Сонька. Продолжение легенды Мережко Виктор

— А с дамой?

— Затрудняюсь.

— А если напрячься? — Глаза следователя налились кровью.

— Напрячься? — Дворецкий замолчал, стараясь связать концы с концами. — Напрячься… Возможно, мадемуазель Анастасия показала даме ту самую лестницу, которая ведет во двор и по которой злоумышленницам потом удалось бежать.

Гришин от неожиданности даже развел руками.

— Превосходно, дорогой! Значит, можем допустить следующее. Злоумышленницы — это вышеозначенные особы. И в дом князя они попали не случайно!

— Возможно и такое, — согласился Никанор. — Уж очень все запутано, господин следователь. Как будто нечистый вязал.

Гришин снова вышел из-за стола, прошелся по комнате.

— Важно бы знать, что похищено. Александр Васильевич был состоятельный господин.

— Похищено, думаю, не много. А вот бриллиант особой ценности — «Черный Могол» — точно украден. Князь бегал по дому и все кричал: «Черный Могол, Черный Могол!»

— Дочка князя может знать?

Никанор укоризненно посмотрел на следователя.

— А вот мадемуазель Анастасии лучше не касаться. Они пребывают в крайне отчаянном состоянии.

Утром все газеты Петербурга вышли с крупными заголовками на первых страницах, и продавцы новостей оглашали улицы криками:

КТО ПОСЯГНУЛ НА БРИЛЛИАНТЫ КНЯЗЯ?

КНЯЗЬ РАЗБИЛСЯ, ПРЕСЛЕДУЯ ГРАБИТЕЛЕЙ

В ПЕТЕРБУРГЕ ОРУДУЮТ ОХОТНИКИ ЗА БРИЛЛИАНТАМИ. ЛЕГЕНДАРНАЯ СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА В ПЕТЕРБУРГЕ?!

КТО УНАСЛЕДУЕТ БОГАТСТВА КНЯЗЯ БРЯНСКОГО?

Обыватели с интересом покупали газеты, читали написанное прямо на улице, обменивались впечатлениями о случившемся.

По Невскому брела уставшая и голодная Ольга-Слон, клянчила у прохожих милостыню, кланялась подающим, ругала жадных.

Добралась до «Елисея», пристроилась повыгоднее у входа, протянула руку, жалобным голосом заголосила:

— Люди добрые, милостивые… Из погорельцев я!.. Муж сгорел! Из деточек никто не спасся! Только я чудом уцелела и тоже помираю теперь!.. Помираю от голода и холода! Не дайте помереть, люди добрые! Помогите кто чем может!

Сонька и Михелина, дорого и со вкусом одетые, с изящными корзиночками в руках, стояли у прилавка Елисеевского магазина, щедро выбирали сласти. Брали нежные пирожные, рассыпчатое печенье, изысканный шоколад, завернутые в длинные блестящие ленты сахарные конфеты…

Мать принимала купленное, передавала дочке, и та складывала сласти в корзиночку. Слева от Михелины капризничала высокая тощая госпожа с перстнями на пальцах, выводя из терпения и продавщицу, и находящихся рядом покупателей.

Нюхала, отщипывала, пробовала, возмущалась.

— Что вы мне подсовываете?.. Что это за выпечка?.. Я позову сейчас господина Елисеева, и он тотчас лишит вас жалованья!.. Подайте мне марципановое!.. Да не это, а вот это! И пять французских булочек!

На руке дамы висела чуть приоткрытая дорогая сумочка…

Воровки, отоварившись, повернулись уходить, и в этот момент Михелина «нечаянно» вполоборота прижалась к тощей даме и ловко выхватила из ее сумочки тугой кошелек.

Мать этого не заметила.

Нагруженные покупками, они протолкались сквозь толчею покупателей, выбрались из магазина, направились к поджидающему их извозчику.

Услышав зазывные крики газетчиков, мать достала из сумочки копейки, махнула пареньку, взяла у него экземпляр.

В глаза сразу бросился крупный заголовок — ОПЯТЬ СОНЬКА ЗОЛОТАЯ РУЧКА. Блювштейн переглянулись, Сонька с усмешкой подмигнула. Увидела в толпе перед собой голосящую нищенку с протянутой рукой, нашла еще мелочовку в сумочке, протянула несчастной и вдруг натолкнулась на расширенные от испуга и неожиданности глаза Ольги-Слона.

