Перу. С Бобом и Джерри тропой инков Романов Петр

32

Мы с Бобом прикинули, что, пока будем спускаться в долину, а затем подниматься на Мачу-Пикчу, Старую гору заполнят туристы, а это изрядно испортит впечатление. Поскольку мы оба уже не раз бывали в тайном городе инков, то сообща решили не увеличивать и без того большую толпу зевак. Бросив прощальный взгляд на удивительный город, мы начали спуск в долину к железной дороге, чтобы с комфортом отправиться на поезде назад в Куско. Там нас ждала «тойота» и дальнейший путь к озеру Титикака.

Со стариком шаманом попрощались чуть раньше, еще до конца тропы. Спускаться вниз ему не было ни малейшего резона. Его ждало еще несколько сеансов групповой терапии, и столько же раз он мог угоститься пачаманкой.

Это весомые аргументы. Особенно последний – вкус пачаманки незабываем.

На прощание шаман возложил руки и на меня, и на Боба, и даже на Джерри («Все мы плоды с одного дерева», – объяснил старик) и по-своему помолился. Это была серьезная молитва, потому что на каждого из нас троих шаман затратил минут по тридцать. Видимо, речь шла не просто об удаче в нашем дальнейшем путешествии, а вообще об удаче до конца нашей жизни. Во всяком случае, мы с Бобом так это поняли. До вечера ни мне, ни Бобу не удавалось толком пригладить свои волосы, настолько они были наэлектризованы, а терьер, когда касался моей ноги или руки, бил током. После благословения шамана нести этого «электрического ската» на своей спине я просто побоялся и взял пса на длинный поводок.

До сих пор мучаюсь от любопытства, что же пожелал Пабло барбосу – побольше крыс?

Помолившись за нас, шаман собирался недолго. Нацепил на плечи свой разноцветный рюкзачок, подхватил на руку мятый пиджак, нахлобучил шляпу-панаму и навсегда исчез в ближайших кустах.

Никогда бы не поверил, что буду скучать по шаману. А вот скучаю.

33

Путь в поезде, под завязку забитом туристами, сам по себе никакого интереса не представлял. Разве что уж слишком резким оказался переход от тишины, которая, словно пуховое одеяло, окутывает Тропу инков, к громкой разноголосице американцев, японцев, испанцев и прочей публики, которая все время хохотала, что-то жевала и снимала. Каким образом Старая гора спровоцировала повальное веселье, не знаю. Нам с Бобом обычно после посещения этого места хотелось помолчать. Даже Джерри, устроившись на полу возле моих ног, с недоумением молча прислушивался к окружавшему нас беспрерывному хохоту.

Конечно, мы как могли постарались от этого шума отключиться и сосредоточиться на том, что мелькало за окнами. Тем более что это едва ли не самая живописная железнодорожная прогулка в мире. Старый поезд идет по равнине вдоль гор, а местами и вдоль русла горной реки. Однако полностью отключиться от туристического окружения оказалось невозможно. Едва туристический Вавилон начинал успокаиваться, поезд останавливался, и его штурмом брали местные продавцы сувениров и кукурузы. Что тотчас же вновь возбуждало туристическую братию, которая набрасывалась на здешний маис, закупая огромные початки десятками.

Это понятно. О местной кукурузе я уже писал, но не удержусь, чтобы не повториться. Именно на этом клочке земли, в Священной долине Куско, зажатой между двумя грядами Кордильер, и растет самая крупная, а главное, самая вкусная кукуруза в мире. Сначала любого человека потрясают размеры початков. А потом, когда зубы впиваются в янтарные – у нас бусинки, а там… даже не знаю, с чем сравнить здешние огромные кукурузные зерна, – до вас наконец доходит, что такое настоящий натуральный продукт. То есть вы понимаете, чего на самом деле стоит вся та химическая отрава, которой вас изо дня в день пичкают во всех крупных городах мира.

Здесь же вы будто откусываете от початка, омытого чистейшей родниковой водой, кусочек солнца, пропитанный божественным маслом, которое чуть-чуть присолили. Трудно не понять, что вам в рот впервые в жизни попала пища в первозданном, сохранившемся еще со времен сотворения мира, виде. Это непередаваемое ощущение. Наверное, примерно то же чувствует астматик, выскочивший из прокуренной до полного одурения комнаты, когда скорая помощь дает ему, уже почти полумертвому, глотнуть чистого кислорода.

Гарантирую, что, один раз попробовав тамошнюю кукурузу, вы уже никогда не захотите даже прикоснуться к любой другой, в каком бы виде ее ни попытались вам всучить.

Между прочим, та же долина – родина и столь любимой у нас картошки. Можете верить или нет, но в Священной долине выращивается полторы тысячи видов картофеля: черный, белый, желтый, красный, багряный. А вообще в перуанских Андах сортов картофеля и того больше – четыре тысячи (!).

Короче, если хотите попробовать настоящую кукурузу и картошку – вам прямиком в Священную долину.

34

В Куско мы нашли в сохранности все вещи, которые не захотели тащить с собой на спине в горы, только их покрыл плотный слой пыли. Хуже всего выглядела «тойота», поэтому я не удивился, когда Боб, даже толком не переодевшись, бросился сразу же намывать свою «девочку» до блеска.

Этой своей манией – по сути вроде бы бессмысленной, потому что на следующий день мы отправлялись по грязной, пыльной горной дороге к Титикаке, – Боб сильно напоминал мне одного московского знакомого. У моего приятеля-историка, видимо, в силу того, что он специализировался на эпохе Великой французской революции, есть любимая поговорка: «Хоть на гильотину, но чисто выбритым». Легко было догадаться, когда у него случались неприятности. Именно в эти дни он обязательно до блеска чистил ботинки, тщательно брился, да еще непременно надевал костюм с галстуком – две вещи, к которым в спокойные периоды своей жизни испытывал стойкое отвращение.

И самое любопытное, это ему помогало. Наверное, когда ты в форме и полностью собран, неприятности быстрее отступают. Вот и Боб, чтобы его любимая «девочка» не подвела нас по дороге, при первой же возможности отмывал ее до блеска. И это правильно: кто начинает в доме ремонт, не завязав шнурки на ботинках?

Первое, что мы сделали, когда вернулись в Куско, это приняли душ. Сначала я, потом Джерри, затем «тойота» и, наконец, Боб. Сколько слоев грязи сошло с меня после испытаний тропой, даже признаться стыдно, но терьера мне пришлось отмывать почти час. И это при том, что большую часть времени он просидел у меня за спиной в рюкзаке.

И все же, несмотря на все эти подвиги во имя чистоплотности, я слишком долго прожил в Перу, чтобы быть уверенным, что вышел из-под душа более чистым, чем вошел туда. То есть видимую глазу грязь я, разумеется, смыл, а вот избавился ли от всяческих зловредных микробов или, наоборот, подцепил какую-нибудь заразу, неизвестно.

35

Впрочем, горы еще самое безопасное место, а вот побережье зимой, да и Амазонка в силу влажности – это идеальный бульон для всякой инфекционной нечисти. Любой общественный бассейн, баня, вода из-под крана, сам воздух, которым вы не можете не дышать, – потенциальный источник инфекции.

Помню, как в разгар холеры в Перу президент страны Альберто Фухимори пригласил иностранных журналистов в лучший рыбный ресторан, чтобы таким образом чуь-чуть подретушировать основательно испорченный имидж государства. Кормили японским суши и перуанским себиче. Выбор был неслучаен – тогда ходили слухи, что холера передается через свежую рыбу, которую перуанцы потребляют в неумеренном количестве.

