Скованный ночью Кунц Дин

Пустая шахта лифта в юго-западном углу ангара была такой же, как и в предыдущую ночь. Но косяк и порог двери из нержавеющей стали, не замеченной ликвидаторами, освободились от грязи и пыли, чего не было с тех пор, как я впервые открыл это место около года назад. Луч Сашиного фонарика осветил первые ступеньки лестницы, с которых тоже исчезла пыль и мертвые насекомые.

Либо перед нами здесь прошел добрый гном, делая это место более приятным для глаза, либо феномен яйцевидной комнаты, свидетелями которого мы с Бобби стали прошлой ночью, вымыл щелоком стены этого таинственного здания. Во всяком случае, гному я не платил.

Мангоджерри стояла на второй ступеньке и вглядывалась в бетонную лестницу, нюхая воздух и навострив уши. Затем она начала спуск.

Саша последовала за кошкой.

Ступеньки были достаточно широкими, чтобы два человека могли идти рядом. Я шел с Сашей бок о бок, испытывая облегчение от мысли, что делю с ней риск первопроходца. Следом шел Рузвельт, затем Доги с «узи». Замыкающим — Бобби. Он держался спиной к стене и спускался боком, следя за тем, чтобы никто не подкрался к нам сзади.

Если не обращать внимания на подозрительную чистоту, первый пролет был таким же, как в предыдущую ночь. Голый бетон со всех сторон. Равномерно расположенные дыры в потолке от снятой арматуры. Крашеная железная труба, прикрепленная к стене в качестве перил. Воздух был холодный, душный и пах стекавшей со стен известкой.

Когда мы добрались до площадки и повернули на второй пролет, я положил ладонь на Сашино предплечье, остановил ее и прошептал нашему кошачьему следопыту:

— Эй, киска…

Мангоджерри остановилась на четвертой ступеньке и выжидательно посмотрела на нас снизу вверх.

На потолке висели лампы дневного света. Они были отключены, а потому не представляли для меня опасности.

Но раньше их здесь не было. Они были вырваны и увезены после закрытия Форт-Уиверна. Впрочем, это помещение могло быть обчищено до голого бетона раньше закрытия базы, когда «Загадочный поезд» сошел с рельсов и напугал своих создателей тем, что действительно оказался «локомотивом», то есть местом, движущимся в пространстве.

Прошлое и настоящее здесь существовали одновременно, но здесь же было и наше будущее, хотя мы не могли его видеть. Как писал поэт Т. С. Элиот, время бывает только настоящим, неуклонно двигающимся к концу, который мы считаем результатом наших действий, но над которым нисколько не властны.

Мысль Элиота на мгновение показалась мне слишком мрачной. Изучая люминесцентные лампы и пытаясь представить себе, что ждет нас впереди, я припомнил начальные строчки бессмертной саги о Винни-Пухе: «Медведь, который от рожденья тонок, без упражнений станет как бочонок», но А. А. Милн не смог вытеснить из моего ума Т. С. Элиота.

Слишком большая опасность ждала нас внизу, в этом зловещем царстве перепутавшегося прошлого и настоящего, чтобы я мог вернуться в детство. И все же хорошо было бы забраться под одеяло с моими собственными Пухом и Тигрой и снова поверить, что мы останемся друзьями даже тогда, когда мне будет сто лет, а Пуху — девяносто девять.

— О’кей, — сказал я Мангоджерри, и мы продолжили спуск.

Когда мы добрались до площадки первого из трех подземных этажей, Бобби прошептал:

— Брат…

Я обернулся. Люминесцентные лампы позади исчезли. Остались только дыры в бетонном потолке, из которых торчали куски провода.

Настоящее время снова стало настоящим. По крайней мере, на секунду.

Доги нахмурился и пробормотал:

— Хочу в Колумбию.

— Или в Калькутту, — добавила Саша.

Рузвельт передал нам мысли Мангоджерри:

— Нужно торопиться. Если мы не поторопимся, прольется кровь.

Предводительствуемые бесстрашной кошкой, мы прошли четыре марша и спустились на последний подземный этаж ангара.

