Австро-Венгрия: судьба империи Шарый Андрей
Принцесса Зита Мария делле Грацие Адельгонда Микаэла Рафаэла Габриэла Джузеппина Антония Луиза Агнесса происходила из рода герцогов Пармских, младшей ветви династии Бурбонов. Ее отец Роберт – последний правитель Пармы, лишившийся герцогства в ходе объединения Италии; мать – португальская принцесса. Семья была космополитичной, но герцог Роберт, как истый Бурбон, считал себя французом и прививал эту идентичность своим детям. Его 24 отпрыска от двух браков воспитывались в духе католицизма, обучались труду и благотворительности. В 1910 году к восемнадцатилетней Зите посватался дальний родственник, молодой эрцгерцог Карл. В октябре 1911 года в замке Шварцау под Веной сыграли свадьбу. Брак оказался счастливым, умная и энергичная Зита помогала советами и ободряла Карла, не всегда проявлявшего необходимую монарху твердость. После вступления Карла I на престол Зита стала душой “партии мира”. Когда факт опосредованных переговоров императора Австро-Венгрии с державами Антанты стал достоянием гласности, прогерманская партия в Вене ополчилась на императрицу, обвиняя ее в предательстве. Осенью 1918 года Зита убеждала Карла не подписывать отречения от престола. Три года спустя она, несмотря на беременность, вместе с мужем участвовала в неудачной попытке реставрации Габсбургов в Венгрии. Низложенный монарх с семьей был сослан на португальский остров Мадейра, где умер в 1922 году. Зита, с той поры редко снимавшая траур, посвятила себя воспитанию восьмерых детей. Из-за перипетий истории семья бывшей императрицы часто меняла места пребывания: Испания, Бельгия, США, Канада… В Австрию Зита вновь приехала только в 1982 году, когда правительство республики отменило законодательные ограничения на пребывание Габсбургов в стране. Семь лет спустя Зита скончалась в возрасте 96 лет.
Разгорелся скандал. Чернин утверждал (ложно), что ничего не знал о письмах Карла, затем, потеряв голову, начал угрожать самоубийством… Императору пришлось отправить графа в отставку. Карл неубедительно отмежевался от собственных писем, назвав их фальшивками, и отослал Вильгельму II, разъяренному предательством союзника, пафосную телеграмму: “В момент, когда австро-венгерская артиллерия гремит на Западном фронте вместе с немецкой, думаю, не нужно никаких лишних доказательств того, что я сражаюсь и намерен и далее сражаться за твои провинции[76] с той же решимостью, с какой защищаю собственную страну”. Вряд ли эти заверения прозвучали убедительно для кайзера. В глазах Антанты Карл скомпрометировал себя как партнер в мирных переговорах. “Афера Сикста” сыграла значительную роль в том, что в западных столицах возобладало мнение о необходимости ликвидации дунайской монархии, а политические акции чехословацких и южнославянских эмигрантских кругов заметно выросли в цене. “Персональная дипломатия” Карла I оказалась фатальной ошибкой.
На фронтах тем временем ни одна из сторон не могла одержать решительной победы. К концу 1917 года русская армия перестала существовать как организованная военная сила. Мир, заключенный в марте 1918 года в Брест-Литовске Германией, Австро-Венгрией и их союзниками с большевистским правительством, стал большим успехом Центральных держав. В мае сепаратный мирный договор с Берлином и Веной подписала разгромленная Румыния. Несколькими месяцами ранее, в конце октября 1917 года, австро-немецкие войска прорвали Итальянский фронт при Капоретто. Итальянцы отступали, и лишь подкрепления, переброшенные Антантой, спасли Рим от полного разгрома. Развить успех, однако, Вене не удалось: австрийская операция на реке Пьяве летом 1918 года оказалась неудачной. Захлебнулись и немецкие наступления на Западном фронте. После вступления в войну США стал очевидным перевес западных держав в живой силе, боевой технике и экономической мощи. В начале августа немцы потерпели решающее поражение, союзники прорвали фронт на нескольких участках. Начальник немецкого генштаба Эрих фон Людендорф, еще недавно провозглашавший, что шансы Центрального блока на победу велики, признал, что война уже не может быть выиграна. После того как в конце сентября вышла из войны Болгария и армии Антанты, почти не встречая сопротивления, двинулись с Балкан к южным границам Австро-Венгрии, стало ясно, что дни дунайской монархии сочтены.
Последней безнадежной попыткой спасти империю стал манифест, изданный 16 октября Карлом I. Его название в тогдашней ситуации звучало иронически: “Моим верным австрийским народам” (в историю этот документ вошел как Vlkermanifest, “Манифест о народах”). Провозглашалось: “Австрия должна стать, в соответствии с желаниями ее народов, государством федеративным, где каждая народность образует собственное государство на территории, которую населяет… Этот новый порядок, который никоим образом не нарушает целостность земель святой короны Венгерской, должен принести каждому национальному государству самостоятельность; в то же время он будет охранять их общие интересы… К народам, на чьем самоопределении будет основана новая империя, обращаюсь я – дабы участвовали в сем великом деле посредством национальных советов, которые, будучи составлены из депутатов от каждого народа, должны представлять интересы оных народов в их отношениях между собой и с моим правительством. Да выйдет наше Отечество… из военных бурь как союз свободных народов”.
Время для подобных реформ, однако, было упущено. Карл I уже не мог удержаться на троне, но его действия помогли избежать кровопролития. Манифест перевел армейские части, в которых преобладали представители той или иной народности, в подчинение соответствующих национальных советов – органов власти, образовывавшихся в разных провинциях распадающейся страны. “Слово императора… предоставило возможность многим чиновникам и офицерам, воспитанным в духе верности монархии, без внутренней борьбы перейти на службу новым органам власти”, – отмечает чешский историк Элишка Ирманова. А национал-радикалы не нуждались в благословении Габсбурга: государственный суверенитет им несла на штыках Антанта. Самым слабым местом манифеста оказалось то, что его действие не распространялось на Венгрию: Карл, верный королевской присяге, даже в критической обстановке не пошел на федерализацию Венгерского королевства.
Военный автомобильный завод в Филлахе (Австрия). 1915 год.
Во второй половине октября 1918 года распад Австро-Венгрии приобрел стихийный характер. Как и предусматривал манифест Карла I, власть в отдельных провинциях империи переходила к национальным советам, но о каком-либо их подчинении Вене не было и речи. 21 октября депутаты рейхсрата из числа австрийских немцев, собравшись в Вене, заявили о намерении создать на населенных немцами землях Габсбургской империи государство Немецкая Австрия; вопрос о форме государственного устройства и отношениях с Германией они оставили открытым. 28 октября в Праге объявили о создании Чехословацкой республики (что означало прямой конфликт с Венгрией, поскольку словацкие земли были ее частью). Днем позже в Загребе Народное вече провозгласило создание Государства словенцев, хорватов и сербов на населенных этими народами территориях дунайской монархии. 31 октября грянула революция в Венгрии, к власти пришло левое правительство во главе с “красным графом” Михаем Карои, надеявшимся (как показали события, напрасно) договориться с Антантой о сохранении исторических границ венгерского государства. 1 ноября во Львове, занятом украинскими повстанческими частями, была провозглашена Западноукраинская Народная республика, заявившая претензии на восточную часть Галиции, Буковину и Закарпатье. Еще через несколько дней в Варшаву из немецкого заключения вернулся Юзеф Пилсудский, ставший 10 ноября главой независимой Польши, в состав которой из земель, принадлежавших Габсбургам, вошла вся территория Галиции.
Буквально за день до перемирия, которое умирающая Австро-Венгрия заключила с противниками в начале ноября, воспрянувшая Румыния вновь объявила войну уже разгромленным Центральным державам. 1 декабря Бухарест заявил о присоединении к Румынскому королевству Трансильвании. Трагикомические события разыгрались на севере Италии. Стороны заключили соглашение о прекращении боевых действий с 3 часов ночи 4 ноября. Сразу после подписания договора австро-венгерское командование отдало войскам приказ прекратить огонь, о чем проинформировало итальянцев. Итальянский генерал Пьетро Бадольо, почуяв возможность несложным способом снискать лавры победителя, заявил, что знать ничего не желает, и его войска продолжили наступление. В результате 300 тысяч не оказавших сопротивления австро-венгерских солдат попали в плен, а Италия одержала единственную крупную победу в истории Великой войны.
Австрийский вестовой спасается от преследования казаков. Рисунок А. Хануша.
10 ноября стало ясно, что на голосовании по вопросу о будущем государственном устройстве большинство депутатов Национального собрания Немецкой Австрии выскажется в пользу республики. Социал-демократы и часть националистов потребовали отречения Карла I. На следующий день премьер-министр доктор Генрих Ламмаш и министр внутренних дел Фридрих Гайер приехали в Шёнбрунн. Ознакомившись с проектом манифеста, император воскликнул:
“Но это же отречение!” Ламмаш, Гайер и секретарь императора Карл Веркман убеждали монарха в том, что на самом деле документ предполагает отказ не от короны, а от участия в государственных делах, что оставляло Габсбургам возможность вернуться на трон, когда обстановка изменится к лучшему. Император стоял на своем: монарх не вправе отрекаться от короны, данной ему Богом. Решающим в споре, вероятно, оказался аргумент Веркмана, который заявил: “Сегодня всюду царит безумие. В сумасшедшем доме государей нет. Вашему величеству нужно подождать, пока народы придут в себя. Этот путь манифест оставляет открытым. Подпишите, ваше величество…”
Последний Габсбург постави подпись под документом, в котором значилось: “С момента вступления на трон я неустанно пытался избавить свои народы от бед войны, в начале которой нет моей вины. Не колеблясь, я восстановил конституционный порядок и открыл всем народам путь к самостоятельному развитию. Руководствуясь, как и прежде, неизменной любовью ко всем моим народам, не желаю, дабы моя особа служила препятствием на пути их свободного развития. Заранее признаю решение, которое примет Немецкая Австрия о своем будущем государственном устройстве. Народ посредством своих представителей взял власть в собственные руки. В связи с этим я отказываюсь от участия в государственных делах в какой-либо форме, одновременно освобождая от обязанностей назначенное мной австрийское правительство. Пусть народ Немецкой Австрии создаст новый порядок и объединится вокруг него. Счастье моих народов всегда было моим самым горячим желанием. Только внутренний мир способен залечить раны, нанесенные войной. Карл. Вена, 11 ноября 1918 года”. Через несколько дней, после переговоров с делегацией нового венгерского правительства, монарх подписал аналогичный документ, касающийся Венгрии. 23 марта 1919 года по настоянию австрийских республиканских властей и с согласия держав Антанты императорская семья покинула родину и перебралась в Швейцарию.
Дело Габсбургов закончилось.
За без малого четыре века своей истории дунайская монархия провела несколько десятков войн, многие из которых проиграла. Почему же именно поражение 1918 года обернулось не более или менее неприятным для Габсбургов миром, а ликвидацией созданного ими государства? Какие факторы оказались решающими для судеб австро-венгерской монархии? Сколь важна в гибели империи внутренняя центробежная сила, стремление подданных императора к государственной самостоятельности? Часть историков – наиболее последователен в этом отношении Франсуа Фейтё, посвятивший краху Австро-Венгрии работу “Реквием погибшей империи”, – утверждает, что дунайская монархия была скорее разрушена извне, нежели распалась изнутри. Ему вторит другой француз, Жан Беранже: “Распад стал результатом преднамеренной акции и не был обусловлен исключительно усталостью народов монархии и обидами определенных национальных групп – пусть даже вполне обоснованными”. В качестве аргумента эти авторы приводят тот факт, что Первая мировая, особенно после 1917 года, когда в России пало самодержавие, велась западными державами как война идеологическая, война демократий против консервативных монархий, которым в качестве характерных черт приписывались сословность, милитаризм, подавление гражданских прав и свобод. Выражением мировоззренческого характера конфликта со стороны Антанты стал манифест “14 пунктов”, обнародованный президентом США Вудро Вильсоном в январе 1918 года. В качестве одного из принципов, во имя которых ведут войну западные демократии, Вильсон называл самоопределение наций, а 10-й пункт гласил: “Народы Австро-Венгрии, чье место в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития”.
Кайзер Вильгельм II награждает отличившихся в боях венгерских гусар. Рисунок Р. Хёгера.
Это еще не означало непременного уничтожения дунайской монархии и могло быть истолковано, например, как стремление преобразовать ее на конфедеративной основе. Ту же цель, собственно, преследовал и манифест Карла I. На такой исход надеялись в Вене, направляя 4 октября 1918 года президенту Вильсону ноту с предложением мирных переговоров. Ответ Вильсона был убийственным для Австро-Венгрии: президент писал, что “уже не может считать одну лишь автономию народов достаточным условием заключения мира. Именно народы должны судить о том, какие действия со стороны австро-венгерского правительства… будут соответствовать их представлениям о своих правах”. Таким образом, антимонархическим силам внутри государства Габсбургов был дан карт-бланш, а именем президента Вильсона названы теперь улицы и площади в некоторых бывших австро-венгерских городах. Но так ли уж нуждались в тот момент в “высочайшем соизволении” Вильсона и других западных лидеров народы распадавшейся державы? Можно ли было спасти Австро-Венгрию, даже если бы страны Антанты задались такой целью? Ведь, исходя из геополитических и военно-стратегических соображений, существование крупного государства, расположенного между Германией и большевистской Россией и дружественного Западу, выглядело вариантом, привлекательным для Антанты.
Вопреки мнению тех, кто верит в версию о разрушении дунайской монархии извне, на этот вопрос скорее следовало бы дать отрицательный ответ. Но не потому, что, как утверждают сторонники детерминизма[77], архаичное государство Габсбургов было обречено на гибель. По замечанию Франсуа Фейтё, распад Австро-Венгрии был “тенденцией, а не судьбой”. Роковым событием стало вступление в Великую войну. 28 июля 1914 года Австро-Венгрия совершила выстрел себе в висок, а четыре последующих года оказались затянувшейся агонией. Даже победа Центральных держав не принесла бы государству Габсбургов выгод: поражение стран Антанты привело бы к колоссальному усилению Германии, которая фактически подмяла бы под себя всю континентальную Европу. Внутренние дестабилизирующие факторы, ставшие застарелой хворью дунайской монархии, соединились в 1914–1918 годах с сильнейшим внешним военным потрясением, – и шансов на спасение у государства Габсбургов не осталось.
Осенью 1918 года многие недавние подданные императора-короля полагали, что распад двуединого государства – только к лучшему, поскольку он открывает перед народами Центральной Европы перспективы свободного развития. Вскоре выяснилось, что дела обстоят совсем не так радужно. Российский историк Тофик Исламов, приводя слова Франца Иосифа о том, что Австро-Венгрия “представляет собой аномалию в современном мире”, тем не менее подчеркивает: “Разумной, приемлемой для всех народов Средней Европы альтернативы этой “аномалии” не нашлось. На развалинах многонациональной империи возникли новые государства, тоже многонациональные, за исключением Австрии и Венгрии. Только гораздо более хилые и беззащитные перед лицом внешних угроз”. История дунайской монархии на самом деле не закончилась ни в день издания последнего манифеста Карла I, ни в день отъезда монарха из страны, ни даже 1 апреля 1922 года, когда последний император-король умер от воспаления легких в ссылке на португальском острове Мадейра.
У этой истории оказалось длинное послесловие, последняя точка в котором, возможно, еще не поставлена и сегодня.
