Обсидиановая бабочка Гамильтон Лорел

Глава 29

После завтрака мы снова вернулись в столовую. Бернардо вызвался мыть посуду - видно, искал любой повод увильнуть от бумажной работы. Хотя я начинала подумывать, не был ли и Бернардо так сильно испуган этими увечьями, как Эдуард. Даже монстры боялись этой твари.

Вчера вечером я собиралась повременить пока с чтением отчетов патологоанатомов, но сейчас, при свете дня, призналась себе, что просто струсила. Читать об этом было не так страшно, как все видеть, и мне очень не хотелось браться за фотографии, я их боялась, и как только я себе в этом призналась, то определила для себя эту работу как первоочередную.

Эдуард предложил мне развесить все фотографии по стенам столовой.

- И продырявить булавками твои чистенькие стены?

- Какое варварство! - возмутился Эдуард. - Нет, мы пластилином прилепим.

Он достал желтый прямоугольник, отломил кусок и протянул Олафу и мне.

Я зажала пластилин между пальцами, свернув в шарик. Это вызвало у меня улыбку.

- С начальной школы не видела пластилина.

Следующий час мы втроем лепили фотографии на стены. Возня с пластилином напомнила мне четвертый класс и как мы помогали мисс Купер лепить на стену рождественские картинки.

Мы развешивали таким образом веселых Санта Клаусов, большие карамельные трости и яркие шары. Сейчас я развешивала расчлененные тела, лица со снятой кожей крупным планом, снимки комнат, набитых фрагментами тел. Когда мы закрыли одну стену, я уже была несколько угнетена. Наконец фотографии заняли почти все пустое пространство на стенах.

Встав посреди комнаты, я оглядела стены.

- Боже мой!

- Что, слишком сурово? - спросил Олаф.

- Отвали, Олаф.

Он что-то начал говорить, но Эдуард произнес:

- Олаф.

Поразительно, сколько зловещего смысла он смог вложить в одно короткое слово.

Олаф задумался на секунду и решил не напирать. Либо он умнел на глазах, либо и он боялся Эдуарда. Угадайте, что казалось мне вероятнее?

Мы группировали фотографии по местам преступлений. Здесь я впервые глянула на растерзанные тела.

Доктор Эванс их описал как разрезанные острым предметом неизвестной природы, а в дальнейшем разорванные в суставах руками. Но его формулировки бледнели перед реальным положением дел.

Сперва я разглядела только кровь и куски. Даже зная, на что я смотрю, я не могла сосредоточиться - разум отказывался воспринимать. Эффект был такой же, как при рассматривании стереоскопической картинки, когда видишь только цвета и точки, а потом вдруг весь предмет. А потом уже не можешь не видеть. И мой разум пытался пощадить меня, просто не позволяя сложиться целостному изображению. Мой разум меня защищал, а он это делает, только когда дело слишком плохо.

Если я прямо сейчас уйду, пока зрение не различает всей картины, я Как-то отгорожусь от этого ужаса. Я могла бы повернуться и уйти. Хватит. Еще одного кошмара мой мозг не выдержит. Так, наверное, можно сохранить здравый рассудок, но спасется ли следующая семья, на которую эта тварь наложит лапы или что там у нее есть? А прекратятся ли увечья и смерти? Поэтому я осталась, заставляя себя разглядывать первую фотографию, ожидая, пока увижу на ней четкое изображение.

Кровь была ярче, чем в кино, - вишневая. Полиция с фотографом приехали раньше, чем кровь начала высыхать.

Я спросила, не оборачиваясь:

- Почему полиция так быстро нашла тела? Кровь еще свежая.

- Родители мужа должны были заехать к ним и позавтракать перед работой, - ответил Эдуард.

Мне пришлось отвернуться от фотографии, опустить глаза.

- Ты хочешь сказать, что родители его нашли в таком виде?

- Хуже, - ответил он.

- Что еще может быть хуже?

- Жена сказала лучшей подруге, что она беременна. За завтраком они собирались сказать родителям, что им предстоит стать дедушкой и бабушкой.

Ковер поплыл у меня перед глазами, будто я смотрела сквозь воду. Нащупав позади себя стул, я медленно на него опустилась, потом нагнулась, упираясь лбом в колени, и стала очень осторожно дышать.

- Что с тобой? - спросил Эдуард.

Я мотнула головой, не поднимаясь. Ждала, что Олаф отпустит язвительное замечание, но он промолчал. Либо Эдуард его предупредил, либо он тоже был потрясен ужасом.

Когда я уже была уверена, что меня не стошнит и я не потеряю сознание, я сказала, не поднимая по-прежнему головы:

- Когда родители приехали к дому? В котором часу?

Послышался шорох бумаги:

- В шесть тридцать.

Я повернула голову, прижалась щекой к колену. Очень уютное ощущение.

- А когда взошло солнце?

- Не знаю, - ответил Эдуард.

