Сонька. Продолжение легенды Мережко Виктор

— Вам этого недостаточно?

— Не только недостаточно, но и по-человечески больно. Вы это понимаете?

— Примерно.

— Я рожден для того, чтобы бороться с тем, что победить в корне нельзя. Воры были, есть и будут!.. Люди рождены, чтоб воровать и обманывать! И я живу лишь для того, чтобы создавать видимость существования. Глупая, бессмысленная, ничтожная жизнь.

— Вас кто-то сегодня унизил?

— Почему только сегодня?.. Всегда! Я сам себя унижаю каждый день! Пришел к вам — унизился. К начальству — тем более унизился. По улице иду и даже там унижаюсь, чувствуя свою никчемность и бессмысленность! Сам себе вру, будто достоин, а на самом деле — крайне ничтожен и унижен!

— Приходя ко мне, вы унижаетесь? — усмехнулась Сонька.

— Представьте.

— В чем же?

— Мне вас жаль, но я обязан изо всех сил скрывать это.

— Если жаль, зачем преследуете? Я что, убила кого-нибудь? Ограбила честного и добропорядочного человека? Была замечена в государственном преступлении?.. В чем моя вина? Грабят, убивают, воруют намного больше, нежели я бы могла это сделать!.. Я устала бегать. Устала от страха за моих девочек! Я жажду спокойной и незаметной жизни! Я готова быть нищей, лишь бы меня и моих детей оставили в покое!.. Почему за мной идет охота? За старым, ни в чем уже не опасным зверем?

Следователь с некоторым удивлением заметил:

— Странно вы говорите.

— Да, странно. Тем более перед вами… — согласилась женщина и неожиданно спросила: — Хотите, я в чем-то вам признаюсь?

Гришин с иронией усмехнулся.

— Если не боитесь.

— Не боюсь. Я никакая не француженка, я та самая воровка, которую вы ловите. Сонька Золотая Ручка.

Егор Никитич спокойно воспринял сказанное, кивнул.

— Я это знал и раньше, теперь же вы поставили все на свои места. — И поинтересовался: — Зачем вы мне в этом признались?

— Зачем? — переспросила женщина. — Во-первых, сегодня я вам поверила и поняла, что вы не машина, а человек. А во-вторых, устала лгать и выкручиваться. Будет суд, будет опять каторга, будет неминуемая смерть где-нибудь на Сахалине. Ну и что?.. Воровка! С этим родилась, с этим и подохну. Вот только жаль моих девочек, у которых такая мать.

— Кстати, — сказал следователь, — вашей дочери удалось бежать.

— Михелиночке?

— Да, младшей.

На глазах воровки показались слезы.

— Это правда?.. Вы не врете?

— Зачем мне врать в такой день? — пожал плечами Гришин. — Ей помогли ваши коллеги, обведя вокруг пальца весь наш сыск.

Сонька плакала.

— Боже, моя доченька бежала… Как я счастлива, боже. Я не могу в это поверить. — Поднялась, неожиданно поцеловала руку следователя. — Благодарю вас. Вы сделали мне такой подарок.

Тот легонько отстранил ее, заставил сесть на место.

— Хорошо, что я хотя бы что-то сделал приятное.

— А какой у вас сегодня день? — спросила воровка, вытирая слезы. — День рождения?

— Скорее наоборот, — усмехнулся Гришин и отмахнулся. — Не будем о грустном… У вас что-нибудь есть ко мне?

Она пожала плечами.

— Вряд ли. Вы уже успокоили мою душу.

— В таком случае у меня кое-что будет к вам. — Следователь перешел на шепот. — Ни в коем случае не соглашайтесь на побег!.. Это провокация!.. Вас поймают, и это будет основанием для возбуждения прямого судебного дела. Ищите другие пути к освобождению. Пусть об этом подумают ваши товарищи!

— Спасибо, — тихо произнесла Сонька.

— Не стоит. Я сделал лишь малую часть того, что должен проделать сегодня.

Воровка удивленно взглянула на него, он странно усмехнулся, поднялся.

— Простите меня. — И направился к выходу. Остановился, вдруг вспомнил. — Совсем забыл. Вы просили чайник и кружку. Вам сегодня же все это подадут. — И покинул камеру.

В сопровождении конвойного Гришин прошел по коридорам Крестов, спустился по решетчатым лестницам на нижний этаж, толкнул дверь своего кабинета.

Махнул конвойному, чтобы тот удалился, неспешно опустился за стол. Какое-то время сидел в тяжелой задумчивости, затем выдвинул ящик стола, извлек оттуда револьвер. Проверил наличие патронов в нем, поднес к виску и нажал на спусковой крючок.

Раздался глухой, с эхом, выстрел.

Сонька, глядя в одну точку, неподвижно сидела на койке, когда услышала звук открывающегося окошка. В нем показалось лицо прапорщика Глазкова.

— Арестованная Матильда Дюпон, — позвал он, — подойдите!

Она послушно поднялась, приблизилась к окошку. Илья подал ей сначала жестяной чайник, затем такую же кружку.

— Велено вам принести. — Быстро оглянулся, прошептал: — В чайнике двойное дно, там все найдете.

— Я не поняла.

— Поймете!.. Видел мадемуазель Бессмертную, она готова поучаствовать в вас.

— Благодарю. Как она?

— Ждет, когда вы освободитесь. — Прапорщик снова оглянулся. — У нас происшествие. Застрелился следователь Гришин.

— Кто? — не поняла Сонька.

— Следователь, который вел ваше дело. Пулю в лоб!

Глазков быстро захлопнул окошко, и в коридоре послышались его быстрые удаляющиеся шаги.

Воровка в задумчивости повертела чайник, налила из него теплой воды в кружку, попробовала на вкус. Затем снова принялась изучать чайник, заметила в самом низу то ли пластинку, то ли задвижку, нажала на нее пальцем. Ничего необычного не случилось. Тогда Сонька сильно нажала на пластинку ногтем, раздался щелчок, и дно чайника отделилось от корпуса. На дне лежали туго свернутая шелковая веревка и замотанная в тряпочку ножовка.

Женщина торопливо сложила все на место, прищелкнула дно к чайнику, прислушалась к шагам в коридоре.

Было тихо.

Никанор был совсем плох. Лицо его было в синяках и кровоподтеках, лежал он в своей комнатушке на продавленном диване, печально смотрел на сидящую напротив Анастасию.

— Что же нам с ним делать? — тихо спросила княжна.

Дворецкий слабо тронул плечами, едва слышно ответил:

— Гнать, как бешеную собаку.

— Я велела, не уходит. Грозится пойти в участок и обо всем рассказать.

— О чем он может рассказать? — удивился старик.

— О воровках. Говорит, знает и про Соньку, и про Михелину.

— Ничего о них не слышно?

— Нет. Сонька по-прежнему в Крестах, а Миха после вокзала куда-то исчезла.

— Может, в полиции?

— Нет, она сумела убежать. Все газеты написали об этом.

— А что князь Андрей?

— Совсем плох. После случившегося не встает. Нога сильно кровоточит.

— Как бы не пал духом.

— Вроде держится. Хотя все время спрашивает о Михе.

— А Семена, привратника, уволили? — неожиданно спросил дворецкий.

— Сам ушел.

— А Володька где?

— Спит у себя. Пьяный.

Помолчали, княжна повторила свой изначальный вопрос:

— Что же с ним делать?

Никанор нежно коснулся ее руки, слабо улыбнулся.

— Я что-нибудь придумаю.

Табба была нервная и злая. Готовилась к выходу в зал, срывала свое состояние на Катеньке, помогавшей ей застегивать платье.

— В чем дело?.. Сколько можно копаться?

— Пуговички разошлись, — виновато объяснила прислуга. — Сейчас я прихвачу их.

— По-твоему, я располнела?

— Самую малость, барыня.

— Что ты сказала?!

— Нет, вы не располнели, — быстро исправилась девушка. — Платье слегка село от стирки.

В дверь постучали, и тут же в комнату просунулась голова Арнольда Михайловича.

— Зал под завязку, господа ждут вашего выхода, мадемуазель.

— Закройте дверь! — бросила Табба.

— Что с вами, мадемуазель?

— Ничего. Не вламывайтесь, когда дама одевается! — взорвалась артистка и силой захлопнула дверь.

— Зачем вы так? — удивилась Катенька. — Он может уволить.

— Не уволит! — ответила Табба. — Он на мне деньги зарабатывает! — И распорядилась: — Налей вина!

Катенька послушно достала из корзиночки бутылку, наполнила фужер, прижалась спиной к двери, чтоб никто не вошел.

Прима выпила вино, распорядилась:

— Кликни Изюмова.

— Сейчас.

Прислуга открыла дверь, пальцем поманила находящегося вблизи артиста.

— Вас зовут.

Тот торопливо вошел, с готовностью остановился перед примой.

— Слушаю вас.

— Полковника… ну, с Георгиями!.. в зале не заметили?

— Сидят, ждут вашего выхода.

— Передайте ему, что после выступления я желаю его видеть.