— Караул! — закричала бывшая прислуга и вцепилась в корзинку в руках Соньки. — Караул, держите ее!.. Это воровка!.. Сонька Золотая Ручка!.. Держите! Караул!

Из корзинки посыпались на землю булочки, сыр, колбаса, овощи, пирожные, прочие сласти и продукты. Воровка неожиданно на миг растерялась, заоглядывалась, и тут Михелина налетела на Слона, с силой оттолкнула ее, подхватила мать под руку, и та, будто очнувшись, бросилась следом за дочкой.

Они с ходу запрыгнули в пролетку, извозчик огрел лошадей кнутом, и те понеслись по проспекту, обгоняя другие экипажи и удивляя прохожих.

Народ на Невском не успел ничего понять, Ольга продолжала кричать и звать на помощь, и к ней уже со всех ног торопился упитанный потный городовой.

Впервые Михелина видела мать растерянной. Сжала ее руку, заглянула в лицо.

— Мам, ты чего?

— Плохи дела, Миха… — тихо ответила та.

— Так ведь убежали!

— Сейчас убежали, в следующий раз поймают. Надо либо на время залечь на дно, либо переброситься в другое место.

— Куда?

— Не знаю. Но здесь нас уже крепко пасут.

Чтобы утешить мать, Михелина достала из корзинки кошелек, украденный у тощей дамы, показала ей.

— Откуда это? — нахмурилась та.

— Дернула.

— У кого?

— У дамы, которая скандалила.

Мать некоторое время молча смотрела на дочку, лицо ее наливалось гневом, вдруг она резко выхватила из рук Михелины кошелек и вышвырнула его на улицу.

— Не смей! — зашипела Сонька. — Слышишь, не смей что-либо воровать без моего разрешения!.. Я запрещаю это делать!

Михелина смотрела на мать не мигая, затем спокойно и жестко произнесла:

— А ты не смей вмешиваться в мою работу! Это мой риск и мои проблемы!

— Я не хочу, чтобы моя дочка оказалась за решеткой! Пусть это буду я — мне не привыкать!

— А я не хочу, чтобы моя мать оказалась за решеткой!.. Я молодая, мне бояться нечего! — Девушка подалась вперед и крикнула извозчику: — Останови!

Пролетка остановилась, Михелина выпрыгнула из нее, побежала в обратную сторону в поисках выброшенного кошелька.

Он лежал на обочине, девушка подхватила его и быстро побежала обратно.

Уселась рядом с матерью, открыла кошелек — он был плотно набит деньгами. Михелина показала матери, та печально усмехнулась:

— А я, дура, выбросила!

— Дура выбросила, умная подобрала!

Дочка стала пересчитывать деньги, потом озабоченно посмотрела на мать.

— Ты точно решила, что мы вернемся в дом князя за бриллиантом?

— Решила. Ты по-другому считаешь?

— Нет, но там княжна!

— Вот и хорошо.

— Что ж тут хорошего? Она сразу узнает нас!

— Это еще лучше.

Дочка недоуменно смотрела на мать.

— Объясни. Я не понимаю.

Мать с улыбкой смотрела на нее.

— Если камень потерян в доме, значит, он теперь у кого?

— У княжны.

— Правильно. А раз так, значит, она что?.. Она захочет от него избавиться.

— А если не захочет?

— Захочет. Она боится его.

— Ну да, — хмыкнула Михелина, — мы у нее появимся, и нас тут же прихлопнет полиция.

— А мы сделаем так, что не прихлопнет.

— Ты что-то уже придумала?

— Конечно! Разве твоя мать — не Сонька Золотая Ручка?!

— Скажи — что?

— Узнаешь!

Михелина восторженно смотрела на Соньку.

— Знаешь, моя мать — самая умная, самая добрая, самая хитрая и самая красивая!

— И самая честная! — подняла та палец.

Они рассмеялись, воровка обняла дочку, прижала к себе, от счастья прикрыла глаза.

Пролетка перемахнула через Дворцовый мост и свернула на Васильевский остров.

