Ответ Империи Измеров Олег
— С исламом — это у них не ксенофобия, — прервала его размышления Варя, — наши аналитики полагают, что проблема — пассивный протест. Ну, то, что не только иммигранты исповедуют ислам, а его принимает коренное население.
— В смысле — протест?
— Ну, как это объяснить… Часть людей не принимает мир, в котором главное — унижаться перед боссом, пахать с утра до вечера, чтобы только купить разрекламированные шмутки или тупо смотреть в ящике развлекательные шоу, а потом, как все, коньки отбросить. Им нужно что-то, ради чего стоит не только жить, но и умереть, ведь смерть ко всем приходит… Раньше это была идея социализма, всемирного общества справедливости, борьбе за которое надо всего себя посвятить, собой жертвовать за счастье людей всей планеты. Социализм на западе придушили, вытравили из мозгов, а свято место пусто не бывает, вот и получили ислам. Так что не в исламе дело, не было бы его — было бы какое-нибудь язычество, или любая секта, но что-то, что объяснит человеку — вот он не просто умрет и его зароют, а он совершил священную жертву, что есть что-то выше его личной судьбы и личной жизни. Либерализм этого объяснить не может, там личность важнее всего, и все бы было хорошо, если бы люди были бессмертны. А если все мы уйдем — значит, что-то должно быть выше, важнее нашей временной личности, прав личности, которые лягут в гроб вместе с нею… Непонятно?
— Наоборот. Даже очень все понятно. Гитлер тоже на этом сыграл.
— Ну вот… А западное общество не стало разбираться в причинах, оно менять себя не хочет, имущий слой боится пойти на жертвы. И все это стихийно прорывается, выходит наружу иногда в самых странных формах… Религия, идеология здесь ни при чем. Это психология, свойства сознания и подсознания.
— Угу. Слушай, а где здесь прокат кассет и почем за сутки? — спросил Виктор, которого после "Алушты" мало волновали вопросы классового подсознания. До него вдруг дошло, что они часа два как перешли на "ты", не испытывая малейшего неудобства.
— На Фокина. А тебе обязательно нужны ужастики?
— Почему ужастики?
— В прокате только Запад. Культовые боевики, ужастики.
— А если я, например, хочу Гайдая посмотреть?
— Так это бесплатно в видеотеке. Пара кварталов отсюда к Медиадому…
…Виктор приоткрыл узкую дверь на полутораметровую лоджию своей новой берлоги. В лицо ему плеснула свежесть, ленивый ночной дождь все так же стучал по карнизам, и водяная пыль носилась в свете фонарей. Тихие, вкрадчивые звуки слоуфокса "Голова в тумане" Дюка Эллингтона из кухонного динамика неторопливо расплывались в сумерках комнаты, словно дымок из курительницы благовоний.
Хороший вечер, подумал Виктор. Романтических отношений не завязалось, но Малдер и Скалли тоже вроде весь сериал глядели друг на друга и говорили о делах. Красивый треугольник: Малдер, Скалли и эти, как их там, которые засылают. Завтра надо будет самому приготовить чего-нибудь и пригласить Варю. Будем ходить в гости по очереди.
Он закрыл дверь подошел к выключателю и нажал белый рычажок: свет трехрожковой люстры осветил закоулки четырнадцати метров жизненного пространства. Проветривать не было необходимости: комната и так прекрасно вентилировалась через отдушины.
И тут он заметил, что на рамах окон и двери на лоджию появились маленькие плоские коробочки, от которых вниз тянулись прилепленные пленкой тонкие провода. Защита от лазерной прослушки? Нет, не похоже. Скорее, детекторы прослушки.
Еще на столе-книжке появилась оранжево-красный "Турист 26–05", с цифровой настройкой, часами и будильником — приемничек размером примерно с китайские "Кипо" или "Мейсон", которые у нас обычно берут продавцы, чтобы слушать в магазине. Грозненский радиозавод, вспомнил Виктор, неужели осилил? Ладно, это на сон грядущий. Займется сначала любимым делом попаданца, благо компутерная сеть под рукой. Интересно, а миелофона они тут, случаем, не изобрели?
Он открыл секретер. Так, к терминалу тут нужен ключ на COM-порт. Ключ ему дали. Как они здесь не любят набирать логины и пароли, в отличие от американцев… а, может, и правильно. Когда железо глубоко персонифицировано, в этом есть смысл.
"Здравствуйте, Виктор Сергеевич!"
Здравствуйте, здравствуйте… где там у вас лексикон под графику? А мониторчик ничего, хоть и монохром. Для работы очень даже приятный: трубка, а глаза не утомляет, практически как TFT. Нужен ли деловому монитору цвет? У нас об этом думать уже поздно…
Покончив с делами Виктор долго ходил возле стола-книжки. Задание слушать вражий голос было ему непонятным, а, значит, подозрительным.
