Испанские грезы Картленд Барбара
Вильда выискивала картины, которые могли бы заинтересовать Мирабеллу, пока не остановилась перед «Мадонной с младенцем» Луиса де Моралеса.
Это было прелестное изображение Девы Марии с младенцем Иисусом на коленях. Его ручка тянулась к ее груди, а она смотрела на него с неописуемой нежностью.
Сама не зная почему – она никогда не слышала о картине раньше, – Вильда почувствовала в ней что-то невероятно притягательное.
Она подумала, что дело в утонченной технике письма, недаром Моралеса называли «Божественным».
В то же время в картине было что-то, чего она не могла понять. Она думала, что бы это могло быть, когда услышала у себя за спиной звучный низкий голос.
– Я почему-то ожидал, что вы найдете эту картину.
Вильда вздрогнула и, обернувшись, увидела перед собой маркиза. Она так удивилась при виде его, что не сразу сообразила сделать реверанс.
– Я видел, как вы с Мирабеллой вошли в музей, – сказал он, – и подумал, что вы рано начинаете свой осмотр достопримечательностей.
– Здесь так много того, что стоит посмотреть, милорд, – ответила Вильда, – что я опасалась, если мы не начнем сразу же, я так всего и не увижу до отъезда.
Маркиз засмеялся, циничное выражение исчезло с его лица, он выглядел помолодевшим.
– Чтобы увидеть все в Мадриде, здесь нужно действительно прожить долго. Но как я сказал, я был уверен, что вы найдете эту картину.
В его тоне было что-то многозначительное. Озадаченная, Вильда взглянула на него, потом снова перевела взгляд на картину.
– Вы, наверно, сознаете, что вас в ней привлекает? – спросил он.
– Я… я думаю то, что она так прекрасно написана, – сказала Вильда неуверенно.
– А еще что? – настаивал маркиз.
Она не могла понять, на что он намекает. Вильда всматривалась в картину, как учил ее отец, в ореол таинственности, окутывавший лицо Мадонны, и в тонко выписанную почти прозрачную вуаль, покрывавшую ее волосы.
Но она не находила объяснения поведению маркиза, и когда она снова вопросительно взглянула на него, он сказал:
– Мне кажется, мисс Уорд, вы никогда не смотрелись в зеркало!
Вильда широко раскрыла глаза.
– Вы… вы хотите сказать, милорд?.. – выговорила она, заикаясь.
Еще не закончив, она осознала, что он прав.
Хотя это казалось невероятным, было заметное сходство между ее лицом и лицом на картине, с таким совершенством изображенным Луисом де Моралесом.
Маркиз не сводил с нее глаз, и Вильда почувствовала, что краска прилила к ее лицу.
– Я… я никогда не знала… не могла мечтать… но я думаю… – пролепетала она.
– Она чрезвычайно на вас похожа, – сказал маркиз. – Еще мальчиком я хотел знать, как бы выглядели ее глаза, если бы она подняла взгляд. А теперь я знаю!
При этих его словах Вильда внезапно оробела и готова была отвернуться, если бы он не остановил ее жестом.
– Нет, – сказал он. – Останьтесь на месте! Я хочу видеть то, что никогда в жизни не ожидал увидеть, – реальное воплощение того, о чем мечтал Луис де Моралес в шестнадцатом веке.
Вильда еще больше смутилась, снова покраснела и с трудом могла проговорить:
– Мнение вашей милости… очень лестно… но хотя, может быть, и есть некоторое сходство – возможно, потому, что Мадонна – блондинка, что необычно в Испании – но… этот портрет – идеал красоты… с каким не сравниться обыкновенному человеку.
– Это может быть ваше мнение, – заметил маркиз, – но не мое.
Он устремил на нее внимательный взгляд, словно пытался что-то найти. Затем снова перевел глаза на портрет.
Он ничего не сказал, но Вильде казалось, что он говорит с ней, объясняя, почему ее сходство с Мадонной было так важно для него.
Наверно, прочитав ее мысли, он сказал:
– Вы правы, мисс Уорд, немногим дано увидеть воплощение своей мечты.
Не сказав больше ни слова, он повернулся и ушел, не оглядываясь.
Пока они разговаривали, Мирабелла смотрела на «Воз сена» Босха, где воз везли чудовища, символизировавшие страсти.
