Белое, черное, алое… Топильская Елена

Ксиву держу в таком месте, где никто не найдет.

— В лифчике? — спросила Лешкина жена.

— Не скажу.

— Нет, не в лифчике, — авторитетно заявил мой друг жизни. — Как же она удостоверение в транспорте доставать будет?

— А что забрали у тебя? — допытывался Лешка.

— Ну, ключи, понятно. Сумку, в ней самое ценное — это косметичка. Кошелек все равно пустой.

— Денщиков? — спросил Лешка.

— На сто процентов.

— Я бы на твоем месте написал рапорт прокурору города.

— И что?

— Ну сколько можно: человека он к тебе посылает за скородумовскими вещами, тут же тебя грабят с явной целью забрать ключи. Если бы еще кого-нибудь из его команды прихватили около прокуратуры…

— Леша! Неужели ты такой наивный? Ну, напишу я рапорт прокурору города.

Ну, вызовет он Денщикова. Ну, спросит: звонили ли вы Швецовой? Да что вы, ответит тот, я с ней уже полгода не встречался и не разговаривал. А не подсылали ли вы кого-нибудь подстеречь Швецову в темном подъезде и ограбить?

Упаси вас Боже, да как вам в голову такое могло прийти. Ну и что? Да ничего. Я все это ничем подтвердить не могу, даже факт телефонного разговора — это всего лишь мои слова против его слов. Можно было бы, конечно, помахать заявлением Скородумова, да только сам Скородумов лежит в больнице и пока не разговаривает.

А то, что он мне сказал о связи денщиковских наездов на него с убийством Чванова, я даже записать не успела ни в какой протокол. Ну а если кого-то прихватят у прокуратуры, пусть с моими ключами? Попробуй докажи, что это имеет какое-то отношение к Денщикову. Ладно, скажите лучше, прокуратуру охраняют?

— Кузьмич лично надежных людей послал, — отрапортовал Горчаков.

— По фамилии Кораблев? — уточнила я.

— Конечно, Кораблев. Он теперь до морковкиных заговинок будет отрабатывать, что тебя одну в подъезд отпустил. Кузьмич ему такое устроил…

Если Ленька весь в синяках, то я не удивлюсь. Кузьмич просил позвонить, когда ты в себя придешь.

Беседа с Василием Кузьмичом была недолгой, но темпераментной. Мы выяснили ключевые моменты ситуации, я рассказала ему о своих подозрениях относительно причин ограбления: кое-кому очень нужно добраться до вещей Скородумова, находящихся в моем кабинете. Он пообещал, что до понедельника прокуратуру будут охранять; мы обсудили возможности взятия с поличным тех, кто полезет туда с моими ключами, сошлись на том, что это был бы оптимальный вариант, Кузьмич обещал все сделать, как надо. А мне он пока предложил сменить обстановку и съездить на дачу к Горчакову, с ним, мол, все уже согласовано. Он, Василий Кузьмич, мне пока выделяет в качестве охраны Кораблева, который постарается загладить допущенные ошибки, а мне следует в понедельник написать обо всем рапорт руководству и получить оружие.

— Ты почему, Машечка, пистолет не носишь? — мягко спросил Кузьмич, и я представила, как он при этом шевелит усами.

— Василий Кузьмич, миленький, ну что толку от этого пистолета?

Единственное, что изменилось бы, так это то, что вместе с ключами у меня забрали бы еще и оружие, и я бы до конца жизни отписывалась. В лучшем случае. А в худшем — меня бы из моего собственного пистолета и грохнули бы. И вообще, он тяжелый, он мне сумку рвет.

— Да кто же пистолет носит в сумке? — изумился Василий Кузьмич.

— А где его носить?

— В кобуре! Ох, бабы, бабы!

— А кобура из-под пиджака выпирает! А если я в свитере или блузке?

— Ты не права, — так же мягко возразил Кузьмич. — В понедельник получи оружие. Кораблев проследит. Ждите, он сейчас за вами приедет.

Как раз когда я собралась, приехал полностью укрощенный Кораблев.

По-моему, он боялся даже взглянуть на Сашку, а передо мной разве что на пуантах не ходил. Я только подумала, надолго ли его хватит. Мы с Горчаковыми обсудили, брать ли детей, и пришли к выводу, что лучше пусть дети останутся дома. Я позвонила маме, выяснила, что нос и горло у ребенка приходят в норму, но что он категорически отказался хотя бы ненадолго отлучиться от телевизора…

И мы поехали развеяться и сменить обстановку.

На холодной горчаковской даче мы быстренько растопили печку, зажгли свечи, Лешка из погреба вытащил бутыль домашнего вина, Лена накрыла на стол, и мы стали развеиваться. Ко всеобщему удивлению, Кораблев принес из машины гитару, и пока мы дегустировали вино, он ее настраивал, а потом спел песенку, которую назвал «Дежурство по отделу»:

— Ленька! А кто это сочинил?

— Опер наш один. Слушайте дальше!

Ну надо же! Если б знать, что Кораблев так песенки поет, в него просто влюбиться можно!

Потом мы смотрели на звезды; потом со смехом вспоминали, как ездили к Горчаковым на дачу в прошлом году в марте: приехали в пятницу вечером, после работы, затопили баньку и договорились, что сначала девочки парятся, потом мы идем готовить ужин, а баню занимают мальчики. И вот мы, чистенькие, в доме накрываем на стол, а мужики что-то подозрительно долго не идут. Вдруг мы слышим из сада страшные вопли; а на улице уже темень — хоть глаз коли, и в такое время никого больше в поселке нет, участки не освещаются; мы не знаем, что и думать, и на улицу выйти боимся. Потом наконец ковыляют наши мужчины, которые, как выяснилось, решили после парной в снегу поваляться, благо участок снегом завален. Выскочили голые из бани и стали по снегу кататься, забыв про то, что на дворе март, а на снегу — наст. Вот и вопили, в прямом смысле как резаные: кое-кто серьезно порезался.

