Черная часовня Дуглас Кэрол

О боже! Этот господин мнил себя признанным мастером разгадывать кровавые загадки, но даже не догадывался о том, как опасна ярость униженной женщины. Уж если Ирен Адлер использовала слово «скромный» применительно к себе… он и глазом моргнуть не успеет, как она его обставит!

– Благодарю вас, и прощайте. – Надменный господин встал и поклонился нам обеим.

Я полностью разделяла возмущение подруги. Мы не напрашивались на это дело, и нам действительно пришлось увидеть много такого, чего женщинам видеть не полагается, и никакие королевские благодарности не сотрут эти ужасы из нашей памяти.

Ирен направилась к выходу, но перед самой дверью остановилась, позволяя хозяину открыть ее для нас.

Он на секунду заколебался. Казалось, сейчас он схватит руку Ирен и запечатлеет на ней поцелуй.

Но он не сделал этого, и мы направились вниз по коридору. Лишь оказавшись вне поля зрения мистера Холмса, мы обе глубоко вздохнули.

– Какая поразительная беседа, Нелл, – глубоким голосом произнесла примадонна. – По крайней мере, мы узнали от мистера Холмса намного больше, чем он от нас.

– Неужели?

– Разумеется.

– Так или иначе, нам дали от ворот поворот. Было бы намного приличнее, вырази нам принц свою благодарность лично.

– О, это не принц отправил нас в отставку, – желчно откликнулась Ирен.

К своему удовлетворению, я услышала нотки ярости в ее голосе, но все же уточнила:

– Не принц?

– И не Ротшильды.

– Барон тоже никак не объявился, – признала я.

– Вот и нас не должно быть видно.

– Мы возвращаемся домой в Нёйи?

– Конечно. Чтобы собраться для переезда в один из отелей Парижа.

– Мы переезжаем в Париж? – Я была не на шутку встревожена. – Но зачем?

– Если Джек-потрошитель в Париже, значит, и мы должны быть здесь.

– Но Шерлок Холмс только что заявил, что Джека-потрошителя не существует.

– Шерлоку Холмсу скоро будет преподан урок. Джеком-потрошителем. И мной.

Глава девятнадцатая

Передвижной праздник

Париж – самый изменчивый из городов. И в то же самое время – один из самых затворнических: качество, проявляющееся только со временем.

Розамонд Бернье

Как и Сара Бернар, Ирен была привычна к масштабным театральным постановкам с труппами в сотни человек и неисчислимым количеством костюмов и декораций, которые могли быть собраны и перевезены на новое место в течение считаных дней. На самом деле, я считаю, оперная примадонна, в качестве которой Ирен подвизалась несколько коротких блистательных лет, приспособлена к Геркулесовым подвигам даже лучше актрисы. В конце концов, именно оперным певицам приходится исполнять роли, таская на себе костюм весом в сорок, а то и шестьдесят фунтов[53], да еще и заливаться при этом соловьем. Другими словами, и актрисы, и оперные певицы привыкли передвигать горы вместе со всеми населяющими их мелкими людишками.

Поэтому такое простое мероприятие, как переселение двух женщин из деревни в самое сердце Парижа за один день, было для Ирен сущим пустяком. Она находилась в одном из тех настроений, когда возражать ей бесполезно. Легче было бы свернуть с намеченного пути Брунгильду[54], чем Ирен. Возможно, Годфри удалось бы повлиять на супругу, но писать ему не было времени, да и он, скорее всего, еще не доехал до Праги.

На первый взгляд могло показаться, что Ирен с такой силой жаждет незамедлительных действий из-за своего эгоцентризма. Но за годы, проведенные рядом с ней, а также из опыта наблюдения за требовательными условиями мира сцены, я поняла, что это совсем не так. Ведущий актер или оперная дива – это двигатель, от которого зависит любое грандиозное предприятие по воплощению фантазии в искусстве. Ответственность за работу всей труппы, а также за то, чтобы достойно исполнить произведения великих мастеров, падает именно на исполнителя. Только уверенный в себе, мужественный и глубоко преданный своему делу человек осмелится ступить на сцену, когда столько поставлено на кон. Неуверенность и колебания – верная смерть на сцене. Как только занавес поднимается, спрятаться уже негде.

Так было с Ирен и в обычной жизни. После ее вынужденной отставки, в которой Шерлок Холмс неумышленно сыграл известную роль, распространив слух о смерти примадонны, сценой для нее стал весь мир, где она могла ежедневно исполнять разные роли: драматурга, дирижера, ведущей актрисы, костюмера, суфлера, рабочего сцены и, случалось, даже уборщицы. Только теперь она применяла свои усилия и таланты для постановки драм, развертывающихся на страницах газет и в судах. Она стала ведущей актрисой трагедии преступлений и наказаний.

