Австро-Венгрия: судьба империи Шарый Андрей

Всемирно известная шведская актриса госпожа Фогельзанг призналась, что ей никогда так хорошо не спалось, как в эту первую ночь по прибытии в Каканию, и что ее обрадовал полицейский, который спас ее от энтузиазма толпы, но затем попросил позволения благодарно пожать ей руку обеими своими руками.

Роберт Музиль. Человек без свойств

Аббревиатура k. u. k., kaiserlich und kniglich, “императорский и королевский”, сопровождала жителей Австро-Венгрии от рождения до смерти. K. u. k. (на западе монархии – императорским, на востоке – королевским) было все: больницы и школы, железные дороги и корабли, армия и чиновники… Как шутили остряки, над Австро-Венгрией вставало “императорское и королевское солнце”. Роберт Музиль позднее дал монархии, к тому времени уже погибшей, не слишком благозвучное для русского уха название, происходящее от аббревиатуры k. u. k., – Kakanien. Сколько же, собственно, было жителей в этой стране, по территории уступавшей в Европе одной лишь Российской империи?[40] К концу XIX века население Австро-Венгрии составило без малого 47 миллионов человек, а в 1910 году, когда проводилась последняя в истории монархии перепись населения, – 51 миллион 390 тысяч человек.

Венгрия была заметно крупнее Цислейтании, но по численности населения западная часть империи, наоборот, превосходила восточную: по данным той же переписи 1910 года, 28 и 21 миллион человек соответственно. Еще два миллиона приходились на Боснию и Герцеговину, не “приписанную” ни к западу, ни к востоку габсбургского государства. Концепция “империи 60 миллионов”, которую в последние годы монархии разрабатывали лояльные к престолу интеллектуалы, так и осталась нереализованной. Сейчас население Австрии составляет 8,3 миллиона человек, Венгрии – на 2 миллиона больше, примерно столько же проживает в Чехии, около 5,4 миллиона – в Словакии, 4,5 – в Хорватии, чуть более 2 миллионов – в Словении… Таковы, как писал по другому поводу русский юморист Аркадий Аверченко (умерший и похороненный, кстати, в Праге), “осколки разбитого вдребезги”.

Полвека, отведенные историей дуалистическому государству, оказались для обитателей Kakanien периодом бурных перемен в большинстве областей их повседневной жизни. Империя Габсбургов, слишком долго для крупной европейской державы несшая на себе отпечаток патриархальности, а на восточных окраинах, вроде Галиции, Трансильвании или Закарпатья, и откровенной отсталости, в 1860-е годы окончательно вступила на путь капиталистического развития. Толчок этим переменам был дан еще в революционном 1848 году, кода австрийский парламент одобрил законы, отменявшие последние феодальные повинности, закреплявшие основы гражданского равенства и изменявшие систему местного самоуправления. Но только в конце 1860-х наступили те “семь тучных лет”, когда экономическое и социальное развитие монархии, казалось, полностью подтвердило справедливость теории экономиста Адама Смита о “невидимой руке рынка”, обустраивающей жизнь ко всеобщему удовольствию и процветанию. 1867–1873 годы стали для Австро-Венгрии своего рода наградой за потрясения, которые стране пришлось пережить в предыдущее десятилетие. Страну охватила грюндерская лихорадка (от немецкого grnden – “основать”): только в 1869 году возникло 141 акционерное общество с общим капиталом 517 миллионов флоринов[41], а три года спустя 376 новых компаний располагали не менее чем двухмиллиардным капиталом.

Банкнота номиналом в 20 крон. 1913 год. Оборотная сторона – на венгерском языке.

Паровоз производства Wiener Neustdter Lokomotivfabrik.

Особенно бурный рост переживала транспортная система империи, в первую очередь железные дороги, хотя по темпам их строительства Австро-Венгрия отставала от большинства стран Западной Европы и России. Подданные империи впервые увидели на своей земле паровоз в 1837 году. Южная железная дорога связала столицу страны с Адриатическим побережьем и вскоре превратила Триест в главный портовый город юго-востока Европы. Участок Грогниц – Земмеринг – Мюрццушлаг (1848–1854) длиной 40 километров с 14 тоннелями и 16 виадуками стал первой в Европе горной железной дорогой, построенной по самым строгим требованиям времени. К концу 1850-х железнодорожное полотно соединило Вену с Будой и Пештом. Проложили ветку на запад от столицы (Вена – Линц – Зальцбург), протянули две линии в Богемию. Из Вены в Краков вела Северная железная дорога.

Стратегия по отношению к железнодорожным магистралям менялась. Поначалу, до середины 1850-х годов, государство стремилось взять железные дороги под контроль, но затем, столкнувшись с финансовыми трудностями, временно отдало этот вид транспорта на откуп частным предпринимателям, в том числе Ротшильдам, построившим Северную железную дорогу имени императора Фердинанда (предшественника Франца Иосифа)[42]. С середины 1870-х, когда сеть железнодорожных магистралей стала достаточно густой, а их стратегическое значение – очевидным, начался обратный процесс: государство выкупало у частных владельцев контрольные пакеты акций железнодорожных компаний и в начале ХХ века уже полностью контролировало этот вид транспорта.

Первая в Европе горная железная дорога в Земмеринге. Открытка 1890-х годов.

Монархии Габсбургов так и не удалось стать передовой промышленной державой, но облик ее экономики за последние полвека существования страны изменился разительно. Добыча угля, к примеру, выросла с 800 тысяч тонн в 1848 году почти до 34 миллионов тонн в 1904-м. Особенно бурно прогрессировали альпийские районы и Нижняя Австрия (в совокупности это территория нынешней Австрийской Республики), а также чешские земли. В Вене, Винер-Нойштадте, Штайре были сконцентрированы как новейшие промышленные предприятия, вроде производства локомотивов и мотоциклов, так и традиционные для Австрии отрасли – изготовление фарфора, шелка, музыкальных инструментов, предметов роскоши. Штирия и Каринтия стали регионами металлургии, в 1880-е годы большинство здешних предприятий отрасли объединилось в рамках Альпийской горнопромышленной компании. Пригороды Вены, находившиеся на полпути между угольным бассейном Острау (сейчас Острава) в Моравии и месторождениями железной руды в Штирии, превратились в центры машиностроения. В Вене строительный бум привел к бурному росту производства стройматериалов.