Потом Лешка пошел доставать постельное белье и устраивать спальные места, а мы с Леной Горчаковой накинули куртки и вышли посидеть на крылечко. Лена оглянулась — нет ли поблизости мужа, вытащила из кармана сигареты, прикурила, затянулась и стала изливать мне душу:

— Маш, только тебе могу рассказать, кому другому стыдно. Мой-то в сентябре три ночи подряд отсутствовал, якобы ездил на происшествия.

Говоря так, Лена улыбнулась: они с Горчаковым друг другу доверяли.

— Подтверждаю, — сказала я.

— А у меня сон такой чуткий, привыкла к детям вставать, — продолжала она, — что он дверью парадной хлопнет, а я уже слышу и ворочаюсь, жду его появления.

А мой деликатный супруг старается меня не беспокоить лишний раз, и, упаси Боже, не разбудить, света не зажигает, поэтому до кухни добирается, перевернув все на своем пути…

— А чего он среди ночи на кухню прется? — перебила я.

— Да потому что есть хочет. Ты же знаешь, какой он прожорливый! Там он грохочет кастрюлями, шарит по холодильнику, что-нибудь найдет, громко чавкает, наконец появляется в спальне и заваливается, как медведь в берлогу. И при этом он воображает, что он как пушинка пролетел и мой покой не нарушил. А с меня уже сон долой, и мне никак не заснуть. Вот я и попыталась к нему приласкаться, когда он с третьего происшествия под утро заявился. Да только у меня сна ни в одном глазу, а он, еще когда по холодильнику шарил, уже десятый сон видел. Ну, так вот, я полагаю, что он адекватен и все понимает, поскольку он даже какие-то действия начал производить, а он вдруг, разборчиво так, говорит: «Интересно, как я это сделаю без медика и криминалиста?», после чего резко отключается и засыпает, как младенец! Представляешь? А у меня на почве пережитого стресса сон нарушился, я уже две недели не сплю нормально…

Поскольку все утомились от свежего воздуха, вина и песен, да еще и горячей воды не было, ее для мытья посуды надо было специально греть, со стола убирать постановили утром. Сил уже ни у кого не было, и, оставив все, как было, мы завалились спать. Леньку послали спать на чердак. Нам со спутником жизни выпало ночевать в большой комнате, там же, где происходила оргия.

Я проснулась от чьего-то присутствия.

Спутник жизни дрых без задних ног. Около стола стоял чисто выбритый, при костюме и галстуке, Кораблев и выбирал с тарелок недоеденные крошки. Увидев, что я подняла голову и смотрю на него, он сказал:

— Вы знаете, как про такие столы пишут в протоколах? «Посреди комнаты стол с остатками пищи…»

Я засмеялась и закрылась с головой одеялом. Сквозь одеяло доносился грохот посуды; Леня, судя по всему, совершенно не смущался, что все, кроме него, еще спят. К тому моменту, как все продрали глаза и, зевая, сползлись в комнату, посуда оказалась чисто вымытой, стол протертым, чай заваренным, а Кораблев небрежно сообщил хозяевам дачи, что помыл им холодильник, — Ленька, может, ко мне придешь, выключатели помоешь? — не удержалась я.

После завтрака я пристала к мужикам, подбивая их съездить посмотреть загородный дом Ивановых, тут совсем рукой подать. Проветриться захотели все, и мы набились в Ленину машину и покатили из совкового садоводства в район фешенебельных домовладений.

Мы с Лешкой, естественно, переживали — как там родная прокуратура, не пала ли жертвой налетчиков. Лешка потихоньку стал выяснять: раз кое-кому так интересно, что в вещах Скородумова, может, нам тоже осмотреть его бумажник? При понятых, естественно…

— Леш, — тихо возразила ему я. — Ну что там может быть для них такого притягательного? Только одно. Мы и так знаем, что Денщиков охотится за кассетами по материалу о шантаже. Наверняка в бумажнике эти кассеты.

— А как они туда влезли?

— Может, это какие-то микрокассеты? Какого они размера?

— Ну, аудиокассета для перлкодера — примерно два на три сантиметра, а микровидеокассет я никогда не встречал и не знаю, как они выглядят. В одном ты права: если и найдем их, то нам даже посмотреть их будет не на чем, у нас же микровидеоаппаратуры нет.

— Вот именно. Давай все-таки подождем выздоровления Скородумова. С ним вместе и посмотрим. Раз у него было на чем их записать, то уж наверняка найдется, на чем посмотреть.

— А ты не допускаешь такой возможности… — Лешка запнулся.

— Что Скородумов не поправится? Допускаю, Леша, к сожалению. Ну, если, не дай Бог, так случится, тогда и будем думать. А пока, знаешь, что нам надо сделать?

— Бумажник спрятать. Неизвестно, что завтра Денщиков придумает, чтобы к тебе в сейф залезть.

— Вот-вот. А куда? Я не исключаю, что он придумает, и как ко мне домой залезть.

— Ты бы замки сменила, чуча.

Мне стало не по себе. Я легкомысленно уехала, бросив квартиру, ключи от которой у меня только что похитили, и даже не предприняла мало-мальских мер безопасности. Черт его знает, что там сейчас происходит. Может, уже выносят мебель…

— Мария Сергеевна, вы, конечно, лохиня еще та, — словно прочитал мои мысли Кораблев, который, не оборачиваясь, поглядывал на меня с водительского места в зеркало. — И вам ничего серьезного доверять нельзя. Но не все же такие. Ваша квартира под контролем, не паникуйте… Где нам поворачивать, кто знает?