И как у всех ведущих актрис, у моей подруги были свои странности. Слава богу, она не спала в походном гробу, как поступала Сара Бернар. Но Ирен привыкла путешествовать на манер труппы Шекспировского театра в одном лице, таская за собой невероятное количество костюмов. После того как мы заселились в отель, Андре пришлось совершить несколько поездок в Нёйи, чтобы привезти весь наш багаж. (Софи, конечно, дулась на нас за то, что мы бросили ее, но на самом деле была рада на несколько дней остаться в доме одна.)

Должна признать, что предвкушение интересного и, возможно, опасного путешествия заставило трепетать сердце даже такого домоседа, как я. Все равно что приехать на премьеру новой загадочной пьесы, не зная даже, чего ожидать: трагедии или водевиля. Или всего понемногу. Хотя воспитание и наклонности не позволяли мне терять голову, своенравное сердце билось быстрее всякий раз, когда я следовала за Ирен в том или ином ее приключении.

Деревенька Нёйи находится всего в нескольких милях от Елисейских Полей, излюбленного места променада, куда весь Париж – легендарный tout Paris – выбирается на прогулку: себя показать и людей посмотреть. По дороге к гостинице Ирен наконец объяснилась:

– Я ценю твою готовность совершать действия, которые тебе, должно быть, неприятны, Нелл, – сказала она. – Нельзя терять ни минуты. Шерлок Холмс, безусловно, умен, но совершенно непригоден для поисков этого убийцы. Неудивительно, что Потрошитель улизнул из Лондона невредимым.

– Ты была достаточно проницательна, чтобы перехитрить этого так называемого детектива и в Лондоне, и после. Уверена, его репутация раздута. Я лично считаю его непригодным ко многим вещам.

Подруга посмотрела на меня с недоумением:

– Я знаю, что ты предана мне душой и сердцем, Нелл, но я никогда не держала зла на Шерлока Холмса за то, что он выполнил поручение короля Богемии. К тому же очевидно, что он сразу разглядел, каков Вилли на самом деле. В этом смысле он оказался намного умнее меня.

– Ты женщина, и твоими действиями руководило сердце.

– Боюсь, что моими действиями руководило тщеславие, но с твоей стороны очень мило думать обо мне хорошо. – Она покачала головой в чепце. Думаю, она оделась поскромнее, чтобы уменьшить мои опасения по поводу нашего не совсем обычного переезда в Париж. – Признаю, что была ослеплена влюбленностью Вилли. Теперь я знаю, что иногда сердце может сильнее всего желать того, что пойдет ему только во вред, и что самый малообещающий человек может оказаться гораздо более достойным, чем все остальные.

– Годфри никогда не был малообещающим, Ирен. Просто поначалу он тебе не понравился.

– Поначалу я ему не доверяла, потому что его отец был замешан в той афере с поясом Марии-Антуанетты. Я была несправедлива к Годфри. Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь преподал Холмсу такой же урок, какой получила я. К сожалению, блестящий детектив совершенно не искушен в делах сердечных, что делает его абсолютно непригодным для расследования последних убийств. Если я не вмешаюсь, будут еще жертвы.

– Я согласна с тем, что мистер Холмс вряд ли сможет разгадать эти кошмарные преступления, но почему так считаешь ты?

Примадонна снова посмотрела на меня:

– Меня беспокоит, Нелл, что тебе придется участвовать во всем этом, хоть и по твоему же собственному настоянию. Это самые извращенные, самые бесчеловечные убийства, которые только можно себе представить. Пока мы не поймем и не признаем, что бесчеловечность является неотделимой частью человеческой натуры, мы не сможем узнать Потрошителя, даже если столкнемся с ним лицом к лицу. Увы, это не «Убийства на улице Морг» господина По: нам не удастся свалить вину за кровавую резню в Париже и Лондоне на человекообразную обезьяну. Да, преступления совершил зверь, но этот зверь – человек.

– Признаю, что готова пойти против собственной природы, лишь бы увидеть, как ты еще раз утрешь нос этому господину с Бейкер-стрит… но почему ты считаешь его непригодным именно для этого дела?

– Он не женщина.

– А женщина?..

– …моментально поняла бы, что эти преступления наносят удар по самой женской сути.

– О. – Будучи сама представительницей слабого пола, я не решилась признать, что не поняла, к чему клонит подруга. – Разумеется.

– И ты сама видела сегодня: в своем высокомерии он допускает ту же ошибку, что и в первый раз, когда мы с ним повстречались в Монте-Карло. Он пренебрегает результатами наших наблюдений. Он не желает знать, что мы могли увидеть и что мы думаем.

– Точно так же он пренебрегает отчетами парижской полиции.

– Ты права. Очевидно, его опыт работы с полицией, как и опыт общения с женщинами, доказал, что на подобные источники нельзя полагаться. Однако его опыт общения со мной мог бы и удержать его от повторения ошибки: не стоило снова недооценивать меня.

– И кто теперь ведет себя как примадонна?

