Крысиный Вор Орлов Антон
Промчавшись мимо опешившего лакея, она ворвалась в роскошные покои.
– Эдмар, ты бессовестный интриган!
– Радость моя, и тебе добрый вечер.
Бессовестный интриган стоял под аркой, озаренной светом серебристой лампы-лилии, и выражение лица у него было такое довольное, что лекарка сразу убедилась в верности своих догадок.
– Где он?
– Кого ты имеешь в виду? Пациента с сотрясением мозга? Я как раз собирался послать тебе мыслевесть… А это еще кто? – Он уставился на что-то у нее за спиной. – И кто ее сюда пустил? Любезная, мне сдается, вы перепутали мой дом с ночлежкой!
– Сама вошла. – Вечерница простуженно шмыгнула носом. – У меня до госпожи лекарки дело, а она прикидывается, будто знать меня не знает.
– Я вас не знаю, – сердясь на нелепую помеху, подтвердила Зинта.
– А я напомню. – Особа с фонарем потянула ее за руку, увлекая к стене, и скороговоркой прошептала: – Тыквенное семечко. Ты попросила, я помогла в обмен на то, что ты однажды выполнишь, чего захочу. Пришло время расплатиться. Никому не рассказывай, кто он такой и как его зовут – ни ему, ни другим, ни людям, ни животным, ни демонам, ни народцу.
– В чем дело? – Тейзург уже стоял рядом. Должно быть, он исподволь изучал странную визитершу магическим способом, пытаясь распознать, не волшебница ли она, но Зинта подозревала, что магия в данном случае бесполезна.
– Ни в чем, – произнесла она угнетенно, не глядя ни на него, ни на Двуликую Госпожу. – Пациента с сотрясением сейчас же посмотрю. Отсюда чую, что сотрясение нетяжелое, но подлечить на всякий случай не помешает.
– И потом я угощу тебя ужином, – подмигнул Эдмар, наверняка отметив, что она что-то недоговаривает. – А этот ворох тряпья проводите на улицу.
– Я – ворох тряпья? – возмущенно переспросила мнимая вечерница, и один из двинувшихся к ней лакеев споткнулся на ровном месте, а второй охнул, переменился в лице и попятился к выходу – лекарка уловила, что у него внезапно и жестоко свело живот. – Значит, ворох тряпья?! А кто меня зазывал в гости на чашку кофе? Вот я пришла, да еще сыграла на твоей стороне – и меня взашей на улицу! Что ж, сама уйду.
– Госпожа, постойте!..
Не обернувшись, та скользнула под арку, за которой находилась богато украшенная лепниной прихожая. Звук шагов оборвался, но дверь так и не хлопнула, словно гостья растаяла в воздухе.
– Не может ведь она быть обидчивой, – негромко произнес Эдмар, после того как жестом отослал вышколенных слуг. – Это был бы нонсенс… Значит, она специально явилась сюда в таком виде, чтобы я приказал ее выдворить. Грустно, правда, Зинта? Возможно, она решила, что, если я получу и то, и другое сразу, это будет слишком хорошо для меня.
– Зачем ты это сделал? – подавленно спросила лекарка, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться. – Ну, то самое, о чем я теперь не могу говорить… Зачем его заколдовал?
– Зинта, ты мне безмерно льстишь. – Ни тени раскаяния, такое выражение лица скорее пристало почтенному человеку, который полжизни судился и наконец-то по справедливости выиграл тяжбу. – Ты полагаешь, я мог бы заколдовать Стража без применения крайних средств, которые я никогда не стал бы против него использовать? Просто так взять – и навести чары между двумя чашками кофе, хотя это была бы непосильная задача даже для Кадаха, Акетиса или кого угодно еще из местной божественной компании? О, мне, конечно, весьма приятно, что ты столь высокого мнения о моих возможностях, но ты, увы, заблуждаешься.
– Сам ведь рассказывал, что его околдовали в той жизни, когда он звался Хальнором, и заставили поверить в то, чего не было.
– Перед этим его пытали, так что он обезумел от боли, вдобавок он был потрясен тем, что они учинили с Марнейей, иначе ничего бы у них не получилось. Нельзя настолько терять над собой контроль из-за чужих проблем, я не раз ему об этом говорил… И при всем желании я не смог бы сделать то, в чем ты меня обвиняешь.
– Кроме тебя, некому. Или хочешь сказать, оно само сделалось?!
– Вот именно. Мир Сонхи вернул свое, нравится тебе это или нет. По мне, так лучше бы понравилось, тогда меньше будешь мучиться из-за запрета Госпожи Развилок.
– Миру-то оно зачем?
– Затем, что Стражи – его величайшее сокровище, стратегическое оружие, без которого безопасность мира дохлой крысы не стоит. Пардон, цепочка ассоциаций… Этот Страж принадлежит Сонхи, и его место здесь, хоть он сейчас и в запасе. Хватит, погулял.
Зинте не нравилась его интонация: злорадная и откровенно собственническая. Он перед ней не таился, хотя умеет. Да еще глаза, опять поменявшие цвет, сияли, будто две хищные золотые луны.
– У него же там остались близкие люди, семья… Им-то теперь каково!
– Они не пропадут, не переживай за них, – снисходительно утешил Эдмар. – Нельзя же относиться к такому существу, как Страж Мира, будто к своей собственности.
– Да кто бы еще об этом рассуждал! – Лекарка совсем рассердилась. – С тех пор как я тебя знаю, ты столько правильных и мудрых слов говорил вслух – какому-нибудь Шаклемонгу Незапятнанному впору у тебя поучиться, а на деле поступаешь, как демон Хиалы, которым, сказывают, ты и вправду когда-то был.
– Ну, спасибо, Зинта, – фыркнул ее собеседник. – Еще и с Шаклемонгом сравнила! Ты это нарочно или само вырвалось?
– Да как хочешь, так и думай, – отрезала Зинта, у которой не было сейчас охоты до словесных пикировок, а то ведь этот стервец все в игру переводит, сама не заметишь, как начнешь с ним перешучиваться, несмотря на то, что он отмочил. – Веди к пациенту.
Ничего опасного: ушибы и сотрясение мозга в легкой форме, но все уже сходит на нет. Для сильного мага, способного к самоисцелению, это сущая ерунда.
Лекарка ни разу не посмела посмотреть в глаза Хантре Кайдо, которого на самом деле звали иначе. Чувство стыда перед ним было невыносимым. Поскорее распрощалась и отправилась домой. Она бы рискнула не послушаться Госпожу Вероятностей и все как есть ему выложить, будь она сама по себе, но, если носишь под сердцем ребенка, это уже совсем другие дела. Прогневаешь Двуликую – и мало ли какая дурная вероятность подвернется… Вот так Зинта стала хранительницей тайны, о которой знали лишь она да негодяй Эдмар – наверняка это он все подстроил, хоть и не спешит сознаваться.
