабинете. Потом что-то щелкнуло, отворился ящик, и зашуршала бумага. Послышалось ругательство, чиркнула спичка, и кабинет озарился желтым светом. Миссис Бантинг был теперь уже в зале, и в щелку двери ему видна была конторка, отворенный ящик и горящая свеча на конторке. Но вора ему не было видно. И вот мистер Бантинг стал среди залы, не зная, что ж теперь делать, а миссис Бантинг с бледным и сосредоточенным лицом тихонько кралась к нему. Одно обстоятельство поддерживало мистера Бантинга – убеждение, что вор непременно из его прихода.

Супруги услышали звон монеты и поняли, что вор нашел деньги, отложенные на домашние расходы, – два фунта десять шиллингов полусоверенами. Звук этот воодушевил мистера Бантинга и пробудил в нем энергию. Ухватив кочергу покрепче, он бросился в кабинет, а вслед за ним и миссис Бантинг.

– Сдавайся! – свирепо крикнул мистер Бантинг и в изумлении остановился.

В комнате, по-видимому, не было ровно никого. Но они так ясно слышали, что там кто-то возился всего за какую-нибудь минуту, что сомневаться не было возможности.

Несколько секунд простояли они в оцепенении, после чего миссис Бантинг прошла чрез кабинет и глянула за ширмы, и мистер Бантинг, по тому же побуждению, заглянул под конторку. Потом миссис Бантинг распахнула занавеса, а мистер Бантинг заглянул в каминную трубу и пошарил в ней кочергой. Миссис Бантинг осмотрела воронку для бумаги, а мистер Бантинг открыл ящик для угля. И в конце концов, они остановились друг против друга и стали смотреть друг на друга вопросительно.

– Готов поклясться… – начал мистер Бантинг.

– А свеча-то! – воскликнула миссис Бантинг. – Кто же зажег свечу?

– А ящик-то! – воскликнул мистер Бантинг. – И денег – как не бывало!

Они поспешно направились к двери.

– Из всех удивительных случаев…

В коридоре кто-то громко чихнул. Они бросились вон из комнаты, в эту минуту дверь из кухни хлопнула.

– Свечу давай! – крикнул мистер Бантинг и побежал вперед.

Оба они слышали, как кто-то поспешно отодвигал железные болты. Открыв кухонную дверь, Бантинг увидел через кладовую, как отворилась дверь наружная, и в ней мелькнули слабо освещенные зарей темные массы деревьев в саду. То, что из двери не вышел никто – это не подлежало ни малейшему сомнению. Она отворилась, постояла с минуту отворенной и с шумом захлопнулась, пламя свечи, принесенной миссис Бантинг из кабинета, закачалось и вспыхнуло ярче. Прошла минута, а может быть, и больше, прежде чем мистер и миссис Бантинг решились войти в кухню.

Там было пусто. Они снова заперли наружную дверь, подробно осмотрели кухню, кладовую и чулан и, наконец, спустились в погреб, но сколько ни искали – во всем доме не нашли ни души.

Когда взошло солнце, маленькие супруги, при ненужном свете обтаявшей свечи, все еще стояли в нижнем этаже своего домика, одетые весьма странно и погруженные в недоумение.

– Из всех необыкновенных случаев… – в двадцатый раз начал священник.

– Друг мой, – сказала миссис Бантинг, – вон входит Сюзи. Подожди-ка здесь, пока она пройдет в кухню, и проберись тихонько наверх.

А между тем, как раз на рассвете Духова дня, когда не вставала еще даже многострадальная Милли, мистер и миссис Холл встали и беззвучно спустились в свой погреб. Дело, которое их туда призывало, имело характер совершенно частный и относилось к специфическому составу их пива.

Не успели они сойти в погреб, как миссис Холл спохватилась, что забыла в спальне бутылку с сассапарелью, а так как экспертом и главной исполнительницей в этом деле была она, то Холл беспрекословно отправился за бутылкой наверх.

На площадке он, к своему удивлению, заметил, что дверь в комнату приезжего полуотворена, а пройдя в спальню, отыскал там бутылку, по указаниям миссис Холл, и, возвращаясь с нею обратно, увидел, что болт на наружной двери выдвинут, так что дверь, в сущности, заперта только на щеколду. Озаренный внезапным вдохновением, Холл сопоставил увиденное с отворенной дверью в комнату постояльца и со словами мистера Тедди Хенфри. Он помнил ясно, что держал свечу, пока миссис Холл запирала дверь на ночь, и, увидев ее отпертою, остановился, разинув рот от удивления, потом вошел опять наверх, как был, с бутылкой в руках, и постучался к незнакомцу. Ответа не последовало. Он постучался еще раз, отворил дверь настежь и вошел.

