Запретный плод Гамильтон Лорел

42

Жан-Клод сидел на резном троне. Он улыбнулся мне и протянул руку с длинными пальцами.

— Подойди, — велел он.

Я была одета в длинное белое платье с кружевами. Никогда я еще не снилась себе в таком виде. Я посмотрела на Жан-Клода. Такую одежду выбрал он, а не я. Страх стянул мое горло.

— Этот сон мой, — сказала я.

Он вытянул обе руки и сказал:

— Подойди.

И я пошла к нему. Платье, шепча, шелестело по камням, несмолкаемый шелест. Он мне действовал на нервы. Вдруг я оказалась перед Жан-Клодом и медленно подняла к нему руки. Мне не следовало этого делать. Плохо, но я не могла себя остановить.

Его руки обернулись вокруг моих, и я встала перед ним на колени. Он поднес мои руки к кружевам на своей сорочке, заставив мои пальцы зачерпнуть их в горсть.

Потом он положил свои руки поверх моих, крепко держа, и рванул свою сорочку моими руками.

У него была гладкая бледная грудь с линией черных курчавых волос посередине. Они густели на плоском животе, неимоверно черные на белизне его кожи. Крестообразный ожог сиял на этом совершенстве абсолютно неуместно.

Он одной рукой взял меня за подбородок, подняв мое лицо вверх. Другая рука касалась груди чуть ниже правого соска. Он пустил кровь по бледной коже. Она потекла по груди алой яркой струйкой.

Я пыталась вырваться, но его пальцы стиснули мою челюсть, как тиски.

— Нет! — крикнула я.

И ударила его левой рукой. Он поймал меня за запястье. Я пыталась вырваться, но он держал меня за челюсть и за руку, как бабочку на булавке. Можешь трепыхаться, но не улетишь. Я села, заставляя его либо меня задушить, либо опустить на пол. Он опустил.

Я лягалась, во что только могла попасть. Обеими ногами ударила его в колено. Вампиры чувствуют боль. Он отпустил мою челюсть так внезапно, что я опрокинулась на спину. Схватив меня за запястья, он вздернул меня на колени, зажав с боков ногами. Он сидел в кресле, держа меня коленями, и руки на моих запястьях были как наручники. Комнату заполнил высокий позванивающий смех. Сбоку стояла Николаос и глядела на нас.

Смех ее отдавался эхом в комнате, все громче и громче, будто сошедшая с ума музыка.

Жан-Клод переложил обе мои руки в одну свою, и я не могла ему помешать. Свободная рука погладила меня по щеке, по шее. У основания черепа его пальцы стали тверже и начали тянуть меня.

— Жан-Клод, пожалуйста, не надо!

Он прижимал мое лицо все плотнее и плотнее к ране на своей груди. Я сопротивлялась, но его пальцы вплавлялись в мой череп, становились его частью.

— НЕТ!

Смех Николаос сменился словами.

— Поскреби нас, аниматор, и ты увидишь, что мы одинаковые.

— Жан-Клод! — кричала я.

Голос его, бархатный, темный и теплый, скользил в мой разум.

— Кровь от крови моей, плоть от плоти моей, два разума в едином теле, две души, обвенчанные в одну.

На одно яркое сверкающее мгновение я это увидела. Ощутила. Вечность с Жан-Клодом. Его прикосновение… навеки. Его губы. Его кровь. Я моргнула и увидела, что мои губы почти касаются раны на его груди.

— Нет, Жан-Клод! Нет! — крикнула я. — Господи, помоги мне!

Это я тоже крикнула.

Темнота, и кто-то хватает меня за плечо. Я даже не успела подумать — сработал инстинкт. Пистолет из-под подушки был уже у меня в руке.

Чья-то рука схватила мою руку под подушкой, направляя пистолет в стену, наваливаясь на меня.

— Анита, Анита, это я, Эдуард. Взгляни на меня!

Я заморгала, глядя на Эдуарда, который прижимал мои руки. Дыхание его слегка участилось.

Я посмотрела на пистолет у себя в руке и снова на Эдуарда. Он все еще держал меня за руки. Вряд ли можно поставить это ему в вину.

— Ты пришла в себя? — спросил он.

Я кивнула.

— Скажи что-нибудь, Анита.

— У меня был кошмар.

Он покачал головой.

— Похоже на правду.

Он медленно меня отпустил.

Я сунула пистолет обратно в кобуру.

— Кто такой Жан-Клод? — спросил он.