Общими усилиями мы добрались до места, откуда открывался шикарный вид на чвановский дом. Спутать его с другими было невозможно. Конечно, видеозапись не давала полного представления о его архитектуре и о том, как потрясающе он вписывался в местность. В реальности он был куда красивее.

Я предложила вылезти из машины и пройтись, но предложение энтузиазма не встретило: сегодня было намного холоднее, чем вчера, и начинал моросить дождик.

Откликнулся только Лешка; а наши спутники жизни и примазавшийся к ним Кораблев заявили, что мы можем проваливать на все четыре стороны и как можно дольше не возвращаться, в то время как они отдохнут от бесконечных разговоров о нашей поганой работе.

— Пойдем, Лешка, — вздохнула я, — мы чужие на этом празднике жизни.

Подойдя к дому, я попыталась сориентироваться на местности и понять, в каком ракурсе велась съемка, когда сюда привозили Пруткина. Когда точка была найдена, я стала примерять к местности те направления, которые показывал Пруткин.

— Леш, а где автобусная остановка? Пруткин говорил, что приехал и уехал на автобусе.

Горчаков покрутился, тоже пытаясь сориентироваться, и махнул рукой в сторону, противоположную нашей машине.

— Похоже, здешние жители особо автобусом не пользуются, смотри, даже дорожка к остановке не протоптана. Здесь очень удобные подъезды на машине практически ко всем участкам.

— А на видеозаписи Пруткин показал, что пришел отсюда, откуда и мы.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Он показывал, что шел отсюда, я точно помню. И уходил сюда же. Неужели это никому в глаза не бросилось?

— Может, он следы так заметал?

— Смотри внимательно: если он будет уходить в этом направлении, никаким кружным путем он до автобусной остановки не дойдет. Только назад тем же путем.

Пруткин ведь местный житель, должен тут ориентироваться. Так следы не заметают.

Особенно если он боялся, что его могут преследовать. Зачем же он пойдет в эту сторону, чтобы потом развернуться и попасть прямо в их объятия?

— Вывод? Шел на трассу, чтобы поймать тачку?

— Ой, не знаю. А зачем тогда говорил, что ехал на автобусе? А потом, знаешь, довольно рискованно по шоссе бегать с награбленным.

— Он же ничего не взял.

— Но планировал взять. Должен был отходы просчитать. Не салага, четвертая ходка, а еще сколько за ним нераскрытых краж — о-го-го! Жить-то ему надо было на что-то.

— Маша, а может, он водителя прикрывал? Скажем, он выскочил на шоссе, а тут кто-то знакомый едет.

— Леша, а что водителю грозит в таком случае? Это что, преступление — знакомого подвезти? Наоборот, когда он признавался, он должен был этого знакомого назвать, чтобы подтвердить свои слова.

— Водителю кое-что грозит, если наш клиент садился в машину в маске из колготок и окровавленный нож при этом вытирал о куртку.

— Леша, Пруткин не такой дурак. Какой у него Ай-кью, я не берусь судить, но то, что он не дебил, это точно. Не бегал он по шоссе с колготками на морде, за это я ручаюсь.

— Значит?.. — Лешка посмотрел на меня.

— Значит, его ждала машина.

— Интересно, откуда у гопника Пруткина друзья с машинами? Маш, а ты не зациклилась на своей идее о том, что Пруткин был не один?

— Если бы ты знал, Лешка, сколько раз я себя проверяла, и так, и эдак.

Посмотри на соседние дома. Да, только чвановский такой изысканный, но остальные стоят не меньше денег. Причем чвановский даже в глаза не бросается, ничего вычурного, другие-то в смысле навороченности сто очков вперед дадут. Ты думаешь, воры по дизайну выбирают? Леша, в чвановский дом шли убивать. И если бы во двор вместо хозяина вышла жена Чванова и стала бы первой жертвой, то я бы согласилась, что преступники шли убивать Чванова. Но через труп Чванова перешагнули и пошли убивать его жену. Что, по-твоему, это значит?

— Не знаю, — медленно ответил Лешка.

— И я не знаю. Те, у кого дело было до меня, похоже, и не подвергали сомнению версию о том, что Чванова грохнули из-за каких-то деловых разборок. А там и Пруткин подвернулся очень вовремя, поэтому в личной жизни Чванова никто не копался, а уж в жизни его жены — и тем более.

— И что ты собираешься делать?

— Покопаться в личной жизни. Прямо с понедельника и начну.

— А Вертолет?

— Что-нибудь придумаем. Пошли в машину, я замерзла.

— У меня такое чувство, Машка, что ты ко мне на дачу-то согласилась приехать только для того, чтобы съездить сюда, взглянуть на место происшествия, — сказал мне Горчаков на обратном пути в машину.

— А что плохого в этом? Я имею в виду, в моем желании взглянуть на место происшествия? Я вообще не понимаю, как можно дело расследовать, не посмотрев на место происшествия. Ты глянь вокруг: молодые сплошь и рядом ленятся задницу от стула оторвать, получают дежурный материал с чужим осмотром, и им даже в голову не приходит, что неплохо бы своими глазами взглянуть на место, где развивались события. Так и работают; а мы потом дела на доследование получаем.

— Ой-ой-ой, тоже мне бабушка русского следствия!

Подойдя к машине, мы застали там банальное распитие спиртных напитков на троих. Они пили шампанское и закусывали шоколадкой. Хозяйственная Лена Горчакова захватила одноразовые стаканчики. Кораблев тут же поставил мне ее хозяйственность в пример.