Грязную выстуженную комнату украшали гипсовые барельефы, изображавшие здешних магов в моменты свершений и торжества. Учитель Унбарх такое искусство одобрил бы, только где он сейчас, учитель Унбарх? А трое его несчастных учеников, похищенных из прошлого, съежились возле закопченной жаровни, которую украли на задворках заведения с китом на вывеске. То ли ее туда выставили на время, то ли выкинули как ненужное старье – главное, что удалось незаметно увести. За воровство учитель Унбарх приказывал бить виновного палкой по рукам, пока распухшее мясо с костей не слазило, Вабито и Монфу знали в этом толк. Сейчас они вместе с Куду, который был не палачом, а младшим проповедником, грели озябшие пальцы над тлеющими угольями. Краденое, не краденое – главное, что тепло.
От гнупи они спаслись, эти мелкие зловредные твари их потеряли, иначе уже были бы тут как тут. Но впереди ночь, уснешь – и явятся демоницы-зыбелии, которых теперь называют снаянами. Они ходят тропами Хиалы – вернее, скользят над этими тропами, словно рыбы над илистым дном, – и способны добраться до своей жертвы, не зная точного адреса, через сны.
Кошмары всегда снились двоим из троих. То ли у Тейзурга только две зыбелии, то ли это дополнительная издевка. Сон был один и тот же: Монфу и Вабито среди почернелых от сажи руин Марнейи пытают Хальнора, Стража Сонхийского, а Куду стоит рядом и на это смотрит. И каждый из них знает, что ничего другого не существует. Как будто все на свете исчезло, кроме того места и времени, где они совершили невольное преступление. Именно невольное, потому что они тогда выполняли приказ Унбарха и не ведали о том, что Хальнор – Страж Мира, но поди объясни это Тейзургу! Во сне они понимают, что делают то, чего нельзя, и пока не прекратят, кошмар не закончится, но прекратить не могут. Ужас ловушки, из которой нет выхода.
От краденых амулетов никакого толку, от защитных заклинаний тоже – Тейзург снабдил свою нечисть какими-то непрошибаемыми чарами.
Вдобавок сегодня около рынка они видели Хальнора Тозу-Атарге. Или кого-то, на него похожего? Цвет волос другой, кожа светлее, а черты лица почти те же. И глаза те самые. Если б не еженощно насылаемый кошмар, они бы, наверное, не испытали такого шока. Может, то был не живой человек, а сотворенный Тейзургом морок?
Чем дальше, тем хуже, да еще зима на дворе. Щербатая гипсовая лепнина, зыбко белеющая сквозь гнетущий полумрак, напоминала о погребениях и склепах.
Заброшенный дом – ненадежное убежище. Рано или поздно гнупи их здесь найдут, либо их выгонят отсюда другие алендийские голодранцы, которые еще и жаровню отнимут.
– Нам нужен могущественный покровитель, – с упорством одержимого произнес Вабито, едва не стуча зубами от холода. – Нужно добраться до молодого волшебника Дирвена, в нем наше спасение…
Всякий дом, простоявший достаточно долго, постепенно обрастает с изнанки потаенными волшебными полостями, словно днище корабля полипами. Тонкая прослойка между людским миром и Хиалой, странная область, где нарушены законы линейной геометрии, поэтому без провожатого из местных в два счета заблудишься. Комнат, коридоров и чуланов вроде бы немного – соразмерно тому жилью, к которому все это прилепилось, а путаница такая, что несколько часов кряду будешь ходить кругами. Там-то и обитает народец, чье место под боком у людей – гнупи, тухурвы, чворки, вывырики, козяги.
Оттуда можно подсматривать за людьми, и Шнырь сейчас этим и занимался. Комната, где он сидел в засаде, изнутри сплошь заросла молочно-белой лепниной, похожей на ту, что украшала апартаменты господина Тейзурга. И потолок, и стены сверху донизу, даже из пола выпирали, словно кочки, завитки и бутоны – гляди в оба, чтобы не запнуться. Зато здесь было окно, позволявшее заглянуть в те покои, где поселился рыжий подлюга Крысиный Вор.
Никому другому нельзя – Шнырю можно. Господин только для него сделал проницаемой защиту, которая не позволяет волшебному народцу увидеть, что происходит в доме – потому что Шнырь не кто-нибудь, а доверенный шпион!
Рыжий так и не почуял, что за ним наблюдают. Чтобы от укрывающих чар был толк, они плетутся по-особому: в качестве ингредиентов берут магические подобия тех вещей и явлений, на которые человек по той или иной причине смотреть не захочет – сразу же отведет взгляд, постарается отгородиться, выбросит это из головы.
– Я знаю его достаточно хорошо, – ухмыльнулся господин. – Кое в чем он до сих пор для меня загадка, но что касается его фобий – уж эту область я изучил так, что смог бы диссертацию написать. Я собрал все, что его отталкивает и побуждает не смотреть, вот и проверим, позволит ли этот прием обыграть такого, как он.
Чары получились отменные. Остальных гнупи Хантре Кайдо по-прежнему видел, а Шнырь стал для него невидимкой.
Тщедушный соглядатай в елово-зеленой курточке устроился на бугристом от лепнины подоконнике и бормотал под нос, комментируя каждое действие своего обидчика:
– Волосы в хвост завязал, точно студент, – думаешь, теперь будешь выглядеть умником? Ты еще заплети их в косицу, как у сиянских отшельников, чтоб тебя принимали за мудреца и никто бы не догадался, что ты неуч, который ни одного заклинания не знает! А ножи в потайные карманы прячешь, чтоб тебя все боялись? Ой, я уже испугался, щас на пол упаду!
Не было риска, что Хантре его услышит: в волшебном придомовом пространстве можно хоть во все горло вопить – ни единый отголосок не долетит до мира людей, который находится, казалось бы, на расстоянии вытянутой руки. А стрельчатое окно, обрамленное змеистыми белыми завитками, было только на той стороне, где сидел Шнырь. В человеческой комнате на этом месте то ли стоял диван, над которым висело панно из кусочков перламутра, то ли и вовсе шкаф с инкрустированными орхидеями.
Если на стенку повесить нужный амулет или наложить заклятье, волшебное окно исчезнет. Господин Тейзург сплел искусные защитные заклинания, но для Шныря он сотворил персональную лазейку. Никто другой, даже сам Вабро Золотая Серьга или тетушка Старый Башмак, не увидели бы здесь окна, а для Шныря оно есть!