Совещание проходило в кабинете полицмейстера Агеева, и здесь присутствовали персоны, наиболее плотно работающие по последним событиям. Полицейский пристав Фадеев сидел в стороне от всех, механически перебирал четки, мотал на ус мнение говоривших. Следователь Гришин также предпочитал не высказывать пока что свою точку зрения, молча слушал выхаживающего из угла в угол полицмейстера.

— Сегодня возле «Елисеева» была опознана знаменитая Сонька Золотая Ручка. Воровка с дочкой без всяких мер предосторожности явилась в магазин за покупками и благополучно ускользнула оттуда, несмотря на поднятый вокруг них гвалт… — Агеев помолчал, окинув взглядом присутствующих, продолжил речь в более возмущенном тоне: — Вызывает крайнее недоумение, куда смотрят наши филеры, чем занимаются полицейские, если фотоснимки воровки наличествуют в каждом участке! И самое возмутительное — Сонька фактически была задержана, в нее вцепилась мертвой хваткой бывшая ее подельница, осталось только привести злоумышленниц в полицию! Но никого… подчеркиваю, никого!.. из сотрудников департамента не оказалось рядом! И это в самом сердце столицы — на Невском!.. Значит, беглая каторжанка не только на свободе, но и продолжает промышлять воровством! Что с нами, господа? Это что — деградация? Наплевательство? Беспомощность? Подлость?.. Или это знаменует конец законопорядка Российской империи?!

Полицмейстер налил из графина воды, сделал большой глоток, закашлялся. Затем подошел к судебному приставу и уставился на него.

— Мы ведь с вами профукали князя Брянского, Федор Петрович, и я почти уверен, что во всей этой истории тоже можно найти след этой самой чертовой Соньки.

— Целиком и полностью разделяю вашу уверенность, господин полицмейстер, — кивнул Гришин. — У меня к этому имеются некоторые данные.

Пристав с ленивой снисходительностью бросил взгляд на следователя и полицмейстера, почесал лоб указательным пальцем, так же лениво возразил:

— Покойный никак не пожелал способствовать следственным мероприятиям, что стало в значительной степени причиной ограбления и гибели князя.

— В этом деле есть звено, которого мы пока что не касались, — снова вмешался следователь. — Я имею в виду малолетнюю дочь Брянского. Войдя в доверительный контакт с нею, мы могли бы получить факты, переоценить которые невозможно.

— Девочка сложного характера, и расположить ее на должную беседу крайне проблематично, — снова встал в оппозицию пристав. — К ней необходим особый ключ.

— Но кому-то она доверяла?! — развел руками полицмейстер.

— Похоже, что никому, — качнул головой следователь. — Разве что только злоумышленникам, если верить показаниям дворецкого.

— Родственники у девочки обнаружились?

— К примеру вы, Василий Николаевич.

— Кроме меня.

— Родственники, безусловно, есть, но князь в силу свойств характера ни с кем из них отношений не поддерживал, — сообщил судебный пристав.

— Девушке всего двенадцать. Ей должны определить попечителя.

— Был определен, но княжна отказалась от него. Желает сама вести дела. Характерец еще тот! Отцовский!

— Значит, опекать буду я! — решительно заявил полицмейстер.

— Из Франции прибыли две дамы — дочка и мать, — вмешался в разговор следователь Гришин. — С княжной они пока еще не встречались.

— Княжна о них знает?

— Пока выяснить не удалось.

— Навели справки, кто такие?

— Безусловно. Баронесса Матильда Дюпон и дочь Мари Дюпон.

Полицмейстер походил в задумчивости, заключил:

— Сейчас подобных «родственничков» нахлынет как воронья. Поэтому надо сесть француженкам на хвост во избежание сюрпризов и, не приведи господи, скандалов.

Поминки по погибшему князю Брянскому состоялись днем и проходили в закрытом зале на пятьдесят персон ресторана «Париж». Здесь собрались самые близкие друзья покойного, поэтому говорили о князе спокойно, достойно, без слез и истерик. Некоторые мужчины пришли в одиночестве, другие же предпочли разделить печальное застолье со своими дамами.

Граф Петр Кудеяров сидел рядом с Таббой, был торжественно печален и немногословен.

— Зачем я здесь? — шепотом спросила артистка. — Я ведь не была знакома с покойным.

— Это не важно, — так же тихо ответил граф. — Вы — лицо петербургской богемы. Вам рады везде.

Поминальную речь держал статный седовласый князь Илларион Воздвиженский.

