Паладин Вилар Симона

Глава 5

Караван, как огромная гусеница, медленно передвигался по Дороге Царей под палящими лучами солнца. В длинной веренице насчитывалось больше трехсот груженых верблюдов, примерно столько же лошадей, больше двухсот ослов и мулов, а еще гнали целое стадо баранов и овец, часть из которых предназначалась для пропитания тысячи двигавшихся в караване людей — торговцев, охранников, паломников, рабов.

После того как они миновали холмистые земли вокруг прежней столицы Заиорданских земель Керака Моавского, местность стала плоской, однообразной, унылой — взгляду не за что зацепиться. Зато охранники каравана как будто повеселели: среди этих открытых, опаленных солнцем пространств уже не нужно было следить за каждым холмом и оврагом, откуда могли появиться бедуины-разбойники, привлеченные богатством каравана, как ос привлекает мед. Теперь можно было и расслабиться, даже подремать, покачиваясь в седле, если кто-то был способен на это в такую жару.

Мартин ехал от самого Дамаска в качестве одного из охранников направляющихся в Аравию испанских евреев сафардов. И если сперва своим обликом мавали он и обращал на себя внимание людей в караване, то за долгие дни путешествия уже ни у кого не вызывал интереса — просто один из назареян-ренегатов, нанявшийся на службу за плату. Какой-то персидский торговец лошадьми даже попытался выменять у Мартина его гнедого белоногого коня Незерби на трех верблюдов.

— Это хорошая сделка, соглашайся, — причмокивал губами торговец, но Мартин не собирался отдавать доставшегося ему от маршала де Шампера скакуна.

Этот конь был на редкость выносливым — возможно, сказалась в нем арабская примесь его предков или Незерби уже свыкся с жарким местным климатом за то время, что ходил под прежним хозяином-тамплиером, — но он никогда не доставлял Мартину хлопот. Статью гнедой был гораздо крупнее изящных арабских скакунов, однако отличался красивыми формами, что и привлекло к нему внимание лошадиного барышника. Последний то и дело донимал Мартина просьбами, говоря, что этот белоногий жеребец очень подошел бы для улучшения породы в его табуне. И опять предлагал Мартину своих верблюдов. Надоел, как навязчивая муха! Впрочем, Мартину за время медлительного шествия каравана все тут надоело — и эти неспешно вышагивающие верблюды под тюками товаров, и покачивающиеся паланкины, и блеющие овцы, и пешие путники — рабы, женщины, мужчины, дети, даже старики, а также паломники, совершающие хадж в священную для мусульман Мекку.

— Иншалла! — восклицали паломники, опускаясь на колени во время привалов. И караванщики вынуждены были ожидать, пока они совершат молитву.

Мартин же молча бесился. Уже почти месяц, как они выехали из Дамаска, и едут, едут, едут — неспешно, мерно, неторопливо, как и полагается столь огромному каравану. Порой Мартину казалось, что он зря последовал совету Иосифа и примкнул к каравану. Казалось, куда проще было бы понестись вскачь в сторону Монреаля, прилететь на крыльях любви к той, которая томится в плену… Но бывший ученик ассасинов одергивал себя: разве не учили его терпению в замке Масиафе? Разве он сам, столько лет служивший разведчиком, не понимал, что в том, что он задумал, излишняя поспешность только навредит?

К Мартину приблизился переодетый в сарацинского стражника тамплиер Ласло Фаркаш. В пути он на удивление быстро зарос темной бородой, лицо его покрылось бронзовым загаром, и в своем тюрбане и легком халате поверх кольчуги он смотрелся настоящим мусульманином.

Откинув с лица нижний край чалмы, он сделал глоток воды из тыквенной бутыли и протянул испить Мартину.

— Бывал ты уже в этих краях, приятель? — спросил венгр.

Мартин отрицательно покачал головой.

— Дальше Моавского Керака мне не приходилось заезжать. Долго ли еще до Монреаля?

Переодетый тамплиер усмехнулся. Этот вопрос он слышал от Мартина уже не единожды. Но теперь-то и в самом деле скоро: если все будет хорошо, они окажутся у бывшего замка крестоносцев уже через неделю, если не меньше. А начнутся задержки, как во время настигшей их несколько дней назад пылевой бури, когда весь караван сбился в кучу и люди кутали головы животных от песка и ветра покрывалами, то и более двух недель придется добираться.

Мартин помрачнел. И, видя его уныние, Ласло решил отвлечь спутника разговором. Что еще может сократить путь, как не беседа во время пути?

— Эти места, — указывал рукой венгр на выжженную голую равнину вокруг, — некогда охранялись крестоносцами, и все проходившие караваны платили им пошлину за проезд, а также торговали с ними. Благовония и породистые скакуны из Аравии, рис с Каспийского моря, тончайший хлопок и драгоценные камни из Индии, ляпис-лазурь и ковры из Персии, редкие украшения из Египта — все это можно было приобрести прямо в караване, а позже с выгодой для себя продать на рынках Акры и Тира европейским перекупщикам, которые везли восточные товары дальше, в Европу. Эта торговля весьма обогащала живших в этом скудном краю христиан, да и проезжавшие торговцы-мусульмане не были от нее в убытке. Однако когда Саладин задумал напасть на земли Иерусалимского королевства, он перво-наперво запретил своим единоверцам вступать в торговые сделки с христианами, даже принудил их не ездить по Дороге Царей мимо замков Заиорданья, засыпав все колодцы по пути. А ведь без воды какая дорога по пустыне?