– Ха-ха, я-то тебя, рыжий, вижу, а ты-то меня не видишь! Эй, да ты никак собрался куда-то на ночь глядя? Вроде же вы с господином так не договаривались, и я должен ему сказать, но вдруг он уже почивать лег? Разбуди его Шнырь – он, поди, прогневается, и хорошо, если кинет тапком, а не заклятьем, но коли не доложишь о том, что ты посреди ночи умотал, – тоже прогневается, бедная моя головушка. Из-за тебя, Крысиный Ворюга, одни неприятности, а тебе хоть бы что, и крыску мою из-за тебя ворона склевала, кто ж от такой крыски откажется, ежели сама прилетела…
Шнырь утер слезу, выступившую при мысли о безвозвратно потерянной крыске, и принялся размышлять, звать ли господина. Позвать – боязно, не позвать – небось, еще хуже схлопочешь.
Эта дилемма разрешилась сама собой, когда в поле зрения появился Тейзург. На нем была роскошная многослойная баэга из паутинно-тонкого китонского шелка, похожего на серебрящийся туман.
– А стучаться не нужно? – невежливо буркнул рыжий. – Дверь была заперта изнутри.
«Ща он тебе задаст!» – восхитился Шнырь. Даже подскочил на радостях – и тут же замычал от боли, потому что наткнулся коленом на рельефный завиток в виде раковины чворка.
– Запертые от меня двери в моем же доме, какая прелесть… Куда это ты собрался?
– На работу.
– На какую еще работу?
– Здрасьте, ты меня зачем нанял? Разобраться с теми, кто посягнул на святое. Вот и пойду разбираться.
– Прямо сейчас пойдешь?
– Ага. Считай, что я принял близко к сердцу твои слова насчет святого, на которое замахнулись. – Хантре Кайдо в раздумье посмотрел на длинный плащ с капюшоном, потом начал что-то перекладывать оттуда в карманы куртки.
– О, солидный арсенал, – не то с уважением, не то с иронией заметил Тейзург. – Это чтобы лазить по стенам? А по-другому не умеешь?
– Как будто умею. По крайней мере, здесь, в Сонхи. Но не помню как. Для этого я должен… – Рыжий умолк с таким выражением на лице, словно только что проснулся и хочет поймать ускользающее сновидение.
Шнырь позлорадствовал: так тебе и надо, Крысиный Вор!
– Ничего, еще вспомнишь. Все, что ты когда-то здесь умел, к тебе вернется. А теперь, как насчет того, чтобы отметить нашу встречу по-взрослому?.. Ужасатели подождут до завтра.
– Не подождут. Эта сука, с которой мы встретились на Кирпичном рынке, была не одна. Есть кто-то еще с такой же начинкой, я чувствую и постараюсь эту дрянь найти, пока не поздно. Так что я пошел.
– По-моему, ты проигнорировал то, что я сказал… – промурлыкал Тейзург вкрадчиво и с намеком на угрозу.
– Да нет, принял к сведению, – сухо бросил рыжий. – Только больше об этом речи не заводи, чтобы никаких недоразумений между наемником и работодателем.
– Никуда ты сейчас не пойдешь. Я знаю, как действует Ктарма, сегодня ночью они ничего не предпримут, и еще три-четыре дня будут выжидать.
– Значит, у меня есть запас времени, тем лучше.
– А если я тебя не отпущу?
Вместо ответа Хантре пожал плечами, подошел к окну и открыл низко расположенную форточку, звякнув фигурной задвижкой.
– Застрянешь ведь, – ухмыльнулся Тейзург. – И к тому же… Пардон, вслух не скажу, но имей в виду, что я об этом подумал.
– Без разницы, о чем ты подумал. Пока мы трепались, я вспомнил, что значит по-другому.
Шнырь ахнул, увидев, что произошло в следующее мгновение с Крысиным Вором. Видать, господин сильно прогневался на него за дерзость, раз без лишних слов превратил… Жалко, что не в крыску.
Но господин и сам выглядел до крайности изумленным.
– Невероятно… Получилось с первого раза! И смотри-ка, перекинулся безупречно, с использованием компоненты «со всем, что на мне есть». Прелесть, какая кисонька! А погладить можно?..
Крысиный Вор презрительно фыркнул, одним прыжком очутился на подоконнике и сиганул в темноту.
– Вот тебе и романтический вечер… – печально произнес ему вслед Тейзург. – Шнырь, ты это видел? Все мои планы в хлам, как тебе это нравится?
– Нравится, господин! – с энтузиазмом отозвался гнупи, протискиваясь через открытую с помощью заклинания лазейку с изнаночного пространства в человеческую комнату. – Уй, то есть совсем не нравится, прямо все нутро негодует, потому что невежа этот Хантре Кайдо, каких поискать…
– Невежа и мерзавец, – вздохнул господин. – Вот именно в таком виде он когда-то прятался от меня по болотам… Я ему туда сливки приносил, оставлял на блюдечке в траве, а он все равно не давался в руки, не капканы же было на него ставить! Этот мерзавец умеет быть недосягаемым… Шнырь, ты все еще здесь?
– Уже бегу за ним, господин, со всех ног бегу! – выпалил Шнырь, сорвавшись с места.
Ночь для гнупи – лучшая подружка. Маленький шпион выскочил в окно, спрыгнул с балкона, выбрался, отфыркиваясь, из сугроба, пролез меж изогнутых прутьев литой ограды, принюхался – и вприпрыжку помчался следом за своим подопечным. Подморозило, уличная слякоть застыла, главное – не поскользнуться, но гнупи для этого достаточно ловкий народец. Редкие прохожие вздрагивали и оглядывались вслед Хантре Кайдо, который проносился мимо стремительной тенью, а Шныря не видели, даже топота не слышали, потому что поверх обычных для гнупи деревянных башмаков тот надел еще одни, сшитые из мягкого войлока и зачарованные.
«Думаешь, ворюга, раз ты перекинулся – теперь все крыски твои? – бормотал про себя соглядатай. – Так-то любой сколько хошь крысок наловит, а ты ее попробуй голыми руками поймай… Не уйдешь от меня, все равно не уйдешь, Шнырь следит за тобой, Крысиный Вор!»
