Ключи к полуночи Кунц Дин

Глава 74

Когда толстяк дошел в конец коридора, Игнасио Каррерас уже выломал дверь и выкарабкивался из окна склада в погоню за Алексом Хантером. Петерсон пустился было за ним, но, подумав хорошенько, вернулся назад в коридор.

— Урсула, Урсула, где вы?

Она не отвечала.

Он пошел по коридору обратно к комнате, где проходило совещание.

— Доктор Зайцева! Это я — Ансон.

Дверь справа от него открылась, и оттуда осторожно выглянула Урсула Зайцева.

— Что это за шум? Я боюсь выходить. Что-нибудь случилось?

— Все. Надо выбираться отсюда.

— Уезжаем?

— Поспешите, — поторопил ее толстяк. — У нас нет времени рассиживаться.

Она смотрела на него через полуоткрытую дверь.

— Но куда мы поедем?

— В какое-нибудь безопасное место.

— Я не понимаю.

— Давайте, моя дорогая. Если мы не будем двигаться достаточно быстро, то нас схватят.

— Схватят? Кто?

— Полиция, конечно!

Сбитая с толку, Урсула вышла в коридор.

Петерсон вытащил пистолет с глушителем и дважды выстрелил в нее.

Урсула Зайцева умерла почти красиво. Насквозь прошитая пулями, она закружилась, как будто показывала новую юбку своему приятелю. Крови было немного. Она осела у стены, посмотрела на толстяка невидящим взглядом, позволила только тонкой струйке крови сбежать из уголка ее рта, отпустила ледяное выражение лица, впервые за то время, как Петерсон был с ней знаком, и погрузилась в объятья смерти.

Четверо из шести людей в списке толстяка были устранены. Марлоу. Антонио Паз. Томас Шелгрин. Урсула Зайцева. Только двое ждали своей очереди.

Петерсон побежал в глубь дома с той особенной грацией, на какую может быть способен только очень толстый человек. Он бросился в складское помещение. Вылез из окна. И даже охнул, когда холодный ночной воздух ударил ему в лицо.

Ветер очищал следы от падающего снега, в то же время сметая их, но толстяк все еще мог следовать за Хантером и Каррерасом.

Глава 75

Пару минут в отдаленной части дома стоял сильный шум и слышались крики. Сначала Джоанна надеялась, что Алекс придет к ней на помощь или кто-нибудь из внешнего мира выручит их обоих — ее и Алекса. Но Ротенхаузен не обращал внимания на шум, и через некоторое время она оставила все надежды на спасение извне.

Он загнал ее в угол и закрыл проход своим телом.

Выхода не было.

Ночной кошмар стал реальностью.

Ротенхаузен растопырил стальные пальцы и стал подбираться к ее горлу. Здоровой рукой он прикрывал батарею, чтобы Джоанна не смогла снова выдернуть штекеры.

Она не могла оторвать взгляд от его сверхъестественных глаз. Они были чрезмерно бледные. Желтоватые. Кошачьи глаза. Демонические глаза. Нечеловеческий взгляд.

Он склонил голову набок и насмешливо смотрел на нее, пока не схватил ее за горло. Все это выглядело так, будто он наблюдает за подопытным животным сквозь проволочные стены клетки.

Джоанна забрызгала слюной, задыхаясь.

Ротенхаузен сжал сильнее. Теперь он опять улыбался.

Джоанна не могла дышать, и ей стало страшно. Пытаясь освободиться от этих ужасных пальцев, она дергалась, извивалась, беспомощно била голыми ногами.

Ротенхаузен не обращал внимания на ее сопротивление. Он держал ее железной хваткой.

Она ожидала, что он позовет на подмогу и ее снова привяжут к кровати. Но вскоре стало очевидно, что у него другой план: он собирался слегка придушить ее, а затем, когда она будет без сознания, изнасиловать.

Черные пятна поплыли у нее перед глазами. С каждой секундой они все росли и росли, больше и больше закрывая от нее свет.

Глава 76

Миллионы биллионов снежных хлопьев вывалились из швейцарской ночи. Они покрывали инеем волосы Алекса, попадали за воротник куртки, таяли на лице и налипали на блестящую ткань его лыжного костюма.

Темнота и буря ослабили видимость до десяти-пятнадцати метров на открытой местности. К счастью, снег отражал в бесчисленном множестве крошечных призм тот слабый свет, какой был, почти вдвое усиливая его. Получающийся в результате жутковатый фосфоресцирующий свет позволял Алексу видеть если не детали, то хотя бы силуэты.

Он пересек сотню ярдов открытого пространства, пока добрался до укрытия леса. Гигантские сосны росли тесно друг к другу, но снег все-таки пробивался через их кроны. Деревья более или менее укрывали от ветра, завывавшего как дух, стоны которого предвещают смерть. Алекс вошел в лес по тропинке, которую обнаружил совсем случайно, — по узкому, хорошо утоптанному следу, который мог быть оставлен, например, оленями. Он пробежал двадцать или тридцать метров под дырявым пологом ветвей до того, как споткнулся и упал на камни, скрытые снегом. От падения у него перехватило дыхание.

Боясь, что Каррерас может добраться до него в любую секунду, он перекатился на спину и выбросил вперед руки. Он был готов драться за свою жизнь и приложить для этого все силы.

Каррерас еще не появился.

Алекс с трудом поднялся на ноги. Он оступился, поскользнулся и зарылся в снег. Поднимаясь, он обнаружил оружие. Он нашел камень размером с апельсин, две грани которого были достаточно острыми. Конечно, это не пистолет, но все-таки лучше, чем ничего.

Алекс поспешил в глубь леса.

В тридцати метрах от места, где он упал, тропинка резко поворачивала вправо и огибала особенно густой кустарник, доходивший ему до плеча. Он остановился и стал подыскивать место для засады. Местность здорово подходила для этого. Здесь была почти полная темнота. Его глаза постепенно приспосабливались к условиям ночи, и, щурясь от отраженного света, Алекс едва мог различить собственные следы на гладкой поверхности пушистого снега. Он взвесил камень в руке, спрятался за стеной кустов, которые болезненно оцарапали его, и пригнулся. Он стал тенью среди теней.

Наверху в игольчатых сосновых кронах непрестанно завывал яростный ветер, он звучал, как далекая стая голодных волков.

Снег сыпался на Алекса.

Его руки замерзли, почти окоченели. Он боялся, что скоро не сможет удержать камень.

Прошло не более минуты, как он услышал Каррераса. Тот явно не боялся своей жертвы и, не скрываясь, ломился через лес, круша все на своем пути и ругаясь, как пьяница, идущий из одного кабака в другой.

Алекс напрягся. Он не сводил глаз с поворота тропинки в четырех метрах от него.

Появившись, Каррерас направился мимо него. Он двигался, нагнувшись вперед, занятый неясными отпечатками следов, которые вели его.

Алекс подскочил, как пружина, замахнулся и со всей силой выбросил руку с камнем вперед. Камень попал Каррерасу в висок, и тот упал.

Алекс увидел, что Каррерас лежит очень тихо, и подошел к нему.

Каррерас схватил его за ногу.

Глава 77

Джоанна ударила Ротенхаузена коленкой в пах.

От удара он потерял дыхание, рефлексивно защищаясь, согнулся вперед.

Механическая рука скользнула по ее горлу. Холодные, лязгающие пальцы ослабили свою хватку.

Джоанна выскользнула и бросилась к двери, он поспешил за ней. От боли Ротенхаузен ковылял, как краб, но двигался быстро.

Джоанна оставила мысль добежать до двери, откинуть задвижку и выбраться наружу. Вместо этого она поставила на его пути тележку на колесиках. Поверх тележки были брошены его рубашка и халат. Джоанна швырнула их на пол. Кроме шприцев, сфигмоманометра, бутылки с глюкозой для капельницы, пакета с фиксаторами языка, приспособления для осмотра глаз и множества маленьких бутылочек с лекарствами на инструментальном столике лежали хирургический ножницы. Джоанна схватила их и стала размахивать перед Ротенхаузеном, как каким-то магическим мечом.

Ротенхаузен свирепо смотрел на Джоанну. Его лицо стало красным, разъяренным.

— Я не позволю вам проделать это со мной снова, — произнесла Джоанна. — Я не позволю подделывать мои мозги. Вам придется либо отпустить меня, либо убить.

Механической рукой он потянулся через тележку и схватил ножницы. Он вырвал их из рук Джоанны и сжал стальными пальцами так, что лезвия переломились с жалобным лязгом.

— Я могу сделать с тобой то же самое, — сказал он.

Ротенхаузен отшвырнул сломанные ножницы.

Сердце Джоанны сильно забилось, дыхание участилось, лицо раскраснелось, и ей стало жарко. Она почти чувствовала, как адреналин выбрасывается в ее кровь. Она теряла чувство времени. Все произошло очень быстро. Внезапно Джоанна схватила со столика бутылку с глюкозой. Ротенхаузен, взмахнув металлическими пальцами, разбил бутылку еще до того, как Джоанне удалось швырнуть ее. В ее руке осталось только горлышко. С силой оттолкнув тележку со своего пути, он пошел на нее, его бледные глаза кровожадно загорелись. Джоанна отступила назад и вдруг увидела, что его излишняя самонадеянность дает ей реальный шанс победить. Она поняла, что у нее есть оружие, чертовски хорошее оружие. И когда Ротенхаузен схватил ее, она воткнула зазубренное горлышко бутылки глубоко в его горло. Потрясенный, он остановился. Брызнула кровь, и Джоанна отпустила бутылку. Ротенхаузен отшатнулся, поднял руки к горлу и попытался вытащить стекло. Страшно захрипев, он в конце концов рухнул на пол.

Глава 78

Алекс упал от рывка штангиста и покатился.

К тому времени, когда Алекс поднялся на ноги, Каррерас уже стоял на четвереньках посередине тропинки. Он смотрел на Алекса и тряс головой, чтобы прийти в себя. В этой ситуации преимущество было на стороне Алекса. Быстро шагнув вперед, он ударил Каррераса под подбородок.

Голова штангиста запрокинулась назад. Он перекувырнулся и упал в низкий кустарник.

Алекс был уверен, что удар сломал шею Каррераса. Но через мгновение тот зашевелился и снова стал подниматься на четвереньки.

"Этого сукина сына не убить!" — подумал Алекс.

В его правой руке все еще был камень. Он поднял руку и двинулся на Каррераса. Гигант выбросил руку вверх и, блокировав удар, схватил Алекса за запястье. Его пальцы были, как клещи.

Алекс закричал, почувствовав, что кости его запястья, с силой прижатые друг к другу, вот-вот рассыплются в порошок, и выронил камень. Он попытался вырваться, но поскользнулся на снегу и упал.

Каррерас вскарабкался на него, рыча, как зверь. Он замахнулся огромным кулаком.

Алекс не смог увернуться. Удар пришелся ему в лицо, разбил губы и выбил пару зубов. Он чуть не подавился зубом, скользнувшим ему в горло, и почувствовал вкус крови.

Алекс знал, что он не пара Каррерасу в рукопашном бою. Ему надо было встать на ноги и получить свободу маневрировать. Когда Каррерас снова замахнулся, Алекс задергался и забрыкался, как необъезженный конь. Кулак просвистел мимо. Алекс продолжал брыкаться, и штангист свалился на сторону. В то мгновение, когда Каррерас падал с него, Алекс вывернулся, схватился для поддержки за дерево и встал.