Мирабелле все казалось странным и забавным. Она захотела, чтобы Вильда объяснила ей один триптих с изображением маленьких зеленых дьяволов.
Вильда постаралась удовлетворить ее любопытство, и когда они бродили по галерее, осматривая одну картину за другой, она сочиняла о каждой какую-нибудь историю.
Но какая-то часть ее сознания была все еще занята маркизом и его словами.
Перед уходом ей захотелось снова вернуться к картине Луиса де Моралеса, чтобы убедиться, что она, как и маркиз, находит в ней сходство с собой.
Теперь, когда он указал ей на это сходство, она не могла не видеть его. Странно, что хотя Мадонна во многом походила больше на Гермиону, в спокойном безмятежном лице Мадонны, с бесконечной нежностью смотревшей на младенца, не было ничего от ее сестры.
Картина была настолько прекрасна, что Вильда могла только недоумевать, как мог маркиз найти в Мадонне сходство с ней.
И в то же время она сознавала, что каким-то необыкновенным образом он был тронут этим сходством. Он ушел потому, что не находил слов для выражения своих чувств. Вильда сама не понимала, откуда ей были известны эти его мысли.
Маркиз произвел на нее совершенно иное впечатление по сравнению с вчерашним днем, когда он показался ей подавляющим, страшным и неспособным составить счастье Гермионы. Но она понимала стремление Гермионы добиться положения, которое он мог ей дать. Она знала, что сокровища, которыми был наполнен дворец маркиза, были уникальны. Их владелице стал бы завидовать весь мир. Но было ли этого достаточно?
Вильде казалось, что этот вопрос задает ей отец, и ответ был предельно ясен.
Этого могло быть достаточно для Гермионы, но не для нее!
В памяти снова возникло лицо короля, и она услышала в своем воображении его голос, когда он сказал «очень красивое имя для очень красивой особы».
Ее неприятно поразило тогда, что столь важная персона заговорила с ней в такой манере, тем более что она помнила рассказы Гермионы. О женщинах, которых король преследовал, или, как естественно было ожидать, тех, кто преследовал его, потому что он был король.
«Я знаю, что это дурно», – думала Вильда.
Но она знала, что Гермиона просто посмеялась бы над ней и сказала, что такой деревенщине только в деревне и место.
Глава 4
Проходя по залам Прадо и спускаясь по ступеням туда, где ожидали его лошади, маркиз думал о том, какая глупость пришла ему в голову.
Разумеется, эта гувернантка из Англии не походила на Деву Марию с портрета де Моралеса, образ, овладевший им с детства.
Решив, что просто обманулся в мыслях и чувствах, он снова принял свой обычный облик. Презрительные линии от носа до кончиков твердых губ углубились, и в глазах его появились холодность и жесткость.
По тенистым улицам он направлялся к собственному дому, где все, что он собрал за годы, отличалось оригинальностью и высокой художественной ценностью.
Он сознавал, что некоторые вещи не только привлекали его, но и возбуждали, как это не удавалось женщинам.
Женщины преследовали его с самой ранней молодости, и он не мог вообразить себе жизни без них. Но он всегда сохранял независимость. Маркиз честно признавался сам себе, что женщины хоть и занимали важное место в его жизни, все же он видел в них скорее некий общий символ женственности, и мало кто привлекал его внимание своей индивидуальностью.
Он думал о женщинах, которых он знал. Если бы кто-то мог прочитать его мысли сейчас, он бы поразился, насколько этих женщин было много.
Как одна из его лошадей, пугливо шарахавшаяся от любых препятствий на дороге, маркиз остерегался воспоминаний о своем неудачном браке и его злополучных последствиях.
Он женился потому, что от него этого ожидали. Брак этот был устроен его отцом и отцом его невесты. Его мнения никто не спрашивал.
Но он принял этот союз, как принял свой титул, общественное положение и состояние, как нечто неизбежное.
Только когда были принесены брачные обеты и на пальце невесты появилось кольцо, он понял, что совершил непоправимый шаг, заставлявший его с тревогой думать о будущем.
В то время он еще не утратил идеализма, свойственного молодости.
Больше всего он желал прославить имя, которое носил, и совершить героические деяния, подобные тем, которыми прославились в испанской истории его предки.
Но уже после нескольких недель супружеской жизни ему пришлось столкнуться с злоязычной и строптивой молодой женщиной, которая, как он обнаружил, ненавидела его с момента их первой встречи.
Подобно ему, она оказалась вовлеченной в супружество, не понимая, что это значит.
Будь они оба старше, они смогли бы найти что-то общее в их положении марионеток, управляемых своими родителями.
Вместо этого они ожесточенно враждовали, все больше углубляя разверзшуюся между ними пропасть.
После брачной ночи и попытки маркиза исполнить супружеский долг ни о какой любви между ними не могло быть и речи.
Жена была ему отвратительна, как какое-то гадкое насекомое, и когда она с криком потребовала от него оставить ее в покое, он с готовностью согласился.
В то же время оба они сознавали, что оказались в ловушке, из которой не было выхода. Поскольку они занимали высокое положение в свете, у них были определенные обязанности, которые им приходилось исполнять.
Свадебные подарки все еще продолжали прибывать со всех концов страны, где у отца маркиза были земельные владения. За подарки приходилось благодарить и приглашать поздравителей в гости.
Больше всего маркиза раздражал вид его жены в семейных драгоценностях, сидящей за столом на хозяйском месте.
После роскошных ужинов, где они разыгрывали роли хозяина и хозяйки, ночами он часто лежал без сна в темноте, ненавидя жену и не представляя себе, как он проведет еще один день под одной крышей с ней.
Единственным утешением для него тогда было видеть «Мадонну с младенцем» в музее Прадо. Он говорил себе, что следовало дождаться, пока он встретит женщину с таким лицом, как у Мадонны на портрете, привлекавшим его по не понятной ему самому причине.
После того как он долго и благоговейно стоял перед картиной, как перед святыней, он чувствовал, как гнев его исчезает, сменяясь безмятежностью, исходившей от картины, словно какой-то драгоценный дар.
Когда закончился медовый месяц и они вернулись во дворец маркиза, они договорились жить на отдельных его половинах и как можно реже видеться, за исключением официальных приемов.
Хотя такие условия немного ослабили напряженность в их отношениях, обстановка по-прежнему оставалась сложной.
Семья маркиза ожидала наследника, и его постоянно упрекали за то, что он не спешил обзавестись потомством.
Маркиз отлично знал, что его жена флиртовала с одним из придворных, и подозревал, что скоро тот станет ее любовником.
Он понимал, что как только это произойдет, у нее может появиться ребенок, которого он будет вынужден признать своим.
Наконец, в попытке защитить фамильную честь он открыто обвинил ее в неверности. Только впоследствии понял, что таким образом сам толкнул на этот шаг женщину, жаждавшую оскорбить и унизить его.
Когда маркиз узнал о беременности жены, подумал, что сойдет с ума. Он угрожал убить ее, а она только подстрекала его к этому, говоря, что готова умереть, лишь бы он угодил на виселицу.
Они так яростно враждовали, что среди дворцовой прислуги пошли сплетни, распространившиеся в обществе.
Вспоминая свое ожесточение, унижение, гнев, маркиз только удивлялся своему самообладанию и сдержанности.
Знать, что жена ожидает ребенка от другого, означало для него предел падения. Для маркиза, вынужденного почти ежедневно встречаться со своим соперником и лишенного возможности что-либо изменить, жизнь превратилась в сплошной кошмар, от которого не было пробуждения.
После очередного скандала, когда жена издевалась над ним, хвастаясь своим положением как предметом особой гордости, она объявила, что намерена публично объявить об этой ситуации.
– Пусть все знают! – кричала она. – Мне какое дело? Я горжусь, горжусь и очень рада иметь ребенка не от тебя, потому что твой был бы таким же мерзким и отвратительным, как ты! Я ненавижу тебя, – кричала она еще громче, – я ненавижу тебя, Карлос! Я тебя презираю! Какой же ты мужчина, если, став моим мужем, ты не сумел заставить меня любить тебя! Мне доставит огромное удовольствие иметь ребенка, который унаследует твое имя и состояние, и все будут знать, что он не твой, а ты не более чем жалкий рогоносец!
Ее слова эхом раздавались по комнате. Она с вызовом выкрикнула:
– Я еду к Педро, чтобы провести вечер с тем, кого я люблю и кто любит меня. Представь только, тебе придется тратить свои деньги на чужого ребенка!