— Как скажете, мадемуазель, — покорно произнес Изюмов, побледнев.

Артистка надела на лицо маску, бросила на себя взгляд в зеркало и толкнула дверь.

Проходя мимо кабинета хозяина, увидела приоткрытую дверь, быстро вошла туда. Огляделась, прошлась руками по столу, выдвинула ящик, увидела там дорогие, в бриллиантах, часы и револьвер. От неожиданности вздрогнула, тем не менее взяла часы, сунула их в скрытый карман юбки и покинула комнату.

Пианист ударил по клавишам, и зал всколыхнулся от аплодисментов.

— Несравненная «Ночная лилия»! — объявил Арнольд Михайлович.

Сонька, обмотав ножовку тряпкой, чтоб не было слышно скрежета по металлу, стояла возле окна на табуретке и, с трудом дотягиваясь до оконной решетки, подпиливала один из прутьев. От усталости или от шагов за дверью замирала, выдерживала паузу и снова принималась за ножовку.

Пальцы немели, покрывались кровавыми пузырями, металл нагревался, скрежет иногда был слишком слышен, и тогда воровка поливала ножовку водой и снова принималась за работу.

За темным окном глухо обозначали себя собаки, звенел колокольчик ночного обходчика, отбивали время часы на Петропавловке.

Никанор тяжело поднялся с постели, накинул на себя плед, нащупал ногами шлепанцы и направился к двери. От слабости его маленько занесло, но старик удержался и вышел в коридор.

Добирался до комнаты Кочубчика почти на ощупь — свет везде был погашен. Время от времени останавливался, борясь с кашлем и одышкой, и шагал дальше.

В комнате Володьки горела оплавленная свеча, и по этой причине было довольно светло.

Дворецкий остановился на пороге, посмотрел на храпящего вора.

Тот, похоже, выпил более чем достаточно, поэтому спал крепко, сотрясая воздух тяжкими всхлипами. На прикроватной тумбочке стояли две пустые водочные бутылки, наломанный кусками хлеб, очищенная луковица, кусок почерневшего мяса.

Старик подошел к Кочубчику поближе, не совсем понимая, что он должен сделать. Взял со стола большой источенный нож, примерился на вора, но затем передумал и положил его на место. Осторожно вытащил из-под головы Кочубчика подушку, отчего тот замычал и зашлепал губами, потом затих.

Никанор поднял подушку, нацелился ею на лицо вора и тут же навалился на него. Володя задергался, закрутился, спьяну что-то едва слышно мычал сквозь подушку, но дворецкий не отпускал, продолжал душить его, вкладывая все силы, всю ненависть, всю обиду…

Через минуту Кочубчик перестал дергаться, старик поднялся, постоял какое-то время, прислушиваясь, перекрестился и пошел к двери.

…От фонарей на улице было довольно светло.

По Фонтанке тяжелым неровным шагом передвигался странный человек, завернутый в плед.

С Фонтанки завернул за угол, прошел еще несколько кварталов и остановился перед полицейским участком.

Полицейский при входе спросил:

— Чего надобно?

— К дежурному.

Старик вошел в помещение, увидел вдалеке приоткрытую дверь, двинулся к ней.

Дежурный поднял от писанины голову, удивленно уставился на ночного визитера.

— Я только что задушил… — едва слышно промолвил старик.

— Кого? — Полицейский даже приподнялся.

— Не знаю. Наверное, человека… если можно так его назвать.

Изюмов, стоя в темном проеме дверей ресторана, видел, как Табба, придерживаемая полковником и не снявшая маски, села в карету, после чего рядом с ней расположился сам георгиевский кавалер, и экипаж резво взял с места.

На второй повозке укатила Катенька.

Артист покинул укрытие, пересек зал, в котором все еще не утихло веселье, зашел за занавес, постучался в дверь хозяйского кабинета.

— Войдите, — раздался в ответ голос.

Изюмов переступил порог, с природной робостью попросил:

— Мне важно с вами поговорить, Арнольд Михайлович.

Тот отложил бумаги, с неудовольствием уставился на артиста.

— Прямо сейчас?

— Да. Это крайне важно.

Хозяин тяжело вздохнул, согласно кивнул.

— Если можно, покороче.

— Я относительно мадемуазель Таббы.

— Слушаю вас.

— Она уехала в экипаже с полковником Икрамовым.

— Допустим. Вас это беспокоит?

— Это должно беспокоить вас. Так сказать, моральное обличие ваших работников.

— Это все? — раздраженно спросил Арнольд Михайлович. — Если все, я вас больше не задерживаю.

— Нет, не все. — Изюмов был настроен крайне агрессивно. — Вам известны родственные связи мадемуазель?

— Что вы имеете в виду?

— Вам известно, что ее мать — знаменитая Сонька Золотая Ручка?

— Да, я читал подобную глупость в газетах. Что дальше?

— Вы не боитесь за репутацию вашего заведения?

Лицо хозяина побагровело, он резко встал.

— Я боюсь таких идиотов, как вы!.. Пошли вон!

Изюмов продолжал стоять на месте.

— Какую глупость вы еще желаете мне сообщить? — закричал Арнольд Михайлович.

— Я люблю мадемуазель, — ответил тот. — И буду преследовать не только ее, но и каждого, кто посмеет ухаживать за ней!

— Ну, так возьмите револьвер и застрелите либо мадемуазель, либо полковника! — Хозяин неожиданно вытащил из ящика стола оружие, бросил его на стол. — Вы этого хотите?

Открылась дверь, и заглянувшая в кабинет официантка испуганно сообщила:

— Арнольд Михайлович, там дерутся!

— Чтоб вас, всех героев, на войне перестреляли! — выругался тот и быстро выбрался из-за стола.

Изюмов остался стоять в комнате, не сводя загипнотизированного взгляда с револьвера. Затем медленно, как во сне, протянул руку, взял его, сунул во внутренний карман пиджака и быстро покинул комнату.

Сонька опустилась на койку, посидела какое-то время, опустив уставшие руки вниз, подняла голову, прислушиваясь к окрикам конвойных и их шагам, затем с трудом поднялась, направилась снова к окну.

Влезла на табуретку, дотянулась до нижнего прута и снова принялась подпиливать его.

Дом полковника Икрамова находился в глубине ухоженного парка, дорога к нему вела ровная, хорошо освещенная, накатанная.

Карета остановилась возле главного входа с колоннами, князь подал девушке руку, и они направились в дом.

Караульные солдаты при виде хозяина вытянулись по стойке «смирно», он помог спутнице войти в просторный холл, дал распоряжение вышедшему навстречу бравому, моложавому дворецкому:

— Ну-ка, Михаил, накрой нам по-походному.

— Слушаюсь, ваше высокородие! — гаркнул тот и загрохотал сапогами вперед.

— По-походному — это как? — улыбнулась Табба.

— Это быстро, дешево, сердито!

— Дешево?

— Есть просто дешево, а есть дешево по-княжески, — засмеялся Икрамов.

— Любопытно.

Они поднялись на второй этаж, прошли длинным коридором и оказались в роскошной гостиной, увешанной картинами в позолоченных рамах, уставленной антикварными вещами.

— Таков приют убогого чухонца! — с гордостью обвел рукой зал полковник и широко улыбнулся. — Как вам?

— Для чухонца вполне сносно, — тоже улыбнулась гостья, осматривая комнату.

— А вы так и будете в маске?

— Она вам мешает, князь?

— Мне нет. Боюсь, она мешает вам.

— Ни капельки.

Они двинулись дальше. Дом и в самом деле поражал богатством и изыском. Миновав еще несколько залов, князь жестом показал в сторону небольшой комнаты.

Здесь уже был накрыт стол, причем накрыт так просто и одновременно богато, что это не могло не вызвать у гостьи довольной улыбки. Кроме разных вин, здесь лежали румяный бараний бок, сыры разных сортов, ананасы, апельсины, виноград, сладости в сахарной пудре, разнообразная выпечка.

— Быстро, дешево, сердито?

— Именно.

— И кто же это готовит?

— Мои люди.

Полковник отодвинул стул, прима уселась, окинула взглядом стены, оформленные в китайском стиле.

— Красиво. Вкус ваш или вашей жены?

— Не женат, — развел руками князь, присаживаясь напротив. — Поэтому все валите на мой вкус. — Он внимательно посмотрел на девушку. — Может, все-таки вы снимете маску?.. Я хочу увидеть ваше лицо.

Табба рассмеялась.

— А если оно вас испугает?

— Наоборот. Думаю, оно еще более прекрасно, нежели я представляю.

Икрамов хлопнул в ладоши, в комнате тут же возник Михаил, разлил вино по бокалам.

— Ступай, — махнул ему полковник и поднял бокал. — За вашу решительность, мадемуазель.

— Решительность? — переспросила артистка, взяв свое вино.

— Именно. Решиться приехать в гости к холостому мужчине — для этого нужен характер.

Табба отпила половину бокала, пожала плечами.

— Никакого характера. Я достаточно наблюдательна, чтобы понимать, кому следует доверять, а кого надо опасаться.