Крысиный Вор Орлов Антон

Глава 5

Суд Акетиса

– И тогда Крысиный Вор этак желчно и подло говорит в ответ… Мол, я бы, говорит, и за бесплатно работал, якобы не нужны мне, говорит, господские деньги, потому как плевать я хотел на честный заработок, но тогда бы мне не давали кофе со сливками, до которых я жаден! И тогда бы, говорит, ловил бы я мышей и крыс себе на прокорм, вот прямо так и отнимал бы, не знаючи жалости, его крыску у всякого сиротинушки, который мне на глаза мои бесстыжие попался!

Они не слушали. Снаяны в дальнем углу переплелись дымно-серебристыми хвостами и зыбко покачивались в воздухе, словно под дуновением сквозняка. Может, в это самое время они снились друг другу и в одном на двоих потаенном сне вели беседу или еще чем занимались, и какое им дело до Шныря с его байками? Чворк забился в свою улиточью раковину – только рожки торчат наружу: тоже небось уснул, бестолочь пузатая. Вабро Жмур, Чун Клешня, Хумдо Попрыгун, Словоплет, Торопыга и Шельмяк играли в «гоняльцы-удиральцы» на облезлой доске сандалу, а тетушка Старый Башмак вязала заколдованный кошелек, бормоча под нос заклинания, которые вплетала с каждой петлей в свою работу. Кто из людей подберет такой кошелек, будет сплошь и рядом терять деньги, если только не повезет ему найти цветок заячьей розы с девятью лепестками.

– Вы не слушаете! – обиженно буркнул Шнырь.

– Наслушались уже, – не отрываясь от вязания, проворчала тухурва. – Ты об этом в который раз толкуешь.

– Давай что-нибудь новенькое! – подхватил Хумдо Попрыгун. – Словоплет у нас каждый раз другой стих сочиняет, а ты заладил одно и то же. Лучше расскажи байку про то, как Крысиный Вор сунул руку в «Пламенный конус» и остался цел, интересно же, ты же видел!

Шнырь насупился:

– И ничего особенного в этом не было, лицемерный Хватантре Коварнайдо сделал это, чтоб перед другими магами-перемагами похвастаться! Не иначе он ту саламандру за чью-то крыску принял, ну, и потянулся ее хапнуть, а она от него тиканула, сперва на Кема-амулетчика прыгнула, потом дальше бежать, чтобы крыскину горькую судьбу не повторить. Я-то сам еле успел отскочить, и об меня один маг споткнулся – ха-ха, обидно, что не упал, а то бы нос расквасил, вот была бы потеха! А ворюга-то потом сокрушался: жалко, говорит, что убежала, а то б я ее беззаконно присвоил, потому как руки мои загребущие к чужому так и тянутся, и слаще хозяйских сливок для меня удовольствие у какого-нибудь сиротинушки всю радость его жизни отнять! Вот такой он, Крысиный Вор, бойтесь его и презирайте!

– Ты зачем хорошему человеку челюсть сломал?!

Этот стервец ответил не сразу. Улыбнулся с печальным достоинством непонятого благодетеля, великосветским жестом взял чашку, пригубил красный сиянский чай и лишь тогда промолвил:

– Зинта, я сделал, как лучше. Вот и причиняй людям добро, чтобы после этого стать жертвой незаслуженного поношения…

– Да уж, причинил так причинил! Кулаком-то хрястнул от всей души, и не по пьяни, а стрезва из зложительских побуждений! Раньше за тобой такого безобразия не водилось.

– Вот здесь ты не права, из самых что ни на есть доброжительских. – Эдмар опять улыбнулся, на этот раз криво, углом рта, с заговорщическим прищуром. – Он ведь начал изводиться из-за того, что не успел, видите ли, всех спасти. А когда такой, как он, из-за чего-то изводится – это истинный тихий ужас, я же давно с ним знаком и имею представление о том, чего от мерзавца ждать. Считая себя виноватым, он как будто включает некий внутренний магнит и начинает притягивать неприятности: получит кирпичом по голове и лишь тогда успокоится. Теперь поняла, что я сделал?

– Обеспечил ему тот самый кирпич, – поразмыслив, вздохнула Зинта. – Да?

– Пожертвовав ради этого своей репутацией, – дополнил Эдмар. – Увы, насчет безобразия не могу с тобой не согласиться. Что касается моих подданных, те решили, что я прогневался – для князя это считается нормальным, а перед коллегами из Ложи, которые затесались ко мне на стройку под видом босяков-поденщиков, право же, неловко. Эти просвещенные люди могли сделать нелестные для меня выгоды.

«А поглядеть, так и не скажешь, что тебе неловко, – хмуро подумала лекарка. – Вон какой довольный сидишь, а то я тебя не знаю!»

– Заметь, Зинта, в моей прошлой жизни он дважды ломал мне челюсть. В первый раз это случилось, когда я заключил с их милой сумасшедшей компанией союз против Унбарха. В кулуарах я подошел к нему, мы начали разговаривать, тут-то он и набросился на меня с кулаками.

– Может быть, ты ему что-то не то сказал?

– Да нет же, он сам начал нарываться на ссору: заявил, что от меня в любой момент можно ждать ножа в спину. Это была не только грубость, но еще и беспардонная ложь – как видящий, он наверняка чувствовал, что вредить им я не собираюсь. Я на эту инсинуацию возразил с предельной корректностью, как обычно, и тут же получил в челюсть.

– Если как обычно, тогда понятно, – пробормотала Зинта.

– Во второй раз его разозлил сущий пустяк, я всего лишь неудачно пошутил. А теперь роли поменялись, уже не у меня, а у него сломана челюсть, и это весьма отрадно. Вселенская справедливость хотя бы изредка должна торжествовать, не то она совсем захиреет.

– А он не догадался, что ты его нарочно ударил? Ну, то есть что с этим самым умыслом… Он же видящий!

– Недооцениваешь, – ухмыльнулся собеседник. – Я учел такую возможность и использовал своего рода эмоциональную завесу. Это сработало: он ничего не понял и до сих пор злится.

– Какую еще эмоциональную завесу?

– Зинта, когда я говорю, что он меня бесит, я говорю чистую правду. Неимоверно бесит, до скрежета зубовного… Иногда, поверишь ли, ловлю себя на желании впиться зубами ему в горло, пусть не загрызть, но искусать побольнее. Я же тебе рассказывал, как он вел себя со мной – и в этой жизни до Сонхи, и в моей предыдущей жизни. Когда мы вновь познакомились, не ведая о том, что на самом деле мы знакомы с незапамятных времен, я сразу почувствовал к нему симпатию. Если бы он отнесся ко мне дружелюбно, я бы начал о нем всячески заботиться, и тогда бы, наверное, все дальнейшее сложилось иначе – другие цепочки вероятностей, другие события… А он при первой же встрече разве что не зашипел на меня, как дикий кот, и полез в драку. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: его запертая на миллион замков память хранила воспоминания о Марнейе, и в этих воспоминаниях он считал, что он меня убил.

– Да как раз удивительно, – не согласилась Зинта. – Если убил, надо бы расстроиться и устыдиться, но коли он на самом деле тебя не убивал, все и перепуталось…

– Ты истинная доброжительница. – Тейзург выдал одну из своих сочувственных усмешек, которые очень ей не нравились: вслух дурой не обозвал, но все равно как будто к этому подвел. – Припомни умонастроения горожан после сурийских погромов прошлой зимой. Заодно с грабителями и забияками пострадало множество южан, которые никому не причиняли вреда – и что же, кто-нибудь из почтенных алендийских обывателей по этому поводу расстраивался и стыдился? Нет ведь, они с утроенной энергией убеждали друг друга в том, что сурийцы все поголовно злодеи, потому и нарвались, среди них нет невиноватых, и жалеть их нечего, и так далее… Считать того, кому ты причинил зло, закоренелым негодяем – это для человека естественно. Забавно, не правда ли?

– Не забавно, а плохо, – угрюмо возразила Зинта.

– Безусловно, плохо, ведь главным образом из-за этого Хантре меня с первого взгляда возненавидел. Мы оба не помнили того, что произошло с нами в Сонхи, иначе я попытался бы объяснить ему, что он меня не убивал. Хвала Двуликой, потом он сам об этом вспомнил – во время последнего сражения с Унбархом, когда я погиб.

Лекарка закивала: об этом он уже рассказывал.

Допив чай, Эдмар добавил:

– Этот же механизм используется в числе прочих приемов, когда надо кого-то повязать кровью. Человека подталкивают или вынуждают совершить жестокое убийство, а дальше он все сделает сам: убедит себя в том, что жертва – исчадие Хиалы, следовательно, ее уничтожение было благим делом, и если продолжать в том же духе, в этом ничего дурного не будет. Своего рода капкан, который смыкает челюсти и держит мертвой хваткой.

– Это неправильно! – Зинта даже свой чай расплескала – нечего было жестикулировать с чашкой в руке. – Человек должен понять, что это неправильно, и разломать капкан!

– Не волнуйся ты так, – мягко посоветовал Тейзург. – Правильно, неправильно – какое это имеет значение? Лучше смотри на все вокруг, как на театральное представление, оценивай игру, образы, красоту декораций и поменьше переживай из-за содержания пьесы. И говорили-то мы вначале о другом… Вообрази, какая неприятность: у меня опять кот убежал. Уже вторые сутки ни слуху ни духу, мерзавец даже поесть домой не приходит.

– Зато ко мне он нынче утром приходил на прием, как я велела. И перестань его мерзавцем обзывать, сам хорош. И насчет содержания пьесы ты не прав – это самое главное!

Сокровищница выглядела хуже выгребной ямы: склизкое темное жерло, полого уходящее в глубь земли. Оттуда тянуло смрадом и вдобавок – на уровне слабого фона – какой-то незнакомой магией.

«Если допустить, что у мира Сонхи есть задница, это, боюсь, она самая…» – удрученно подумал Куду.

Делиться этой мыслью с товарищами он не стал. Не в тех правилах он был воспитан, чтобы вслух такое сказануть.

– Перед тем как туда лезть, вам надо будет воспользоваться заклинанием, блокирующим обоняние, – посоветовал Чавдо Мулмонг. – Если не знаете, не беда, я вас научу.

Судя по тому, что он не морщился, сам он это заклинание уже задействовал. Как всегда благодушный, неунывающий, приветливый до некоторой слащавости, с хитринкой на дне улыбчивых глаз. Сразу дал понять, что под землю вместе с ними не полезет, мол-де у него «здоровье уже не то». И тут же добавил, что у них есть отличный шанс расплатиться с ним, ибо в этой вонючей древней дыре наверняка найдутся и другие забытые ценности, кроме Наследия Заввы.

Куду, Вабито и Монфу ему по-крупному задолжали. Он научил их играть в сандалу, резались всю дорогу, и все трое проигрались в пух и прах. О, как же был прав учитель Унбарх, когда запрещал азартные игры и приказывал бить палками по пяткам тех неразумных, кто предавался этому пороку! Если б соблюдали его заветы, не попались бы на удочку.

Было у них подозрение, что Мулмонг в игре мошенничает, но поймать его на горячем ни разу не удалось. То, что маг может оказаться таким прощелыгой, изрядно их шокировало. Исчадие Хиалы вроде Тейзурга, который так называемую красоту ценит превыше нравственных устоев и свои личные прихоти ставит превыше людских и божественных законов – это еще куда ни шло. Это, как учил Унбарх, воплощение абсолютного зла, которое для того и существует, чтобы с ним боролись. Но маг с повадками рыночного жулика – это приводило их в замешательство. Воистину мир Сонхи за минувшие тысячелетия пришел в упадок! К этому они не были готовы – и не успели опомниться, как стали должниками Чавдо.

Тот скрупулезно записывал, кто ему сколько продул, указывая суммы проигрыша и в ларвезийских ривлах, и в мадрийских бахунах. Всякий раз настаивал на долговых бумажках – «единственно для порядка, чтобы денежки нас не разлюбили, ежели мы их считать перестанем». Может, ради этого он и расстарался, помогая своим подопечным скорейшим образом освоить ларвезийскую письменность?

Они выглядели уже не оборванцами, а вполне приличными путешественниками несколько болезненного вида. Вряд ли их сейчас признал кто-нибудь из тех, кто брезгливо кидал им мелочь на алендийских улицах или гонял их от помоек на задворках богатых рестораций. Но от Тейзурга Золотоглазого просто так не ускользнешь: скорее всего тот не настиг их до сих пор лишь потому, что был занят чем-то другим. Возможно, этот ненасытный в своих злодеяниях полудемон уже ищет их, возможно, уже напал на след… Так что какой бы продувной бестией ни был Чавдо Мулмонг, великое благо, что Куду, Вабито и Монфу с ним повстречались.

Кемурт ехал на спине у демонической твари и обеими руками держался за торчащий впереди шип. Больше держаться было не за что. Когда во время сборов он заикнулся о седле, Тейзург вздернул бровь и так на него посмотрел… Сверху вниз, хотя они одного роста, с холодноватой иронией и едва обозначенным предупреждением. Сразу вспомнилось, как он недавно отметелил Хантре, которому до последнего времени спускал любую грубость: рыжий несколько дней ходил с опухшей челюстью.

Отшучиваться Кем не рискнул. Тем более он не маг, на нем заживать будет медленнее.

Пробормотал уступчивым тоном, что боится свалиться по дороге. Тейзург в ответ ничего не сказал. Не снизошел. Хоть они и общаются будто бы по-приятельски, а в такие моменты очень хорошо чувствуешь, что это всего лишь игра, и правила в ней устанавливаешь не ты.

По черной с маслянистым блеском чешуе скользили фиолетовые, синеватые, изумрудные переливы, от этого голова шла кругом. Кем смотрел по сторонам, но ландшафты Хиалы тоже вызывали головокружение.

Огромные пространства подернуты зыбкой мутью и в то же время заполнены отчетливо различимыми деталями, хотя такое вроде бы невозможно, в мире людей было бы невозможно, а здесь – пожалуйста. Другое дело, что детали по большей части бредовые, словно ты или залип в наведенном снаяной кошмаре, или вовсе спятил.

Например, валун на мохнатых суставчатых лапах, штурмующий с разбегу отвесную скалу. Каждый раз он срывался и падал, и от него откалывались куски – в конце концов разобьется вдребезги, останутся только паучьи ноги.

Или грязно-желтое с кровавыми разводами озеро, которое преследовало мелких тварей совершенно несусветного вида, больше похожих на буквы, чем на живые существа. Те удирали от него вприпрыжку, но медленно и обреченно, как будто бились в агонии, а оно неотвратимо ползло за ними, волоча за собой покрытые неопрятной порослью берега.

Или грибной лес в несколько ярусов, с разбухшими сизыми шляпками, оплывшими под собственной тяжестью, и мелькающими среди стволов неясными силуэтами.

И еще много всякого, глаза разбегаются… Но тут же сбегаются обратно, потому что никакого удовольствия разглядывать всю эту пакость.

Порой эти бредовые просторы сменялись лабиринтами: не то петляющие среди скал ущелья, не то извилистые проходы меж колоссальных запущенных строений с трещинами, ползучей порослью и странными обитателями, которые в панике спешили убраться с дороги. Всякий раз ландшафт преображался внезапно, непонятным для Кемурта образом, из-за чего казалось, что местность то расправляется, как скатерть, то съеживается в ком и собирается вокруг тебя складками.

Хантре в облике крылатого кота-дикобраза от них не отставал, но держался на некоторой дистанции, как будто сам по себе. Наверное, до сих пор не простил Тейзургу мордобой, и Кем вполне его понимал.

Кроме амулетчика, у Золотоглазого был еще один пассажир. Какая-то невидимая мелкая тварь, Кему указал на ее присутствие «Солнечный проводник», и он шепнул об этом Эдмару, но тот ответил, что так и надо.

Это существо выдало себя лишь однажды. Пробираясь мимо обширной, с городскую площадь, полости в живописно обрушенном лабиринте, они увидели громадную золотую статую: нагая женщина в короне, с клыкастым оскалом и грудью чудовищной величины. Возле мощной ноги-колонны сидела толстая крыса о нескольких головах, с путаницей хвостов и когтистыми розовыми лапками, которые торчали из бесформенного туловища, словно шевелящиеся экзотические бутоны – их было пять или шесть, Кемурт не успел сосчитать. Крыса была размером с добрую лошадь, самая большая из ее голов доходила истукану до колена.

Когда они пролетали мимо этой жуткой сияющей статуи, за спиной у амулетчика раздался тихий восторженно-завистливый возглас:

– Вот это да!.. Мне б такую!

– И что ты станешь делать с такой глыбой золота? – спросил вор, слегка повернув голову.

Невидимый пассажир не поддержал разговора. Затаился, словно его здесь нет. Прикинув, что Эдмар, должно быть, велел ему сохранять инкогнито, Кем оставил его в покое.

Изредка попадалось что-нибудь до того красивое, что дыхание перехватывало. Уходящее к туманному горизонту Орхидейное море: из него поднимались влажные стебли с изысканными орхидеями разных видов и оттенков, царственными и нежными, ослепительно-яркими и обманчиво невзрачными, словно тающие льдинки. По воде цвета темного серебра плавали лепестки.

Остановившись на берегу, Тейзург пояснил своим спутникам, что это вечно цветущее море, как и многое другое в Хиале, не находится подолгу на одном месте, и увидеть эту редкостную прелесть – большая удача, но в воду лучше не соваться, цветочки мигом тебя сожрут.

Вскоре Кемурт расслышал музыку и бессловесное пение: низкое медовое контральто, целый хор тихих голосов, вселяющий мучительно-сладкое томление, тоску по всему, что когда-нибудь хотелось, но не сбылось. Для бесконечного счастья только и нужно, что войти в Орхидейное море, хотя бы по щиколотку, попробуй, не пожалеешь, а иначе всю жизнь будешь локти грызть, что не воспользовался последней возможностью осуществить свои мечты…

Амулетчика защищал «Солнечный проводник», и он остался на месте, но до чего же его туда тянуло! А кот выгибал спину и шипел, однако все равно крался к воде, как завороженный. Золотоглазый отшвырнул его прочь, ударив чешуйчатой лапой, и тогда кот зашипел уже на него, но, похоже, опомнился.

– Вполне тебя понимаю, – заметил Тейзург. – Честно говоря, я и сам прикладываю усилия, чтобы себя контролировать. Признай, у меня всегда обстояло с самоконтролем лучше, чем у тебя. Тех времен, когда я был демоном Хиалы, я, увы, не помню, но могу предположить, что в ту пору я был влюблен в Орхидейное море, как и многие здешние жители, которые заканчивают свое существование в его объятиях. Интересно, что они в последние мгновения чувствуют? Ходят слухи, что поглощенные сущности вплетаются в мокрые стебли орхидей и навек там остаются, но правды никто не знает. Добровольного корма цветочкам всегда хватало, а я избежал сей участи – трудно сказать, плачевной или счастливой, – поскольку влюбился до умопомрачения в другое существо…

На этом месте кот пренебрежительно фыркнул и, как показалось Кемурту, чуть было не начал вылизываться, но вовремя спохватился: если у тебя вместо шерсти иглы, лучше демонстрировать свое презрение к окружающим каким-нибудь другим способом.

Еще они видели величественную серебристую лисицу, возлежавшую на белой, словно глыба соли, скале. Вокруг этого престола ошивалось с полторы дюжины тварей самого отвратного вида. Те глазели на визитеров, награждая друг друга тычками, и обменивались скабрезными шуточками в адрес амулетчика и кота, не рискуя задирать Золотоглазого.

Кемурт узнал эту лису: вроде бы тот самый демон, который разорил в Конгате крольчатник господина Ферклица. Тейзург остановился поболтать. Пока они с демоном-князем дружески беседовали, кто-то из свиты кинул в вора комком грязи, но Лис гневно рыкнул, и задира стушевался.

Ко всему тут можно притерпеться, главное – не смотреть лишний раз на небо. Или, точнее, на то, что заменяет в Хиале небо: там, на неимоверной высоте, нависают опрокинутые горы, текут реки, торчат башни, кто-то мельтешит, и не отделаться от мысли, что Хиала – это громадная ловушка, из которой хорошо бы поскорей выбраться. Куда угодно. На любых условиях. И чтобы тебя не вернули обратно.

Мнения Шныря никто не спросил, а он бы лучше остался дома, сидел бы в родном подвале под господским дворцом да травил байки, разоблачающие подлую натуру Крысиного Вора.

Мало ли, что никто слушать не хочет, мол-де ты с одними и теми же разговорами уже надоел, – Шнырь смекнул, как решить эту проблему. Сперва надо завести речь о чем-нибудь другом: о еде, о снах, о городских происшествиях, а потом раз – и ввернуть про рыжего ворюгу! Главное, подгадать момент, когда никто этого не ждет, тогда как миленькие выслушают. Врать напрямую гнупи не могут, но сочинять байки – другое дело, это Условием не возбраняется.

Он уже предвкушал новые каникулы, но господин сказал – отправляешься с нами. Перед дорогой Шнырь даже всплакнул от жалости к себе, сиротинушке горемычному, но потом утешился тройной порцией сливок.

В Хиале он натерпелся страху, ладно еще, что сидел на спине у господина, обернувшегося демоном. Зато какую крыску он там видел! Аж завопил вслух от восторга. Вот бы это была его крыска…

Он, по правде сказать, понятия не имел, что бы стал с ней делать, она же величиной с десяток Шнырей, если не больше. Такую за хвост не раскрутишь, да и хвостов у нее целая дюжина, и все толстые, как веревки, но вот бы она была только его и больше ничья!

А Кем-амулетчик решил, дурень, что он золотому истукану обрадовался. Это жадные людишки падки на золотишко, их только помани звоном монет – продадутся с потрохами, а уж какая славная потеха морочить их, дразня кладами и оброненными кошельками! Шнырь за спиной у Кема презрительно хихикнул: сладко было чувствовать свое превосходство над смертными, которые столько суетятся из-за ерунды. И далось им это золото, что они в нем находят… Вот крыска – другое дело!

Жафеньяла лепилась по берегам каналов, канальцев и заводей, которые иной раз можно было обнаружить лишь по тревожному речному запаху: столько над ними наросло мостов и мостиков, нависающих причалов и пришвартованных зыбкой вереницей суденышек с линялыми цветными флажками, что воды с десяти шагов не видать.

Из-за какого-то налогового финта здесь развелось великое множество плавучих лавок. Одни стояли на месте, прикованные ржавыми цепями к выбеленным птичьим пометом тумбам, другие блуждали в поисках поживы, словно голодные, но медлительные рыбы. Продавцов извещал о визите покупателя не перезвон колокольчика, а скрип переброшенных на берег сходен.

Большие и маленькие лодки лавировали, едва не задевая друг друга бортами, а захоти тут вынырнуть топлян, ему бы пришлось высматривать из подводной мглы свободное местечко на поверхности. Впрочем, обитатели Тваны предпочитали не наводить переполох, а охотиться из засады. Люди обвешивались оберегами от речного народца – в местных лавках это был товар из самых ходовых. И рассказывали байки о жадных торговцах, которые ради золота из утопленных кладов сговаривались с русалками и продавали негодные обереги, и о несчастных торговцах, которые шли на такой обман, чтобы вызволить кого-то из беды.

Название города переводилось, как «Стрекозиная деревня». Жафеньяла напоминала обширное болото – пестрое, густозаселенное, днем и ночью охваченное суетой. Были тут и гнезда, сооруженные из глины, камешков и стрекозиных крыльев, и потаенные торфяные омуты.

Когда-то в прошлом этот город в устье Тваны был вольной торговой республикой, но его давно уже прибрали к рукам Овдаба, Ларвеза и островное королевство Сиян, поделив на «области экономической протекции». Словно кусок мяса, в который вцепились зубами сразу три хищника, и каждый тянет к себе.

Несмотря на пресловутую «протекцию», в глубине закоулков Жафеньялы царили свои собственные законы: даже если вы приобрели в собственность участок земли с болотцем, это еще не значит, что тамошние стрекозы, жабы, личинки и водяные змеи начнут жить по вашим правилам.

Судя по сведениям, которые Тейзург собрал с помощью своей агентуры, в этих краях должно находиться логово главаря Ктармы. Хантре чувствовал: что-то есть, но больше ничего уловить не мог. Слишком много вокруг амулетов и других волшебных вещиц, вплетенных в предметы и постройки заклинаний, неопределенных магических импульсов. Словно путаница ниток. Или рисунок-головоломка, где изображение спрятано в лабиринте линий. Самое подходящее место для резиденции мага, который не хочет, чтобы его нашли. Косвенное подтверждение того, что прибыли, куда надо.

Они уже вторую восьмицу жили в гостинице с видом на Лягушачий канал, запахами плесени и корицы, столетними циновками в комнатах и зелеными фонарями на веранде, а поиски до сих пор не сдвинулись с мертвой точки. Гостиница приглянулась Эдмару из-за вычурных фонарей с изумрудными стеклами, это напоминало ему что-то из того мира, в котором он в прошлый раз родился.

А Хантре во время полета через Хиалу осенило: хоть он и не может вспомнить свою жизнь до Сонхи, ему порой снится путешествие через Несотворенный Хаос – а значит, надо попытаться вспомнить промежуток между тем и другим. Возможно, тогда он узнает о себе что-нибудь новое – или, вернее, что-нибудь забытое?

В Сонхи он дома, но где-то остались люди, которые ему дороги. Пусть он теперь ничего об этом не знает, они где-то есть. Дорогу к ним замело снегом, в котором можно утонуть с головой, но они все равно где-то есть…

Когда родители были живы и Кемурт ходил в школу, а не прятался по чердакам от Надзора за Детским Счастьем, он зачитывался историями о путешествиях. В ту пору он побывал, не выходя из дома, и в Аленде, и в Жафеньяле. Есть мир яви и мир снов – и еще есть мир книг, который ни то ни другое, но включает в себя и сны, и явь.

Ларвезийская столица оказалась куда ярче книжных картинок, и это посреди зимы, а какая же она будет летом! Зато Жафеньяла при всей своей пестроте напоминала блеклые карты на цветных вклейках. Небо над ней так и сияет, но небо само по себе, это же почти тропики, а то, что раскинулось под ним, выдержано в одной гамме с желтовато-зеленовато-бежевыми географическими картами.

Он дурел от жары, приправленной речными испарениями и запахом нечистот. Заметив, что амулетчику совсем худо, Тейзург выдал ему спасительный артефакт, но посоветовал время от времени усыплять эту штуку, чтобы приспособиться. Зато Хантре неплохо переносил здешний климат, хотя Кем читал, что рыжеволосые люди сильно страдают в южных широтах. Может, на крутых магов это не распространяется? Когда он спросил об этом, тот пожал плечами:

– Кажется, я раньше жил в тропиках, – и добавил после паузы: – Наверное.

Все трое ходили в соломенных шляпах и светлых льняных костюмах, как путешественники из книг, это словно возвращало Кемурта к его школярским мечтам. Кто бы мог подумать, что они сбудутся таким образом?

Впрочем, была у него и другая пища для размышлений.

В тот день, когда на него прыгнула саламандра, он встретил у лекарки Нинодию Булонг. На миг замер от неожиданности, потом тряхнул головой, чтобы специально отпущенная челка упала на глаза, но госпожа Булонг скользнула по нему незаинтересованным взглядом и с жадным любопытством уставилась на Хантре Кайдо. Ну, ясное дело: красивый парень, в придачу маг-перевертыш – еще бы на него не засматривались. И еще бы Нинодия признала Кема, у которого той ночью, когда ее выкрали из тюрьмы, лицо было для маскировки перемазано сажей.

Во время своего второго визита он завел с лекаркой разговор о дочери госпожи Булонг. «С чего ты взял, что у нее есть дочь Талинса?» – подозрительно сощурилась Зинта. Кем нутром почуял – что-то не так, не спалиться бы, и отговорился тем, что люди болтали, а он услышал. «Те люди мололи языками, ничего не зная, – вздохнула лекарка. – Была у Нинодии дочка, да умерла в раннем возрасте, это было давно. Сейчас Нинодия снова ждет ребенка и хочет назвать девочку тем же именем. Может, люди какие-нибудь сплетни об этом повторяли, да все перепутали».

Кем сделал правильные выводы. Чворку ясно, Таль ей не дочь. То-то называла ее не «мамой», а по имени. Не иначе две авантюристки хотели взять денег с бывшего ухажера Нинодии Булонг, который бросил ее с ребенком и укатил. Тот подсуетился и упек старую подружку за решетку, а мнимую дочку сдал Надзору за Детским Счастьем, но напарницы оказались девочками не промах и вырвались на свободу. Счастливый конец, опускается занавес… И хорошо бы снова увидеть ту, которая сыграла роль Таль, – ни для чего, просто так, потому что минувшим летом в Абенгарте они подружились.

После того как Тейзург и Хантре сорвались в Лярану, Кем остался сам по себе. По вечерам он читал книги из библиотеки Эдмара, днем гулял. Знакомился с городом, воровал ради тренировки в магазинах и лавках, потом так же незаметно возвращал украденное на место.

Аленда не меньше Абенгарта, и случайно встретить тут кого-то знакомого можно лишь при изрядном везении. Кемурту не повезло: во время этих прогулок Таль ему так и не встретилась.

В Жафеньяле он в первый день ходил как в тумане, а когда увидел в гостиничном зеркале свою физиономию, подивился тому, какая она бледная с прозеленью – в самый раз для выходца из Хиалы.

Как выяснилось под конец полета, свалиться он боялся напрасно, маг об этом позаботился: использовал «приклеивающее» заклятье – захочешь не упадешь. Но вместо того, чтобы сказать об этом сразу, Эдмар устроил под занавес эффектную демонстрацию.

Когда окаянная чешуйчатая тварь начала выделывать курбеты над скоплением скал, иные из которых напоминали кошмарные черные иглы, Кем едва не умер. Не сразу понял, что вовсе не падает… Если честно, дошло до него уже после, когда все закончилось, – они пронеслись через Врата, оказались на узкой полоске залитого солнцем речного берега под обрывистым склоном, и Кемурт обнаружил, что валяется на теплом, почти горячем песке, а оба его спутника приняли человеческий облик.

– Ты зачем это сделал? – процедил рыжий.

Ему хоть бы что, он рассекал мутный воздух Хиалы своими собственными шипастыми крыльями, но Кем уже заметил, что он всегда готов за кого-нибудь заступиться.

– Хантре, ты о чем? – поинтересовался Тейзург с невинной улыбочкой.

– Хорошо-то здесь как… – примирительно прохрипел Кемурт, заопасавшись, что у них дойдет до драки. – Такая теплынь…

Подполз на четвереньках и ополоснул мокрое от пота лицо чудесно теплой сверкающей водой. Покрытая солнечной рябью зеленая Твана пахла водорослями и чем-то незнакомым, но манящим. Хотя, может, просто какими-нибудь тропическими лягушками.

Двое магов и вор целыми днями блуждали по закоулкам города-рынка. Интриган, видящий и логик – хорошая компания, но пока ни интриган ничего не разгадал, ни видящий ничего не разглядел, ни логик, каковым Кемурт считал себя, ничего не вычислил.

Зато каких только лавок и лавчонок здесь не было! Попалась им одна, где торговали сплошь изделиями из перьев – павлиньих, фазаньих, петушиных, каких угодно. На стенах переливались всеми красками шелковистые веера, шапочки, маски, обереги, а на полу стояли полные корзины, накрытые сетками, чтобы невесомый разноцветный товар не разлетелся по тесному помещению.

– Перья крухутака есть? – небрежно поинтересовался Эдмар.

– А есть, господа, хватай-покупай, хорош товар! – радостно осклабился в ответ продавец и полез в дальний угол, где корзины громоздились одна на другой.

Большинство жафеньялских купцов кое-как объяснялись и по-ларвезийски, и по-овдейски и в придачу знали с полдюжины других распространенных языков.

– Я-то предполагал его смутить, но последнее слово осталось за ним, – хмыкнул Тейзург, скользнув незаинтересованным взглядом по дурно пахнущей корзинке с черными и грязно-серыми перьями, свалявшимися в комья.

– Сколько же птиц они извели, – неодобрительно заметил Хантре, когда вышли на улицу.

– Один мой знакомый никак не меньше крыс в Аленде извел – он их ловит и вульгарно жрет, потому что не хочет ужинать за столом в пристойной человеческой компании.

– Я им сразу хребты перекусываю, – хмуро бросил рыжий.

– Трогательная подробность.

– А в пристойной компании за столом такую ахинею по вечерам несут, что лучше уж крыс ловить.

– Ахинею! Это ты об изысканном искусстве флирта?

– Ага, об этом самом.

В другой лавке, ютившейся в цоколе ветхого строения с латунной вывеской, которая сияла на солнце, как золотая, продавались фигурки для упомянутого Эдмаром искусства. Были там и деревянные, и фарфоровые, и бронзовые, и вырезанные из слоновой кости.

Кемурт читал о том, что у местных есть такая старинная игра: влюбленная пара обменивается миниатюрными фигурками, которые символизируют знакомство, первое свидание, случайную встречу, поцелуй, сцену ревности, размолвку, примирение – все что угодно, изображений в наборе несколько десятков, на все случаи жизни.

Эдмар долго выбирал и купил два самых изысканных набора, серебряный с черным жемчугом и из лунного камня, и отправил их в свою волшебную кладовку.

Другой торговец не погнался за ними, сквернословя на всю улицу, лишь потому, что не понял: эти трое только что его разорили.

Его плавучая лавка была приглядней других, протянувшихся бесконечной вереницей вдоль кишащей народом набережной. Свежая синяя краска еще не успела облупиться, над палубной постройкой реял вымпел с ящерицей.

Внутри по стенам висели подвески из прозрачной «дышащей» смолы дерева чинаб. То ли угасшие фонарики, наполненные не светом, а розоватым туманом, то ли экзотические плоды с темнеющими внутри косточками причудливой формы. Кемурт в первый момент глазам не поверил, когда заметил, что «косточки» вроде бы чуть-чуть шевелятся. Никакой магии, ну, абсолютно никакой – амулеты молчат. Нет в этих штуках ни капли волшебства, а они все равно шевелятся…

– Какая дрянь, – отрывисто произнес Хантре.

– Да брось, – негромко отозвался Эдмар. – Самые обыкновенные ящерицы, змейки, улитки, чем они тебе не угодили?

Теперь Кемурт разглядел, что в подвески заключены мелкие животные, каждое не больше мизинца. Им не выбраться из смолы чинаб, но немного воздуха к ним поступает по канальцам в проницаемом веществе, и они там до сих пор живые.

Продавец с улыбчивым морщинистым лицом, сидевший в углу на подушке, поднялся им навстречу. Пока он учтиво кланялся Тейзургу, в котором определил важного господина, вор быстрым движением, словно скользнула тень, снял с гвоздя и сунул в карман подвеску с крапчато-зеленой ящеркой. Чинаб можно разрезать, пусть и с трудом – нож в этом желе будет вязнуть. Он ее оттуда выпустит. На удачу.

Уловленный амулетами магический импульс непонятной природы заставил его напрячься и на миг замереть. Что-то короткое, очень мощное и, похоже, смертоносное. Не в него, мимо. Уф, он-то сперва решил, что сработало какое-то охранное заклинание.

Глянул на Тейзурга: тот остался невозмутим, хотя наверняка тоже почувствовал.

– Чего желают почтенные гости? – подобострастно осведомился продавец. – Мои живые талисманы отгоняют болезни и неудачи, приманивают деньги, укрепляют любовную силу. Обычно их хватает на целую восьмицу, постоянным покупателям делаю скидки. Не хотите, чтобы о вас злословили – купите рисовую змейку. Перламутровка любую женщину сделает сговорчивой, возьмите ее с собой на свидание, а ежовый червь защитит вас от несправедливых обвинений сборщика налогов…

Рыжий развернулся и вышел вон. Эдмар устремился за ним, не дослушав нахваливающего свой товар хозяина агонизирующих талисманов. Вспотевший от недавнего страха Кем выскочил следом, радуясь, что на краже его так и не застукали.

– Что-то стянул? – хмыкнул Тейзург. – Напрасно.

Они шагали мимо ветхих суденышек, увешанных застиранным тряпьем и пахучими гирляндами вяленой рыбы. Похоже, это были уже не лавки, а чье-то жилье.

– Почему? – растерялся амулетчик.