Ожидания его оправдались: кровать и комната были пусты, и, – что показалось особенно странно даже ему, с его тяжеловесными мозгами, – на стуле, около постели, и на спинке кровати было разбросано платье незнакомца, насколько ему было известно, единственное платье, и бинты, даже мягкая шляпа с широкими полями молодцевато торчала на спинке кровати.

– Джордж! – послышался нетерпеливый и раздраженный голос миссис Холл из глубины погреба, – что же ты не несешь, что нужно!

Холл поспешно сошел вниз.

– Дженни, – крикнул он через перила погребной лестницы, – а ведь Хенфри-то говорил правду. В комнате его нет, и входная дверь отперта.

Сначала миссис Холл не поняла, а когда поняла – пожелала сама взглянуть на пустую комнату. Холл, все еще с бутылкой в руках, пошел вперед.

– Коли самого его тут и нет, – сказал он, – одежда его тут. А куда-ж он пойдет без одежды-то? Чудно что-то.

Пока они шли по погребной лестнице, обоим им, как впоследствии оказалось, послышался стук наружной двери, которая отворялась и затворялась, но, не видя около нее никого, они в то же время слова друг другу не сказали. В коридоре миссис Холл опередила мужа и побежала наверх первая. На лестнице кто-то чихнул. Холл, шедший шагах в шести позади, думал, что это чихнула его жена, а миссис Холл осталась под тем впечатлением, что это чихнул ее муж. Она отворила дверь и остановилась, заглядывая в комнату.

– Такой странности в жизни моей не… – начала она.

Прямо за ее головой раздалось сопенье, и, обернувшись, она с удивлением увидела Холла шагов за двенадцать позади на верхней ступеньке лестницы. Он тотчас подошел к ней. Она наклонилась и стала ощупывать подушку и простыни.

– Холодные, – сказала она, – так и есть. Он встал уже с час или больше.

В эту минуту случилось нечто очень странное. Простыни и одеяла сгреблись в кучу, посреди которой вскочило нечто вроде пика, и стремглав перепрыгнули через спинку кровати. Точь-в-точь так, как будто их схватила и швырнула человеческая рука. Вслед за сим со столбика кровати соскочила шляпа незнакомца, описала в воздухе дугу и бросилась прямо в лицо миссис Холл. Также полетела и губка с туалетного стола, потом стул небрежно спихнул с себя куртку и панталоны незнакомца и, захохотав сухим смехом, очень похожим на смех незнакомца, повернулся к миссис Холл всеми четырьмя ножками, прицеливался с минуту и грянул на нее. Она с криком обратилась вспять, а ножки стула, осторожно, но решительно упершись в ее спину, вытолкали из комнаты и ее и Холла. Дверь с шумом захлопнулась и заперлась изнутри. Стул и кровать, судя по звукам, исполнили краткий победный танец – потом все вдруг смолкло.

Миссис Холл тем временем почти без чувств лежала в объятиях мистера Холла на площадке. С величайшим трудом удалось мистеру Холлу и Милли, разбуженной испуганным криком хозяйки, снести ее вниз и применить обычные в таких случаях средства.

– Это нечистая сила, – говорила миссис Холл, – духи… Знаю… В ведомостях читала… Столы и стулья скачут и пляшут…

– Выпей еще немножко, Дженни, – сказал Холл, – это тебя успокоит.

– Запри дверь и не впускай его, – продолжала миссис Холл. – Не впускай, когда воротится. Мне и самой сдавалось… Могла бы, кажется, догадаться. И буркалы эти его вылупленные, и голова забинтованная, и в церковь никогда не ходит, и бутылок такая пропасть. Ну, какому порядочному человеку нужна такая пропасть бутылок? Вот и заворожил мою мебель и засадил в нее духов! Добрую мою старую мебель! В этом самом кресле сиживала, помню, моя бедная матушка, когда я была еще малюткой. Подумать только, что оно теперь пошло против меня…

– Выпей еще, Дженни, – сказал Холл. – Ты совсем расстроена.

Они послали Милли через улицу, залитую золотистым светом раннего утра, разбудить кузнеца мастера Санди Уоджерса и сообщить ему, что, дескать, мистер Холл ему кланяется, а мебель ведет себя удивительно странно. Не зайдет ли мистер Уоджерс?