— А вы, Мария Сергеевна, ветреная.

— Я ветреная?! — поразилась я. — В каком смысле?

— Не в том смысле, что вы меняете мужчин, я вас назвал ветреной в житейском смысле. Вы всю жизнь свою по ветру профукаете.

— Это ты так осмелел под воздействием алкоголя? — разозлилась я. — Подумать только, все кругом меня учат жить. А я уже большая девочка, к вашему сведению, и как-нибудь сама…

— Вот именно, как-нибудь, — сказал Кораблев.

— Ты бы лучше на себя посмотрел, — продолжала я злиться, — ты, что ли, идеал?

— Нет, и я не идеал, — неожиданно грустно согласился Кораблев. — Живу один, как перст, бобыль бобылем, даже кот от меня ушел.

— Что? — оторопела я.

— Кот у меня был, ушел к соседям. И соусника у меня нет под сметану, да и вообще я на газете ем.

— А выключатели у тебя чистые? — спросила я.

— А вот это уже слишком интимно, не надо лезть в мою личную жизнь.

— Да ладно, это я так. Вот ты, между прочим, спиртное употребляешь, а ведь за рулем, и мы тебе доверили наши жизни.

— Не волнуйся. Маша, — со смехом сказал Лешка Горчаков. — Ты что, не знаешь, что Леонид может на ногах не стоять, но доедет куда надо… Выхожу я тут как-то из РУБОПа поздно вечером и вижу, как двое выводят Ленечку под руки, просто несут на себе, подвели его к машине и за руль усаживают. Я им говорю:

«Вы что, обалдели? Как же он поедет в таком состоянии?!» А они мне резонно возражают: «А как же он пойдет? Он же на ногах не держится». И что вы думаете?

Сел и поехал, как миленький, я на следующий день все сводки смотрел, выискивал ДТП с Ленькиным участием, но ни фига подобного!

Лена Горчакова с мистическим ужасом посмотрела на нашего водителя.

— Как ты можешь? Ты не боишься? Если бы я знала, я бы с вами не поехала.

— Куда ж ты теперь денешься с подводной лодки? — ласково спросил Лешка, откупоривая бутылку и разливая водку в четыре стаканчика, прекрасно зная, что я не в счет, поскольку водку не пью.

— А закусывать чем? — волновалась Лена.

— Шоколадкой, — успокаивал ее Лешка.

— Чем-нибудь контрастным по вкусу, — сказала я, — например, сырокопченой колбасой… Вот Чванов, кстати, был человеком аристократических привычек, я в одном допросе вычитала, что он не терпел, когда шампанское открывали с хлопком, громко, говорил, что знатоки откупоривают шампанское так, чтобы никаких выстрелов, должен раздаться звук, похожий на вздох облегчения…

У меня вдруг испортилось настроение. Я вспомнила про Чванова и про то, что успела узнать про него из не очень-то подробных показаний знавших его людей, и подумала, что Дмитрий Чванов был, в общем-то, добрым, порядочным и интересным человеком. Кому понадобилось его убивать? Ох, как мне хотелось посмотреть убийце в глаза… Я сразу соскучилась в веселой компании, и мне остро захотелось, чтобы выходные кончились как можно скорее, и начался понедельник, и я бы стала потихоньку раскручивать порученное мне дело…

Понедельник начался. И, проснувшись утром от душераздирающего треска будильника, я, как всегда, отчаянно пожалела, зачем кончились выходные.

О пропаже у меня ключей пришлось доложить шефу, поскольку в прокуратуре надо было менять замки. Добрый Василий Кузьмич уже успел связаться с нашим прокурором, настучать, что я отказываюсь получать оружие, и создать у шефа впечатление, что, если я не буду носить оружия, за мою жизнь никто и гроша ломаного не даст. Уж что-что, а нагнетать обстановку Кузьмич мастер.

— Владимир Иванович, ну не люблю я оружие носить. Я и в тир-то редко хожу, да и в человека выстрелить никогда не смогу, зачем мне пистолет? Только сумку будет оттягивать, — убеждала я его, но безрезультатно, видимо, Кузьмич его как следует напугал.

— Мария Сергеевна, — твердо сказал шеф, — вопрос решен. Пишите рапорт и получайте оружие. Я с РУБОПом договорился, вас будут круглосуточно охранять.

— А вот этого не надо, — теперь уже я проявила твердость. — Никаких охранников, найдется кому меня встретить и проводить.

— Да почему?

— Нет, и все, — стояла я насмерть. — Если кто-то захочет меня убить, он и при наличии охраны убьет, дело нехитрое. Да только убивать меня никто не будет, а из понтов жить под круглосуточной охраной и упиваться собственной значимостью — меня это совершенно не прельщает. Я не хочу, чтоб надо мной смеялись. Это лишнее, ну правда, Владимир Иванович…

— Хорошо, — сухо сказал шеф. — Дело ваше, только оружие получите. Напишите рапорт прямо здесь и сейчас.

— Напишу, — ответила я. — Только сразу предупреждаю, что с момента получения мной оружия потенциальная опасность для меня резко возрастает.

Охая и жалуясь на судьбу, я настрочила этот несчастный рапорт на имя прокурора города. Единственным пунктом, по которому мы с шефом достигли консенсуса, был объем рапорта. Владимир Иванович согласился со мной, что не надо тут излагать наши подозрения о причастности некоего сотрудника городской прокуратуры к ограблению; тем более что пока это только наши подозрения. Я написала, что подверглась нападению, возвращаясь домой с происшествия в ночное время, и прошу выдать мне оружие для обеспечения личной безопасности. Шеф начертал внизу, что мою просьбу поддерживает, и я в сопровождении Кораблева направилась в прокуратуру города.