А вдруг и в самом деле провокация, подумал Виктор. Снимут на видео, как слушаешь, и — за антисоветскую деятельность. Хотя, в принципе, они и так могут, зачем им извращаться-то? Контакт с агентами иностранной разведки и липовый паспорт побольше потянут. Или это просто эксперимент?
Он взял приемник — судя по весу, батареи были на месте — и, развалясь на диване, выдвинул антенну и крутнул ручку громкости. Эфир показался непривычно безмолвным. Ах да, тут же бесшумная настройка. Ладно, просканируем…
"Свободу" на 25 метрах он поймал довольно легко, сузил полосу — приемный тракт легко придавил цифровые глушилки. Удивительное дело, подумал Виктор, одни придумывают, как глушить вражий голос, другие изобретают для народа все лучшие устройства, чтобы слушать его.
— Есть такой термин, — вальяжно изрекал какой-то деятель культуры из поуехавших, — мне он очень не нравится, но он очень верно характеризует воззрения людей, для которых победа в Великой Отечественной войне не просто одна из замечательных побед русского оружия, финал трагедии, и т. п., а культ. Культ почти религиозный, фанатичный, яростный. Культ, во имя которого оправдываются любые зверства что тогда, что теперь. Культ, затмивший всю тысячелетнюю историю России, временами и уничижающий её, ради четырёхлетней не самой удачной и до предела трагичной войны. Этот термин — победобесие. Плохой термин. Но я иначе определить не могу. "Пускай сдохло пять миллионов, зато — победа!"..
"Боже, какая…", подумал Виктор и, не найдя слов, почти инстинктивно выключил "Туриста". У него было такое ощущение, словно ему подсунули дерьма на бутерброде.
"Какая, к черту, тысячелетняя история?!" — воскликнул он чуть ли не в голос. "Все, вся история, вся Россия, весь народ, все воспоминание о нем — это только в случае победы. Победи немцы — ничего бы не осталось. Никакой памяти о России с ее удачными, неудачными войнами… Все или ничего. Вся история России была лишь подготовкой к этим трагическим, но великим годам спасения человечества от нацизма; никогда раньше в истории человечества такого не было, и, надеюсь, больше никогда не будет. Россия, СССР определили путь развития мира. Неужели это не ясно? Или нет… все им ясно, они просто хотят, чтобы мы забыли об этом…"
Он встал, пошел на кухню, и попил холодной воды, чтобы успокоиться.
"Они хотят, чтобы мы забыли об этом", подумал он уже более спокойно. "Народ, который живет сознанием того, что он может пойти на любые жертвы, чтобы сохраниться, как народ — непобедим. А они и тогда хотели, и сейчас хотят сделать из нас рабов, быдло".
Виктор вдруг вспомнил, как пару месяцев назад был в одной организации, ставил бухгалтерский софт; на одном из рабочих мест комп не включался, и директор бросил доложившей сотруднице — "Будете уволены!" Было в этом какая-то бессильная злоба ничтожества, дорвавшегося до власти, которая прорывается каждый раз, когда это ничтожество сталкивается с обстоятельствами, в которых ничего не смыслит; и вот эта руководящая беспомощность, страх перед разоблачением, что директор, для проформы заезжающий в фирму утром и вечером — обыкновенный паразит, обкрадывающий персонал, и выливались в крик "Будете уволены!". Таким и надо, чтобы мы забыли о Победе; вместо Победы им нужен для народа культ вечной вины за "преступления большевиков", чтобы все чувствовали себя в долгу перед жалкими лузерами, бесстыдно продувшими за зеленым сукном истории и русско-японскую, и Первую мировую, и за полгода после Февральской революции просто развалившими великую державу. Если бы тогда, до Первой мировой, в России что-то подправить…
"А не пора ли сажать за покупку должностей в бизнесе?" — вдруг подумалось Виктору. "Ведь угробят дураки Россию, ей-богу, угробят…"
Экспериментировать с глотками свободы больше не хотелось; вернувшись в комнату, Виктор аккуратно поставил "Туриста" на стол и постелил себе на диване.
14. Цифровая западня
Вопреки ожиданиям, Виктор проснулся с необычайным ощущением бодрости. Комната была наполнена чуть прохладным воздухом, таким чистым, как будто вокруг был не микрорайон, а сосновый лес; в ванной отчетливо чувствовался йодистый запах моря и водорослей. Романовская "Алушта", по видимому, теперь действительно служила только процессу правильного пищеварения.