Мы не обнаружили никаких новых следов бяк и бук, пока не достигли конца лестницы. Когда Мангоджерри была готова провести нас во внешний коридор, окружавший внутренний овал, в дверном проеме вновь вспыхнул мутно-красный свет, который мы видели на первом наземном этаже. Он мерцал только мгновение, а затем сменился темнотой.

Страх, овладевший нашей маленькой группой, выражался шипением кошки и нашим опасливым шепотом.

Откуда-то доносились другие голоса, низкие и искаженные, напоминающие аудиозапись на малой скорости.

Саша и Рузвельт выключили фонарики, оставив нас в темноте.

Кровавое сияние за дверью вспыхнуло снова, а затем повторилось, как «мигалка» на полицейской патрульной машине. Каждая вспышка была дольше предыдущей, пока тьма не отступила окончательно и коридор не залило зловещее сияние.

Голоса становились громче. Они еще искажались, но были почти разборчивы.

Как ни странно, ни одна частичка зловещего красного света не проникала из коридора к подножию лестницы. Проем казался дверью между двумя реальностями: абсолютно черной по эту сторону и красной по другую. Кровавая линия, тянувшаяся по полу и порогу, была острой, словно лезвие бритвы.

Как и наверху, это сияние окрашивало пространство, но не освещало его. В сумрачном свете призрачные фигуры и движения, которые можно было заметить краем глаза, казались еще более загадочными и непонятными.

В проеме мелькнули три рослые фигуры, казавшиеся в красном свете темно-каштановыми: возможно, люди, возможно, кое-что похуже. Когда они проходили мимо двери, голоса стали более громкими и менее искаженными, но они снова утихли, как только фигуры скрылись из виду.

Мангоджерри переступила порог.

Я ждал, что она вспыхнет, испепеленная лучом смерти, и исчезнет, оставив после себя только запах паленой шерсти. Однако она тоже превратилась в маленькую темно-каштановую фигурку, удлиненную, искаженную, но легко узнаваемую, потому что у кошек, даже говорящих, есть четыре лапы, хвост и особая повадка.

Свет в коридоре начал пульсировать. Он был то темно-красным, то розовым; с каждым новым переходом от темноты к свету здание наполняло все более громкое, низкое и зловещее гудение электроники. Когда я прикоснулся к бетонной стене, она слегка вибрировала — так же, как стальная опора в ангаре.

Внезапно свет в коридоре стал из красного белым. Пульсация прекратилась. Мы смотрели через дверной проем в помещение, освещенное люминесцентными лампами.

Одновременно с изменением освещения у меня заложило уши, словно от внезапного падения давления; по лестнице пронесся теплый ветер, пахнущий озоном, как бывает в дождливую ночь после разряда молнии.

Мангоджерри, стоявшая в коридоре и больше не казавшаяся каштановым пятном, глядела куда-то направо. Под ее лапами был не голый цемент, а белая керамическая плитка, ранее отсутствовавшая.

Я посмотрел на темную лестницу позади, казалось крепко цеплявшуюся за наше время и находившуюся скорее в настоящем, чем в прошлом. Здание совершало переход не полностью; феномен напоминал сошедшее с ума лоскутное одеяло.

Мне хотелось припустить вверх во все лопатки, подняться в ангар и выскочить в ночь, но возврата уже не было. Время возврата миновало тогда, когда похитили Джимми Уинга и исчез Орсон. Дружба требовала оставить мир, нанесенный на карту, и отправиться в области, которые не могли себе представить картографы древности, писавшие на краю свитка: «Здесь живут чудовища».

Я прищурился, вынул из внутреннего кармана куртки темные очки и надел их. Пришлось рискнуть и подставить потоку света руки и лицо, но сияние было таким, что глаза начинало щипать от слез.

Когда мы осторожно входили в коридор, я не сомневался, что мы вступаем в прошлое, в то время, когда база еще не была закрыта и обобрана дочиста. Я видел висевшее на стене расписание, написанное мягким карандашом, доску для объявлений и две тележки на колесах, наполненные странными инструментами.

Красный свет исчез, но пульсирующий гул остался. Я подозревал, что это гудит яйцевидная комната, включенная на полную мощность. Этот гул проникал сквозь барабанные перепонки в череп и вгрызался в поверхность мозга.

В комнатах появились отсутствовавшие ранее металлические двери. Ближайшая из них была открыта настежь. В тесном помещении находились два пустых вращающихся кресла, стоявшие перед панелью управления, даже отдаленно не похожей на микшерную, которой пользуются радиоинженеры. На одном конце панели стояли банка пепси и пакет картофельных чипсов, доказывая, что даже архитекторы Судного дня время от времени подкрепляются.

Справа от лестницы, метрах в двадцати — двадцати пяти дальше по коридору, шли трое мужчин, не подозревавших, что за ними следят. Один был в джинсах и белой рубашке с закатанными рукавами, второй в темном костюме, третий в брюках хаки и белом лабораторном халате. Они шли, пригнув друг к другу головы и как будто совещаясь, но из-за гула я не слышал их голосов.

Это и были три каштановые фигуры, миновавшие проем в тусклом красном свете, темные и настолько искаженные, что я не мог понять, люди ли это вообще.

Я посмотрел налево, боясь, что покажется кто-то еще, увидит нас и поднимет тревогу. Однако эта часть коридора была пустынна.

Мангоджерри следила за удалявшейся троицей, видимо не желая вести нас дальше, пока та не достигнет конца коридора, похожего на длинный трек, или не войдет в одну из комнат. Этот пролет был длиной метров в сто пятьдесят, и мужчинам нужно пройти еще минимум пятьдесят, чтобы скрыться за поворотом.

Мы находились на самом виду. Нужно было подождать, пока сотрудники проекта «Загадочный поезд» уйдут. Кроме того, меня заставляло нервничать количество света, бившего в лицо.

Я поймал взгляд Саши и махнул рукой в сторону лестницы.

У нее расширились глаза.

Проследив за направлением ее взгляда, я увидел, что выход преграждает дверь. Со стороны лестницы никакой двери не было. Был проем, сквозь который мы видели сначала красный, а затем белый свет люминесцентных трубок. Сюда мы прошли беспрепятственно. Однако с этой стороны существовал барьер.

Я быстро прошел к двери, толкнул ее и едва не переступил порог, но, к счастью, вовремя заметил, что там что-то не так.

Сдвинув очки на кончик носа и глядя поверх оправы, я вглядывался в темноту, ожидая увидеть бетонные стены и уходящие вверх ступеньки. Вместо этого передо мной было ночное небо, звезды и полная луна. Никакого намека на лестницу. Дверь открывалась в стратосферу, в космическое пространство, где далеко окрест не было ни одной пирожковой. Или во время, когда Земля перестала существовать. За порогом не было пола. Не было ничего, кроме пустого пространства, полного звезд и разительно отличавшегося от ярко освещенного коридора.

Хреново.

Я закрыл дверь и судорожно стиснул в руках ружье — не потому, что собирался стрелять, а потому, что оно было реальным, твердым и неподатливым, как якорь в этом море странностей.

Теперь Саша была у меня за спиной.

Повернувшись, я понял, что она тоже видела небесную панораму, которая заставила меня отпрянуть. Ее серые глаза были такими же прозрачными, но более темными, чем прежде.

Доги не видел этого невероятного зрелища, потому что держал наготове «узи» и следил за тремя уходившими.

Хмурый Рузвельт стоял, упершись кулаками в бока, и изучал кошку.

Со своей позиции Бобби не мог ничего видеть, но он понял: что-то случилось. Его лицо было мрачным, как у кролика, читающего в поваренной книге рецепт приготовления супа.

Похоже, Мангоджерри была среди нас единственной, кто не хотел выскочить отсюда, словно кукушка из ходиков.

Пытаясь отвлечься от увиденного за дверью лестницы, я задумался над тем, как кошка сможет найти Орсона и детей, если они находятся в настоящем, а мы застряли в прошлом. Но потом до меня дошло, что если мы можем перемещаться из одного периода в другой, то это могли сделать и мой четвероногий брат с ребятишками.

Тем более что, судя по всему, мы и не перемещались в прошлое. Скорее прошлое, настоящее и, возможно, будущее существовали одновременно, таинственным образом проникая друг в друга благодаря силе или силовым полям, которые создавали энергетические установки яйцевидной комнаты. Возможно, в настоящее время проникла не одна ночь из прошлого; возможно, в момент работы яйцевидной комнаты мы попадали в разные дни и ночи.

Три человека все еще уходили от нас. Легко и непринужденно. Должно быть, шли обедать.

Ритмичное нарастание и затихание гула машин начало оказывать странное действие на психику. Я почувствовал легкое головокружение. Коридор — точнее, весь подземный этаж — завертелся как карусель.

Я слишком крепко сжимал ружье и мог ненароком нажать на спусковой крючок. Чтобы не сделать этого, я положил палец на предохранитель.

У меня болела голова. Это не было результатом схватки с отцом Томом. Мозги ныли от парадоксов времени и попытки осмыслить случившееся. Это требовало знания математики и теоретической физики; я же мог лишь с грехом пополам оперировать чековой книжкой, так как не унаследовал от матери любви к естественным наукам. Если говорить по большому счету, я понимал теорию рычага, которая объясняет, как действует штопор, теорию тяготения, объясняющую, почему не следует падать с небоскреба, а также динамику, согласно которой машина, на полном ходу врезавшаяся в кирпичную стену, повредит последней очень мало. Однако я считал, что космос будет вращаться независимо от моих попыток понять этот процесс. Примерно то же можно было сказать о принципе действия электробритв, наручных часов, микроволновых печей и других бытовых приборов.

Поэтому мне оставалось только одно: считать происходящее чем-то сверхъестественным и относиться к нему как к полтергейсту — летающим стульям, бьющимся безделушкам и дверям, захлопывающимся без видимых причин, — или к появлению светящихся полупрозрачных и полуразложившихся трупов, в полночь разгуливающих по кладбищу. Думать об искривляющих время силовых полях, парадоксах времени, сдвигах реальности и искать в этом логику означало сойти с ума. В то время как мне отчаянно требовалось сохранять выдержку и спокойствие. Следовательно, данное место было просто домом с привидениями. Найти дорогу туда и обратно в этом призрачном мире можно было только в одном случае: следовало помнить, что духи не могут причинить тебе вреда, пока ты сам не дашь им возможность сделать это, до смерти испугавшись. Эта классическая теория, хорошо известная медиумам и борцам с привидениями всего мира. Думаю, я вычитал ее в каком-то комиксе.

Три привидения находились в пятнадцати метрах от поворота, за которым должны были скрыться. Этот поворот казался высокой аркой бесконечно длинного коридора.

Они остановились. Стояли, сблизив головы. Видимо, перекрикивали наполнявший помещение гул.

Дух в джинсах и белой рубашке повернулся к двери и открыл ее.

Два других привидения — одно в костюме, другое в брюках хаки и белом халате — продолжали идти к концу коридора.

Должно быть, тот, кто открывал дверь, что-то заметил краем глаза и обернулся к нам так, словно это он увидел привидения.

Малый сделал два шага в нашем направлении и остановился. Наверно, увидел наши ружья.

Он закричал. Слова были неразборчивы, но это явно не было приглашение на экскурсию и ленч в местном кафетерии.

Судя по всему, он обращался не к нам, а к паре фантомов, шедших по коридору. Те повернулись и уставились на нас, как окаменевшие матросы на призрак «Марии-Селесты», молча проплывающий в тумане.

Мы напугали их так же, как они напугали нас.

Видимо, парень в костюме был не ученым, не бюрократом от науки и не иеговистом, распространявшим журнал «Сторожевая башня» в неблагоприятной для этого местности, потому что он вынул из кобуры под пиджаком пистолет.

Я напомнил себе, что призраки бессильны, если их не бояться, но потом вспомнил, что это правило относится только к тем духам, которые поглощают тепло. Я не смог вспомнить название комикса, из которого почерпнул эту мудрость, потому что информация «Баек из склепа» могла оказаться правдой, но если это был мультфильм про утенка Дональда, то меня наверняка надули.

Но вместо того, чтобы открыть огонь, вооруженный дух растолкал своих дружков и исчез за дверью, которую открыл парень в джинсах.

Наверно, он бежал к телефону, чтобы вызвать охрану. Сейчас схватят, скрутят, сунут в камеру и приобщат к коллекции.

Внезапно коридор подернулся рябью, и вещи начали изменяться.

Белые керамические плитки пола быстро тускнели, обнажая цементный пол, хотя я не чувствовал никакого движения под ногами. Плитки исчезали целыми кусками, но некоторые еще вцеплялись в пол, словно куски прошедшего времени не хотели уступать место настоящему.

У комнат, выходивших во внутренний коридор, снова не было дверей.

С потолка начали исчезать люминесцентные лампы, и в коридоре сгущалась тьма. Однако некоторые фрагменты продолжали оставаться светлыми.

Когда со стены исчезло карандашное расписание, я снял очки и сунул их в карман, хотя доска объявлений оставалась на месте.

Одна из тележек растаяла на глазах. Вторая была еще здесь, однако некоторые из странных инструментов стали прозрачными.

Призрак в джинсах и призрак в белом халате теперь действительно казались духами, сделанными из эктоплазмы и белого тумана. Они нерешительно шагнули к нам, затем побежали — возможно, потому, что мы исчезали из их поля зрения так же, как они исчезали из нашего. Они успели покрыть лишь половину разделявшего нас расстояния, а потом пропали.

Тип с пистолетом вернулся в коридор, наверняка сообщив охране о викингах в десантных костюмах и кошках-террористках, но сейчас он был лишь слабой мерцающей тенью. Не успел он поднять оружие, как без следа исчез в прошлом.

Пульсирующий гул стал вдвое тише, но, подобно плиткам и лампам, не исчез полностью.

Однако временная отсрочка приговора никого из нас не успокоила. Наоборот, чем быстрее прошлое уходило туда, откуда пришло, тем больше становилось наше беспокойство.

Мангоджерри была совершенно права: это место исчезало. Остаточным эффектом «Загадочного поезда» был сбор энергии для самопотребления. Он распространился за пределы яйцевидной комнаты и охватил все здание. Конечный результат был неизвестен, но ангар наверняка ждала катастрофа.

Я слышал тиканье часов. Конечно, это были не часы, проглоченные зловещим крокодилом капитана Крюка, а инстинкт, говоривший мне, что до разрушения осталось совсем немного.

Когда призраки исчезли, кошка взялась за дело и направилась к ближайшему лифту.

— Вниз, — перевел Рузвельт. — Мангоджерри говорит, что мы должны спуститься еще ниже.

— Но ниже некуда, — сказал я, когда все покосились на лифт. — Мы на последнем этаже.

Кошка посмотрела на меня светящимися зелеными глазами, и Рузвельт ответил:

— Нет, под этим этажом находятся еще три. Там требуется более строгая форма допуска.

Во время предыдущих визитов мне не приходило в голову заглянуть в шахту и проверить, нет ли там более глубоких подземных царств, куда нельзя попасть с лестницы.

Рузвельт сказал:

— На нижние этажи можно попасть… из других зданий базы, через тоннель. Или с помощью этого лифта. Лестницы туда нет.

Тут возникла неожиданная трудность, потому что шахта не пустовала. Мы не могли просто спуститься по вделанным в нее скобам и пройти туда, куда указывала Мангоджерри. Прошлое упорно цеплялось за лифт так же, как за плитки пола, несколько оставшихся люминесцентных ламп и слегка утихший, но все еще зловещий электронный гул. Вход в шахту прикрывала раздвижная стальная дверь, за которой наверняка находилась кабина.

— Нас расквасит, если мы полезем туда, — предсказал Бобби и беспечно протянул руку к кнопке вызова.

— Подожди, — сказал я, удерживая его руку, которую тянуло на подвиги.

Доги промолвил:

— Бобстер прав, Крис. Иногда фортуна благоволит упрямым ослам.

Я покачал головой:

— А вдруг мы сядем в лифт, а когда двери закроются, эта чертова кабина исчезнет под нами, как мозаичный пол?

— Тогда мы рухнем на дно, — догадалась Саша. Но эта перспектива ее не остановила.

— Некоторые из нас сломают лодыжки, — предсказал Доги. — Но не все. Здесь едва ли больше двенадцати метров. Удар будет сильный, но не смертельный.

Бобби пробормотал, цитируя Бродягу из известного комикса:

— Брат, настало время применить уловку номер четыре. Кругом койоты.