Глава 2
Перехватчик
Этот сон напоминал его первое утро в Сонхи, когда он блуждал в предрассветный час по улицам в поисках своего несуществующего дома. Только в тот раз он полную луну перепутал с плывущим над крышами фонарем (и это показалось ему вполне естественным – возможно, там, откуда он пришел, фонари и впрямь сами собой плавают по небу?), а сейчас вышло наоборот. Насчет далекого желтого окошка он сперва подумал, что это вторая луна. А что, так и должно быть: в том мире, где он родился и вырос, две луны – Ашеле и Готэ, и есть легенда о двух сестрах… Приснившееся воспоминание тут же кануло, словно в прорубь, а он решил во что бы то ни стало добраться до этого окошка.
Чья-то ворожба, это он тоже понял, но в ней не было принуждения: его просто звали, и он пошел на зов.
Перепутанные, пересекающиеся друг с другом лестницы то обрывались в никуда, то заворачивались петлями. Погруженные в зыбкий полумрак коридоры и закоулки норовили завести в тупик. Луна пыталась обмануть его и завлечь в другую сторону, притворяясь манящим окошком – угадай, где настоящее? – но он не сдавался. Все зависело только от него: если не сдаваться, рано или поздно преодолеешь сопротивление этого безразмерного пространства с великим множеством препятствий и доберешься до цели.
В конце концов так и вышло. Он настиг уплывающее окошко за очередным поворотом извилистой лестницы, на тупиковой площадке – и обнаружил, что вовсе не окно это, а зеркало. Во время погони он ожидал чего угодно, только не того, что увидит в светящемся проеме свое же собственное лицо.
Впрочем, это еще один обман… Чуть не попался. Вовсе там не отражение: черты лица хоть и похожи, но все-таки отличаются. К тому же это девушка. Она могла бы быть его сестрой-двойняшкой или скорее младшей сестрой.
Едва он это понял, выражение ее лица изменилось, как будто она тоже его увидела:
– Ты живой! Когда ты вернешься?.. Мама плачет…
Он не успел ничего сказать в ответ. Окружающее пространство со всеми лестницами, тенями, лунными пятнами, петляющими галереями всколыхнулось, завертелось каруселью, и центробежной силой его буквально вышвырнуло из сновидения наружу.
За окном светло. Ничего удивительного, он вернулся с охоты в четвертом часу утра. На стеклах мерцают ледяные хвощи и папоротники, из приоткрытой форточки тянет холодом. Он у себя дома – в Сонхи, и ему здесь хорошо… А все равно тревожит мысль об истаявшей, как дым в небесах, прежней жизни, которая то ли была у него, то ли нет.
Гуртханда, старый сурийский город на краю Олосохарской пустыни, спала и видела сны, убаюканная колыбельной ущербной луны. Здесь по ночам лучше смотреть сны, не то наяву в полуночный час увидишь что-нибудь такое, после чего даже при свете дня будешь от каждой тени вздрагивать.
Наджийме тоже полагалось бы спать, но она тайком выбралась на крышу. Жить ей оставалось меньше месяца. Перед страхом смерти все прочие страхи потеряли свою обычную силу.
Она выросла в пыльном городишке зазывал, харчевен и постоялых дворов. Полгода назад ее продали Ктарме за отцовские долги. В скором времени ей предстояло отправиться в нечистую Ларвезу и там умереть, забрав с собой побольше грязных: людские отбросы попадут в Хиалу к демонам, а Наджийма после этого поселится в светлых божественных чертогах, где будет вечно радоваться, как невинный цветок под солнцем.
«Ведьмину мясорубку» внедряли в ее тело в несколько этапов – это сложное колдовство, доступное лишь посвященным. Из-за «мясорубки» у нее ныли кости таза и пропал аппетит, но юная ужасательница не жаловалась: за полгода ей внушили, что для дела Ктармы надо пожертвовать чем угодно.
В иные минуты смерть казалась ей не божественной наградой, а страшной раззявленной пастью. Наджийма гнала такие мысли прочь: Ктарма исполняет волю богов, а она, как полагается хорошей девушке, ненавидит и презирает всех нечистых, в особенности развращенных ларвезийских бледняков.
Временами в памяти всплывало какое-нибудь давнее впечатление, незначительное, но беспокоящее, словно подвернувшийся под босую ступню острый камешек. То вспоминался вытертый пестрый ковер, на котором она играла в детстве, воображая его узоры сказочными лабиринтами и дворцами. То клубы розоватой в лучах вечернего солнца пыли, медленно оседающей после прошедших по улице верблюдов. То канальцы вдоль тротуаров, выложенные позеленелой плиткой и населенные загадочной юркой мелюзгой – оттуда так волнующе тянуло затхлой сыростью, а мутная поверхность воды наводила на мысли о потаенных хоромах волшебного народца на дне… Сидеть на корточках над канальцем и караулить, не вынырнет ли что-нибудь интересное, было нельзя – это занятие не для девочек, но Наджийма с подружками все равно в это играли, убегая в те кварталы, где их никто не знал.
По учению Ктармы, все это прах под ногами, а ты идешь к божественной цели, и твой долг – умереть за эту цель, чтобы заслужить вечную радость в неземных чертогах. Наджийма все равно вспоминала, а потом переживала, что она недостаточно чиста. Зато она умрет за дело Ктармы и заслужит награду. За минувшие полгода ее приучили к мысли, что это самая лучшая для смертной девушки участь.
Вначале она плакала по ночам и мечтала о побеге – так же, как раньше мечтала о красивом и богатом женихе, – но потом прониклась теми умонастроениями, которые прививали ей наставники. Кроме того, сбежав, она бы опозорила свою семью, это ей сразу сказали, чтобы не думала о глупостях.
Старый купеческий дом на юго-восточной окраине Гуртханды представлял собой целую гроздь глинобитных построек, соединенных галереями и лесенками. Его хозяев то ли запугали, то ли зачаровали, и в дела «гостей» те не лезли. Там находилась временная штаб-квартира Ктармы для подготовки очередной смертницы.
Для непосвященных Наджийма была дочерью заезжего мага, который изготавливает на продажу амулеты, хранящие от козней волшебного народца. Он и впрямь занимался этим доходным промыслом – и много чем еще сверх того. Наджийма боялась его до стыдной слабости в животе и трясучки в коленях. Впрочем, он ее не обижал. Он был терпелив и смотрел на нее с деловитой рачительностью, даже с нежностью, словно повар на цыпленка, предназначенного для главного блюда на праздничной трапезе.
В женских комнатах было душно, а тут воздух свежий, холодный, настоянный на свете далеких печальных звезд, с горчинкой от дыма жаровен и домашних печек. Девушка вдыхала его, приподняв матхаву – повязку, закрывающую лицо ниже глаз.