Кораблев по дороге выспросил, было ли у меня вообще когда-нибудь оружие, и если да, то почему отобрали. Я ему со смехом рассказала, что когда-то, тогда я еще работала важняком в прокуратуре города, нам всем выдали табельные пистолеты; но если женщины спокойно к этому отнеслись, то в рядах мужчин началось нездоровое оживление. Мальчики наши работать перестали и круглые сутки разглядывали и чистили свои пистолетики, хвастались, у кого круче кобура, прицеливались в дверь — так войдешь невзначай в кабинет к коллеге, а на тебя смотрит дуло пистолета. В общем, «играли мальчики в войну». Но это были еще цветочки. А потом понеслось…

Для начала один из следователей прострелил себе руку, перезаряжая пистолет. Уж как ему это удалось, история умалчивает. Но шуму было много: мы его, истекающего кровью, повезли к судебным медикам, надеясь, что они втихаря его перебинтуют и мы сохраним это происшествие в глубокой тайне. Но те, едва взглянув на рану, посоветовали, не задерживаясь, лететь в военно-полевую хирургию, поскольку бедный следователь может руки лишиться, тут нужна специализированная помощь. Бедняга был доставлен в Военно-медицинскую академию, где был выдан за пострадавшего в борьбе с мафией, срочно прооперирован, обласкан младшим медицинским персоналом, а затем, когда опасность миновала, был подвергнут служебному расследованию. А заодно с ним и те его коллеги — ну, и я, конечно, в том числе, — которые доставляли его в больницу.

Не успел утихнуть шум по этому поводу, как другой следователь в полночь пострелял в метро, — по его версии, защищаясь от хулиганов; по версии работников метрополитена, — добиваясь, чтобы включили эскалатор на подъем.

Только конфликт с метрополитеном был урегулирован, еще один боец следовательской гвардии решил поразвлечься в коммунальной квартире и высадил в смежную с соседями хлипкую стенку всю обойму. Я уж не говорю о таких мелочах, как остановка такси с помощью пистолета или игра на пистолет в казино, чем баловался не кто-нибудь, а Игорек Денщиков. Тогдашний прокурор города Асташин, устав разъезжать по отделениям милиции и выручать любителей стрельбы, волевым порядком отобрал оружие у всех, включая и тех, кто еще ни в чем предосудительном замечен не был. И распорядился впредь выдавать оружие только при наличии веских оснований опасаться за жизнь и здоровье сотрудника, в целях обеспечения безопасности этого сотрудника. Кое-кому удалось получить в распоряжение табельный пистолет и при таких ограничениях. Меня-то с моим женским менталитетом эта страсть вооружаться обошла стороной, и я искренне не могла понять, зачем следователю пистолет. При этом опера у нас ходили без оружия (хотя вот уж кому оружие необходимо жизненно), а следователи щеголяли пижонскими кобурами. Я лично не знаю ни одного случая, когда наличие оружия спасло следователю жизнь, здоровье или имущество; или уголовное дело; а вот случаев, когда следователь поимел от этого неприятности, знаю сколько угодно.

Еще я знаю случаи, когда неприятности выпадали на долю тех, кто оказался поблизости от вооруженного. Как-то давно, летом, когда моя мама с ребенком были на даче и бывший муж проводил там же отпуск, ко мне после работы нагрянули коллеги с гнусным предложением — «по чуть-чуть», мол, у тебя же все равно квартира свободная. Я поддалась на провокацию; поначалу все было довольно чинно и невинно, мы сидели за столом, на котором стояла не только выпивка, но и, подчеркиваю, закуска, и вели светские беседы об искусстве. Как говорится, ничто не предвещало… В разгар обсуждения шансов последних номинантов на «Оскар» один из моих коллег — именно тот, который оказался вооруженным для защиты от преступных посягательств, — вытащил пистолет и стал палить в стену. Двое других моих коллег, которым пистолеты получить не удалось, что их страшно огорчало (видимо, они остро чувствовали свою неполноценность рядом с вооруженным товарищем), привычно легли на пол, закрыли головы руками и выждали так приличествующее время. Я же как хозяйка оказалась в чрезвычайно сложном положении. Воспитание, а может быть, некоторая разница в весовых категориях не позволили мне ни спустить стрелка с лестницы, ни высказать ему все, что я о нем думаю. Поэтому я продолжала сидеть за столом со светским лицом и делать вид, что стрельбы у меня в квартире — ситуация для меня привычная, а потом, с тем же выражением лица, стала веничком выметать гильзы, повторяя, что, вообще-то, дело житейское… А вот когда гости ушли, я всерьез задумалась о том, что я мужу скажу о простреленной стене. Может ли болезненно ревнивый мужчина, вечно недовольный женой, поверить в ее рассказ о том, что сидели с коллегами, вели разговоры об искусстве и вдруг один из гостей ни с того ни с сего выстрелил в стену, да не один раз?.. Без сомнения, в его воспаленном воображении эта бесхитростная история обрастет скабрезными подробностями. Так оно и случилось, муж в знак недоверия немножко потряс меня как грушу, а потом два месяца со мной не разговаривал.

Но это что! Примерно такой реакции мужа я и ожидала. А вот чего не ожидала, так это черной неблагодарности человека, по вине которого муж со мной два месяца не разговаривал. Я, как благородная натура, ни единой душе, кроме мужа, все равно мне не поверившего, и словом не обмолвилась о таком своеобразном поведении коллеги. Оберегая, между прочим, не только свою, но и его репутацию. Каково же было мое удивление, когда один наш общий знакомый, уж не знаю, из каких побуждений, доносит до меня такие слова этого чертова стрелка: «Швецова, конечно, следователь хороший, только стерва первостатейная, каких мало».

Я была близка к стрессу. «За что?» — вопрошала я себя, но ответа не получала.

Сейчас, в машине, высказывая Кораблеву свой взгляд на оружие в руках следователя, я вспомнила про этот досадный случай и снова расстроилась. Подумав вдруг, что я ничем этому коллеге не обязана, я, повинуясь внезапному импульсу, рассказала эту леденящую душу историю Кораблеву; не называя, впрочем, имен. И его спросила: за что меня стервой обозвали?

— Видите ли, Мария Сергеевна, — начал Кораблев нравоучительным тоном. — Человек, который у вас пострелял в стену, — кстати, вам повезло, что только в стену, а мог бы в людей, вот тогда бы вы не перед мужем объяснялись, ага? Так вот, данный человек обладает логическим мышлением, этого у него не отнимешь. И первое, что он думает проспавшись: «Неудобно-то как! Швецова теперь всем расскажет, какой я идиот. Надо принять контрмеры». И принимает их: первый всем рассказывает, какая Швецова стерва…

— Но почему, Леня, почему? Если называешь человека стервой, надо же обосновать это хоть как-то!

— Да бросьте вы, — отмахнулся Кораблев. — Во-первых, не человека, а бабу.

Во-вторых, если один мужик про бабу говорит, что баба стерва, другой мужик ему без всяких объяснений поверит! Так вот, продолжаю. Теперь, рассуждает он, если Швецова начнет про меня говорить, все подумают, что она и вправду стерва, такие гадости про хорошего человека рассказывает, а ведь он предупреждал. А вы поступили вопреки логике и не стали ничего никому рассказывать; в чем я, кстати, весьма сомневаюсь. А? Вот сами на себя и пеняйте в таком случае. Кроме того, как вообще вся эта история вас характеризует? Семья на даче, а следователь Швецова приводит домой гоп-компанию для распития спиртных напитков без всякого повода. Стрельба по стенам — закономерный результат, спровоцированный вашим ветреным поведением. Я же вас предупреждал, вы всю жизнь так по ветру профукаете.

— Может, ты и прав, — задумалась я.

Мы как раз подъехали к зданию прокуратуры города.

Я уже взялась за ручку дверцы, как Леня грозно окликнул меня:

— Ку-уда?!

— А что такое?

— Что-что! Из ваших жалобных рассказов я понял, что вы с оружием обращаться не умеете, боитесь его и в руки взять стесняетесь. Поэтому я, как человек, ответственный за вашу безопасность, буду сейчас проводить оружейный ликбез. Берите в руки карандаш, мы начинаем вечер наш… Сколько весит пистолет Макарова?

— Леня! Побойся Бога! Я все это проходила, и сколько весит пистолет, и с какой скоростью летит пуля…

— Вы мне зубы не заговаривайте! Повторяю вопрос: сколько весит пистолет Макарова?

— Какой вы нудный, Альфред Терентьич! Пистолет Макарова со снаряженным магазином весит 810 граммов, наш начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями весы так на рынке проверяет: наберет овощей и фруктов, а потом спрашивает — весы точные? Давайте проверим, должно быть ровно 810 граммов, и пистолет на весы — хлоп.

— Ну ладно, общую теорию вы знаете, теперь будут практические занятия.

Сейчас будем собирать и разбирать пистолет…

В городской прокуратуре Кораблев в целях обеспечения моей безопасности сопроводил меня в приемную прокурора города. Рапорт мне велено было оставить у секретаря и ждать, когда подпишут. Мы сели и стали ждать.

В шикарной приемной, отделанной по последнему слову евростандарта, сидела такая же евростандартная секретарша, числящаяся прокурором отдела по надзору за исполнением законов и охране прав граждан в социальной сфере. Приемную, как и прочие апартаменты, отделывал еще прежний прокурор, Асташин, — с росписью на потолке, креслами, принимающими форму тела, и телефонным аппаратом из натурального поделочного камня, под старину. Он же посадил сюда, в качестве визитной карточки прокуратуры, самую прелестную из юных прокурорш — Таню Петровскую, по ногам выбирал; говорили, сам лично построил всех претенденток на эту почетную должность и вымерял длину ног.

Любимый и доверенный заместитель Асташина, которому, судя по всему, эти апартаменты, вкупе с секретаршей, запали в душу и оскорбляли разительным контрастом с собственным кабинетом без приемной и секретарши, улучив удобный момент, сдал шефа со всеми потрохами, донеся до нужных ушей подробный рассказ о том, какие они с Асташиным делишки обделывали, а в награду получил индульгенцию и апартаменты. Не успели еще высохнуть чернила на приказе об отстранении Асташина от должности, как бывший клеврет уже своими короткими пальчиками тыкал в диск телефонного аппарата под старину, любуясь шикарным видом из окна. Ничего он переделывать не стал, а зря, кресло Асташин заказывал под свою, крупную фигуру, а у нового первого лица — Дремова, которому кто-то очень метко прилепил прозвище Дуремар, короткие ножки до пола не доставали, приходилось ими болтать.

Танечку Петровскую Дуремар тоже оставил, не стал менять на новую секретаршу.

А Танечка на удивление быстро приспособилась к привычкам нового шефа, у некоторых даже создалось впечатление, что приспосабливаться она начала задолго до смены власти. По крайней мере, Леша Горчаков мне рассказывал, и оснований не верить ему у меня нет, что в тот недолгий период, когда он возглавлял в городской прокуратуре отдел по надзору за органами внутренних дел и когда под Асташиным уже активно шаталось кресло, Таня одной из первых сыграла на повышение. Как-то Горчаков метался по городской прокуратуре, выполняя какое-то срочное задание шефа, а вездесущая, по определению, Таня Петровская с тонкой улыбкой ему заметила: «Что ты так суетишься? Не на того ты ставишь, умные люди свой выбор уже сделали».