Инфекционисты этот слух опровергали, но кто слушает врачей, когда рядом есть хороший знакомый, который уверен, что заразился, поев себиче. Поскольку без себиче перуанец жить не может, наиболее хитроумные хозяева себичерий приспособились готовить это блюдо вообще без рыбы, используя вместо нее шампиньоны или кусочки вареной курицы. Что делать, ели и такой суррогат. И все равно болели.

Вообще-то холера – болезнь грязных рук, а умирают от нее, только если организм доведен до полного обезвоживания. Недаром среди белых людей, живших в Перу, огромной популярностью пользовался в то время анекдот: «Что общего между холерой и американскими ковбойскими фильмами? И там и тут умирают одни индейцы».

Увы, это так. Не помню, чтобы во время эпидемии в Перу умер хотя бы один белый человек, а вот индейцев действительно полегло довольно много. Кстати, и на банкете, устроенном президентом, единственным человеком, который заболел, оказался тогдашний министр рыбного хозяйства. Индеец. Возможно, он разбирался в морепродуктах, а вот руки мыть не научился.

Впрочем, случаются казусы и с белыми людьми.

Однажды нас с Бобом занесло в горы (сейчас уже даже не скажу точно – куда). Твердо помню только то, что ехали мы не просто так, а искали место, известное под названием Баньос-дель-Инка, то есть «Бани Великого инки», где из земли бьет горячий и, как говорят, целебный источник. Таких мест в Перу несколько, но нам было нужно именно это. Рядом с источником есть довольно мрачное, черное озеро, в котором, по преданию, индейцы затопили огромные носилки (колес-то не было) с золотом для испанцев. Это золото собирали, чтобы выкупить из плена Атауальпу. А затопили, когда стало известно, что инка убит и отдавать богатства конкистадорам не резон. Да и не знали, видимо, где золото можно надежно спрятать. Нюх на золото у конкистадоров был выдающийся.

Рассказывают, что испанцы долго ходили по берегу, размышляя, как бы это золото достать, но сделать ничего не смогли. Уже в прошлом веке на черное озеро снова приезжали искатели сокровищ с аквалангами, но отыскать что-либо в воде, заполненной вязкой темной тиной, не удалось и им.

Вот и мы с Бобом тогда побродили по берегу черного озера, а потом отправились в местный отель, также называемый «Баньос-дель-Инка». В каждом номере этой пустой гостиницы (это как раз были времена разгула терроризма, а потому туристы обходили Перу стороной) стояла огромная ванна из известняка, куда подавалась немного охлажденная вода из горячего источника.

Заселившись, я тут же напустил ванну и с наслаждением в нее нырнул, наивно полагая, что минералы, содержащиеся в воде, укрепят мое здоровье. А вот осторожный Боб решил для начала осмотреть окрестности: особенно его интересовал вопрос, откуда же бьет животворящий источник.

Вернулся он минут через тридцать, когда я уже в постели отдыхал, разгоряченный ванной. Усевшись напротив меня, Боб уперся в меня таким ироничным взглядом, что я понял: что-то не так. «Ничего-ничего, – успокоил меня индеец, – полагаю, умрешь не сразу. Но когда высохнешь, прогуляемся, я тебе кое-что покажу».

После таких слов в постели мне, понятно, уже не лежалось, и через пять минут мы двинулись по следу, вернее, по тем трубам, по которым подавалась в гостиницу целебная вода. На территории гостиницы все было вполне прилично. Мы нашли даже специальное сооружение, в котором слишком горячая вода постепенно остывала. А вот дальше!

Вода поступала в гостиницу прямо из ручья, в котором двадцатью метрами выше от гостиничного забора местные крестьянки стирали белье и подмывали своих малышей. Те, естественно, орали – вода была почти кипятком. Я тоже чуть было не заорал. Выходит, я «оздоравливался» в той грязи, что выжимали из своего белья эти мадонны с руками цвета вареного рака.

В Перу куда ни сунешься, везде инфекция, а потому самый популярный врач здесь – инфекционист. Раз в полгода рекомендуется к нему заглядывать. Он дает направление в лабораторию, а результаты показывают, сколько десятков разных гадостей вы за последнее время подхватили. Такой вот цикл: полгода лечишься, полгода собираешь микробы и вирусы.

Правда, один инфекционист посоветовал мне способ профилактики: каждый вечер на ночь выпивать стакан – грамм 200 – рома. По его мнению, это совершенно точно спасает хотя бы от желудочных инфекций. «Возможно, – ответил я, – но, боюсь, что если несколько лет подряд я каждый вечер буду выпивать стакан рома, то вернусь домой с другим хроническим заболеванием».

«Риск есть», – задумчиво согласился врач и сел выписывать таблетки.

36

Как оказалось, мыл «тойоту» Боб все-таки зря, она почему-то предпочла не заводиться. Я ее понимаю, все-таки возраст уже сказывался, а дорога до Титикаки просто мерзкая.

Чтобы не терять времени, мы решили вызвать автомобильную скорую помощь, которая оттащит «девочку» в мастерскую, где не только сделают ей капитальный техосмотр, но и продержат ее все то время, что мы проведем на Титикаке. К счастью, туда из Куско можно добраться не только на автомобиле.

Титикака – самое высокогорное в мире судоходное озеро (средняя высота уреза воды составляет около 3820 метров над уровнем моря, максимальная глубина – около 360 метров) – принадлежит как Боливии, так и Перу, которые делят более восьми тысяч квадратных километров водной глади почти пополам, по-братски. Во всяком случае, сами жители Титикаки не очень разбирают, где по воде проходит граница, а потому являются ее постоянными нарушителями. На что ни перуанская, ни боливийская сторона внимания не обращает.

Главный туристический центр с перуанской стороны – город Пуно. Трижды в неделю от довольно убогого железнодорожного вокзала Куско в Пуно отправляется поезд с претенциозным названием «Исследователь Анд».

В отличие от поезда на Мачу-Пикчу на этом маршруте туристов немного, поэтому «Исследователь» не очень себя обременяет и тащит всего два вагона в стиле вагонов фирмы «Пульман» двадцатых годов прошлого столетия. Собственно для поездки туристам выделяется лишь один вагон, а во втором находится что-то вроде террасы, смотровой площадки, и бар. Чтобы трястись десять часов от Куско до Пуно было не очень скучно. Да и железнодорожники совместно с турбюро стараются изо всех сил: в пути вас развлекают то местным фольклором, то псевдоисторическими, рассчитанными на туриста рассказами. А в какой-то момент второй вагон и вовсе превратился в подиум, где проводницы показывали местную моду – одежду, сшитую из меха альпаки.

Опять возникла проблема с Джерри, но взятка проводнику вопрос решила, а остальные пассажиры, в основном японцы, если и выражали недовольство, то на таком плохом английском, что их никто просто не мог понять. Наоборот, единственная испанская пара из Барселоны, с которой мы тут же наладили дружеские отношения, была от рыжего терьера в восторге. Особенно сеньора Пилар, у которой, как выяснилось, дома десятка полтора той-терьеров.

Хорошо еще, что не пришлось лететь, а то бы возникли сразу две проблемы – не только с английским джентльменом, но и с Бобом. Опять пришлось бы уламывать индейца, а потом тайно протаскивать на борт в сумке терьера: клетку, в которой Джерри прилетел со мной из Москвы, я оставил в Лиме. Не было и ветеринарной справки – у той, с которой мы въехали в Перу, уже кончился срок действия. Так Джерри и стал временно безбилетником и нелегалом.