Плоские крыши белели в темноте, словно затонувшие плоты, погруженные в воду на разных уровнях. На одной беседка для чаепитий, на другой смутно поблескивает разложенная металлическая посуда, которую ближе к вечеру начали чистить песком, но так до конца и не вычистили. Наджийма стояла на той, что находилась дальше всех от земли.
Курившийся дымками город мерцал в ночи редкими тускло-желтыми огнями, оттуда доносился то рев ишака, то собачий лай, то пение под звуки семиструнной маранчи, а здесь, на отшибе, царила сонная тишина.
Когда внизу послышался шорох, Наджийма вздрогнула и торопливо оправила матхаву. Это в галерее. Похоже, кто-то споткнулся и упал, издав приглушенный возглас, но сейчас опять все тихо. Или нет – шуршит… Еле слышно, как песок на ветру.
Вначале она просто испугалась, что ее осудят за неподобающую добродетельной девушке вылазку на крышу, и лишь на лестнице ей стало по-настоящему страшно. Снизу вновь донесся сдавленный горловой вскрик и вслед за тем шоркающий звук, словно кто-то, навалившись на стенку, медленно сползает на пол.
Быть может, в дом забрались грабители? Могущественный покровитель Наджиймы с ними разберется, а ей надо поскорее спрятаться на женской половине. Она осторожно спускалась вниз, освещая ступеньки волшебной лампой в виде черепахи, которую взяла без спросу, и бормотала обережное заклинание. На следующей площадке начиналась галерея, занавешенная обветшалыми веревочными кружевами: пробежать по ней, повернуть – и там дверь.
Сердце так колотилось, что Наджийма не слышала собственных шагов, а тот, кто выскользнул ей навстречу из-за угла, и вовсе двигался бесшумно.
Визитер был невысок и строен, это она успела разглядеть. Лицо черно, как сажа – не поймешь, человеческое или нет, – глаза мерцают, словно два песочных опала. Из-под тюрбана хвостом выпущены длинные волосы, цветом они как барханы в лунном свете.
Наджийма догадалась, кто перед ней: песчаная ведьма. Это они вместо женских платков носят тюрбаны на мужской манер, и волосы у них всегда наружу, потому что помогают им в колдовстве. Их немногочисленное, но опасное племя в стародавние времена пошло от песчанниц – волшебных олосохарских дев – и мага человеческого рода. И еще Наджийма слышала об одной песчаной ведьме, которая ушла от своих, попала к презренным бледнякам в Ларвезу и теперь выполняет приказы магов нечистой Ложи.
– Уходи! – испуганно вымолвила девушка, подавшись назад. – Мой наставник – великий маг, он тебя…
Горло сдавило, как будто его захлестнуло петлей. Лампа выскользнула из немеющих пальцев. Уже ничего не видя и не чувствуя, Наджийма тяжело, словно бурдюк с водой, осела на скрипнувшие половицы.
– Добрых посмертных путей, – сухо обронила Хеледика.
Формальность, которую из почтения к миропорядку следует выполнить, даже если ты убийца на службе у Светлейшей Ложи.
Дело сделано – «мясорубка» уничтожена. От мага Ктармы, который создавал эту дрянь, ей велели держаться подальше, не по зубам он семнадцатилетней ведьме. Хеледика пробралась в этот гадючник в его отсутствие, а теперь нужно исчезнуть до того, как он вернется.
Истрепанные веревочные занавеси на утлых галереях сонно шевелились от дуновений ветра. Пахло дымом, прогорклым ламповым маслом, нечистотами, кислым молоком, благовониями – запахи роились вокруг человеческого жилья, словно стаи мотыльков, которых того и гляди закрутит и унесет в темную бездну. Узкие железные лесенки прятались от полуночных страхов под матерчатыми пологами, словно под одеялом, но кое-где зияли прорехи, сквозь которые проникал вездесущий лунный свет, демонстрируя ненадежность людской защиты.
Раньше ей не поручали убивать, но кому и действовать в этих краях, если не олосохарской ведьме, черпающей силу из песка вековечной пустыни?
На вопрос Шеро Крелдона, сможет ли она это сделать, Хеледика после недолгих раздумий ответила «да». Полтора года назад, когда посланница Ктармы привела в действие «мясорубку» на площади Полосатой Совы в Аленде, она была там и видела, что после этого осталось. Наверняка проницательный господин Шеро понимал: она об этом помнит, и ответ будет утвердительным.
Наджийма выглядела обыкновенной сурийской девчонкой – противоестественно обыкновенной, если учесть, к чему ее готовили, – но песчаная ведьма угрызений совести не испытывала. Сказывалось полученное в родной деревне воспитание: «песок убил – и унесся дальше». Вдобавок она с мучительной отчетливостью помнила ту площадь, сперва заполненную оживленной толпой, а после покрытую сплошным кровавым месивом. Наджийма с растерянным выражением на круглом полудетском лице вызвала у нее не жалость, а скорее брезгливое недоумение: такое лицо – у твари с «мясорубкой» во чреве?
К тому же эта девушка все равно собиралась умереть, так пусть она уйдет в серые пределы Акетиса чуть пораньше, зато в одиночку – без тех, у кого на ближайшее будущее другие планы.
Хеледика сдернула повязанный на талии шарф из темного шелка и намотала поверх тюрбана, спрятав приметный хвост своих колдовских волос, а потом покинула погруженный в дремоту купеческий дом так же, как пробралась внутрь: по «ящеричной дорожке». Этот способ доступен песчаным ведьмам лишь на территории Олосохара. Повинуясь ее воле, пришедший вместе с ней песок взметнулся по ограде, перехлестнул через утыканный острыми черепками гребень – будто и впрямь ковровая дорожка, сотканная из песчинок. Хеледика по-пластунски поползла вверх по глинобитной стене в два человеческих роста, словно по горизонтальной поверхности. Маявшийся бессонницей старый слуга, выглянув в окно, вместо девушки увидел крупную ящерицу: это колдовство сопровождалось маскирующим мороком.
Наверху песок образовал своего рода подушку, прикрыв торчащие осколки. Ведьма легко перелезла на ту сторону и соскользнула вниз. В тот же миг, как подошвы ее шнурованных сапожек коснулись земли, «ящеричная дорожка» с тихим шорохом осыпалась, и порыв ветра сдул с гребня стены небольшую горку песка.
Дома на краю глинобитного города громоздились в темноте бесформенными гнездами, запахи человеческого жилья окутывали их, словно обережные заклятья, защищающие от козней ночи. Дальше расстилалась пустыня. Песчаная шкура Олосохара холмилась бледным застывшим океаном, и ущербная луна тихо ткала над ней свои одноцветные серебристые гобелены. Ветер дул оттуда, с юга. Еле слышно шуршали мириады странствующих песчинок, это напоминало шум приложенной к уху раковины.