Мистер Уоджерс был человек знающий и догадливый. Он отнесся к делу очень серьезно.

– Провались я на этом месте, – сказал он, – если тут не замешана нечистая сила. Уж куда ж вам справиться с таким народом!

Он пришел в гостиницу сильно озабоченный. Хозяева просили его пройти первым в комнату наверху, но он, по-видимому, с этим не спешил и предпочитал беседовать в коридоре. Из табачной лавочки напротив вышел приказчик мистера Хакстерса и начал отворять ставни. Его тотчас позвали на совет, и он, само собою разумеется, пришел. Способности англосаксов к конституционному правлению выразились тут вполне, говорили много, но не предпринимали ничего определенного.

– Установим сначала факты, – предлагал Санди Уоджерс. – Решим, правильно ли мы поступим, коли взломаем эту дверь? Коли дверь не взломана, ее всегда можно взломать, но коли дверь взломана, ее уж никак нельзя сделать невзломанной.

И вдруг совершенно неожиданно дверь распахнулась сама собой, и, ко всеобщему удивлению, на лестнице показалась закутанная фигура незнакомца, он спускался вниз, пристально глядя на присутствующих более чем когда-либо слепым и темным взором своих непомерно огромных стеклянных глаз. Медленно, как деревянный, сошел он с лестницы, все продолжая смотреть, прошел по коридору и остановился.

– Глядите! – сказал он, и, следуя указанию его обтянутого перчаткой пальца, они увидали бутылку сассапарели у самой двери потреба.

Незнакомец вошел в приемную, и быстро, внезапно, злобно захлопнул дверь перед самым их носом.

Никто не сказал ни слова, пока не замерли последние отголоски этого звука, все молча смотрели друг на друга.

– Ну, уж чуднее этого… – начал мистер Уоджерс и не окончил фразы.

– На вашем месте я бы пошел и порасспросил бы его, – продолжал он через минуту, обращаясь к мистеру Холлу, – потребовал бы объяснение.

Но не так-то легко было склонить хозяйкина мужа на это предприятие. Наконец, он все-таки постучался в дверь и отворил ее.

– Извините… – начал было он.

– Убирайся к черту! – в то же мгновение заревел незнакомец диким голосом, – убирайся и дверь затвори!

Так и покончилось это краткое объяснение.

Незнакомец ушел в маленькую приемную гостиницы около половины шестого утра и пробыл до полудня, опустив шторы и запершись. После приема, оказанного мистеру Холлу, никто не решался пойти.

Все это время незнакомец, по-видимому, ничего не ел. Три раза он звонил, в третий раз громко и отчаянно, но никто не явился на его звонок.

– Очень нужно! – говорила миссис Холл. – Ругатель этакий! Вот тебе и «Убирайся к черту»!

Вскоре пронеслась смутная молва о краже в доме священника, и оба происшествия были сопоставлены, Холл в сопровождении Уоджерса пошел к судье, мистеру Шатлькоку, за советом. Наверх никто не отваживался. Что делал в это время незнакомец – неизвестно. Иногда он начинал нетерпеливо бегать из угла в угол, раза два разражался громкими ругательствами, рвал какую-то бумагу, колотил бутылки.

Несмотря на всеобщий испуг, маленькая кучка любопытных постепенно росла. Явилась миссис Ройстер, несколько веселых парней, щеголявших черными куртками домашнего приготовления и белыми галстуками – в честь Духова дня, – присоединились к толпе, задавая сбивчивые и нелепые вопросы. Молодой Арчи Гарнер отличился: он зашел со двора и попытался заглянуть под опущенные шторы. Видеть он ничего не мог, но притворился, что видел. Вскоре присоединилась к нему и прочая айпингская молодежь.

День был великолепный, вдоль деревенской улицы уже стояло рядком около двенадцати балаганов и навес для стрельбы, а на лужайке у кузницы расположились три желтых с коричневым фургона, и живописные незнакомцы обоего пола устраивали приспособление для игры в кокосовые орехи. На джентльменах были синие свитера, на дамах – белые фартуки и очень модные шляпки с огромными перьями. Удьер из «Красного Оленя» и мистер Джаггерст, сапожник, торговавший, кроме того, дешевенькими велосипедами, развешивали поперек улицы ряд национальных флагов и королевских знамен, послуживших первоначально для прославления Виктории.