Подруга пожала плечами и рассмеялась. У нее был самый музыкальный и самый искренний смех из всех, которые я когда-либо слышала. Будто дудочка гаммельнского крысолова, он так привлекал мужчин, женщин и детей, что, уверена, смог бы и крысу завести прямо в пасть кошачьего короля. Каким, возможно, является наш Люцифер.

На секунду я ужаснулась участи нашего зверинца, оставленного в неласковых руках Софи. Так всегда случается, когда заводишь слуг: постепенно они начинают считать себя лучше хозяев. Возможно, потому, что узнают слишком много деталей их жизни.

– Что касается целей нашего переезда в Париж, мне нужно твое согласие по крайней мере с одной из них, Нелл, – прервала мои размышления Ирен.

– Что ты хочешь сделать?

– Вытащить Пинк из борделя.

– Замечательно! Я приложу все усилия, чтобы помочь ей осознать греховность выбранного ею пути.

– Это не совсем то, что я имела в виду, Нелл, но, уверена, твой подход тоже заслуживает внимания.

Ирен настояла на том, чтобы самой забрать Пинк – или, вернее сказать, Элизабет. Моим первым шагом на пути перевоспитания юной американки будет искоренение ее инфантильного прозвища.

Мне казалось неприемлемым, что Ирен отправится в бордель без сопровождения, но она возразила, что на обратном пути с ней будет Пинк. К тому же приличия стояли далеко не на первом месте в списке вопросов, волновавших мою подругу.

Помимо того, я была озадачена и даже оскорблена тем, что Ирен планирует обременить нас соседством с незнакомкой, в то время как мы заняты расследованием беспрецедентных убийств, затрагивающих как самые высокие, так и самые низкие слои общества.

Саму Пинк, я полагаю, можно было отнести к среднему классу. Наверное, мне стоило беспокоиться о том, что в нашем кругу появится падшая женщина, но все еще живущая во мне гувернантка с восторгом предвкушала работу по спасению заблудшей души. Она была неглупа и достаточно хорошо воспитана для американки, и мне казалось, что я смогу оказать на нее большее влияние, чем на Ирен. Если откровенно, Пинк весьма отличалась от обыкновенных падших женщин, но, полагаю, шикарные заведения, клиентами которых являются исключительно аристократы, предпочитали нанимать девушек из среднего класса, каким бы странным это ни казалось.

Бедняжка Пинк! Какая ужасная семейная история! Разве ждала ее в жизни иная стезя? А потом мне пришло на ум замечание Ирен о том, что в словах Пинк были лишь крохи правды… Пинк!..

Как же я была слепа! Ну конечно, само прозвище намекает на род ее занятий! Она приехала из Америки. Как и Ирен много лет назад. И, как и Ирен, она тоже тайный агент Пинкертона! Может ли молодая женщина быть одновременно проституткой и сыщиком? Думаю, получилось бы весьма эффективное сочетание… профессий. Представьте себе, какие тайны государственной важности мог бы выведать подобный агент, какие финансовые секреты!

Как же мне теперь к ней относиться? Не стоит показывать, что я догадалась о ее тайне. Все должно идти своим чередом, как и прежде. Хоть меня и расстроило, что Ирен не поделилась со мной столь важной информацией касательно нашей будущей протеже – возможно, из опасений, что я проболтаюсь. Что ж, я докажу, что ее страхи напрасны, и буду относиться к Пинк исключительно как к девице легкого поведения, которой она притворяется.

Ирен выбрала гостиницу в центре, на улице Риволи, откуда можно было быстро добраться в любой из районов Парижа, которые французы называют округами. Отель «Лувр» оказался очень приличным: у нас был большой номер с приемной, столовой и двумя спальнями, не считая отгороженного от столовой алькова с кроватью, что меня успокоило, поскольку поначалу я не понимала, где будет спать Пинк.

Прислугу мы с собой не привезли, но мы с Ирен давно привыкли помогать друг другу. Будучи американкой, она отказывалась от горничной, положенной ей как примадонне. Если только в этом не было крайней необходимости, моя подруга никогда не прибегала к посторонней помощи, надевая оперные костюмы. А после, выйдя замуж за Годфри, она чаще играла роль моей горничной, чем я – ее, потому что любящий супруг взял на себя заботу о таких вещах, как, например, расшнуровывание корсета, что обычно трудно сделать самой. Мне кажется, мужчине с его физической силой легче выполнять эту неприятную работу. Хотя вообще-то я стараюсь не думать о таких вещах.

Однако я никогда не забуду свою встречу с Квентином Стенхоупом в купе поезда, следовавшего из Праги в Париж. Я упала в обморок, не сразу узнав своего переодетого друга, и он поспешил оказать помощь, ослабив шнуровку моего корсета: ситуация довольно неприличная, но удивительно волнующая.

Впрочем, пожалуй, любое из событий, участницей которых я стала, помогая Ирен в ее работе частного сыщика, можно назвать довольно неприличным, но удивительно волнующим.