— Султан Саладин всегда был хитер и предусмотрителен, — продолжил Ласло, когда к ним приблизился на своем муле Иосиф, а за ним и Эйрик, присматривавший за евреем. — Саладину нужно было найти повод для продолжения своего джихада, но в те годы он был связан мирным договором с Иерусалимским королевством. И тогда он задумал обозлить и вынудить к наступлению правителя Заиорданских земель — непримиримого Рено де Шатильона. Надежды Саладина оправдались: Рено был отчаянным человеком, и, когда понял, что оказался в блокаде и султан желает разорить его таким образом, он сам начал нападать на идущие в объезд его владений торговые поезда. Караванщики не хотят платить ему за проезд? Что ж, он возместит убыток за счет грабежа.

Мартин молчал, слушая Ласло вполуха, а вот Иосифа история весьма заинтересовала.

— Рено де Шатильон — кровавый и безрассудный крестоносец, — произнес он с неприязнью. — Это всякому известно. Даже сами христиане рассказывали, что он никому не желал подчиняться, а мусульмане вообще считали его дьяволом, не знавшим сострадания.

Ласло, чуть повернувшись к Иосифу, согласно кивнул:

— Бесспорно, Шатильон ненавидел сарацин. Он провел шестнадцать лет у них в плену, и это не способствовало расположению к ним в его сердце. Поэтому, оказавшись на свободе, он делал все, чтобы рассчитаться с ними за пережитое. Я помню рассказы о том, как он построил в своих землях суда и посуху перетащил их в Красное море, рассчитывая напасть на священный для каждого почитателя Пророка город Мекку. Из его затеи ничего не вышло, но мусульмане не забыли об этом. Сарацины называли его «зверь Рено», однако король Бодуэн Прокаженный очень на него рассчитывал, и де Шатильон никогда не обманывал его доверия, всегда приходил на помощь. Но потом… Что тут говорить, именно Рено виновен в том, что в своей яростной ненависти к мусульманам он уговорил Гвидо де Лузиньяна, несмотря на зной, поспешить на битву при Хаттине… где полегло все войско Иерусалимского королевства.

Мартин невольно прислушался. Он сам был тогда при Хаттине и помнил, с каким неистовством сражался в той битве Рено де Шатильон. Пока под ним не рухнул конь и непримиримого барона притащили связанным к шатру Саладина.

Ласло между тем продолжал:

— Пока Рено был в силе, он, как сеньор этих земель, прекрасно себя проявлял — строил крепости, следил, чтобы бедуины не нападали на уплатившие ему пошлину караваны. Но я уже сказал, что, когда караваны пошли в обход, он сам сделался разбойником не хуже иного бедуина. Саладин же стал требовать от Иерусалимского короля наказать Рено. Увы, тогда на престоле уже сидел Гвидо де Лузиньян, а он в глазах непримиримого де Шатильона был не той фигурой, которой следует подчиняться могущественному правителю Заиорданья. А потом случилось то, что окончательно разгневало султана. Рено с группой своих вассалов напал на огромный караван, в котором ехала к жениху в Алеппо родная сестра Саладина. И хотя женщину вернули султану, не причинив ей вреда, все равно она считалась опозоренной. Султан же был в ярости… однако, пожалуй, и удовлетворен. Ибо теперь у него появился повод начать войну с неверными.

Ласло умолк, отпив из фляги, так как к концу его речи в горле першило от сухости. Ехавший рядом Иосиф задумчиво потер переносицу.

— Но ведь, устроив торговую блокаду, султан сам спровоцировал нападение Рено на караваны! Если бы торговля продолжалась, Рено просто брал бы пошлину и…

— Мне нравится ход твоих мыслей, еврей, — усмехнулся переодетый тамплиер. — Но в любом случае Рено был обречен. Когда плененного Рено привели к султану, тот предложил ему перейти в ислам и обещал пощадить. Красивая фраза и показной благородный жест.

Тут даже Эйрик вмешался:

— Но такой рьяный парень, как Рено, вряд ли согласился бы на подобное.

— Соображаешь, рыжий, — усмехнулся тамплиер. — Ибо Рено в ответ попросту послал султана к шайтану. Говорят, после этого Саладин лично снес ему голову саблей. Так это или нет, но я сам видел голову Рено на пике над шатром султана.

Мартину хотелось спросить венгра, где он сам был во время сражения и как уцелел, но тут к ним опять приблизился лошадник-перс, стал нахваливать достоинства Незерби, вновь предлагал за белоногого красавца гнедого трех крепких верблюдов.

— Мартин, может, его предложение нам и пригодится, — заметил позже Ласло. — После Монреаля нам придется углубиться в пустыню, а верблюды там скорее подойдут, нежели самые быстроходные скакуны.

Мартин уже и сам об этом думал. Он с друзьями давно обсудил план похищения англичанки, но вот как им быть после того, как они освободят Джоанну… тут возникали проблемы. Бесспорно, за ними пошлют погоню, им придется скрываться. И это в пустыне, в такую-то жару!.. Мартина тревожило то, что в их плане слишком многое зависело от случайностей. Ранее в его работе лазутчика от продуманности деталей зависел едва ли не весь успех дела. Теперь же… Беспечный Эйрик просто надеялся на удачу, Ласло — на милость Провидения, Иосиф — на Бога. Но на Бога надейся, а сам не плошай. И Мартин, испытывая чувство собственного бессилия, страшно досадовал, что последняя и, возможно, самая непростая часть их плана оставалась неопределенной.