По первому каналу ТВ шла утренняя гимнастика с элементами аэробики для разных возрастных групп, и Виктору просто захотелось помахать руками и попрыгать вместе с девушкой на экране, почувствовать, как все тело наполняет ощущение свободы и тепла. Зарядку сменили кадры новостей о том, как страна встает вершить новые великие дела, и Владивосток уже отчитывался пройденными метрами туннеля на Сахалин. Казалось, что понятие серых будней не существует, что все вокруг делают что-то такое, о чем потом можно будет с упоением рассказывать всю жизнь; хотелось скорее влиться в этот поток, чтобы успеть поучаствовать в сотворении мира.
Из шкафа пискнуло. Виктор вытащил из футляра "ВЭФ" — индикатор был уже на последних квадратиках. В тумбочке отыскалась зарядка — угловатый пенал с двумя шнурами, как блок питания к ноуту. На кухне запел чайник.
"Интересно, а воздух — это специально для меня? Или это комплекс такой, для здоровья населения? Даже пенсов — тут же вроде большинство пожилые? Ну да, для работающих пенсов. Нехватка трудовых резервов."
…В облисполкома на очередной сейшн на этот раз собралось десятка полтора, народ галдел, бурно что-то обсуждая, и Виктор подумал, что сейчас его засыплют вопросами. Публика была разношерстной: от мужчин за сорок в темных и серых тройках, у большей части которых из нагрудного кармана вместо платка торчали очки и авторучка, до двадцатилетних ботанов, одетых в стиле гранж и кое-как прибивших расческой полухиповые космы. Похоже, что пиплы в основном жили в науке и сегодня вырыли из шкафов то, что, по их мнению, отвечало нормам приличного общества.
Светлана перехватила его еще до дверей, в пустынном коридоре. Сегодня она выглядела в этой компании самой стильной: длинное темно-коричневое шерстяное платье в английском стиле до середины икр, белый сетчатый жакет, прическа с раскинутыми волосами а-ля София Ротару, которую дополняло крупное колье из самоцветов с монистами. От нее веяло энергией, и Виктор уже ожидал электрической искры от протянутой руки с тонкими пальцами.
— Ну как? — спросила она.
— Сто восемь.
— Шутите? Это хорошо.
— Что-то случилось? — на всякий случай поинтересовался Виктор.
— Пока ничего такого, что должно вас сейчас волновать. Приемник слушали?
— Да. Немного.
— И как?
— Разозлило.
— Понятно. После совещания с вами Веничев хочет поговорить, Степан Анатольич. Он не компьютерщик, обществовед.
— Надо что-то подготовить?
— Не надо. Вопросы, пожелания? А то у меня такое впечатление, что вы иногда стесняетесь за себя просить.
— Да нет вопросов. А, вот, кстати… нет, так, ерунда.
— Что именно?
— В коридорах народу мало. Это для меня специально?
— А почему должно быть много народа?
— Ну, с делами ходят… посетители разные.
— Сеть же есть! Зачем людей сто раз по кабинетам гонять? И потом вы же сами рассказывали про бизнес-анализ.
— Ну это понятно, но личный фактор… Народ всегда хочет вживую решать.
— Если выдерживаются правила, если каждый знает, кто что должен делать, если четко разъяснено, как, в какой последовательности решать вопрос — какой смысл бегать физически? Капать на мозги не получится — исполкомовских у нас тоже тренируют на предмет защиты от манипуляций… Да, все, пора, проходим.
— … И особенно хотелось бы отметить роль в будущем надежных и дешевых для пользователя дата-центров. Не только для советских предприятий и учреждений, но и для них, для капстран. Что значит, если их бизнесу будет выгодно хранить все свои данные, всю свою коммерческую информацию у нас? Они будут от нас зависеть, от наших серверов, коммуникаций, нашего софта на серверной стороне. Если мы будем сажать Европу на нефтяную иглу — это завязано на трубопроводы, а информационная игла — она везде, по всему шару, на нее весь мир можно посадить, пока мы идем вровень с другими странами по компам! У них сейчас эйфория, замена дорогих мейнфреймов на персоналки — а дальше выяснится, что самое дорогое для фирмы, это все-таки данные. Когда все переведено на цифру, потеря данных для фирмы — катастрофа! Особенно для крупной. Или утечка информации. Вот единственно не знаю, как сделать, чтобы к советским дата-центрам было доверие. Им же внушают, что мы враги, империя зла…
Виктор перевел дух и посмотрел на аудиторию.
"Не слишком ли агрессивно взял?" — подумал он. "И что будет с миром, если Романов действительно мир на иглу посадит?.. А впрочем, чего я парюсь-то? Миру было дело до развала Союза? Вот и нам до мира."
— Ну, вы знаете, это проблема решаемая… Можно?