Она со смехом произнесла эти слова, в которых звучало презрение и угроза. А затем вышла, хлопнув дверью.
Смертельно бледный, дрожа от гнева, маркиз понимал, что он бессилен что-либо предпринять.
Она спускалась по длинной мраморной лестнице, ведущей в великолепный вестибюль, где ее ожидали лакеи, чтобы усадить в карету.
Но будучи беременной, было нелегко сохранять равновесие. Когда шлейф платья случайно зацепился за каблук, она пошатнулась и, не успев схватиться за перила, упала.
Она пронзительно вскрикнула, слуги бросились к ней, но было уже поздно. Когда они подоспели, женщина уже лежала внизу со сломанной шеей. Ужасная смерть настигла маркизу.
Вспоминая годы, прошедшие после смерти жены, маркиз понимал, что именно с этого момента он обрел самостоятельность и перестал быть покорным сыном властного, с диктаторскими замашками, отца.
Когда закончился период траура, семья уговаривала, умоляла, требовала, чтобы он женился снова.
Но со своей вновь обретенной твердостью маркиз только смеялся в ответ.
– Я порвал с прежней жизнью, – сказал он, – и никто, повторяю, никто мне больше не будет указывать, что мне делать.
С трудом избавившись от воспитанной в нем с детства привычки повиновения и преданности старшим, он оградил себя непроницаемым щитом.
Маркиз отправился в Париж, где предался любовным утехам. И там, и по всему свету было множество доступных женщин. Это еще больше укрепило в нем намерение больше не попадаться в страшную ловушку семейной жизни.
Но по мере того, как шло время, он сознавал, что ему необходим сын.
У него было четыре сестры и ни одного брата. Маркиз знал, что если у него не будет наследника, титул перейдет дальнему родственнику, которого в семье недолюбливали.
Этот родственник совсем не походил на де Силвалей. В нем не было тех качеств, которые они считали важными для себя и своего рода.
В то же время маркиз иногда цинически задавался вопросом, не все ли ему равно, что станет с фамильным именем после его смерти. Ему-то ведь этого уже не увидеть.
Но гордость и какое-то присущее только испанцам чувство достоинства требовали от него сохранить и передать будущим поколениям все лучшее и благородное в своем роду.
Его мать ежедневно горячо молилась, прося у Бога счастья для единственного сына, и он знал, что не должен ее разочаровать.
– День, когда ты родился, был самым счастливым в моей жизни, – говорила она ему много раз. – Я уже родила тогда твоему отцу трех дочерей, и я знала, как он будет разочарован, если родится еще одна. – Но родился ты, – добавляла она с нежной улыбкой. – Я помню, в каком восторге были все в доме. Когда твой отец вошел ко мне и увидел тебя у меня на руках, слезы счастья полились из его глаз.
Маркиз не мог не сознавать, что должен исполнить желание матери, пока она жива, чтобы увидеть ее счастливой. Она старела, ее здоровье слабело.
Побывав в Англии по приглашению принца Уэльского, он решил, что, каких бы жертв это ни стоило, ему придется жениться, чтобы иметь сына. Но при этом он и не пытался оказывать сопротивление завлекавшим его в свои сети коварным красавицам из окружения принца, находившим его неотразимым.
Мужчины из этого же круга не испытывали к нему особой симпатии и в своих клубах открыто выражали свою неприязнь к «этим проклятым иностранцам!».
Увидев Гермиону, маркиз подумал, что она одна из самых красивых женщин, каких он когда-либо встречал.
Ее белокурые волосы, голубые глаза, белоснежная кожа разительно отличали ее от его последней любовницы, с которой он проводил много времени перед отъездом в Англию.
Брюнетка с темными глазами, в глубине которых мелькали лиловатые искорки, была ненасытна в порывах почти звериной страсти.
По сравнению с ней сдержанность Гермионы была подобна глотку холодной воды для человека, перегревшегося на полуденном солнце.
Он желал ее, но, к своему большому удивлению, не нашел в ней привычной для него готовности уступить его желанию. Напротив, она ясно дала ему понять, что не имеет намерения стать его любовницей.
Сначала маркиз подумал, что это была всего лишь игра, и продолжал преследовать ее с присущим ему искусством. Но спустя некоторое время он понял, что ей был нужен законный брак.
Поскольку он не привык к такому отношению со стороны нравившихся ему женщин, ему показалось, что он нашел ответ на свою собственную потребность.
В то же время он не желал вторично быть пойманным, чтобы снова обречь себя на несчастное супружество.
Не ожидая чуда, он желал найти если не подлинное счастье, то хотя бы удовлетворение в союзе с женщиной, носившей его имя. На совершенство он не надеялся, для этого он был слишком циничен.
Но если для того, чтобы иметь наследника, ему придется изо дня в день видеть одну и ту же женщину, необходимо было иметь с ней какие-то общие интересы.
Скривив губы, что вошло у него в привычку, маркиз подумал, что скорее всего жена в него влюбится. Имея стольких женщин в своей жизни, он был в этом уверен и решил, что время от времени он неизбежно станет искать развлечений на стороне.
При этом он будет действовать с осторожностью и тактом, относясь к жене со всевозможным уважением, чтобы никогда не дать повода для скандала, подобного тому, что угрожал ему в прошлом. Он также постарается не допускать сплетен насчет семейной жизни.
Чем больше он думал о Гермионе, тем больше она казалась ему подходящей для роли жены.
Ему нравилось достоинство, с которым она вела себя, в чем он видел признак благородного происхождения. Вскоре после знакомства с ней он узнал, что фамильное древо Алчестеров было одним из старейших в Англии, и первый баронет в семье появился в царствование Иакова I.
Приглашая Гермиону в Мадрид для встречи со своей семьей, он все еще оставался настороже. Когда он сообщил о ее предстоящем визите матери и сестрам, он почувствовал, что все они несколько огорчились, потому что его избранницей оказалась иностранка.
Но они не были уверены в серьезности его намерений по отношению к графине Элтсли.
Однако он знал, что их враждебность – если это не было слишком сильное выражение – значительно уменьшилась, когда они узнали из мадридских газет, что Гермиона только что унаследовала большое состояние в американских долларах.
– Я не понимаю, – говорила сыну вдовствующая маркиза, – как может графиня Элтсли, которую ты пригласил, обладать состоянием в чужой стране.
– Это совсем несложно, мама, – отвечал маркиз. – Ее муж очень выгодно поместил свои деньги, что и я старался сделать после смерти папы, но должен с сожалением признать, что без особого успеха.
Он не позволял матери и сестрам вмешиваться в финансовые дела.
После смерти отца маркиз решил, что неразумно вкладывать все их средства только в Испании. Значительную часть семейного состояния он перевел за границу.
Он продал дом, унаследованный еще его отцом во Франции, и купил другой, более просторный и солидный.
То же самое он проделал и в Риме, а в свою последнюю поездку в Лондон, по совету банкиров принца Уэльского, он приобрел собственность и в Англии.
Хотя Гермиона об этом ничего не знала, перед возвращением домой он стал владельцем дома и усадьбы в Лестершире.
Ему вдруг пришло в голову, что если он женится на англичанке, ей будет приятна возможность проводить, по крайней мере, несколько месяцев в году в родной стране, а Лестершир идеально подходил для охоты и верховой езды.
Но по возвращении из Прадо маркиз думал не о Гермионе, а о девушке, стоявшей перед картиной, имевшей такое большое значение в его жизни.
Он был убежден, что ее глаза – хотя это и казалось ему невероятным – были такими, какими написал бы их Луис де Моралес, если бы Дева Мария не опустила их, глядя на младенца Иисуса.
– Как возможно такое сходство? – спрашивал он себя почти с раздражением.
Как будто убегая от собственных мыслей, он подстегнул лошадей.
Когда, войдя в дом, он отдавал шляпу и перчатки лакею, дворецкий сказал:
– Вы найдете графиню, сеньор маркиз, в Салоне цветов.
Глаза маркиза блеснули, а на губах мелькнула насмешливая улыбка. Он знал, каждая женщина, какую он приглашал к себе, неизбежно находила туда дорогу, понимая, что Салон цветов представлял собой выгодную оправу для ее красоты.
Когда маркиз унаследовал огромный дом, который правильнее было называть дворцом, он заново отделал целый ряд комнат. По его личному мнению, лучше всего это ему удалось в одной из них, увешанной гобеленами в розовых тонах, изображавшими цветы и купидонов.