Другим промышленно развитым регионом стали чешские земли, в первую очередь Богемия. В 1880 году на чешские провинции приходилось три пятых промышленной продукции Цислейтании. В таких отраслях, как текстильное или стекольное производство, эта доля приближалась к 80 %, а в машиностроении и пищевой промышленности составляла более половины. На севере Моравии во второй половине XIX века почти с нуля развилась добыча каменного и бурого угля. Позднее в Праге, Райхенберге (ныне Либерец), Пльзене и других городах Богемии и Моравии появились предприятия новейших на тот момент отраслей промышленности – электротехнической и химической.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ИГНАЦ ПЕЧЕК,

угольщик

Родился в 1857 году в городке Колин неподалеку от Праги в семье не слишком удачливого ростовщика-еврея Моисея Печека. Кроме шести классов пражской гимназии, образования не получил. С 17 лет Игнац Печек работал коммивояжером. В деловой поездке познакомился с владельцем фирмы по торговле углем Якобом Вайманом и поступил к нему на работу. В 1880 году основал в городе Ауссиг (ныне Усти-над-Лабем на севере Чехии) фирму, составившую успешную конкуренцию предприятию Ваймана. Печек завел новые формы работы с угледобывающими компаниями, умело реагировал на конъюнктуру рынка, вводил передовые технологии (первым в Австро-Венгрии наладил производство угольных брикетов). Прославился щедростью: финансировал в Ауссиге строительство лечебницы для больных туберкулезом, детского дома, школ, жертвовал местной синагоге. После падения монархии вместе с братьями Юлиусом и Исидором создал синдикат, контролировавший половину европейского рынка бурого угля. Похороны Игнаца Печека в 1934 году стали для провинциального Ауссига крупным событием. После прихода к власти Гитлера семья Печек, располагавшая собственностью в Германии, лишилась большей части состояния. Печеки, успевшие в конце 1930-х эмигрировать в США, не вернулись в Европу. В Праге династии угольщиков принадлежало несколько красивейших вилл, в которых сейчас размещаются посольства США, России и Китая.

Венгерское королевство по уровню индустриального развития отставало от Цислейтании, но и его не обошла стороной промышленная революция. По протяженности железных дорог на душу населения Венгрию в начале ХХ века в Европе опережала только Франция. В 1847 году в королевстве появился телеграф, через два десятилетия протяженность венгерской телеграфной сети составляла 14 тысяч километров. В 1881 году в Будапеште открылась первая телефонная станция. Принцип работы телефонных станций обосновал инженер Тивадар Пушкаш. На счету венгров в ту эпоху оказалось еще несколько важных технических изобретений. В 1914 году по дорогам Венгрии колесило свыше тысячи автомобилей – в то время солидное число для любой европейской страны. При движении в городе водители обязаны были обращать внимание на то, что автомобили тянули за собой шлейфы пыли, поэтому скорость ограничивалась пятнадцатью километрами в час (скорость движения всадника рысью), а на опасных участках – шестью километрами в час (скорость движения всадника шагом). За городской чертой разрешенная скорость составляла 45 километров в час. Но в целом Венгерское королевство оставалось по преимуществу аграрной страной: в 1910 году 63 % его трудоспособного населения было занято в сельском и лесном хозяйстве. В Цислейтании этот показатель составлял 53 %. Для сравнения: в Германии доля занятых в аграрном секторе едва превышала треть населения.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ТИВАДАР ПУШКАШ,

телефонист

Выходец из семьи небогатых трансильванских дворян, Пушкаш поначалу изучал право, но затем отдал предпочтение техническим дисциплинам. Получив диплом инженера, он работал в Англии в компании по строительству железных дорог. В 1873 году вернулся в Венгрию и открыл первое в Центральной Европе туристическое агентство. Беспокойная натура Пушкаша привела его в США, где вместе со знаменитым изобретателем Томасом Эдисоном он занялся усовершенствованием систем связи. Имено Пушкаш обосновал принцип телефонной станции, позволивший найти массовое употребление этому новому для той поры виду связи. Первое испытание прошло в Бостоне в 1877 году. Услышав голос на другом конце провода, Пушкаш в восторге прокричал на родном языке: Hallom! (венг.: “Слышу!”) Это слово в слегка искаженной форме (hallo, halo, алло и проч.) вошло во все языки и оказалось навеки связано с телефоном. В 1879 году 

Пушкаш открыл первую телефонную станцию в Париже, двумя годами позже – в Будапеште. Десятилетие спустя он основал службу Telefn Hrmond (буквально – “Рассказчик новостей по телефону”). Позвонив на соответствующий номер, абоненты могли ознакомиться с выпуском новостей, прогнозом погоды, биржевой сводкой и другой полезной информацией. В марте 1893 года Telefn Hrmond передал слушателям печальную новость о смерти своего основателя от сердечного приступа в возрасте всего лишь 48 лет.

Развитие австро-венгерской экономики не было непрерывным быстрым подъемом из патриархального болота к блеску капиталистического модерна. В 1873 году империю постиг финансово-экономический кризис, отзвуки которого ощущались еще по меньшей мере полтора десятилетия. Буря ударила как раз тогда, когда дунайская монархия демонстрировала свои экономические достижения на Всемирной выставке, открывшейся в Вене 1 мая 1873 года. Однако всего через девять дней на венской бирже произошел крах, не только похоронивший надежды на прибыль от выставки, но и положивший конец начавшемуся было экономическому процветанию. Наступили “семь худых лет” Австро-Венгрии. Биржа, разогретая спекуляциями, в которых участвовали тысячи игроков, лопнула. В стране закрылось более шестидесяти банков, разорились десятки фирм, в одной только Вене “черный четверг” стал причиной более чем тысячи самоубийств. Среди покончивших с собой оказался, в частности, герой войн с Пьемонтом, Данией и Пруссией генерал Людвиг фон Габленц. Государственную казну спасли от банкротства Ротшильды, предоставившие монархии крупный заем. Франц Иосиф отблагодарил: Альбрехту Ротшильду пожаловали титул барона.

Впрочем, биржевая катастрофа имела не только отрицательные последствия. Она способствовала перетеканию капиталов из финансовой в производственную сферу. И если до конца 1870-х годов экономическая ситуация в дунайской монархии оставалась сложной, то затем положение улучшилось, а в 1890-е начался резкий подъем, который – с небольшими колебаниями, свойственными рыночной экономике, – продолжался вплоть до Первой мировой войны. Столь долгого поступательного экономического роста Центральная Европа не знала ни до, ни после этого периода. Возможно, именно поэтому Франц Иосиф и вошел в историю земель и территорий, которыми правил, как символ “старых добрых времен” – ведь значительная часть его царствования представляла собой, по выражению французского историка Жана Беранже, ту “эпоху благополучия, мира и культурного расцвета, которую так часто идеализируют, сравнивая ее с катастрофами, ожидавшими придунайскую Европу в XX столетии”.