- Выясни. - Черт, до чего красив этот ковер на полу!

Медленно, стараясь дышать так же ровно, я выпрямилась. Комната не плыла. Отлично.

- Будущие дед с бабкой приехали в шесть тридцать. Допустим, десять минут они приходили в себя, пока вызвали полицию. Первой приехала дорожно-патрульная служба. От тридцати минут до часа прошло до прибытия фотографа, и все равно кровь еще свежая. Даже не потускнела, не говоря уже, что не стала темнеть.

- Родители чуть не наступили на нее, - сказал Эдуард.

- Ага.

- А какое это все имеет значение? - спросил Олаф.

- Если рассвет около шести тридцати, то эта тварь может передвигаться при дневном свете или у нее нора близко к месту убийства. Если это время не близко к рассвету, то, может быть, она ограничена темнотой.

Эдуард глядел на меня с улыбкой гордого родителя.

- Даже сунув голову меж колен, ты думаешь о деле.

- Но что это нам дает, - спросил снова Олаф, - если эта тварь ограничена светом или темнотой?

Я подняла на него глаза. Он навис надо мной, но я продолжала сидеть. Не очень круто будет, если я встану и упаду.

- Если она движется только в темноте, то это может помочь нам сообразить, какой она породы. Мало есть противоестественных созданий, строго ограниченных темным временем. Это поможет сократить список.

- А если у нее нора возле места убийства, - пояснил Эдуард, - могут найтись следы.

- Ага, - кивнула я.

- Полиция обтопала там каждый дюйм местности, - сказал Олаф. - И ты хочешь сказать, что найдешь что-то, чего они не заметили?

Все-таки самоуверенность так и выпирает из него.

- Полиция, особенно при первом убийстве, искала человека. При поиске человека и монстра обращаешь внимание на разные вещи. - Я улыбнулась. - К тому же если мы не собираемся искать то, чего полиция не нашла, то нам тут делать нечего. Эдуард бы нас не позвал, и полиция не поделилась бы с ним информацией.

Олаф нахмурился.

- Никогда не видел, чтобы ты так улыбался, Эдуард, если не притворяешься Тедом. Ты как учитель, который гордится хорошим ответом ученика.

- Скорее как Франкенштейн со своим чудовищем, - заметила я.

Эдуард подумал секунду, потом кивнул и улыбнулся, довольный сам собой.

- А что, сравнение хорошее.

Олаф насупился на нас обоих.

- Ты же не создавал ее, Эдуард.

- Нет, - сказала я. - Но он помог мне стать такой, какая я есть.

Мы с Эдуардом переглянулись и оба перестали улыбаться, стали серьезными.

- И я должен за это принести извинения?

- А ты чувствуешь, что должен?

- Нет, - сказал он.

- Тогда не надо. Я жива, Эдуард, и я здесь.

Я встала и не покачнулась ни капли. Жизнь налаживается.

- Давайте выясним, происходили ли убийства при дневном свете. Когда я все это просмотрю, поедем знакомиться с местами преступления. - Я обернулась на Эдуарда. - Если ты согласен, конечно. Ты здесь командуешь.

Он кивнул:

- Нормально. Но чтобы Тед продолжал работать с полицией Санта-Фе, надо включить ее в осмотр места преступления.

- Ага, - согласилась я. - Копы не любят, когда штатские лезут на место преступления. Сразу становятся сердитыми.

- Тем более что ты в Альбукерке уже персона нон грата, - сказал Эдуард. - Надо все-таки, чтобы кто-то из полиции согласился бы с тобой разговаривать.

- Меня это действительно бесит. Я изолирована от самого свежего места преступления, от последних следов. Это уже связывает мне руки, хуже не бывает.

- Но ты тоже не знаешь, что это? - спросил Эдуард.

Я покачала головой и вздохнула:

- Ни малейшего понятия.

Олаф даже не произнес "я же тебе говорил" - благослови Господь его шовинистскую душу.

Я стала снова разглядывать фотографии, и вдруг я это увидела. Осторожно выдохнув, я произнесла:

- Bay!

В комнате стало жарко. Черт меня побери, не стану я снова садиться! Опершись пальцами о стену, я заставила себя не качнуться, а со стороны могло показаться, что я рассматриваю поближе. Можете поверить, мне совсем не хотелось ничего поближе рассматривать. Даже пришлось на несколько секунд закрыть глаза. Когда я их открыла, я уже пришла в себя, насколько могла.

Фрагменты тела были разбросаны как лепестки цветов, перемешанные с красной гущей. Я переводила глаза с одной окровавленной конечности на другую. И была почти уверена, что вот это - предплечье, а вот торчащий мосол коленного сустава, который выделялся своей белизной посреди красной жижи. Никогда не видела столько кусков мяса. Мне случалось видеть изуродованные тела, но их всегда терзали, чтобы сожрать или в наказание. А вот в этом... разрушении была страшная завершенность.

Я перешла к снимку той же сцены, но немного в другом ракурсе. Мысленно я старалась сложить тела воедино, но каждый раз не хватало деталей.

Наконец я повернулась.

- Нет ни головы, ни кистей рук. - Я показала на маленькие комочки в крови. - Разве что вот это - пальцы. Тела были полностью расчленены, даже фаланги пальцев?

Эдуард кивнул:

- Все жертвы расчленены почти полностью по всем суставам.

- А зачем? - спросила я и поглядела на Эдуарда. - Где голова?

- Ее нашли у холма за домом. Мозг отсутствовал.

- А сердце? - спросила я. - Посмотри, позвоночник почти не тронут, но внутренних органов не видно. Где они?

- Их не нашли, - ответил Эдуард.

Я отодвинулась назад, полуоперлась на стол.

- Зачем извлекать внутренние органы? Их съели? Этого требовал магический ритуал? Или часть самого ритуала убийства? Сувенир?

- В теле много органов, - ответил Олаф. - Если их положить в одну тару, получается предмет тяжелый и громоздкий. И еще они очень быстро разлагаются, если не обработать каким-нибудь консервантом.

Я посмотрела на него - он разглядывал фотографии. Вроде бы он ничего особенного не сказал, но создалось впечатление, что он знает, о чем говорит.

- А откуда ты знаешь, насколько тяжелые бывают внутренние органы? - спросила я.

- Он мог работать когда-то в морге, - предположил Эдуард.

Я покачала головой:

- Но он же не работал? Верно, Олаф?

- Верно, - ответил он и на этот раз посмотрел на меня. Глаза его превратились в темные пещеры из-за глубоких орбит и игры света - или, точнее, темноты. Олаф смотрел на меня, и даже не видя его глаз, я чувствовала его пристальный изучающий взгляд, будто меня взвешивали, анатомировали.

Я не отвела глаз от Олафа, но спросила:

- А какая у него специальность, Эдуард? Почему ты именно его вызвал на это дело?

- Он единственный известный мне человек, кто делал нечто подобное, - сказал Эдуард.

Я посмотрела на него - лицо выражало спокойствие. Я обернулась к Олафу:

- Мне казалось, ты сидел за изнасилование, а не за убийство.

Он в упор посмотрел на меня и ответил:

- Полиция слишком быстро приехала.

С крыльца донесся веселый голос:

- Тед, это мы!

Донна пожаловала. А "мы" значит, что она с детьми.

Эдуард поспешил на крыльцо, чтобы отвести ее от нас. Боюсь, мы с Олафом так бы и глазели друг на друга до ее появления здесь, но тут вошел Бернардо и сказал:

- Надо бы спрятать фотографии.

- Как? - спросил Олаф.

Я убрала со стола канделябр и сказала:

- Завесим дверь скатертью.

Я шагнула в сторону, и Бернардо сдернул скатерть.

- Ты не собираешься ему помогать? - спросил Олаф. - Ты же ведь один из парней?

- Мне не дотянуться до верха двери, - ответила я.

Он презрительно ухмыльнулся, но направился к Бернардо помочь завесить скатертью дверной проем.

Я осталась стоять у них за спиной с железным канделябром в руках. Глядя на высокого бритоголового мужчину, я почти жалела, что у меня не хватит роста обрушить тяжелое железо ему на череп. И тогда опять я оказалась бы у Эдуарда в долгу, если бы убила еще одного его помощника просто потому, что я его боюсь.

Глава 30

Слышно было, как Эдуард самым убедительным тоном Теда отговаривает Донну идти и со всеми здороваться. Она вежливо, но твердо возражала, уверяя, что это обязательно. Чем больше он старался ее удержать, тем сильнее ей хотелось со всеми увидеться. Интуиция мне подсказывала, что встретиться она хочет именно со мной. Планировка дома позволяла в любую из гостевых спален попасть, минуя столовую. Донна хотела проверить, где я и что я не нахожусь ни в чьей кровати, кроме своей собственной. Или хотя бы не в постели Теда. Неужели она думала, что я побегу, опережая их, к себе в комнату, чтобы прикрыть наготу? Но что бы у нее ни было на уме, она шла именно туда. Послышался голос Бекки.

Черт. Я поднырнула под скатерть, натянутую поперек двери, и чуть не налетела на них. Донна остановилась, ойкнув от неожиданности. Глаза у нее расширились так, будто я ее напугала. Питер смотрел на меня холодными карими глазами, словно ему до того скучно, что даже говорить лень, но из-под этой отлично сделанной подростковой скуки просвечивал интерес. Все гадали, зачем это скатерть натянули поперек двери.

А вслух высказалась Бекки:

- Почему перед дверью коврик?

Я все говорила "скатерть", потому что в таком качестве ее использовал Эдуард, но выглядела эта вещь как напольная дорожка. Дети всегда попадают в точку.

- Потому что мы его держим, - ответил Бернардо из-за импровизированного занавеса.

Она подошла ближе.