Поднявшийся представился Николаем Федоровичем Кренкелем — однофамильцем знаменитого радиста — челюскинца — было ему лет под тридцать пять, и понимание достойного прикида у него выражалось в свитере крупной вязки и фирмовых тверских джинсах.
— Итак, у нас есть задача на административном уровне: противоречие между желанием привлечь клиента и возможностями, определяемыми стереотипами мышления клиента. Формулировку задачи на тактическом уровне начнем определения системы, ее изменяемой и неизменяемой частей. Что мы можем менять, то есть обучать? Психологию руководителя фирмы, лиц, которые подсказывают ему решения, информационный фон…
"Альтшуллеровский ТРИЗ в маркетинге?" — мелькнуло в голове у Виктора; в советское время он периодически почитывал "Изобретатель и рационализатор". "Хотя… Почему бы и нет?"
Вскоре он уже и сам оказался незаметно втянут в обсуждение, как подросток в уличную компанию; что-то подсказывал, с чем-то спорил, и даже пару раз с удовольствием выдал по памяти данные раньше, чем их успели найти по терминалам. Странная штука мозг: работает медленнее, решает быстрее. Идеи в этом странном совещании не то, чтобы фонтанировали: скорее, их клепали под заказ на каком-то невидимом логическом конвейере, точно под заказ, и тут же приделывали к ним ручки и ножки, создавая план воплощения.
К обеду вырисовался целый план захвата человечества в цифровую западню, начиная от уже упомянутого заманивания в датацентры и кончая социальными сетями, где собирали персональные данные, формировали мнение и организовывали массовые акции; особо перспективными были признаны такие, в которые можно было постить с мобильника, вроде твиттера.
— А еще надо внедрить мысль, что политикам писать в блоги с мобильника — это продвинуто и непосредственная демократия, — задвинул напоследок Виктор, — пусть их парламенты вместо работы в одноклассниках сидят. И пусть госаппарату не доверяют, а ставят везде веб-камеры, чтобы непосредственно смотреть, и каждый политик заводит свои филиалы приемных у каждого столба, вот, типа как он народ любит, что к нему напрямую обращаться можно. Тогда они сами себя зафлудят и думать им некогда будет. Тем более, они по статусу троллей кормить обязаны.
"Однако, меня понесло" — критически подумал он тут же, но взять назад вылетевшие слова уже не смог.
Сейшн завершился образованием рабочих групп. Когда все закончилось, в зале остались он, Светлана и мужик лет под пятьдесят, чуть полноватый, в коричневой двойке с темно-красным галстуком; на лице его выделялись густые брови и плотный мясистый нос.
— А это и есть Степан Анатольич, — представила мужика Светлана.
— Очень приятно, — ответил Виктор, подавая мужику руку, — вы по общественным наукам?
— Да. Институт прикладного сталинизма, заведующий лабораторией промышленной политэкономии.
— Это… Что-то я здесь о таком не слышал.
— Ну, так мы закрытый институт. При КГБ.
— А-а, понятно… То-есть ничего не понятно.
— Вы ведь в курсе, что чем реформировать институт марксизма-ленинизма и академию общественных наук, оказалось проще создать новые учреждения? Вот мы одно из них. Обслуживаем политиков. Точнее, и старые тоже обслуживали, но только обосновывали готовые решения, а мы даем практическую теорию, которую можно использовать.
— Хм, а если политики не захотят слушать, что они с вами сделают?
— Ну, во-первых, мы их не заставляем, во-вторых, мы все-таки при КГБ… Ну и потом, мы все-таки вроде физиков: нужен ядерный щит, их и слушают. А революционная теория, это тоже, знаете ли, бомба.
— То-есть, вы делаете бомбу. А чем я могу помочь?
— Да, собственно, ничем. Хотелось побеседовать вживую, уточнить некоторые данные о ваших проблемах.
— Каких? — спросил Виктор, мысленно ожидая что-то вроде подвоха.
— Например, сейчас на западе массовые протесты против урезания пенсий, повышения возраста выхода, все такое. У вас тоже протесты?
Виктор пожал плечами.
— Ну, протестов пока нет, хотя насчет повышения возраста — пытаются выдвигать… Вот странно только: с одной стороны, говорят, что на пенсии денег нет, с другой — на олимпийские объекты они почему-то находятся…
— У вас пенсии через пенсионный фонд?
— Ну да, а что?
— Тогда все понятно. Пенсионные фонды они вроде как сами по себе, в них отчисляют предприятия пропорционально зарплатам работником, от этого должны образовываться накопления. С запада слизали, надо полагать. Но только это работает только в тех странах, где зарплаты высокие. А если в стране уровень зарплаты низкий, никаких накоплений не будет.
— И что же делать?
— Элементарно. Консолидировать фонд в рамках бюджета. Тогда можно уменьшить излишества и добавить пенсий.