Бедный Горчаков в этих дворцовых интригах был не силен, а потому всерьез Таниного предупреждения не принял, отчасти из-за неприятия Таниной личности в целом. Вся прокуратура уже несколько лет смаковала душераздирающую лав-стори между Петровской и ушлым пострелом Денщиковым, который везде поспел и здесь тоже. Имея под боком, то есть в отделе писем, верную жену, родившую ему двоих детей, Игорек в то же самое время развлекал супердевочку Таню Петровскую, пользуясь такой универсальной отмазкой всех времен и народов, как тяжелая следственная работа, ночные выезды и круглосуточные составления обвинительных заключений. Верная жена Ирина по экстерьеру, конечно, конкурировать с Петровской не могла, а как известно, если двое краше всех в округе, как же им не думать друг о друге? Все об этом знали, все до единого, до последней уборщицы прокуратурской, кроме законной жены.

При этом Таня, конечно, в душе лелеяла мечту о законном браке с Денщиковым. У женщин иногда пропадает чувство реальности, они начинают ждать того, чего не может быть, потому что не может быть никогда. Уж не знаю, кто из них кого подловил, но только Таня, двадцати трех лет от роду, вдруг стала всем рассказывать, что замуж ей не выйти, она уже потеряла надежду и хочет просто родить ребенка, правда, и на это у нее шансов мало… Все уже поняли, куда она клонит, и верно: вскоре Танечка стала носить платья свободного покроя, а там и отправилась в длительный отпуск. Самое интересное, что младший ребенок Денщикова в законной семье и ребенок у Татьяны родились день в день. Снайпер, одно слово!

Я только поражалась на законную жену: ведь не полная же дура, ну что ж она всему-то верит, каждому Игореву слову! Причем, судя по всему, Ирина не просто строила хорошую мину при плохой игре, а искренне своего мужа считала непорочным.

Был случай, когда мне срочно требовалось просмотреть огромное количество видеокассет, изъятых на обыске. А поскольку в районной прокуратуре видика отродясь не водилось, пришлось это делать в кабинете криминалистики. Одна там остаться я никак не могла — кабинет сдавался под сигнализацию. Нужно было уламывать Денщикова, чтобы он там со мной посидел. Денщиков на мои подходы ответил — нет проблем, ты работай, а мы тут поквасим, только ты меня перед женой отмажь, она будет звонить, меня домой требовать, а ты будешь ей говорить, что я с тобой работаю.

Ну, я, значит, смотрю свои кассеты, пишу протокол потихоньку, а в соседней комнате уже дым коромыслом. Жена денщиковская регулярно звонит, и я ей, как условились, рассказываю, что без Игоря мне никак работу не закончить. В ноль часов я ставлю точку в протоколе осмотра и сообщаю, что в услугах Денщикова больше не нуждаюсь. Равно как и мы в твоих, отвечает мне изрядно нагрузившийся Денщиков, скатертью дорожка.

На следующий день — как сейчас помню, была суббота — в семь утра меня будит телефонный звонок денщиковской жены, нервно интересующейся, куда я дела ее мужа, поскольку домой он до сих пор не добрался. Я, честно говоря, ее озабоченности не поняла, учитывая, что Игорь Денщиков примерным семьянином, ночующим только дома, никогда не был. И спросила, почему она считает, что я должна знать о его перемещениях. Ирина мне все так же нервно ответила, что раз он по моей вине задержался, я и отвечаю за то, чтобы он благополучно добрался до дому. Я бы с ней поспорила, но очень спать хотелось. Поэтому я сказала, что готова оказать ей посильную помощь, и попыталась успокоить, предположив, что он заночевал у кого-то из друзей или сослуживцев. Но это предположение жена с негодованием отвергла, заявив, что у него нет таких приятелей, у которых он мог бы заночевать. Нет их, и все; такого просто быть не может. (И это в то время, когда вся прокуратура знает, что Игорь в любое время может заночевать хотя бы у Танечки Петровской!) Раз его нет дома, значит, с ним что-то случилось. Пока не дошло до заявлений о том, что я ей еще буду должна алименты на случай потери кормильца, я решила принять меры.

— Ладно, — сказала я ей, — подожди, я перезвоню.

Положив трубку, набрала номер дежурных медиков. К телефону подошел Лева Задов, и я спросила у него, не заходил ли туда случайно Денщиков.

— Чего ж не заходил! Да он и сейчас тут, валяется пьяный, как свинья, без задних ног, — охотно поведал мне Лева.

— Растолкай-ка его, Лева, его жена с фонарями разыскивает.

Через минуту трубку взял Денщиков и заплетающимся языком стал допытываться, как же я его вычислила.

— Подумаешь, бином Ньютона, — фыркнула я. — Где у нас круглосуточно имеется койка? В дежурном отделении. Собирайся домой, блудный муж…

— Нет, ну как ты догадалась, а? Офигеть, — пьяно причитал Денщиков в совершеннейшем восторге. — Ну скажи, как ты догадалась?

— Да следователем я работаю.

Как ни странно, после этого случая жена Денщикова перестала со мной здороваться. (Ну что ж, пришлось пережить и этот удар судьбы.) Но в мужа она верила по-прежнему.