— Нужно двигаться, — предупредил Рузвельт. Мангоджерри нетерпеливо царапалась в стальную дверь лифта. Все еще прискорбно твердую.

Бобби нажал на кнопку.

Лифт двинулся к нам. Царивший вокруг гул мешал понять, спускается кабина или поднимается.

Коридор рябило.

Плитки продолжали исчезать из-под ног.

Двери лифта начали медленно открываться.

Люминесцентные лампы вновь возникли на потолке, и мне пришлось прищуриться.

Кабина была освещена красным. Вероятно, это означало, что шахта лифта занимает другое место во времени, чем мы. Там были пассажиры. Куча пассажиров.

Мы отпрянули от двери, ожидая неприятностей.

Гул, пульсировавший в коридоре, стал громче.

Внутри кабины я различил несколько неясных, искаженных темно-каштановых фигур, но не мог понять, кто это или что это.

Прозвучал выстрел, за ним другой.

В нас стреляли не из лифта, а с другого конца коридора, в котором раньше находился сукин сын, целившийся из пистолета.

Пуля попала в Бобби. Что-то брызнуло мне в лицо. Бобби упал навзничь и вырнил ружье. Он все еще падал — медленно, как при съемке «рапидом», — когда я понял, чем были эти горячие брызги. Кровью Бобби. О боже. Иисусе! Я резко развернулся, пальнул в сторону стрелявшего и тут же перезарядил ружье.

Вместо парня в темном костюме там были два охранника, которых мы раньше не видели. В форме, но не военной. Форма была незнакомая. Копы данного проекта. Охрана «Загадочного поезда». Слишком далеко, чтобы мой выстрел причинил им вред.

Вокруг нас снова сгустилось прошлое. Когда Бобби упал и скорчился, Доги нажал на спусковой крючок «узи», и автомат положил диспуту решительный и бесповоротный конец.

Я отвернулся от двух мертвых охранников. Меня тошнило.

Двери лифта закрылись прежде, чем кто-нибудь вышел из переполненной кабины.

Можно было не сомневаться, что сейчас сюда сбежится вся охрана.

Бобби лежал на спине. Кровь струилась на белый керамический пол. Ее было слишком много.

Саша присела на корточки слева от Бобби, я встал на колени справа.

Она сказала:

— Одна дырка есть.

— Чвак, — откликнулся Бобби. Чваком серферы называют сильный удар волны.

— Лежи и не рыпайся, — сказал я.

— Полные кранты, — ответил он и закашлялся.

— Не полные, — заспорил я, испугавшись еще сильнее, чем в первый момент, но не желая показать этого.

Саша расстегнула гавайку, подцепила пробитый пулей черный пуловер, разорвала его и обнажила дыру в левом плече. Отверстие было расположено слишком низко и слишком близко к середине туловища, так что, если быть честным, рану следовало называть раной в грудь, а не в плечо. Но, видит бог, быть честным я не собирался.

— Плечо задето, — сказал я.

Пульсирующий гул стал тише, керамические плитки под Бобби начали блекнуть, унося с собой следы крови. Люминесцентные лампы исчезали. Хотя и не все. Прошедшее время вновь сдавалось настоящему; начинался новый цикл, дававший нам минуту-другую перед тем, как появятся другие мерзавцы в форме и наведут на нас пистолеты.

Из раны лилась кровь, такая темная, что казалась черной. Мы ничего не могли поделать: такое кровотечение остановить нельзя. Не помогли бы ни жгут, ни компресс. Так же, как перекись водорода, спирт, неоспорин и марлевая повязка, которых у нас тоже не было.

— Кранты, — повторил Бобби.

Боль смыла его обычный загар, но лицо стало не бледным, а желто-зеленым. Он выглядел скверно.

Коридор был освещен хуже, а гул звучал тише, чем в предыдущем цикле.

Я боялся, что прошлое исчезнет окончательно и оставит нам пустую шахту. Едва ли мы сумели бы поднять Бобби на шесть пролетов вверх, не навредив ему.

Я поднялся и посмотрел на Доги. Серьезное выражение его лица взбесило меня. Черт побери, Бобби выкарабкается!