— Так просто? Вы хотите сказать, что об этом у нас никто не подумал?
— Почему? Наверняка подумали. Руководство фонда подумало, что оно потеряет места, те, кто распределяет бюджет — что на них будет лишняя обуза. И оба подумали, как разъяснить предсовмину, что это сделать ну никак невозможно.
— У нас нет предсовмина. У нас премьер-министр.
— Ну, какая разница? Система абсурдна, но себя сохраняет.
"А у вас, значит, система абсурд не сохраняет", с некоторой обидой подумал Виктор. "И вообще, почему у вас все так по-умному, все выглажено, как английский газон, чуть сорняк пробьется — сразу соберется консилиум, как его лучше выдирать… Ну не бывает так в жизни. Не верю!"
— У вас, наверное, уже и никаких острых социальных проблем нет? — осторожно спросил он, втайне надеясь, что Веничев гордо скажет "Нету!" и тут он, Виктор, укажет на факты воровства и наркомании, хотя бы и в единичном числе.
— Ну, конечно, есть! — воскликнул Степан Анатольевич, даже, как показалось Виктору — воскликнул радостно. — У нас даже классовые противоречия имеются.
— Между буржуазией и пролетариатом?
— Ну, сдались всем эти буржуазия и пролетариат… Новое общество — новые классы. Не паразитические, но — с разными интересами.
— А нас учили, что при социализме только дружественные классы, — с невинной улыбкой отпарировал Виктор. Он понимал, что провоцирует Веничева на спор, но — кто знает — может быть в этом и был шанс увидеть изнанку здешнего благополучия.
— Ну, вас учили… В общем, НТР у нас выявила два новых класса, не антагонистических, но интересы которых не вполне совпадают. Первый — это растущий класс технической интеллигенции, к которой относятся и квалифицированные рабочие, и различные специалисты информационных технологий; также черты этого класса все больше приобретают рабочие, задействованные по японской системе в инновационном процессе. За рубежом этот класс называют интеллектуалами. Другой класс раньше называли творческой интеллигенцией, он тоже был узкой прослойкой, но в связи с развитием промышленного дизайна, дизайна интерьеров и ландшафтов, роста средств массовой информации, особенно компьютерно-сетевых, рекламы, несмотря на ограничения по информационному воздействию среды, этот слой растет до уровня влиятельного класса в обществе. За рубежом его называют криэйторами, то-есть создателями. Я понятно объясняю?
— Да в общем… — согласился Виктор, в тайне признавая, что креативщики и впрям размножились до числа целого класса. — А кто же кого угнетает?
— Ну, угнетает, не совсем то слово… Здесь другое. Понимаете, психологически наши технари — ну, и вы наверное, это сами по себе чувствуете — это люди, которые по роду профессиональной деятельности привыкли сталкиваться с естественными ограничениями своего личностного самовыражения: свойствами материала, физическими законами, стоимостью обработки и прочее, и которые, по причине сложности создаваемой техники, склонны к организации в группы, коллективы. В результате они склонны считаться и с разумными ограничениями в общественной жизни, диктуемыми необходимостью сохранения общества в целом, если при этом их существование достаточно комфортно как материально, так и с точки зрения уважения общества, развития творческих способностей и возможности себя реализовать. Причем им важна определенная стабильность и гарантии на случай неудач. Согласны?
— Ну, в общем, да. Как-то знаете, больше хотелось зарабатывать, и чтобы работа творческая была, мыслей требовала. А бодаться с советской властью смысла не видел.
— Вот именно. Создатели же — это люди, склонные к эгоистическому мировоззрению, они ставят во главе всего личный успех. И это понятно, потому что у них работа в большинстве своем основана на личных эмоциях, а, значит, глубоко индивидуальна. Вы можете, например, представить, чтобы несколько композиторов, с разным мироощущением, написали вместе одну песню? Ну вот. Поэтому криэйторов бесит все, что по их мнению, ограничивает свободу их личного проявления, личного самовыражения, они склонны протестовать против всякого механизма общественного упорядочения и, в общем-то, против всякого общественного уклада, против общества, как такового. При этом они считают приемлемым для человека падение на дно общества в материальном плане, и многие их них, считая наиболее важным для себя именно эмоциональное, духовное состояние, находят в этом падении удовольствие и источник творческих сил. Я понятно излагаю?
— В общем, да. Художники там, они иногда готовы были афиши для кинотеатра малевать за копейки, но чтобы время для своей работы, для души вроде как, было. Это у них бывает.