Хеледика отправила мыслевесть господину Шеро, который ожидал от нее известий в далекой Аленде (наверное, сидит в полутемном кабинете с которой по счету чашкой горького шоколада), а потом связному из группы прикрытия.
Трое магов и двое амулетчиков, полевые агенты Ложи, остались в Генре – ларвезийском колониальном городке, отделенном от Гуртханды стеной из саманного кирпича. Стена выглядела неказисто, в ней зияло множество проломов, местами ее украшали корявые непристойные надписи, но считалось, что она символизирует границу между просвещенным Севером и Суринанью, и алендийские поэты, в большинстве ни разу в жизни ее не видевшие, слагали о ней торжественные стихи.
Агенты не могли сопровождать Хеледику: если бы маги Ктармы засекли их и успели перепрятать смертницу – все насмарку. Другое дело ведьма, ее магия слита с олосохарским песком, который здесь повсюду, так что никакое волшебство не поможет почувствовать ее приближение.
Девушка быстро и настороженно шагала по улице, похожей в лунном свете на пересохший мертвый канал. Она и сама была сейчас лунным светом, тенью, песком, и в то же время ее переполняло приятное ощущение, что она не подвела, превосходно справилась с тем, что ей поручили. Господин Шеро в ответной мыслевести ее похвалил, и маги из группы прикрытия наверняка скажут что-нибудь лестное… Она грелась в этих мыслях, как ящерица на солнце.
Нет, она вовсе не была тщеславной, но в то же время нуждалась в одобрении, которое раз за разом латало дыру у нее в душе. И всегда оказывалось, что этих латок недостаточно, чтобы дыра навсегда затянулась. Нужна новая порция одобрения, а потом еще, и еще…
Хеледика сбежала из родной деревни в тринадцать лет, когда ее после жеребьевки собирались отдать на съедение волшебному зверю куджарху. Для жертвоприношения нужна была девственница – что ж, она решила эту проблему, встретив на дороге пропыленных оборванных пастухов, и вместо нее умерла другая девушка.
А прошлой весной она познакомилась с Дирвеном, но их безоглядная романтическая влюбленность продолжалась ровно до тех пор, пока улизнувшая из-под присмотра юная парочка не уединилась в укромной гостинице. Обнаружив, что его возлюбленная – «не девушка», Дирвен ударился в трагическую истерику, а Хеледика вначале хотела броситься с моста в канал, но после разговора с перехватившим ее господином Суно передумала. Решила, что будет жить дальше, но без любовной ерунды, грош цена всем этим нежным чувствам.
В чем она нуждалась, так это в осознании, что поступает правильно. Как нынешней ночью: благодаря тому, что она убила ужасательницу, в Аленде или в каком-то другом городе несколько сотен человек останутся живы. Господин Крелдон доволен. Он не скрывал, что причисляет ее, несмотря на небольшой пока опыт, к лучшим своим агентам.
Песчаная ведьма понимала, что главный безопасник Ложи ее использует, но против такого использования ничего не имела против. Во-первых, он Хеледикой не манипулировал, в этом не было необходимости. Во-вторых, она хотела быть полезной. В-третьих, Ксиланра умерла вместо нее, но она помнит о том, что ее жизнь оплачена чужой жизнью, и постарается расплатиться за свой малодушный поступок.
Сегодня она сделала то, что надо, и заслужила одобрение, вот только не стоило ей отвлекаться на эти приятные мысли посреди ночной Гуртханды, выбеленной луной и высушенной олосохарским ветром. Она всего лишь песок, скользящий мимо глухой глинобитной ограды по безлюдной улочке… Как бы не так: песок не думает о том, до чего это замечательно, когда тебя хвалит сам господин Крелдон.
Ее выследили.
Ощущение чужого магического присутствия – и в следующее мгновение удар. Если бы не «песчаная вуаль», вихрем окутавшая ведьму, ей повыбивало бы суставы, но она отделалась ушибами.
«Вуаль» защищает представительниц ее племени лишь в олосохарских землях, эти чары не возьмешь с собой в чужие края, зато здесь, в Суринани, это иной раз может выручить, даже если на тебя напал куда более сильный противник.
Этот маг был изрядно силен, иначе не сумел бы ни застать ее врасплох, ни врезать ей так, что она задохнулась от боли и едва устояла на ногах. Высокая темная фигура, больше ничего не разглядеть.
Хеледика сорвала с головы шарф, выпустив наружу волосы, а из рукава у выскользнул песчаный бич, белесо сверкнувший в лунном свете. Используя его, как удавку, она расправилась с двумя охранниками и смертницей, несмотря на их защитные амулеты, но нынешний противник отразил атаку. Бич рассыпался, не достигнув цели, а девушка отскочила, спасаясь от нового заклинания, и ушибы отозвались болью. У нее даже не было времени «слить» эту боль в песок – пришлось снова отпрыгнуть в сторону.
По глухой беленой стене, принявшей нацеленный в Хеледику удар, разбежалась сетка трещин – словно карта исхоженных караванами троп на старом пыльном куске пергамента.
Ведьма в темноте видела не хуже кошки, но это не давало ей преимущества, поскольку маг владел заклятьем ночного зрения. И ему удалось заглушить ее призыв о помощи: группа прикрытия не знает, что агент Змейка попала в беду. Ее начнут искать, если она не появится и не отзовется до истечения контрольного срока – сама на этом настояла.
Она никак не могла достать противника своими обычными приемами, а потом и пытаться бросила. Только оборонялась, прижавшись спиной к треснувшей стене и тихонько подвывая от боли. Ей казалось, что все суставы у нее вразнобой вихляются. Она уже почти ничего не видела, и хотелось только одного – даже не остаться в живых, а чтобы это поскорей закончилось…
Когда оно и впрямь закончилось, Хеледика, беспомощно скорчившаяся у подножия стены, первым делом почти инстинктивно «слила боль», отдавая ее песку. Потом подняла мокрое от слез лицо, перед вылазкой зачерненное сажей, а сейчас несусветно грязное – да так и застыла в изумлении.
Безмолвный бой продолжался, хотя и без ее участия. Вокруг мага Ктармы, похожего на мрачного бородатого колдуна из сурийских сказок, вился яростный песчаный смерч, из которого то и дело с бешеной скоростью выхлестывали бичи, куда более мощные, чем те, что могла сплести своими чарами Хеледика. Словно бьющееся на ветру знамя, развевались длинные серебристые волосы. Песчаная ведьма. Сильная, опытная и в отличие от изгнанницы Хеледики, посвященная во все премудрости своего племени.