Я никогда не встречала столько негодяев, убийц и падших женщин, пока не была «спасена» Ирен Адлер от голодной смерти на улице! А теперь одна из таких падших женщин будет жить с нами. Девушка выглядела совершенно невинной, но кто присягнет, что это не притворство? Не могу сказать, что была в восторге от перспективы постоянно находиться в компании Пинк, однако я не имела права не попытаться спасти несчастную: ведь однажды спасли и меня саму.

Пока Ирен отсутствовала, я достала бумагу для эскизов, на которой обычно набрасываю схемы рукоделия, и стала делать копии уменьшенных зарисовок отпечатков ног, которые мы обнаружили на ковре в комнате убийства. Должна признать, что мне доставило огромное удовольствие увидеть очертание следов в натуральную величину. Подумать только! Возможно, я смотрю на подошву Джека-потрошителя!

Если честно, мне нравилась роль художника при Ирен – не меньше роли автора записок о ее приключениях, хотя никто никогда и не прочтет мой дневник. Возможно, мои записи представляли определенный интерес в том, что касалось расследований преступлений, но я бы все равно не согласилась на публикацию дневников, слишком личных для меня и слишком неинтересных для всех остальных.

Могу только надеяться, что Джон Х. Уотсон, доктор медицинских наук, не менее разумен и скромен, чем я.

Время пролетело незаметно, и вот на пороге нашего номера появились Ирен и Пинк, а также мальчик-портье с багажом. Я была приятно удивлена, увидев, что американка захватила с собой один-единственный сундук.

Мисс Пинк (лучше бы мне отныне называть ее исключительно Элизабет, даже в мыслях) не стала тратить время на ненужные церемонии и сразу же подскочила к моему рабочему столу:

– А вот и я! Сладкоречивая дива убедила меня принять ваше предложение бесплатного проживания и питания без необходимости принимать другие, более интимные предложения, что, возможно, разовьет во мне новые таланты кроме тех, какие пользуются спросом в доме терпимости. Я вижу, мисс Хаксли занята бумажными делами! Мне сказали, что я многому смогу у вас научиться. Какая искусная работа! Надо же: еле заметные следы ног, которые мы видели на ковре, лежат перед нами четкие и ясные, будто отпечатанные в горячей смоле. Вы могли бы делать иллюстрации для газет.

– Ну что вы. Эти неловкие наброски годятся только для нашего использования. Да и какая газета захочет опубликовать эскиз отпечатка ботинка?

– Как какая? Полицейская газета! – воскликнула она, без приглашения усаживаясь на соседний стул – должно быть, американская привычка. – Если бы вы с миссис Нортон ползали по Уайтчепелу в поисках отпечатков ног, вам бы щедро платили за каждый такой набросок… а вот этот похож на отпечаток моих лучших домашних туфель на каблуке.

С этими словами девушка подбежала к своему сундуку и, отперев крышку, начала один за другим извлекать из него предметы одежды. Наконец с торжествующим видом, словно принц из «Золушки», она извлекла из глубин сундука туфельку – правда, не хрустальную, а атласную.

Прискакав на одной ножке обратно к столу, девушка вывалила свою находку грязной подошвой прямо на мой рисунок. Отпечаток совпал идеально.

– «Кличут Золушкой меня!» – пропела она (хотя ее голос скорее напомнил мне хриплый крик Казановы). – Отменная работа, мисс Хаксли! Это значит, что все остальные ваши наброски тоже тип-топ.

– Тип-топ?

– То есть очень хорошие. Превосходные, как говорят в старушке Англии. Я была там не так давно и узнала кое-что интересное об этом мерзком Потрошителе. Уверена, что смогу помочь вам преследовать злодея здесь, в Париже.

– Мое милое дитя, мы здесь для того, чтобы помочь вам.

– Значит, все мы тут заодно! Я слышала, что вы встречались с Шерлоком Холмсом. В Нью-Йорке только о нем и болтают. И еще я слышала, что вы ведете дневник. Я тоже!

– Неужели? Не думала, что ваш вид деятельности предполагает подобную… практичность.

– Ох, практичным можно считать все, что позволяет бедной девушке оставаться живой и независимой, мисс Хаксли. Признаю: мало что может остановить меня. Если я покажусь вам слишком самоуверенной – просто скажите мне об этом.

– Даже не знаю, с чего начать…

– С ужина, – донесся голос Ирен из ее спальни. – Ужин был бы очень кстати. – Она уже сняла плащ и капор. – Думаю, втроем мы можем посетить ресторан гостиницы, не вызвав при этом скандала. Конечно, можно заказать еду и сюда, но, думаю, имеет смысл отпраздновать наш альянс выходом в свет.

Альянс? Значит, так теперь называют благотворительную деятельность?

Я уже начинала жалеть, что вместо нынешнего альянса мы не заключили союз с Шерлоком Холмсом.

Глава двадцатая

Дурное семя

Некоторые увидят лишь то, что лежит на поверхности: неуправляемого грязного мальчишку, сексуально распущенного и безнравственного, развитого не по годам во всем, что касается грехов и проказ, выскочку в глазах мудрого мира.

Заметки для себя

Из желтой тетради

Он сопротивляется моим попыткам сопровождать его во время его ночных вылазок.

Я слишком долго предоставляю ему свободу действий, сначала в Лондоне, теперь здесь. Пришло время, когда он должен посвятить меня в свои секреты.

Мне пришлось указать ему, что он зависит от меня во всем: еде, питье, одежде. Особенно в питье.

Его способность пить невероятна. Я напоминаю себе, что он все еще молод, несмотря на его грубые черты и неухоженные волосы, его ненасытную страсть ко всему чувственному. Впрочем, «чувственный» – слишком изысканное слова для его страстей, и здесь куда лучше подойдет слово «плотский»: каждый его инстинкт идет вразрез с тем, что ценится в цивилизованном мире.

Когда я смотрю на него, то мне кажется, что я стою на границе страны, населенной гуннами и вандалами. Или викингами. Народом, само имя которого звучит синонимом насилия и разбоя. Его дикий требовательный взгляд напоминает мне о Нероне-мучителе[55], Чингисхане-завоевателе, Владе Дракуле, Торквемаде-палаче[56], Иване Грозном.

О, он великолепен. Не существует того, на что он оказался бы неспособен, а это значит, что в завтрашнем мире он может стать великой, могучей силой, если его должным образом обучить. Если его укротить.

Но он похож на одну из тех яростных северных собак с бледно-голубыми глазами и силой, во много раз превышающей их габариты. Он рыщет в одиночку и никому не служит. Он бежит ради жажды бега, жажды ледяного воздуха в легких, жажды грубых алкогольных паров, жажды охотиться, спариваться и драться.

Но его великолепное животное естество сковано, словно узами, сотнями лет гордыни и вины. Христианству и его изувеченному на кресте Богу есть за что ответить.

Противоречия разрывают его на части, как и всех, кто имеет с ним дело.

Мне надо проявить осторожность.

Надо проследить за ним и понять, что он делает.

Надо нежно обращаться с моим зверем, моим господином и зверем.

Мой ключ к свету и тьме, добру и злу, жизни и смерти.

Мое создание, мой мясник.

Мой ключ к будущему империи и всему тому, что это будущее несет.

Глава двадцать первая

Женщины Уайтчепела

Каждый человек, подобно луне, имеет свою неосвещенную сторону, которую он никому не показывает.

Марк Твен

– Самый загадочный аспект парижских преступлений, – сказала Ирен следующим утром, пока мы изучали мои зарисовки следов, – это кардинальные различия мест, где они были совершены. – Она посмотрела на нас с Элизабет. – Вы обе впитали в себя куда больше сенсационной газетной чепухи о зверствах в Лондоне, чем я. Честно говоря, не представляю себе, как я могла пропустить целую серию убийств.

– Нет необходимости представлять, Ирен; я могу напомнить: ты была занята тем, что пыталась завести дружбу с этой жуткой Бернар и каталась в модный дом Ворта на рю де ля Пэ.

Мой упрек в адрес Ирен Элизабет восприняла как чистой воды похвалу.

– Бернар! Дом Ворта! Рю де ля Пэ! А вы повидали Париж, миссис Нортон! Ах, нельзя ли снова поехать посмотреть на все эти чудеса?

– Вы обещали называть меня Ирен, помните? И – нет, мы не можем позволить себе никаких развлечений, пока дело Потрошителя не будет закрыто.

– Конечно, – покаянно пробормотала Элизабет. – Я на секунду забылась.

– Больше так не делайте, – сардонически заметила Ирен. – К тому же вам слишком многое придется забыть.

При этих словах Элизабет в очередной раз доказала справедливость своего прозвища и залилась краской.

– Может быть, сенсации меня попросту не привлекают. – В голосе Ирен звучало сожаление. – Наверное, я уже пережила свою долю волнений на оперной сцене. Знаете, а это действительно превосходная идея!

– Какая? – Должна признаться, я была немного раздражена.

– Создание кантаты или оперы о жизни Генриха Восьмого, где я могла бы исполнить все женские партии. Конечно, для этого понадобится отменный композитор и сильный бас в качестве партнера по сцене.

– Тогда в ходе одного спектакля тебе придется проститься с головой дважды.

– И при этом петь как ангел до самого горького, последнего момента. Возможно, исторические факты можно будет совместить с легендой о Синей Бороде, чтобы добавить немного французского привкуса, так сказать.

Если честно, я была рада, что подруга снова задумывается о сцене. Небольшая постановка, опера в стиле «portmanteau»[57], которую можно было бы исполнять где угодно с маленькой труппой и минимумом костюмов и декораций, была бы на данный момент идеальным решением для Ирен. И какая разница, что автором идеи послужил Шерлок Холмс, хотя при мысли об этом челюсти у меня непроизвольно сжимались, сама не знаю почему. Возможно, потому, что я поймала себя на использовании в своих мыслях французского словечка «portmanteau».

Неужели я становлюсь… континентальной?

– Я тоже делала кое-какие заметки, – вмешалась Элизабет, доставая записную книжку, заполненную странной мешаниной обычного рукописного текста и непонятного шифра. – Это моя собственная система, мисс Хаксли, – пояснила она, заметив, что я рассматриваю странные символы.

Загадочная форма стенографии только укрепила меня в подозрении, что Элизабет оказалась в нашем кругу исключительно благодаря своей службе у Пинкертона. Почему же Ирен решила не сообщать мне об этом? Конечно, в том, что касалось лондонских бесчинств Джека-потрошителя, примадонна и сама оказалась в роли, которую всегда переносила с трудом: в полной неосведомленности.

– Вы умеете стенографировать? – многозначительно спросила я.

– Ну, не то чтобы стенографировать… – ответила Элизабет и тут же заговорила о другом: – Короче, подозреваемых была целая куча, и большинство – из низшего класса, обитатели трущоб. Хотя с самого начала поговаривали, что убийца может быть выше своих жертв по социальному положению: все зарезанные женщины покорно шли на заклание словно агнцы, и какими бы жалкими или пьяными они ни были, любая из уличных девиц легко отличила бы неимущего проходимца от денежного клиента.

Секунду девушка изучала свои собственные записи, словно они были написаны чужой рукой, затем продолжила.

– Мэри Энн Николз, – медленно произнесла она, будто произнесение имени убитой должно было воскресить все обстоятельства преступления.

– Первая жертва в Уайтчепеле, – подбодрила я ее. – Иногда ее называли Полли Николз. Я тоже читала газеты.

Элизабет выпрямилась и продолжала свой отчет, не отрывая взгляда от записной книжки:

– У ее мужа был роман с повитухой, которая принимала их пятого ребенка.

Я только охнула, услышав о столь жестоком предательстве. Бесстрастностью и пронырливостью девушка напомнила мне Шерлока Холмса.

– Он забрал детей себе и выплачивал ей по пять шиллингов в месяц, пока не узнал, что она занялась проституцией. Мэри Энн любила выпить. Вернее будет сказать – пила постоянно. Она была невысокой женщиной, не больше пяти футов ростом, сорока трех лет.

Ирен кивнула:

– Вы хорошо осведомлены.

Я не могла понять, обычный это комментарий или же насмешка. Знает ли примадонна, кем Элизабет является на самом деле? Неопределенность сводила меня с ума, но пока я не осмеливалась спросить подругу напрямую. К тому же я медлила, поскольку боялась обнаружить, что Ирен сознательно держала меня в неведении.

– Лондонские газеты очень подробно писали о жертвах Потрошителя, – заявила Элизабет. – Я всегда считала, что информация – ключ ко всем жизненным проблемам, хотя теперь я в этом не уверена. Как бы то ни было, тридцатого августа, Мэри Энн была пьяна и без пенни в кармане, чтобы заплатить за ночлежку, но при этом у нее было хорошее настроение и чепец веселой расцветки.

К половине третьего утра она еле держалась на ногах и сообщила товарке, что собирается скоро пойти спать. Примерно через один час и сорок минут ее тело обнаружил извозчик на Бакс-Роу. Горло было перерезано, а живот вспорот так, что торчали внутренности.

Я невольно поежилась.

– Энни Чэпмен, – продолжала юная американка монотонно, словно читала панихиду, – была даже меньше ростом, чем Мэри Энн, – ниже пяти футов – и старше, сорока семи лет. Мать троих детей: дочь умерла в двенадцать лет от менингита, сына сдали в приют для калек и еще одна дочь была отправлена в учреждение во Франции.

Я только покачала головой, а Ирен напряглась, услышав упоминание о Франции.

– Муж платил Энни еженедельное пособие в десять шиллингов вплоть до своей смерти в восемьдесят шестом году. После этого женщина оказалась на улице, стала пить, ночевала в ночлежках. Восьмого сентября ее видели живой, с мужчиной, в половине шестого утра. А уже в через четверть часа ее тело было обнаружено извозчиком, жившим в доме двадцать девять по Ханбери-стрит. Горло было перерезано, юбки задраны выше коленей, кишки вынуты из вспоротого живота и уложены на правое плечо наподобие орденской ленты. Вырезанный желудок лежал над левым плечом, а матка полностью отсутствовала.

– Первый из случаев, когда преступник вырезал внутренние органы, – заметила Ирен.

Я кивнула.

– Элизабет. – Прочитав это имя, наша Элизабет вздрогнула. – Долговязая Лиз, так ее называли. Долговязая Лиз Страйд, ростом пять футов и два дюйма. Уроженка Швеции, сорока четырех лет, была замужем за англичанином по фамилии Страйд, который умер в восемьдесят четвертом году, за четыре года до ее собственной смерти. Позже она утверждала, что муж и дети погибли во время знаменитого происшествия на Темзе, когда столкнулись пароход «Принцесса Алиса» с углевозом «Байвел-Касл» и погибло более шестисот человек.

– Столкновение судов, – задумчиво произнесла Ирен. – Полагаю, бедняжка искала сочувствия.

– Но ей не верили, и правильно делали. Ночью двадцать девятого сентября ее видели много раз, и всегда с мужчиной, которого, впрочем, описывают по-разному. Говорят, что он был одет во фрак.

– Фрак, – повторила я, желая подчеркнуть, что очень немногие подозреваемые в этих убийствах так хорошо одеты.

– Именно. Ее нашли в час ночи на Бернер-стрит с перерезанным горлом, но в остальном тело не было изуродовано. Кэтрин Эддоус, которую обнаружили через сорок пять минут после Долговязой Лиз, повезло меньше. Она была сорока шести лет, ростом пять футов. Вечером двадцать седьмого сентября она была арестована за пьянство, но снова отпущена в час ночи. Тюремщику она назвалась фальшивым именем Мэри Энн Келли. Она вышла из тюрьмы как раз в тот момент, когда было обнаружено тело Элизабет Страйд. Саму ее нашли спустя сорок пять минут с перерезанным горлом, задранной юбкой и выпущенными внутренностями.

Я поморщилась, слушая сухое описание Элизабет, похожее на полицейский отчет, лишенный цветастых выражений, с помощью которых живописали происходящее газеты.

– Сначала Потрошителя прервали, – предположила Ирен, – но потом он отыгрался на второй жертве.

– Так же решила и полиция, – ответила Элизабет. – Тогда же, около трех часов утра, была обнаружена антисемитская надпись на стене дома по Гоулстон-стрит «Эти ивреи – это такие люди, что не будут обвиненными зазря». По крайней мере, говорят, что слова были именно такими. Уже через два с половиной часа надпись была смыта по приказу сэра Уоррена[58].

– Он опасался антисемитских волнений?

– Возможно. Слово «евреи» было написано с крайне маловероятной ошибкой, даже если надпись сделана малограмотным. Тот, кто ненавидит ближнего из-за его расы, обычно знает, по крайней мере, как пишется ненавистное имя. Возможно, послание вовсе не относилось к еврейскому вопросу?

– Он порезал ей лицо. Эддоус. – Голос Элизабет дрогнул в первый раз. – Кэтрин. Отрезал ей веки и кончик носа. Больше пресса ничего не сообщала, но ходили слухи о том, что из всех тел это было изуродовано сильнее всего.

– Как странно, – заметила Ирен. – Будто рассечение тела на куски для убийцы было своего рода достижением.

– Это было самое сильно изуродованное тело до Мэри Келли, – вставила я. – Я имею в виду настоящую Келли, Мэри Джейн, а не Мэри Энн, которой назвалась Эддоус.

Ирен заинтересовалась моим замечанием:

– Почти идентичные имена и одинаковые фамилии, связанные с двумя разными женщинами – жертвами одного и того же убийцы. Случайное совпадение?

– Не знаю, – сказала Элизабет. – Газеты и читатели говорили только о смертях этих женщин. Меня же больше интересовали детали жизни несчастных, а не их жуткая кончина.

– Так что там насчет настоящей Мэри Джейн Келли?

– Иногда называла себя Мари Жаннетт Келли, – отозвалась Элизабет. – Она хвасталась тем, что в прошлом году один богатый клиент возил ее в Париж.

Услышав это, Ирен нахмурилась. Слово «Париж», употребленное в любой связи с делом Джека-потрошителя, действовало на нее похлеще красной тряпки на быка.

– Ее первый муж погиб при взрыве на чугунолитейном заводе, – продолжала тем временем Элизабет. – Мужчина, с которым она сожительствовала в Уайтчепеле, Джозеф Барнетт, не хотел, чтобы она занималась проституцией, но они задолжали тридцать шиллингов за однокомнатную лачугу, которую снимали в Миллерс-корт, а он при этом не работал. Что еще ей оставалось делать?

Мари Жаннетт, она же Мэри Джейн, была хорошенькой женщиной двадцати пяти лет, блондинкой с голубыми глазами. – Голос Элизабет снова дрогнул, словно она могла видеть жертву своим мысленным взором и ее молодость тронула американку. – Стройная девушка, ростом в пять футов и семь дюймов, она была выше большинства мужчин, подозреваемых в убийствах, за исключением одного высокого джентльмена, которого видели в компании Лиз Страйд.

Двое слышали в четыре утра крики: «Убивают!» – оттуда, где находилась ее комната, но при этом несколько свидетелей видели ее между восемью и десятью часами следующего утра. Агент арендодателя пришел за просроченным платежом в десять сорок пять утра, заглянул в окно комнатки и с воплями убежал, в ужасе от того, что он впоследствии описал как «дело рук не человека, но самого дьявола».

Мэри Джейн Келли освежевали, изувечили, выпотрошили и расчленили, – закончила Элизабет.

Мы все замолчали на некоторое время, представляя себе крошечную комнатку, забрызганную кровью и ошметками внутренностей.

– Они не страдали, – прервала молчание Ирен. – Хоть это нам известно.

Элизабет побледнела и вдруг разразилась страстной речью:

– Да разве может кто-нибудь понять, как страдали эти женщины, даже до Джека-потрошителя? Все, чего они хотели, – заработать пару пенсов, чтобы было где провести ночь. «Колыбельки», вот как они их называли, – отвратительные грязные койки, стоящие рядами в дешевых ночлежках. Большинство из этих женщин овдовели, или были вышвырнуты из дома мужьями, или же сами сбежали от постоянных побоев. Они не заслужили того, чтобы их последним клиентом оказался убийца.

Я молчала, вспоминая короткие, но полные отчаяния часы, когда я сама лишилась крова после несправедливого увольнения из лондонского универмага много лет назад. Если бы мне не повстречалась Ирен… вернее, если бы Ирен не увидела моего бедственного положения и не спасла меня… И все-таки мысль о том, что жертвы продавали себя, была мне противна.

– Клиентом! – повторила я с презрением. – Вы так говорите, будто эти несчастные занимались почтенным делом.

– Почтенным – нет, – ответила Элизабет, – но неизбежным, учитывая их жизненные обстоятельства. Дерзкий Джеки не имел права «охотиться на шлюх», если это действительно он написал те записки, опубликованные в газетах[59]. Чем он был лучше своих жертв?

– А почему вы считаете, – перебила Ирен, – что Потрошитель не был автором тех писем?

– Потому что иное бессмысленно, – твердо сказала Элизабет. – В газеты вечно пишут всякие выскочки, чтобы взять на себя ответственность то за одно, то за другое. Во всяком случае в Штатах. – Она быстро заморгала и снова уставилась в свои записи.

– Интересное наблюдение, – произнесла примадонна, – потому как если письма являются подделками, значит, большая часть того, что мы знаем о Джеке-потрошителе, – неправда. – Она откинулась назад и посмотрела на нас, словно гувернантка на своих учениц. – Итак, давайте обобщим все, что было прочитано вами об убийце.

Мы с Элизабет обе начали говорить одновременно, запнулись, посмотрели друг на друга и снова заговорили вместе.

Наконец порядок восторжествовал, и я начала перечислять наши совместные выводы.

Незадолго до полудня в дверь постучали.

Я в недоумении вздрогнула: кто мог знать о нашем нахождении в этой гостинице? Разве что тот господин с Бейкер-стрит…

Пока я представляла себе худшее, Ирен поднялась, чтобы открыть дверь.

На пороге стоял курносый мальчишка-посыльный в короткой курточке и берете и, улыбаясь во весь рот, протягивал записку.

– Он сейчас поднимется, – протянул он на таком примитивном французском, что даже я поняла его.

Ирен достала монетницу из кармана юбки и положила блестящий кругляшок в не слишком чистую открытую ладонь паренька.

– Ты хорошо поработал. И быстро, – похвалила она его, перед тем как закрыть дверь.

По крайней мере, отметила я про себя, посыльный мелковат, чтобы оказаться переодетым Шерлоком Холмсом.

– Кто сейчас поднимется? – спросила я, пока Ирен, удовлетворенно кивая, читала содержимое записки.

– Брэм Стокер.

Я замолчала. Когда-то это имя и этот человек воплощали в себе все то, что заслуживало доверия и восхищения в ветреном мире актеров, художников и писателей, где вращалась Ирен в пору ее первых лет в Лондоне, еще до того как ее карьера оперной певицы начала набирать обороты. Теперь же я думала о нем с разочарованием и горечью.

Подруга моментально заметила мою реакцию и принялась спорить:

– Ну с кем еще я могу посоветоваться насчет оперы о женах Генриха Восьмого, если не с непревзойденным импресарио Генри Ирвинга, который, в свою очередь, является непревзойденным английским актером нашего времени? Нам повезло, что Брэм наш старинный знакомый, Нелл.

Я ничего не ответила.

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В учебном пособии отражены основные вопросы психиатрии войн и катастроф, дана характеристика медико-...
Издание составлено с учетом специфики деятельности религиозных организаций и призвано ответить на во...
Все, что происходит с второклассником Митей Тимкиным в книге Екатерины Тимашпольской, взрослые (роди...
Книга известного литературного критика Дмитрия Бака включает сто эссе о современных русских поэтах, ...
Окончание знаменитой трилогии о легендарной королеве воровского мира Соньке Золотой Ручке. Виктор Ме...
В мире изящных искусств кипят нешуточные страсти. И репортеру Джиму Квиллеру приходится распутывать ...