— А что?

— Ты называла его имя.

Я провела по лбу рукой, и рука стала влажной от пота. Рубашка, в которой я спала, и простыни тоже промокли. Эти кошмары начинали действовать мне на нервы.

— Который час?

Слишком темно было в комнате, будто солнце уже зашло. Живот свело судорогой. Если наступила темнота, у Кэтрин нет шансов выжить.

— Не паникуй, это просто тучи. До сумерек еще четыре часа.

Я перевела дыхание и пошла в ванную, пошатываясь. Плеснула холодной водой на лицо и шею. Была я бледна, как привидение. Этот сон навел мне Жан-Клод или Николаос? Если Николаос, значит ли это, что у нее есть надо мной власть? Нет ответов. Ни на что нет ответов.

Когда я вернулась, Эдуард снова сидел в кресле. Он смотрел на меня, как мог бы смотреть на интересное насекомое ранее не известного ему вида.

Не обращая на него внимания, я позвонила в офис Кэтрин.

— Привет, Бетти, это Анита Блейк. Кэтрин у себя?

— Здравствуйте, мисс Блейк. Я думала, вы знаете, что мисс Мейсон с тринадцатого по двадцатое не будет в городе.

Кэтрин мне говорила, но я забыла. Наконец-то хоть в чем-то повезло. Давно пора.

— Я совсем забыла, Бетти. Очень тебе благодарна. Куда больше, чем ты можешь себе представить.

— Рада была помочь. Мисс Мейсон наметила первую примерку свадебного платья на двадцать третье.

Это она сказала так, будто мне от этого должно было стать лучше. Не стало.

— Я не забуду. Пока.

— Всего вам наилучшего.

Я повесила трубку и позвонила Ирвингу Гризволду. Он был репортером в «Сент-Луис Диспетч». И еще он был вервольфом. Вервольф Ирвинг. Не очень звучало, но что будет лучше? Вервольф Чарльз? Нет. Джастин, Оливер, Брент? Никак.

Ирвинг ответил после третьего гудка.

— Это Анита Блейк.

— Привет, что случилось?

Голос у него был подозрительным, будто я звонила только тогда, когда мне что-то было надо.

— Ты знаешь кого-нибудь из крысолюдов?

Он молчал почти слишком долго, потом спросил:

— Что ты хочешь знать?

— Не могу тебе сообщить.

— Это значит, ты хочешь, чтобы я тебе помог, но репортажа мне из этого не сделать?

Я вздохнула:

— Примерно так.

— Так с чего мне тебе помогать?

— Ирвинг, не утомляй. Ты от меня получил достаточно эксклюзивов. Моя информация у тебя идет на первую полосу. Так что перестань меня огорчать.

— Ты вроде сегодня не в духе?

— Ты знаешь крысолюдов или нет?

— Знаю.

— Мне надо передать сообщение Царю Крыс.

Он тихо присвистнул, что в телефоне прозвучало пронзительно.

— Ничего себе просьба! Я могу тебе устроить встречу со знакомым крысолюдом, но уж никак не с их царем.

— Запиши сообщение для Царя Крыс. Карандаш есть?

— Всегда со мной.

— Вампиры меня не поймали, и я не сделала то, что они хотят.

Ирвинг перечитал записку вслух. Когда я подтвердила, он сказал:

— Ты связалась с вампирами и крысолюдами, а у меня не будет эксклюзива?

— Этот материал никто не получит, Ирвинг. Слишком много там грязи.

Он помолчал, потом сказал:

— О'кей. Я постараюсь организовать встречу. Сегодня позже буду знать.

— Спасибо, Ирвинг.

— Поосторожнее, Блейк. Мне бы не хотелось терять такой источник информации на первую полосу.

— Мне тоже, — ответила я.

Не успела я повесить трубку, как снова зазвонил телефон. Я взяла трубку, не думая. В ответ на звонок снимаешь трубку — годами отработанный рефлекс. И автоответчик был у меня не так давно, чтобы от этого отвыкнуть.

— Анита, это Берт.

— Привет, Берт, — спокойно сказала я.

— Я знаю, что ты работаешь над делом вампиров, но у меня есть кое-что, что может тебя заинтересовать.

— Берт, у меня и так хлопот выше головы. Еще хоть что-то, и я уже не увижу дня.

Вы можете подумать, что после этого Берт спросил о моем самочувствии. О том, как идут дела. Но не такой человек мой босс.

— Сегодня звонил Томас Дженсен.