Вечером, когда караван сделал стоянку, Мартин с удивлением заметил, как его приятель Эйрик подсел к собравшимся на вечернюю молитву бедуинам племени эль-тееха. Эль-тееха были теми немногими местными кочевниками, которые исстари исповедовали иудаизм, — считалось, что это остатки семей, вышедших из Египта с Моисеем и оставшихся в пустыне. Однако ни Иосиф, ни ехавшие в караване его единоверцы не относились к эль-тееха как к истинным евреям — эль-тееха и мясо некошерное ели, и священный день субботы не соблюдали. Но все же по вечерам вместе с другими иудеями они накидывали на головы покрывала таллит, садились отдельной группой и нараспев читали из Писания, раскачиваясь во время молитвы. И вдруг рыжий Эрик с ними… Мартин едва не расхохотался, видя, как его приятель язычник тоже набросил молитвенное покрывало и стал исступленно раскачиваться взад-вперед, словно хотел продемонстрировать, с какой неистовой верой он возносит мольбы Яхве.

Иосиф был возмущен:

— Для Эйрика нет ничего святого! Да, я заметил, что в пути этот развратник не отстает от одной из едущих на верблюде женщин эль-тееха. Ее соплеменники не придают этому значения, и рыжий, видимо, решил выдать себя за иудея, чтобы и дальше иметь возможность сопровождать эту увешанную бляхами и цепочками красавицу. Но как по мне, то обман и использование моей религии просто кощунственно!

И все же, когда ночью Эйрик пришел в их палатку и негромко пояснил, что ему удалось узнать у кочевников-иудеев, даже Иосиф не стал ему пенять.

— Они рассказывают о некоем затерянном в горах близ Монреаля городе духов. Говорят, туда почти никто не ездит, место это слывет проклятым, но сами они неоднократно бывали в заброшенном городе, причем уверяют, что там есть и источник с водой, и жилища, где можно укрыться. Подумай, малыш, — положил он руку на плечо Мартина, — разве это не то место, где бы имело смысл укрыться с твоей красавицей Джоанной? Если за нами вышлют погоню, а в этом сомневаться не приходится, то лучшего убежища, чем город духов, нам не найти.

Мартин, поразмыслив, засомневался, что рассказы эль-тееха правдивы. Но тут подал голос до этого отмалчивающийся Ласло Фаркаш:

— Заброшенный город духов и впрямь существует.

И Ласло поведал, что некогда обосновавшиеся в Заиорданье крестоносцы побывали в нем по просьбе нескольких проживавших там отшельников, почитателей Христа по восточному образцу. Отшельники жаловались, что их донимают разбойники-бедуины, и крестоносцы пришли им на помощь. Со временем они даже возвели в заброшенном городе пару крепостей, чтобы не позволять караванам идти в обход торговой Дороги Царей. Однако вскоре и сами крестоносцы убедились, что место это недоброе: то землетрясение обрушило только что возведенные стены на головы расположившихся там гарнизонов, то их стали одолевать незнакомые хвори, от которых вымер весь обосновавшийся там отряд. Когда же было решено отправить в город духов значительное подкрепление, случилось вообще нечто ужасное. Рыцари выехали туда как раз накануне Рождества, после того как спала жара и прошли зимние ливни, однако, когда они продвигались в назначенное место по узкому проходу среди скал, на них хлынул селевой поток. Причем произошло это столь внезапно, что никто из всадников не успел спастись. Только через пару дней, когда туда приехали несколько христианских священников, были обнаружены изувеченные тела захлебнувшихся в селевом потоке людей и лошадей. Все были поражены: слыханное ли дело — около двадцати отважных воинов утонули среди скал в пустыне! И с тех пор было решено не тревожить нечистых духов заброшенного города. Нехорошее это место, недоброе, повторил Ласло. И, как ему известно, с тех пор город снова лежит в забвении и пути туда никто толком не знает.

Однако, выслушав его рассказ, еврей Иосиф воодушевился.

— Я слышал об этом месте среди гор Заиорданья, — заявил он. — Мне рассказывали, что, когда пророк Моисей водил по пустыне народ Израиля, он в одном из тупиков прорубил своим посохом проход в горе, который так и назвали — Долина Моисея. Там же есть и источник, возникший именно в том месте, где пророк вонзил в скалу свой посох. О, я бы хотел увидеть этот легендарный город! И никакие страхи перед суевериями диких жителей пустынь меня не испугают, — добавил он уже тише, но все так же решительно.

В палатке, где они расположились, в плошке с маслом тускло горела ветошь. Мартин придвинул плошку с огнем к развернутой карте и обратился к тамплиеру:

— Ласло, ты смог бы определить, где располагается заброшенный город?

Тамплиер сдвинул на затылок чалму и задумчиво почесал лоб. Какое-то время он пристально рассматривал изображение на куске выделанной кожи, но потом покачал головой.

— Вряд ли я смогу. Знаю, что это место называли Петра, — так было написано на монетах, какие воины из гарнизона находили среди развалин заброшенного города. И хотя мне неоднократно рассказывали о пути туда, я бы солгал, если бы стал уверять, что мне известно, как туда проехать.