А между тем в искусственном полумраке гостиной, куда проникал только один тоненький луч солнечного света, незнакомец, голодный, по всей вероятности, и испуганный, прятался в свое чересчур теплое платье, напряженно читал что-то сквозь темные очки, позвякивал грязными пузырьками и разражался неистовыми ругательствами на мальчишек, которых было хотя и не видно, но слышно под окнами. В углу у камина лежали осколки от полдюжины разбитых бутылок, а в воздухе стоял острый запах хлора. Все это сделалось известным из того, что в то время слышали в комнате и увидели, когда вошли.

Около полудня незнакомец вдруг отворил дверь приемной и встал на пороге, мрачно озирая троих или четверых собравшихся в зале людей.

– Миссис Холл! – проговорил он.

Кто-то вышел не без опаски и робко позвал миссис Холл. Через некоторое время она появилась как бы запыхавшаяся немного, но вследствие этого еще более свирепая. Холла же еще не было дома. Миссис Холл обдумала предстоящую сцену и явилась теперь с маленьким подносиком, на котором лежал неоплаченный счет.

– Вы спрашиваете счет, сэр? – сказала она.

– Почему мне не подали завтрака? Почему вы не приготовили мне завтрака и не отвечаете на звонки? Что же, по-вашему, воздухом, что ли, я питаюсь?

– А почему, желала бы я знать, – сказала миссис Холл, – вы не платите мне по счету?

– Говорил же я вам три дня тому назад, что скоро получу с почты деньги?

– А я вам говорила три дня тому назад, что никакой вашей почты дожидаться не хочу. Велика беда, что вам пришлось подождать немного с завтраком, коли вот уже пять дней как я жду со счетом?

Незнакомец выругался кратко, но сильно.

– Ну, ну! – послышалось из-за прилавка.

– Прошу покорно не ругаться, сэр, – сказала миссис Холл.

Незнакомец, стоя в дверях, более чем когда-либо походил на сердитый водолазный шлем, но все присутствовавшие почувствовали, что миссис Холл побеждает, что подтвердилось и последующими его словами.

– Послушайте, голубушка…. – начал он.

– Никакая я вам не голубушка, – оборвала миссис Холл.

– Я говорил вам, что перевод еще не пришел.

– Уж и перевод? – съязвила миссис Холл.

– Но все-таки в кармане у меня, может быть, найдется…

– Три дня тому назад вы мне говорили, что в кармане у вас найдется много-много, что какой-нибудь соверен мелочью…

– Ну, а теперь нашлось еще.

– Эге! – раздалось из-за прилавка.

– Как же это так нашлось, смею спросить? – осведомилась миссис Холл.

Вопрос, по-видимому, очень раздражил незнакомца. Он топнул ногой.

– Что вы хотите этим сказать?

– Да что не знаю, как это так вдруг «нашлось», – пояснила миссис Холл. – И прежде чем я буду начинать с вами новые счеты, готовить вам завтраки и все такое, извольте-ка объяснить-с некоторые вещи-с, которых ни я и никто здесь не понимает-с и все очень хотели бы понять. И почему, позвольте спросить, вас не было в вашей комнате, и как вы туда попали-с? Мои жильцы входят в дом через двери-с, такой уж у нас заведен порядок-с, а вы вошли вовсе не там, это уж верно… И как же вы вошли, позвольте спросить? Кроме того…

Вдруг незнакомец поднял свои руки в перчатках, сжал кулаки, топнул и с таким необыкновенным бешенством крикнул: «Стойте!», что миссис Холл замолчала мгновенно.

– Вы не понимаете, кто я и что я значу, – проговорил медленно он. – А вот я вам сейчас покажу. Черт возьми! Я покажу вам!

Он поднес открытую ладонь к лицу и отнял ее. Середина лица обратилась в черную яму.

– Вот! – сказал он, сделал шаг вперед и подал что-то миссис Холл – что-то, что она машинально приняла, углубленная в созерцание его преобразившейся физиономии. Но вслед затем, увидев, что это было, громко взвизгнула, уронила предмет, который держала в руке, и, едва устояв на ногах, отскочила назад.

Нос – это был нос незнакомца, красный и лоснящийся, – полетел на пол, издав звук, с каким падает пустой картонный коробок. Вслед затем незнакомец сдернул очки, и у всех присутствующих захватило дыхание. Он сбросил шляпу и в бешенстве начал срывать с себя бинты, хотя бинты поддались не сразу. Прошла минута томительного ожидания.

– О, господи! – сказал кто-то.

Бинты соскочили.