— …Сказать, что нами овладела печаль в связи с уходом князя, — это значит ничего не сказать. Растерянность, недоумение, непостижимость. Куда мы движемся, господа, если на одного из самых светлых и достойных людей России совершается низкое, гнусное, гадкое покушение! Нет, не покушение! Воровство! Мелкое, подленькое! Прямо перед носом полиции! А в итоге — смерть уважаемого человека! Это непостижимо, господа! Непостижимо себе представить, чтобы в дом одного из самых известных имен отечества проникли мелкие, ничтожные воровки! Поставьте на место князя любого из нас, и вы немедленно сойдете с ума!.. Это все равно что пустить цыган в дом!.. Поэтому ответственность за гибель князя лежит прежде всего на наших властях, на департаменте полиции, на нашем несчастном, разлагающемся обществе…

Рядом с Воздвиженским сидела растерянная и испуганная княжна Анастасия, которую опекал важный и озабоченный происходящим полицмейстер Агеев.

— А где граф Константин? — наклонившись к Петру, спросила Табба.

— Вы в нем заинтересованы? — вскинул тот брови.

— Нет, всего лишь удивлена, что его нет рядом с вами.

— Вы хотели сказать, рядом с вами?

Актриса снисходительно повела плечиком.

— Если вам приятно, считайте так.

— Прошу поднять бокалы и осушить их, — предложил князь Воздвиженский.

Присутствующие поднялись, в зале повисла короткая тишина, которая затем нарушилась звуком придвигаемых стульев.

Анастасия тоже поднялась, печально склонила голову, дождалась, когда все выпьют, и вместе со всеми опустилась на место. Взгляд ее упал на сидевшую поодаль приму оперетты, и она почти сразу узнала ее.

Кудеяров стал довольно активно накладывать себе на тарелку закуску, Табба наколола на вилку ломтик ананаса, неторопливо стала резать его на мелкие дольки.

Граф, набив рот едой, сообщил:

— Сказывают, князя обчистила знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка.

— Сонька Золотая Ручка? — вскинула брови Табба.

— Легенда всей воровской сволочи, — кивнул Петр. — Я-то думал, что она давно уже подохла, ан нет — жива.

— Вы с ней были знакомы? — с насмешкой спросила актриса.

— Не приведи господь!.. Просто лет пять все газеты только и трещали о ней. Редкой живучести гадина!

— После гибели князя ее не задержали?

— Ускользнула. Но главное, говорят, она была не одна, а с дочкой.

— С дочкой? — Табба отложила вилку. — У нее есть дочка?

— Получается, что так. Может, не дочка, а подельница. Но по делу проходит именно как дочь.

Князь Воздвиженский постучал по бокалу вилкой, в зале установилась тишина.

— Князь Всеволод Михайлович Крестовский, — представил Воздвиженский худощавого невысокого господина.

— Уважаемые дамы и господа, — начал тот традиционно. — Не стану говорить о горе, которое каждый из нас сейчас переживает. Скажу о другом. Вот Илларион Павлович, — кивнул на Воздвиженского, — роптал в адрес властей, департамента полиции и прочее. А что, уважаемые господа, сделали мы, чтобы укрепить основы законности нашей державы!.. Брюзжим, ворчим, даже, простите, меценатствуем над некими негосударственными организациями сомнительного толка, которые как раз и подтачивают основы законопорядка!..

— Сейчас не об этом речь, Всеволод Михайлович, — вежливо заметил кто-то из сидящих. — Мы поминаем светлой памяти…

— Нет, — горячо возразил Крестовский. — Именно то, о чем я говорю, в полной мере касается гибели Александра Васильевича Брянского…

За столом начался спор, Крестовский пытался перекричать, ему возражали. Табба с иронией посмотрела на своего соседа.

— Вот и помянули князя.

— Россия. Начинаем за здравие, а переходим за упокой, — развел тот руками и поплотнее подсел к девушке. — Позвольте дать вам, если не возражаете, маленький совет.

— Слушаю вас, — удивленно вскинула бровки актриса.

— Совет следующего толка. — Граф помолчал, подбирая удобную формулировку. — Вы обратили внимание на бедлам, который начался за столом. Но это не просто бедлам. Это смятение душ. В каждом из нас живет страх, и от этого мы мечемся между святым и дьявольским…

— К чему вы это, Петр? — спросила Табба.

— Поясню. Помните то собрание, которое вы наблюдали в ресторане «Горацио»?

— Вы ведь сами меня туда привезли.

— Совершенно верно. Так вот… Впредь я бы советовал вам избегать подобных мест и вообще держаться подальше от господ непонятных или сомнительных.

— Я вас не понимаю, граф.

Тот явно нервничал.

— Время непонятное, сумбурное. И в этом хаосе вы, дорогая Табба, по неопытности своей и чистоте можете оказаться замаранной и даже скомпрометированной.

Актриса хмуро смотрела на него.

— Если можно, яснее.

— Хорошо, я могу назвать конкретные имена, но этот разговор должен остаться между нами.

— Уж не про Соньку ли Золотую Ручку?

— Да господь с вами! — перекрестился Петр и внимательно посмотрел в глаза девушке. — На одном из вечеров вы познакомились с поэтом Марком Рокотовым.

Актриса нервно сглотнула.

— Да, познакомилась.

— Он человек талантливый, необычный, привлекательный, но я бы желал, чтобы вы держались от него подальше.

Табба слегка отстранилась от графа.

— А с чего вы взяли, что я держусь к нему близко?

— Есть такие сведения, мадемуазель. И это для меня крайне огорчительно.

Девушка отложила вилку.

— Мне уйти?

Петр взял ее за руку.

— Не делайте резких движений, прошу вас. С одной стороны, сказанное объясняется исключительно заботой о вас. С другой — исключительной симпатией к вам… Вы ведь не можете не замечать, что я влюблен в вас.

— Влюбленность не есть наличие серьезных намерений, — едко заметила актриса.

— Ну отчего же?.. Хотите, чтобы я предложил вам руку и сердце? Я готов!.. Правда, обстановка не совсем подходящая. Но в следующий раз вполне! Вы подождете?

— Не надо ерничать.

— Я не ерничаю. Я говорю совершенную правду. Как в отношении себя, так и в отношении господина поэта.

Актриса снова взяла вилку, наколола ломтик ананаса, но есть не стала.

— А с чего вы взяли, что господин поэт столь опасен?

Граф налил вина, сделал маленький глоток.

— Не я говорю. Говорят господа, знающие толк в подобных вещах.

— Вы служите в охранке? — едва скрывая раздражение, спросила актриса.

— Я служу вашей милости.

Петр хотел поцеловать ее, но она оттолкнула его, поднялась и, ни на кого не обращая внимания, пошла к выходу.

Анастасия заметила резкий демарш примы, покинула свое место, двинулась ей навстречу.

— Здравствуйте, — сказала она тихо и виновато. — Я узнала вас. Вы ведь госпожа Бессмертная?

— Предположим. Что желаете?

— Желаю засвидетельствовать свой восторг и счастье, что вижу вас.

— Не время и не место. Вы кто?

— Я дочь покойного князя Брянского.

— Примите мои соболезнования… Но восторг лучше выражать в театре во время спектакля, а не на поминках! — сухо сказала Табба и решительно отвернулась от девочки.

Артист Изюмов стоял навытяжку возле двери, директор по обыкновению вышагивал по роскошному толстому ковру, о чем-то сосредоточенно думал. Заметил, что артист продолжает стоять, кивнул на кресло.

— Садитесь, милейший. Уж если в жизни правды нет, то в ногах тем более.

Изюмов послушно сел, не сводя с директора внимательных и напуганных глаз. Тот остановился напротив, спросил прямо в лоб:

— Вы ведь влюблены в мадемуазель Бессмертную?

Артист на миг смутился, затем кивнул.

— Так точно.

— Только не надо здесь по-военному! — поморщился Гаврила Емельянович. — Едва только подумали об армии, а уже «так точно».

— Да, Гаврила Емельянович, влюблен с первого дня и до отчаяния безнадежно, — уже по-человечески ответил Изюмов.

Директор снова прошелся, согласно кивая своим мыслям, присел в кресло рядом с влюбленным.

— Постарайтесь быть откровенным, господин Изюмов.

— Буду стараться, — кивнул тот.

— Вы ведь желаете остаться в театре?

— Весьма. И даже очень. Лишь бы видеть госпожу Бессмертную.