— Примерно так, да… Короче, общество, удобное для интеллектуалов, некомфортно для создателей и наоборот. И те и другие стране нужны. Но сейчас, для модернизации, наше общество должно быть прежде всего удобно технарям. А создателям, людям чистого искусства, в нем не совсем хорошо, личной свободы им не хватает. Отсюда скрытый проест, фиги в кармане, пьянство среди работников творческих профессий хуже, чем у шахтеров… вот, бьемся над тем, как это сглаживать.
"Теперь мне все понятно… Идеального общества все равно нет. И мне здесь хорошо потому, что просто этот строй под нас, под инженеров, заточен, а был бы я композитором, может, и чувствовал здесь себя, как в тюрьме. Сэ ля ви. Значит… Значит, коммунизм не построить. Вот и ответ этим чудикам."
15. Конец эльфийского питомника
— Значит, коммунизм не построить… — рассеянно произнес Виктор свою мысль вслух. Впрочем, в обществе, где умеют читать мысли, таить их особенно незачем.
— Что вы сказали? — переспросил Степан Анатольевич.
— Да так, подумалось…. Раз возникают новые классы — выходит, коммунизм не построить.
— А кто вам сказал, что коммунизм строят? — спросил Веничев.
Заведующий лабораторией по революционным бомбам вдруг вошел в какое-то радостное внутреннее возбуждение, словно хотел показать сюрприз; от волнения он стал даже машинально почесывать нос.
— Нну… все… и Маркс говорил.
— Минуточку! Подойдемте к терминалу!
Веничев потыкал пальцами в клавиатуру, и через минуту в браузере высветилась цитата:
"Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой. Маркс К. Немецкая идеология // Собрание сочинений. Т. 3. — С. 34."
— Видите! Для Маркса коммунизм — это не строй! И его не строят! Это процесс, который висит в оперативке и убивает процессы социального расизма. Это, если хотите, антивирус.
— Простите, а как тогда называется то, что строят?
— Простите, а вам не наплевать на то, как оно называется? Что бы ни строили — главное, чтобы это было именно то, в чем нуждается общество сейчас, а не когда-нибудь после тяжких лет страданий. Вот, например, большевики ликвидировали крупную буржуазию. Но осталась частная собственность, буржуазия в форме использования административного ресурса партийно-хозяйственной номенклатурой и дельцами теневой экономики. То, что мы делаем сейчас — строим систему, в которой этой новой буржуазии не находится места. Вот так мы делаем шаг за шагом к этому самому бесклассовому обществу, о котором вы говорили. В какой форме мы это делаем? В той, которая полностью соответствует условиям точки, из которой вышли.
— А, простите, Хрущев как же? — перебил Виктор, ошарашенный этой новой социальной геометрией.
— Хрущев? Хрущев говорил, что он строит коммунизм. На самом деле он выращивал химеру в виде потребительского общества, которое переплюнет Америку по мясу и холодильникам, и которое должно питаться соками идей всеобщего равенства и братства. Братство потребиловку не оплодотворило! Поэтому мы смотрим на реальные интересы людей. Сейчас не пятидесятые, и мы уже не можем так опираться на крестьянские привычки к общему труду, как вы это видели во второй реальности. У нас население уже съехало в города, изменило жизнь, приучено к потребительскому мышлению. Поэтому мы и должны использовать это потребительское мышление, но, Виктор Сергеевич, не давать ему принимать ваших уродливых форм и не культивировать его развитие дальше. Мы ищем разные формы, как возвращать обратно народу созданные им ценности.
Веничев налил себе в стакан негазированной "Брянской минеральной", проглотил залпом и продолжал:
— Через кооперативы, через государственные акции, через централизацию финансов и кредита, через участие рабочих в управлении, через изменение стиля управления и выдвижения управленцев; разными тропинками и дорогами идут наши люди к будущему, но идут они ради себя, ради семьи, соседа, родных и близких, чтобы каждый видел, как это нам же нужно, а не политическому руководству. А как назовут — пусть историки думают.
— Хм, а что же тогда нужно политическому руководству?
— То же, что и вам. Вы работаете с заказчиками и руководство работает с заказчиками, с обществом. Основной заказ — борьба с угрозой социального расизма, внешней и внутренней.
— Извините за наивный вопрос: а что же тогда, коммунизм, выходит, возможен с любого момента? И даже в нашем обществе?
— Должен быть с любого момента. Иначе какая же это теория?
— Постойте, это как же… Должна же быть какая-то сознательность, чтобы давать бесплатно…
— Да поймите же, наконец, коммунизм не в том, чтобы бесплатно давать, а в том, чтобы отнятое возвращать. По справедливости и, что важно, без лишних жертв. А бесплатность — это надо изучать, как меняется общество, мотивация людей… Впрочем, как вы заметили, троллейбусы у нас все же бесплатны и тем не менее ходят.
— А все-таки, когда можно будет распределять, ну, скажем, колбасу по потребностям?