Уйдя из городской прокуратуры обратно в район, я как-то перестала следить за развитием отношений Денщикова и Танечки Петровской. Иногда только эксперты в дежурном отделении при мне сплетничали, что отношения их охладели и что Танечка теперь не разменивается на мелочи и вовсю дружит с первым заместителем прокурора города. Именно тогда, по словам Лешки Горчакова, Таня ему прозрачно намекнула, на кого нужно ставить. В принципе мне было все равно, с кем проводит время прокурор социального отдела Петровская. Но периодически, когда до меня доходили слухи о денщиковских подвигах, за которые другого бы не то что уволили — под суд бы отдали, а Денщикова даже пожурить как следует не осмеливались, мне в голову приходила мысль о том, что отношения между Таней и Денщиковым по-прежнему остаются сердечными, просто комбинация стала многоходовой…

— Денщиковская подружка? — тихо спросил меня Леня Кораблев, незаметно пихнув локтем в бок и кивнув в сторону выхоленной Танечки, читающей изящно замаскированный среди кучки факсимильных сообщений детектив.

Я пожала плечами.

— Да-да, точно, — уверенно зашептал Леня. — Вы у нас тоже не подарок, но эта штучка законченная ведьма, достаточно на выражение лица посмотреть.

— Скажите, какой физиономист, — усмехнулась я, — прямо Чезаре Ломброзо.

Загудел зуммер внутренней связи — Танечку вызывал Дуремар. Танечка грациозно вспорхнула, протанцевала в кабинет первого лица и тут же вынесла мне подписанный рапорт.

— На комиссию, сдашь зачет и получай оружие. Комиссия каждую среду, — равнодушно проинформировала она меня, не поинтересовавшись, с чего это я вдруг пришла за пистолетом.

В приемную вошел заместитель начальника отдела по расследованию особо важных дел Карлов по прозвищу Карл Маркс, с широкой окладистой бородой.

— Татьяна, это на отправку в Генеральную, отсрочка по террористам.

Запечатай в конверт, чтобы никто нос не совал, и отправь фельдсвязью, через ГУВД, срочно.

Он положил документ ей на стол, а я подумала, что для Денщикова, похоже, в этой конторе секретов нет.

Отдав подписанный рапорт председателю комиссии, отставному районному прокурору, который нынче занимался вопросами гражданской обороны и вооружения личного состава, я под конвоем Кораблева отбыла назад, в свою прокуратуру.

По дороге я спросила Леню про Скородумова, и Леня мне тут же отрапортовал, что справляется о его самочувствии каждый день. По словам лечащего врача Пискун Галины Георгиевны, инфаркт обширный, и в реанимации Скородумов проведет не меньше недели, а то и полторы, и надо терпеливо ждать.

— Лень, я тебя, знаешь, что попрошу: сейчас меня отвезешь и сгоняй в морг, возьми фотографию трупа из Токсова, желательно, чтобы они в морге уже сделали туалет трупа, причесали и подкрасили, может, опознаем. Сделаешь?

— Вот Леня как курьер будет раскатывать туда-сюда, личный бензин расходовать, — привычно заворчал Кораблев, по такой опасной траектории огибая впереди идущую машину, что я заволновалась.

— Ой, Ленечка, еще обувь с трупа из морга забери, сейчас заедем ко мне, я тебе дам постановление на выемку. У нас же есть слепочек с чердака, мы сравним и свяжем все это в один узелочек. Кузьмич тебе в пояс поклонится.

— Что-о?! Это чтобы я в свою чистенькую машинку вонючие башмаки с трупа положил?! Не дождетесь!

— Хочешь — на трамвае привези, — спокойно посоветовала я, дав себе слово не раздражаться.

— Ну давай-давай стукни, мне как раз ремонтироваться надо, я с тебя такой ремонт сдеру! — закричал Кораблев, встав поперек трамвайных путей перед тем, как свернуть к прокуратуре, и пытаясь перекричать трамвайный трезвон. Это, конечно, адресовалось не мне, а вагоновожатой, оглушавшей нас трелью звонка в надежде, что Кораблев уберется с путей и даст ей проехать. — Ну стукни, стукни!

— Леня, а ничего, что с этого боку я сижу, куда она стукнет? Мне ремонтироваться не надо!

Наконец мы благополучно разъехались с перекрестка, причем Леня умиротворенно улыбался (я давно заметила, что всякого рода скандалы и конфликты благотворно действуют на его нервную систему), а трамвайщица потрясала кулаками и нервно позванивала.

Вернувшись в контору, я нашла подсунутую под дверь Лешкину записку о том, что он отправляется в ратный поход по травматологическим пунктам и просит считать его коммунистом, если он не вернется через полгода. А я вытащила из сейфа дело Чванова и стала задумчиво перелистывать страницы, пытаясь сообразить, откуда вытащить людей, которые прольют свет на тайны частной жизни Дмитрия и Ольги Чвановых. Ольга была сиротой, сестер-братьев не имела, и никакие ее подруги в деле не упоминаются.

Чвановская же мамаша, судя по имеющимся в деле показаниям, к откровенности со следствием не расположена и явно проповедует принцип невынесения сора из избы. Да, я так ведь и не выяснила, кто теперь хозяин в особнячке, вырванном в борениях у банка. Я отметила себе на календаре, что это необходимо сделать как можно быстрее. А ведь это на нашей территории; может, прогуляться до особнячка и посмотреть своими глаза-ми? Я решительно влезла в куртку и отправилась на прогулку по району.

Особнячок стоял в тихом месте исторического центра. Тротуар был свежеотремонтирован на сто метров туда и сюда, изумительной красоты кованые решетки и воротики закрывали окна и двери. Никаких вывесок, опознавательных знаков, символов и флюгеров на нем не наблюдалось. Входная дверь со стороны улицы ручки не имела, была девственно гладкой. Я озадаченно огляделась. Ага, вот, похоже, единственная связь с нутром этого домика — кругленькая кнопочка звонка в уголке двери.