Львов. Восточная окраина
У него были необычные представления о восточной границе монархии. Двое его школьных товарищей за непростительные промахи по службе были переведены в эту отдаленную имперскую землю, на границе которой, вероятно, уже слышался вой сибирского ветра. Медведи, волки и еще худшие чудовища, как то: вши и клопы – угрожали там цивилизованному австрийцу.
Йозеф Рот. Марш Радецкого
Первая в истории Львова городская хроника написана в середине XVII века поэтом, историком и политиком Юзефом Бартоломеем Зиморовичем. Его летопись называется Leopolis Triplex, “Тройной Львов”. Зиморович, выходец из семьи ополяченных торговцев-армян, в 1648 году возглавил городскую Раду и в этой должности руководил обороной Львова при осаде города сначала казацким, а потом турецко-татарским войском. Зиморович составил хронику на латыни – столь изысканно, что, как утверждают знатоки, высокий стиль повествования местами затрудняет понимание текста. Автор тем не менее сообщает во вступлении, что не намеревается соревноваться с витиями в описании Львова, который “в королевстве Польском провозглашен украшением и защитой земель русских[78]”, но лишь стремится “факелом историческим прибавить городу блеск”. В Польше burmistrz Lwowski Зиморович почитаем как средней руки поэт эпохи барокко, а вот Львов своего бургомистра подзабыл: советская власть бывшую улицу Бартоломея Зиморовича назвала именем Михаила Лермонтова, а украинская присвоила ей имя Джохара Дудаева.
Как и следует из названия, Leopolis Triplex состоит из трех частей. “Львов русский” охватывает события княжеской поры. “Львов немецкий” рассказывает о европейском становлении города: как польский король Казимир сжег княжеский детинец, да как на болотистых берегах речки Полтвы появились немецкие поселенцы, а за ними францисканские, доминиканские и иные монахи, да как Польша и Литва бились с басурманами за Червонную Русь[79]. Третья часть, “Львов польский”, посвящена и современному Зиморовичу городу: как в городе стали доминировать поляки, как над Карпатами знаком беды пролетела хвостатая звезда[80], как шляхта брала все больше вольностей, отчего в стране слабела королевская власть. Хроника Leopolis Triplex долго имела хождение лишь в рукописных копиях среди знатоков латыни. На польский язык летопись Зиморовича переложили в 1835 году, а первый украинский перевод, Потрійний Львів, увидел свет всего полтора десятилетия назад.
Карта Львова. 1770 год.
Воспользуемся методологией старого автора: время превратило его львовский triplex в septemix – за третьей, польской частью городской истории последовали австрийская (1772–1918), потом новая польская (1919–1939), за ней советская с трехлетним перерывом на немецкую оккупацию, а в 1991году началась украинская. Любая власть ищет себе опору в древнем и славном прошлом. Сегодня Львов предстает со страниц путеводителей и в записках краеведов надежным бастионом украинства (“важнейший клапан украинского сердца”, “бриллиант Восточной Европы”). Здесь вам охотно расскажут и про древнеукраинское зодчество, и про украинское барокко, и про украинскую сецессию, и про старинную украинскую книгу. Но, как ни обидно это прозвучит для патриотического уха, некоторые львовские топонимы изначально звучали совсем не на славянский лад. Это подтверждает и книга видного украинского историка Ивана Крипякевича “Исторические прогулки по Львову”. Крипякевич напоминает: торговая площадь Рынок возникла как немецкий Ring (“площадь дала название базару, а не наоборот”); один из самых аутентичных львовских районов Лычаков назывался в момент основания Lutzenhof (“двор мещан”); лесной массив Шевченковский Гай, где расположен сейчас этнографический музей под открытым небом, звался Kaiserwald, поскольку имел честь приглянуться императору Иосифу II.
Местные патриоты не лучше и не хуже любых других патриотов: если история не укладывается в заданную идеологическую схему, прошлое кажется им невнятным и неправильным. Эта широко распространенная логическая матрица предполагает поиски справедливой мотивации любого наступательного национально-государственного действия. Так случалось и прежде, так было, похоже, всегда: притязания австрийской императрицы Марии Терезии на Львов и его близкие и дальние окрестности, например, обосновывались правами на Галицко-Волынское княжество, которыми якобы обладали средневековые венгерские короли, чьими наследниками были Габсбурги. Правители Венгрии и впрямь пытались овладеть галицким престолом или посадить на него своих ставленников. Память о двойном кратком господстве над теперешними львовскими землями (1227–1234, 1370–1378) отразилась в венгерской королевской титулатуре: “король Галича[81]”, – а из нее перешла в габсбургские титулы.
Главный стилевой элемент Львова выдумал семьсот пятьдесят лет назад представитель галицкой ветви Рюриковичей князь Даниил (в украинской традиции Данило). Как гласит предание, в 1256 году этот князь нарек именем своего младшего сына Льва свежевыструганную крепость на лесистом холме по-над речкой. Имя стало грозным символом: дикая царственная кошка оказалась интернациональной, она люба всякому правителю, и москалю, и ляху, и хохлу, и австрияку. Львов населен десятками каменных, бронзовых и деревянных хищных изваяний. Львы дремлют у парадных подъездов, бодрствуют у геральдических щитов и прочих атрибутов власти и славы; в пешеходных зонах их гривастые головы украшают поручни скамеек; на детских площадках львы сжимают в зубах цепи качелей, на цокольных плитах фонтанов прикусывают декоративные кольца и косицы. Над входом в бывшее здание венецианского консульства на площади Рынок лев святого Марка держит раскрытую книгу на латыни. Пара львов из дома восемь по улице Руська сражаются за жезл античного бога торговли Меркурия. На одном из соседних фасадов лев изображен с гроздью винограда в зубах. На портале дома шесть по улице князя Романа львы представлены парящими в воздухе, на фронтоне здания напротив Кафедрального собора Успения Пречистой Матери Божьей – смеющимися. Самый старый сохранившийся львовский лев (его называют “лев Яна Лоренцовича”, по имени польского шляхтича, заказчика и первого владельца скульптуры) вытесан из песчаника неизвестным мастером еще в XVI веке.
На большом городском гербе красуются сразу два однотипно благородных животных: вздыбленный и коронованный лев придерживает лазоревый щит, на котором другой, золотой, лев караулит ворота с башенками. Наверное, когда Габсбурги рассматривали карту своих владений, монархические умы посещала мысль о том, с каким грозным изяществом история оформила границы их государства. Венский черный двуглавый орел, с которым ассоциировалась габсбургская династия (изначально символ Священной Римской империи), присматривал за целым выводком львов: крылатым венецианским, двухвостым богемским, красноязыким будапештским, золотым львовским-лембергским.
Для герба своего галицкого королевства Габсбурги подобрали птицу поскромнее: три золотых венца бережет внимательный ворон. После первого раздела Польши в 1772 году Россией, Пруссией и Австрией бывшие юго-восточные районы Речи Посполитой[82] стали обширной по площади, но едва ли не самой слаборазвитой в хозяйственном отношении провинцией Габсбургской империи. Остаток Галиции Австрия приобрела в результате третьего раздела Польши в 1795 году[83]. Эта восточная окраина получила в монархии Габсбургов сложное наименование Королевство Галиция и Лодомерия с Великим герцогством Краковским и герцогствами Аушвицким и Заторским[84]. В 1786 году в состав этого королевства вошла также полученная Австрией благодаря посредничеству при заключении очередного русско-турецкого мира Буковина с центром в Черновице, однако в 1849 году эту территорию превратили в отдельную коронную землю. Именно в Черновцах в 2009 году установлен первый на Украине памятник императору Францу Иосифу. Политик, ставший в 2014 году премьер-министром Украины, бизнесмен, уроженец Черновцов Арсений Яценюк так выразил отношение к габсбургскому периоду истории своей малой родины. Тогда Буковина, по убеждению Яценюка, переживала пору настоящего расцвета.
По этническому составу западные территории Галиции были в основном польскими; восточные, центром которых и являлся Львов, – преимущественно украинскими[85]. В Кракове, древней столице Польши, несмотря на все подлинные и мнимые прегрешения австрийской оккупационной власти, а в чем-то и благодаря им, неизменно пышно расцветала польская национальная гордость. Поэтому Вена, замечает варшавский историк Мария Попшенцка, и “относилась к Кракову не только как к трофею, но и как к очагу конспирации и пропольских идей. Город деградировал в политическом и экономическом смыслах, даже не получил статуса центра провинции, оставшись австрийской заставой на случай возможной войны с Россией”. В Кракове до сих пор с неприязнью вспоминают о том, что австрийцы превратили гордый королевский замок Вавель, стоящий на живописном холме над Вислой, в военный объект с казармами, конюшнями и стрельбищем.
Церковь Успения и башня Корнякта. Фото 1890-х годов.
Кракову, “польской Трое”, Габсбурги по многим причинам предпочитали более спокойный и лояльный Львов, которому сразу после австрийской оккупации официально присвоили старое немецкое название Лемберг. В течение полутора веков императорской власти этот город в целом оправдывал содержание своего латинского девиза Semper fidelis, “Всегда верный”, однако осенью 1848 года пережил недолгую “весну народов”. Восстание польского дворянства и мещан австрийские войска подавили хотя и легко, но только после артиллерийского обстрела центральных кварталов, в результате чего сгорели несколько церквей и обрушилась башня городской ратуши. Империя выучила урок: к югу от речки Полтвы быстро выстроили Цитадель, мощную систему укреплений с тремя линиями траншей, за которыми укрылся австрийский гарнизон. В казармах Цитадели потом квартировали и русские, и польские, и немецкие, и советские солдаты, а во время Второй мировой войны здесь размещалась тюрьма для военнопленных, настоящий концлагерь, жертвами которого за годы нацистской оккупации стали почти 150 тысяч человек.
Польский мятеж оказался лишь эпизодом львовской истории. Насколько позволяют судить документы габсбургской эпохи, горожанам льстил статус Лемберга – младшего, но зато “прямого” партнера Вены. Это заметно и сейчас, подтверждает львовский краевед Виктор Шкребта: архитектура выстроенных в XIX – начале ХХ века кварталов ориентирована на венскую в значительно большей степени, чем архитектура многих других городов дунайской монархии. При этом до своих последних австро-венгерских дней Львов сохранял преимущественно польский норов. Энциклопедия Брокгауза указывает: в 1907 году поляки составляли большинство населения двухсоттысячного Лемберга, четвертого или пятого города Габсбургской империи[86].
В летописи польских поражений и побед Львов еще столетие назад занимал важное место, но теперь облик города не делает на это внятного намека. Разве что общий архитектурный ансамбль, в линиях которого отыщется немало стилистических параллелей с Краковом, подсказывает: дух города не всегда соответствует государственной приписке. На фронтонах некоторых зданий Львова встречаются гранитные надписи на польском. Реклама старой молочной в доме на углу улиц, теперь носящих имена гетмана и вожака казацкого восстания Северина Наливайко и этнографа Константина Михальчука, так вообще выполнена на четырех языках былой империи: немецком, польском, украинском, идиш – она чудом уцелела под несколькими слоями краски и штукатурки. Но таких домов во Львове единицы.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
МИХАЙЛО ГРУШЕВСКИЙ,
историк
Родился в 1866 году в принадлежавшем Российской империи городе Холм (ныне Хелм в Польше) в семье учителя. Окончил Киевский университет. В 1894–1914 годах заведовал кафедрой всеобщей истории в университете Лемберга. Обосновал теорию этногенеза украинского народа. Автор двух тысяч исторических работ, главная из которых десятитомная “История Украины-Руси”. Участвовал в создании Украинской национально-демократической партии в Галиции, возглавлял Украинское научное общество и редакции нескольких просветительских изданий. После начала Первой мировой войны переехал в Киев, в конце 1914 года был арестован по обвинениям в украинском национализме, шпионаже в пользу Австро-Венгрии и выслан в Симбирск. После Февральской революции в России избран председателем Центральной Рады Украины, в январе 1918 года провозгласившей независимость от России. “С выделением национальной территории и предоставлением ей самоуправления национальность превращается из боевого клича, из предмета борьбы в нечто само собой подразумеваемое, в простую почву, на которой совершенствуются экономические и культурные отношения”, – писал Грушевский. В 1919 году в Вене создал Украинский социологический институт. В эмиграции написал пятитомное исследование по истории украинской литературы. Постепенно смирился с большевизмом и после обращения к советским властям получил разрешение на въезд в СССР. Преподавал в Киевском университете. В 1930-е годы был обвинен в контрреволюционной деятельности, работал в Москве под контролем ОГПУ. Скончался в 1934 году во время отдыха в санатории в Кисловодске. Работы Грушевского в СССР были запрещены, его родственники репрессированы. На Украине Грушевского считают одним из отцов государственности. Во Львове и Киеве ему установлены памятники, его портрет изображен на банкноте в 50 гривен. Академия наук Украины выпускает собрание трудов Грушевского в 50 томах.
Двадцатидвухметровый курган на Княжьей горе, над которым реет украинский флаг, насыпан в последней трети XIX столетия польскими патриотами в ознаменование трехвекового юбилея Люблинской унии. С инициативой строительства выступил видный политик Францишек Ян Смолка, обладатель, возможно, самых роскошных по пышности и длине усов во всей империи, ставший впоследствии председателем рейхсрата Цислейтании. По призыву поляка и бывшего революционера Смолки, начиная с 1869 года и на протяжении трех с лишним десятилетий, к кургану близ развалин королевского Высокого замка (в городе был в ту пору еще и Низкий замок, у берега Полтвы) свозили землю, в том числе из памятных польских мест вроде поля Грюнвальдской битвы. Примечательной оказалась понятная и без перевода надпись на закладном камне этого земляного монумента: Wolniz wolnymi, rwni z rwnymi. Polska, Litwa i Ru zjednoczone Uni Lubelsk. В отношении польского кургана-долгостроя австрийские власти демонстрировали похвальную сдержанность, не препятствуя появлению в столице своей коронной земли памятника чужой национальной славе.
С высоты всегда ветреной Княжьей горы центр Львова предстает полотном утонченной барочной красоты. Главные крыши, купола, маковки, луковки, башенки, флюгеры появились в большинстве своем в польскую и благополучно пережили австрийскую и все последующие эпохи, хотя, конечно, все многократно перестраивалось, переделывалось, перекрашивалось, реконструировалось, реставрировалось. Над этими соборами, монастырями, колокольнями, каменицами[87] работали, не жалея сил и таланта, итальянские, немецкие, австрийские, польские, русинские, армянские, венгерские архитекторы, скульпторы, художники, каменотесы. Расстояние делает невидимым швы времени; издалека не заметишь ни безвкусных новоделов, ни обшарпанных фасадов, ни обветшавших стен, ни провалов на месте целых кубиков зданий. Петр Вайль, побывавший во Львове десятилетие назад, поставил городу “пятерку” за мифологию и “тройку” за архитектуру: мало архитектуру иметь, за ней нужно уметь присматривать. Это справедливо, поскольку Львов, увы, не минула участь советского недофинансированного областного центра. Быть может, такова уж его историческая судьба: ведь Львов, в какую страну ни попадал, неизменно становился городом не из последних, но первым и главным все-таки никогда не был, если не считать краткого мига западноукраинской независимости в конце 1918 года да совсем уж далекой княжеской поры.