— Когда общество сочтет это справедливым. Все экономические законы держатся на существующих в обществе понятиях о справедливости. Даже цена на свободном рынке. Обмен товарами совершается на тех условиях, которые обе стороны полагают справедливыми. Кстати, ПО у вас бесплатное есть?
— Есть, но…
— Никаких "но". Коммунизм всегда рядом, его надо просто видеть и сеять его там, где есть условия ему взойти и созреть.
Теперь за стаканом минералки потянулся уже Виктор. Вековая мечта человечества немедленно и без предоплаты — это надо было как-то пережевать и запить.
— Хм… Но тогда почему бы не открыто сказать всем, что у вас уже коммунизм?
— Да вы что! — Веничев всплеснул руками. — Наше общество еще на долгие годы вбило себе в головы миф о коммунизме, как о стране эльфов, совершенных существ, у которых между лопаток крылышки, и которые размножаются исключительно высокими духовными помыслами, оттого и в эльфийской стране сколько себе ни бери, а всего вдоволь. Людям пока что легче смириться с мыслью о недосягаемости этого эльфийского питомника, чем понять, что коммунизм ходит рядом, простой и будничный и совсем не то, о чем мечтали.
— Ну да, конечно… — протянул Виктор. — А вот еще такой вопрос: вы сказали, коммунизм возможен, с любого момента?
— Именно так.
— Даже у нас, в нашей реальности возможен? Без всякой там пролетарской революции и диктатуры пролетариата?
— Ну, это, конечно, было бы лучше всего, — согласился Веничев. — Нравственный коммунизм. Так сказать, в своем чистейшем виде, на добровольной и сознательной основе.
— К сожалению, это утопия, — вздохнул Виктор.
— Почему утопия?
— Ну и какой же мотиватор заставит наших магнатов добровольно и сознательно действовать на благо общества? Дело не только в их морали. Они ведь заложники своей системы, она так устроена, что они иначе не могут.
— Есть мотиваторы сильнее системы.
— И какие?
— Инстинкт самосохранения. У нас ведь тоже бы шли к краху, если бы не пришел человек из будущего и не сообщил о катастрофе. И это заставило здоровую часть нашей элиты объединиться и действовать.
— То-есть нам нужен прогрессор? Который сообщит о крахе системы? А откуда мы его возьмем?
— Да у вас их много. У вас всегда хватало людей, которые живут будущим, видят будущее, видят обрывы и ловушки.
— Но их никто не слушает без артефактов.
— С артефактами и любой может. А без артефактов… Одного не послушают, другого, третьего, а вот когда таких людей много — это уже движение.
— Все равно, мне в это вариант пока совершенно не верится. Слишком уж он с нашей действительностью, знаете…
— Ну что ж, — развел руками Веничев, — будущее нас рассудит.
По трансляции раздался бой курантов на обед; по дороге в столовку они обсудили еще несколько вопросов, на взгляд Виктора, второстепенных: например, почему женщины в РФ смотрят сериалы, сможет ли быть президентом РФ общественный лидер Татарстана и почему за двадцать лет в РФ не решена проблема с разменной монетой в кассах. Впрочем, в этом мог быть какой-то важный смысл, Виктору неизвестный.
— Не заговорили ли вас сегодня? — вежливо осведомилась Светлана Викторовна, когда после обеда они, уже без Веничева, вернулись в ее кабинет.
— Не, нормально. Тем более, завтра суббота.
— В том-то и дело, что суббота. Мы хотели бы попросить вас, Виктор Сергеевич, оказать помощь в одном важном деле.
— Я весь внимание, — ответил Виктор. На душе у него немного заныло: он знал, что такие вступления предшествуют предложениям далеко не из приятных.
— Помните, вы упомянули некоего Бориса Галлахера из третьей реальности?
— Да, помню. Но вчерашний покойник на него не похож.
— Это мы поняли. Речь о другом. В Брянск приезжает его внук, Уильям Галлахер.
— Понял. Постараюсь на всякий случай на глаза не попадаться.
— Как раз наоборот. Вы должны с ним встретиться в субботу в лесу около Шибенца, якобы собирая грибы. Это агент ЦРУ, он приехал специально для встречи с вами. По легенде, сведения о встрече вам должна передать Инга.
— Еще один шпион? И что ему надо?
— Вот это и попытайтесь выяснить. Насколько он будет склонен это сообщить, естественно. Официально он американский коммерсант, изучает возможности совместного туристского бизнеса в средней полосе СССР. Экологический туризм, сбор грибов, ягод. Знаете, у них в Европе…
— Знаю. А вы не рассматриваете такой вариант, что этому внуку Галлахера надо просто убрать меня, раз вывезти не получилось?