Кризис 1870-х годов привел, помимо прочего, к изменению многих принципов функционирования экономики Австро-Венгрии. В последние два десятилетия XIX века возникло несколько крупных концернов, нарастала монополизация капитала. Примером классического “капитана индустрии” считается Карл Витгенштейн, сколотивший огромное состояние в металлургической отрасли. Несмотря на немалые собственные достижения и разнообразные дарования, этот человек известен потомкам прежде всего как отец Людвига Витгенштейна, одного из величайших философов ХХ века. В 1870-е годы Витгенштейн-старший сумел перекупить у конкурентов лицензию на право использования в Цислейтании новейшего технологического процесса, позволявшего очищать сталь от фосфора, что значительно улучшало ее качество. Это принесло огромные барыши. Затем предприниматель приобрел крупнейшую в Австрии Альпийскую горнопромышленную компанию, модернизировал ее и сделал куда более прибыльной. Витгенштейн вовлек в свой бизнес крупнейший банк дунайской монархии – Creditаnstalt, которому продал пакет акций Альпийской компании, а сам, в свою очередь, вошел в банковский совет директоров. В конце карьеры Витгенштейн оказался втянутым в острый конфликт, связанный с попытками властей ввести антимонопольное законодательство и снизить протекционистские тарифы на металлургическую продукцию. Хотя самому Витгенштейну пришлось уйти в тень, доминирующее положение созданных им компаний в австрийской тяжелой промышленности сохранилось до сегодняшнего дня.

Фабрика в окрестностях Будапешта. Рисунок 1913 года.

Предприятия Витгенштейна, как и другие гиганты австро-венгерского капитализма, дали немало примеров острого конфликта между трудом и капиталом, вовсе не выдуманного марксистами. Капиталистическое производство той эпохи действительно напоминало соковыжималку, в которой здоровье, а порой и жизнь рабочих приносились в жертву прибыли. Вот как в 1888 году описывала общежитие рабочих крупной кирпичной фабрики венская социал-демократическая газета: “Деревянные лавки, покрытые старой соломой, на которых тесно рядами лежат люди… В одном из таких помещений, где спят 50 человек, в углу примостилась супружеская пара. Две недели назад женщина заболела – и лежит здесь, среди полуголых, грязных мужчин, дыша смрадным воздухом”. Подобных заведений в австрийской столице были десятки, да и в других промышленных центрах империи ситуация складывалась не лучше. “Пролетарские семьи жили в казармах, почти лишенных элементарных удобств: на десятки семей приходился один туалет, воду носили из общей колонки. Одежда и питание были нищенскими, мясо потреблялось крайне редко, основной рацион составляли картофель, капуста, хлеб и пиво. В этом мире ни религия, ни культура не играли сколько-нибудь значительной роли, и борьба за физическое выживание часто заслоняла собой все остальное”, – пишет австрийский историк Карл Воцелка.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ФЕРДИНАНД ПОРШЕ,

пламенный мотор

Мальчик из местечка Мафферсдорф (ныне Вратиславице-над-Нисоу) на севере Богемии, Фердинанд Порше рано увлекся механикой. Инженерно-технического образования он не получил, хоть и слушал какое-то время лекции в техническом училище Райхенберга. В возрасте восемнадцати лет перебрался в Вену, где работал в электротехнической компании. Там Порше впервые проявил себя как изобретатель: разработал модель велосипедного электромотора, монтируемого на колесе. В 1898 году фирма Lohner & Co представила “самодвижущийся экипаж”, для которой двадцатитрехлетний Порше сконструировал электромотор. Его усовершенствованная модель стала в 1901 году первым в истории гибридным автомобилем (комбинация двигателя внутреннего сгорания с электрическим приводом). Эти машины развивали скорость до 56 километров в час. С 1906 года Порше работал в компании Austro-Daimler главным инженером, позднее – исполнительным директором. Порше участвовал в разработках военной техники, за что получил австро-венгерские и немецкие награды. Главным увлечением гениального инженера оставалось конструирование гоночных автомобилей. В 1920-е годы Порше работал в различных компаниях Германии и Австрии, в том числе в фирме Daimler-Benz. С начала 1930-х жил в Штутгарте, где основал собственную фирму, ныне известную просто как Porsche. Самым знаменитым детищем “позднего” Порше стал произведенный по заказу нацистского правительства “народный автомобиль”, Volkswagen, вошедший в историю как “жук”. В годы Второй мировой войны Порше, будучи аполитичным профессионалом, любившим решение сложных задач, участвовал в оборонных проектах, в том числе в разработке танка “Тигр”. В 1945 году он был арестован французскими оккупационными властями, но затем освобожден без суда. Порше умер от инсульта в 1951 году. Его сын Фердинанд Антон восстановил и продолжил семейное дело.

Реакцией на невыносимые условия существования становились забастовки, появление снчала профсоюзов, обществ взаимопомощи, а затем и политических организаций рабочих, преимущественно социалистической направленности. Не будучи заинтересованным в социальных конфликтах, императорское и королевское правительство пыталось выступать в роли посредника между работодателями и работниками, защищая права трудящихся, но не в ущерб экономическому развитию и правам собственности. Рабочий день в 1885 году ограничили одиннадцатью часами (в 1901 году сократили до девяти часов), запретили детский труд, ввели обязательный выходной по воскресеньям. Возникли зачатки пенсионной системы, в 1887 году рейхсрат одобрил закон о страховании и компенсациях, связанных с производственными травмами. За ним последовал закон о медицинском страховании. Так была организована система социальной защиты, равной которой на тот момент не было ни в одной европейской стране, кроме Германии. Первое в мире Министерство социальной помощи появилось в Австро-Венгрии, оно было создано в 1917 году по указу императора Карла I.

Расслоение общества привело к появлению новых политических сил, в первую очередь социал-демократов и христианских социалистов, деятельность которых угрожала стабильности монархии. Благодаря прогрессивной для того времени государственной политике социальные контрасты в Австро-Венгрии хотя и оставались выразительными, но были все же меньшими, чем в Великобритании, России или Италии. Тем не менее разрыв в доходах впечатлял. Рабочий средней квалификации получал в 1880-е годы 400–500 флоринов в год. Учитель средней школы зарабатывал до 1000 флоринов. В то же время чиновники императорского и королевского Министерства иностранных дел, даже не самого высокого ранга, могли рассчитывать как минимум на четырехтысячное годовое жалованье. Налоговая система способствовала процветанию зажиточных слоев населения: подоходный налог был низким, максимальная ставка взималась только с лиц, которые располагали колоссальными годовыми доходами – 210 тысяч флоринов и более.

Один из первых автомобилей Фердинанда Порше. Фото 1900 года.

Павильон сельскохозяйственных машин на Всемирной выставке в Вене. Фото 1873 года.

В 1866 году австрийские и венгерские земледельцы собрали рекордный урожай; в этот и последующие годы объемы экспорта сельскохозяйственной продукции росли небывалыми темпами. Венгрия превратилась в главную житницу Европы и оставалась таковой до притока на европейский рынок дешевого американского зерна. Но аграрный сектор, составлявший основу венгерской экономики, не избавился от наследия минувшей эпохи, мешавшего модернизации. Во второй половине XIX века две с небольшим тысячи магнатских семей владели четвертью земельных угодий Венгерского королевства, примерно двести семей располагали поместьями площадью пятнадцать тысяч акров и более. Один лишь князь Мориц Эстерхази имел семьсот с лишним тысяч акров земли.

В целом по империи не более чем пяти тысячам землевладельцев – императору и членам его семьи, церкви, помещикам и крупным компаниям – принадлежало почти 90 % сельскохозяйственных угодий, в то время как на два миллиона крестьянских хозяйств приходилось в девять раз меньше. Неудивительно, что из аграрных провинций Австро-Венгрии – Галиции, Трансильвании, Баната, Закарпатья, Верхней Венгрии (Словакии) – шел мощный поток эмигрантов. В поисках лучшей доли монархию за последние сорок лет ее существования покинули почти три миллиона человек. Уезжали в основном за моря – в США и Канаду, в Аргентину и Австралию. Сильна была и внутренняя миграция, из отсталых областей в развитые. В бедных кварталах Будапешта в 1910 году жила четверть рабочего класса Венгрии, притом что население венгерской столицы составляло лишь пять процентов населения королевства. Бегство из деревни приводило в города вчерашних крестьян, влачивших жалкое существование в качестве наемных рабочих. Во многих отношениях их положение оказывалось даже хуже, чем у оставшихся на селе родственников, поскольку они ощущали себя утратившими корни и потерявшими связь с культурой малой родины. Промышленная революция медленно меняла стиль жизни – со строгим разделением праздников и будней, труда и отдыха. Досуг этих людей не отличался разнообразием и состоял обычно только из посещений трактиров по воскресеньям.

По сравнению с передовыми державами Австро-Венгрии не хватало собственных капиталов, ее экономика в значительной степени зависела от иностранных инвестиций. К 1914 году большая их часть была немецкой (шесть миллиардов крон), на втором месте шла Франция (три миллиарда). Зависимость от германского капитала отводила дунайской монархии роль младшего партнера в лоббировавшемся правящими кругами Германии проекте Mitteleuropa, единого экономического пространства Центральной Европы. В 1913 году по уровню промышленного производства Австро-Венгрия занимала в Европе четвертое место после Великобритании, Германии и Франции, опережая Россию и Италию. Однако эта почетная строка в таблице означала лишь шестипроцентную долю в общеевропейском промышленном производстве. Недостаточное развитие промышленности и сильные региональные различия аукнулись монархии в ее последние годы, когда затяжная война легла на экономику страны непосильным бременем.

С каким интеллектуальным багажом строила капитализм эта работящая империя, умудрявшаяся сочетать консерватизм старого монарха, либерализм дарованных им политических институтов и прогрессизм экономического развития? Жители Kakanien были в большинстве своем если не образованными, то по крайней мере грамотными. Система образования, основы которой заложила еще Мария Терезия, развивалась быстро и успешно: к концу 1880-х годов школу в Венгерском королевстве посещали восемь детей из десяти. Однако в целом – из-за слабого развития сети школ в восточных и южных провинциях – неграмотные составляли около трети подданных Франца Иосифа.

В системе образования находили отражение и национальные проблемы страны: ничем, кроме политики мадьяризации, нельзя объяснить тот факт, что на пороге ХХ века для четырех из пяти студентов в восточной части империи родным языком был венгерский, в то время как доля венгров в населении королевства не достигала и половины. В то же время, прежде всего в Цислейтании, власти стремились дать молодежи возможность учиться на родном языке. Эта тенденция затронула не только начальное и среднее, но и высшее образование. В чешских землях в последней четверти XIX века один за другим создавались чешскоязычные вузы (не все из них оказались долгожителями). Логическим продолжением стало разделение пражского Карло-Фердинандова университета на чешскую и немецкую части. Этот процесс, с одной стороны, сглаживал межнациональные противоречия, а с другой – разобщал народы империи, которые приучались жить в “параллельных мирах”.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ТОМАШ БАТЯ,

башмачник

Имя чешского сапожника по фамилии Батя впервые упомянуто в 1667 году. Томаш, третий ребенок башмачника в восьмом поколении Антонина Бати, родился в 1876 году в моравском городе Злин. В 1894 году вместе с сестрой и старшим братом Томаш выкупил у отца семейное ремесло. Новые владельцы наладили производство пастушьей войлочной обуви. Начало процветанию фирмы положил выпуск так называемых батёвок – суконных ботинок на кожаной подошве с носком из качественной кожи. Батя активно внедрял новые способы управления производством и системы выплаты жалованья, премирования и штрафования работников, для чего заимствовал американский опыт. С 1908 года – единоличный владелец компании T. & A. Baa. Для расширения производства организовал строительство жилья для рабочих, так называемых “домиков Бати” из красного кирпича, которые и сейчас делают узнаваемой архитектуру Злина. В годы Первой мировой войны T. & A. Baa получила баснословные прибыли, выполняя государственный заказ на пошив солдатских ботинок. С 1914 по 1918 год число работников предприятия увеличилось в десять раз; дневная производительность к концу войны составила 6 ысяч пар. В 1920-е годы фирма перешла на конвейерное производство по образцу заводов Генри Форда, к началу 1930-х годов открыла филиалы и магазины более чем в 60 странах. В 1932 году Томаш Батя погиб в авиакатастрофе. Его дело продолжил сводный брат, сумевший после оккупации Чехословакии нацистами сохранить капитал, а затем, уже в эмиграции, сын, Томаш Батя II (1914–2008). В конце 1940-х годов фабрики Бати в Чехословакии национализировали. Сейчас компания Bata Shoe Organization владеет 40 предприятиями в 26 странах; ей принадлежит около пяти тысяч торговых точек в десятках стран – в том числе, конечно, и в Чехии.

В гражданское законодательство, определявшее правовые рамки семейных отношений австро-венгерских подданных, в 1868 году тоже внесли изменения в либеральном духе. Отныне жители дунайской монархии могли заключать браки вне зависимости от религиозной и национальной принадлежности. Были разрешены и разводы, хотя их процедура осталась сложной. Зато строго воспрещались родственные браки, даже в третьем и четвертом колене. Это выглядело насмешкой над подданными со стороны династии, для которой брачные союзы между близкими родственниками были обычным делом. Но законы законами, а свобода нравов в городах процветала. В Вене более четверти детей рождались вне брака, проститутки исчислялись тысячами (не считая дам полусвета вроде Мицци Каспар, многолетней приятельницы кронпринца Рудольфа). При этом в деревнях царили патриархальные нравы, а для заключения брака лицам до 24 лет требовалось разрешение родителей.

В отличие от наиболее консервативных Габсбургов, например своего дяди эрцгерцога Альбрехта, Франц Иосиф относился ко всей этой либерализации без особой боязни. Снижение социальной роли церкви было политически выгодным для страны. Габсбурги оставались в большинстве своем католиками, но, за редкими исключениями, не были фанатичными папистами; интересы собственного государства для них были однозначно важнее устремлений Ватикана. Когда в 1868 году папа Пий IX высказал габсбургскому посланнику нелестное мнение о реформе австро-венгерской системы образования, из Вены не последовало ни извинений, ни обещаний исправиться. Габсбурги знали: молчание часто выразительнее слов.

Несмотря на противоречия и диспропорции, хозяйство и социальная сфера империи находились в относительном порядке и развивались достаточно быстро для того, чтобы обеспечивать все большей доле подданных вполне достойную жизнь. При Франце Иосифе сложились многие традиции и социальные стандарты, определявшие облик Центральной Европы на протяжении целых десятилетий после крушения Австро-Венгрии – вопреки потрясениям, которые ждали этот регион в ХХ веке.

Австро-Венгрия не была бы империей, если бы распорядок ее будней и праздников не подчинялся календарю знаменательных для царствующей фамилии дат. По всей стране, от Триеста до Черновица (ныне Черновцы на Украине), от Эгера до трансильванского Кронштадта (теперь Брашов в Румынии), торжественно отмечали дни рождения его императорского и королевского величества (Франц Иосиф появился на свет 18 августа) и августейшей супруги, Елизаветы (24 декабря), юбилеи престолонаследника (кто бы им ни был), годовщины вступления императора на престол (2 декабря) и бракосочетания монаршей четы (24 апреля).

Император неизменно встречал свои дни рождения в городке Бад-Ишль. Это курортное местечко в предгорьях Альп на слиянии рек Траун и Ишль Франц Иосиф любил с детства. Считалось, что известные издревле солевые источники Бад-Ишля исцеляли болезни дыхательных путей, ревматизм и женские хвори, но император, человек довольно крепкий даже в преклонном возрасте, приезжал сюда из пышной и многолюдной Вены не по медицинским причинам, а за спокойствием, тишиной и свежим воздухом. Быть может, монарха влекли в Бад-Ишль и сентиментальные воспоминания: именно здесь в 1853 году Франц Иосиф обручился с юной принцессой Елизаветой Баварской. В качестве свадебного подарка мать жениха, эрцгерцогиня София, преподнесла молодоженам элегантную виллу в стиле бидермайер. Двухэтажная Kaiservilla, которую Франц Иосиф называл “раем на земле”, на десятилетия стала летней резиденцией императорской фамилии. В этом здании размещались личные покои Габсбургов; приемы для гостей устраивались в иных местах. В последние десятилетия жизни неподалеку от императорской виллы Франц Иосиф арендовал для своей подруги Катарины Шратт скромный, но достойный особняк Villa Felicitas. В рабочем кабинете в восточном крыле императорской резиденции 28 июля 1914 года без малого восьмидесятичетырехлетний Франц Иосиф подписал манифест “К моим народам”, извещавший о начале последней габсбургской войны. Наутро монарх покинул Бад-Ишль, чтобы больше сюда не вернуться.

Бад-Ишль. Габсбургские будни и праздники.

Лишь пару раз император праздновал свои дни рождения не в Бад-Ишле. В детские годы Франца Иосифа центром торжеств становилось выходящее фасадом на главный городской променад здание, в котором ныне расположен городской музей; мальчика выпускала на балкон его молодая мама, и маленький принц махал ручкой своим будущим подданным. В приходской церкви Святого Николая каждое 

18 августа в присутствии именинника служили утреннюю Kaisermesse. С 1850-х годов для избранной публики открыли доступ в прилегающий к императорской вилле чудесный английский парк, аллеи которого спускались со склона холма Яйнцен к неспешной речке Ишль. В парке и проходили главные торжества. В середине августа Бад-Ишль на несколько дней становился светской столицей габсбургской монархии: здесь давали концерты лучшие музыканты; на здешних балах играли лучшие оркестры; придворные дамы готовили к здешним званым вечерам свои самые смелые туалеты.

Как подметил один современник эпохи, славя императора, его подданные по всей стране съедали и выпивали не меньше, чем когда славили Иисуса Христа. В дни рождения Франца Иосифа и его ближайших родственников в Австро-Венгрии гуляла и знать, и чернь: для дворян устраивали концерты и балы, для простонародья – игры и забавы, сопровождавшиеся фейерверками, а также выходом кого-то из придворной свиты к подданным для демонстрации милосердия и щедрости. Обязательными по любому поводу в Австро-Венгрии считались смотры войск и военные парады. К праздничным датам приурочивали либо закладку больших строительных объектов, либо их открытие (церковь Обета в Вене освящали в 1879 году по случаю серебряной свадьбы Франца Иосифа и Елизаветы, а колесо обозрения в парке Пратер в 1898-м запустили к пятидесятилетию царствования императора).

Простому народу и зрелища полагались простые, вроде уличного театра марионеток с многонациональным составом исполнителей (итальянский Пульчинелла, немецкий Гансвурст, австро-богемский Касперле, он же Кашпарек), цирка обезьян-гимнастов или чудесного сеанса у гипнотизера, наследника славы знаменитого доктора Франца Месмера. Особой популярностью неизменно пользовался зоологический сад в Шёнбруннском парке, основанный в 1762 году (Габсбурги приобрели зверинец у некоего итальянца Альби) и почти сразу же, первым в Европе, открытый для публичного посещения. Еще в 1828 году в вольере поселили жирафа, подаренного императору египетским правителем. Народ валом валил глазеть на диковинное африканское животное, и в течение нескольких лет в столице дунайской монархии многое было  la giraffe – прически, накидки, шарфы, трости. Естественно, такие изысканные развлечения существовали только в Вене. Чем глубже в провинцию – тем явственнее бледнела праздничная жизнь, тем серее становились будни.

В Венгрии на “местном” уровне праздновали годовщину коронации Франца Иосифа и его супруги в Буде, поскольку этому событию придавали особое значение. А вот в чешских землях (Франц Иосиф здесь, напомним, не короновался) подобной знаменательной даты не существовало. Важными мероприятиями считались деловые поездки императора по стране. Франц Иосиф имел склонность к кабинетной работе, но, будучи добросовестным хозяином, не сидел в столице. Его вояи сопровождались организованными проявлениями лояльности к трону и превращались в испытание для чиновников и местных бюджетов.

Кому-то “не везло” на императорские посещения, формально превращавшие будни в праздники, другим такая удача выпадала неоднократно. В Будапеште, например, в последние десятилетия своего царствования Франц Иосиф появлялся практически ежегодно. Прагу за долгое время пребывания на престоле император посетил около двадцати раз. Особым расположением монарха и двора по понятным причинам пользовалось теплое Приморье. Франц Иосиф совершал поездки и на “южный полюс” Австро-Венгрии, в далматинские Спалато и Зару (ныне Сплит и Задар в Хорватии), и на крайний север, в богемский Райхенберг (Либерец), в галицийские Краков и Лемберг-Львов. В Загребе гостям города и сейчас напоминают, что и Национальный театр на нынешней площади маршала Тито, и здание Центрального вокзала на нынешней площади короля Томислава торжественно открывал сам Франц Иосиф. “Медвежьи углы” империи – Буковина, Трансильвания, Восточная Галиция, Босния и Герцеговина – о таком частом проявлении высочайшего внимания, как близкие к центру империи Венгрия, Богемия или Хорватия, и не мечтали. Есть основания полагать, что восточные окраины империи представители правящего дома посещали без особого удовольствия. Последний император Карл, служивший некоторое время офицером в полку, расквартированном в прикарпатской Коломые, вспоминал об этом времени с ужасом.

Франца Иосифа встречали как самого дорогого гостя. В четвертом по величине в Богемии, вполне заурядном городе Жижкове (сейчас один из районов Праги) император-король побывал трижды – в 1891, 1901 и 1907 годах. Всякий раз такой визит проходил в рамках большой императорской “командировки” и комбинировался с поездками в соседние населенные пункты. Помимо почетного воинского караула и представителей светской и духовной власти монарха приветствовали артисты в исторических и народных костюмах, горожане, многие из которых облачались в профессиональные униформы (кондукторы, телеграфисты, пожарные). Гремели оркестры. На улицы выводили школьников и гимназистов с желто-черными габсбургскими флажками[43] и цветочными корзинками в руках. Журнал Zlat Praha с умилением описывал появление Франца Иосифа в Жижкове: “Воспитанники реальных училищ, завидев кортеж, хором запели императорский гимн. Взволнованные гимназистки выбегали навстречу автомобилю, чтобы в наивной простоте на миг коснуться руки или хотя бы рукава его величества, восклицая: “Приветствуем императора! Слава императору!” В эти минуты на глазах его величества блестели слезы…” Император обращался к своему верному народу с кратким приветствием, хотя бы несколько слов произнося на родном для собравшихся языке. Неимущие получали от императорской семьи вспомоществование (Жижкову было отпущено две тысячи крон; каждой бедной семье, заблаговременно подавшей прошение властям, полагалось от двух до пяти крон), а город удостаивался высочайшего пожертвования на реализацию какого-нибудь важного проекта вроде возведения моста, строительства дома призрения или устройства общественных купален. Суммы были несопоставимы с расходами на прием высокого гостя (фейерверк, иллюминация, ремонт дорог, обновление фасадов зданий и прочее). Но лицезреть своего монарха! – для многих подданных Габсбургов это становилось событием в их небогатой приключениями жизни.

По моде времени по маршруту следования государя устанавливали громадные “почетные ворота” наподобие триумфальной арки, украшенные флагами, цветочными гирляндами, государственными символами и здравицами в адрес императора. Такие же ворота сооружали в дни приезда в Вену и другие важные города монархии высоких иностранных гостей. Летом 1896 года, когда в Австро-Венгрию пожаловал молодой русский царь Николай II с супругой, на столичной площади Шварценберга появилась пятнадцатиметровая конструкция из дерева и металла, с башенками в форме куполов православного храма. На центральном куполе вместо креста красовался двуглавый орел, символ монархических домов Габсбургов и Романовых.

В XIX веке Вена безоговорочно считалась танцевальной столицей Европы. Основу этой славы, сопровождающей австрийскую столицу до сих пор, положило проведение в 1814–1815 годах Венского конгресса. Конференция под председательством габсбургского министра иностранных дел Клеменса Меттерниха, созванная после окончания Наполеоновских войн для выработки новых европейских политических условий, затянулась на восемь месяцев. “Шесть высочайших особ, семьсот дипломатов со своими секретариатами, прислугой, двором – всего пять тысяч иностранцев, живших в Вене в период конгресса, внесли изрядный беспорядок в ее повседневную жизнь, – пишет французский историк Марсель Брион. – С официальными гостями смешалось немало авантюристов, жуликов, профессиональных игроков, а полусвет делегировал в Вену массу хорошеньких девиц для соблазнения высочайших особ”. В Вену съехались представители практически всех европейских государств, от великих империй до карликовых княжеств, члены королевских домов и аристократических фамилий.

Ни блестящие монархи, ни заштатные князьки не отказывали себе в разнообразных удовольствиях, которые предоставляла столица Габс-бургов. Роскошные балы, обильные трапезы, званые вечера, галантные визиты к красавицам составили содержание Венского конгресса едва ли не в большей степени, чем дипломатический шпионаж и политические интриги. Танцевали охотнее всего и преимущественно вальс, польку и галоп, заменившие главные танцы XVIII века – менуэт и котильон. Именно во время конгресса получил международное распространение венский вальс. Популярностью пользовался оркестр капельмейстера Михаэля Памера, в котором пятилетием позже заиграл молодой скрипач Иоганн Штраус-отец. В Придворном театре изредка давал концерты серьезный Людвиг ван Бетховен, но не он считался главной венской музыкальной знаменитостью. “Во время конгресса много развлекались, много вальсировали, много занимались любовью, но могло ли быть иначе? – задает риторический вопрос Марсель Брион. – У этого общества была потребность развлекаться, и если ему нравились фривольные развлечения, если оно охотнее слушало скрипку, чем Бетховена, то не потому ли, что в этих сумерках монархий люди тщетно пытались сохранить легкомысленное общество, все еще охваченное беспечностью, блистающее изяществом, очарованием, роскошью и красотой?” Если французский историк прав, то можно констатировать: Вена продлила сумерки старого мира, сохранив свой имперский танцевальный характер (названный кем-то из писателей “веселой духовностью”) еще на целое столетие.

После окончания конгресса в Вене не погасли гирлянды танцевальных залов. “Композиторы XIX века писали вальсы с таким же рвением, с каким их предшественники столетием раньше сочиняли менуэты, – замечает в биографии семьи Штраусов немецкий писатель-музыковед Генрих Эдуард Якоб. – Вальс, создававшийся для танца, постепенно стал и симфонической формой, которую можно слушать в концертном исполнении и которую хочется больше слушать, чем танцевать, как, например, “Императорский вальс”[44]. Музыковеды считают вальс революционной танцевальной формой: кружение вокруг своей оси есть элемент участия в коллективном вращении, в отличие от статичного менуэта, символа старой эпохи. Жители Вены быстро осознали потребности нового общества. Широкая публика – мелкие чиновники, служащие, приказчики – желали и себя окружить роскошью, сравнимой с богатством дворянских салонов. Танцевальные залы были залиты светом хрустальных люстр, отражавшихся в громадных зеркалах; сверкающий паркет натирали воском; устроители вечеринок не жалели средств на изысканную мебель, дорогую посуду, пышные букеты.

В середине XIX века, подсчитали историки, в Вене ежевечерне танцевали пятьдесят тысяч человек. Между собой соперничали танцевальные залы Прамера, Вольфсона, Шперля, Швенде, Доммайера – зал “София”, зал “Флора”, “Виноградная гроздь”, “Лунный свет”. На открытии зала “Аполлон” собралось пять тысяч человек; зал “Одеон” вмещал десять тысяч пар. Вот как совреенник описал одну венскую волшебную ночь: “Оркестра в танцевальном зале не видно, здесь, словно с неба, льется музыка, и яростные звуки скрипок придают ей совершенно дьявольскую окраску”. Воспоминание об этом бальном великолепии в сегодняшней Вене – танцевальный зал Курхаус, рампа которого плавным полукружием выводит к пруду Городского парка и памятнику Иоганну Штраусу-сыну: золотой маэстро самозабвенно играет на скрипке.

Венский хороший музыкальный тон распространился по всей империи. На Славянском острове в Праге и сейчас красуется танцевальный павильон Жофин, получивший имя в честь матери императора, эрцгерцогини Софии. Здесь, как и во всех приличных городах габсбургского государства, сезон балов начинался – и до сих пор начинается – в феврале. Танцевальные вечера проводят и городские власти, и профессиональные гильдии, от архитекторов и пожарных до врачей и полицейских. В Венгрии, Чехии, Хорватии, Польше сохраняются традиции школьных и гимназических выпускных балов (балов в настоящем смысле этого слова), где помимо вальсов исполняют народные танцы. Традиция неумолима: школьники, кружась на балах, отмечают событие, которое еще не произошло, ибо экзамены предстоят только весной. Иногда это находит шутливое отражение в надписях на “шерпах” – лентах через плечо, которые вручаются каждому выпускнику. Сын наших знакомых, пражский гимназист, вернулся с такого бала с лентой, украшенной надписью: “Выпускник этого года… В крайнем случае следующего”.

Вена по-прежнему задает музыкальный лад, вывеска Tanzschule (“школа танцев”) для этого города и сегодня совершенно обычна. При этом сомнительно, чтобы главным предметом преподавания здесь были самба или ча-ча-ча. Частью развлекательной программы габсбургской Вены стали так называемые национальные балы; они проводились в богатых домах обосновавшихся в столице империи польских, венгерских, итальянских, чешских, хорватских аристократов. В организации таких вечеров присутствовал и политический компонент: гости, включая членов императорской фамилии, непременно облачались в костюмы, соответствующие национальности хозяев.

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

ИОГАНН ШТРАУС-СЫН,

маэстро

Иоганн Штраус-младший родился в Вене в 1825 году в семье композитора Иоганна Штрауса. Еще два его младших брата стали известными музыкантами. Отец препятствовал занятиям мальчика музыкой, настаивая, чтобы Иоганн стал банкиром. После завершения музыкального образования, при немалом сопротивлении отца, Штраус выступал с небольшим оркестром в венских танцевальных залах и казино. В отличие от отца, убежденного монархиста, Штраус-младший симпатизировал революции 1848 года и попал под арест за публичное исполнение “Марсельезы”, хотя после восшествия Франца Иосифа на престол написал в честь императора два вальса. Конфликт с отцом продолжался до смерти Штрауса-старшего в 1849 году; сын посвятил его памяти вальс “Эолова арфа”. В 1852 году, после двух неудачных попыток, композитор получил придворную должность и стал дирижировать оркестром на балах в Хофбурге. Неоднократно с успехом концертировал в России; одиннадцать сезонов, с 1855 по 1865 год, гастролировал в Павловске под Петербургом. Расцвет творчества Штрауса относят к 1860–1870-м годам: в этот период написаны знаменитые вальсы “На прекрасном голубом Дунае” и “Сказки Венского леса”, оперетты “Летучая мышь” и “Калиостро в Вене”. Штраус трижды вступал в брак, но своих детей у него не было. В 1887 году, из-за отказа католической церкви признать его очередной развод, композитор перешел в протестантизм и принял подданство германского княжества Сакс-Кобург-Гота. Штраус скончался в Вене в 1899 году от пневмонии. Он сочинил 168 вальсов, 117 полек, 73 кадрили, 43 марша, 31 мазурку, 15 оперетт. После прихода к власти Гитлера нацисты скрывали неарийское происхождение Штрауса (его дед был крещеным венгерским евреем).

Символом величия австрийской легкой музыки XIX века остается новогодний концерт оркестра Венской филармонии. Эта габсбургская по духу традиция возникла через два десятилетия после крушения монархии. Репертуар новогоднего концерта в Большом зале здания Венского музыкального общества составляют вальсы, польки и мазурки семейства Штраусов (всех четверых), что-нибудь из Йозефа Ланнера и Франца Шуберта, немного Моцарта и Франца фон Зуппе. При исполнении на бис последнего номера программы, “Марша Радецкого” Штрауса-отца, публика аплодисментами отбивает такт, а дирижер управляет этими аплодисментами. Всемирную телевизионную аудиторию утреннего концерта, важного события венской светской жизни, оценивают примерно в миллиард человек.

Как любой исчезнувший мир, Австро-Венгрия после своего крушения вызывала и вызывает ностальгические вздохи и переживания. Миф о Вене как городе вечного праздника особенно красочно описал Стефан Цвейг: “Было потрясающе жить в этом городе, который гостеприимно принимал все чужое и с радостью отдавал себя. Вена была городом наслаждений, где очень заботились о кулинарии, хорошем вине и терпком свежем пиве, а также о выпечке и сладком. Но в этом городе были взыскательны и к утонченным удовольствиям – музыке, танцам, театру, ведению беседы. Умение вести себя любезно и со вкусом рассматривалось здесь как особое искусство”. С долей восторженного идеализма воспринимал Вену немецкий историк и литературовед Герман Бауман: “Двенадцать голосов шепчутся в дунайской крови расположившегося здесь народа, и кто является истинным австрийцем, у того двенадцать и более душ”.

Венский праздничный миф неотделим от культуры венского кофе, сладкой выпечки, кисловатого молодого вина и других, более “тяжелых” составляющих венской кухни: пивного и мясного меню. Первое кафе в столице и в стране Габсбургов вообще открылось в 1683 году. Венские кофейные залы времен Франца Иосифа отличались (помимо стульев мастера Тонета) столиками с покрытой лаком цветной шкалой. Разные цвета отображали до двух десятков оттенков кофе, заказы и жалобы поступали кельнерам в следующей форме: “Мне, пожалуйста, номер двенадцать” или “Я просил номер восемь, а вы принесли номер тринадцать”. Помимо обычных “эспрессо” и “по-турецки” в меню присутствовали “меланш”, “капуцин”, “коричневый” – обозначения напитка, в разных пропорциях смешанного с молоком и сливками. “Мария Терезия”, “блондль”, “фиакер”, “Моцарт” предполагали фруктово-алкогольные добавки.

Венское кафе Griesteidl. Фото 1897 года.

В любой стране мира кофе с шоколадом и взбитыми сливками называют “кофе по-венски”. Уже 330 лет кофе в Вене (как, впрочем, и в других городах былой Австро-Венгрии) подают на серебряного цвета подносах, со стаканом холодной воды. Уже более двух столетий в венских, будапештских, пражских кафе читают газеты. Уже 250 лет в венской моде концертные кафе. Уже полтора века вход в венские кафе – свободный и для женщин без всякого сопровождения. Лет пятнадцать назад одному из нас доводилось встречаться в Мариборе (бывшем Марбурге) с чемпионом Олимпиад 1920–1930-х годов по гимнастике словенцем Леоном Штукелем, получавшим свои золотые и серебряные медали из рук барона Пьера де Кубертена, основателя современного олимпийского движения. Столетний Штукель так вспоминал свою габсбургскую юность: “Вы и представить себе не можете, какой “капуцинер” можно было выпить в любом кафе Марбурга!”

На рубеже XIX и XX столетий система из шестисот венских кафе превратилась в простой и верный социальный индикатор для молодого класса служащих, буржуазии и новой аристократии: кто куда, кто с кем, кто в чем. Кофейная культура и пара-тройка кулинарных рецептов и сейчас остаются скрепами центральноевропейской цивилизации. В кафе напротив оперного театра в любой уважающей прошлое центральноевропейской столице – блинчики-palatschinken, вишневый и яблочный штрудели, торт Sacher (известный в Москве как “Прага”), разбавленное водой “пятьдесят на пятьдесят” или “десять на девяносто” легкое белое вино.

Излюбленной дворянской забавой имперской эпохи считалась охота, наряду с фехтованием и скачками веками остававшаяся основным мужским развлечением. Собственно, один из главных смыслов регулярных поездок императора в Бад-Ишль состоял именно в том, чтобы побродить с ружьем по окрестным лощинам и лесам. Пристрастия Франца Иосифа, унаследованные им от предков, разделяли другие Габсбурги. Наследник престола Рудольф часто отправлялся пострелять дичь в недалекое поместье Майерлинг на берегу речки Швехат; последняя поездка в Венский лес, напомним, окончилась для принца трагически. Другой престолонаследник, Франц Фердинанд, обладавший прямо-таки необузданным охотничьим азартом (утверждают, что он перестрелял около ста тысяч, а по другим данным, до трехсот тысяч животных и птиц), в 1887 году приобрел под Прагой замок Конопиште, вокруг которого раскинулись обширные заповедные леса и луга. В покоях замка до сих пор размещается малая часть охотничьих трофеев эрцгерцога, в том числе почти две тысячи пар рогов несчастных оленей, козлов и серн. Здесь же можно полюбоваться на выцветшие фотографии: Франц Фердинанд во время поездок в Африку и Индию позирует на фоне застреленных им тигров и слонов. 

ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ

КАРОЙ ГУНДЕЛЬ,

ресторатор

Открытый в 1894 году в Городском парке будапештский ресторан Wampetics считался первым венгерским заведением высокой кухни. В 1910 году этот подрастерявший популярность и клиентуру ресторан сменил вывеску и владельца: им стал повар Карой (Карл) Гундель (1883–1956), сын переселенца из баварского города Ансбах Иоганна Гунделя, обосновавшегося в 1860-е годы в Верхней Венгрии (ныне Словакия). Со временем Гундель-старший купил в курортном местечке Татраломниц (теперь Татранска Ломница) отель “Эрцгерцог Стефан”, где начинал работать мальчиком его сын. В Будапеште Гундель (в семейном предприятии которого позже участвовали и некоторые из его 13 детей) повел ресторанный бизнес с размахом, наняв для ежевечерних выступлений симфонический оркестр и оперную труппу. В межвоенный период “Гундель” слыл лучшим рестораном Будапешта, а его хозяин, автор нескольких кулинарных книг, стал ведущим теоретиком национальной кухни, в рецепты которой привнес французский акцент. Гундель закрепил как венгерскую традицию региональных блюд – паприкаша, лечо, гуляша, слоеного рулета рэтеш (для Вены и других областей Австро-Венгрии – штрудель). Здесь подавали лучшие сорта токайского, а также известное и за пределами Венгрии вино “Бычья кровь Эгера”. Легенда гласит: в 1552 году при осаде огромной армией турецкого султана Сулеймана Великолепного крепости Эгер две тысячи ее защитников для храбрости добавляли в вино бычью кровь, потому и выстояли. Главная визитная карточка ресторана Гунделя – блинчики, начиненные смесью из земляных орехов, изюма, лимонной цедры, корицы и рома. После Второй мировой войны ресторан был национализирован и выкуплен только в 1991 году американскими бизнесменами, возродившими славу Гунделя. Сейчас это одно из самых “пафосных” заведений Будапешта, поддерживающее традиционные меню и стиль.

Симпатий к эрцгерцогу, любящему мужу, заботливому отцу и небесталанному политику, это его увлечение не прибавляет.

По мере демократизации общественной жизни императорские и королевские охотничьи угодья, расположенные близ дворцов и резиденций, переходили в ведение больших городов. 1 мая 1873 года в венском парке Пратер, где некогда хозяйничали охотники с дворянскими титулами и егеря его величества, император принял участие в торжественном открытии Всемирной выставки. Первое мероприятие такого размаха состоялось в 1851 году в Лондоне (“Великая выставка промышленных работ всех народов”), а венская, пятая, очередь пришла только через два с лишним десятилетия. В мире набрала силу промышленная революция, великие державы соперничали не только на полях сражений, но и в заводских цехах и лабораториях, в мастерских художников, в умении веселиться и праздновать, заодно демонстрируя своим гражданам или подданным достижения науки, искусства, техники. В отличие от прежних веков ценились не только богатство и роскошь, вошли в моду практицизм и прагматизм.

Парадные ворота Всемирной выставки в Вене. Парк Пратер. Фото 1873 года.