И тут вмешался Эйрик. Никогда не унывающий норвежец заявил, что постарается уговорить свою новую возлюбленную Эсфирь из племени эль-тееха, чтобы кто-то из ее соплеменников указал им путь к Петре. Ведь Эсфирь уже влюблена в него, приосанившись, добавил рыжий, а она как-никак дочь вождя. Его воодушевление мало кто поддержал. Пусть иудеи-кочевники и были не против, чтобы этот верзила из охраны сафардов держался в дороге подле дочери их вождя, но чтобы они согласились ввязаться по его просьбе в столь опасное предприятие…

Иосиф задумчиво оглаживал свои пейсы.

— Все же кочевники эль-тееха одной со мной веры. Их всегда радует, когда кто-то из истинных иудеев сближается с ними как с равными. И если я отдам им своего верблюда с товарами, если проявлю к ним уважение и попрошу помочь, то, думаю, они не откажутся дать нам проводников, которые проведут нас к Долине Моисея.

Мартин с благодарностью посмотрел на друга. Позже он спросил:

— Зачем ты помогаешь мне, Иосиф? Я уже пообещал, что не стану вредить твоей семье. А сейчас я еду спасать женщину, которая заменила мне твою сестру Руфь. К тому же вряд ли я смогу возместить тебе стоимость верблюда с товаром, которого ты лишишься…

Иосиф положил свою узкую ладонь на его плечо:

— Мы росли с тобой как братья, Мартин. Моя семья… мой родитель… поступили с тобой несправедливо, несмотря на все, что ты сделал для гонимого народа Израилева. И я хочу лишь одного — чтобы ты верил, что еврей способен быть благодарным, ничего не желая получить взамен, кроме благословения Отца небесного, одинаково сотворившего и евреев, и людей другой религии.

Замок Монреаль они увидели, как и обещал Ласло, на исходе седьмого дня. Мартин натянул поводья Незерби, вглядываясь в высоко вознесенную на крутой горе белую цитадель. Где-то там, на вершине, за мощными стенами замка под охраной утаивают его возлюбленную. Могло показаться, что вызволить Джоанну из такой ловушки просто немыслимо. И все же Мартин прибыл сюда, чтобы совершить невозможное.

Когда их караван подошел к горе Монреаль, стало видно, что на стоянке у колодцев уже расположился еще один торговый поезд и там уже осматривали товары и взимали пошлину люди из крепости. При приближении нового каравана вышла некоторая заминка — видимо, нечасто тут собиралось такое количество торговых людей и паломников. Мартин сразу обратил внимание на высокого бедуина в черном одеянии, который командовал стражниками из замка и решал, кто где станет на постой, пока не будут проведены все проверки и не возьмут положенную плату.

— А ведь нам только на руку, что тут такое столпотворение, — заметил Эйрик, когда они с Мартином уже на закате устанавливали свою палатку в сени небольшой рощи оливковых деревьев. — Когда ты выкрадешь из замка твою красавицу англичанку, преследователи наверняка начнут метаться, гадая, куда беглянка могла бы податься: уехала ли с людьми из Египта, — он указал на ранее прибывший караван, — или же отправилась по Дороге Царей в сторону Аравии. Ну а мы пока… Как наш тамплиер называл тот город духов, где мы будем укрываться? Петра, кажется? Значит, мы отправимся в Петру — и ищи тогда нас, как позавчерашний день.

Мартин вогнал в каменистую почву колышек и сел подле палатки, не в силах отвести взгляд от мощной цитадели наверху. Его стали одолевать всякие тревожные мысли. Здесь ли еще укрывают Джоанну? И та ли она, что и прежде, или известный соблазнитель аль-Адиль уже прельстил ее своей лаской и роскошью гарема, на какую так падки женщины? Нет, его Джоанна не такая, уверял себя Мартин, она всегда доказывала свою любовь к нему. И все же новости, которые сообщили им люди из египетского каравана, взволновали Мартина сильнее, чем он мог себе признаться. Оказалось, что аль-Адиль лишь недавно покинул Монреаль-Шобак. «Нашу дочь отправили к Обри в Яффу, — думал он. — Доставили без происшествий и даже написали, что она крещена и получила христианское имя. Была ли в этом добрая воля аль-Адиля или его упросила так поступить сама Джоанна, решив избавиться от своего ребенка-бастарда?»

Мартин смотрел на стены Монреаля, где в лучах заходящего солнца были видны стоявшие между зубцов охранники с копьями у ноги. Округа прекрасно просматривалась, и все же, когда настала ночь, только звезды сияли в вышине на раскинувшемся до горизонта темном небосклоне.

Ласло возник подле Мартина, когда со всех сторон уже слышался храп спящих людей, пофыркивали верблюды да порой раздавался лай собак. Тамплиер был в легкой темной одежде, его лицо прикрывал край чалмы, оставляя только глаза.

— Нам повезло, что ночь такая темная, — произнес он негромко. — Думаю, меня вряд ли заметят, если я поброжу по склону горы под замком.

— Может, я пойду с тобой, Ласло? — положив руку на плечо венгра, сказал Мартин. — Я прекрасно умею лазить по скалам, ты сам знаешь.

Тот отрицательно покачал головой.