К ним он добавил несколько картин великих итальянских мастеров на подобные же сюжеты, а на потолке красовалась богиня любви Афродита в окружении амуров, цветов и птиц.
Комната соединялась с оранжереей, заполненной экзотическими орхидеями, которые маркиз собирал по всему миру. А в центре помещался небольшой вольер с певчими птицами.
Ни одна женщина не могла остаться равнодушной к благоуханию цветов и сладкоголосому пению птиц.
Когда маркиз вошел в распахнутую перед ним лакеем дверь, он, как и ожидал, увидел Гермиону, стоявшую в оранжерее. Она смотрела на птиц, порхавших в серебряной клетке, освещенной солнечными лучами, проникавшими сквозь стеклянную крышу.
Она была обольстительно прекрасна в обтягивающем ее тонкую талию нарядном платье. Словно какой-то внутренний голос подсказывал маркизу, что это был самый подходящий момент для предложения руки и сердца.
Сознавая, что эта обстановка как нельзя более соответствовала романтическому объяснению, он с невольным раздражением подумал, что слишком уж она была искусственной.
Почему он должен был непременно сказать слова, которые она от него ожидала? По своему ли собственному желанию он сейчас оказался здесь с ней наедине?
Он вспомнил, какую роль сыграло ее огромное состояние, расположив к ней его семью. Маркиз чувствовал, как будто все они подталкивают его, вынуждая произнести слова, трепетавшие у него на устах.
Как бы подчиняясь внутреннему голосу, он подошел к ней ближе. Медленно и грациозно Гермиона повернула голову. В глазах ее не было и тени удивления, она явно его ожидала.
У него мелькнула мысль, что ей было очень легко узнать, когда он должен был вернуться домой, и сказать дворецкому, где он сможет ее найти.
Она ожидала его возвращения, как паук ждет свою жертву в очень красивой золотистой паутине.
Оценивая художественный эффект этой подготовленной ею сцены, маркиз видел перед собой не ее, а Мадонну с картины де Моралеса, такую непохожую на Гермиону.
И в то же время, как бы это ни казалось невероятно, он вдруг осознал, что Гермиона очень походила на молодую женщину, которую он встретил в музее, гувернантку ее дочери.
– Карлос!
Он стоял теперь совсем близко к ней, и она положила свои тонкие длинные пальцы ему на запястье.
– Мне сказали, где я вас найду, – сказал он, – и я должен заметить, что невозможно было найти более подходящее для вашей красоты обрамление.
Он произнес эти слова почти автоматически, думая насмешливо, что любой другой мужчина выразился бы так же в подобных обстоятельствах.
– Благодарю, – нежным голосом сказала Гермиона. – Невозможно найти места прелестнее. Я очарована вашими сокровищами, Карлос, и вами, разумеется!
Она сказала это очень нежно, взгляды их на мгновение встретились, и она снова отвернулась, как бы робея.
«Насколько все это искусно подстроено», – подумал он. В том, как она говорила, двигалась, смотрела на него, не было ничего случайного, все, до последнего жеста, было рассчитано. Это была тщательно продуманная и умелая игра. И в этот момент он понял, что не станет играть отведенную ему роль. Ни сейчас, ни после, быть может, никогда.
– Вы должны позволить мне показать вам мои орхидеи, – сказал он, – и вы выберете ту, которая вам не только понравится, но и будет на вас похожа.
В его голосе прозвучала саркастическая нотка, но Гермиона этого не заметила.
– Вы так любезны, – сказала она. – Я с удовольствием возьму вашу орхидею. Но вы сами должны выбрать ее для меня. Ваш выбор, а не мой имеет значение.
И у маркиза снова было такое чувство, что она произносит текст пьесы, написанный талантливым драматургом и отрепетированный до полного совершенства.
Когда спустя некоторое время они покидали Салон цветов, он чувствовал, что Гермиона разочарована, хотя тщательно это скрывает.
После завтрака, где присутствовали многочисленные родственники маркиза, наперебой оказывавшие Гермионе знаки внимания, он вдруг ощутил непреодолимое желание убедиться, что сходство между мисс Уорд и портретом Луиса де Моралеса не было всего лишь иллюзией.
Возможно, говорил он себе, что, внутренне протестуя против навязываемого ему брака, он увлекся чем-то далеким от реальности, и сходство на самом деле существовало только в его воображении.