Каррерас был на полпути к его ногам.

Алекс пнул его в живот, что было равносильно пнуть деревянную стену.

Каррерас забарахтался в снегу и снова встал на четвереньки.

Алекс пнул его в лицо.

Штангист растянулся в снегу, на спине, раскинув руки, как крылья. Он не двигался.

Осторожно, как священник, приближающийся к гробу, в котором спит вампир, Алекс подкрался к Каррерасу и опустился около него на колени. Глаза Каррераса были широко открыты, но ничего не видели. Алекс хотел найти пульс. Но не было нужды подносить распятие или ожерелье из чеснока, на этот раз чудовище было мертво.

Алекс подумал о Джоанне, оставшейся в доме с Ротенхаузеном, и не позволил себе даже перевести дыхание. Он сразу же встал и направился назад по следам тем же путем, что пришел сюда.

Ансон Петерсон ждал его на открытом месте у края леса. У толстяка был пистолет.

Глава 79

Ротенхаузен был мертв.

Джоанна не чувствовала угрызений совести за то, что убила его. Она не была больше напугана и теперь только беспокоилась об Алексе.

Она подошла к тележке на колесиках и нашла лекарство, которое Урсула Зайцева ввела ей. В бутылке еще оставалось немного бесцветной жидкости. Джоанна распечатала пузырек и капнула несколько капель себе на руку. Она понюхала их, затем попробовала и пришла к выводу, что это было не что иное, как вода. Кто-то подменил бутылочки у Зайцевой.

Но кто? И зачем?

В стенном шкафу Джоанна нашла свой лыжный костюм. Она оделась и вышла из комнаты.

Дом молчал. Она осторожно осмотрела пять других комнат на этом этаже и никого не обнаружила. Почти пять минут Джоанна стояла на площадке второго этажа, в раздумье посматривала на лестницу вверх и вниз, прислушивалась, но слышала только завывания ветра.

Джоанна тихо спустилась на первый этаж, где находился вестибюль, длинный коридор и... труп. Урсула Зайцева лежала в луже своей крови.

"Не думай об этом, — сказала Джоанна себе. — Не думай кто. Не думай почему. Только иди вперед".

В этот длинный коридор выходило шесть дверей. Джоанне не хотелось открывать ни одну из них, но она знала, что должна осмотреть их все и найти Алекса.

Джоанна прошла мимо мертвой женщины и увидела, что первые две двери приоткрыты. Она подошла к одной справа от нее и распахнула дверь.

— Вы! — произнесла она.

Перед ней стоял сенатор Томас Шелгрин.

Глава 80

На заснеженном склоне, в сотне ярдов от дома, над огнями Сант-Морица, Алекс и толстяк долго и пристально разглядывали друг друга. Говорил только ветер.

Наконец Алекс сказал:

— Почему я не убил вас?

— Так и было задумано, — сказал толстяк. — Где он?

— Каррерас? Он мертвый, — слабо ответил Алекс.

— Вы убили его?

— Да.

— Но у вас не было пистолета.

Алекс произнес:

— Никакого пистолета. — Он устал. Его глаза слезились от холода. Толстяк дрожал и расплывался.

— Трудно поверить, что вы смогли убить его безоружный, — сказал толстяк.

— Я и не говорил, что это было легко.

Петерсон изумленно посмотрел на него, ухмыльнулся и вдруг рассмеялся.

— Ладно, — сказал Алекс. — Ладно. С этим покончено. Я убил его. А теперь вы убьете меня.

— О, мой Бог, нет! Нет, нет, — сказал Петерсон. — Вы все поняли не правильно, все наоборот, дорогой мальчик. Вы и я — мы в одной команде.

Глава 81

Вид испачканного кровью призрака — ее настоящего отца, человека, который каким-то образом заварил эту кашу, человека, поднявшегося из могилы каким-то образом, — сковал Джоанну. Она стояла тихо и оцепенело, как будто приросла к полу, когда сенатор дотронулся до ее плеча. Она не понимала, как он может быть здесь снова умирающий, и у нее промелькнула мысль — в своем ли она уме.

— Я ослаб, — еле произнес он. — Слишком ослаб. Я не могу больше стоять. Не дайте мне упасть. Пожалуйста, помогите мне тихонько опуститься. Давайте осторожно опустимся. Совсем осторожно.

Джоанна ухватилась за дверной косяк и стала медленно опускаться на колени. Сенатор опирался на нее. Наконец, он сидел, привалившись спиной к стене, и прижимал ладонь левой руки к ране в груди. Джоанна сбоку стояла на коленях.

— Доченька, — сказал он, изумленно глядя на нее, — моя доченька.

Она не могла принять его как отца. Она думала обо всем, за что он был в ответе: годы запрограммированного одиночества, запрограммированной клаустрофобии, ночные кошмары, страх. Но хуже всего этого была вероятность, что Алекс мертв. И если это так, то Томас Шелгрин был человеком, прямо или косвенно нажавшим на курок. В ее сердце не было места для сенатора. Может, это было нехорошо с ее стороны изгонять его из сердца до того, как она узнает мотивы, толкнувшие его на это. Возможно, ее неспособность простить собственного отца была ужасна и бесконечно печальна. Однако она не чувствовала себя виноватой по этому поводу и знала, что никогда не почувствует. Она презирала этого человека.

— Моя девочка, — сказал он.

— Нет.

— Да. Ты моя дочь.

— Нет.

Он захрипел и прочистил горло. Его речь была невнятной.

— Ты ненавидишь меня, да?

— Да.

— Но ты не понимаешь.

— Я понимаю достаточно.

— Нет, не понимаешь. Ты должна выслушать меня.

— Ничего из того, что вы скажете, не заставит меня захотеть быть вашей дочерью снова. Лиза Шелгрин умерла. Навсегда.

Сенатор закрыл глаза. Сильная волна боли прокатилась по его телу. Он скривился и подался вперед. Джоанна даже не шевельнулась, чтобы успокоить его.

Когда приступ прошел, он открыл глаза и сказал:

— Я должен рассказать тебе об этом. Ты должна дать мне возможность объясниться. Ты должна выслушать меня.

— Я слушаю, — сказала она, — но не потому, что я должна.

Его голос задребезжал. Теперь он звучал еще хуже.

— Все думают, что я герой войны, что я сбежал из тюремного лагеря в Северной Корее и добрался до линии фронта. Вся моя политическая карьера построена на этой истории, но она ложная. Я не проводил недели в пустыне в поисках пути домой. Северокорейский офицер отвез меня на милю в глубь территории, находящейся под контролем армии Соединенных Штатов, и я пешком прошел остаток пути. Я никогда не сбегал из тюремного заключения, потому что я никогда не был в нем. Том Шелгрин был в заключении, но не я.

— Вы и есть Томас Шелгрин.

— Нет. Мое настоящее имя — Илья Тимошенко, — произнес он. — Я — русский.

Глава 82

В 1950 году во всех северокорейских концентрационных лагерях для содержания военнопленных начальники искали заключенных особой категории. Требовались граждане США, чьи приметы совпадали с приметами дюжины людей, фотографии которых были секретно, но широко распространены среди высшего начальства лагерей. На снимках были молодые русские разведчики-стажеры, добровольно вызвавшиеся участвовать в операции под кодовым названием "Зеркало".

Когда Томаса Шелгрина доставили в цепях в лагерь около Хайсана, начальник сразу заметил, что тот смутно напоминает Илью Тимошенко, одного из русских из группы "Зеркало". Эти два человека были одного роста и одинакового сложения. У них был тот же цвет глаз и волос. Основные черты их лиц были почти идентичны. Фотограф Красной Армии сделал более ста пятидесяти снимков Шелгрина: во весь рост, в одежде и без, но в основном, снимки лица — во всех ракурсах, при любом освещении, крупным планом, средним и издалека, чтобы показать, как он стоит и держит плечи. Пленка была проявлена в условиях сверхсекретности на ближайшей военной базе. Снимки и негативы отослали со специальным курьером в Кремль, где их с нетерпением ожидали руководители группы "Зеркало".

Военные врачи в Москве два дня изучали фотографии Томаса Шелгрина и в конце концов доложили, что он достаточно подходит для Тимошенко. Неделей позже Илье сделали первую из многих операций, целью которых было превратить его в двойника Шелгрина. Его линия роста волос была слишком низкой. Врачи разрушили волосяные мешочки и отодвинули линию на полдюйма. Его веки были слегка опущены — наследство от монгольской пра-пра-прабабушки — их подняли и придали им вид, как у западных национальностей. Ему оперировали нос, сделав его меньше и убрав горбинку с переносицы. Его мочки ушей были слишком большие, их немного подрезали. На груди у Ильи росло много волос, а у американца — нет. Большую часть их вывели. Наконец, главный хирург констатировал, что перевоплощение стало просто совершенным.

Пока над Тимошенко в течение семи месяцев работали пластические хирурги, Томас Шелгрин терпел долгие серии жестоких допросов в Хайсанском лагере. Он был в руках лучших следователей Северной Кореи. Они использовали наркотики, угрозы, обещания, гипноз, хорошее обращение, гнев и даже пытки, чтобы узнать о нем все, что возможно. Они собрали пространное досье как важных, так и незначительных фактов из его жизни: что он любил есть, а что не любил; его любимая марка пива; его религиозные взгляды; его любимые сигареты; его друзья, что они любят и не любят, их привычки, достоинства и слабости, их особенности; его политические убеждения; его любимые виды спорта; какие развлечения предпочитает.

Раз в неделю записи допросов Шелгрина самолетом доставлялись в Москву, где они монтировались в списки сведений. Илья Тимошенко изучал их в промежутках между операциями. Ему надо было заучить буквально сотни тысяч кусочков информации, и это была самая трудная работа, которой он когда-либо занимался.

После двенадцати лет изучения английского языка, начавшегося когда Илье было десять, Тимошенко добился того, что говорил по-английски без русского акцента. Фактически, он говорил с чистым, но бесцветным произношением телевизионного диктора в штатах по берегу Атлантического океана. Теперь он слушал записи голоса Шелгрина и пытался придать своему английскому среднезападный акцент. К тому времени, когда была сделана последняя операция, он говорил так, будто родился и вырос на какой-нибудь ферме в Иллинойсе.

Когда Тимошенко был на полпути своего перевоплощения, руководители операции "Зеркало" стали беспокоиться о матери Томаса Шелгрина. К счастью для проекта "Зеркало", Шелгрин никогда не был обручен или женат. Он был приятной наружности и пользовался успехом у девушек, что позволяло ему поддерживать отношения с несколькими одновременно. Постоянной подружки у него не было. Его отец умер, когда Том был еще ребенком. Итак, насколько было известно КГБ, оставалась только одна серьезная угроза для успеха предприятия — мать Тома. Но эта проблема легко разрешалась, так как у КГБ были длинные руки. Пятого января 1951 года агенту в Нью-Йорке был послан приказ. Десять дней спустя мать Тома, возвращаясь домой с партии в бридж, погибла в автомобильной катастрофе. Ночь была темная, а узкая дорога обледенела, и эта трагедия могла случиться с каждым.

Весной 1951 года, через восемь месяцев после того, как Шелгрин попал в плен, Илья Тимошенко ночью прибыл в Хайсанский лагерь. Он приехал вместе с начальником КГБ, который задумал весь этот план. Звали его Эмиль Горов. Тимошенко и Горов ждали на частной квартире начальника лагеря, пока Шелгрина доставят из камеры. Когда американец вошел в комнату и взглянул на Тимошенко, он сразу же понял, что ему предписано умереть. "Зеркало, — изумленно произнес Горов. — Зеркальное отражение".

Той ночью настоящего Томаса Шелгрина не стало.

На этой же неделе "новый" Томас Шелгрин "сбежал" из Хайсанского лагеря. Он сумел пробраться до дружественной территории, недалеко от которой располагалась его дивизия. Со временем он вернулся домой в Иллинойс, написал книгу и стал героем войны.

Мать Томаса Шелгрина не была состоятельной женщиной, но ей удалось скопить двадцать пять тысяч долларов в качестве пожизненной страховки, которая в случае ее смерти выдавалась бы ее сыну. Эти деньги и перешли к нему, когда он вернулся с войны. Он воспользовался ими и тем, что заработал от издания своей книги, чтобы купить салон по продаже "фольксвагенов" как раз перед тем, как начался покупательский бум. Он женился и стал отцом дочери. Дело процветало так, как он и не мечтал.

Что касается операции "Зеркало", то распоряжения для него были просты. От него ожидали, что он станет мелким бизнесменом и будет процветать, а если не сумеет, то КГБ осторожно, через третьи руки "подкормит" его деньгами. К сорока годам, когда общество узнает его как респектабельного семейного человека и, как минимум, скромно преуспевающего предпринимателя, он займется политикой.

Он и следовал этому плану, но с одним очень важным изменением. К тому времени, когда он был готов добиваться выборной должности, он стал очень состоятельным человеком. Он стал богатым сам, без помощи КГБ.

В Москве полагали, что он станет членом нижней палаты Конгресса и победит на перевыборах три или четыре раза. За эти восемь или десять лет он мог бы иметь доступ к невероятному количеству жизненно важной секретной информации.

Свои первые выборы он проиграл, в основном потому что после смерти первой жены не женился вновь. А в то время в американских политических кругах к холостякам относились предвзято. Два года спустя во время новой предвыборной кампании, чтобы собрать достаточное количество голосов, он воспользовался обаянием своей дочери Лизы Джин. И он снискал значительные симпатии, играя на трагической утрате жены, когда его ребенок был еще так мал. Он победил. Он быстро перебрался из нижней палаты в верхнюю и теперь выдвигался своей партией кандидатом в президенты. Его успех в тысячи раз превзошел ожидания Москвы.

Но со временем его успех стал главной проблемой в его жизни. К сорока годам Томас Шелгрин, бывший когда-то Ильей Тимошенко, потерял веру в принципы коммунизма. Как конгрессмена Соединенных Штатов, а позже — сенатора его призывали предавать страну, которую он научился любить. Он не хотел передавать информацию, но не мог и думать о том, чтобы отказаться. Он был собственностью КГБ.

Он был в ловушке.

Глава 83

— Но почему от меня забрали мое прошлое? — спросила Джоанна. — Украли у меня. Я не понимаю. Зачем вы послали меня к Ротенхаузену?

— Так надо было.

— Зачем?

Сенатор наклонился вперед, мучимый особо сильным приступом боли. При дыхании в горле у него жутко клокотало. Через какое-то время он нашел в себе силы снова сесть прямо. Он сплюнул темную кровь на ковер и облизнул свои красные губы.

— Зачем этот ублюдок копался в моем мозгу? — требовала ответа Джоанна.

— Ямайка, — произнес Шелгрин-Тимошенко. — Мы с тобой собирались провести целую неделю в нашем загородном доме на Ямайке.

— Вы с Лизой, — сказала Джоанна.

— Да. Я собирался прилететь из Вашингтона в четверг вечером. Ты училась в Нью-Йорке. Ты сказала, что тебе надо закончить какую-то работу и ты не сможешь уехать раньше пятницы.

Он закрыл глаза и довольно долго сидел так тихо, что она уже могла бы подумать, что он умер, если бы не его затрудненное дыхание. Наконец он продолжил:

— Ничего не сказав мне, ты изменила свои планы. Ты прилетела на Ямайку в четверг утром, задолго до меня. Прибыв поздно ночью, я подумал, что дом пуст.

Его голос слабел. Усилием воли он заставлял себя оставаться живым, чтобы объясниться в надежде получить ее прощение.

— Я условился встретиться с кое-какими людьми... Русскими агентами... чтобы передать чемодан, полный донесений... очень важных бумаг... большинство из которых были с грифом "секретно". Ты проснулась... услышала нас внизу... направилась вниз... услышала достаточно, чтобы понять, что я был предателем. Ты ворвалась в середине... этой встречи. Ты была потрясена... негодовала... чертовски разгневана. Ты пыталась уйти... но, конечно, тебе не позволили. КГБ поставил передо мной альтернативу: или ты будешь убита, или послана к Ротенхаузену... на "лечение".

— Но зачем надо было в корне изменять всю Лизину жизнь? — спросила Джоанна. — Почему Ротенхаузен не мог удалить только те ее воспоминания, что она подслушала, а все остальное оставить нетронутым?

Шелгрин снова сплюнул кровь.

— Это сравнительно легко... для Ротенхаузена смывать... огромные куски памяти. Гораздо более трудно... ему попасть в мозг и убрать на выбор всего лишь несколько эпизодов памяти. Он отказывался гарантировать свою работу... до тех пор, пока ему не разрешили... стереть всю Лизу... и сотворить... совершенно новую личность. Тебя поместили в Японию... потому что ты знала этот язык... потому что они считали, что маловероятно... что кто-нибудь случайно встретит тебя там... и поймет, что ты — Лиза.

— Господи, — произнесла Джоанна.

— У меня не было выбора.

— Вы могли порвать с ними. Вы могли перестать работать на них.

— Они убили бы тебя.

— А вы бы работали на них после того, как они убили бы меня? — спросила Джоанна.

— Нет.

— Тогда бы они не тронули меня, — сказала Джоанна. — Тогда бы они ничего не получали.

— Я не мог пойти против них, — слабо, печально произнес Шелгрин. — Единственный путь, которым я мог бы освободиться... был пойти в штаб ФБР и раскрыть себя. Тогда меня бросили бы в тюрьму. И обращались бы со мной как со шпионом. Я потерял бы все... мое дело... мои капиталы... все дома... все машины... коллекцию стойбенского стекла...

— Не все, — произнесла Джоанна.

— Что?

— Вы не потеряли бы свою дочь.

— Ты... даже... не... пытаешься... понять, — сказал он. Затем вздохнул. Это был долгий вздох, закончившийся хрипом.

— Я понимаю все слишком хорошо, — сказала Джоанна. — Вы от одной крайности пришли к другой. Вы были холодным, несгибаемым, непримиримым коммунистом. Вы стали холодным, несгибаемым, непримиримым капиталистом. Ни на одной из этих позиций нет места для человечности.

Он не отвечал. Джоанна поняла, что он не слышит.

Он был мертв. И на этот раз по-настоящему.

Мгновение она смотрела на него, думая о том, что могло бы быть.

В конце концов, Джоанна встала и вернулась в коридор первого этажа.

В конце коридора она увидела Алекса.

Он был жив!

Он звал ее.

Плача от счастья, она побежала к нему.

Глава 84

Толстяк настоял на бренди, чтобы согреть их души и тела. Он повел Алекса и Джоанну на третий этаж. Они сидели на диване в гостиной, держась за руки, пока Петерсон наливал из хрустального графина бренди.

Потом он сидел в огромном кресле, плотно облегавшем его, и держал бокал с бренди пухлыми руками, согревая налиток своим теплом.