Я выпрямилась.

— Дженсен звонил?

— Именно так.

— Он собирается дать нам это сделать?

— Не нам — тебе. Он специально спрашивал о тебе. Я пытался его уговорить на кого-нибудь другого, но он уперся. И это должно быть сегодня ночью. Он боится, что иначе сдрейфит.

— Черт, — тихо сказала я.

— Мне ему позвонить и отказаться или ты назначишь ему время?

Почему всегда все бывает сразу? Один из риторических вопросов этой жизни.

— Сегодня после полной темноты.

— Узнаю мою девочку. Я знал, что ты меня не подведешь.

— Я не твоя девочка, Берт. Сколько он тебе платит?

— Тридцать тысяч долларов. Задаток в пять тысяч уже доставлен с нарочным.

— Ты плохой человек, Берт.

— Да, — сказал он, — и это здорово окупается.

Он повесил трубку, не попрощавшись. Обаяшечка.

Эдуард смотрел на меня во все глаза.

— Ты только что взялась поднимать мертвого, сегодня ночью?

— На самом деле укладывать мертвого на покой, но это так.

— Подъем мертвых у тебя много отнимает?

— Чего отнимает?

Он пожал плечами:

— Энергии, стойкости, силы.

— Иногда.

— А эта работа? Она вытягивает энергию?

Я улыбнулась:

— Да.

Он покачал головой:

— Ты не можешь позволить себе выдыхаться, Анита.

— Я не выдохнусь, — сказала я. Потом задумалась, как объяснить это Эдуарду. — Томас Дженсен потерял дочь двадцать лет назад. Семь лет назад ее подняли для него в виде зомби.

— И что?

— Она покончила самоубийством. Никто тогда не знал, почему. Потом только узнали, что мистер Дженсен довел ее сексуальными домогательствами и она покончила с собой.

— И он поднял ее из мертвых? — Эдуард скривился. — Не хочешь же ты сказать…

Я замахала руками, будто могла так стереть вдруг оживший образ.

— Нет-нет, не это. Его грызла совесть, и он поднял ее, чтобы просить прощения.

— И?

— И она его не простила.

Он покачал головой:

— Не понимаю.

— Он поднял ее, чтобы все исправить, но она умерла, ненавидя его и страшась его. Зомби его не прощала, и он не укладывал ее на покой. Ее разум разрушался и тело тоже, и он держал при себе вроде как в наказание.

— О Боже.

— Ага, — сказала я. Потом подошла к шкафу и достала спортивную сумку. Эдуард в своей сумке носил оружие, я носила принадлежности аниматора. Иногда — снаряжение вампироборца. Пачка спичек, которую дал мне Захария, лежала внизу. Я сунула ее в карман брюк. Эдуард этого не видел. Чтобы он что-то заметил, это что-то должно сесть и гавкнуть. — Дженсен наконец согласился предать ее земле, если это сделаю я. И я не могу сказать «нет». Он среди аниматоров вроде легенды. Что-то вроде истории о привидениях.

— Почему сегодня? Если это ждало семь лет, почему не может подождать еще день?

Я продолжала складывать сумку.

— Он настаивает. Он боится, что у него не хватит духу не передумать. К тому же через пару ночей меня может уже не быть в живых. Никому другому он не доверит.

— Это не твоя проблема. Не ты подняла зомби.

— Нет, но я, прежде всего, аниматор. Вампироборство — это у меня… побочное занятие. Я — аниматор. Это не просто работа.

Он все еще смотрел на меня.

— Я не понял, почему, но я понял, что ты должна.

— Спасибо.

Он улыбнулся:

— Это твой бенефис. Не возражаешь, если пойду с тобой и присмотрю, чтобы никто тебя не убрал?

Я посмотрела на него:

— Ты видел, как поднимают зомби?

— Нет.

— Ты не слаб в коленках? — спросила я с улыбкой.

Он смотрел на меня, и голубые глаза вдруг похолодели. Лицо полностью переменилось. В нем не было ничего, никакого выражения, кроме этого ужасного холода. Пустоты. Когда-то так смотрел на меня леопард сквозь прутья клетки, и в его взгляде не было никаких понятных мне эмоций, и мысли его были настолько чуждыми, будто мы были с разных планет. Существо, которое могло бы меня убить умело и эффективно, поскольку это ему и полагалось делать, если оно голодно или если я ему мешаю.

Я не упала от страха в обморок и не выбежала из комнаты с воплем, но это потребовало усилий.