— Ну, мы надеемся, что до этого не дойдет… Если в ЦРУ решили, что мы вас расшифровали, то вряд ли они рассчитывают, что вас отпустят на эту встречу. Вот подстраховать вас в лесу мы на сто процентов не сможем. Если боитесь, можете отказаться.
— Боюсь, — честно признался Виктор, — но отказываться не собираюсь.
— Почему так?
— Здесь меня закрыли от пули. Я должник. Кстати, так и не удалось навестить вашего сотрудника, который это сделал.
— Ну, вы не сможете. Он в Сочи, в Фабрициусе — там космонавтов восстанавливают. И он знает, что вы здесь тоже в своем роде выполняете долг.
За окном порыв ветра закружил и понес редкую стайку листвы лимонных и багряных тонов. Скоро октябрь, почему-то подумал Виктор. И еще он подумал, что, в отличие от потянувшихся в теплые края птиц, этим листьям лететь недолго.
— Понятно, — произнес он, — какое будет снаряжение, легенда, инструктаж… и прочее?
— Ну, легенда все та же. Вы притворяетесь нелегальным мигрантом из Западной Европы, вас пока не трогают, о встрече вам сообщила Инга. Далеко в лес не заглубляйтесь, ходите по полосе вдоль шоссе на пару сотен метров. К вам подойдет человек в куртке стиля сафари, джинсовых брюках и сапогах, и спросит, не найдется ли у вас антиникотиновых сигарет. Вы ответите: "Сигарет нет, могу предложить мятные леденцы".
Все те же старые пароли, подумал Виктор. Никаких штучек на микрочипах. Хотя — если работает, зачем менять? Обратно, вещдоков никаких.
— А если начнет расспрашивать, почему меня отпустили и не трогают? Это же вроде как подозрительно.
— А вы знаете, почему вас отпустили? Вы ничего не знаете, вам ничего не сказали, отпустили под подписку о невыезде, повторно не вызывают. Держитесь естественнее.
— Держаться естественнее… Вы полагаете, что контакт с Галлахером — это и есть задание хроноагента?
— Пока мы можем только предполагать. Кстати, задание прослушать радио — это тоже подготовка к контакту. Вы же у нас из капстраны, а выглядите и говорите, как советский человек.
— Ну, с имиджем я как-нибудь сам разберусь… Знать хотя бы приблизительно, чего он хочет, это Галлахер, что будет спрашивать, что говорить.
— Увы, — развела руки Светлана, — этого Инге в шифровке не сообщили.
— Тогда остаются мелочи. Например, достать прикид грибника, корзинку, ну и сапоги резиновые. Вдруг в лесу сыро или вообще дождь пойдет?
— По прогнозу не обещали. По легенде вещи вы взяли в туристском прокате, но вам их прямо завезут в комплекс. Возьмете сумку у Доренцовой. Никакого оборудования — скрытых микрофонов, передатчиков — у вас не будет. У Галлахера может быть сканер, и это вас засветит.
— А мобильник?
— Тоже оставите. Объясните, что на всякий случай, вдруг КГБ через них прослушивает. Тем более, среди населения такие слухи ходят.
— В общем, если что, связи никакой.
— Образец вашего запаха дадут служебным собакам. В районе встречи на природу выедут несколько "хозяев с питомцами".
— Уже хорошо. Тело хоть разыщут.
— Социального оптимизма вам не занимать. Давайте пройдемся по тому, что вы делали эти несколько дней после покушения, почему переехали, как познакомились с соседкой по комплексу, для чего ухаживаете за ней и так далее…
16. Помни о смертных
— Вот твоя сумка.
Это была авоська из синтетической рогожи, вроде тех, с которыми у нас ездят продавцы на базар, с большой желтой эмблемой "Брянскспорттурпрокат" на боку.
— Ты все проверь, вдруг размер или не тот. А то будешь суетиться в последний момент, — настояла Доренцова.
Виктор вынул из сумки зеленый литой резиновый сапог с невысокими голенищами и одноразовой бумажной теплой подкладкой заместо портянок, и посмотрел на подошву.
— Мой размер.
— Куртку, брюки, ножик для грибов…
— Ножик тоже моего размера?
— Раскладывается или нет. Одежда ношеная, после химчистки. Ярлыки и штампы прокатного пункта на месте. Квинтанции в кармане сумки, оформлены на прокатный пункт возле гостиницы "Турист". Компас Андрианова наручный, полевая сумка через плечо внутри прорезиненная, в ней фонарик, спички, соль, галеты, шоколад, фляга, малая аптечка, перевязочный пакет, нож-трансформер туристский…
— А это зачем?
— А это в Союзе положено туристу брать в лес, вдруг заблудится. Как аптечка для автолюбителя.