Мангоджерри снова скреблась в дверь лифта.

Рузвельт, делая то, что велела кошка, или вспомнив ее прежние слова, нажал на кнопку вызова.

Указатель над дверью учитывал только четыре этажа: Г, Б-1, Б-2 и Б-3, хотя мы знали, что их было семь. Очевидно, этаж Г был ангаром, а три остальных — подземными.

— Скорее, скорее! — пробормотал Рузвельт.

Бобби поднял голову, чтобы оценить обстановку, но Саша бережно уложила его обратно, нажав рукой на лоб.

У него мог начаться шок. В идеале его голова должна была находиться ниже всего остального, но у нас не было ничего, что можно было бы подложить ему под ноги и туловище. Шок убивает так же верно, как и пули. У него синели губы. Может быть, это первый признак шока?

Кабина была на этаже Б-1, первом из подземных. Мы находились на третьем.

Мангоджерри смотрела на меня с таким видом, словно хотела сказать: «Я предупреждала».

Как ни странно, Бобби засмеялся. Негромко, но засмеялся. Разве можно смеяться, умирая или впадая в шок? А вдруг все будет нормально?

Тогда я согласен, чтобы меня звали Полианна Гекльберри Холли Голатти Сноу.

Лифт достиг этажа Б-2.

Я поднял ружье на случай, если в лифте снова окажутся пассажиры.

Пульсирующий гул двигателей яйцевидной комнаты — или каких-то других адских машин — стал громче.

— Надо торопиться, — сказал Доги. Если бы прошлое снова вторглось в настоящее, оно привело бы с собой разгневанных вооруженных людей.

Лифт остановился на нашем этаже.

Коридор становился ощутимо ярче.

Когда двери лифта начали раздвигаться, я ожидал, что увижу сумрачный красный свет, но вдруг испугался. А вдруг за ними покажется невообразимая россыпь звезд и холодное черное пространство, которое я видел за дверью на лестницу?

Кабина была обычной кабиной. Пустой.

— Вперед! — крикнул Доги.

Рузвельт и Саша уже подняли Бобби и почти несли его, одновременно пытаясь остановить кровь.

Я держал дверь. Когда Бобби проносили мимо меня, его лицо было искажено болью. Если ему и хотелось вскрикнуть, он пересилил себя и сказал:

— Carpe cerevisi.

— Пиво будет позже, — пообещал я.

— Нет, сейчас, — хрипло дыша, потребовал он.

Сбросив рюкзак, Доги следом за нами вошел в лифт, рассчитанный человек на пятнадцать. Кабина закачалась под его весом, и мы попытались не наступить на Мангоджерри.

— Вверх и наружу, — сказал я.

— Вниз, — не согласился Бобби.

На управляющей панели не было кнопок для этажей, которые предположительно находились под нами. Вместо них имелась прорезь для магнитной карточки, с помощью которой можно было запрограммировать спуск на этаж в зависимости от степени допуска. Такой карточки мы не имели.

— У нас нет возможности спуститься ниже, — сказал я.

— Возможность есть всегда, — отозвался Доги и начал рыться в своем рюкзаке.

В коридоре стало светлее. Гул усилился.

Дверь лифта закрылась, но мы стояли на месте. Я потянулся к кнопке «Г», однако Доги хлопнул меня по руке, как будто я был ребенком, полезшим за сладким без разрешения.

— Бред, — сказал я.

— Полный, — согласился Бобби.

Он привалился к задней стенке, поддерживаемый Рузвельтом и Сашей. Теперь он был серым.

Я сказал:

— Брат, не строй из себя героя.

— Буду.

— Нет, не будешь!

— Кахуна.

— Что?

— Я Кахуна, а не куриное дерьмо.

— Ты не Кахуна.

— Король серфа, — сказал Бобби. Когда он снова закашлялся, на его губах запузырилась кровь.

В отчаянии я обратился к Саше:

— Его нужно как можно скорее поднять наверх и увезти отсюда!

Позади что-то хрустнуло и треснуло. Доги вскрыл замок панели, отодвинул щиток в сторону и достал проволочку.

— Какой этаж? — спросил он.

— Мангоджерри говорит, в самый низ, — ответил Рузвельт.