— Ты меня убедил, Эдуард. Снимай свою маску холодного убийцы и пошли.

Его глаза не вернулись немедленно к норме, но им пришлось разогреваться, как небу на рассвете.

Надеюсь, что Эдуард никогда не будет смотреть на меня так всерьез. Если да, одному из нас придется умереть. И все шансы за то, что мне.

43

Ночь была почти непроглядно черная. Небо укрыли густые тучи. Ветер шуршал по земле и пахнул дождем.

Надгробием Айрис Дженсен был гладкий белый мрамор. Это был ангел почти в человеческий рост, распахнув в приглашающих объятиях руки и крылья. При свете фонарика все еще можно было прочесть надпись: «Любимой дочери с грустью и тоской». Тот, кто заказал мраморного ангела, кто грустно тосковал, гнусно приставал к ней при жизни. Она убила себя, чтобы от него уйти, а он вызвал ее обратно. Вот почему я стояла здесь в темноте, ожидая Дженсенов — не его, а ее. Хотя я и знала, что разум ее давно угас, я хотела предать Айрис Дженсен земле и покою.

Этого я Эдуарду объяснить не могла, а потому и не пыталась. Над пустой могилой стоял, как часовой, могучий дуб. Ветер шуршал в листьях, и они перешептывались у нас над головой. Слишком сухо, как осенние листья, а не летние. Воздух был прохладным и сырым, дождь нависал над нами. Впервые за долгое время не было невыносимо жарко.

Я принесла пару цыплят. Они тихо попискивали в клетке рядом с могилой. Эдуард стоял, прислонясь спиной к моей машине, скрестив ноги и свободно опустив руки. Рядом со мной стояла раскрытая спортивная сумка. В ней блестело мачете, с которым я обычно работаю.

— Где он? — спросил Эдуард.

Я покачала головой.

— Не знаю.

Уже прошел почти час от наступления темноты. Поляны кладбища, как правило, пусты — только немногие деревья высятся па гладких холмах. Мы давно должны были заметить огни машины на гравийной дороге. Где же Дженсен? Все-таки сдрейфил?

Эдуард отступил от машины и подошел ко мне.

— Не нравится мне это, Анита.

Меня это все тоже не вдохновляло, но…

— Дадим ему еще пятнадцать минут. Если он не появится, мы уезжаем.

Эдуард оглядел открытую местность.

— Здесь с укрытиями не очень хорошо.

— Я не думаю, что нам надо опасаться снайперов.

— Ты же говорила, что в тебя кто-то стрелял?

Я кивнула. Он был прав. У меня руки стали покрываться гусиной кожей. Ветер раздул дыру в тучах, и туда полился лунный свет. Вдалеке серебром вспыхнуло небольшое строение.

— Что это? — спросил Эдуард.

— Сарай смотрителей. Или ты думают, что трава сама себя косит.

— Я вообще об этом не думал, — сказал он.

Облака накатили снова и погрузили кладбище в черноту. Все превратилось в неясные силуэты; белый мрамор, казалось, светится собственным светом.

Раздался скрежет когтей по металлу. Я резко обернулась. На крыше моей машины сидел гуль. Он был голый и был похож на человека, раздетого догола и окаченного светло-серой краской, почти металлической. Но зубы, эти ногти на руках и ногах — длинные и черные кривые когти… Глаза горели багрянцем.

Эдуард пододвинулся ко мне с пистолетом в руке.

— Что он здесь делает? — спросил Эдуард.

— Не знаю. — Я махнула свободной рукой и крикнула: — Вон!

Он пригнулся, пристально глядя на меня. Гули — трусы; на здоровых людей они не нападают. Я сделала к нему два шага.

— Пошел вон! Брысь!

От любого проявления силы эта мерзость удирает во все лопатки. Этот остался сидеть. Я попятилась.

— Эдуард, — тихо сказала я.

— Да?

— Я не чуяла гулей на этом кладбище.

— Значит, ты одного пропустила.

— Одиноких гулей не бывает. Они ходят стаями. И их не пропустить. От них идет что-то вроде психической вони. Воняет злом.

— Анита. — Голос Эдуарда был нормален и тих, но нет, не нормален. Я обернулась и увидела у нас за спиной еще двух гулей.

Мы стояли почти спина к спине, наставив пистолеты.

— Я видела результаты нападения гулей на этой неделе. Убили здорового человека, притом на кладбище, где гулей нет.

— Картина кажется знакомой, — сказал он.