Расклад поменялся – теперь уже волшебник пятился прочь, еле успевая поворачиваться, чтобы она не оказалась у него за спиной. Его щиты с трудом выдерживали удары сокрушительной, как свалившийся на голову мешок с песком, олосохарской магии.
Впрочем, иной раз и не выдерживали. Ему приходилось спешно создавать новые щиты взамен уничтоженных, и наконец он бросился бежать. Из-за путающего заклятья Хеледике показалось, что он нырнул одновременно в три боковых закоулка, даже удаляющийся топот доносился с трех сторон сразу. Господин Шеро упомянул, что он большой мастер уходить от погони.
Старшая ведьма не стала его преследовать. Подошла и остановилась над своей побитой соплеменницей, которая смотрела на нее снизу вверх, опираясь о землю дрожащими ободранными ладонями.
Теперь было видно, что она очень стара. Прямая спина, стать танцовщицы, плавный изгиб бедер под тонким шелком выпущенной поверх шаровар туники – и морщинистое лицо женщины преклонных лет. Голова не покрыта, седые волосы льются серебряным водопадом, а мерцающие светлые глаза смотрят строго и неодобрительно, с затаенной горечью.
Песчаные ведьмы не дряхлеют телесно, у них только кожа с возрастом высыхает и покрывается морщинами, а под этой изношенной оболочкой – все та же сила и гибкость. Незадолго до своей кончины ведьма слабеет, словно ее одолел внезапный недуг, и, почуяв близкую смерть, уходит одна в пустыню. Одежду и украшения потом находят – но никаких останков, как будто она рассыпалась песком, растаяла в повисшем над барханами мареве. А если олосохарскую ведьму убьют до срока, ничего необычного с ее телом не произойдет, и тогда другие ведьмы зароют ее в пустыне, выполнив положенные обряды.
– Бабушка Данра… – прохрипела Хеледика.
– Глупая ты, Хеле, – ворчливо отозвалась старая ведьма. – И лицо чумазое, как у ночного разбойника. Живешь в мужской стране, позволяешь мужчинам собой командовать, вот и набралась от тех, с кем повелась.
«Как будто у меня был выбор!» Девушка не сказала это вслух. Не Данра придумала задабривать куджархов жертвами, это давний обычай. Да и выбор у нее был: или сбежать, или подчиниться решению общины.
– Как ты здесь оказалась, бабушка? – Она до того отвыкла от родного наречия, что слегка запиналась.
– Почуяла, что нынче ночью ты можешь умереть.
Данра была видящая. Когда-то она сказала, что Хеледика однажды попадет в беду из-за своей привычки крошить лепешки с ягодами лимчи, чтобы съесть ягоды отдельно, – так оно и вышло минувшей весной в Овдабе, куда агент Змейка ездила с напарницей шпионить для Ложи по заданию Шеро Крелдона.
– А где сейчас мама?
– Далеко отсюда, в Мадре.
Силы возвращались, и Хеледика нетвердо поднялась на ноги. Она ощущала слабость и тупую блуждающую боль во всем теле, но, похоже, с суставами все в порядке. В Аленде ее посмотрят маги-лекари, которые специализируются на вредоносных для плоти заклинаниях, а сейчас ее лечит разлитая в окружающем пространстве магия Олосохара.
Она опасалась, что бабушка спросит, почему она до сих пор не наведалась в деревню, раз уж господин Тейзург, в одном из своих прошлых воплощений родоначальник племени песчаных ведьм, взял ее под свое покровительство, – и тогда придется объяснять, что ей не хочется встречаться с родными Ксиланры. Однако Данра об этом речи не заводила, расспрашивала о ее жизни в Ларвезе.
– Неправильно ты живешь, Хеле, дурная у тебя голова. С детства была себе на уме: все девочки играют вместе, а тебе больше нравится быть одной. И всегда за тобой водилось, что ты тишком делаешь по-своему. До поры шелковая, а как тебе чего-то захочется, начинаешь своевольничать, да так, что за тобой не уследишь. И старших в деревне ослушалась, и своих магов из Аленды, и нашему родоначальнику господину Тейзургу сделаешь наперекор. Что ж, есть у песка и такая ипостась… Может, и подходяще для тебя быть шпионкой, только не связывайся с магами вроде этого черного – не по тебе враг. Видела, он и от меня-то ушел.
Она и сама это понимала. В следующий момент, осознав, что еще сказала Данра, она несогласно помотала головой:
– Бабушка, я очень благодарна господину Тейзургу и не собираюсь поступать ему наперекор, у меня и в тайных помыслах такого нет. А если мне поручат что-нибудь против него сделать, я откажусь, так и объясню, что не могу я действовать ему во вред. Я уже говорила об этом на всякий случай своему наставнику, и он сказал, что таких заданий мне давать не будут. Я почитаю нашего предка-родоначальника.
– До поры, до времени, – проворчала старшая ведьма. – А как положишь глаз на то, что господин Тейзург хочет для себя, так все твое почтение побоку, словно песок, сметенный ветром. Прямо из глотки у него вырвешь кусок, потому что решишь: «Это будет мое».
– Да никогда я так не поступлю! – Хеледика содрогнулась от вспыхнувшего негодования, но тут ее пошатнуло от слабости, и она прислонилась к стене. – Ничего я не заберу у господина Тейзурга, богами и псами…
Данра ударила ее тыльной стороной ладони по губам, и она стукнулась затылком о стену, не успев договорить. Зубы лязгнули, в глазах потемнело.
– Не зарекайся, дуреха! – свирепо прошипела старуха, приблизив морщинистое лицо. – Беду на себя накличешь, ежели этим поклянешься, а потом нарушишь слово. Чую, так захочешь взять свое, что никакой страх тебя не удержит, поэтому чтоб не смела больше зарекаться, ни вслух, ни в мыслях!
– Восемь из десяти, – невнятно пробормотала Хеледика, еле двигая распухшими губами. – Тебе что-то открылось, как тогда с ягодами лимчи, да, бабушка? Но ведь даже у самых сильных видящих вероятность восемь из десяти. Значит, по крайней мере два из десяти, что я не стану присваивать то, что принадлежит господину Эдмару. А что я захочу взять, это не открылось?
– Уж об этом ничего не ведаю.
По странному блеску лунно-светлых глаз Данры девушка заподозрила, что та о чем-то недоговаривает.
– Бабушка, ты ведь что-то еще знаешь… Скажи мне, что я не должна забирать у господина Тейзурга? Ну, хотя бы приблизительно, что это может быть? Если я буду заранее знать, чего не должна хотеть, я наверняка удержусь от неподобающего поступка.
– Не скажу, – помедлив, отрезала Данра. – Так оно будет вернее.
– Тогда я буду настороже, вовремя пойму, что это и есть то самое, и не возьму чужого, – решила Хеледика.
– Возьмешь, – покачала головой старая ведьма и вдруг, вновь приблизив лицо, чуть слышно шепнула: – И правильно сделаешь!
– Что?.. – удивленно переспросила внучка.
Но Данра, не ответив, крутанулась на пятке, завертелась на месте, обернулась песчаным смерчем и исчезла в боковом переулке. Этим колдовством владеют лишь самые опытные да могущественные из их племени, разменявшие не один десяток лет. Вот потому-то выручать Хеледику бабушка явилась одна, без мамы – та пока еще не научилась путешествовать по Олосохару таким способом.
Хеледика послала мыслевесть связному, и вскоре подоспела группа прикрытия с магическими фонариками: издали казалось, что в потемках плывет небольшой рой светлячков. Шагая в окружении агентов Ложи по закоулкам Гуртханды, а потом по тускло освещенным улицам Генры, девушка думала: «Нет уж, не надо мне ничего, что принадлежит господину Эдмару. Я от него видела только добро и не собираюсь платить за это неблагодарностью. Даже если мне что-то очень сильно понравится, ни за что не возьму, будь то хоть волшебный артефакт, хоть редкое украшение, два из десяти».
Ей пришло в голову, что бабушка Данра неспроста добавила «и правильно сделаешь». Может, песчаные ведьмы хотят, чтобы она украла у предка-родоначальника что-то, нужное для деревни? Считают, раз она теперь шпионка, что угодно запросто сворует, даже у своего благодетеля?
«Хм, интересно, что же это за ценность? И почему бы не сообщить мне прямо, что им нужно?.. Хотя нет, бабушка сказала, что мне самой захочется это присвоить… Два из десяти, не возьму. Хочется – перехочется, не надо мне чужого».
И потом, когда они сели в вагон, который только их и дожидался и сразу помчал по резервному пути без остановок в Аленду, Хеледика лежала на диванчике, завернувшись в плед, и сквозь дрему продолжала думать: «Ни за что не возьму я того, что принадлежит господину Эдмару, ни амулетов, ни драгоценностей, ни каких угодно красивых вещей, ни другого имущества, два из десяти, ничего мне не надо…»
Вабито, Куду и Монфу понуро топтались возле задней калитки добротного двухэтажного дома с обережной лепниной. Юный благодетель, спасший их в северных краях от мерзостных береговых тварей, снова прогнал их прочь. За минувшее время они более-менее усвоили здешнюю речь, разжившись на рынке парой языковых артефактов (воровать тоже помаленьку приспособились, и больше всех в этом непочтенном деле преуспел Монфу).
Никакой надежды: Дирвен Кориц заявил, что видел их в сортире вверх тормашками, они ему даром не нужны, никакой он не покровитель всяким придуркам. И велел, брезгливо скривившись, подождать на задворках – им вынесут с кухни кое-какой жратвы во славу Тавше, а потом пусть проваливают, и чтоб он их больше не видел, потому что ему до свербежа в заднице обрыдло их рожи видеть.
Вот и зябли, дожидаясь обещанной жратвы. Ветер задувал под лохмотья, в животах урчало. В последний раз ели вчера до полудня, вскоре после того как сбежали, сообща применив защитные чары, от стайки зловредных гнупи.
Те опять их найдут. Всегда находят. Изгнанники во времени, заброшенные волей окаянного врага в далекое будущее, то и дело беспокойно прислушивались – не раздастся ли поблизости гнусное хихиканье. Пока ничего. Хлюпают по раскисшему снегу шаги, скрипят экипажи, стучат подковами лошади, шоркает по тротуару лопата, но никаких намеков на присутствие невидимых мучителей. Впрочем, те могут начать с того, что молча залепят кому-нибудь снежком в голову.
– Может, покончим разом со всеми неприятностями? – пробормотал Куду, зябко обхватив руками плечи.
В последнее время его все чаще посещали такие мысли.
– На радость Тейзургу? – буркнул упрямец Вабито.
А Монфу сипло добавил:
– Почем знать, что он и в серых пределах нас не достанет? У него демоны в приятелях, и сам он полудемон. И от Акетиса нам за Хальнора не миновать наказания. Смерть не выход.
Они умолкли. На их обноски с пухлого пасмурного неба падали снежинки, от голода подташнивало. Если они сейчас досыта поедят – возможно, хватит сил на охранные чары, чтобы невидимые слуги Тейзурга подольше их не нашли.
Тем временем Дирвен, развалившийся в кресле в натопленной комнате, тоже пребывал не в лучшем расположении духа. Даже большая кружка горячего шоколада была ему не в радость – может, потому, что сварила этот шоколад зубастая щука Глодия, которая собирается насильно выйти за него замуж. Она сидела напротив, в жемчугах и белых кружевах, и маме Дирвена воспитанно улыбалась, а на него поглядывала так, будто собиралась выкусить лакомый кусок. Натурально щучья порода. И сестрица с родительницей у нее такие же.
– Всякую рвань приваживаешь! – попрекнула она, когда Дирвен велел маминой прислуге вынести придуркам, что стоят возле черного хода, каких-нибудь объедков. – Кормишь дармоедов, вот они за тобой и шастают. Видать, деньги у тебя лишние завелись, девать некуда, ага? Нищим надобно подавать, это угодно Милосердной, но не до такой же степени, чтоб они по пятам за тобой таскались! Думал бы хоть, что про тебя люди станут болтать. Зачем ты их привадил?
– Я не привадил, сами прицепились, – пробурчал Дирвен.
– А у тебя характера не хватает турнуть их как следует!
– Вот сама и турни. У тебя наверняка получится. От тебя кто угодно сбежит без оглядки.
Глодия в раздумье свела нарисованные брови: его слова можно было принять и за комплимент, и за оскорбление. Потом вздернула острый подбородок, изящно, как научили, поднялась и направилась к двери, шурша пышным атласным платьем. На ходу бросила:
– Уж я-то их турну!
Отсутствовала она долго. У Дирвена даже закопошилась беспокойная мысль – то ли опасение, то ли надежда, – что те трое дохляков или заколдовали ее, или украли и, стало быть, не придется на ней жениться. Маги ведь, хоть и голодранцы.
Читать бесплатно другие книги:
