Перу. С Бобом и Джерри тропой инков Романов Петр

1

Подготовка к броску в сельву началась с неприятностей. В то время как я благодушно ожидал только хороших новостей, появился сильно смущенный Боб и заявил, что на этот раз фокус со взяткой прошел лишь частично: все необходимые для справки анализы он для терьера «сделал», но вот саму справку «этот чертов ветеринар» – а это был особый таможенный ветеринар, который сидел где-то на задворках аэропорта, – не дал, категорически заявив, что должен «осмотреть животное».

Я сначала даже не понял, о ком идет речь, Джерри уже давно перестал быть для меня «животным». Ума у него было много больше, чем у отдельных человеческих особей. Недаром, как шутил один из моих друзей, «у пса уже формируется кисть, а скоро он вообще заговорит».

Пришлось тащиться в аэропорт к этому странному ветеринару. Это же надо, «грязные» деньги не берет – просто чудеса в такой взяткоемкой стране, как Перу. В этом смысле перуанские чиновники – сиамские близнецы наших отечественных. Я даже заочно начал уважать ветеринара и снисходительно простил ему неудачное слово «животное»: в конце концов, он же не знаком еще с Джерри. Да и вообще, наверное, слишком долго имел дело с какими-нибудь хомяками.

Психологически я тщательно подготовился к справедливой выволочке, которая была неизбежна после неудачи Боба. Ветеринар же не дурак и догадается, кто к нему послал Боба. Значит, надо терпеть.

Я не ошибся – это стало ясно еще до того, как мы с Джерри вошли в кабинет ветеринара. Минут тридцать мы сидели в очереди, и я понял, что не одному мне пришла в голову греховная мысль о взятке. Ветеринар разговаривал громко, поэтому происходящее за дверью слышали все. На каждое сомнительное слово, сказанное посетителем, старик произносил отповедь о морали, достоинстве человека и его ответственности за ближних (в данном случае – собак, кошек и попугаев).

Пожилая француженка со своим мопсом вылетела из кабинета вся красная, к тому же брезгливо держа свое вчерашнее сокровище за шкирку – у мопса оказалась экзема, а потому справку псу не выдали. Солидный уравновешенный голландец со своим котом, напротив, долгожданный документ получил, но был глубоко возмущен тем тоном, каким ему сделали выговор за попытку всучить старику взятку. Видимо, голландец, как и я, много лет прожив в этой стране, легко отвык быть законопослушным.

Мы с Джерри втиснулись в кабинет скромно, с мордами, полными раскаяния, и всю отповедь старика выслушали молча, согласно кивая головой. То есть головой, конечно, кивал я, а Джерри изо всех сил строил из себя милого песика и невинными глазами восхищенно смотрел в сторону на дипломы. Впрочем, он-то действительно был чист перед Господом и ветеринаром.

Для начала мне пришлось выслушать от седовласого человека лекцию о том, что не все в Перу покупается и продается. И что Амазонию перуанцы оберегают как зеницу ока, чтобы не погубить тамошнюю фауну и флору. И что вообще стыдно присылать к пожилому, заслуженному ветеринару – тут айболит сделал горделивый жест в сторону различных дипломов, которые украшали стену его кабинета, – какого-то подозрительного индейца, похожего на террориста (это он о Бобе), вместо того чтобы не погнушаться и честно привести к нему собаку.

Справку мы получили. Сказался мой вид раскаявшегося грешника и порода Джерри. Выяснилось, что, при всем своем богатейшем опыте, норвич-терьера ветеринар еще не видел ни разу. А когда старик узнал, что терьер еще и крысолов по образованию, лед был окончательно сломан. Без особого преувеличения можно сказать, что встретились соратники по борьбе. Как истинный охранитель всего здорового на земле, врач, как и положено, больше всего на свете ненавидел крыс и уличных голубей – извечных переносчиков всяческой заразы. А потому признал в терьере коллегу. К тому же, как и он, дипломированного: я на всякий случай захватил собачью родословную и медаль с дипломом, полученные Джерри еще в подростковом возрасте на выставке.

Старик внимательно осмотрел английского джентльмена и в заключение меня даже похвалил.

– Замечательная собака, и очень хорошо, что вы его не перекармливаете, он в отличной форме.

Ну а после рассказа о битве Джерри с семейством кондоров я бы мог получить от старика и десять справок, настолько рассказ ветеринара умилил.

– Только зачем вы тащите это славное создание на Амазонку? – заметил дед, уже подписывая справку. – Неужели не с кем оставить? Вы даже не представляете, сколько там ядовитых тварей и разнообразных кровососущих – переносчиков инфекций. Разве можно рисковать подобным экземпляром?

Я честно признался, что терьер мне как родной брат, с которым я просто ни на минуту не могу расстаться, и твердо обещал оберегать пса от анаконд, ядовитых пауков и пираний.

– Понимаю, – любуясь «славным созданием», сказал врач. – Ну что же, давайте я ему хотя бы сделаю прививку. И не уверяйте меня, – тут старик брезгливо отодвинул бумагу о прививках, добытую Бобом, – что это не липа. Мне все время пытаются подсунуть липу, но с доном Рикардо, – это старик о себе, – такие фокусы не проходят.

После этого Джерри стоически вытерпел укол, а я наконец получил справку.

– Ну как? – с тревогой спросил нас Боб после возвращения от ветеринара.

– Нормально, – ответил я. – Можешь не беспокоиться за свою страну, у нее еще есть безгрешные хранители. Но вот что будет с Перу, когда старый ветеринар умрет, не знаю.

2

Первое препятствие мы преодолели, но второе оказалось мне не по зубам.

Падре Иосифа я знал давно и периодически с поляком общался, однако человек он по природе замкнутый, так что общение носило формальный характер. Хотя в то время, когда кошачий коготь не был столь популярен, а точных научных доказательств его эффективности еще не хватало, я написал пару статей о когте для перуанской прессы, чем в меру своих сил помог травнику. Но, как и многие поляки, он не доверял русским в принципе, поэтому лишь холодно поблагодарил меня за поддержку. Я не обиделся, прекрасно зная многовековую и всегда противоречивую историю русско-польских отношений.

Падре, став еще в юности убежденным травником и сделав ставку в первую очередь на кошачий коготь, долго действовал в одиночку. Однако позже, когда ему удалось вылечить богатого американца от одной из самых сложных форм рака – костного, благодарный пациент дал падре денег на организацию небольшой клиники. Клиника, продолжая экспериментировать с когтем и другими лечебными растениями, оставалась скромной, коек на двенадцать, но скоро стала хорошо известна среди онкологов, сначала местных, а потом и иностранных.

Кроме того, при клинике монахи организовали аптеку, где торговали самыми разными целебными травами, причем и здесь зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Если на всех рынках продавали травы весьма сомнительного качества, то в клинике люди покупали лекарства без доли сомнения. Монахи сами ездили за травами по стране, сами готовили лекарства и своей репутацией очень дорожили.

То, что теперь в клинику зачастили эксперты-врачи, неудивительно. «Польское чудо» ставило в тупик, изумляло, вызывало скепсис, но никого не оставляло равнодушным. Попасть к падре на спасительную койку было крайне трудно: мест было мало, да и брали туда лишь при строгом выполнении ряда условий.

Сам падре, не будучи дипломированным врачом, диагноз никогда не ставил. Желавший у него лечиться должен был принести все необходимые анализы, рентгеновские снимки и официальное заключение нескольких независимых специалистов. А после окончания курса лечения пациенты были обязаны повторить все те анализы и снимки, с которыми приходили в клинику. И снова получить заключение нескольких независимых экспертов. Наконец, требовалось повторять эту процедуру раз в три года и письменно извещать клинику о результатах. Все бумаги и снимки аккуратно подшивались в папки. Делалось это, чтобы прекратить разговоры о том, что падре берет на лечение лишь легких больных, которых можно поставить на ноги и другими способами. Я сам держал в руках эти папки и перебирал рентгеновские снимки сначала со злокачественными опухолями, а потом без них.

И еще одно непременное условие поставил монах-целитель. Больной должен был рискнуть. То есть прийти в клинику с подтвержденным диагнозом, но до этого не подвергаться ни лучевой, ни химиотерапии. Как говорил падре Иосиф, оба этих способа напоминают ему атомную войну, после которой остается лишь мертвая земля. В клинике делали ставку на повышение иммунитета, а облучение и химия вместе со злокачественными клетками уничтожают и последние бастионы сопротивления организма. Так что лечить таких больных падре никогда не брался, хотя, как потом показали опыты, проведенные в перуанских, а затем и в зарубежных онкологических центрах, кошачий коготь отчасти помогал даже после подобной «атомной войны». Силы больным коготь все равно прибавлял.

3

Впрочем, пора подробнее рассказать о самом кошачьем когте, или, как его называют по-испански, «Унья де гато» (Ua de Gato, по-латыни Uncaria tomentosa, по-русски ункария опушенная).

В 1974 году врач Клаус Кеплингер открыл «большому миру» это лекарство. Общаясь с индейцами племени ашаника, доктор узнал о том, как они используют это растение, и занялся его изучением. В 1989 и 1990 годах Клаусу Кеплингеру были выданы два патента на выделенные им из корней растения шесть щелочных ингредиентов. На самом деле все эти патенты, на мой взгляд, стоят не так уж и много, потому что «малый мир» индейцев Амазонки об удивительных свойствах когтя знал уже давным-давно. Индейцы этой лиане, которая цепляется за деревья своими колючками, похожими на кошачьи когти – отсюда и название, – поклоняются примерно так же, как китайцы женьшеню.

Хотя, между прочим, многочисленные исследования, проведенные в самых разных уважаемых научных центрах США и Западной Европы, доказали, что коготь обладает более сильным действием, чем женьшень, а спектр его лечебного применения шире. Список всех заболеваний, при которых помогает коготь, приводить, разумеется, не буду. Назову лишь две самые страшные болезни нашего времени: рак и СПИД.

В 1988 году в Лиме проводился международный конгресс по вопросам традиционной перуанской медицины. Основной докладчик по когтю уже тогда сообщил, что за четыре года экспериментов с помощью экстракта этого растения в госпиталях перуанской столицы было остановлено развитие злокачественных опухолей у 700 пациентов с 14 различными типами рака. Это был триумф падре Иосифа.

Uncaria tomentosa произрастает в предгорьях Анд и вдоль берегов Амазонки. Беда только в том, что в сельве есть множество разнообразных лиан. Часть из них совершенно бесполезна, а некоторые обладают, правда в значительно меньшей степени, свойствами Uncaria tomentosa. Многие из лиан цепляются за соседей, чтобы подняться к солнцу, примерно такими же «когтями». Таким образом, в природе существует несколько видов ункарии. Известен, например, родственный вид – Uncaria guianensis, который похож на Uncaria tomentosa, но не содержит самой главной щелочи, изоптероподина, которая и обусловливает удивительные целебные свойства растения. Вероятно, именно вследствие этого данный вид не столь эффективно воздействует на иммунную систему.

Лабораторные исследования, проводившиеся в Неапольском университете, позволили выделить из коры кошачьего когтя три новых кислотных гликозида, которые проявили высокие антивирусные и противовоспалительные свойства. Короче, волшебное снадобье.

Найти в сельве Uncaria tomentosa сложно. Хотя случались и курьезы, когда лиана сама находила травника – люди, зацепившись за устрашающие «когти» этого растения, оказывались буквально подвешенными в воздухе.

Надеюсь, что после всего сказанного никого уже не удивит мое желание увидеть это чудо в месте его обитания. Я соглашался даже на то, чтобы коготь и меня подвесил, как елочную игрушку. Хотел я, разумеется, набрать на всякий случай чудодейственной коры и для себя, чтобы увезти ее домой, твердо зная, что зачерпнул не мутной, а истинно чистой, родниковой воды, без всяких ненужных примесей.

Но для этого требовалось, чтобы падре Иосиф дал мне хоть какие-то контакты в Икитосе. Идти в сельву без проводника и опасно, и бессмысленно.

Увы, падре меня внимательно выслушал, напоил чаем с какой-то травкой и вежливо отказал.

– Знаете, – ответил он, – истинную Uncaria tomentosa вы вряд ли точно определите, слишком похожа ее родня. А значит, в результате после долгих мучений привезете с собой никчемный мусор, а потом будете удивляться, почему коготь вам не помогает. Ради вашего же здоровья купите лучше его в нашей аптеке. Там все настоящее, это я вам гарантирую. Если же все-таки решите ехать на Амазонку, обязательно возьмите в нашей аптеке коготь с собой. Это куда эффективнее, чем любые прививки.

Кажется, отец Иосиф под старость стал деловым человеком и никак не хотел рисковать своим бизнесом.

Спорить было бесполезно. А вот советом падре я воспользовался и в аптеку зашел.

4

Мы вступили в полосу невезения. Между тем отправляться на Амазонку за когтем, не имея нужных контактов, – дело гиблое: мы же собирались прогуляться не по туристической «кабаньей тропе». Ну, приедем мы в Икитос и что будем делать дальше?

По идее, коготь мог быть где угодно. Сельва переполнена разными лианами. И ты их видишь, едва отплыв по Амазонке от Икитоса, но что это за лианы? Я, конечно, знал, как Uncaria tomentosa выглядит на фотографиях, но этого было недостаточно: схожий ствол, похожие листья и даже цветочки, которыми лиана иногда покрывается, имели и другие ункарии.

Тем более было обидно, что мы искали не плантации этого растения – продажей когтя я заниматься не собирался. Мне хотелось взглянуть хотя бы на один-единственный экземпляр. На саму живую лиану, а не на ее перемолотую кору в пакетике. Возможно, кому-то это желание и непонятно, но для меня это было все равно что увидеть подлинник «Джоконды».

С точки зрения Боба, это была, конечно, моя обычная «дурь». Но на этот раз он и сам заболел той же самой «дурью», поэтому делал все возможное, чтобы найти в Лиме среди своих старых знакомых тех, кто хоть как-то связан с добычей этого снадобья. День за днем он честно садился в «тойоту» и мотался по городу, но улов был жлким.

Он нашел контрабандистов, которые тайком вывозили с Амазонки попугаев, анаконд и прочую экзотику для дальнейшей нелегальной переправки в США и Европу, но это было не то. Он достал подробнейшую карту перуанской части Амазонки. Ну и что? Мы, лежа на полу, внимательно и даже под лупой рассмотрели ее, только вот, где растет коготь, на ней помечено не было.

Какой-то подозрительный китаец (в Перу довольно большая диаспора японцев и китайцев), державший аптеку и продававший в ней Uncaria tomentosa, дал Бобу адрес своего поставщика в Икитосе, но сам честно признался, что не очень ему верит: кора, которую ему присылали, пациентам помогала не сильно.

Лишь на пятый день поисков Боб вернулся домой с радостной новостью: он нашел каких-то нелегалов – поставщиков лианы, которые работали на небольшую американскую фармацевтическую компанию. Вот от них-то мы и получили заветный адрес в Икитосе.

В отличие от Боба, я большого оптимизма не испытывал, потому что предпочел бы иметь дело с законными поставщиками. Но с солидными людьми разговор не клеился, мои разговоры про «подлинник „Джоконды“» их не убеждали. Оберегая свой бизнес, они отказывались помочь, считая, что я налаживаю новую линию поставок когтя в Россию. А это им было совершенно ни к чему. По их мнению, русские обойдутся и тем, что им пересылают зарубежные фармацевты.

– Ничего, – утешал меня индеец, – не найдем, так просто прогуляешься на прощание по сельве. Ты же все-таки не за когтем приехал, а попрощаться с Перу.

Это правда. И все же так хотелось лично познакомиться со знаменитой лианой. Я еще тогда подумал: а сколько у нас в стране людей, самостоятельно находивших в Уссурийской тайге женьшень? Гордыня, конечно, грех, но уж очень хотелось хоть ненадолго залезть в шкуру первопроходца.

Наконец Боб поехал в аэропорт за билетами, а я остался дома укладывать рюкзаки.

5

Перелет в Икитос прошел нормально, если исключить переживания Боба по поводу взлета и посадки и крайнее недовольство Джерри, вызванное его путешествием в грузовом отсеке, где он замерз. Да и не понимал, бедняга, за что подвергается пусть и краткому, но уже не первому тюремному заключению.

Жизнь на поводке, который он обычно терпеть не мог, по сравнению с клеткой показалась терьеру куда симпатичнее, а жара в Икитосе быстро прогрела все его косточки. Подозреваю, что он с удовольствием снял бы свою рыжую шкуру, потому что не без зависти смотрел, как мы с Бобом, зайдя в аэропортовый туалет, тут же переоделись в шорты, майки и шлепки. Затем мы втроем водрузились на рикшу – в Икитосе эти ребята на велосипедах почти вытеснили обычные такси – и поехали искать какой-нибудь дешевый пансион, где бы нас приняли втроем, то есть вместе с собакой. Нашли на удивление просто: рикша подсказал, что в городе есть русский ресторанчик.

Предприимчивая хозяйка пансиона и крохотного ресторанчика, который к нему примыкал, оказалась бывшей москвичкой, убежавшей от горбачевско-ельцинского хаоса на Амазонку. Вот уж не ожидал встретить землячку так далеко от дома. Разумеется, Екатерина нас приняла с распростертыми объятиями и суетилась в свои сорок, как восемнадцатилетняя.

Затем, когда мы все трое приняли душ, которому Джерри обрадовался по понятным причинам даже больше, чем мы с Бобом, нас угостили русскими пельменями – фирменным блюдом ресторана. Чтобы не обижать Катю, я не стал ничего комментировать, но русские пельмени Катина стряпня напоминала только с виду. С начинкой что-то было не так. Видимо, расставание с родиной даром не прошло. Однако спрашивать о том, какое мясо использовала любезная хозяйка, не рискнул. А вдруг какая-нибудь местная обезьяна? Впрочем, Бобу и Джерри, для которого не пожалели целую миску этих амазонских пельменей, еда пришлась по вкусу.

Ресторанчик был маленький, но уютный. Русского, правда, в нем при внимательном осмотре нашлось немного, разве что пара фарфоровых гжельских чайников да расписной сувенирный электрический самовар, но этого, собственно, и не требовалось. Ресторанчик имел в своем меню все то, что и остальные подобные заведения в городе, плюс, для экзотики, пельмени. А уж гостеприимный климат создавала хозяйка. Судя по количеству посетителей – время как раз приближалось к обеду – Кате все (кроме пельменей) удавалось.

Большой радости на лице хозяйки после наших комплиментов я, однако, не заметил.

– Это все мелкие клерки из соседних офисов, – пояснила она, – я делаю для них очень дешевые комплексные обеды. Сил эти обеды отнимают много, а выручка мизерная. А вечером у меня, как и у всех: главный клиент – турист. Но жить можно, особенно пока не начались дожди.

Узнав, зачем мы приехали, Катя с сожалением пожала плечами:

– Ничем не могу помочь, вообще первый раз слышу об этой вашей лиане.

А я-то, грешным делом, думал, что в Икитосе только и разговоров о том, как фармацевтическая мафия борется здесь за зоны влияния.

6

На следующее утро Боб отправился искать проводника, пользуясь теми контактами, что ему дали в Лиме, а я снова взял рикшу, чтобы проехаться по знакомым местам в Икитосе и хоть чем-то занять время.

Заслуга открытия Амазонки принадлежит испанцам. В 1500 году Висенте Яньес Пинсон вошел в устье огромной реки на восточном побережье Южной Америки и назвал ее Рио-Санта-Мария-де-ла-Мар-Дульсе – река Святой Марии Пресного Моря. Но Пинсон на самом деле не понял, да и не мог понять, что открыл одну из величайших рек мира – размер бассейна 7,2 миллиона квадратных километров. Не мог, потому что даже не знал, что плывет вдоль побережья континента.

Именно поэтому перуанцы считают первооткрывателем Амазонки Франсиско де Орельяну. Правда, Орельяна обнаружил Амазонку в 1541 году, как и Колумб Америку, совершенно случайно. Он и его люди входили в небольшой голодающий отряд испанцев, который на свой страх и риск отправился на поиски Эльдорадо, спрятанного, по мнению конкистадоров, где-то в дебрях сельвы. А потом «плавсредство», где находился Орельяна со спутниками, посланное раздобыть хоть какое-то пропитание, унесло течением от основного отряда. Сопротивляться сил у голодных золотоискателей уже не было, так что они вынуждены были отдаться течению, положившись на удачу.

Золота они так и не нашли, зато совершили географический подвиг – горстка храбрецов за восемь месяцев добралась до Атлантического океана.

Однажды на Амазонке, а точнее на одном из ее притоков – реке Укаяли, я побывал в маленьком местечке, что носит имя Орельяны, там даже стоит обелиск в честь его отважного плавания. Конкистадор дал и название всему этому региону – Амазония, как говорят, ошибочно приняв за женщин длинноволосых индейцев ягуа, одетых в волокнистые юбки. А заодно «перекрестил» саму реку. Название «река Святой Марии Пресного Моря» осталось в прошлом.

Потом этот край снова надолго погрузился в сон, пока в конце ХIХ века Амазонию не разбудил интерес к каучуку. Именно тогда наступила эра беспощадной эксплуатации амазонских лесов каучуковыми баронами в основном из Северной Америки, которые делали здесь огромные и легкие деньги. С встречавшимися на пути местными индейскими племенами поступали так же, как в свое время это делали конкистадоры или поселенцы на североамериканском континенте. На этой каучуковой волне возник и Икитос – крупнейший город в бассейне перуанской Амазонки. Сегодня в Икитосе 400 тысяч жителей и одна достопримечательность – живописный речной порт Белен, где все здания построены на плотах.

В основном лодочный порт Икитоса хаотичное, но по-своему привлекательное место, где сталкиваются два мира – уже окультуренный белыми людьми индейский мир и полуцивилизованный индейский мир. В Икитос за покупками на моторках или на каноэ приплывают индейцы, живущие относительно недалеко от города по берегам Амазонки или на ее многочисленных притоках: либо в маленьких деревушках, где обычно всего три – четыре примитивных полудеревянных-полулиственных домика на сваях, либо вообще в одиночку.

Когда плывешь по Амазонке километрах в десяти – двадцати от Икитоса, то нередко можно увидеть на берегу семью, предпочитающую жить обособленно. Крохотная лачуга и небольшой участок, возделанный, чтобы выращивать рис. Иногда рядом растет несколько кокосовых пальм и бананов. Все остальное для выживания дает сельва и река.

По сравнению с подобными лачугами Икитос, разумеется, кажется почти Нью-Йорком. До сих пор дома, покрытые португальской черепицей, хранят следы богатства прежних времен. А на центральной площади города можно увидеть творение Гюстава Эйфеля – обветшалый металлический павильон, спроектированный им для Всемирной выставки в Париже в 1889 году и перевезенный сюда позднее в разобранном виде каучуковым магнатом Жюлем Тотом. С какой целью было совершено это безумие, правда, не понимаю: ни жить, ни работать в железном доме в тропическом климате невозможно.

Впрочем, домик Эйфеля, изящно украшенный литыми балконами, никто не собирается отправлять на металлолом. Зачем, если этот театр абсурда доставляет неимоверную радость всем посещающим Икитос туристам?

Каучуковый бум в Южной Америке закончился примерно в двадцатых годах прошлого века, когда на мировом рынке появился более дешевый африканский и азиатский каучук. А затем использование природного каучука вообще ушло в прошлое, его вытеснили современные синтетические материалы. В результате этого немало местных толстосумов попросту разорились. Не ведаю, что стало с магнатом Тотом, но хорошо знаю несколько когда-то очень богатых «каучуковых» граждан Перу, которые под старость лет вынуждены работать простыми клерками в столичных офисах. Не повезло.

7

В первую свою поездку на Амазонку я честно бегал за гидом по туристическому маршруту вместе с группой. Тогда нам показывали ряженых индейцев и специально построенные для туристической братии псевдоиндейские хижины, на каждой из которых непременно красовался попугай ара. И конечно, водили по натоптанной тропинке якобы в сельву. Вот, собственно, и вся экзотика. Ах да, забыл, нас еще катали на местных индейских лодках по озеру, в котором, как сказали, можно купаться, только если нет ранок на теле, потому что в озере водятся пираньи. Это придавало определенную остроту ощущениям, и все мужчины, чтобы продемонстрировать свою смелость, в озере хотя бы на секунду, но окунулись.

На самом деле все это постановочная туристическая бутафория. Настоящая сельва в районе Икитоса давно уже безжалостно вырублена, и тропа, по которой гуляют наивные заграничные гости, проходит уже по вторичному лесу, тому, что вырос на месте вырубки. Единственная правда в том, что и сюда иногда заползают, видимо в силу глубокой задумчивости, змеи, иногда даже ядовитые, а с веток, бывает и такое, свешивается какой-нибудь гигантский паук.

Но вообще-то все эти туристические места регулярно прочесывают, так что шанс столкнуться здесь с опасностью мизерный. Самое большее, на что может рассчитывать турист, это сфотографироваться со средних размеров анакондой. Есть такая фотография и у меня. Смотреть на нее не люблю, поскольку прекрасно знаю, что рядом, за кадром, стоит местный дрессировщик, а саму змею накормили предварительно каким-то снотворным, так что она еле-еле шевелится.

Вот вам и весь сказ про туристический вариант путешествия на Амазонку. Но все равно каждый побывавший там очень горд собой и теми сувенирами, что привез. Среди них обязательная трубка (чисто декоративная), из которой местные дикие индейцы якобы стреляют, то есть выдувают короткие ядовитые стрелы. Настоящие охотничьи трубки похожи на эти, но все же другие. Да и яд на самом деле вовсе не смертельный, а нервно-паралитический, который на охоте просто позволяет завалить добычу.

Впрочем, как утверждают ученые, в глубине сельвы, где обитают действительно дикие индейские племена, до которых цивилизация еще не добралась, используют яд и покруче, правда только во время войны. А воюют дикие племена между собой нередко. Да и кровная месть, распространенная в сельве, косит амазонских индейцев изрядно.

Однако и тут разноголосица. Например, чехи И. Ганзелка и М. Зикмунд, чья книга «К охотникам за черепами» была крайне популярна у нас в стране где-то в 1950-е и которую я перечитал перед отъездом из Москвы, убеждены, что не в обычаях индейцев (правда, чехи бывали не в перуанской, а в эквадорской Амазонии) убивать противника с помощью яда. Главное оружие в войнах между племенами, по их версии, это копья. Возможно, но есть и другие мнения.

Вторая моя поездка получилась гораздо интереснее. Тогда удалось побывать в лесах амазонской низменности в национальном парке Ману, а это 13 тысяч квадратных километров нетронутой территории – настоящий рай для зоологов. По видовому разнообразию мир пернатых в этом районе – самый богатый на континенте. Если не ошибаюсь, более пятисот разных видов на каждые пять квадратных километров, от невиннейших колибри до гарпий. Да-да, именно гарпий. Harpia harpija – это самая крупная птица в Южной Америке из семейства ястребиных и название свое полностью заслужила, потому что питается в первую очередь обезьянами и ленивцами. Думаю, и человеку на пути этой гарпии, если она голодна, лучше не попадаться.

Эта вторая поездка произвела на меня гораздо большее впечатление. Но в заповеднике нас сопровождали и защищали надежные проводники. А что будет теперь?

И куда, черт возьми, запропастился Боб? Я исколесил весь Икитос, успел пообедать у Кати, еще час тупо смотрел, уединившись в нашей комнате, на карту, снова, к радости Джерри, окатил его под душем, а индейца все не было.

8

Боб появился лишь затемно и в такой ярости, в какой я его не видел в жизни. Как оказалось, все его контакты в Икитосе, которые он с таким трудом «нарыл» в Лиме, оказались пустышкой.

– Сплошь одни проходимцы, – не вдаваясь в детали, прокомментировал он.

Затем Боб пытался поискать какие-то зацепки самостоятельно. Побывал и на здешнем нелегальном рынке, где торгуют разными запрещенными к вывозу из Амазонии экзотическими товарами: необработанными шкурами «тигрильо» – так перуанцы часто называют оцелота, – кожей анаконд, чучелами разных хищников и засушенными пираньями.

– И еще этим. – Боб не без брезгливости показал мне прокопченную, высушенную голову обезьяны, которая была главным украшением на нехитрых растительных бусах (в процессе мумифицирования по местным рецептам голова сильно уменьшается в размерах). Предполагалось, видимо, что эту «драгоценность» кто-то захочет носить на шее или повесит у себя дома в Париже или Чикаго. Голова обезьяны была обработана тем древним способом, каким дикие племена на Амазонке высушивают отрезанные головы своих врагов.

– Кошачий коготь на этом рынке не котируется, – заметил Боб, отдавая мне обезьянью голову, – другая мафия. Добрался до торговцев живым товаром – редкими животными, но и они по поводу охотников за когтем ничего не знают. Правда, кое-что слышали и даже подумывали, не заняться ли им еще и этим бизнесом, но потом от идеи отказались. У них дела и так идут неплохо, зачем новая морока?

Побывал и на пристани, поговорил с лодочниками – все пожимают плечами. Один кивает на другого, замкнутый круг. Да и вообще среди этой публики проводника не найдешь, их дело река. Доставить туда-сюда – пожалуйста, а берег они знают плохо. Да и просто побаиваются влезать в сельву. Поведали мне о всяких ядовитых пауках, змеях, пчелах. Со старых бамбуков какая-то ядовитая пыль сыплется, кожу обжигает. Куда мы с тобой приехали?

Боб залез под душ и оттуда продолжил свой рассказ:

– Наконец нашел одно шустрое молодое существо – завтра часов в десять обещал зайти, – он якобы какого-то англичанина куда-то возил за когтем, но съездили неудачно. На второй день англичанина так искусали муравьи, что он с воплями повернул назад. Да еще парню, похоже, в тот раз не заплатили, так что он настаивает – деньги вперед, иначе не поедет. Да и вообще какой-то скользкий тип, сам увидишь. Боюсь, заведет в дебри и удерет или сопрет все наши вещи и снова удерет. Либо протаскает нас недели две бессмысленно по сельве, а потом скажет: сделал все что мог – не повезло. Я ему не верю, но решать тебе.

Целый день провел впустую. Надо думать. Может, попробовать просто спуститься по Амазонке, иногда сходя на берег, и попытаться найти коготь так, на удачу? Не знаю.

Последнюю фразу Боб произнес, уже вытираясь. Потом безнадежно вздохнул и пошел ужинать.

Да, если уж не везет, то не везет. Правда, подумал я, стоит, пожалуй, еще поговорить завтра с местными врачами-инфекционистами, а Боба отправить на поиски колдунов. Шаманы наверняка коготь используют, попробовать стоит.

А на «скользкого типа» завтра посмотрим. Если он действительно ненадежен, то с таким в сельву – тут Боб абсолютно прав – лучше не соваться.

9

Следующий день принес надежду. Мы все еще торчали в Икитосе, но уже появилась ниточка.

«Скользкий тип», о котором говорил Боб, был отвергнут категорически – настолько плутовскими оказались глаза у этого щупленького, но шустренького индейца с неразборчивой речью. Он хотел денег, но толком не знал ни единого названия на великой реке, которые мы уже вызубрили в ходе беспрерывного ползания на брюхе вокруг огромной карты перуанской части Амазонии. Нам такой проводник был, конечно, не нужен. Зато к вечеру появились две реальные зацепки, из которых можно было уже всерьез выбирать.

Во-первых, Боб все-таки добрался до местного шамана (или колдуна) по имени Чоко. По словам Боба, по своему интеллектуальному уровню он и в подметки не годился нашему горному Пабло.

– Пабло – светлый человек, – заметил Боб, – а этот темен как ночь. Но свое дело знает. О когте слышал, сам его использует, а главное, утверждает, что собирал кору лично и хорошо знает местность, где лиану можно найти. Плохо, что сам идти отказывается, мы не вписываемся в его планы, а денежный вопрос, в отличие от нашего «скользкого типа», его почему-то не волнует. Предполагаю, что он вообще живет в мире без денег. Так сказать, натуральным образом. Он колдует или лечит, а ему в благодарность приносят продукты питания. Попросит – принесут и штаны. А что ему еще надо в таком-то климате?

Но это исчадие ада, – добавил Боб, – готово познакомить нас с кем-то из своих подопечных, которые постоянно снуют между городом и сельвой. То есть уже носят на голове шляпу и не едят сырую человечину. Весь вопрос в том, насколько мы готовы довериться колдуну. Лично я на себя такую ответственность не возьму. Если хочешь, завтра съездим вместе.

Даже если Боб прав, подумал я, и мы имеем дело с «исчадием ада», тем не менее это уже прорыв в нужном направлении. Да и племя, по словам колдуна, располагалось относительно недалеко. Следовательно, оно уже не было в полном смысле диким и, скорее всего, действительно не захочет употребить нас в пищу.

Уже неплохо.

10

Обнадеживающую информацию принес после дня мотаний по городу и я. Поговорив с нашей Катей, я выяснил, кто в городе главный инфекционист, а потом честно высидел почти час, чтобы попасть к нему на прием.

Инфекционист Мигель оказался толковым молодым человеком из Лимы, просто решил, что в провинции быстрее сделает карьеру. И это ему, судя по всему, удается: как он сказал, материалов собрал уже на несколько диссертаций. При его врачебном профиле это неудивительно. К тому же Мигелито, с которым мы быстро перешли на «ты», оказался сыном моего хорошего знакомого – крупнейшего в Перу нейрохирурга. Папа, конечно, мог пристроить сына и в столичной клинике или даже отправить его работать в США, но парень настоял на своем: сначала ему надо набить руку в глубинке.

По своему образованию и по семейной традиции Мигель был, конечно, убежденным аллопатом, но, поработав несколько лет в глуши, понял, насколько эффективны народные методы лечения. Поэтому мое восхищение кошачьим когтем его не удивило и не шокировало.

Более того, он и сам потихоньку использовал коготь при лечении ряда инфекционных желудочных болезней, а доставал кору лианы, как выяснилось, у того же самого колдуна Чоко, с которым общался Боб.

По словам Мигеля, к нему обращались фармацевты разных зарубежных фирм с просьбой о помощи – наладить постоянные поставки Uncaria tomentosa. Естественно, не бесплатно. Всем им доктор отказал, боясь, что в Икитосе наступит вторая «каучуковая лихорадка» – крупные компании полезут в сельву всерьез, а потому нанесут ей непоправимый ущерб. В общем, парень оказался с принципами.

Логика в словах молодого доктора, безусловно, была, поэтому я постарался объяснить, что мы заниматься бизнесом не собираемся. Мы лишь охотники за приключениями, а поиск когтя и есть одно из таких приключений.

Когда мне удалось его убедить, разговор пошел уже по делу. Наш молодой доктор рассказал, что знаком с одной немкой по имени Марта (везет же нам на немцев). Она из «зеленых» и сейчас, подружившись с каким-то племенем, живет вместе с индейцами на притоке реки Укаяли. Добраться туда не так уж сложно: день на моторке по реке, ночевка в знакомом уже мне Орельяне, а потом почти весь светлый день на каноэ по протоке. Так вот, эта «зеленая» Марта построила с помощью индейцев себе домик, привезла из Германии радиостанцию, бензиновый движок и теперь просвещает индейцев, говорящих на испанском, по радио. Как заверил меня Мигель, здесь у многих индейских семей, живущих на границе дикой сельвы и цивилизованного мира, уже есть транзисторы.

Более того, по словам доктора, немка – убежденная сторонница лечения народными средствами, и в первую очередь как раз кошачьим когтем, который ей регулярно доставляют ее слушатели. Мигель выразил готовность написать «радионяне», чтобы она нас приняла, как родных. Правда, для этого, как он не без юмора заметил, нам требуется немного «позеленеть»: то есть никакой охоты, обожание природы, от змей до бабочек, вера в светлое будущее и лютая ненависть к глобализму.

Доктор был уверен: если мы доберемся до этой Марты, она нас точно сведет со своими поставщиками. А проводить к ней сможет его постоянный пациент – ему как раз травы не помогают, и он раз в месяц обязательно приезжает к Мигелю на прием. Через пару дней, прикинул доктор, пациент должен появиться: у него кончатся лекарства.

Все это звучало многообещающе, поэтому я сразу же поручился, что веру в светлое будущее обеспечу – русским к этому не привыкать. Со змеями труднее, но постараемся на короткое время полюбить и их.

Обменявшись информацией, мы с Бобом задумались над тем, какой же из двух вариантов предпочтительнее. То не было ничего, а тут приходится выбирать. Наконец решили пока не пороть горячку, а на следующий день еще раз поговорить с колдуном.

Бобу я, конечно, доверял полностью, но все же хотелось, прежде чем принять окончательное решение, посмотреть на господина Чоко поближе.

11

Колдун, как оказалось, живет фактически за пределами Икитоса – прямо на берегу Амазонки, примерно там, где туристическая сельва начинает постепенно переходить в сельву настоящую. И как только Боб успел за один день и у контрабандистов побывать, и до колдуна добраться, не представляю. Машина, которую мы взяли в Икитосе, ехала до дома шамана часа полтора.

Прежде чем войти в убогую хижину – типичное для этих мест строение на сваях, – Боб придержал меня за руку.

– Забыл предупредить, – тоном, не обещавшим ничего хорошего, заметил он, – ты там руками, ради бога, не размахивай. Каморка обычная, но заставлена сверху донизу всякими склянками, а главное, соломенными ящиками. В ящиках – ядовитые змеи, Чоко их яд в свои лекарства добавляет. И еще там прыгает жаба – любимица колдуна. Насколько я понял, эта красавица как раз из тех жаб, что выделяют наркотические вещества. Видимо, колдун и сам не брезгует ее дарами, и пациентов иногда с ее помощью охмуряет. Очень рекомендую смотреть под ноги. Угробишь любимицу Чако – не видать нам от него никакой помощи, да еще, чего доброго, разозлится и выпустит на нас своих змей. Колдуна-то змеи уже знают, а мы чужаки.

Сказать, что слова Боба прозвучали ободряюще, не могу, но в хижину дяди Чоко я все же вошел. Все выглядело именно так, как и описал Боб. Забыл он лишь одну небольшую, но впечатляющую подробность – посреди всего этого хаоса с потолка на веревках свешивались три маленькие человеческие головы с какими-то немыслимо длинными волосами. Уже позже я узнал, что во время приготовления этого «продукта» черепа удаляются, кожа, натянутая на деревянный каркас, значительно уменьшается в размерах, а волосы какими были, такими и остаются. Поэтому-то каждая голова и была такой волосатой. Как потом небрежно заметил в разговоре Чоко, увидев, что мы опять уставились на его «сувениры», – это все «ошибки молодости», которыми он дорожит, потому что они навевают воспоминания.

Вероятно, приятные – иначе бы выбросил.

Не знаю, что звучит лучше, «шаман» или «колдун», но в принципе я понял, что, называя нашего друга Пабло шаманом, а Чоко – колдуном, Боб постарался как мог подчеркнуть разницу между ними. При всех своих шаманских штучках Пабло был все-таки совершенно современным человеком, а Чоко, хотя и жил рядом с цивилизацией, не желал иметь с ней ничего общего.

Устроившись на границе сельвы и города, колдун вел с этой цивилизацией пограничные бои, представляя собой арьергард природной дикости. Если вера Пабло умудрялась как-то гармонично сочетать в себе и Христа, и древние божества инков, то вера Чако покоилась исключительно на тех мифах, что породила дикая сельва. Да и сам вид колдуна не предвещал ничего хорошего. Сплошь татуированное тело, набедренная повязка, какая-то кость в носу и жутковатое под слоем растительной краски, какое-то прокопченное лицо с горящими наркотическим огнем глазами.

Впрочем, Чоко вполне прилично изъяснялся на испанском и был с нами, надо признать, вежлив. Во всяком случае, жабу, которая тут же появилась из хаоса и попыталась вскочить мне на колени, он решительно шуганул, прекрасно понимая, что ее близость не доставит мне большой радости. Не было и попыток нас напугать. Наверное, Чоко понимал, что и его внешний вид, и обстановка хижины, не говоря уже о человеческих головах, произвели на нас и без того сильное впечатление.

Что касается разговора, то ничего нового по сравнению с тем, что мне передал Боб, я не услышал.

По правде говоря, выбор между двумя вариантами я мысленно сделал, еще не входя в хижину Чоко, пока Боб наставлял меня, как я должен вести себя внутри. С таким типом или его приятелями ни в какую сельву я идти не собирался.

Дипломатично выслушав колдуна, мы обещали подумать, а потом бочком, чтобы не задеть коробок со змеями, и внимательно глядя на пол, чтобы не раздавить жабу, из дома колдуна с облегчением ретировались.

В машине, которая везла нас назад в Икитос, мы долго молчали, пока наконец Боб не произнес:

– Нет уж, пусть лучше будет «зеленая» Марта.

– Золотые слова, – согласился я.

12

Пациента Мигеля пришлось ждать не два дня, а неделю, которую мы с Бобом провели как на иголках.

– Может, он вообще больше не появится: либо умер, либо уже вылечился, – ворчал Боб.

Я еще раз съездил к нашему доктору, но он меня заверил, что индеец обязательно приедет за лекарствами; и раньше бывало, что он задерживался – уйдут на охоту, а там дни бегут быстро.

Наконец индеец пришел. Он действительно производил впечатление хроника, уж больно был тощ и бледен, что, однако, явно не сказывалось на его выносливости. Эти кожа да кости с сухожилиями могли, похоже, шагать без перерыва месяц. Правда, чуть прихрамывая на правую ногу. Это было заметно с первого взгляда.

Но больше всего поражал его рост. Индейцы в Перу все невысокие, а уж местные и вовсе мелкота. На их фоне даже малорослый Боб производил внушительное впечатление. Но этот среди сородичей был каланча, думаю, где-то под метр восемьдесят, не меньше. Да и одет он был не очень-то по индейски – в линялые джинсы и ярко-желтую майку. Как потом выяснилось, согласно племенному преданию, его далеким предком был испанец, отсюда, видимо, и рост, и необычное для индейца имя Пако – по-испански уменьшительное от Франсиско.

Короче, нам в попутчики достался почти сам Орельяна. Позже мы узнали, что индеец умел даже читать и писать, потому что госпожа Марта организовала в племени что-то вроде воскресной школы, а Пако был ее лучшим учеником. Всю неделю в перерывах между своими передачами по радио немка училась у индейцев их обычаям, верованиям и языку, а по воскресеньям преподавала сама. Желающих ходить в ее школу оказалось немного – человек пять, но благодаря этому ученики успешнее усваивали уроки.

Договорились с индейцем мы быстро. Пако своего доктора буквально боготворил, поэтому его просьбу доставить нас к Марте воспринял с радостью: хоть как-то отблагодарить «дона Мигеля». Не пришлось искать и лодку. Своей моторки у Пако не было, но он позаимствовал ее у своего друга в Орельяне, поэтому туда мы надеялись доплыть без проблем, а в Орельяне должны были пересесть уже в лодку Пако.

– Возьму у приятеля еще два весла, – с энтузиазмом заключил индеец, – так что доберемся даже быстрее, чем обычно.

День исторического отплытия наметили на субботу, то есть через день, потому что Пако еще должен был сдать какие-то анализы и получить из лаборатории результаты.

Это уже не имело значения. Главное – мы едем!

13

Отплыли еще перед рассветом, чтобы выиграть время – мало ли что приключится. Я однажды уже дрейфовал по Амазонке часа четыре, пока лодочник возился с заглохшим мотором. Сначала мотор натужно тащил нас против течения, а потом уже вопреки нашему желанию нас несло назад. И ничего не сделаешь, только считаешь потерянное время.

Поднялись ночью, конечно, с трудом. Зато я увидел Амазонку такой, какой ни разу не видел. Солнце еще не взошло, а лишь обозначило свое приближение легким светом. И в этом первом, робком освещении сквозь утренний туман вдруг начала открываться вся великая река. Наконец из тумана проступили еще нечеткие очертания сельвы на берегу, будто нарисованные акварелью. Этот короткий предрассветный миг стоил того, чтобы подняться в такую рань и пешком добираться по абсолютно пустым, спящим улицам Икитоса до лодочной пристани, где нас около своей моторки ждал Пако.

Было тепло, но по сравнению с уже привычной дневной жарой, да еще на воде, поначалу казалось прохладно, и мы с Бобом даже достали свои пончо.

Джерри устроился на самом носу и смотрелся молодцом, учитывая, что раньше он плавал на лодке лишь раз в жизни – на Титикаке, да и то с неприятным приключением. Несмотря на тогдашнее холодное купание, терьер влез в лодку, как будто это было самое обычное для него дело, и теперь держал нос по ветру, внимательно анализируя незнакомые запахи сельвы и ее загадочных обитателей. Ни малейшего страха прирожденный охотник за крысами, похоже, не испытывал. Что отметил даже Боб:

– Нет, этот пес мне начинает понемногу даже нравиться. Он, конечно, наглец, но в смелости ему не откажешь.

Пако какое-то время молчал, настороженно прислушиваясь к звуку мотора, но потом разговорился:

– Пока плохая видимость, пойдем посередине, чтобы не столкнуться с упавшим деревом, тем более вчера был ливень с сильным ветром, наломало, думаю, много. А чуть позже подойдем к берегу, сможете увидеть сельву вблизи. Вам будет интересно.

Я хорошо представлял, что мы увидим, когда взойдет солнце и мы подойдем ближе к берегу, все-таки не первый раз на Амазонке, но на это можно любоваться бесконечно.

Вода в реке, как я и ожидал, оказалась в этом районе мутной (вода в Амазонке в разных ее частях разная, от кристально чистой до мутной – все зависит от вида почвы, по которой протекает река), а после вчерашнего вечернего ливня даже почти коричневой. Зато зелень, которую ливень только освежил, и попугаи, что летали рядом с нами, казались ярче обычного. А может, все дело было в солнце, которое обрушило на берег, вдоль которого мы плыли, всю свою еще не растраченную за день энергию.

Очертания берегов стали четкими, а поскольку лодка шла теперь метрах в десяти от берега, были видны даже мелкие детали.

Изредка на берегу попадались обитаемые места. То одна хижина, то две – три. Более крупных поселений долго не встречалось. Каждый дом стоял на высоких сваях. В апреле на Амазонке начинается половодье, и тогда вода плещется у самого входа в жилище или вообще заливает эти примитивные хибарки. Впрочем, думаю, большой беды это не представляет. Восстановить такое жилье просто: достаточно с топором отойти метров на пять – десять в сельву, притащить пару деревьев и набрать несколько охапок подходящих листьев для крыши.

Обитатели хижин обязательно выходили на звук редкой моторки и внимательно нас рассматривали, причем особое внимание привлекали не мы с Бобом и не Пако, а рыжий Джерри. Собака и сельва – сочетание редкое. Здешние леса населяют змеи, ядовитые насекомые, оцелоты, ягуары и другие хищники, что делает содержание собак практически бессмысленным – они погибают или исчезают обычно в течение недели.

Как-то раньше я об этом не думал и теперь не без тревоги посматривал на терьера. Кажется, я погорячился, его надо было оставить если не в Лиме, то хотя бы в Икитосе у нашего нового приятеля доктора Мигеля.

Боб, с которым я поделился своей тревогой, меня немного успокоил, пообещав не спускать глаз с английского джентльмена.

14

Сразу же с наступлением рассвета как-то неожиданно, кроме крупных попугаев ара, которых мы наблюдали и в полутьме в силу их немалого размера, появилось немыслимое количество других пернатых, а в зарослях – на деревьях и в переплетении лиан – стали заметны птичьи гнезда. Некоторые из них претендовали на особую оригинальность: с ветвей будто свешивались плетеные бутыли.

Где-то минут тридцать нас, как и недавно в горах, сопровождала любопытная колибри, которая то летела параллельно нашему движению, то зависала в метре около носа терьера, что пса, естественно, неимоверно раздражало. Правда, наученный горьким опытом Титикаки, Джерри не пытался броситься за птицей, чтобы не упасть в воду, а лишь демонстрировал птице во всей своей красе оскал и предупреждающе рычал. Лаять рыжий джентльмен счел ниже своего достоинства, уж слишком мелким был досаждающий объект, но на всякий случай все-таки недвусмысленно давал колибри понять, что с ним лучше не связываться. Выглядело это забавно.

Колибри, наверное, самая любопытная из птиц, обитающих на американском континенте. Видов колибри несколько десятков, и у каждого свой окрас.

Но колибри интересна не только своими размерами или разнообразной окраской, но и уникальным полетом. Вес колибри от двух до двадцати граммов, а по маневренности среди птиц ей просто нет равных. Дело в том, что вместо обычных для других птиц взмахов крыльями вверх и вниз колибри машут ими вперед и назад, словно описывают восьмерку, что дает этой птахе возможность не только лететь вперед, но и «сдавать» назад. Или просто подолгу висеть в воздухе на одном месте, словно крошечный вертолет или стрекоза.

Вот колибри, к раздражению терьера, и зависала у его морды, с изумлением разглядывая рыжую шкурку: а вдруг это огромный яркий цветок, полный нектара и разных насекомых – лакомства, которые колибри поглощают в неимоверных количествах. Чтобы летать так, как летают колибри, и выживать при понижении температуры, им нужно немало протеина.

Кстати, если бы Джерри лучше знал колибри, то, полагаю, не рычал бы так агрессивно. Эта кроха, между прочим, обладает очень мужественным характером и охраняет свою территорию от вторжения чужаков изо всех своих сил, нападая при этом не только на других колибри, но даже, бывает, и на ястребов.

Сам не видел, но знакомый орнитолог рассказывал, как наблюдал за поединком довольно, правда, крупного колибри Patagonas gigas – размером с нашего стрижа – с несколькими птицами рода крючкоклювов (Diglossa), имеющих опаснейший клюв с перекрещивающимися, как у секатора, и загнутыми концами. И победителем в конце концов оказался колибри.

Мой крошечный терьер и колибри на самом деле были чем-то похожи. Оба были бойцами, хотя и в весе пера.

15

По пути случилась и еще одна, уж совсем неожиданная встреча. Наверняка мы не обратили бы ни малейшего внимания на легкое завихрение воды метрах в пяти от лодки, но Пако вдруг необычайно возбудился и начал указывать нам пальцем на что-то под водой, от удивления не произнося ни звука. Какое-то время мы с Бобом недоуменно смотрели на уже успокоившиеся воды реки, как внезапно на наших глазах из глубины выпрыгнул двухметровый дельфин.

Я раньше слышал о том, что в водах великой реки и ее притоков изредка встречается амазонский дельфин – иния, – но увидеть это существо было, конечно, необыкновенной удачей. Даже Пако за всю свою жизнь на Амазонке никогда его не встречал.

Судьбу инии – когда-то морского жителя – определили события, которые происходили в этих местах в глубокой древности. Как считают ученые, примерно 250–300 миллионов лет назад на территории современной Амазонии находилось море. Позже, когда начали подниматься из вод Анды, море, зажатое между гор, стало озером, а еще позже, когда реки, стекавшие с гор, это озеро переполнили, бурные потоки прорвались через горные заслоны и выплеснулись на равнину, где и образовали Амазонку со всеми ее нынешними многочисленными ответвлениями и притоками. Судя по всему, инии сумели пережить все эти катаклизмы, остались в живых и постепенно сделались пресноводными.

Выходит, не исключено, что мы увидели потомка тех дельфинов, что плавали еще в водах окраинной части Пангеи – древнейшего на Земле протоконтинента.

16

Отмечу одну интересную особенность. Индейцы Амазонки ее воды не любят, что, вообще-то, дело небывалое для жителей рек. Обычно прибрежное население видит в реке кормилицу и отличную дорогу, не говоря уже о лирическом отношении к текущим водам.

На Амазонке реку не любят и боятся, пожалуй, даже больше сельвы, где одних только змей и опасных насекомых видимо-невидимо, что уж там леопарды или пумы. Рыбу в Амазонке, конечно же, ловят, ее здесь по разнообразию раз в шесть больше, чем в Европе. Но все это не мирная плотва и даже не острозубая щука. Почти каждая рыбина здесь агрессивна, а некоторые еще и ядовиты. Спускаясь в воду, чтобы оттолкнуть от берега лодку, вы вполне можете наступить на зарывшегося в ил ската, который воткнет вам в ногу свой шип.

Неприятности местным жителям приносят и разливы Амазонки, но они случаются дважды в году, это явление вполне привычное. Однако больше всего здешние индейцы страдают от непредсказуемых приливов, которые наступают так быстро, что ни приготовится толком, ни среагировать на них иногда невозможно: так чувствительна Амазонка к океанским приливам, которые ощущаются порой и за тысячу километров от побережья.