Он расстался с Гермионой, когда дамы удалились на полуденный отдых, которым каждый испанец наслаждается после обильного и отменного завтрака.
Маркиз зашел в то крыло дома, где помещались детская и классная комнаты.
Он надеялся, что найдет там мисс Уорд, хотя она и будет в обществе няни-испанки. Впрочем, возможно, что няня-испанка отправилась к себе отдыхать, имея на это право.
Сначала он зашел в детскую, полную игрушек, для которых его племянница считала себя теперь слишком взрослой, хотя другие его племянницы и племянники, отсутствовавшие сейчас в Мадриде, их очень любили.
Пройдя детскую спальню, предоставленную теперь для работы домашней швее, он вошел в классную, помещавшуюся в угловой комнате.
Это была удобная комната, и еще маленьким мальчиком он наслаждался здесь изобилием книг, заполнявших полки вдоль стен.
Когда дом перешел в его собственность, он добавил сюда несколько прекрасных картин, которые, как он надеялся, должны были прийтись по вкусу молодому поколению, и заменил маленькие коврики большим ворсистым ковром в тон с малиновыми оконными шторами.
Подходя к двери в классную комнату, он подумал, что мисс Уорд, наверно, удивила обстановка. Она очень отличалась от того, что ему случалось видеть в Англии, где, как ему казалось, суровость убранства соответствовала обращению с детьми их родителей и гувернеров.
Опустив руку на ручку двери, он с изумлением услышал крик Вильды.
После того как маркиз покинул их в Прадо, Вильда показала Мирабелле и другие картины, но они не заинтересовали девочку так, как произведения Босха.
По дороге во дворец маркиза она только и говорила о странных людях и животных. Желая пробудить воображение ребенка, Вильда старалась придумывать истории про них.
Когда они вернулись, Вильде едва хватило времени, чтобы причесать Мирабеллу и вымыть ей руки, перед тем как сесть за стол.
Второй завтрак был сервирован для них в детской. Комната была просторная и прекрасно обставленная. Вильду позабавило, что за столом им прислуживали два лакея.
Подаваемые одно за одним разнообразные блюда были очень вкусными, прекрасно приготовленными и во многом превосходили все, что Вильда могла вообразить себе в английской детской.
Две девочки сидели рядом и болтали между собой. Няня Франциски, преодолев свою робость, оживленно заговорила с Вильдой.
– Я читала в газетах, что ваша воспитанница – богатая наследница, – сказала она.
– В газетах? – воскликнула изумленная Вильда. Няня-испанка рассмеялась.
– Мы не так уж далеки от всего, что происходит в остальном мире. Нас интересуют новости из других стран и о тех, кто приезжает к нам в гости, – сказала она. – Ваша хозяйка хорошо знакома с принцем Уэльским. – Она взглянула на Вильду, явно отлично осведомленная во всех подробностях о ком она говорит. – Его королевское высочество имеет большой успех у дам, почти как настоящий испанец.
– У него очень красивая жена, – сдержанно сказала Вильда.
– Которая, как я понимаю, любит его, как и наша бедная королева любит его величество, – продолжала испанка. – И это разбивает ей сердце.
Вильда не могла не испытывать любопытства. Не желая этого показать, она все же не удержалась от вопроса:
– И она из-за этого несчастна?
– Очень, очень несчастна, – отвечала испанка. – Все в Мадриде знают, что королева Мария-Кристина вышла замуж по политическим причинам, но король очень любил инфанту Мерседес, а она его. Он никогда больше никого так не любил.
– Если это правда, это очень печально, – тихо сказала Вильда.
– Очень печально, – согласилась испанка. – Но что может поделать королева, когда его величество ей изменяет? Иногда она закатывает ему скандалы, но это его не останавливает.
Вильда не могла скрыть свой интерес, и испанка продолжала:
– Красивые женщины всегда его подстерегают. Иногда они пробираются во дворец. Но им не нужно очень стараться. Король всегда готов идти навстречу.
– Вы уверены, что это правда? – спросила Вильда, чувствуя почему-то потребность оправдать короля. Хотя отнюдь не была уверена, что сможет это сделать.
Испанка оглянулась через плечо, словно опасаясь, что кто-то мог их подслушивать, но слуги к тому времени удалились.
Читать бесплатно другие книги:
