Сонька. Продолжение легенды Мережко Виктор

Сонька взглянула на нее, хищно оскалилась.

— Володя. Кочубчик.

— Кочубчик? — Михелина даже поднялась. — Который предал тебя?

Мать вдруг резко прикрыла ей рот ладонью.

— Не надо. Не надо так говорить. Не смей.

— Но ты сама же мне рассказывала.

— Это было. Было и прошло. Теперь он опять будет со мной.

Лицо девочки стало жестким.

— Где ты его нашла, Соня?

Воровка подняла на нее глаза, настороженно спросила:

— Тебе зачем?

— Я хочу его увидеть.

— Нет. Не надо. Нельзя… Я заберу его и спрячу.

— Ты с ума сошла, мама!

— Да, сошла. Но это счастливое сумасшествие. Я о нем думала все эти годы!

— А я считала, что ты думала о своих дочках!

Михелина пошла прочь, воровка перехватила ее.

— Не обижайся. Не обижайся и пойми!.. Конечно, я о вас думала. И о тебе, и о Таббе. И сейчас думаю. Но это другое… Вы — дети. А там — любовь. Я ее потеряла — и потеряла жизнь. Теперь снова нашла!

— Но он снова предаст тебя!

— Не предаст. — Сонька странно, мечтательно усмехнулась. — Такие не предают. Он многое понял. Потому что несчастен!.. Я его простила. И я сделаю его счастливым.

Дочка с ироничной злостью смотрела на мать.

— Ну и куда ты его спрячешь, если сама прячешься?

— Не знаю, не придумала еще. Но что-нибудь придумаю.

— Ты мне его покажешь, Соня, — тоном приказа произнесла дочка.

Воровка на секунду задумалась, после чего кивнула.

— Покажу. Мне понадобится твоя помощь.

Неподалеку послышались шаги Анастасии, Сонька быстро предупредила:

— Только ей не говори. Ни слова!.. Это мое. Поняла?

— Поняла, мама.

Княжна вошла в комнату, увидела сдвинутый парик на голове Соньки, рассмеялась.

— Что это с вами… мама?

— Мама слегка ошалела от прогулки, — тоже засмеялась Михелина.

Воровка взяла нарядную коробку с игрушками, достала оттуда две куклы.

— Вам. Выбирайте по вкусу.

Девочки радостно взвизгнули, стали меняться подарками, определяя, какая кукла лучше.

Кристина, бледная и застывшая, стояла перед следователем, смотрела на него неподвижным, мертвым взглядом.

— Вы знаете эту даму? — спросил Егор Никитич еле державшегося на ногах пана.

— Нет.

— Никогда не видели и дел общих не имели?

— Нет.

Следователь посмотрел на девушку.

— Вы знаете этого господина?

— Да.

— Кто он?

— Господин Тобольский.

— Что вас связывало?

— Мы готовили покушение.

— Кто должен был бросать бомбу?

— Марк Рокотов.

— А сей господин? — вел допрос дальше Егор Никитич.

— Господин Тобольский финансировал нашу организацию, — бесстрастно и сухо ответила Кристина.

— Почему он во время взрыва оказался на Екатерининском канале?

— Мы с ним координировали действия Марка.

Егор Никитич посмотрел на Тобольского.

— Что вы можете сказать в связи с услышанным?

Тот усмехнулся, едва тронул плечом.

— Вы, господин следователь, хорошо поработали с агентурой. Никак не мог предположить, что эта очаровательная девушка — ваш агент.

— Она не агент, — жестко заявил Гришин. — Она патриот России и вовремя поняла свое заблуждение! В отличие от вас, иноверца и пришлого человека. — Помолчал, глядя в бумаги, спросил: — То есть вы признаете, что все сказанное дамой соответствует правде?

— Нет, не признаю. И признательные бумаги подписывать не стану.

— Но вас все равно будут судить.

— На суде я буду все отрицать.

— Вас осудят и снова отправят на каторгу. Возможно, пожизненную.

— Благодарю, или, как у нас в Польше говорят, бардзо дзенькую, — склонил голову пан Тобольский. — Возможно, это будет достойным подведением итогов моей несчастной жизни.

Похоже, кто-то в департаменте полиции сознательно «слил» информацию, и все газеты Санкт-Петербурга в этот день вышли с сенсационными заголовками:

ПРИМА ОПЕРЕТТЫ — ДОЧКА СОНЬКИ ЗОЛОТОЙ РУЧКИ.

ГОСПОЖА БЕССМЕРТНАЯ БЫЛА СООБЩНИЦЕЙ ТЕРРОРИСТА РОКОТОВА.

БУДЕТ ЛИ ПУБЛИКА ТЕПЕРЬ АПЛОДИРОВАТЬ ГОСПОЖЕ БЕССМЕРТНОЙ?

Новый полицмейстер, сухощавый и желчный генерал Круглов, был до такой степени разгневан фактом газетных публикаций, что дошел до крика в адрес подчиненных. Он держал в руках целую пачку свежих газет, размахивал ими перед собой.

— Кто вбросил материал газетчикам?.. Кого следует привлечь к ответственности за разглашение следственной тайны?.. Как теперь мы будем ловить злоумышленников и осталась ли хотя бы крошка доверия граждан к нашей полиции?

В его кабинете находились пятеро чиновников следственных и судебных органов, среди которых были также те, кто уже занимался расследованием дела Соньки, — следователь Гришин и судебный пристав Фадеев.

— Департамент следует подвергнуть тотальной чистке, — произнес старший судебный пристав Конюшев.

— Что значит «тотальной»? — резко повернулся к нему полицмейстер.

— Посписочно. Время всеобщего разброда, которое мы сейчас наблюдаем, непременно способствует проникновению в наши ряды всяких прохвостов и провокаторов.

Круглов подошел к нему, уставился белыми немигающими глазами.

— Вот вы сейчас являете собой самый верный признак тех самых прохвостов и провокаторов!.. Вы это понимаете?

— Никак нет, господин генерал.

— А я объясню! — заорал полицмейстер. — Своим намерением провести тотальную чистку вы посеете в органах такую панику и недоверие, что немедленно разбегутся самые верные и самые проверенные кадры!.. От растерянности разбегутся!.. От оскорбления! От стыда за честь мундира! Вы хотя бы понимаете, что творится в стране? — Он вдруг рванул погоны с плеч старшего судебного пристава, а следом за ними все остальные знаки отличия. — Вы разжалованы!.. За преступную глупость и провокационные намерения!.. Вон отсюда!.. Вон!

Совершенно потерянный, Конюшев попятился к двери и буквально вывалился из нее.

Полицмейстер сделал несколько шагов по кабинету, успокаиваясь, поднял взгляд на замерших присутствующих.

— Газетчиков и прочую сволочь заткнуть!.. Агентов мобилизовать! Самим работать круглосуточно!.. Соньку и прочую падаль задержать в три дня и судить самым беспощадным образом по законам военного времени!

— У вас на столе дело террориста Тобольского, — робко напомнил Егор Никитич.

Круглов подошел к столу, перелистал лежавшую там папку с бумагами, жестко приказал:

— Судить!.. И на Сахалин!.. На пожизненную каторгу!.. За убийство следует наказывать убийством!

Когда занавес пошел вверх, в зале театра вдруг раздались свист, крики возмущения.

— Позор!

— Вон со сцены!

— Убийцу под суд!

— Дочке воровки здесь не место!

Табба вначале не поняла, выйдя на сцену с привычной улыбкой и поставленным движением, поймала начало партии, и тут в нее полетели яйца, помидоры, прочая дрянь. Прима прикрылась рукой, но прямо в лицо ударило что-то вязкое и липкое, она вскрикнула.

Артистка метнулась из стороны в сторону, увидела орущий зал, озлобленные лица и сломя голову бросилась со сцены.

Лицо актрисы было красное, в следах от слез, грима и брошенной из зала какой-то гадости. Ее все еще колотило, она не знала, куда девать руки, и все время убирала их за спину.

Гаврила Емельянович задумчиво расхаживал по кабинету, смотрел на носки собственных лакированных штиблет, о чем-то тяжело думал. Неожиданно предложил:

— Выпить желаете?

— Вина?

— Чего-нибудь покрепче.

Директор налил в два бокала коньяку, чокнулся с примой, медленно, с пониманием вкуса выпил.

— Главное сейчас — никакой паники, — сказал он, улыбнувшись. — Паника — лучший друг худшего, — и сам хохотнул собственному афоризму.

Без стука открылась дверь, и в кабинет вошел мрачный Егор Никитич.

— Дурит народ под окнами, — буркнул он, подал руку директору, бросил в кресло портфель. — Жаждет вашей крови, мадемуазель, — взглянул он на актрису.

— Публика — дура! Хуже уличной девки, — заявил Гаврила Емельянович. — То возносит до небес, то топчет в коровью лепешку.

Следователь увидел бутылку с коньяком, налил себе тоже, выпил. Уселся напротив девушки, положил руки на острые колени.

— Надо пересидеть, переждать. Если у нас сложится все по-задуманному, через месяц поклонники обо всем забудут, и вы опять окажетесь на недосягаемой высоте.

— Что значит «если у нас сложится все по-задуманному»? — не поняла прима.

— Вот об этом сейчас будет разговор. — Егор Никитич еще налил себе и директору, чокнулись, выпили, не предложив этого артистке. — Надеюсь, вы наконец готовы к серьезному сотрудничеству?

— В чем?

— В раскрытии преступления.

— Но я действительно ничего не знаю такого, что могло бы вам помочь.

— Вы — не знаете, мы — подскажем, — улыбнулся следователь и свойски подмигнул директору. — Вы ведь были однажды в доме князя Брянского?

— Была.

— Вам предстоит отправиться туда.

— Зачем?

— Изложу… Сейчас все изложу, — не желая раздражаться, произнес Гришин. — Мы уверены, что Сонька с дочкой прячется именно в этом доме.

— Я должна разузнать об этом?

— Детка, — положил ей руку на плечо директор, — не надо торопиться. Егор Никитич сейчас все объяснит.

Следователь благодарно ему кивнул, сцепил пальцы под подбородком.

— В ближайшие дни мы отправим вас туда под предлогом передачи еще одной записки от подельников. Если воровки в доме, записку у вас примут. Либо дворецкий, либо сама девочка-княжна.

— А если выйдет сама Сонька?

— Это наиболее подходящий вариант. Вы передаете ей листочек с каракулями, обмениваетесь необходимыми фразами с матерью, затем выходите за ворота и сообщаете нам о результате.

— Вы ее арестуете? — испугалась Табба.

Следователь, а за ним и директор рассмеялись.

— Нет, мы вручим ей букет цветов, — пошутил Егор Никитич. — Вам все, дорогая, понятно?

Артистка подумала, тронула плечами.

— В общем, все, — повернулась к директору. — А когда я снова смогу выйти на сцену?

— Сможете, милая, непременно сможете. Не можем же мы терять такой бриллиант, как вы! — погладил тот ее по спине. — Но давайте все-таки по порядку. Вначале одно, затем другое.

— Золотые слова, — поддержал его Гришин и внимательно посмотрел на девушку. — Значит, вы готовы помочь нам?

— Если вы поможете мне.

— В этом нет никаких сомнений! И гарант этому — господин директор!

— Если ваш голосок — трель, то мое слово — кремень, — засмеялся Гаврила Емельянович и налил сразу в три бокала. — За редкое взаимопонимание!

Чокнулись, выпили.

В этот вечер ужин у Кочубчика и его компании был самый отменный. В подвале, освещенном двумя керосинками, на кирпичном выступе была расстелена клеенка, на ней лежали крупно нарезанная ветчина, сыр, колбаса и даже фрукты — бананы, ананас. Венчала застолье литровая бутылка «Смирновской».

Компания Володи — его «акошевка», то есть сожительница, дебелая Зоська, и безносый от болезни, опустившийся вор Сучок. Сам Кочубчик, изуродованный жизнью и болячками, передвигался с трудом, волоча правую ногу, часто и с надрывом кашлял.

— Так что за барыня в ноги тебе ноне кланялась? — ревниво спросила Зоська, разливая водку в мутные стаканы. — Прям чуть не расцеловала образину!

— Не было б барыни, не было б жратвы! — огрызнулся Сучок. — Жамкай и не разводи баланду!

— А может, я ревную!

— Засунь свою ревность знаешь куда?.. Ага, в то самое место!

— Знала б, кто это была, взревновала б еще боле, — оскалился Кочубчик, трудно жуя ветчину плохими, гнилыми зубами, и засмеялся. — Может, даже прибила б сразу!

— А я и сейчас могу прибить! — набычилась Зоська.

— Мало выпила.

— Добавлю. И сразу по кумполу бутылкой!

— Это смотря кто кого! — тихо ощетинился Володя. — Забыла, как давеча кровищу со стен смывали?

— Помню, Володя. Сдача за мной, — кивнула Зоська и вдруг вызверилась: — Говори, тварь, что за валоха была?

Сучок поднялся, завел ополовиненную бутылку над головой женщины.

— Пришибу. Еще чего вякнешь, голова надвое!.. — Опустился на место, в короткий взмах головы опрокинул полстакана, посмотрел на Кочубчика слезящимися глазами. — А барыня, видать, очень даже знатная.

— Знатнее не бывает, — ухмыльнулся тот. — Вот заберет к себе, увидите, какой барин из меня получится.

— Заберет, — хмыкнула Зоська. — Кому ты сдался, такой кугут?..

— Кугут?.. — взъерепенился Кочубчик. — Кугут, сказала?!. Это теперь я кугут!.. А знаешь, кем я был до недавнего?!

— Знаю, — кивнула женщина. — Лярвой был! Соньку, воровку, сдал синежопым, вот и ныкаешь с того времени по подвалам. Как тебя, хмыря, не дорезали?!

— Потому как Бог бережет!.. Видать, не такая уж и лярва!

— Лярва… Ой какая лярва, — мотнул хмельной головой Сучок и удивился: — И чего это вдруг тебя воры перестали шукать? Ведь таких, как ты, не оставляют коптить небо.

— А кому он такой нужен? — отмахнулась Зоська, снова наливая водки. — Ноги не ходят, голова не варит, руки не держат. — С трудом сунула стакан в скрюченные Володины пальцы, засмеялась: — Видал? — Не чокаясь, выпила, поинтересовалась: — А чего еще дала, окромя тугриков?

— Ничего не дала, — огрызнулся Володя. — Что на столе, то и дала.

— Врешь, мизер, ой как врешь! — мотнул головой вор. — Только сегодня пытать не стану. — И поинтересовался: — Так что это за шваняйка была?

— В следующий раз явится, сам спросишь, — огрызнулся тот и впился зубами в недоеденную ветчину.

Было далеко за полночь, когда Сонька вошла в спальню Анастасии, опустилась на стул, включила слабый ночник.

Княжна проснулась, от неожиданного визита даже вздрогнула. Поднялась с подушки, удивленно смотрела на воровку.

— Что-нибудь случилось?

— Не пугайся… доченька, — улыбнулась Сонька. — Можно — «доченька»?.. Ты ведь сама назвала меня мамой.

— Можно, — не совсем уверенно ответила девочка, спросила: — Миха спит?

— Спит.

— Вы хотите со мной о чем-то поговорить?

— Да, — кивнула воровка и виновато улыбнулась. — Я не хотела при дочке, с тобой будет проще.

Анастасия ждала, смотрела на женщину настороженно и внимательно.

— Я буду с тобой как со взрослой, — предупредила Сонька. — Ты, конечно, знаешь, что такое любовь?

— Знаю. Хотя сама еще не любила.

— Когда-нибудь полюбишь. Миха, к примеру, любит твоего кузена.

— Да. Я счастлива этому.

— Я, наверно, кажусь тебе совсем старой, — печально улыбнулась воровка.

— Не такой уж и старой. Нормальной… — перебила ее девочка. — Вон о вас все газеты пишут.

— Спасибо, детка, — усмехнулась та, снова помолчала. Подняла глаза на княжну. — Теперь послушай меня внимательно. Я любила одного человека. Он предал меня, а я все равно любила. Любила и люблю… А вчера случайно встретила его и поняла, что не могу жить без него. Понимаешь?

— Понимаю, — тихо ответила княжна, не сводя с женщины глаз.

— Я не могу его оставить. Я должна быть с ним.

— А кто вам мешает?.. Будьте!

— Кто мешает? — усмехнулась воровка. — Моя непутевая жизнь мешает. Я ведь прячусь у тебя и могу выйти отсюда только в парике и очках.

— Вы хотите с ним уехать?

Сонька пожала плечами.

— Возможно. Но меня ловят. И потом, я с Михой.

— Она останется у меня.

— Нет, — покачала головой женщина. — Это невозможно. Однажды я отказалась от нее, второй раз этого не будет.

— Я вас не понимаю. — Княжна действительно не понимала взрослую женщину.

— Я сама себя не понимаю, — тихо произнесла воровка и неожиданно, как бы спонтанно предложила: — А что, если он пока поживет с нами?!

— Здесь?.. В доме?

— Да. — Сонька впилась в княжну глазами.

— А он кто?

— Никто!.. Нищий!.. Бродяга!.. Варнак по-нашему!

Глаза Анастасии заблестели от испуга.

— Мы хотите привести его в мой дом?

— Не хочу. Спрашиваю!.. Но он ничего не тронет!.. Я буду следить!.. Ему, детка, сейчас нужна помощь как никогда. Иначе он погибнет!

Княжна растерянно молчала.

— А что скажет Миха?

— Пусть это будет твое решение!.. Ты спросила, я тебе случайно рассказала. И ты приняла решение.

Лицо Соньки просило, умоляло, уговаривало.

— А кем он здесь будет? — спросила девочка.

— Кем угодно. Дворником. Рабочим. Привратником… Кем угодно, детка, лишь бы рядом со мной!

— Я подумаю… Подумаю и скажу, — сухо ответила княжна.

— Спасибо. — Сонька хотела поцеловать ей руку, но та решительно отвела ее, усмехнулась.

— Вы хоть немножко, но все-таки моя… мама.

Они не видели, что за дверью стояла Михелина и все слышала.

Когда Сонька вошла к себе в спальню, то увидела сидящую на краешке постели дочку. Мать подошла к ней, присела рядом, обняла.

— Я все слышала, — сказала Михелина.

— Может, это и хорошо, — кивнула воровка.