Первым проектом Габсбургов в Лемберге стало начало в 1773 году демонтажа утратившего оборонное значение королевского замка на холме. Вскоре в городе стала выходить франкоязычная газета Gazette de Leopoli (журналисты продержались год). Потом Лембергу вышло дурное предзнаменование: удар молнии сбросил с башни Корнякта, звонницы храма Успения Пресвятой Богородицы, самый большой в Галиции колокол. Спешно отлили новый, назвали его Кирило. Еще через несколько лет в столицу своей восточной земли пожаловал монарх. Этот визит Иосифа II обогатил городские хроники комичным эпизодом: императорская карета завязла в грязи на площади Рынок, в ту пору оснащенной лишь широкими деревянными тротуарами. В наследство от Ягеллонов и Веттинов[88] Габсбургам достался гордый, но неприбранный край: много соборов, много монахов, много традиций и шляхетской спеси, но еще больше неустроенности и голытьбы.
Главный павильон земской выставки. Фото 1894 года.
Галиция во времена Австро-Венгрии оставалась восточной окраиной не только в представлении рафинированных австрийских господ офицеров, героев романа Йозефа Рота. В работе львовского экономиста и инженера Станислава Шчепановского “Галицкая беда в цифрах” (1888 год) указывалось: уровень потребления жителей провинции был вдвое меньше европейского, а производительность труда составляла 25 %. Из Лемберга габсбургские наместники управляли слаборазвитой провинцией, социальная структура которой напоминала бедные области Венгрии. Основу экономики составляло сельское хозяйство. Торговлю и ремесла контролировали в основном зажиточные евреи, которых за это недолюбливали, но без услуг и финансов которых не могли обойтись. Промышленность развивалась медленно. Нефтяные месторождения Дрогобыча (в начале XX века они давали 5 % мировой добычи нефти) разрабатывались неспешно; концессию предоставили британской и французской компаниям. В 1877 году по европейской и австро-венгерской моде в Лемберге впервые организовали земскую промышленную выставку. Иван Крипякевич написал о ней с честной беспощадностью: Така бiдненька була ця виставка. Но задачу экономического развития перед своими подданными Габсбурги ставили ясно. Символ этого целеполагания – изображающая прогресс скульптурная группа “Бережливость” под куполом здания бывшей Галицькой ощадной каси (теперь Музей этнографии и художественного промысла).
Над этим всем возвышались польские шляхтичи, не менее кичливые, гордые и велеречивые, чем их венгерские собратья. Как раз польских дворян-землевладельцев, а вовсе не императора и не его чиновников, считали главными социальными недругами русинские крестьяне и разночинцы. Это ярко проявилось во время “галицкой резни” 1846 года, когда польское шляхетское восстание подавили не столько австрийские войска, сколько местные крестьяне, которые яростно грабили помещичьи усадьбы и убивали шляхтичей целыми семьями. Польско-украинские противоречия, продлившиеся в этих краях до послевоенных сталинских переселений, как это часто бывает, сочетали в себе черты национального и социального конфликтов. О жертвах этого противостояния напоминают два монументальных некрополя на Лычаковском кладбище. В одном похоронены бойцы армии Западноукраинской Народной республики, защищавшие в 1918–1919 годах новорожденную национальную независимость, в другом – “польские орлята”, молодые ополченцы, сражавшиеся по другую сторону линии фронта, которая проходила иногда прямо по городским улицам.
Русинское национальное движение в Галиции никогда не было однородным. В его рамках сформировались разные направления: собственно русинское, лояльное к Габсбургам и противостоявшее галицийским полякам; москвофильское, ориентированное на Россию; полонофильское, представленное в середине XIX столетия обществом Руськи собор и постепенно пришедшее в упадок. Лоялисты в 1870–1880-е годы раскололись на два течения – старорусинское и народовецкое (или украинское). Его представители резко отрицательно относились к главной идеологеме москвофилов, провозглашавших русинов частью русского народа. Чем жестче оказывалась политика властей России по отношению к украинскому движению (указ Александра II в 1876 году резко ограничил использование “малорусского наречия” в Российской империи), тем сильнее смещался центр этого движения в более либеральную габсбургскую Галицию. В 1890 году возникла Украинская радикальная партия, среди основателей которой числился классик украинской литературы Иван Франко. Пять лет спустя один из активистов этой партии, Юлиан Бачинский, издал работу Украна irredenta, “Неосвобожденная Украина”, в которой впервые открыто выдвинул идею “политической независимости украинского народа”. Работа Бачинского (кстати, считавшего себя марксистом) оценивается многими современными украинскими историками как “один из кирпичиков, положенных в основу государственного строительства”. В 1900 году в Лемберге вышла брошюра русского подданного Николая Михновского Самостійна Украна, в которой выдвигалась радикальная программа создания “одной, единой, неделимой, свободной, самостоятельной Украины от Карпат до Кавказа”.
К деятельности национальных культурно-просветительских организаций власти Австро-Венгрии относились покровительственно, однако старались не допускать распространения ирредентистских идей. Поэтому москвофильское течение, в программе которого Габсбурги усмотрели угрозу отторжения Галиции от своего государства, подверглось гонениям. Первые судебные процессы над галицко-русскими активистами состоялись в 1880-е годы. Вновь обострилась ситуация незадолго до Первой мировой войны. В начале 1914 года в Венгрии перед судом предстали несколько активистов москвофильского движения из Буковины. Одним из свидетелей защиты на этом процессе выступал русский думский политик, представитель правых сил и потомок Екатерины II граф Владимир Бобринский. Он использовал свою поездку для поддержки прорусских сил в Австро-Венгрии. В интервью французской прессе Бобринский заявил о русинах: “Среди этих людей не нужно вести пропаганду. Они сами знают, что они русские”.
Русины. Литография 1863 года.
Однако отчетливо репрессивной к москвофилам политика Вены в Галиции и Буковине стала только во время прямого военного конфликта с Россией. Тех, кто активно симпатизировал русским, в годы Первой мировой войны австрийцы отправляли в лагеря Талергоф в Штирии и Терезиенштадт (Терезин) в Богемии. Как свидетельствуют архивные документы, многие попадали на нары по доносам своих польских или украинских соседей. Условия содержания заключенных, особенно в Талергофе, были бесчеловечными – первые узники провели несколько месяцев в холодное время года под открытым небом, их держали впроголодь, больным не всегда оказывали медицинскую помощь. Лагерь закрыли весной 1917 года по распоряжению молодого императора Карла I. Русские военные власти в Галиции тоже не миндальничали, хотя масштаб их репрессий по отношению к проавстрийски настроенному населению оказался заметно меньшим.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
АДОЛЬФ ДОБРЯНСКИЙ-САЧУРОВ,
русофил
Идеолог русского движения в Австро-Венгрии, этнограф, юрист и историк. Родился в 1819 году в местечке Рудлов (ныне Вранов-над-Топлёу на востоке Словакии) в многодетной семье униатского священника. Отец Добрянского происходил из древнего русинского рода; в 1410 году Добрянские (Добжанские) участвовали в Грюнвальдской битве. Адольф Добрянский получил философское, юридическое, лесоводческое, инженерное образование в Венгрии и Австрии, говорил на русском, немецком, венгерском языках. Имел юридическую практику в Верхней Венгрии, работал инженером на строительстве железной дороги в Нижней Австрии и на угольных копях в Богемии. Организовал движение за присоединение Карпатской Руси (ныне Закарпатская область Украины; при Габсбургах входила в состав Венгерского королевства) к Галиции. Эта инициатива не получила поддержки в Вене. Делегат первого Славянского съезда в Праге. В 1848 году бежал от преследования венгерских властей в Галицию, участвовал в подавлении венгерской революции в составе русского корпуса генерала Ивана Паскевича. Награжден австрийским и российским орденами, медалью “За усмирение Венгрии и Трансильвании”, а также парой именных пистолетов. Назначен чиновником в комитат Унг (центр в Унгваре, сейчас Ужгород на Украине), где некоторые административные посты занимали русины, затем переведен в Будапешт. За успехи в службе получил право прибавить к фамилии название своего имения Сачуров – Adolf Ritter von Sacsurov Dobrzanski. Автор “Политической программы для Руси австрийской”, “Патриотических писем” и других политических работ. Продвигал идею единства “одного и того же народа русского – мало-, бело– и великорусского, – который имеет одну историю, одни предания, одну литературу и один обычай”, ставил задачу обратить славянский мир в православие. В 1881 году переехал в Лемберг, где взглавил общество Русское касино. Власти расценили деятельность Добрянского как нежелательную, в 1882 году над ним и его дочерью Ольгой (по мужу Грабарь, матерью художника Игоря Грабаря) организовали судебный процесс по обвинениям в заговоре с целью отделения от Австро-Венгрии Галиции, Буковины и Карпатской Руси. После оправдательного вердикта Добрянский переехал в Австрию и занялся разработкой “общеславянского” языка (на основе русского), которым должны были пользоваться все славяне, кроме поляков. Скончался в 1901 году в Инсбруке. Все восемь детей Добрянского стали деятелями москвофильского движения.
Причудливые и редко обходившиеся без насилия смены национальных знамен и политических идеологий в этих краях хорошо иллюстрирует история одного львовского здания. В 1849 году русинские активисты получили в подарок от австрийского правительства земельный участок на нынешней Театральной улице, под строительство – на пожертвования общественности края и русского царя – Народного дома.
В 1915 году, после того как австро-венгерские войска выбили из Львова занявшую город в самом начале мировой войны русскую армию, Народный дом стал Украинским. Именно в его стенах в ноябре 1918 года объявлено о создании независимой Западноукраинской Народной Республики. Об этом вряд ли знали многие посетители Дома Красной армии (Дома офицеров), который разместился здесь после победы социализма. Об этом наверняка не подозревает почти никто из зрителей мультиплекса Кiнопалац, который находится здесь сейчас.
Со средневековых времен Львов был городом-убежищем. Сюда приезжали за лучшей долей не снискавшие на родине почета или не скопившие денег архитекторы, художники, купцы, ремесленники. Это универсальное правило: в глубинке нет столичного блеска, зато здесь можно быстро прославиться или разбогатеть. Немецкая, армянская, еврейская, татарская (“поганская”) общины появились на берегах Полтвы еще в XIII–XIV веках. Не случайно у Львова – самостоятельные названия на многих языках: к польскому, украинскому, немецкому, русскому добавим латинское Leopolis, еврейское Лемберик, татарское Ильбав. В Восточной Галиции осели и ассимилировались тысячи западноевропейцев, в именах которых вскоре зазвучал славянский акцент. Память о себе в городской истории оставили итальянские архитекторы Павло Римлянин и Павло Счастливый, Петро Барбон и Петро Италиец, инженер Аврелий Пассаротти, французский скульптор Абель Мария Перьер, купцы-венецианцы Иван Массари и Роберт Бандинелли (основатель львовской почты), грек Константин Корнякта, немецкие семьи Энгельбрехт, Штеренфред, Айзенгитель.
Габсбургская империя проводила на восточной границе системную кадровую политику. Важными чиновниками в Лемберг назначали обычно немцев или чехов. По венскому распределению в галицийские городки и села волей или неволей направлялись молодые офицеры, врачи, инженеры, учителя со столичным образованием (одним из них, кстати, был Франц Ксавер, младший сын Вольфганга Амадея Моцарта, тридцать лет преподававший музыку детям местных польских шляхтичей). Конечно, блестящую придворную или научную карьеру из Галиции сделать было почти невозможно. Частенько на службу сюда отправляли либо за служебные проступки, либо по причине отсутствия связей, либо за излишний либерализм. А вот соседям с востока Львов казался землей свободы, расцвета ремесел, мысли, культуры. В конце XIX века город принял многих украинских активистов из России, посвятивших жизнь продвижению национальной идеи.
После австро-венгерского компромисса 1867 года Галиция получила в составе Цислейтании широкую автономию. Делопроизводство в провинции с той поры велось на польском языке, относительно свободно работали польские и русинские школы, театры, университеты (в Кракове и Лемберге). Служением императору при всем своем национальном патриотизме не брезговали польские дворяне – достаточно вспомнить двух Агеноров Голуховских или графа Казимира Бадени, выросшего на габсбургской службе до поста премьер-министра Цислейтании. Многие представители шляхетских фамилий подписали вовсе не мотивированное венской волей, а, судя по всему, искреннее обращение к Францу Иосифу, в котором значились и такие выспренние слова: “Близ Тебя, Сиятельнейший, стоим и стоять желаем”. Крупнейший краковский живописец второй половины XIX века, выразитель художественных идей национального романтизма Ян Матейко, создавший, помимо десятков патриотических полотен-эпопей, портретную галерею польских королей, считал за честь подарить Францу Иосифу свою работу или получить от императорского двора творческий заказ. В Хофбурге как своеобразный символ примирения с поляками расценили организованную осенью 1880 года с большой помпой “двойную” поездку императора в оба главных города королевства Галиция и Лодомерия. В этом путешествии Францу Иосифу, как вспоминали генералы свиты, Галиция устроила поистине верноподданнический прием. Габсбургских поляков и украинцев, при всех противоречиях между ними, питала одна надежда: на создание собственной национальной государственности – возможно, в форме монархии, не исключено, что под скипетром кого-то из Габсбургов.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
ЛЕОПОЛЬД ФОН ЗАХЕР-МАЗОХ,
эстет и извращенец
Родился в 1836 году во Львове в семье начальника полиции Леопольда Захера и дочери ректора университета Шарлотты фон Мазох. В возрасте 12 лет вместе с семьей переехал в Прагу. Университетское образование получил в Граце. По некоторым данным, в 1860-е годы преподавал историю в университете Лемберга, но затем выбрал карьеру литератора. Писал в основном на немецком языке. Действие многих произведений Захер-Мазоха происходит в Галиции. Автор романтических повестей и фольклорных новелл (“Одна галицийская история”, “Галицийские рассказы”, “Еврейские рассказы”, “Польские еврейские рассказы”), написанных в реалистической манере исторических любовных романов (“Дон Жуан из Коломыи”, “Идеалы нашего времени”, “Последний король мадьяр”). Отличался либеральными взглядами, выступал против антисемитизма. Произведения Захер-Мазоха по стилю и настроению сравнивали с прозой Ивана Тургенева, однако сделавший лембергского писателя знаменитым мотив творчества относится не к социальной, а к эротической области: это описания наслаждений от подчинения мужчины насилию со стороны женщин. Такие эмоции Захер-Мазох фиксировал, основываясь на собственном сексуальном опыте и фантазиях. Считается, что сюжет романа “Разведенная женщина” дала писателю история его отношений с баронессой Анной фон Коттвиц. Главная книга Захер-Мазоха – опубликованный в 1869 году роман “Венера в мехах”, фабулу которого составила непростая связь автора с баронессой Фанни фон Пистор. “Венера в мехах” вошла в задуманный Захер-Мазохом шеститомный цикл “Наследие Каина”; писатель успел создать только две, хотя и обширные, книги. В 1886 году психолог Рихард фон Крафт-Эбинг назвал сексуальную патологию – удовольствие от боли и подчинения – мазохизмом. В 1881 году дважды разведенный Захер-Мазох переехал в Лейпциг; в конце жизни он страдал душевным расстройством и несколько лет провел в психиатрической клинике. Скончался в Германии в 1891 году. Во Львове именем Мазоха названо популярное у туристов и местной золотой молодежи кафе. Рядом с входом красуется вполне похабная скульптура писателя.
В последней трети позапрошлого века Львов-Лемберг переменился. Центральные улицы замостили, использовав в качестве брусчатки блоки из средневековых укреплений. От сшитой почти двухкилометровой каменной нитью Высокой и Низкой стен сложной системы крепостных башен – Кожемяк, Золотарей, Гончаров, Котляров, Сапожной, Пустой, Еврейской – сохранилась всего одна, Глиняная, да еще стоявшая отдельно, по внешнюю сторону земляного вала, Пороховая. Внутри прежнего крепостного каре, близ стен ратуши, появились четыре нарядных фонтана со статуями античных богов. Постепенно Лемберг обзавелся всем тем, без чего не мог обойтись уважающий себя габсбургский город: сословными и национальными казино, немецким и польским театрами (здание местной Оперы, как здесь считают, равное по красоте и шику не только венской, но и парижской, построено в 1900 году), линиями электрического трамвая, внушительного вида вокзалом, гостиницами и банками, торговыми пассажами и особняками состоятельных буржуа.
Улицы Гетманская и Карла Людвига. Фото 1905 года.
К высочайшему визиту 1880 года, увы, не успели завершить строительство комплекса сейма королевства Галиции и Лодомерии. Задержка объяснялась тем, что в Вене в свое время постановили: спроектировать этот важный объект должен либо русин, либо поляк, поэтому в Хофбурге не утвердили даже проекта прославленного австрийского мастера Отто Вагнера. Нужный “национальный кадр” так и не нашелся; заказ в результате выполнил местный архитектор-немец Юлиан Гохбергер. Варшавский скульптор Теодор Рыгер, получивший в свое время образование в обеих столицах Австро-Венгрии, украсил фронтон здания сейма аллегорической группой “Покровительственный дух Галиции”. Центральная фигура (аллегория Галиции) в объединительном жесте простирает одну руку к русину (аллегория Днестра), а другую – к польке (аллегория Вислы), подчеркивая единство Восточной и Западной Галиции. В фойе парламента разместили бюсты польских королей и древнерусских князей, что подчеркивало уважение австро-венгерского начальства к прошлому покоренного края. Теперь в этом здании – главный львовский университет имени Ивана Франко.
Театр Скарбека. Открытка 1900 года.
Большие кварталы во “франц-йозефинском” стиле во Львове принялись возводить ближе к концу XIX века, когда и до дальнего имперского востока докатилась европейская строительная лихорадка. Видную роль в изменении городского облика сыграли два архитектора: поляк армянского происхождения Юлиан Захаревич и украинец наполовину немецкой крови Иван Левинский. Захаревич, первый ректор Политехнической школы (ныне университет “Львовская политехника”), спроектировал, отреставрировал и построил в Галиции несколько десятков объектов, которые и сейчас по праву числятся среди самых элегантных, за что получил от благодарных соотечественников своеобразное “приложение” к фамилии – Lwigrd (по-польски буквально “Лев-город”, то есть собственно Львов). Захаревича-Львигруда принято считать основателем львовской архитектурной школы, главный вклад которой в развитие модерна, насколько можно судить, заключается в творческом использовании традиций местного народного зодчества (так называемая карпатская эстетика). Иван Левинский, хотя и сам много проектировал в том же стиле, вошел в историю прежде всего как организатор производства. Он основал крупную даже по европейским меркам того времени проектную мастерскую и наладил в городе массовое строительство, используя передовые промышленные методы и новомодные материалы вроде железобетонных конструкций. В 1894 году компания Левинского получила исключительное право на поставку облицовочного кирпича для правительственных зданий Австро-Венгрии.
При непосредственном участии Захаревича и Левинского в 1888–1891 годах в столице Галиции осуществили урбанистический, как сказали бы сейчас, проект, коренным образом изменивший всю местную топографию. Огибавшую площадь Рынок и окрестные кварталы с запада, неширокую, но полноводную, а потому доставлявшую горожанам много хлопот, речку Полтву упрятали в бетонный коллектор. Поверх распланировали подобие венского Ринга, цепочку соединенных площадями каштановых бульваров. В результате не вышло и полукольца, но намерения замкнуть окружность одолевали, кажется, каждую вновь утверждавшуюся в городе власть. Ринг Адольфа Гитлера с помпезным памятником фюреру и триумфальной аркой, как замышляли в начале 1940-х, во Львове не появился; проспект Ленина с монументом (на его месте теперь устроена пышная клумба), конечно же, просуществовал над заточенной в трубу рекой весь советский период.
Вот уже больше века Львов остается безводным городом. Похороны Полтвы хоть и избавили горожан от неудобств, но все-таки лишили восьмисоттысячный сейчас мегаполис естественной оси координат. Это предмет для бесплодных размышлений, изменить уже ничего нельзя: многие считают, что город без реки – как тело без души. Смелый градостроительный проект лишил Лемберг-Львов набережной-променада, утренних рыболовов, терпеливо глядящих в темную глубину, наконец, правого и левого берегов, важных в городской топографии. Русло Полтвы обозначено теперь пунктирным потоком автомобилей на проспектах Свободы и Тараса Шевченко. На этой магистральной спице воздвигли памятники двум национально значимым поэтам. Прикрепленный к высокой колонне бронзовый ангел с австро-венгерских времен протягивает лиру польскому пророку-стихотворцу Адаму Мицкевичу и при этом, как уточняют путеводители, никогда не затеняет великого поэта своими крылами. Украинские патриоты прозвали этот монумент работы Антона Попеля “тупым карандашом”. В паре сотен метров к западу от романтичного Мицкевича стоит Тарас Шевченко из позднесоветской бронзы; за его спиной – образец украинского постмодерна (вполне удачный), мемориал “Волна национального возрождения”.
Гуцулка. Рисунок 1900 года.
В конце XIX века во Львове-Лемберге, помимо прочих, появились и монумент основоположнику польской драматургии Александру Фредро, и памятник гетману и польскому королю Яну III Собескому[89], которому Габсбурги, напомним, обязаны решающим разгромом турок под Веной в 1683 году. Украинцам, напротив, долго не удавалось увековечить память своего национального кумира, Кобзаря; скромный бюст Тараса Шевченко в Лемберге смогли установить у здания Национального музея лишь к столетию поэта, в 1914 году. Москвофилы, со своей стороны, вынашивали проект памятника Александру Пушкину, однако в итоге скромную скульптуру поэта с книгой в руках установили не в столице провинции, а в далеком селе Заболотовцы. Город австрийской поры по понятным причинам украшали преимущественно бронзовые фигуры императорских наместников и генералов. Из верных престолу поляков монумента удостоился дослужившийся до должности министра иностранных дел Австро-Венгрии Агенор Голуховский-младший, хоть и сторонник полонизации края, но не радикал, а умеренный австрофил. Этот памятник бесследно сгинул в советское время.
Позднеавстрийская эпоха оставила Львову в наследство любопытное социальное явление, характерное для поры первоначального накопления капитала в мелкобуржуазной городской среде, сохранявшей еще основы крестьянского быта и патриархального сознания. В тогдашних лембергских предместьях (Лычаково, Подзамчье) сформировалась субкультура батяров. Так называли молодых озорников, праздно проводивших время в дружеских застольях и бесцельных прогулках, любивших рискованные шутки, не брезговавших сомнительными затеями, уличным хулиганством и мелкими кражами. Название этим галицийским апашам дало венгерское слово betyar – “разбойник”, “авантюрист”. Батяры пользовались особым жаргоном, так называемым львовским балаком, в котором польские, украинские, немецкие, еврейские слова смешивались с криминальной лексикой. Батяр (естественно, наряду с жандармом и невинной девушкой из хорошей семьи) стал заметной фигурой фольклора габсбургской поры, а сегодня еще и главным персонажем городского праздника, в котором австро-венгерская эпоха предстает совсем уж добродушной картинкой из прошлого.
Такие воспоминания об Австро-Венгрии, по всей вероятности, теперь приятны львовскому сердцу. Через скверик от бывшего костела бернардинцев – украшенное бюстом и портретами Франца Иосифа и членов его семейства кафе Локaль (одна из ячеек модной сети авторских ресторанов “!ФЕСТ”) в черно-желтых имперских цветах. В меню ресторана Amadeus, что прямо под боком Кафедрального собора, вареники с вишнями соседствуют с кайзер-омлетом. Настоящей выпечкой по-венски хвалятся кондитерская Веронiкa и кафе в самом старом в городе отеле “Жорж” (открыт в памятном для всей Европы 1812 году французом Жоржем Гофманом под названием Htel de Russie). Есть в двух шагах от смущенного высокой Волной нацинального возрождения поэта Шевченко даже “Венское кафе”, в котором, правда, нет ровным счетом ничего венского. Везде кормят вкусно, встречают доброжелательно, берут – по европейским меркам – совсем недорого. Но, положа руку на сердце, скажем: вареники во Львове все-таки побеждают кайзера. Если даже и успела сформироваться в Восточной Галиции австро-венгерская традиция, то частые смены политических режимов, каждый из которых начинал отсчет истории с нуля, не дала этой традиции уцелеть. Поэтому какой кофе варили в “Шотландском кафе” (Kawiarnia Szkocka), где собирались когда-то математики “львовской школы” и куда гимназистом, говорят, заглядывал Станислав Лем; какие штрудели выпекали в цукорне Юзефа Залевского, что размещалась за углом от главных городских купален Святой Анны; какой лимонад заказывали дамские угодники в кондитерской Вольфа на улице Карла Людвига – нам не узнать и не попробовать.
На сувенирном рынке, раскинувшем палатки между зданием Драматического театра (построен в 1833 году графом Станиславом Скарбеком и в последние полвека, похоже, не ремонтировался) и церковью Преображения Господня, народные умельцы торгуют не только портативными украинскими трезубцами, деревянными свистульками и эмблемами Украинской повстанческой армии, но и кое-какой австро-венгерской символикой. В популярном музыкальном клубе Культ (заведение укрыто в подвале областной филармонии) в разномастной череде старых и новых героев-земляков красуются и портреты лембергских подданных австрийского императора – Юлиана Захаревича, Ивана Левинского, Ивана Франко, оперной певицы Саломеи Крушельницкой, изобретателя керосиновой лампы Игнатия Лукашевича. Есть на этой подземной доске почета и фото Влодзимежа (или, если угодно, Володимира) Хомицкого – оказывается, выступая в 1894 году в составе команды Sokol в матче против сборной Кракова, именно этот шестнадцатилетний семинарист забил первый гол в истории украинского (в Польше, правда, считают, что польского) футбола. В 2004 году на месте бывшего стадиона установили памятник 110-летию этого славного события: зоркий сокол держит в когтях футбольный мяч.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
АНДРЕЙ ШЕПТИЦКИЙ,
митрополит
Потомок полонизированного русинского дворянского рода, граф Роман Александр Мария Шептицкий родился в 1865 году в поместье Прилбичи. Получив образование, поступил на военную службу, но вскоре был комиссован по состоянию здоровья. Окончил юридический факультет Университета в Бреслау (ныне Вроцлав в Польше). Постригся в монахи, принял имя Андрей. В 1894 году получил степень доктора теологии. С 1901 года – митрополит Галицкий, архиепископ Львовский и епископ Каменец-Подольский, глава Украинской грекокатолической церкви. Депутат сейма королевства Галиции и Лодомерии. В 1914 году, после того как Львов заняли русские войска, арестован по обвинению в антироссийской агитации и выслан в Российскую империю. Освобожден в 1917 году указом Временного правительства. После распада Австро-Венгрии поддерживал идею независимости Западной Украины, за что был арестован польскими властями (при этом родной брат Шептицкого стал генералом польской армии). В 1939 году сотрудники НКВД расстреляли родственников митрополита и сожгли имение Шептицких. Митрополит приветствовал оккупацию Украины гитлеровцами, благословил Организацию украинских националистов на борьбу с большевиками. Выступал против геноцида евреев, обращался по этому поводу с посланиями к Папе Римскому и к рейхсфюреру СС Гиммлеру. Организовал спасение сотен евреев, в том числе львовского раввина Давида Кахане. В пастырском послании “Не убий!” (1942) призывал к прекращению вражды между поляками и украинцами. В то же время делегировал капелланов в дивизию СС Галичина, которую считал прообразом “украинского войска”. Историки по-разному оценивают степень вовлеченности Шептицкого в сотрудничество с нацистами. Митрополит скончался вскоре после вступления во Львов в 1944 году советских войск. Похоронен в крипте собора Святого Юра (Георгия), кафедрального храма униатской церкви во Львове. С 1946 года приходы Украинской грекокатолической церкви насильственно переводились в православие и были восстановлены на территории СССР только в 1990 году. В 1958 году Ватикан инициировал процесс беатификации митрополита.
В отпускные месяцы Львов переполнен туристами. Сюда во множестве приезжают поляки, из-за отодвинутой Советами на 80 километров от города, но все равно близкой границы: наверное, смотреть на ту Галицию, которую они потеряли. До последних трагических событий на Украине сюда во множестве приезжали гости из России – похоже, в первую очередь для того, чтобы ознакомиться с местами, где когда-то снимался советский мюзикл “Д'Артаньян и три мушкетера”. В то время Львову пришлось притворяться Парижем: Михаил Боярский бился с врагами на бутафорских клинках во дворике бывшего армянского монастыря; Лев Дуров в плаще барона де Тревиля принимал мушкетеров в парадном зале бывшего дворца князя Альфреда Потоцкого; знаменитая четверка под бесшабашную песню выезжала из-за угла к приспособленному советской властью под антирелигиозный музей храму Святой Евхаристии. Многие старые здания Львова никакими превращениями удивить уже невозможно. В 1899 году на улице Парковой (Parkgasse), это рядом со Стрыйским парком, основали императорскую кадетскую школу. В 1919 году она превратилась в Польский кадетский корпус, которому позже присвоили имя Юзефа Пилсудского. В 1947 году здесь же, уже на Гвардейской улице, возникло Львовское высшее военно-политическое училище имени Николая Щорса, а теперь на его месте – Академия сухопутных войск имени гетмана Петра Сагайдачного.
Но не корпуса военных академий, не дворцы аристократов, не общественные здания, не виллы зажиточных мещан, не монументы героям – главное в облике этого города. В любом центральном львовском квартале, не поворачивая головы, прохожий может перекреститься на храм Божий. Диссиденты-антикоммунисты гордились тем, что каждая десятая действующая церковь в Советском Союзе была львовской, а сколько их еще позакрывали! По числу распятий и куполов на квадратный километр этот город не уступит самым воцерковленным европейским столицам. Здесь, на перекрестке разных христианских традиций, возникло униатство, ставшее одной из главных опор западноукраинской идентичности. И в этом тоже – мистика Львова: в ощущении себя связующим звеном между двумя ветвями христианства, католицизмом и православием. Львов и в этом отношении – город на историческом углу, на международном перекрестке. Не случайно монахи дюжины орденов столетиями творили во Львове какое-нибудь важное дело во славу Господа, все они пребывали в миссии, и для всех строили храмы, один роскошнее другого.
Эти храмы навеки объединили львовскую землю и львовское небо, как утверждают синоптики, самое ненастное во всей Украине. Нудный мелкий дождик, мжичка – вот типичная львовская погода. Под этой влажной пеленой уже пять веков не перестает размышлять о вечном Иисус Христос. Спаситель сидит под крестом на куполе фамильного склепа богатых купцов из Трансильвании, семейства Боимов. Латинская надпись у босых ног Сына Божьего гласит: “Остановись и подумай, существует ли печаль печальнее моей”. Конечно, не существует. Но думы о высоком не могут быть постоянными. В конце концов, ведь и нестабильная львовская погода обещает не только занудный дождь, но и далекую радугу.
7
После империи
Вместе с Карлом ушла в прошлое историческая традиция габсбургского рода. Нет больше никого, кто мог бы прийти к жителям бывшей монархии и заявить: я – ваш государь и добиваюсь своего права. Остался лишь надгробный камень у дороги, который случайный прохожий может поприветствовать и, не задержавшись, продолжить свой путь…
Газета Na’rodn’ listy (Прага), 3 апреля 1922 года – по случаю смерти бывшего императора Карла.
В снятом в 1999 году фильме Иштвана Сабо “Вкус солнечного света”, своего рода кинематографическом учебнике новейшей истории Центральной Европы в жанре семейной саги, есть такая сцена: главные персонажи картины, будапештская еврейская семья Зонненшайн, встречают первый год ХХ столетия. Встречают с воодушевлением, провозглашая: новый век должен стать временем мира, прогресса и терпимости. Режиссер ничего не выдумал: в мемуарах многих современников той эпохи есть описания подобных сцен, да и прогнозы, публиковавшиеся в европейской прессе на переломе позапрошлого и прошлого столетий, почти всегда были выдержаны в оптимистичном духе. Однако выяснилось: оптимисты просчитались. Мало когда еще человечество ошибалось так жестоко.
Для обитателей габсбургской Центральной Европы ХХ век по-настоящему начался чуть позже – после того как дунайская монархия вступила в роковую для нее войну и четыре года спустя распалась. Мы далеки от того, чтобы утверждать: мол, сохранись габсбургское государство, Центрально-Европейский регион избежал бы тех бед, что постигли его в хх столетии, а довольно успешная эпоха Франца Иосифа нашла бы продолжение в не менее благодатном правлении Карла I и его потомков. Тем не менее за без малого столетие, прошедшее после краха Австро-Венгрии, стало понятно: модели и способы организации политического пространства, пришедшие на смену дунайской монархии в первой половине минувшего века, оказались неспособны защитить бывших подданных Габсбургов от опасностей, равных которым Центрально-Европейский регион не знал со времен турецкого нашествия.
Низложенный император-король Карл во многом оказался провидцем, когда в 1920 году, находясь в швейцарском изгнании, писал: “Малые государства, возникшие в результате нашей катастрофы, являются источниками постоянных проблем. Во внешней политике – во-первых, потому, что конфликтуют друг с другом, а во-вторых, потому, что, если нынешняя политика будет продолжена, они рано или поздно упадут в объятия Великогермании. Причины, по которым отношения между этими государствами плохи, нетрудно понять: историческая Венгрия поделена между румынами, чехами и сербами[90], Австрия разделена, и многие ее немецкоязычные регионы отошли к соседям. Маленькие “победители” нетерпеливо ожидают возможности окончательно свести счеты с маленькими “проигравшими”; те же, в свою очередь, ждут, когда “победители” ослабеют настолько, чтобы отобрать у них хотя бы часть добычи. И над всем этим хаосом встает угрожающий призрак Великопруссии”. Страшный призрак материализовался совсем скоро, в 1930-е годы, в облике бывшего австро-венгерского подданного по имени Адольф Гитлер.
Альпийские земли бывшей империи, которые сегодня принято именовать Австрией, пережили в ХХ столетии несколько острых кризисов. Главным из них, видимо, оказался кризис идентичности: потеряв империю, австрийские немцы почувствовали историческое одиночество. Выход местные политики поначалу искали в том, чтобы, объявив свою нацию просто немцами, “прильнуть” к пусть тоже проигравшей войну, но все еще могучей соседке, Германии. Пангерманское движение, некогда гонимое Габсбургами, казалось, могло торжествовать: республика Немецкая Австрия заявила о стремлении присоединиться к новообразованной Веймарской республике. Однако победители, державы Антанты, решительно выступили против, включив в условия Сен-Жерменского мира[91], которым для Вены формально закончилась Первая мировая война, положение, прямо запрещавшее Австрийской Республике (слово “Немецкая” из названия было исключено) не только присоединение, но и экономический союз с Германией. В этом, как и в других условиях мирных договоров 1919–1920 годов, проявились глубокая противоречивость и двоедушие Версальской системы[92].
Добившись самоопределения тех народов Европы и Азии, которые, как утверждали лидеры Антанты, подвергались угнетению со стороны реакционных империй, державы-победительницы отказывали в праве на такое самоопределение титульным нациям проигравших держав. В результате чехи, сербы, румыны, поляки, армяне, греки обрели независимость или заметно расширили границы своих государств, однако, например, австрийские и судетские немцы, венгры Трансильвании, Верхней Венгрии (Словакии), Баната и Воеводины права на самоопределение в рамках этнических границ не получили. “Не досталось” собственных государств хорватам, словенцам, словакам, украинцам, русинам, боснийским мусульманам. Из всех проигравших народов только туркам, одержавшим победу в войне с Грецией в начале 1920-х годов, удалось добиться пересмотра неблагоприятных для себя условий мира. А в Центральной Европе на протяжении двух десятилетий затягивались узлы национально-государственных противоречий, попыткой разрубить которые – вследствие неспособности развязать – во многом и стала Вторая мировая война.
Австрийская Республика поначалу напоминала голову, потерявшую тело: величественная имперская столица Вена была явно велика для маленькой альпийской страны. Экономические связи с соседями, веками укреплявшиеся в рамках общеимперского рынка, нарушились; на политической сцене развернулась острая борьба между социал-демократами и правыми партиями. Консерваторы победили: в 1933 году канцлер Энгельберт Дольфус, прозванный за крохотный рост Миллиметтернихом, распустил парламент и установил диктатуру, в идеологии которой католицизм сочетался с элементами итальянского фашизма. Дольфус был австрийским патриотом и противником присоединения к Германии, а потому искал дружбы с Муссолини, но враждовал с Гитлером, сторонники которого активно действовали в Австрии. Это стоило канцлеру жизни: в 1934 году австронацисты предприняли попытку путча, а Дольфус был застрелен.
Бланк плебисцита 10 апреля 1938 года. “Согласен ли ты с произошедшим 13 марта 1938 года воссоединением Австрии с Германией и голосуешь ли за список нашего фюрера Адольфа Гитлера?” Над большим кругом надпись “Да”, над маленьким – “Нет”.
К тому времени в австрийском обществе вновь распространились монархические симпатии. Десятки городов и деревень демонстративно присваивали звание почетного гражданина молодому эрцгерцогу Отто, старшему сыну последнего императора. В июле 1935 года правительство отменило закон № 209 от 1919 года, или “закон о Габсбургах”[93], династии вернули конфискованную собственность, а тем ее членам, которые после падения монархии были вынуждены покинуть Австрию, позволили вернуться в страну. Однако преемник Дольфуса, монархист Курт Шушниг, не торопился с реставрацией, поскольку опасался агрессии со стороны Третьего рейха, о чем прямо предупреждал Гитлер. В феврале 1938 года 25-летний Отто фон Габсбург обратился к Шушнигу и президенту Австрии Вильгельму Микласу с предложением, формально сохранив республику, объявить его, Отто, канцлером. Австрийские руководители ответили отказом, справедливо рассудив, что, учитывая ненависть нацистов к Габсбургам[94], такой шаг “со стопроцентной уверенностью означал бы конец независимости Австрии”.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
АДОЛЬФ ГИТЛЕР,
кавалер Железных крестов
Будущий основоположник национал-социализма родился в 1889 году в городе Браунау-ам-Инн на границе Австрии и Германии в семье таможенного служащего, бывшего сапожника. Вопреки распространенному убеждению Гитлер никогда не носил фамилию Шикльгрубер (его отец Алоис, будучи незаконнорожденным, пользовался этой фамилией, которую носила его мать, пока не взял фамилию усыновившего его отчима Иоганна Гидлера, записанную при регистрации как Гитлер). В 1895 году семья Гитлер поселилась в Линце. Адольф сменил несколько школ, затем поступил в реальное училище. Учился он плохо, зато пел в церковном хоре, увлекался живописью и архитектурой. После смерти родителей в 1907 году перебрался в Вену. Не поступив в Академию искусств, перебивался случайными заработками, продавал свои акварели, рисовал открытки и рекламные объявления. Биографы Гитлера свидетельствуют: в этот период и сложились его расистские и антисемитские взгляды. В 1913 году Гитлер переехал в Мюнхен; сразу после начала Первой мировой войны записался добровольцем в немецкую армию, сознательно уклонившись от службы в вооруженных силах Австро-Венгрии, на его вкус слишком многонациональных. Воевал на Западном фронте в составе 1-й роты 16-го Баварского резервного полка, связным при штабе в звании ефрейтора. За храбрость награжден двумя Железными крестами; получил серьезные ранения. О поражении Германии узнал, находясь в госпитале. Стал одним из приверженцев теории об “ударе ножом в спину”, обвинявшей в поражении политиков-предателей, прежде всего социал-демократов, а также евреев. В конце 1918 года Гитлер вернулся в Баварию. Вступил в Немецкую рабочую партию, в 1920 году переименованную в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию. Вскоре благодаря ораторскому дарованию и организаторским способностям Адольф Гитлер стал ее вождем – фюрером. Так начался путь к Третьему рейху, Второй мировой войне и имперской канцелярии в Берлине, в бункере которой 30 апреля 1945 года закончилась жизнь бывшего художника-самоучки и ефрейтора немецкой армии.
Конец Австрии пришел и без участия Отто: под давлением Гитлера Шушниг передал власть местным нацистам, и в марте 1938 года войска Германии оккупировали страну. План нацистской операции против Австрии, словно в насмешку над бывшим престолонаследником, носил кодовое название “Отто”. Монархисты, кстати, принадлежали к тому меньшинству австрийцев, которые протестовали против аншлюса. Вскоре сотни сторонников бывшей правящей династии оказались в нацистских тюрьмах и концлагерях; среди них были и сыновья погибшей в Сараеве эрцгерцогской четы, Макс и Эрнст фон Гогенберги.
Дюла Бенцур. Кронпринц Отто. 1917 год.
В годы Второй мировой войны бывшая императрица Зита, ее старший сын Отто и другие Габсбурги активно боролись за то, чтобы после освобождения от нацизма Австрия восстановила суверенитет. Не в последнюю очередь благодаря их связям с западными правящими кругами независимость Австрии была провозглашена одной из целей антигитлеровской коалиции в Московской декларации союзников, принятой 30 октября 1943 года. В этом документе, однако, отмечалось, что Австрия “не может избежать ответственности за участие в войне на стороне гитлеровской Германии”. Практическим воплощением такого подхода стала десятилетняя оккупация страны войсками четырех держав – СССР, США, Великобритании и Франции. После войны, когда к власти в Австрии вернулись левые силы, прибывший было на родину Отто фон Габсбург вскоре опять отправился в вынужденную эмиграцию, поскольку правительство восстановило “закон о Габсбургах”. В 1955 году, после вывода с территории республики оккупационных войск, этот закон включили в Конституцию Австрийской Республики. Династии пришлось распрощаться с мечтами о реставрации.
К этому моменту в Австрии наконец возникли предпосылки для преодоления кризиса, вызванного распадом империи и аншлюсом. Постепенно возникала современная австрийская идентичность, уже не связанная прямо ни с имперской традицией, ни с неудачной межвоенной Первой республикой. Мощный импульс этому процессу придал принятый парламентом Закон о постоянном нейтралитете. И если, согласно опросам общественного мнения, в 1956 году лишь 49 % граждан считали себя австрийцами, а не немцами или австрийскими немцами, то уже к началу 1980-х годов этот показатель превысил 80 %. Австрийцам (кстати, единственным, помимо итальянцев, среди бывших габсбургских подданных) удалось избежать коммунистического правления, что, несомненно, позитивно сказалось на врачевании исторических травм.
Австрия рассталась с монархической традицией, не исключив ее из общественного сознания и не загнав в глубину национальной души, а осознав как неотъемлемую, пусть и невозвратимую, часть истории. Это понимание приходило медленно и болезненно. Бывший наследник престола только в 1966 году получил разрешение вновь посетить родину. Пятилетием раньше он отказался от прав на трон и с той поры именовался просто доктор Отто фон Габсбург. Он был респектабельным европейским политиком-консерватором, накопившим громадный опыт общественной деятельности протяженностью в невероятных восемьдесят лет. Эрцгерцог, родившийся в 1912 году, прожил дольше своего двоюродного прадеда Франца Иосифа, у которого, будучи малышом, сиживал на руках. Этот Габсбург много сделал для того, чтобы бывшие императорские и королевские земли, ставшие независимыми государствами, поскорее вступили в Европейский союз[95]. Поэтому старшего Габсбурга гостеприимно встречали и в Будапеште, и в Загребе, и в Праге. В 2007-м патриарх огромного семейства, отец семерых детей и дед 23 внуков, удалился на покой в Баварию, в поместье Villa Austria на берегу озера Штарнбергер-Зее, где через четыре года и скончался. Главой дома Габсбургов сейчас является старший сын бывшего эрцгерцога, Карл. Его резиденция в местечке Аниф неподалеку от Зальцбурга тоже называется предсказуемо, Casa Austria.
В 1982 году закон № 209 окончательно отменили. Австрийское общество постепенно закрыло габсбургский вопрос, приняв республику как единственно приемлемую в нынешних исторических условиях форму национально-государственного бытия. Перестав быть одним из ведущих народов великой державы, австрийцы оказались в роли “всего лишь” небольшой нации Центральной Европы, постепенно объединяющейся в амбициозном проекте Европейского союза. Облик Австрии, лишенный имперской космополитичности, стал более однородным в этническом и культурном отношениях. Это имеет и свою изнанку: националистические и ксенофобские настроения давали о себе знать не только в 1930-е и 1940-е годы, когда многие австрийцы запятнали себя сотрудничеством с нацистами и участием в преследовании евреев, но и позднее, в 1990-е, когда популярность в местной политике получили идеи лидера праворадикальной Партии свободы Йорга Хайдера. Впрочем, как показывают события последних лет, основам австрийской демократии такая общественная турбулентность всерьез не угрожает. Спустя столетие после падения Габсбургов Австрия наконец обрела стабильность – надежную стабильность небольшой и довольно провинциальной страны.
В современной венгерской историографии и общественном сознании прочно укрепилось понятие “травма Трианона”. Мирный договор, подписанный державами Антанты и правительством побежденной Венгрии во дворце Трианон под Парижем 4 июня 1920 года, считается едва ли не самым трагическим событием в изобилующей трагедиями мадьярской истории. Страна лишилась 72 % довоенной территории, потеряла 64 % населения. Правда, масштаб потерь покажется не столь ужасающим, если вспомнить, что значительную часть Венгерского королевства всегда составляли земли, не населенные венграми. Но даже с учетом этого фактора нужно признать: стране была нанесена глубокая рана, еще и потому, что за пределами трианонских границ, на территории Чехословакии, Румынии и Югославии, осталась почти треть мадьярского населения. Можно понять премьер-министра Венгрии графа Иштвана Бетлена, который, ознакомившись с условиями Трианонского мира, воскликнул: “Нет, нет, никогда!” Но иного выхода, кроме подписания, у Венгрии, пережившей к тому времени еще и гражданскую войну, а также кратковременную оккупацию французскими, румынскими и сербскими войсками, не было.
В отличие от Австрии Венгрия межвоенного периода сохраняла монархическую форму правления. После разгрома в 1919 году недолговечной и кровавой Венгерской советской республики и ухода оккупационных войск парламент провозгласил, что страна останется королевством. Формально главой государства по-прежнему считался Карл IV (он же Карл I Австрийский), законный коронованный монарх. Однако Антанта решительно возражала против реставрации Габсбургов в какой-либо из стран, ранее принадлежавших этой династии. Полномочия главы государства передали адмиралу Миклошу Хорти, вождю победивших антикоммунистов. Адмиралу присвоили титул регента с обращением “Ваша Светлость”. Его Светлость вскоре вступил в переписку с Карлом, находившимся тогда в Швейцарии. Хорти заверял короля в своей лояльности и утверждал, что лишь ожидает подходящего момента для передачи законному монарху власти. По мнению Карла, такой момент настал весной 1921 года, когда он через своего эмиссара во Франции получил устные заверения Аристида Бриана, вновь ставшего главой французского правительства: в случае возвращения Габсбурга на венгерский трон Париж не предпримет враждебных действий и окажет соответствующее воздействие на Лондон.
Воодушевленный этим, Карл в марте 1921 года тайно вернулся в Будапешт. Вот мемуарные записи бывшего императора: “Хорти вышел мне навстречу с растерянным выражением лица. В своем (ранее моем) кабинете он сразу же сказал мне: “Это катастрофа, вашему величеству следует немедленно вернуться обратно в Швейцарию!” Я дружески объяснил ему, что ни о чем подобном не может быть и речи, поскольку отъездом я сжег за собой мосты. Последовала двухчасовая дискуссия, в результате которой я, не располагавший, в отличие от моего оппонента, никакой вооруженной поддержкой, вынужден был уступить в высшей степени предательскому и низменному властолюбию Хорти. В соглашении, к которому мы пришли к концу нашего разговора, я видел признак того, что регент все же склоняется к идее реставрации… Однако я утратил эту надежду после того, как узнал, что в тот же день он пригласил к себе представителей держав Антанты и изложил им все, о чем был обязан молчать”. Имеются в виду обещания Бриана, о которых Карл сообщил Хорти, – посулы премьера Франции потому, в частности, и давались в устной форме, что не предполагали огласки. Последовала реакция, которой следовало ожидать: опровержение Парижем слов Карла и коллективное предостережение против попыток реставрации Габсбургов.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
МИКЛОШ ХОРТИ,
король без короны
Миклош Хорти де Надьбанья (1868–1957) был отпрыском кальвинистской дворянской семьи из Северной Трансильвании. В 14 лет поступил в Военно-морскую академию в Фиуме (Риеке), много лет посвятил службе на императорском и королевском флоте. В 1908 году назначен одним из адъютантов Франца Иосифа, к которому всегда относился с глубоким уважением. В годы Первой мировой Хорти хорошо проявил себя в войне на Адриатике, в мае 1917 года его флот нанес франко-итало-британской эскадре поражение в битве у пролива Отранто. Получил адмиральское звание и в марте 1918 года стал командующим военно-морскими силами Австро-Венгрии. После распада империи и захвата власти в Венгрии коммунистами возглавил контрреволюционную Национальную армию. 16 ноября 1919 года Хорти въехал в Будапешт на белом коне в ознаменование победы в гражданской войне. С марта 1920 года – глава Венгерского королевства, регент. Установил в стране авторитарно-консервативный режим, вступивший в союз с нацистской Германией. При Хорти в Венгрии приняли законы, ограничивавшие права евреев, но в целом ему удавалось защищать еврейскую общину от геноцида. В октябре 1944 года, после попыток будапештского руководства заключить сепаратный мир с антигитлеровской коалицией, немецкие войска оккупировали Венгрию и низложили Хорти, он был взят под стражу. В 1946 году выступал на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля, но сам к ответственности не привлекался (по одной из версий, благодаря заступничеству влиятельных еврейских семей, которым помог в годы войны). Позже вместе с семьей перебрался в Португалию, где и умер в очень преклонном возрасте, успев написать обширные мемуары. В 1993 году останки Миклоша Хорти перезахоронены в его родном городе Кендереш.
Карл проиграл, но не успокоился. В октябре того же 1921 года он вместе с беременной супругой вновь появился в Венгрии. Часть армии встала на сторону монарха и двинулась на Будапешт. Хорти удалось мобилизовать столичный гарнизон и собрать вооруженное ополчение (в том числе благодаря намеренно распространяемым слухам о том, что на город якобы наступают чехословацкие войска). Роковую роль сыграл поставленный Карлом во главе верных ему полков генерал Пал Хегедюш, в решающий момент он перешел на сторону хортистов. Самому Карлу не хватило решимости провести боевую операцию, в которой у него были шансы на успех. Не желая излишнего кровопролития, король согласился на переговоры. Хортисты нарушили перемирие и перешли в контратаку, после чего Карл отдал приказ прекратить сопротивление. Вторая, и последняя, попытка реставрации закончилась крахом[96]. Низложенного короля ждала ссылка на остров Мадейра и скорая смерть, а парламент под давлением Антанты принял закон, лишавший Габсбургов прав на корону. Страна осталась монархией без короля, но с регентом. В этом странном статусе Венгрия пребывала еще почти четверть века.
Будущий император Карл и его супруга Зита. Фото 1911 года.
Главной задачей межвоенной Венгрии и ide fixe тогдашнего венгерского общества стал пересмотр трианонских границ. “Обкорнав” Венгрию, западные державы фактически толкнули ее в объятия Германии – как только к власти в Берлине пришел Гитлер с его реваншистской программой. Хорти, человек старой закваски, не любил вождя нацистов, считал его выскочкой и психопатом, но категорический императив венгерской политики – “травма Трианона” – заставлял регента искать поддержки в Германии. Венгрии удалось без единого выстрела вернуть территории, населенные в основном мадьярами (южные области Словакии, Закарпатье, часть Трансильвании и Воеводины). Ценой стало превращение королевства в покорного сателлита Германии, участие в войне против СССР и в конечном итоге – падение вначале регента, а затем и сменившего его власть режима пронацистской партии “Скрещенные стрелы”.
В начале 1945 года в Будапешт после ожесточенного штурма вступили советские войска. Коммунистам, которые при поддержке Москвы в считаные месяцы подмяли под себя страну, не удалось, однако, разрушить железный каркас трианонских границ, восстановлением которых Венгрия заплатила за союз с Гитлером. Коммунистический диктатор Матиаш Ракоши безуспешно просил Сталина оставить Венгрии хотя бы часть населенных венграми районов Трансильвании. Еще через десятилетие страну ждало новое испытание – кровавое восстание 1956 года, жестоко подавленное советскими войсками и ставшее, вслед за Трианоном, наиболее серьезной исторической травмой Венгрии в ХХ веке. Эту рану не смогла залечить относительно спокойная и сытая жизнь при “гуляшном социализме”, построенном под руководством немногословного и хитроумного Яноша Кадара[97], хотя теперь о тех временах кое-кто из венгров и вспоминает с ностальгией.
Подбитый танк и другая советская техника на улицах Будапешта. 1956 год. Everett Historical / shutterstock.com
После падения в конце 1980-х годов коммунистической власти эйфория, вызванная новообретенной свободой, быстро рассеялась. Будапештский политолог Акош Силади пишет: “Венгрия, некогда “самый веселый барак социалистического лагеря”, “восточноевропейская Швейцария”, проводящая рыночные реформы; страна, где переход политики на демократические, а экономики на рыночные рельсы произошел гладко, – это та самая страна, которая теперь, через двадцать лет после падения “диктатуры пролетариата”, вошла в период кризиса и “холодной гражданской войны” в обществе и стоит на пороге победы квазилиберальной демократии российского образца со все возрастающей ролью государства, твердой рукой наводящего порядок во всех областях жизни”. События последних лет показали: национал-популистские рецепты излечения общественных недугов в Венгрии по-прежнему идут на ура. В Будапеште вновь почувствовали фантомные боли Трианона. Венгрия, вместе с семью другими странами бывшего восточного блока вступившая в 2004 году в Европейский союз, все еще не может найти себя. Стран лихорадит, бросает из стороны в сторону – от либерально-демократической мечты к пустым воспоминаниям о великом прошлом. Венгерский полдень столетней давности, похоже, сменился хмурым закатом, но жители некогда огромной, а ныне скромной страны над Дунаем по-прежнему надеются на новый рассвет.
Чехословацкая Республика, провозглашенная в Праге 28 октября 1918 года, унаследовала от австро-венгерской монархии гораздо больше, чем готовы были признать отцы-основатели нового государства – лидеры эмигрантского Чехословацкого национального комитета Томаш Масарик, Эдвард Бенеш и Милан Штефаник. Многонациональной и социально неоднородной стране пришлось столкнуться с теми же проблемами, которые прежде пытались решить Габсбурги. Даже фигура первого президента республики, профессора Масарика, во многом напоминала Франца Иосифа: не всеми любимый, но всеми уважаемый пожилой лидер-патриарх. Положение новой республики оказалось хуже по сравнению с Австро-Венгрией: Чехословакия была и меньше, и слабее, а ее враги (особенно Германия после установления нацистской диктатуры) куда сильнее, последовательнее и беспощаднее, чем неприятели империи.
Версальская система, благосклонная к государственному построению Масарика и Бенеша, сохранила исторические границы бывших земель короны святого Вацлава, отказав судетским немцам и полякам из Тешина в праве присоединить “свои” районы к Германии и Польше. Включение в состав новой страны Словакии (собственное национально-освободительное движение которой оставалось до 1918 года довольно пассивным) аргументировалось разработанной Масариком и его сторонниками доктриной “чехословакизма”: чехи и словаки представляют собой один народ – несмотря на то, что словацкие земли, они же Верхняя Венгрия, в отличие от чешских, примерно восемь столетий оставались частью Венгерского королевства. При этом в Чехословакию вошли не только территории, где словаки составляли несомненное большинство, но и некоторые придунайские районы, населенные мадьярами. Наконец, Чехословакия стала обладательницей Подкарпатской Руси (ныне Закарпатская область Украины) – не слишком развитой в экономическом отношении области, населенной преимущественно украинцами, русинами и венграми.
Межнациональные конфликты оказались главной проблемой новой республики. Чехословакия, оставшаяся в целом верной принципам демократии, выглядела в этом отношении куда симпатичнее, например, более авторитарных Польши или Румынии. Граждане страны Масарика и Бенеша обладали всеми конституционными правами вне зависимости от национальности, но эти права были индивидуальны, а судетские немцы и словацкие венгры настаивали на соблюдении коллективных прав и требовали широкой автономии – словом, занимались примерно тем же, чем чехи во времена Франца Иосифа.
Смутное обещание министра иностранных дел Бенеша, данное в 1919 году Антанте, – преобразовать страну на конфедеративной основе, по образцу Швейцарии – осталось невыполненным. В населенные немцами районы при негласной поддержке властей и к неудовольствию местных жителей постепенно переселялись чехи. Кроме того, экономический кризис 1929–1933 годов особенно негативно отразился на Судетах, что сделало настроения тамошних немцев еще более радикальными. Основанная бывшим учителем физкультуры Конрадом Генлейном Судетонемецкая партия взяла курс на тесное сотрудничество с Германией и после 1935 года не скрывала своих ирредентистских устремлений. Heim ins Reich! – “Домой в рейх!” – неслось над Судетами. Гитлер пытался представить Чехословакию мировому общественному мнению как безжалостную угнетательницу немецкого меньшинства.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
ТОМАШ МАСАРИК,
батюшка
Будучи человеком простого происхождения (отец – возница, мать – домохозяйка), Томаш Масарик смог получить образование благодаря состоятельным знакомым, обратившим внимание на блестящие способности мальчика. Он учился в Вене и Лейпциге, стал доктором философии. В 1877 году двадцатисемилетний Масарик женился на дочери американского предпринимателя Шарлотте Гарриг и, демонстрируя приверженность идее гендерного равенства, присоединил фамилию супруги к собственной. В Чехии и Словакии его до сих пор называют ТГМ (сокращенное от “Томаш Гарриг Масарик”). Масарик много лет проработал профессором Пражского университета, где получил известность благодаря нестандартным взглядам и политической активности. Участвовал в качестве общественного защитника в процессе по делу еврея Леопольда Хильснера, обвиненного в ритуальном убийстве. Написал десятки историко-философских и социологических трудов (“Чешский вопрос”, “Современный человек и религия”, “Россия и Европа”, “Мировая революция”). Избирался депутатом австрийского парламента. Масарик нередко критиковал политику имперских властей, но до начала Первой мировой войны оставался в целом лояльным к монархии. В 1914 году, придя к выводу, что союз Австро-Венгрии и Германии угрожает интересам чехов и других славянских народов, эмигрировал и учредил в Париже Чехословацкий национальный комитет, ставивший задачей создание независимого государства чехов и словаков. В 1918 году Антанта признала этот комитет, которому подчинялось несколько десятков тысяч бойцов чехословацких легионов, в качестве союзного правительства. После провозглашения независимости Чехословакии ТГМ избрали ее первым президентом. Он пользовался в стране непререкаемым авторитетом, при этом был чужд диктаторским устремлениям, хотя овладел искусством политической манипуляции. Благодарные граждане называли Масарика Tatek – Батюшка. В 1935 году 85-летний президент подал в отставку по состоянию здоровья и спустя два года скончался. Созданная им Чехословацкая Республика пережила Батюшку лишь на год с небольшим. Площади и улицы Масарика, его памятники и бюсты теперь есть в каждом городе Чехии и во многих городах за пределами этой страны – в Мехико, Тель-Авиве, Чикаго, Белграде. Портрет первого президента Чехословакии украшает самую крупную чешскую банкноту в пять тысяч крон. Его имя носят университет в Брно, вокзал в Праге, самый большой в Чехии автодром и кибуц в Израиле; во Флориде есть город Масариктаун.
Спасти республику от катастрофы мог прочный союз с западными державами. Однако во главе правительств Франции и Великобритании в конце 1930-х годов оказались политики, не готовые, выражаясь словами тогдашнего британского премьера Невилла Чемберлена, воевать “за неизвестных людей в далекой стране”. Мюнхенское соглашение 1938 года, заключенное четырьмя великими державами без представителей Чехословакии (“о нас без нас”, грустно констатировали чехи), отторгло от республики приграничные районы. На этих территориях оказались не только судетские немцы, но и сотни тысяч чехов. Раздел Чехословакии продолжился через несколько месяцев, свои доли добычи поспешили получить Венгрия и Польша.
Непросто складывались в совместном государстве и взаимоотношения чехов и словаков. По замечанию современного исследователя, радикальная часть словацких националистов провозглашала: “Чешский шовинизм угрожал идентичности словаков так же, как и идентичности судетских немцев, но представлял еще большую опасность, поскольку словаки должны были раствориться в едином чехословацком народе”. Благоприятные условия для развития словацкой культуры, инвестиции правительства республики в экономику и социальную сферу восточных областей, работа чешских учителей, врачей, инженеров в далеких закарпатских и татранских деревнях – на это националисты не обращали внимания, как раньше предпочитали не замечать подобных усилий “габсбургских угнетателей” представители радикальной части чешской элиты.
В марте 1939 года Гитлер прервал агонию Чехословакии. На территории Богемии и Моравии Германия создала “протекторат”, словацким национал-радикалам позволили провозгласить марионеточную независимость. Через шесть лет исторический маятник качнулся в противоположную сторону: Третий рейх рухнул, Чехословакия, признанная державами антигитлеровской коалиции союзицей, была восстановлена (Закарпатье, правда, президент Бенеш передал СССР в качестве своеобразной “платы” за освобождение). Началось сведение счетов с проигравшими, вылившееся в депортацию из Чехословакии и Польши – с согласия “Большой тройки” – почти всего немецкого и части венгерского меньшинства. На смену трагедии нацистской оккупации пришла трагедия нескольких миллионов немецких изгнанников, лишившихся домов, а иногда и жизни[98]. Результатом этого и других подобных действий (например, “обмена населением” между Польшей и советской Украиной) стал новый этнокультурный облик Центральной и Восточной Европы: Чехия, Польша, Венгрия превратились в почти мононациональные государства. Это был, пожалуй, самый радикальный отказ от габсбургского наследия, важной особенностью которого являлись мультикультурность и сотрудничество различных народов.
Надпись: “Кто мне покажет вашу Прагу…” – “Туда! Вон!” (на указателях: “Москва”, “Варшава”, “София”, “Будапешт”, “Берлин”). Пражская листовка 1968 года.
В феврале 1948 года в Чехословакии пришел к власти коммунистический режим. Он породил как репрессивную диктатуру Клемента Готвальда, так и феномен “социализма с человеческим лицом”. Попытку демократических реформ в 1968 году подавили войска пяти стран Варшавского договора. Чехословакия оставалась страной парадоксов: в этой стране не было аналога хрущевской оттепели, в 1950–1960-е годы здесь установился неосталинистский режим, но именно в эту пору произошел культурный подъем, предшествовавший Пражской весне. Политика “нормализации” после поражения реформаторов, казалось, подавила все живое в обществе, оставив людям лишь узкое пространство личной обывательской свободы, – но именно это общество позднее совершило “бархатную революцию”, ставшую образцом одухотворенно-романтического избавления от коммунизма. Между чехами и словаками в послевоенные десятилетия не было серьезных противоречий. Но, вновь обретя действительную свободу, Чехословакия просуществовала всего три года, мирно распавшись на две независимые республики.
Для нескольких поколений чехов (и в чуть меньшей степени – словаков) Чехословакия оставалась мечтой, почти воплощенной в годы Первой республики, о которой до сих пор в Праге принято вспоминать как о “золотом веке”. Мечтой о собственной свободной, демократической, экономически развитой, мирной, интеллигентной центральноевропейской стране. Поначалу эта мечта противопоставлялась габсбургскому прошлому, главное содержание которого сводилось к угнетению самобытности славян. Затем Первая республика стала антиподом жестокости нацистской оккупации и бездушия сменившей ее советской опеки. Мечта испарилась, когда выяснилось, что в современной Европе чехам и словакам удобнее жить по отдельности, но в то же время по-прежнему вместе – в рамках Европейского союза.
Неудивительно, что именно в последние два десятилетия в Чехии (и отчасти в Словакии) наблюдается своего рода габсбургский ренессанс. По количеству книг, документальных фильмов, музейных экспозиций, интеллектуальных дискуссий о былой династии и ее временах Прага составляет конкуренцию Вене и заметно опережает Будапешт, хотя возвращать “габсбургские” имена улицам и площадям здесь не торопятся. В чешском историческом сознании Габсбурги хоть и не превзошли скромное обаяние Первой республики, но выражение za csae pna (“при государе-императоре”) в отличие от совсем недавних времен теперь несет в себе в основном положительный смысл. Период посткоммунистических реформ оценивается многими бывшими жителями “бараков социалистического лагеря” как время закономерного возвращения в Европу – в духе известного эссе писателя Милана Кундеры о Центральной Европе, “похищенной” коммунистами. Но, вернувшись в Европу, чехи и словаки обнаружили, что однажды уже были там.
Когда-то давно, za csae pna.
1 декабря 1918 года принц-регент Сербии Александр Карагеоргиевич принял в Белграде делегацию загребского Национального совета, который примерно за месяц до этого провозгласил создание Государства словенцев, хорватов и сербов на населенных этими народами территориях распавшейся империи Габсбургов. Депутаты просили Сербию о покровительстве. Фактически речь шла о соединении югославянских земель в рамках одной страны, получившей название “Королевство сербов, хорватов и словенцев”. Во главе встал сербский монарх. “Наша австро-венгерская реальность спьяну закатилась под трон Карагеоргиевичей, как пивная бутылка на свалку”, – писал позднее об этом событии классик хорватской литературы Мирослав Крлежа.
Сейчас, после краха трех Югославий[99], легко рассуждать о том, что объединение южных славян в рамках одного государства было обречено на провал. В 1918 году это не представлялось очевидным. У югославского проекта имелись сторонники и противники как среди сербов, оказавшихся центральным элементом конструкции нового государства, так и среди других народов королевства. Скептики утверждали: несмотря на этническую и языковую близость, между народами королевства, в первую очередь между сербами и хорватами, так много историко-культурных и социально-психологических различий, что эти противоречия неизбежно станут фактором дестабилизации. 1920-е годы подтвердили такие опасения: страна жила в состоянии постоянного политического кризиса. Сербская правящая элита не избавилась от подозрений в отношении хорватов, словенцев, боснийских мусульман. Белградских политиков смущало габсбургское прошлое этих народов. В адрес сербов звучали ответные обвинения в чрезмерном централизме, ущемлении прав других народов и конфессий, тотальной коррупции и “азиатчине”.
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
СТЕПАН РАДИЧ,
борец против монархий
С ранних лет хорват Степан Радич (1871–1928) увлекся политикой. Из-за этого он не закончил образования: по политическим причинам юношу исключали из гимназии, а позднее – из училищ и университетов в Аграме (Загребе) (за сожжение венгерского флага в день визита Франца Иосифа), Праге и Будапеште. Радич был убежденным сторонником хорватской автономии, резко критиковал власти Венгерского королевства за политику мадьяризации. Несколько раз попадал под арест. В 1904 году основал Хорватскую крестьянскую партию. В 1918 году, при распаде габсбургской монархии, Радич скептически отнесся к идее присоединения Хорватии к единому государству под властью сербской династии. Он советовал загребским политикам “не мчаться как пьяные гуси в туман”, а требовать гарантий широкой автономии Хорватии. В 1919 году несколько месяцев вновь провел в заключении. Будучи избранными в парламент королевства, хорватский лидер и его сторонники часто бойкотировали заседания. Радич считал, что сербы подмяли новое государство под себя, а культурные расхождения и политические разногласия с ними не оставляют хорватам иного выбора, кроме независимости. В 1925 году Крестьянская партия, однако, изменила тактику, добившись соглашения с крупнейшей сербской Радикальной партией. Радич ненадолго вошел в правительство. Парламент Королевства сербов, хорватов и словенцев был парализован конфликтами политиков, нередко приводившими к физическим столкновениям. 20 июня 1928 года во время одной из перепалок между депутатами Радич получил смертельное ранение от пули черногорца Пуниши Рачича и через несколько недель скончался. На этот счет имеется патриотическая легенда – в день смерти Радич якобы заявил: “Они могут убить меня, но дух мой бессмертен”. Гибель Радича, ставшего для хорватов символом борца-мученика, привела к еще большему обострению сербско-хорватских отношений. В современной Хорватии Степан Радич является одной из самых почитаемых исторических фигур.
В январе 1929-го, через полгода после убийства Степана Радича, ведущего хорватского политика, король Александр решил излечить государственные проблемы хирургическим вмешательством: распустил парламент, заменил либеальную конституцию авторитарной и начал править единолично. Страна официально стала именоваться Югославией. Оппозицию “королевской диктатуре” возглавили хорваты. За пять лет почти самодержавного правления Александр убедился: авторитарный реформизм не способен разрешить запутанные проблемы его страны. Король начал готовить компромисс с оппозицией, но тут вмешалась судьба: 9 октября 1934 года Александр Карагеоргиевич был убит во время визита во Францию. По верноподданнической легенде, перед смертью монарх прошептал: “Берегите мою Югославию”. История заговора против короля служит иллюстрацией внутренних и международных проблем его королевства: убийцей был болгарско-македонский боевик Владо Черноземский, но в организации покушения участвовали хорватские националисты при содействии венгерских властей и итальянской разведки.
Покушение на короля Александра в Марселе. Фото 1934 года.
В апреле 1941 года королевская Югославия пала жертвой нацистской агрессии. Разорванная на несколько частей, страна превратилась в арену беспощадной борьбы националистов, монархистов, коммунистов, фашистов и сепаратистов самого разного толка. Особенно выделялся жестокостью режим Независимого хорватского государства во главе с Анте Павеличем, развязавший террор против сербов, евреев и цыган. Гражданская война всех против всех на Балканах дополнялась немецкой, итальянской, венгерской и болгарской оккупациями.
В этой кровавой купели была крещена новая Югославия, которую к 1945 году огнем и штыком сплотил Иосип Броз Тито. Его партизанские соединения самостоятельно освободили от нацистов и их союзников большую часть страны. Тито попытался объединить южнославянские народы под коммунистическим знаменем. Колоритный балканский диктатор оказался не столь жесток, как Сталин, но достаточно смел для того, чтобы противостоять советскому лидеру. После ссоры двух Иосифов в 1948 году Тито много лет лавировал между Востоком и Западом, войдя в историю как создатель “югославской модели социализма” и один из лидеров Движения неприсоединения. Его интернациональное государство, впрочем, не было свободным от национальных проблем: сепаратистские настроения то в виде партийной оппозиции, то в форме фронды интеллектуалов или крамольных студенческих кружков возникали в разных югославских республиках и автономных областях, обещая большие проблемы. Под руководством сильного лидера Югославия тем не менее пережила и брожения в среде боснийской исламской интеллигенции, и “хорватскую весну” 1971 года, и всплеск национального самосознания в Словении, и массовое недовольство в косовской автономии. А вот смерти самого Тито Югославия пережить не смогла.
Маршал умер после 35 лет в целом благополучного владычества, оставив после себя федеративную Югославию, выглядевшую довольно зажиточной, относительно, по меркам социалистического лагеря, свободной и по-южному обаятельной. Это благополучие было обманчивым: федерация погрязла в долгах, сотни тысяч ее граждан вынужденно уехали на заработки в Западную Европу. Но главное, живучими оказались демоны национализма. По данным последней в СФРЮ переписи населения 1981 года, только 9 % граждан страны считали себя югославами, остальные выбирали “историческую” этническую идентичность. На Балканах национализм оказался слишком тесно связанным с ненавистью к инородцам и иноверцам. Югославский кровавый цикл повторился: война, вспыхнувшая в 1991 году, длилась более четырех лет; не обошлось без массовых убийств, концлагерей и вмешательства внешних сил. Этот, самый кровавый в европейской истории второй половины ХХ века, конфликт унес, если сбалансировать разные оценки, около 150 тысяч жизней. Последним его аккордом стала кратковременная война в Косове на исходе 1990-х годов, завершившаяся бомбардировками Сербии авиацией НАТО и последующим низложением президента-диктатора Слободана Милошевича.
Ни Габсбургам, ни Карагеоргиевичам, ни Тито не удавалось всерьез и надолго обеспечивать мир на Балканах. Дунайская монархия когда-то пыталась отгородиться от этого неспокойного региона Военной границей, но логикой политики и истории оказалась втянута в балканские дела, из-за неудачи в которых в конечном итоге и потерпела крах. Попытки собрать пестрые народы под одной крышей издавна чередуются на Балканах с периодами распада и вражды. На месте титовской федерации сейчас существуют шесть независимых государств, да еще Республика Косово, самостоятельность которой признается частью международного сообщества. Но одновременно с этим понемногу вырисовываются контуры участия беспокойного региона в общеевропейском проекте. Можно увидеть отблески габсбургского прошлого в том, что две страны, входившие некогда в дунайскую монархию, – Словения и Хорватия – дальше своих южных соседей ушли по этому пути и стали членами ЕС. Быть может, в новом веке границы на Балканах наконец перестанут быть военными.
При восстановлении своей государственности поляки удачно воспользовались хаосом, царившим в восточной части Европы после революции в России и окончания Первой мировой войны. Вождь польской борьбы за независимость Юзеф Пилсудский стремился как можно шире раздвинуть границы своей страны, возрожденной после продлившегося целый век с четвертью небытия. Восточная Галиция оказалась под контролем Варшавы в результате краткой, но жестокой войны между Польшей и провозглашенной во Львове в конце 1918 года Западноукраинской Народной Республикой. В планы Пилсудского входило не только восстановление национального государства, но и создание “Междуморья” – федерации восточноевропейских народов, от Балтии до Украины, политика которых находилась бы под влиянием Варшавы. Пилсудский стремился образовать пояс из буферных государств между Польшей и Россией, против которой он боролся всю свою жизнь террориста-революционера и которую рассматривал как глубоко враждебную польской национальной идее силу – вне зависимости от того, будет ли эта Россия “красной” или “белой”.
Именно такие соображения, по всей вероятности, двигали Пилсудским в 1920 году, когда он заключил союз с потерпевшим несколько серьезных поражений от Красной армии лидером украинских националистов Симоном Петлюрой и начал войну против российских и украинских большевиков. Поляки отразили контрнаступление противника, дошедшего до Варшавы, но им не хватило сил для восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года – а ведь многие в Польше мечтали об этом. Рижский мир 1921 года разделил между Польшей и советскими республиками спорные территории. Львов и вся Галиция, перестав быть австрийскими, вновь оказались польскими, к неудовольствию добивавшихся государственной самостоятельности деятелей украинского движения. Большая часть этнической украинской территории вернулась под контроль Москвы. Программа Пилсудского осталась невыполненной: вместо федеративного объединения народов Восточной Европы на карте Европы возникла многонациональная страна, руководство которой склонялось к лозунгу “Польша для поляков” и ассимиляции национальных меньшинств.
Эта политика завела “вторую Речь Посполитую” в тупик. Со стороны радикальной части украинцев стремления к компромиссу с поляками тоже не наблюдалось. Возникшая в 1929 году Организация украинских националистов развернула в Галиции и других регионах Польши кампанию террора. Наиболее громким стало убийство в 1934 году министра внутренних дел Бронислава Перацкого. Польские власти отвечали репрессиями против украинского населения в целом – достаточно вспомнить печально известные в этих краях “драгонады”[100] 1930 года. Далекими от идеала были в межвоенной Польше и отношения между поляками и другими национальными меньшинствами – немцами, евреями, белорусами.
Помимо внутренних проблем независимой Польше угрожали внешние противники, в первую очередь Германия и Советский Союз. Руководство “второй Речи Посполитой” стремилось поддерживать с сильными соседями корректные отношения, не сближаясь ни с одним из них. Варшава сделала ставку на договоренности с Парижем и Лондоном, однако в решающий момент, когда нацистская Германия в сентябре 1939 года атаковала польское государство, этот союз не принес Польше спасения. После того как восточную границу страны пересекла Красная армия, чтобы взять под контроль территории, отведенные СССР пактом Молотова – Риббентропа (в том числе Восточную Галицию), четвертый раздел Польши стал реальностью. Героизм польских солдат не спас страну, силы оказались слишком неравными. Жертвами нацистских и советских репрессий стали более шести миллионов жителей Польши.
Внутренние проблемы “второй Речи Посполитой” имели кровавое продолжение. В условиях оккупации развернулась междоусобная борьба польских, украинских и белорусских партизанских формирований, группировок пронемецкой, прозападной, просоветской ориентации. Противостояние поляков и украинцев приобрело пугающие масштабы: только на Волыни, по оценкам современных историков, погибло около 50 тысяч поляков. Трагедия Западной Украины, где в годы нацистской оккупации существовало и значительное коллаборационистское движение (в 1-ю украинскую дивизию СС “Галичина”, по состоянию на 1943 год, добровольцами записались около 80 тысяч человек), не закончилась после поражения Гитлера. Партизаны Украинской повстанческой армии развернули борьбу против советской власти. СССР и Польша, границы которой были после войны передвинуты на запад за счет территорий, отобранных у Германии, осуществили “обмен населением”. С уже советской Украины и отчасти из Белоруссии в Польшу депортировали сотни тысяч поляков. В обратном направлении вывезли украинцев. Все это сопровождалось массовыми актами насилия и кровавыми столкновениями. Наиболее известна операция “Висла”, в ходе которой в 1947 году польские войска выселили около двухсот тысяч украинцев, жестко подавив сопротивление повстанческих отрядов.
Агитационный плакат Украинской Повстанческой армии. 1945 год.
Такой непомерной ценой достигнута этническая однородность бывших восточных окраин империи Габсбургов. Открыто обсуждать болезненные исторические проблемы двусторонних отношений стали только после падения коммунистических режимов в Польше и на Украине. В 1990 году польский сенат принял резолюцию, выражающую сожаление по поводу операции “Висла”. Позднее с подобными заявлениями выступали президенты Польши. Шаги к примирению делала и украинская сторона. “Третья Речь Посполитая”, как называют сегодняшнюю Польшу, стремится избежать ошибок, допущенных ее предшественницей в отношениях с соседними народами. В заявлениях варшавских политиков тем не менее порой слышны отголоски идей о “Междуморье”: Польша поддерживает тесные отношения со странами Балтии, выступает на стороне прозападных сил на Украине и в Белоруссии. Все это, как и подчас полярно разные оценки болезненных моментов прошлого, приводит к трениям между Польшей и Россией. К сожалению, конфликт на Украине, разгоревшийся в 2014 году, лишь усугубил ситуацию в регионе. К старым рубцам и плохо зажившим историческим ранам стремительно добавляются новые.
Трансильвания – территория, издревле отличавшаяся этнической и конфессиональной пестротой, в ХХ веке избежала геноцида и депортаций в таком масштабе, в каком их пережила Галиция. В Средние века Трансильвания, правящую элиту которой в основном формировала мадьярская знать, опорой хозяйственного развития были поселения немецких колонистов, а большинство крестьянского населения составляли валахи[101], находилась в разных формах вассального подчинения то у Венгерского королевства, то у Османской империи. Под скипетр Габсбургов это княжество попало в 1699году, а в 1711-м окончательно лишилось автономии, превратившись в венгерскую провинцию. Главным условием вступления Румынии в Первую мировую войну на стороне Антанты было присоединение Трансильвании (в румынской историографии это событие обозначено как Великое объединение). Практически одновременно с обретением Трансильвании Румыния взяла под контроль и бывшую австрийскую часть Буковины. Румыны составляли примерно треть населения этой 800-тысячной области; украинцев (русинов) было чуть больше; кроме них в Буковине проживали евреи, немцы, поляки, венгры.
Победители аккуратно и систематически занимались ассимиляцией. В межвоенные годы из Трансильвании бежали десятки тысяч венгров. К 1930 году доля румын в населении области выросла до 58,2 %, в то время как в 1910 году их было менее 54 %; доля венгров сократилась с примерно трети почти на 5 %[102]. Десять лет спустя начался обратный процесс: северные районы Трансильвании, по итогам второго Венского арбитража[103], вернулись в состав Венгрии, политику румынизации вновь сменила мадьяризация. По итогам Второй мировой войны, затяжной румыно-венгерский спор о Трансильвании разрешился в пользу Бухареста, а вот северные районы Буковины, занятые Красной армией в 1940 году, Румыния вынуждена была окончательно передать советской Украине. Трансильванские венгры вновь оказались в положении меньшинства, испытывавшего притеснения со стороны центральных властей, особенно после прихода к власти в 1965 году эксцентричного коммунистического диктатора Николае Чаушеску.
Тем не менее традиции взаимной терпимости и сотрудничества, поддерживавшиеся Габсбургами, не исчезли в Трансильвании и соседнем Банате полностью. Характерно, что толчком к антикоммунистической революции, покончившей в конце 1989 года с режимом Чаушеску (и самой кровавой во всем бывшем социалистическом лагере), послужило дело венгерского протестантского священника и диссидента Ласло Тёкеша из города Тимишоара. Стихийный митинг в защиту отца Ласло перерос в массовые выступления против диктатуры, в которых участвовали представители разных этнических общин. Вскоре революция распространилась на всю страну.
Сегодня из-за экономических проблем и коррупции, главных бед посткоммунистической Румынии, это событие не все оценивают однозначно. В июле 2010 года, когда на одном из кладбищ Бухареста по требованию родственников проводилась эксгумация тел казненных после скорого суда во время революции Николае Чаушеску и его жены Елены, недалеко от их могилы можно было видеть группу людей с портретом бывшего диктатора и надписью: “Меня расстреляли. Живется ли вам лучше?” Впрочем, большинство румынских граждан на этот вопрос отвечают утвердительно: их страна попала в Европейский союз, пусть и в “последней волне” расширения, а преобладание западного вектора в политике Бухареста не подвергается сомнению. Другое дело, что Трансильвания, бывшая далекая окраина габсбургской империи, от этого не сдвинулась ближе к центру континента. Кое в чем и теперь эта “земля за лесом” остается почти такой же диковатой и загадочной, как и во времена автора “Дракулы” Брэма Стокера. Может быть, поэтому в трансильванских городах – Клуж-Напоке и Брашове, Альба-Юлии и Сигишоаре – ностальгия по императорским временам ощущается в куда меньшей степени, чем на других бывших австро-венгерских территориях.
Мост через Лейту
91-й пехотный будейовицкий полк, в котором солдат австро-венгерской армии Йозеф Швейк проходил службу денщиком у поручика Йиндржиха Лукаша, прибыл в город Брук-ан-дер-Лейта перед отправкой на Русский фронт, для формирования маршевых батальонов. Этот Мост-на-Лейте, основанный почти тысячу лет назад, и в самую блестящую императорскую эпоху был маленьким городком, но отнюдь не простой точкой на карте. Здесь по реке Лейте (Литаве) проходила внутренняя граница империи Габсбургов, граница между австрийскими и венгерскими землями, Транслейтанией и Цислейтанией. На северном берегу задумчивой реки, на плоском холме рядом с замком Пругг, располагались немецкие кварталы, а южнее раскинулось мадьярское поселение с громким названием Кирай-хида, Королевский мост.
Через этот мост – внутреннюю государственную границу – в дом № 16 по Шопроньской улице поручик Лукаш и послал своего денщика с важным поручением: передать любовное письмо жене торговца скобяными товарами Элишке Каконь, “строгой, высоконравственной и красивой даме”. Швейку было бы нетрудно найти Шопроньскую улицу и дом № 16, пишет Ярослав Гашек, если бы навстречу не попался старый сапер Водичка, прикомандированный к пулеметчикам, расквартированным в казармах у реки. По случаю такой встречи друзьям не оставалось ничего иного, как зайти в трактир “У черного барашка”, где кельнершей работала чешка Руженка. Это роковым образом осложнило поиски адресата.
Карта города Брук-ан-дер-Лейта 1873 года.
Трактира “У черного барашка” в городе Брук-ан-дер-Лейта давно не существует, а вот (перестроенные, конечно) армейские казармы так и стоят на прежнем месте, неподалеку от окруженного симпатичным сквером с качелями-песочницами детского сада. В здании бывшего завода мясных консервов его императорского величества, в свое время, очевидно, главного гиганта местной индустрии, размещается супермаркет Merkur с разнообразнейшим ассортиментом. Время почти стерло здесь старые границы, за день из бывшей Транслейтании в прежнюю Цислейтанию и обратно можно перейти хоть десять раз, совершенно этого не заметив.
Мост-на-Лейте потерял символический статус вечного немецко-венгерского пограничья. В 1921 году при послевоенном переделе габсбургских владений земли южнее и восточнее Лейты (область Бургенланд) перешли в состав только что созданной республиканской Австрии. С той поры многие венгры отсюда уехали, и Кирай-хида называется теперь по-немецки – Брукнойдорф, как-то вроде “Новый поселок у моста”. Венгерское прошлое этого Брукнойдорфа обозначено разве что названиями пары улиц, хотя старожилы Моста-на-Лейте вполне серьезно утверждают, что “за мостом” и сейчас живут “совсем другие, непохожие на нас, люди”.
Панорама города Брук-ан-дер-Лейта. Открытка 1900-х годов.
Мосты через темноводную Лейту, конечно, не те, что прежде: никакого дерева, никакого старого железа, только современные простые конструкции из стали и бетона. В сегодняшнем городке Брук-ан-дер-Лейта нет пафоса. Администрация австрийских железных дорог даже сократила четыре части длинного городского наименования до безличной аббревиатуры B/L, и в расписании движения поездов этот пункт назначения поэтому и отыщешь-то не сразу. Габсбургский Мост-над-Лейтой был уютным, умеренным, чистеньким, всего лишь двух-трехэтажным, и минувший век, к счастью, не прибавил городу высотности и не отнял у него душевности. Все та же церковь на аккуратной и пустой Главной площади, все тот же орган внутри, все тот же фонтан снаружи. Все так же загадочно хорош замок Пругг, принадлежавший когда-то фамилии графов Гаррахов, – с чудесными прудами и парком, малолюдным и ухоженным ровно настолько, чтобы он не казался заброшенным. Брук-ан-дер-Лейта без видимого труда пронес через столетия очарование захолустного городка, на улицах которого принято раскланиваться даже с незнакомцами. И пусть до столиц отсюда совсем близко, но они все равно кажутся бесконечно далекими. Главные дорожные указатели совершенно напрасно с такой настойчивостью тычут стрелками в противоположных направлениях – одни на Вену, другие на Будапешт.
Военный мемориал. Фото 1916 года.
Весь местный пафос кроется в далеком уже прошлом, главные монументы здесь оставила потомкам эпоха Габсбургов. Позеленевшая поясная скульптура Франца Иосифа у вокзала окружена редкими посадками бордовых роз. Неказистая площадь, на которой красуется этот памятник, названа с правильной провинциальной наглостью – Императорская, но монарх изображен скульптором в ипостаси не австрийского кайзера, а венгерского короля: на пьедестале различим барельеф с венцом святого Иштвана. Таким внушительным, широкоплечим, молодцеватым монархом определенно имели все основания гордиться даже гордые и вольные мадьяры. В ста метрах от моста через Лейту – еще один монумент, мощный, серокаменный, гренадерского роста мавзолей, величия которого хватило бы сразу на несколько городов калибра B/L. Мавзолей (1916) поминает павших на Великой войне подданных Габсбургов, о чем свидетельствует огромный парадный герб Австро-Венгрии с украшенным латинским изречением Indivisibiliter ac inseparabiliter щитом. “Единая и неделимая” – такой до самого горького конца представляла саму себя эта империя. Под крестом мавзолея о чем-то небесном воркуют на ангельском наречии голуби.
Городской краеведческий музей в единственной сохранившейся от древних укреплений Венгерской башне открыт всего два часа в неделю, но этого времени, без сомнения, с лихвой хватает, чтобы во всей полноте представить экспозицию и местным школьникам, и редким туристам. Пять залов на пяти соединенных скрипучей лесенкой башенных этажах компактно вместили в себя всю историю цивилизации в этих краях: и античные осколки-черепки, и средневековые аптекарские весы-склянки, и надраенную до золотого блеска кирасу старшего брандмейстера, и портрет томной императрицы Елизаветы, и вывеску, свидетельствующую о том, что Главная площадь, оказывается, одно десятилетие своей долгой жизни носила имя советского маршала-освободителя Родиона Малиновского.
Замок Пругг. Фото 1916 года.
Самый трогательный экспонат в музее – нарисованная детскими руками афиша к высочайшему посещению Моста-на-Лейте Францем Иосифом летом 1909 года. Как, должно быть, старалась тогда удивить и порадовать государя-императора своими умениями местная детвора! Как готовились к визиту отцы города, как гордились они своими пусть невеликими, но достижениями, как тщательно подбирали нарядные платья здешние строгие, красивые и высоконравственные дамы! А самому государю этот город на стыке двух главных наследственных владений, должно быть, казался изящной маленькой пуговичкой, тонким золотым стежком на тяжелом державном мундире, который габсбургская фамилия пошила себе за несколько столетий собирания разноязыких и разноплеменных земель. Всего лишь через несколько лет, в 1915 году, по мосту через Лейту прошел армейский писарь и талантливый писатель Ярослав Гашек. Ему Брук-ан-дер-Лейта, последняя предфронтовая остановка, явился как “сплошной, огромный, сияющий огнями бордель” – чужим городом, в котором тысячи подданных дряхлого императора в серо-щучьей полевой форме спускали в публичных домах последние кроны и топили в сливовице страх перед гибелью в военной мясорубке. Те же кварталы, та же река, те же Лейтские холмы – но все совсем другое…
С той поры минуло целое столетие. Тихая темная речка – берега в зеленых кущах – так же неспешно течет на восток. Брук-ан-дер-Лейта теперь и, кажется, навсегда – спокойный, во всем умеренный, чинный, сытый городок посередине Европы. Мост через реку Лейту теперь – не скрепа двух частей великой страны, а просто дорога, которая ведет из одного квартала в другой.
Ничуть не больше. Но и ничуть не меньше.
Династия Габсбургов: хронология событий
Около 950
жил Гунтрам Богатый, первый из Габсбургов, о ком сохранились документальные сведения.
1023
внук Гунтрама, Ратбод, построил в Швейцарии, у слияния рек Аары и Рейссы, замок Хабихтсбург (“Ястребиный замок”), впоследствии известный как Габсбург – родовое гнездо династии.
1090
внук Ратбода, Отто, впервые упомянут как граф фон Габсбург.
1273
Рудольф I, сын Альбрехта Габсбурга, избран немецким королем.
1278, 26 августа
битва на Моравском поле между Рудольфом I и чешским королем Пржемыслом Отокаром II. Габсбурги закрепили свои владения в Австрии и Штирии.
1282
Рудольф I разделил Австрию и Штирию между сыновьями – Альбрехтом и Рудольфом. Альбрехт принял титул австрийского герцога.
1291
смерть Рудольфа I. Центр владений Габсбургов перемещается из Швейцарии в Австрию.
1335
Габсбурги получили в лен Каринтию, часть Крайны и Южный Тироль.
1358–1365
Рудольф Основатель, старший сын Альбрехта Хромого, – герцог Австрийский.
1365
разделение владений Габсбургов между братьями Рудольфа Основателя – Альбрехтом III (получил Австрию) и Леопольдом III (остальные земли).
1386, 1388
поражения Габсбургов от швейцарцев при Земпахе и Нефельсе, потеря большей части земель в Швейцарии.
1415
швейцарцы заняли замок Габсбург.
1437–1438
Альбрехт V (II), представитель старшей ветви Габсбургов и зять императора Сигизмунда Люксембурга, избран королем Венгрии, а затем римско-германским королем.
1439, 27 октября
скоропостижная смерть Альбрехта II. Новым римско-германским королем, впоследствии императором, избран Фридрих III, представитель другой ветви рода Габсбургов.
1460
Габсбурги потеряли последние владения в Швейцарии.
1477