— Это лишнее. Только я могу найти место, где расположен выход из прорубленного внутри горы колодца, о котором говорил Уильям де Шампер, отправляя меня с тобой. Но если меня заметят, то лучше пусть схватят одного, чем нас обоих. И если это случится… Знай, что речь идет о неприметном месте, расположенном под скальным выступом, которое нужно искать, ориентируясь на восход солнца. Люди аль-Адиля два года кружили, как стервятники, вокруг горы Монреаля, но так его и не обнаружили. Надеюсь, выход не завалили… Поверь, Мартин, проникнуть в замок через лаз колодца для нас куда безопаснее, чем если ты начнешь использовать свои навыки ассасина и попытаешься карабкаться по горе. Учти, малейший шум, осыпавшиеся камни, чье-то неосторожное внимание, — он указал на большой стан торговцев обоих караванов вокруг горы, — и наше дело можно считать пропащим, а твою жизнь законченной. Поэтому позволь постараться для сестры маршала его верному тамплиеру.

С этими словами Ласло отступил в сторону и словно растворился во мраке.

Мартин остался сидеть среди отдыхавших верблюдов и палаточных навесов, вслушиваясь в звуки ночи, следя за темными силуэтами охранников, изредка проходившими мимо. Ранее, когда караван был в пути, по ночам его охраняли ставшие в кольцо часовые, и каждое утро воинам сообщали новый пароль. Всякий, кто попытался бы проникнуть в лагерь, не зная пароля, должен был быть убитым на месте. Но здесь, под защитой замка, охрана была не столь строгой, и в темноте можно было различить стражей из самого Шобака, то и дело обходивших это скопище людей и животных.

«Услышь меня, Джоанна, — мысленно взывал Мартин, всматриваясь в ночную тьму. — Почувствуй, что я здесь. Дай знак, где тебя прячут».

Мартин вскинул голову к небу, где сверкали мириады звезд: ему так хотелось просить о помощи в этом трудном деле того, кто выше всех! Хотелось поверить в Него, как он уже поверил однажды, когда сидел в подземелье ассасинов и молил о спасении. Однако разве честно взывать к Богу только тогда, когда ты в беде? Всевышний не настолько доверчив, чтобы сразу отозваться на просьбу вчерашнего неверующего.

Мартин даже застонал. Отказавшись от помощи высших сил, он сам сделал себя одиноким и беззащитным, не принятым даже Богом… Но христиане говорят, что на небесах более радости об одном кающемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. А ведь его умирающий друг де Шампер сказал: «Покайся — и будешь прощен». Но Мартин уже нес покаяние в своей душе. Нужно ли говорить это вслух, если, как уверяют христиане, Господь читает в сердцах верующих?

Мартин поднялся, хотел пройти мимо палаток поближе к подъему на гору, но тут же наткнулся на одного из стражей замка, который жестом велел ему вернуться к своему стану. Нет, несмотря на всю скученность и темноту, охранники Шобака несли свою службу добросовестно. Да и наверху, на стенах крепости, горели огни, отсветы которых рыжеватыми бликами падали на ребристые слои известняка, выступающие у массивных стен замка.

Ласло вернулся через три мучительно долгих часа, и Мартин, обрадованный благополучным возращением храмовника, крепко пожал ему руку.

— Тебя не заметили, не схватили!

— А главное, что моя вылазка была не напрасной, — отозвался Ласло, и Мартин угадал в темноте его улыбку.

— Мы отправимся сейчас же?

— Если пожелаешь. Однако я бы повременил до завтра.

Мартин молчал, но даже слабого ночного освещения хватило, чтобы Ласло заметил, как напряглось его лицо.

— Послушай меня, Мартин. Мы можем проникнуть в крепость, но сможешь ли ты найти там леди Джоанну?

— Я бывший ассасин, а нас хорошо обучали, как ориентироваться среди построек и скрываться, оставаясь незамеченными.

— Я не сомневаюсь в твоих навыках, парень. Однако замок Монреаль — это запутанный лабиринт, где одна галерея проходит над другой, нижние помещения укрыты верхними, есть немало тупиков и всевозможных строений. Поэтому я бы хотел завтра присмотреться к замку, обойти его вокруг горы и попытаться, освежив память, поразмыслить, где могли поселить пленницу. Возможно, мне удастся даже набросать некое подобие плана для тебя. И если все получится — да поможет нам Пречистая Дева! — нам легче будет уехать от замка, ибо как раз послезавтра отбывает египетский караван и это наверняка собьет с пути преследователей.

Мартин, подумав, кивнул. Он понимал, что его снедает нетерпение, но подобное чувство не лучший советчик, когда надо взвесить каждый шаг. Поэтому разумнее будет прислушаться к советам опытного орденского лазутчика Ласло Фаркаша.

Джоанна устроилась среди ковров и подушек в нише окна и, лениво перебирая струны лютни, пела:

Мой ангел-хранитель меня потерял. Ветер мысли унес в никуда. Все вокруг безразлично, я будто во сне И уже не проснусь никогда. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…

Ее голос, музыкальный и бархатистый, сейчас звучал приглушенно и вяло. Затуманенные глаза, казалось, были устремлены в никуда. Рядом на столике стояли прохладительные напитки и блюдо с инжиром, но Джоанна даже не смотрела на лакомство. Она вообще не знала, голодна ли, испытывает ли жажду, уютно ли ей. Полное равнодушие.

Я не чувствую разницы — день или ночь, Может, месяц прошел или два? И не ведаю, есть ли на свете кто, Кому важно, что я жива. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…

— Вы не ели со вчерашнего дня, мадам. — Подсевшая к ней Даниэла попыталась угостить Джоанну с ложки свежим йогуртом с ломтиками абрикосов. — Ну же, деточка. Ведь повар Мансур так старался, желая вам угодить и вернуть улыбку на ваше нежное личико.

В ее голосе слышались как просьба, так и упрек. Ибо повар Мансур, которого ранее часто вызывала для похвалы пленница, явно пользовался симпатией пожилой армянки. Даже Фазиль уже стал ворчать, что Даниэла завела шашни с замковым кухарем. Она и сейчас поднялась к Джоанне с нижнего яруса замка, где располагалась кухня, и, видимо, ради того, чтобы поразить своего милого Мансура, вырядилась в это длинное ярко-розовое покрывало, которое отдала ей равнодушная ко всему Джоанна. Но англичанку больше не радовали щедрые подарки аль-Адиля, она раздала прислужницам почти все его подношения, она вообще не хотела больше наряжаться, и только владевшая ею последнее время апатия позволяла служанкам, как и ранее, все так же полировать англичанке ногти, заплетать ее длинные волосы, умащивать кожу ароматными благовониями. Джоанна позволяла им все с полным равнодушием. Она словно пребывала в полусне, не зная, кончился ее сон или продолжается. Вокруг сияло солнце, но у Джоанны было ощущение, будто ее окутывает темнота. Она потеряла ребенка, она лишилась свободы, король Ричард уезжает, а она навсегда останется в плену… Ее судьба зашла в тупик, и Джоанне казалось, будто она умерла и смотрит на окружающее с того света, из мира покоя и равнодушной тишины.

— Мадам, ну съешьте еще хоть ложечку, — упрашивала ее, не отставая, Даниэла. — Вам еще понадобятся силы. Ведь ваша малютка не умерла, ее отправили к отцу, так чего же вам горевать? С Божьей помощью однажды вы найдете ее.

Джоанна хотела бы в это верить. Ведь Обри все же христианин. И если он не вышвырнет ребенка — что вряд ли будет одобрено окружающими, — то просто отдаст маленькую Хильду кому-нибудь. Кому? Кто позаботится о малышке в военном лагере? Может, госпитальеры? А может, Обри велит отнести ребенка к какой-нибудь мусульманке, которая примет дитя в свою семью?

Джоанна старалась найти в себе силы. «Если я поддамся отчаянию, горе пожрет меня». Итак… Ей надо было хоть немного встряхнуться, чем-то заинтересоваться.

Она опять провела рукой по струнам — лютня была прекрасно настроена, звук получался мелодичный, плавный. Красиво. Когда-то ее отец говорил, что в момент грусти надо обращаться к чему-нибудь прекрасному, сосредоточиваться на красоте, уметь находить в ней радость, ибо красота согревает душу. Тусклый взгляд Джоанны скользнул по сторонам, выбирая хоть что-то, что могло ей понравиться.

Стрельчатая арка окна в ее покое была выполнена с редким изяществом — изогнутый свод, облицованный белым камнем, легко удерживал над собой массивную глыбу стены. Красиво? Возможно. И этот ковер с узорами, напоминающими цветущий луг, на котором она полулежала с лютней, тоже великолепен. Джоанна равнодушно посмотрела на него: наверное, где-нибудь на ярмарке в Англии эта пестрота цветных узоров и вызвала бы ее восхищение, но сейчас только напоминала, что она пленница восточного эмира. Хороши и эти легкие бледно-голубые шаровары из тончайшего шелка, красиво присборенные у щиколоток и стянутые серебряными цепочками. Но восточные наряды тоже не могли вызвать радость в душе пленницы. Молодая женщина перевела взгляд на светлые холмы за окном. Весной они были покрыты травянистой растительностью, и Джоанна порой слышала, как где-то вдали куковала кукушка, напоминая милую ее сердцу Англию. Но сейчас все вокруг выгорело под жаркими лучами солнца, и хотя по крутым склонам и поныне бродят вислоухие местные козы, только мусульманскому Аллаху известно, что они умудряются найти среди этой суши и жары.

Склонившись в оконном проеме, подперев голову руками, Джоанна стала рассматривать скопище людей и животных из караванов, что расположились внизу близ колодцев. С высоты они все казались мелкими, но все же она различала бродивших среди палаток женщин, лежавших, поджав под себя ноги верблюдов, торговцев в чалмах или развевающихся куфиях, похвалявшихся друг перед другом великолепными скакунами. Хаджиб Монреаля тоже подъехал посмотреть коней — некоторые из этих благородных животных были покрыты пестрыми попонами и наверняка стоили целое состояние. Джоанна, сама разводившая в своем английском поместье лошадей, невольно залюбовалась ими — просто чудо, как хороши, хотя по меркам, принятым на Западе, несколько мелковаты. Впрочем, вон тот гнедой белоногий конь будет покрепче — мощный круп, сильная грудь, высокая холка и красивая, отмеченная широкой белой полосой голова.

Джоанна не могла понять, почему вдруг почувствовала такое волнение, рассматривая эту лошадь. И только через миг поняла: белоногий гнедой поразительно походил на тех лошадей-хакне, каких разводили в ее поместье в Англии.

Джоанна даже тряхнула головой. Могла ли она ошибиться, учитывая расстояние? Но Джоанна знала каждого жеребчика, каких гоняли в табунах ее имения, знала каждую лошадь из отправляемых в Святую землю для нужд ордена Храма. Ее сердце сильно забилось: да, именно на таком коне ездил ее брат Уильям.

Молодая женщина приподнялась. Теперь она не сомневалась — под стенами замка Монреаль в Заиорданье жеребец из ее конюшни! Но как такое возможно? Да мало ли как — угнали, остался без своего хозяина-крестоносца, ныне принадлежит кому-то из предприимчивых сарацин. Но если это не так… тогда это жеребец кого-то из людей ее брата. Если не его самого.

Надежда, пронзительная и ошеломляющая, буквально опалила ее. Джоанна видела, как к коню подошел высокий мужчина в распашной светлой одежде и венчающем голову тюрбане. Он погладил коня по морде, после чего перевел взгляд на замок, будто рассматривая строения наверху. На таком расстоянии лицо его трудно было разглядеть, и все же… Неужели ее брат Уильям прислал кого-то из своих людей?

Джоанна резко села. Окно в нише стены было широким внутри, но сужалось кнаружи, как бойница, поэтому ее вряд ли могут рассмотреть снизу. Джоанна резко повернулась к сидевшей рядом Даниэле, сорвала с нее ярко-розовое покрывало и стала махать им, высунув руку в проем бойницы.

— Что вы делаете, госпожа? — ахнула армянка. — Учтите, хаджиб Абу Хасан там, внизу, он может заметить и запереть вас в башне, не позволив выходить!

Это была серьезная угроза. В отчаянии Джоанна просто разжала пальцы, и легкая розовая ткань понеслась по ветру, как лепесток огромного цветка. Потом опала, застряв на каменной осыпи внизу.

— Да что же вы вытворяете, о Иисус сладчайший! — не унималась рядом Даниэла.

Молодая женщина повернулась к ней, лицо ее было бледным, глаза потемнели от волнения.

— Не смей наряжаться в мои подарки, когда идешь кокетничать с каким-то мусульманским поваром!

Вот, пусть армянка думает, что это всего лишь очередная вспышка ее раздражительности.

Даниэла возмущенно ответила:

— Вы всего лишь пленница, как и я. С вашим-то норовом еще неизвестно, как с вами поступят, а Мансур человек добрый и хороший. Он даже готов жениться на мне, причем не настаивает, чтобы я меняла веру.

Джоанна вскользь что-то ответила, но ее занимало совсем другое: если внизу находится присланный от ее брата человек, то успел ли он заметить ее знак?

А вот Абу Хасан заметил. Он явился в покои пленницы, пылая гневом, и успокоился только после того, как узнал от Фазиля, что капризная англичанка оттаскала за волосы свою верную служанку Даниэлу, которая осмелилась заявить, что готова стать женой повара-мусульманина. Джоанна в гневе даже выкинула в окно покрывало Даниэлы, недавно самой же ею и подаренное той за верную службу.

— А леди де Ринель все же умница, — заметил Мартину Ласло, когда уже в темноте они пролезли в узкий проход подземного колодца. — Сестра маршала сумела дать знак, где ее искать. По крайней мере мы можем надеяться, что это была она, и будем искать ее вот здесь. — И он нарисовал крестик на плане, который сегодня приготовил для Мартина.

Мартин молча кивнул. То, что он испытал, увидев розовое покрывало на камнях под стенами Монреаля… Эйрик даже говорил, что видел, как им сперва помахали из окна. В любом случае, если кто-то и подает им знак, то это непременно Джоанна. Осознав этот факт, Мартин почувствовал облегчение: она все еще здесь и надеется на избавление.

После этого он едва дождался, когда стемнеет, когда отзвучит последняя молитва и люди на стоянке караванов начнут укладываться на покой. Эйрик сперва тоже собирался идти с Ласло и Мартином, уверяя, что его помощь может понадобиться. Но Иосиф убедил рыжего, что им лучше остаться в стане, уладить все с эль-тееха и незаметно собраться в дорогу, навьючив водой и провизией тех троих верблюдов, каких Мартин сегодня все же обменял на белоногого красавца Незерби.

Но для того чтобы эти «корабли пустыни» могли им понадобиться, нужно было выполнить одну из самых непростых задач в их плане — разыскать Джоанну в крепости. И когда сейчас они с Ласло сидели в темном лазе подземного колодца, Мартин внимательно рассматривал начерченный углем план крепости. Тамплиер объяснил, что колодец выходит наружу неподалеку от главного въезда в Монреаль, и, чтобы добраться до места, откуда им сегодня помахали покрывалом, нужно миновать по диагонали почти все постройки замка, занимавшего горное плато.

— И при этом не попасться на глаза никому из стражников на стенах, — добавил венгр. — Надеюсь, что их больше будет отвлекать происходящее снаружи, учитывая, сколько под горой людей, однако если, упаси Боже, нас заметят, то второй возможности похитить пленницу больше не представится.

Мартин понимал это и ощущал в душе неприятный холодок, но даже самому себе не хотел признаться, что это вызвано страхом. А ведь раньше, выполняя опасные поручения, он испытывал скорее азарт — смогу ли я, справлюсь ли? Теперь же от того, как он справится, зависело слишком многое. Все его будущее, ибо он не представлял его без Джоанны.

— Как думаешь, охраняется ли выход из колодца? — спросил он тамплиера.

Ласло, поразмыслив, ответил, что у него есть надежда, что колодец не используют, учитывая, сколько осликов и мулов, нагруженных кувшинами с водой, поднимаются в крепость.

Лаз, по которому они начали взбираться, казался темным горлом исполинского чудовища — округлый, бесконечный, со следами от тесаков на стенах. Сколько же понадобилось времени и сил, чтобы прорыть этот огромный туннель в толще известняковой горы? В одном месте он разветвлялся — один путь вел куда-то вниз, другой наверх. Ласло посветил факелом и сказал:

— Похоже, сарацины так и не решились обследовать до конца этот ход. Видишь, Мартин, этот спуск ведет еще глубже, к подземному источнику, откуда раньше рычагами воротов поднимали воду. Вижу, что ворот и поныне цел, но им явно давно не пользовались. А вот тут, — он осветил неглубокие ниши в стене, так что стали видны останки погребенных в них людей, черепа, истлевшая одежда, обтянутые темной кожей истончившиеся кисти рук, сложенные на груди, — тут защитники Монреаля погребали своих мертвых, пока два года находились в осаде. Мир их праху, — перекрестился тамплиер.

При неровном свете факела оба лазутчика в темной одежде выглядели как призраки из преисподней, бродящие по подземелью. У них почти не было оружия, не считая пары кинжалов за поясом: успех их предприятия зависел от того, насколько незаметно они смогут проникнуть в Монреаль, и они не стали обременять себя металлом.

После развилки в туннеле они теперь все время поднимались вверх, и вскоре Ласло потушил факел. Они осторожно нащупывали в темноте ступени, слыша только шорох подошв и дыхание друг друга. Потом их стала донимать вонь.

— Свалку они тут, что ли, устроили? — опешил тамплиер.

Что это так, оба поняли, когда вонь стала непереносимой, а под ногами начали попадаться нечистоты и мусор. Вскоре лазутчики уже перешагивали через кучи гниющих отбросов, распугивая разбегающихся крыс. Ласло ворчал, что эти дурни в замке, вместо того чтобы использовать колодец по назначению, попросту изгадили его. Но вскоре он умолк — они поднялись по извивающейся шахте прохода уже достаточно высоко, так что за очередным поворотом могли натолкнуться на кого-нибудь из нынешних обитателей замка.

Выход из шахты колодца было трудно определить — стояла глухая ночь. Но оба замерли, когда над головой раздались отзвуки голосов — сперва приблизившиеся, потом постепенно удалившиеся. Мартин шепнул, что, похоже, это прошла внутренняя стража Шобака.

— Тебе лучше остаться здесь, Ласло, — произнес он. — Я хорошо запомнил план строений в крепости, но скрываться и таиться среди построек умею гораздо лучше тебя.

Храмовник не стал возражать. Только пожелал удачи бывшему ассасину и сказал, что будет ждать столько, сколько потребуется. Мартин сжал его плечо.

— Если я не вернусь, выбирайся сам. И помни — если со мной что-то случится, только ты сможешь продолжить наше дело. Ты ведь обещал мессиру де Шамперу.

Ласло кивнул в темноте. Ему казалось, что Мартин все еще рядом, но через миг понял, что остался в шахте замусоренного спуска один, — воспитанник Масиафа умел двигаться в темноте совершенно беззвучно.

Когда Мартин оказался наверху, он несколько минут стоял, затаившись за аркой выхода. Постепенно он начал различать выступы внутреннего перехода на фоне темного звездного неба, слышал тонкий писк летучей мыши. Мартин шагнул вперед и понял, что оказался в коридоре между каменных стен. Какое-то время он вспоминал план Ласло и определял по звездам направление, а потом неслышно скользнул по переходу, двигаясь в выбранную сторону. Через несколько шагов у него над головой появился длинный сводчатый потолок, и Мартин понадеялся, что тут, внутри крепости, вряд ли будут прохаживаться стражники, но если вдруг они появятся, то ему негде будет укрыться: он находился среди каменных стен и стрельчатых перекрытий как в ловушке.

Бесшумно и быстро передвигаясь, приникая к стенам, он остановился, только когда различил в конце коридора отблески огня. Выждав и прислушавшись, он решил идти на свет и вскоре оказался у горевшего в треноге огня. Мимо него наверх вела каменная лестница, и, поднявшись по ней, Мартин присел на верхней ступеньке и огляделся. Он был на открытой галерее, вверху мерцало звездами небо, неподалеку находилась расположенная по центру крепости округлая башня — донжон. В ее верхних этажах, как надзирающий глаз, мигал оранжевый свет. Но кто бы там ни был, он вряд ли заметил одетого в черное, неслышно передвигающегося ассасина по прозвищу Тень — так нарекли Мартина его учителя-исмаилиты в замке Масиаф.

Пару раз ему приходилось приседать, прячась в темноте, когда по стене неподалеку проходили стражники с факелами. Порой они перекликались, но это была обычная перекличка, и голоса их звучали вполне спокойно. Мартин отметил, что их не так уж много и, учитывая, сколько стражей хаджибу крепости пришлось отправить вниз, чтобы охранять людей в караванах, ему не грозило столкнуться с целым отрядом. Да и вряд ли кто-то в замке ожидает, что внутрь Монреаля могут проникнуть лазутчики.

Через добрых полчаса блуждания по уходившим вниз или вновь поднимающимся на стену переходам Мартин едва не налетел на какого-то замотанного в халат служителя, но успел почти взлететь по стене и замер, вжавшись руками и ногами в изогнутую поверхность свода. Сарацин, что-то бормоча, семенил по переходу, освещая путь плошкой с огнем, и Мартин перевел дыхание, когда он удалился. А потом Мартин выскользнул на очередную сводчатую галерею и… увидел Джоанну.

Это казалось невероятным: глухая ночь, темнота, где-то отдыхающие обитатели Монреаля — и она в центре небольшого садика. Мартин различил на фоне увитой цветами кладки стены женский силуэт в светлом одеянии с длинными черными косами.