Аэропорта в Пуно нет, потому что садиться там рискованно. Высокогорье – это еще ладно, в Латинской Америке аэропортов, где самолет идет на посадку, чуть не касаясь крылом гор, предостаточно, но тут еще мешают и неожиданные сильные порывы ветра с озера. Так что либо автомобиль, либо поезд. Можно, конечно, при желании долететь до городка Хульяка, там аэропорт есть, а оттуда на такси или автобусе трястись по плохой дороге 45 километров до Пуно. Но зачем это нам, если есть старый надежный пульман, ведомый «Исследователем Анд»! В 8 утра мы тронулись из Куско в Пуно.

Первую половину пути пейзажи с террасы открывались действительно чудесные – необычайно голубое небо, живописные склоны гор, зелень равнин, реки в ущельях, маленькие глиняные деревушки и аборигены в окружении лам. Немного смущала лишь скорость, с которой поезд полз вверх: эдак можно ехать не десять часов, а целые сутки.

С другой стороны, и «Исследователя Анд» надо понять: высота приличная, а тащить, пусть даже всего два вагона, надо все время вверх и вверх.

37

Поскольку времени для разговоров хватало, мы с Бобом, глядя на мелькавших пейзан, как-то внезапно заговорили о местных красотках. Даже Боб при всем его патриотизме должен был признать, что без примеси белой крови коренное женское население оставляет желать лучшего. Мордашки, и особенно глаза, нередко бывают изумительно красивы, но вот коренастая, совсем не женская фигура и зачастую откровенно кривые ноги все портят.

Самая красивая, действительно очень красивая перуанка, с которой я знаком и которая однажды выиграла конкурс «Миссис мира», была ростом выше нас с Бобом, имела практически белую, ну разве что чуть смугловатую кожу и великолепную для своих 32 лет (после трех родов) фигуру. Я с ней однажды даже вальсировал на празднике в Арекипе, хотя и чувствовал себя при этом крайне неуютно. Она была босиком, но я все равно утыкался носом в ее подбородок. Но эта дама – редчайшее исключение.

Обычные же, особенно горные, перуанки неотличимо похожи друг на друга: коренасты, низкорослы, заплетают черные (или уже седые с возрастом) волосы в две длинные косы, носят по местной моде шляпы, напоминающие котелок, у всех цветастые пончо, и у каждой второй за спиной висит в мешке-люльке младенец.

Малыш там болтается нередко сутками, пока мать занята. А она занята постоянно: работает в огороде, пасет скот, торгует на рынке, готовит, кормит мужа. Муж тоже где-то что-то делает, но что именно, понять трудно. Наверное, что-то очень важное. Возвращается, думаю, поздно и сразу же принимается за самое главное свое дело, то есть зовет супругу и начинает размножаться. Детей в деревенской семье много. Чтобы хоть кто-то выжил.

А из мешка, то есть из этой люльки, в которой младенца таскают целый день, – ни звука. Нигде не видел таких молчаливых детей. Может быть, потому, что большинству из них обычную соску заменяют листья коки, которые они жуют с малолетства. Позже с этой жевкой за щекой они становятся подростками, мужают, женятся, точно так же уходят, как и их предки, куда-то по важным делам, откуда-то очень серьезные возвращаются, ложатся в постель, делают коренастым женщинам детей, утром опять куда-то уезжают на осле, старятся и умирают.

Для многих жителей гор в голодные годы (не каждый живет в благословенном ущелье между Куско и Мачу-Пикчу) кока – это единственное спасение.

Так что женская красота в таких условиях – дело десятое. Главное выжить и выкормить ребенка.

38

Наконец мы достигаем самой высокой точки пути, которая называется Ла-Райа, а это, между прочим, 4300 метров над уровнем моря, так что наш «Исследователь Анд» пыхтел не зря.

Здесь и единственная за всю дорогу остановка минут на 15–20. Все пассажиры рванули покупать сувениры на придорожном рынке – главным образом цветастые коврики, на которых чаще всего изображены все те же низкорослые женщины с теми же котелками на головах. Нас рынок не заинтересовал, зато Боб сделал несколько снимков торчащих вокруг покрытых снегом горных пиков. Похоже, присматривал себе новый маршрут – уже для души, без дополнительной нагрузки в виде меня и Джерри.

Кстати о терьере. Единственные, кто кроме нас не бросился вместе с японцами на рынок, оказались сеньора Пилар с мужем. Она просто решила пройтись вокруг вагона и попросила дать ей возможность выгулять пса, уж очень она соскучилась по своим той-терьерам. Я поколебался, но английского джентльмена старой собачнице все-таки доверил. Тем более муж Пилар, почувствовав и поняв мое колебание, успокаивающе заверил: «Не волнуйтесь, я за ними присмотрю».

В результате с нами в вагоне осталась лишь одна дряхлая японка, внешне чем-то похожая на здешних очень старых индейцев. Наверное, прабабушка всей той веселой компании, что умчалась на рынок. Всю дорогу старуха молча смотрела в одну точку. Даже не в окно, а куда-то в неопределенность. Видимо, была сосредоточена только на одном: как бы не умереть в ближайшие пять минут. Зачем родня потащила ее с собой в горы, непонятно. Хотя некоторые утверждают, что в прошлом японцы отводили своих стариков в горы и там оставляли, чтобы те отходили в мир иной, никого не беспокоя. Может, и ее привезли в Анды за тем же самым?

Оставшись со старухой в вагоне наедине, мы с Бобом неожиданно почувствовали за нее ответственность: а вдруг действительно именно сейчас бабушка отдаст концы? Успокоились, лишь когда ее веселое семейство вернулось с рынка, закупив неимоверное количество ковров и вязаных шапочек.

Одна веселенькая красная шапочка с зеленым узором досталась и прабабушке. Ее тут же надели старухе на голову и в этом чепце долго фотографировали. На долгую память. Старая японка не возражала. Она все так же внимательно глядела куда-то вдаль, не обращая внимания ни на свое потомство, ни на окружающий ее мир.

Вторую часть пути, уже спускаясь к озеру Титикака, «Исследователь Анд» заканчивал значительно бодрее, но смотреть за окно стало скучно – там уже виднелось Альтиплано, то есть редкие холмы, одинокие кусты и высокая трава, среди которой изредка мелькали крестьянки со своими ламами и альпаками.

Потом проехали типичный для Перу безалаберный и грязный рынок. Причем железнодорожный путь пересекал его как раз посередине, так что наш «Исследователь», пусть и на малой скорости, но безжалостно сметал с пути палатки, которые кое-кто неосторожно установил прямо на рельсах. Ничего удивительного, если поезд здесь проходит лишь три раза в неделю.

Наконец уже в темноте мы прибыли в Пуно.

39

В отличие от остальных туристов, которых тут же подхватили представители турбюро и поволокли в два пятизвездочных отеля, которыми располагает город, мы, не окультуренные турбизнесом дикари, довольно быстро остались на вокзале одни и уже в полной тьме начали искать пристанища. А это в Пуно совсем не просто. Два пятизвездочных отеля – это, кажется, единственное, чем город может похвастаться.

Несмотря на первоначальное громкое название и на славную историю, этот населенный пункт, основанный еще в 1668 году вице-королем Педро Антонио Фернандесом де Кастро, место бедное. Есть невезучие люди, Пуно – невезучий город. Этот бедолага, карабкаясь из века в век, умудрился даже потерять целых два своих имени. Сначала город назывался Сан-Хуан-Батисто-де– Пуно, а позднее Сан-Карлос-де-Пуно, в честь короля Испании Карла II. В конце концов осталось короткое Пуно.

На мой взгляд, звучит как-то несолидно, вроде ослиной клички. «Пуно, черт тебя дери, да трогайся ты, наконец, с места!» Как-то так. А город, как тот осел, упрямо никуда не двигается и все жует свой репейник.

Даже когда столичные власти объявили район особой экономической зоной, горожан это не взбодрило. Здесь как жили 120 тысяч человек, так и осталось 120 тысяч.

Улочки кое-где покрыты асфальтом, но и эти особо отмеченные благодатью местной власти дороги в таких рытвинах, что мы с Бобом буквально в один голос заметили: «Хорошо, что „девочка“, – в смысле наша „тойота“, – осталась в Куско». Действительно, по таким ухабам можно ездить разве что на танке.

И чего гражданам Пуно не живется как остальным? Рядом боливийская граница, а значит, раздолье контрабандистам, есть верфь, имеются даже предприятия легкой промышленности. Есть железная дорога. В Пуно на Титикаку ездят туристы. И все равно такое впечатление, что у города в кармане нет ни гроша. Может быть, он прячет все свои деньги, как Скупой рыцарь, в каком-нибудь подвале? Не похоже даже, что местные власти воруют, иначе посреди всей этой бедности был бы хоть один богатый район. Но нет и его.

Тем не менее некоторые явно не бывавшие в этих местах люди именуют Пуно в различных справочниках «культурной столицей Перу».

Хотя, разумеется, смотря что понимать под словом «культура». По берегам озера Титикака и на плавающих островах, построенных из тростника, живут индейцы племени урос, которые сохранили традиции и обычаи предков. Если верность традиции, то есть привычка жить так, как жили ваши прапрапрапрадеды, и есть культура, тогда конечно.

Мы долго плутали по городу, пока какая-то местная баба-яга не согласилась принять нас на ночлег, предварительно, правда, заметив, что у нее не настоящий пансион, так что на разносолы мы можем не надеяться.

А мы и не надеялись. Слава Господу, что бабуля хотя бы совершенно равнодушно отнеслась к нашему терьеру.

На ужин была скромная яичница на грязной скатерти, но это нас взволновало мало. А вот постели – с сомнительной чистоты бельем – нам не понравились категорически, поэтому мы легли спать не раздеваясь, а под голову положили свои пончо. Главная задача, которую мы наметили себе на утро, это поиски более приемлемого жилища.

Многого мы не требовали, но хотя бы чистые простыни!

40

На поиски более или менее приличного пансиона мы потратили гораздо больше времени, чем рассчитывали. И дело в данном случае было не в терьере – его пускали всюду, поскольку каждый хотел подработать, но вот качество постельного белья везде оставляло желать лучшего.

Наконец, уже в полном отчаянии часам к двум дня мы набрели на, кажется, единственное прилично выглядевшее в городе жилье. Мало того, если уж говорить по правде, это был на удивление ухоженный дом. Даже с аккуратной клумбой у дверей, которую украшали розы.

Наше удивление исчезло сразу же, как только нам открыли – хозяева (муж и жена) оказались немцами: Эрих был, на нашу удачу, археологом, слегка помешанным на Титикаке, а фрау Грета – просто образцовой домохозяйкой. Вообще-то это пример подвижничества: он всю жизнь решил посвятить этому району Перу, а она – своему неуемному мужу. Терьеру супружеская пара только обрадовалась, как новой игрушке, а нас приютили как родных. Вернее, меня. Для них любой иностранец был уже родной. Боба приняли вежливо, но сухо.

Это серьезно его задело. Когда мы остались одни, он мне прямо сказал, что почувствовал себя носильщиком при господине. Я предложил поискать другое жилье, но Боб проявил удивительную для него сдержанность:

– Гринго не любят во всей Латинской Америке, но они же не впадают в истерику. Как ты сам любишь повторять, и на солнце есть пятна. Ничего, зато у этих немцев наверняка такие простыни – чище не бывает.

И мы остались в этом домике с розами.

Бродя по городу, мы не встретили ни одного полицейского. Возможно, это говорило о том, что с преступностью здесь больших проблем нет. Зато редкие в Пуно автомобили ездили так, будто их водители только что отошли от игрального автомата, где на машине можно давить все, что движется, и сокрушать каждый встречный столб.

Впрочем, это мелочи. Главное, рядом виднелось великое озеро Титикака, а на берегу куча лодок, которые готовы были по дешевке и прокатить, и высадить на одном из многочисленных островов, сплетенных из тростника. В работе с тростником индейцы урос настоящие умельцы.

В принципе, в порту у причала стоял даже пароход, но кататься на нем, смешавшись с толпой туристов, нам не хотелось. Кстати, этот пароход по частям специально привезли из Европы и здесь уже собрали. Так что по местным меркам это редчайший артефакт.

Поскольку на Титикаке раньше не бывали ни я, ни Боб, мы решили не торопить события и для начала не спеша осмотреть окрестности и полюбоваться озером с берега. Это было верное решение. Уже на подходе к воде стало понятно, что для большой прогулки по Титикаке мы одеты неправильно.

В этом месте надо грамотно учитывать сразу три обстоятельства: температуру, ветер и солнце. Температура ночью и утром опускается градусов до трех, к полудню едва приближается к двадцати, а на воде, где посреди озера постоянно гуляет ветер, и вовсе будет не выше десяти градусов, так что одеваться следует тепло. При этом (не будем забывать о немалой высоте), если вы не надели шляпу, не намазались солнцезащитным кремом и не обзавелись темными очками, солнечный ожог вам обеспечен.

В итоге, прогулявшись по берегу озера и с трудом отбившись от многочисленных продавцов сувениров – здесь преобладали поделки из тростника, изображающие своеобразные местные лодки, – мы поспешили в уютный домик немцев, где всю вторую половину дня слушали лекцию хозяина.

Совсем не случайно немец сидел в захудалом Пуно рядом с озером.

Этот Пуно – жалкая пародия на современный город, а в былые времена на берегах озера находился, по утверждению немца, один из самых блистательных мегаполисов седой древности.

В доказательство своих слов Эрих начал выгребать с полок и из ящиков кучу схем и расчетов, в которых нам с Бобом разобраться было, конечно, трудновато. Но вот зарисовки и фотографии удивительной резьбы на памятниках и статуях, а главное, масштабы построек и размеры монолитов, из которых создавался этот город, уже позже условно названный Тиауанаку, безусловно, впечатляли.

Вот немец и бился над загадкой, кто и когда умудрился построить это чудо. И почему именно здесь.

Действительно, не самое удобное место: высота четыре тысячи метров над уровнем моря, пустынный ландшафт, который украшают только заснеженные пики Анд, ветер, немилосердное высокогорное солнце. Наконец, какому чудаку пришло в голову таскать (неясно еще каким образом) все эти неподъемные монолиты с очень далеких каменоломен?

Существует предположение, что в те давние времена болота вокруг озера были осушены и приносили неплохой урожай картофеля и съедобной перуанской лебеды киноа, а мясо и шерсть давали ламы и альпаки. Однако это все-таки не те богатства, за счет которых мог возникнуть и разрастись грандиозный город.

По другой версии, которая меня тоже, правда, не убедила, строители выбрали это место как раз в силу удаленности. Их никто не видел, в то время как они, взбираясь на снежные пики Анд, могли оттуда наблюдать, как написал один ученый, «все великое плоскогорье Перу и Боливии в его самой широкой части, с озерами и реками, равнинами и горами».

Все, конечно, возможно, но, на мой взгляд, это недостаточная причина, чтобы именно в такой дыре избрать место для исторического старта.

41

На мигрирующих островах Титикаки прямо на воде живут, в основном за счет рыбалки и охоты на птиц, индейцы аймара и кечуа, как считается, потомки уже вымершего племени уро (или урос), про которых ходила легенда, что у них черная кровь. По тогдашним представлениям, только люди с такой кровью могли выдерживать холода, которые опускаются на озеро ночами.

На следующий день, одевшись уже соответствующе, мы направились к озеру и, немного поторговавшись с «капитаном» странного местного плавсредства из тростника, отправились в путешествие по великому озеру. Никакой особой задачи мы перед собой не ставили, просто хотели добраться до одного-двух подвижных островков на озере, где живут местные индейцы. Все-таки странно, что человек по собственной воле на всю жизнь избрал роль водоплавающего.

Озеро Титикака разделено на две большие части, соединенные проливом: северная половина, Чукуито, – большое озеро; южная, Уиньямарка, – малое озеро. Пуно расположен на берегу залива в северной части Титикаки.

Тростник покрывает большую часть залива, поэтому, как объяснил наш «капитан» – маленький индеец неопределенного возраста, – жителям приходится периодически поджигать его. Вот и мы, прежде чем вырваться на оперативный простор, минут пятнадцать пробирались на лодке сквозь заросли тростника. А выбравшись на воду, сразу же увидели несколько островков. Кстати, можно сказать, что тростник обеспечивает жизнь здешнего населения, поскольку его едят, им лечатся, не говоря уже о том, что на Титикаке это главный строительный и «плавчий» материал.

Конечно, дело вкуса, но я бы на этих островах по собственной воле не прожил и пару дней. А вот местные граждане никуда с озера переезжать не собираются. Хотя и холодно и голодно. А если даже не голодно, то все равно рацион большим разнообразием не отличается: рыба и еще раз рыба. Иногда чудом удается подстрелить какую-нибудь птицу.

Обычно на одном острове живут две-три семьи. Разумеется, родня. Если молодым надо отделиться от родителей, они просто, как птицы гнездо, свивают дополнительный кусочек острова, а на нем домик. Родился ребенок – домик «довязывают», родился еще один – перевязывают еще раз.

Случаются, конечно, и семейные конфликты, тогда остров делят на части и разъезжаются в разные стороны. То есть чем люди здесь не испорчены, так это жилищным вопросом – что надо, то себе и свяжут. И никто не задумывается над тем, сколько стоит квадратный метр и не повысят ли снова тарифы на коммунальные услуги. Этих услуг просто нет. Как, впрочем, и налогов на недвижимость. Наверное, потому, что эта недвижимость все время куда-то движется и находится то на перуанской, то на боливийской территории. Число островов постоянно колеблется, меняясь в зависимости от объединений и распадов семей.

Есть здесь и некоторые признаки цивилизации. О душах местных индейцев заботятся две церкви, католическая и адвентистская, тоже построенные на воде. Есть и плавучий отель – для туристов-чудаков, желающих провести на воде ночь. Есть и две плавучие школы. Правда, они только начальные. Чтобы продолжить образование, придется плавать уже в Пуно. Есть и плавучий госпиталь. Заболел – садись в лодку и греби к врачу.

Днем на острове в основном остаются женщины и дети, а мужчины с раннего утра отправляются на тростниковых лодках рыбачить.

Женщины на Титикаке, кажется, еще меньше ростом, чем на суше. Все одеты примерно одинаково: яркие юбки, плюшевые жилетки – все-таки на воде не жарко – и, разумеется, неизменные в горах шляпы-котелки. Замужних и незамужних женщин отличить легко. Но не по обручальному кольцу, а по цвету юбки. Если юбка цветастая, да еще украшена бубенцами – значит, дама свободна и ищет жениха. А вот солидные замужние женщины позволить себе такой вызывающей роскоши уже не могут, юбки у них черные. Как пошутил Боб, «брак на Титикаке – это, видимо, почти всегда траур».

Доля правды в этой шутке, наверное, есть: с милым в тростниковом шалаше, да вечно на воде, да еще питаясь одной рыбой, думаю, далеко не всегда рай.

В целом день прошел без приключений. Если не считать того, что Джерри неудачно нырнул в воду – наш охотник увидел рядом с бортом лодки какую-то водяную крысу, которая, видимо, мигрировала с одного острова на другой. Но, поскольку терьер был у меня на поводке, прыжок закончился плачевно. Английский джентльмен просто неуклюже повис в воде, смешно болтая лапами. Когда его вытащили, мокрого, он долго трясся от холода, хотя я выделил ему пончо, а Боб – свой шарф. Это, правда, не очень помогло: до самого домика с розами пса била мелкая дрожь, да и там он забился в теплое кресло и долго не желал из него вылезать, даже когда пришло время ужина.

Мораль: купаться в озере Титикака не рекомендуется.

42

Здесь же, на Титикаке, я мысленно, чтобы не вызывать ироничной улыбки Боба, таких вещей не понимавшего, отдал дань памяти Туру Хейердалу. Знаменитый плот «Кон-Тики», на котором норвежцу и его товарищам удалось добраться от побережья Перу до островов Полинезии, преодолев в Тихом океане 4300 морских миль (8000 км), был построен местными мастерами из бальсового дерева, тростника и других природных материалов. Причем по старинным рисункам конкистадоров, где изображено обычное для тех времен морское плавсредство инков.

«Кон-Тики» продемонстрировал, что и на примитивном плоту, если умело использовать течение Гумбольдта и попутный ветер, реально переплыть Тихий океан в западном направлении. Более того, благодаря системе килей и парусу плот показал высокую маневренность. Наконец, между двух бальсовых бревен (в основании плота) во время плавания, к удивлению самих путешественников, в большом количестве скапливалась рыба. Это неожиданное открытие позволило Хейердалу предположить, что древние мореплаватели могли использовать такой подарок Нептуна, чтобы утолять жажду во время долгого пути, в отсутствие других источников пресной воды. Не думаю, правда, что рыбий «лимонад» это вкусно, хотя, с другой стороны, когда деваться некуда…

7 августа 1947 года, после 101 дня плавания, «Кон-Тики» прибило к рифам атолла Рароиа островов Туамоту.

С Титикакой связано и еще одно плавание норвежца на другом плоту – «Ра» или, вернее, «Ра-2». Первая лодка, спроектированная по рисункам и макетам лодок Древнего Египта и названная «Ра», была изготовлена умельцами с озера Чад из камыша, добытого на озере Тана в Эфиопии, и вышла в Атлантический океан с побережья Марокко. Однако через пару недель в силу конструктивных недостатков камышовая лодка начала на ходу разламываться, и путешественников пришлось срочно спасать. А вот «Ра-2» через год соорудили именно здесь, на Титикаке, из местного камыша, но теперь уже не перуанцы, а боливийцы.

И этот плот, построенный мастерами с Титикаки, снова не подвел. «Ра-2» благополучно доплыл от Марокко до Барбадоса, продемонстрировав тем самым, что древние мореплаватели могли совершать трансатлантические переходы под парусом, используя при этом Канарское течение. Хотя целью Тура Хейердала было всего лишь подтвердить мореходные качества древних судов, построенных из легкого камыша, успех экспедиции стал мировой сенсацией. Для некоторых впечатление от успеха Хейердала оказалось даже слишком сильным. Они тут же расценили плавание норвежца и его друзей как убедительное свидетельство того, что еще в доисторические времена египтяне могли путешествовать в Новый Свет. Сам Хейердал, насколько мне помнится, на этом вовсе не настаивал.

Ну что тут скажешь. Если слушать всех подряд, то кто только не открывал Америку до Колумба! Человек верит в то, во что хочет верить. И ничего тут не поделаешь.

43

Забыть о развалинах древнего Тиауанаку, о котором нам рассказывал немец, мы, естественно, не могли. Мы с Бобом должны были там побывать. Проблема заключалась в том, что для этого требовалось снова нарушить границу. Развалины Тиауанаку расположены в 20 километрах от южного берега Титикаки, уже на боливийской земле. Но, как мы решили с Бобом, если нас не изгнали с территории недружелюбного для перуанцев Эквадора, боливийцы, которые с перуанцами давно дружат, нас со своей земли тем более не шуганут. К тому же мы поедем по любезному приглашению нашего хозяина в составе его группы. А к ней уже давно все привыкли, и никто не возражает, что среди археологов числится немало перуанцев.

С археологами мы в Тиауанаку и проникли, даже не заметив, где пересекли границу. И в горах, и в сельве, и на воде граница очень часто понятие условное. Держать в таких местах пограничников хлопотно, передвижение их затруднительно, да и сама разграничительная линия часто существует лишь на картах и в головах политиков. Приграничные жители эту линию обычно просто игнорируют.

Поездка получилась фантастически интересной, но вот английского джентльмена мы с разрешения хозяйки на этот раз с собой брать не стали. Пес все еще не пришел в себя после купания в Титикаке, и ему было полезнее посидеть в тепле на руках заботливой фрау Греты.

Самым известным исследователем этих мест в прошлом веке был инженер из Европы Артур Познански, но и он, когда появился здесь примерно в 1910 году, уже жаловался, что местные жители совершенно испохабили развалины Тиауанаку, выковыривая самые легкие каменные блоки, которые могли увезти, чтобы использовать в своих строительных работах. Этим Познански лишь подтвердил грустное заключение еще более раннего исследователя Эфраима Джорджа Скуайера, который писал, что ближайший к развалинам современный боливийский город весь выстроен из камней Тиауанаку. Позже эти древние камни ученые обнаружили даже в фундаменте главного собора в боливийской столице Ла-Пасе. Вот и приходится археологам многое восстанавливать в уме, пытаясь угадать логику древних зодчих.

Именно поэтому так ценны воспоминания самых первых исследователей, побывавших в этих местах. Педро де Сиеса де Леон, изучавший руины между 1532 и 1550 годами, рассказывал, что больше всего в развалинах его поразили фигуры двух «каменных идолов в виде человеческих фигур с искусно вырезанными чертами лица, как будто сделанными рукой великого мастера. Они настолько большие, что кажутся великанами, а их одежда явно отличается от той, что носят жители этих мест».

44

Конечно, профессиональные археологи и мы с Бобом смотрели на развалины разными глазами. Там, где ученые видели храмы и другие сооружения, мы видели лишь груду камней. Но опять-таки – каких камней!

Мелочь местные воришки-зодчие растащили, а вот фрагменты некоторых монолитов, вес которых достигает ста тонн, естественно, оставили. Могу себе представить изумление испанцев, когда они впервые натолкнулись на руины Тиауанаку и увидели там, например, гигантские ворота, высеченные из цельного камня, вес которого трудно даже представить.

Эти ворота, которые называют по-разному – и Триумфальной аркой, и воротами Солнца, – Артур Познански описал так. Это «самое совершенное и важное произведение искусства… наследство и изящное свидетельство культуры, знаний и цивилизованности людей и их правителей». Исходя из геометрически правильных вырезов на воротах и барельефов, изображенных на них, Познански пришел к выводу, что ворота Солнца – это каменный календарь.

И самое любопытное. По мнению Познанского, круги и овалы на воротах всевозможных цветов и размеров служили для обозначения Солнца, Луны, планет, комет и других небесных тел. То есть и здесь прослеживается та же загадочная связь Земли и Неба, что характерна для многих древних памятников Южной и Центральной Америки.

Сами ворота целиком до нашего времени не дожили, хотя две их сохранившиеся половины потом аккуратно кто-то поднял и соединил. Кто? Неизвестно. Есть лишь зарисовки ворот еще в целом виде и более поздние фотографии уже расколотой пополам Триумфальной арки.

Не исключено, что, как обычно, к разрушению ворот приложили руку испанские фанатики. Укрепившись на южноамериканском континенте, испанцы создали по подобию инквизиции некую Комиссию по искоренению идолопоклонства. В Тиауанаку члены комиссии прибыли в 1621 или 1625 годах, данные разнятся. Известно лишь, что в отчете отца Хосе де Ариаги перечислено более пяти тысяч «объектов идолопоклонства», которые подлежали разрушению, переплавке или сожжению. Ворота Солнца обойти стороной комиссия, конечно, не могла.

Если она их вообще увидела. У Артура Познанского есть своя версия: ворота кто-то разбил еще до приезда комиссии, и обе их половины, покрытые слоем грязи и пыли, испанцы просто не заметили, что и сохранило их для будущего. Вряд ли сборище верующих варваров удовлетворилось бы лишь тем, что раскололо ворота надвое, наверняка их бы в поте лица с наслаждением разнесли на маленькие кусочки. Ну что же, и в этой версии есть логика.

Тиауанаку – кто-то со злым умыслом, а кто-то и просто от невежества – громили многие, свою лепту внесли также время и природа. Поэтому и размеры города – четыре с лишним квадратных километров – цифра весьма приблизительная. Сегодня уже доказано, что находящееся где-то в полутора километрах от развалин место, которое индейцы называют Пума-Пунку, это часть все того же древнего Тиауанаку. Археологи только начинают всерьез изучать прилегающую территорию – пока им с лихвой хватает работы на развалинах города. Скорее всего, в будущем по соседству с этими руинами ученые отроют еще какие-нибудь окраины Тиауанаку.

Мы с Бобом просто перескакивали, как любопытные зайцы, с одного монолита на другой, потрясенные то фрагментом оконного проема, то осколком камня с тонкой резьбой. Немалое удивление у нас вызвали явно искусственные ямы, которые вели куда-то вглубь земли. Мы просто открывали от удивления рты, а ученые в это время что-то вымеривали, фотографировали, о чем-то спорили, стараясь собрать из фрагментов разворованной мозаики как можно более полную картину.

Между прочим, некоторые монолиты в Тиауанаку скреплялись специальными металлическими скобами, от которых остались следы. Сначала ученые думали, что они были золотыми, но позже, когда нашли сами скобы, оказалось, что это бронза. Это важное открытие, поскольку бронза – наиболее сложный в производстве сплав, требующий определенного и точного соблюдения пропорций меди и олова. Не говоря уже о том, что если медь можно найти в природе в чистом виде, то, чтобы получить олово, требуется найти соответствующую руду и суметь извлечь олово в результате сложного металлургического процесса.

Потрясает, если этот факт сопоставить с возрастом развалин.

45

Самым поразительным, сенсационным и, конечно, по-своему скандальным (опять вспомним доктора Кабреру и астронома Мюллера) выводом Артура Познанского стало заключение о необыкновенной древности увиденного им. По его словам, старая часть города построена еще до того момента, как эта местность оказалась полностью затоплена водой. Не исключено, в результате Великого потопа.

Сопоставив археологические данные с результатами геологических исследований, изучения флоры и фауны, обмера найденных в захоронениях черепов и каменных голов, проведя инженерную и технологическую экспертизу, Познански пришел к заключению о том, что Тиауанаку был основан двумя разными расами – монголоидным народом и людьми кавказской расы с Ближнего Востока. К тому же он считал, что город пережил две катастрофы – одну природную, вызванную лавиной воды, а затем некое бедствие неизвестного происхождения.

И еще одна загадка. На одном из комплексов развалин Тиауанаку, который называют Каласасайа, Познански провел строго научные вычисления и сделал вывод, что он был построен примерно в 15 000 году до нашей эры!

Не мне судить, насколько Артур Познански прав в своих расчетах, но, согласитесь, впечатляет!

Наконец, он же сделал вывод о том, что на самом деле существуют два Тиауанако – один наземный, видимый глазу и второй – подземный.

Значит, недаром мы с Бобом обратили внимание на странные ходы, ведущие вглубь земли. Что там, в подземных камерах, не знает пока никто.

46

Набегавшись за два дня по развалинам всласть и наслушавшись от археологов самых фантастических версий, мы с Бобом наконец решили, что пора и закругляться. А потому обратились к Эриху, чтобы он посоветовал, как нам легче добраться от Тиауанаку до Пуно. Нам повезло. Немец как раз собирался отправить собственный джип домой к фрау за какими-то важными расчетами, которые, как выяснилось на месте, он забыл в своем письменном столе. Оставалось только подождать, пока Эрих закончит послание к Грете.

Ждать пришлось часа полтора, потому что свои письма домой, которые Эрих писал жене регулярно, он в будущем планировал опубликовать в виде книги. Поэтому каждое новое письмо должно было стать следующей главой, где подробно излагается весь ход работ на раскопках.

Выходит, нам еще повезло. Обычно, как мы поняли, письма бывают гораздо длиннее, поскольку жизнь Эриха подчинена очень жесткому графику: месяц работы в поле на раскопках, а потом неделя домашнего отдыха. И так уже несколько лет подряд. Вот и приходится писать жене не письма, а целые брошюры. Если учесть, что Эрих и фрау Грета планируют остаться на берегах Титикаки до конца своих дней, на основе этих писем наверняка будет выпущено многотомное издание.

Водитель джипа, боливиец, точно так же, как и мы, совершенно равнодушно отнесся к очередному нарушению границы, и довольно скоро мы уже стучали в дверь домика с розами.

Навстречу нам вышла фрау, держа на руках, как нам показалось вначале, упитанного рыжего кота с розовым бантом на шее. Лишь всмотревшись внимательно, мы с трудом узнали в мещанском коте нашего мужественного крысолова. Он уже был совершенно здоров, но нельзя сказать, чтобы очень нам обрадовался. Всего лишь пара дней на руках у заботливой фрау Греты, и оказалось, что наш английский джентльмен – задира и драчун, профессиональный борец со всяческой нечистью – неравнодушен к домашнему теплу и буржуазному комфорту.

Как только мы остались в комнате одни, я брезгливо снял с терьера розовый бант и попытался внушить ему мысль, что это не тот наряд, в котором ходят джентльмены. Мачо Боб выразился еще откровеннее, но наши слова не произвели на пса ни малейшего впечатления. Едва мы вышли из комнаты в гостиную, крысолов тут же бросился в объятия немки. Мы с Бобом переглянулись и поняли, что пора срочно съезжать, а то и мы, глядишь, скоро окажемся в розовой пижаме.

Боб, чертыхаясь от всего увиденного, отправился на вокзал за билетами, а я начал собирать вещи.

Когда мы уходили, фрау вежливо пожала руку Бобу, улыбнулась на прощание мне и долго тискала Джерри. По дороге на вокзал терьер, которого снова взяли на поводок, был сумрачен. Дорожные хлопоты и сухой паек его явно не привлекали.

«Будем перевоспитывать», – таково было наше общее с Бобом заключение. Если индеец с трудом переносил возле себя задиристого крысолова, то уж рыжую кошку с розовым бантом он бы тут же, не задумываясь, выбросил с террасы «Исследователя Анд», на который мы снова погрузились.

Обратный путь до Куско мало чем отличался от нашей дороги в Пуно. Разве что вместо японских туристов нам теперь в попутчики досталась полупьяная компания американцев, с одним из которых Боб чуть не подрался. Что и понятно. Во-первых, Боб американцев вообще терпеть не может, а во-вторых, этот пьяный ковбой решил почему-то рассказать моему товарищу о том, как он прекрасно делает бизнес, содержа казино в одной из индейских резерваций. Ну а слова «индейская резервация» для Боба вполне достаточный повод, чтобы пустить в ход кулаки. К счастью, мне удалось отвлечь американца и увести его к приятелям, где он снова переключился на виски.

В Куско мы устроились на старом месте, а Боб тут же побежал, взяв у меня денег, выкупать из автомастерской «девочку». Через полчаса он уже победно гудел во дворе. «Тойота» блестела, мотор работал как часы, и всем нам уже хотелось назад в Лиму.

Оживился даже Джерри. Всю дорогу в поезде он был задумчив и мечтателен, но в конце концов до него дошло, что он расстался с фрау Гретой и ее теплой грудью навсегда. Увидев родную «тойоту», он встряхнулся и резво заскочил на заднее сиденье.

Честно говоря, мы и сами очень хотели сразу же отправиться в путь, но день клонился к вечеру, а выезжать из Куско на сложную горную трассу в темноте было глупо. Решили выехать с рассветом, еще до завтрака, отмахать километров пятьдесят, а потом уже остановиться на привал.

Боб обещал сварить нам на завтрак бобы с тушенкой, да еще черный кофе, и это почему-то нас с Джерри необычайно вдохновило.

Укладываясь в пансионе на ночлег, мы уже ждали новых приключений с детским нетерпением. Даже терьер заснул далеко не сразу, а долго принюхивался ко мне, прежде чем по привычке уткнуться в мое ухо.

Понятно. Я все-таки не фрау Грета.

47

Путь в Лиму через Аякучо, Уанкайо и Чосику был, конечно, труден, но дорога назад мне почему-то всегда кажется легче, хотя на самом деле все те же перевалы – только в обратном порядке – вызывали все ту же мигрень.

Однако я буквально умолил Боба сделать крюк, свернуть с маршрута и заехать в небольшой поселок, где расположился один из местных горнодобывающих комбинатов. Несколько лет назад я побывал здесь с группой журналистов и сошелся с веселым парнем – одним из управляющих всем этим немалым хозяйством. Игнасио когда-то закончил горный институт у нас в провинции и страшно был рад поговорить со мной на ломаном русском.

Несмотря на советское образование, карьеру в этой многонациональной компании, кому только не принадлежавшей, он сделал удивительно быстро. Видимо, действительно учили его неплохо, да и прекрасный английский, конечно, помог. Игнасио провел нас тогда в святая святых комбината – туда, где среди прочих металлов выплавляют и немного золота. Вообще-то золото было для комбината, так сказать, побочной продукцией. Здесь, как шутил Игнасио, добывают половину таблицы Менделеева.

Он же, помню, очень любопытно рассказывал о том, сколько золота утекло во времена господства испанцев в королевскую казну. По его мнению, перуанское и мексиканское золото поступало в Западную Европу в те времена в таких количествах, что именно оно способствовало развитию европейской экономики, а затем и расцвету культуры. То есть это Латинская Америка на своих плечах подняла Европу.

Я долго думал, что Игнасио из патриотических чувств сильно преувеличивает, пока не наткнулся на цифры, которые произвели впечатление и на меня. Скажем, здесь, в Андах, на высоте 4200 метров, в 1545 году на территории нынешней Боливии, а когда-то в Вице-королевстве Перу было открыто знаменитое месторождение серебра Потоси. Это месторождение долго являлось самым крупным производителем серебра в мире и до тех пор, пока не иссякло, в общей сложности дало 30 тысяч тонн серебра. Здесь же, в Кордильерах, разрабатывались и известные среди знатоков золота и серебра месторождения Серро-де-Паско, Морокоча и многие другие.

По окончании военных действий против индейцев испанцы начали энергичную добычу золота в завоеванных странах. На картах территорий, где эти драгоценные металлы найти не рассчитывали, испанцы так и писали: «Земли, не приносящие никакого дохода». Центральная и Южная Америка заняли в этот период первое место в мире по добыче золота. Дальнейшие изыскания в Южной Америке продолжали пополнять испанскую казну вплоть до начала борьбы за независимость, которую испанская корона проиграла.

Экономическим следствием открытий этих «копей царя Соломона» в Мексике и Перу стало неимоверное обогащение Испании, откуда золото и серебро уже перетекало в остальные европейские карманы.

Вот наглядный пример. В конце XV века наиболее крупной серебряной монетой в Испании был реал. Масса этой монеты составляла около 3,34 грамма. Когда же из Нового Света стало поступать много серебра (пока еще награбленного, а не добытого из рудников), в Испании стали чеканить восьмиреаловые монеты весом в 26,7 грамма.

Или другой пример. Чтобы попытаться спасти своего инку Атауальпу, индейцы собрали по требованию Писарро, так сказать, на скорую руку 2700 килограммов золота и 13 000 килограммов серебра. Если бы испанцы проявили больше терпения и не удушили инку в Кахамарке, то могли бы запросто получить и много больше. Вспомним хотя бы о тех носилках, полных золота, что индейцы утопили возле Баньос-дель-Инка в черном озере, когда узнали о смерти своего правителя.

Испанская казна просто пухла от стремительно растущих запасов. С 1492 по 1546 год количество золота и серебра, привезенных в Европу, вдвое превысило то их количество, которое к этому времени имелось в европейских государствах. К концу XVI века оно уже в пять раз превышало все запасы, которые находились в европейских государствах в начале XVI века. Ясно, что такой золотой дождь сильно взбодрил европейскую экономику и в целом изменил европейскую жизнь.

Всего же, по приблизительным подсчетам, количество золота, попавшего в руки испанцев еще до начала разработки золотых рудников при покорении Мексики, Перу и других территорий, достигло 53 тонн. А сколько еще драгоценных тонн испанцы получили, безжалостно и бездумно в погоне за прибылью используя чужие рудники, да еще с учетом бесплатной рабочей силы.

Неудивительно, что до середины XVIII века рудники Потоси, которые давали около половины мировой добычи серебра, в связи с их грабительской эксплуатацией стали отдавать все меньше драгоценного металла. Постепенно начался упадок Потоси. А за ним последовал и упадок Испании. Без мексиканского и перуанского золота и серебра король со своей экономикой не справлялся.

Доходило до курьезов. Хроникер Франсиско Херес, участник экспедиции Писарро, который был обижен на небольшой, с его точки зрения, гонорар за описание всех битв конкистадоров, не без ехидства вспоминает: «На обратном пути к морю смешные случаи приключались. Ламы с грузом золота разбегались по склонам, где нельзя было их поймать, от своего бремени они избавлялись, сбрасывая сокровища в пропасть. А то вдруг сбегали носильщики, которые только у испанцев научились цену золота знать. Но хуже всего было то, что кони на острых камнях подковы теряли, и для продолжения пути их владельцам ничего другого не оставалось, как из собственной добычи выковывать для них золотые или серебряные подковы».

Сегодня золото в Перу, конечно, осталось, но его количество уже не напоминает тот золотой дождь, что обрушился на конкистадоров. Да и добыть его теперь совсем не просто. Помню, с какой торжественностью Игнасио дал мне подержать единственный слиток, который его комбинат добыл в тот день. Все шутил и спрашивал, что я ощутил, на секунду почувствовав в руках богатство. А у испанцев этих слитков было столько, что даже на подковы лошадям хватало.

Вот к Игнасио-то я и собирался заехать: за ним был должок – в тот раз он так и не успел сводить нас в шахту. И хотя Игнасио уверял меня, что там ад кромешный, а шахтеры неимоверно злы на администрацию за низкую зарплату и мало ли что пролетарии учудят при виде иностранного журналиста, мне все равно любопытно было побывать в шкуре Данте и пройти всеми кругами ада.

Боб спускаться в шахту категорически отказался. «Забыл, что я и сам когда-то шахтером был, так что тамошней грязи наелся досыта?» – скептически отреагировал он на мое предложение.

Но я не огорчился – индеец хотя бы согласился заехать со мной на комбинат. К тому же надо было с кем-то оставить Джерри, не тащить же крысолова в шахту – потом не отмоешь.

48

Съезд к комбинату с трассы мы искали довольно долго. Как я заметил, латиноамериканский крестьянин, в силу своеобразной вежливости или стыдливости, никогда не скажет тебе честно, что не знает дороги. Нет, он обязательно почешет затылок, все взвесит и уверенно укажет путь: «Туда!» Не верьте. Как правило, это не та дорога. Поэтому, путешествуя по этой стране на машине, очень рекомендую не лениться, а опросить хотя бы трех человек подряд, останавливаясь через каждые сто метров. И не удивляйтесь, если все дадут совершенно разную информацию. В конце концов можете, конечно, поверить любому из трех опрошенных, но лучше довериться либо карте, если она есть, либо, еще лучше, собственной интуиции. Карты здесь тоже частенько врут.

Вот и в этот раз вопросы не помогли. Мы искали комбинат, а нас отправляли куда угодно, но не туда, куда было надо. Спасло нас лишь то, что мы увидели, как на разбитый проселок сворачивают огромные самосвалы, на которых обычно перевозят руду. Почему далеко не бедное предприятие не раскошелится на то, чтобы поставить указатели и заасфальтировать хотя бы тот отрезок пути, что ведет от главной трассы к комбинату, знают только его хозяева. Подозреваю, по той же причине, по которой они платят мизерную зарплату шахтерам за их опасный и тяжелый труд. То есть от жадности.

Игнасио мы нашли в офисе, и он нам страшно радовался до тех пор, пока до него не дошло, что я приехал ради осуществления своей безумной затеи – спуститься в шахту.

– Ну на черта тебе это удовольствие? – по-русски отговаривал он меня. – Лучше посидим в нашем буфете, там есть шикарное немецкое пиво. И ты мне расскажешь, что вы там со своей страной учудили.

– Пиво тоже, – неумолимо отвечал я, – но сначала в шахту.

Думаю, что он так упорно сопротивлялся, потому что понимал – ему придется меня сопровождать. А Игнасио шахта уже надоела до чертиков, хотя он и отвечал не за нее, а за что-то там другое на комбинате. Просто из-за его отличного английского и молодого возраста встречать гостей шахты начальство всегда поручало ему.

– Мне просто стыдно ее тебе показывать, – говорил он мне, когда мы, уже переодевшись и надев каски, направлялись к лифту, который должен был опустить нас в преисподнюю (кажется, у шахтеров этот лифт называется клетью). – Хозяева экономят на всем, потому это самая страшная шахта в мире. Если мы вылезем оттуда живыми, считай, что заново родились на свет божий.

Увидев, что и эта последняя попытка остановить меня не удалась, парень в отчаянии воздел руки к небу. Я только улыбался: меня причитания Игнасио о том, что мы спустимся в «самую страшную шахту мира», изрядно позабавили.

Вообще, честно говоря, объяснить, зачем мне это было нужно, не могу. Наверное, какое-то патологическое любопытство. Если бы смог, я бы и в космос полетел.