Никто в Айпинге не видел ничего подобного, более того, ничего столь же пугающего. Миссис Холл, стоявшая все время разинув рот и цепеневшая от ужаса, громко взвизгнула при виде того, что увидала, и бросилась вон из дома. За нею следом двинулись и остальные. Все ожидали ран, увечья, определенных ужасов, были к ним готовы, и вдруг ничего! Бинты и парик полетели через коридор в буфет и чуть не задели какого-то отскочившего вовремя мальчугана. Давя друг друга, все общество кубарем летело с лестницы, и не мудрено: человек, стоявший в дверях и оравший какие-то бессвязные объяснения, до воротника пальто представлял из себя плотную, сильно жестикулирующую фигуру, – а дальше была пустота, полное отсутствие чего бы то ни было.

В деревне слышали визг и крики, потом видели стремительно вырывающуюся из гостиницы толпу. Видели, как упала миссис Гилль, и перепрыгнул через нее чуть не споткнувшийся было Тедди Годфрей, слышали страшные вопли Милли, которая выскочила из кухни на шум и прямо наткнулись на стоявшего к ней спиной незнакомца без головы. Но вопли эти внезапно смолкли.

И тотчас же все, кто был на улице – торговец пряниками, хозяин тира и его помощник, хозяин качелей, мальчишки и девчонки, расфранченная молодежь, старики в блузах, цыгане в фартуках – все бросилась бежать по направлению к гостинице, и в удивительно короткое время толпа человек в сорок, быстро увеличиваясь, заколыхалась перед заведением миссис Холл, сновала, кричала, расспрашивала, восклицала и давала советы. Всем хотелось говорить сразу, и в результате получалось вавилонское столпотворение. Маленькая кучка народу суетилась вокруг миссис Холл, которую подняли без чувств. Царствовало полное смятение, среди которого какой-то очевидец что было мочи горланил свои совершенно невероятные показания:

– Оборотень!

– Так что ж такое он сделал-то?

– Девчонку приколотил!

– С ножом на нее бросился, вот что.

– Да говорю ж я вам: безголовый! Не то что, как говорят, «безголовый», а просто без головы!

– Вздор это, фокус какой-нибудь.

– Как снял он это бинты, тут, братцы мои, и…

Стараясь заглянуть в отворенную дверь, толпа сплотилась в нечто вроде напиравшего вперед клина, вершину которого, обращенную к гостинице, составляли наиболее смелые.

– Стоит это он, а девчонка как заорет, – он и обернись! Она давай Бог ноги, а он за ней… Всего какая-нибудь минута пришла, а он уж назад и ножик в руке, а в другой коврига хлеба, и встал, будто глядит. Вот сейчас только… В эту дверь вошел… Говорю ж я вам: башки у него никакой и в помине! Кабы вы раньше, сами бы…

Позади началось смятение, и оратор умолк. Он посторонился, чтобы дать пройти маленькой процессии, твердым шагом направлявшейся прямо к дому, во главе ее шел мистер Холл, красный и решительный, за ним мистер Бобби Джефферс, деревенский констебль, и позади всех осмотрительный мистер Уоджерс. Они явились, вооруженные приказом об аресте.

Толпа кричала противоречивые показания о последних событиях.

– С головой ли, без головы ли, – говорил мистер Джефферс, – а арестовать надо непременно, и я его арестую.

Мистер Холл торжественно поднялся по лестнице и торжественно подошел к двери приемной.

– Констебль, – сказал он, – исполняйте вашу обязанность.

Джефферс вошел в приемную, а ним – Холл, а за Холлом – Уоджерс. Им предстала в полумраке безголовая фигура с обглоданною коркой хлеба в одной, обтянутой перчаткой руке и куском сыру в другой.

– Вот он, – сказал Холл.

– Куда вы лезете, черти? – раздалось над воротником пальто.

– Чудной-то вы чудной, сударь мой, что и говорить, – сказал Джефферс, – да насчет головы в приказе ничего особенного не значится, сколько есть, столько и арестуем. Что нужно, то нужно.

– Не подходи! – заревела безголовая фигура, отскакивая.

В одно мгновение незнакомец швырнул хлеб и сыр, и мистер Холл едва успел поймать и спрятать упавший на стол ножик. Перчатка слетела с левой руки незнакомца и шлепнулась прямо в лицо Джефферса. Через минуту, прервав начатое было объяснение касательно арестов вообще, Джефферс схватил незнакомца за лишенную кисти руку и невидимое горло. Звонкий удар по ляжке заставил его вскрикнуть, но он не разжал рук. Холл толкнул через стол ножик Уоджерсу, исполнявшему обязанность как бы судебного пристава, и сделал шаг вперед, между тем как Джефферс и незнакомец, сцепившись и колотя друг друга, надвигались, пошатываясь прямо на него. На дороге попался им стул и с треском грохнулся об пол, а за ним растянулись и сами противники.

– Берите за ноги, – промычал сквозь зубы Джефферс.

Мистер Холл, пытаясь выполнить инструкцию, получил здоровенный удар в грудь, на минуту совсем его ошеломивший, а мистер Уоджерс, видя, что безголовый незнакомец очутился теперь уже поверх Джефферса, с ножом в руке отступил к двери, где и наткнулся прямо на мистера Хакстерса и сиддербриджского ломового, явившихся на выручку закона и порядка. В ту же минуту со шкафа слетело три или четыре склянки, и в воздухе пахнуло каким-то едким запахом.

– Сдаюсь! – крикнул незнакомец, хоть и подмял под себя Джефферса, и через минуту встал на ноги.

Он задыхался и представлял весьма странную фигуру – без головы и без рук, так как теперь снял уже и левую перчатку.

– Делать нечего! – прибавил он захлебывающимся, почти рыдающим голосом.

Удивительно странно было слышать этот голос, исходящий как бы из пустого пространства, но сассэкские крестьяне – может быть, самый положительный народ в мире. Джефферс тоже встал и вынул ручные кандалы, но тут он выпучил глаза.

– Да что же это? – проговорил он, огорошенный смутным сознанием несообразности всего происшедшего. – Черт возьми!.. Того… Куда ж их?

Незнакомец провел рукою вдоль жилета, и будто чудом все пуговицы, к которым обращался пустой рукав, расстегивались сами собою, потом он сказал что-то о своих ногах, наклонился, и видно было, что он возится со своими башмаками и носками.

– Батюшки! – вдруг воскликнул Хакстерс. – Да ведь это совсем даже и не человек никакой! Просто пустая одежа!.. Глядите-ка! Через ворот-то все насквозь видно, всю подкладку, как есть! Руку можно просунуть.

Он протянул было руку, но как будто наткнулся ею на что-то в воздухе и отдернул ее с громким криком.

– Потрудитесь не совать мне пальцев в глаза, – произнес воздушный голос тоном свирепой укоризны. – В сущности, ведь я весь тут: голова, руки, ноги и все прочее, только так случилось, что я невидим. Случай очень неприятный, черт бы его побрал, но оно так, и это не причина, чтобы всякий айпингский болван мог безнаказанно тыкать в меня пальцами. Понимаете?

И пара платья, теперь вся расстегнутая и свободно висевшая на своих невидимых опорах, остановилась среди комнаты, держа руки фертом.

Вошло еще несколько человек, и стало тесно.

– Невидим, ишь ты! – сказал Хакстерс, игнорируя брань незнакомца. – Да слыханное ли это дело?

– Оно действительно странно, но все же это не преступление. Почему на меня вдруг накинулся полицейский?

– А! Ну, это особая статья, – сказал Джефферс. – Конечно, вас трудненько разглядеть при этом свете, но приказ, – вот он, и все законным порядком. Кого там видно, кого не видно, – это до меня не касается, а вот воровство – дело другое. В один дом забрались воры и стащили деньги.

– Ну?

– И обстоятельства, несомненно, указывают…

– Вздор и чепуха, – сказал Невидимка.

– Надеюсь, сэр. Но я получил приказание…

– Хорошо, – сказал незнакомец, – пойду. Пойду. Только без кандалов.

– Так полагается, – сказал Джефферс.

– Без кандалов, – решил незнакомец.

– Извините, – сказал Джефферс.

Вдруг фигура села, и прежде чем кто-либо мог что-либо сообразить, туфли, носки и панталоны полетели на пол. Потом Невидимка вскочил и сбросил пиджак.

– Стой, этак не годится! – воскликнул Джефферс, вдруг поняв, в чем дело. Он ухватился за жилет, жилет сопротивлялся, потом оттуда выскочила рубашка и оставила его, пустой и мягкий, в руках Джефферса.

– Держи его! – крякнул Джефферс. – Коли он все снимет…

– Держи его! – закричали все и бросились на трепетавшую в воздухе рубашку, представлявшую теперь уже последнее, что осталось от незнакомца.

Рукав рубашки ловкой оплеухой остановил Холла, который придвинулся было, расставив руки, и отбросил его назад, на старого пономаря Тутстона, еще минута – и вся рубашка приподнялась, судорожно задергалась и бессильно замахала повисшими рукавами, точь-в-точь так, будто кто-нибудь снимал ее через голову. Джефферс вцепился в нее, но от этого она только скорее снялась. Что-то из воздуха дало ему в зубы, он выхватил свою дубинку и неистово ударил ею по макушке Тедди Хенфри.

– Берегись! – кричали все, колотя наобум и ни во что не попадая. – Держи его. Запри дверь! Не выпускай! Я что-то поймал! Вот он!

Поднялось просто какое-то вавилонское столпотворение. Всем как будто доставалось одновременно, и Санди Уоджерс, со своей обычной сообразительностью и еще освеженный крепким ударом в нос головою, отворил дверь и начал отступление. Остальные тотчас повалили за ним, и в уголке у двери происходила с минуту страшная давка. Удары продолжались. У Фиппса, унитария, был вышиблен зуб, а у Хенфри повреждено ухо. Джефферс получил пощечину и, обернувшись, поймал что-то, что отделяло его в давке от Хакстерса и мешало им сойтись. Он ощупал мускулистую грудь, а через минуту вся куча борющихся людей вывалилась в полные народом сени.

– Поймал! – гаркнул Джефферс захлебываясь.

Он кружась пробирался сквозь толпу и, весь красный, с надувшимися на лбу жилами, боролся с невидимым противником. Толпа отшатывалась направо и налево перед удивительным поединком, который качаясь несся к выходу и кубарем слетел с шеста ступенек крыльца. Джефферс вскрикнул задавленным голосом, все еще не выпуская противника и сильно работая коленями, перекувырнулся и, подмятый им, со всего размаха ударился головою о землю. Только тогда он разжал пальцы.

Раздались тревожные крики: «Держи его!», «Невидимка!» и т. д., и какой-то молодой человек, никому из присутствующих незнакомый и имя которого так и осталось неизвестным, тотчас бросился вперед, что-то поймал, кого-то выпустил и упал на распростертое тело констебля. Посреди дороги крикнула женщина, кем-то задетая собака, которую, по-видимому, кто-то ударил, завизжала и с воем бросилась во двор Хакстерса, – тем и завершилось прохождение Невидимки. С минуту толпа стояла, изумленная и жестикулирующая, затем наступила паника и размела ее по деревне, как порыв ветра разметает сухие листья. Но Джефферс лежал совсем тихо, с обращенным кверху лицом и согнутыми коленями, у подножия лестницы трактира.

Восьмая глава чрезвычайно коротка и повествует о том, как местный любитель-натуралист Гиббинс тихонько дремал себе, лежа на широкой открытой дюне и воображая, что вокруг, по крайней мере, за версту нет ни души, как вдруг услышал совсем рядом, как будто кто-то чихал и кашлял и бешено ругался про себя. Он оглянулся, но не увидел никого. Тем не менее голос звучал явственно и продолжал ругаться, с разнообразием и широтою, свойственными ругани образованных людей, возвысился до крайнего предела, потом начал затихать и замер в отдалении, направляясь как будто в Абердин. Донеслось еще одно отчаянное чихание, и все смолкло. Гиббинс ничего не знал об утренних событиях, но феномен, по своему поразительному и тревожному характеру, нарушил его философское спокойствие, он поспешно встал, сошел с крутого холма и изо всех сил заторопился в деревню.

Представьте себе мистера Томаса Марвела: это был человек с толстым, дряблым лицом, цилиндрически выдающимся вперед носом, влажным, огромным, подвижным ртом и щетинистой бородой самого страшного вида. Фигура его имела наклонность к полноте, и короткие члены делали эту наклонность еще более заметной. На нем была опушенная мехом шелковая шляпа, а частая замена недостающих пуговиц бечевками и башмачными шнурками в самых критических пунктах его туалета, обнаруживала закоренелого холостяка.

Мистер Томас Марвел сидел, опустив ноги в канаву, у дороги через дюны в Абердин, мили за полторы от Айпинга. На ногах у него, кроме вязаных шерстяных носков ручной работы, не было ничего и большие пальцы, вылезшие через дыры, широкие с заостренными концами, напоминали уши насторожившейся собаки. Не спеша – он все делал не спеша – собирался он примерить пару сапог. Уже давно не попадалось ему таких крепких сапог, но они были велики, между тем как прежние в сухую погоду были как раз в пору, но для сырой – подошвы их оказывались слишком тонкими. Мистер Томас Марвел терпеть не мог просторных сапог, но он терпеть не мог также и сырости. Он никогда до сих пор не обдумывал основательно, что из этого было хуже, и теперь день выдался прекрасный, и делать ему было больше нечего. И вот, составив из четырех сапог изящную группу на газоне, он сел и начал на них смотреть. Но среди злаков и молодого лопушника обе пары вдруг показались ему удивительно безобразными. Раздавшийся позади него голос нисколько не удивил его.

– Как-никак, а сапоги! – сказал голос.

– Благотворительские сапоги, – заметил мистер Томас Марвел, нагнув голову набок и косясь на них неприязненно, – и которая самая дрянная пара в целом свете, ей-богу, уж и сказать не могу.

– Гм… – промычал голос.

– Нашивал и похуже, случалось и без всяких обходиться, но этаких чертовых уродов, с позволения сказать, никогда не видал! Уж с каких пор стараюсь сапогами раздобыться: очень мне эти-то опротивели. Крепкие, оно точно, но ведь, коли ты всегда на ногах, сапоги для тебя первое дело. И вот, веришь ли, нет ли, во всей округе ни шиша, только вот эти одни. А погляди-ка на них! Вообще тут насчет сапог, можно сказать, раздолье! Только мне не везет – шабаш! Может, лет десять забираю сапоги в этой стороне, и вот, наконец, того… как они со мной поступают!

– Сторона поганая, – сказал голос, – и народ свинский.

– Это точно, – согласился сэр Томас Марвел. – Господи Иисусе! Ну и сапоги! Просто из рук вон!

Он повернул голову через плечо направо, чтобы взглянуть для сравнения на сапоги своего собеседника, но на том месте, где должны были быть эти сапоги, не было ни ног, ни сапог, обернул голову через плечо налево, но и там не было ни того, ни другого. Заря глубокого удивления занялась в его мозгу.

– Да где ж это ты? – проговорил он через плечо, становясь на четвереньки.

Перед ним расстилалась огромная пустота дюн, по которым разгуливал ветер, а вдали чуть зеленели макушками кустики дрока.

– Неужто я пьян? – сказал про себя мистер Марвел. – Или мне почудилось? Или я говорил сам с собой? Какого черта!

– Не пугайся, – сказал голос.

– Пожалуйста, без фокусов, – сказал Томас Марвел, быстро вскакивая на ноги. – Где ты там? «Не пугайся» – ишь ты!

– Не пугайся, – повторял голос.

– Сам сейчас испугаешься, дурак. Где ты? Вот погоди, дай только найду тебя, так…

– Уж не в землю ли ты зарыт? – спросил мистер Томас Марвел через минуту.

Ответа не последовало. Мистер Томас Марвел стоял неподвижно, босой и изумленный, почти сбросив куртку.

– Пиивит! – крикнула вдали пигалица.

– Какой еще там «пиивит», – отозвался мистер Томас Марвел. – Совсем некстати дурачишься.

На восток, на запад, на север и юг расстилались пустынные дюны, дорога, со своими неглубокими канавами и белыми столбами, пустая и гладкая, бежала с юга на север, в небе, кроме, пигалицы, было также пусто.

– С нами крестная сила! – сказал Томас Марвел, снова надевая на плечи куртку. – Все это водка! Мог бы догадаться.

– Вовсе не водка, – сказал голос. – Пожалуйста, не трусь.

– Ох! – вырвалось у мистера Томаса Марвела, и лицо его побелело под угрями.

– Водка, – беззвучно повторили его губы.

Широко выпучив глаза, он медленно оборачивался кругом.

– Готов поклясться, что слышал чей-то голос, – прошептал он.

– Конечно, слышал.

– Опять!

И мистер Марвел, зажмурив глаза, трагическим жестом схватился за голову. Его вдруг схватили за шиворот и крепко встряхнули, отчего мысли его спутались еще больше.

– Не дурачься! – сказал голос.

– Спятил! – проговорил мистер Марвел. – В башке у меня не ладно. Что станешь делать? Все проклятые сапоги меня доехали!.. Спятил… Или пьян!

– Ни того, ни другого, – сказал голос. – Слушай…

– Рехнулся! – сказал мистер Марвел.

– Да погоди же ты, – произнес голос убедительно, почти дрожа от усилия сдерживаться.

– Ну? – сказал мистер Томас Марвел с странным ощущением, как будто кто-то толкнул его в грудь пальцем.