Неудержимолость Данилова Стефания

Всеми сразу

И живут. Создают семьи.

И работают. Ярко светят.

Я настолько хочу быть всеми.

Всеми сразу. Знать всё на свете.

От IT до кулинарии.

От гипотез до самых фактов.

Почему маляр с малярией

так похожи – узнать бы

как-то.

Я же знаю лишь

своё

имя.

И с десяток друзей-знакомых.

Расскажи, как мне быть

с ними,

если вдруг

разбужу звонком их.

Я о них ничего не знаю.

Как живут.

Чем они

дышат.

Я хочу быть им, как родная.

На ладони

листком

ближе.

Диссертации пишут. Сказки.

Строят планы. Дома. Усадьбы.

Я поверхностней водной ряски.

Глубиной океанской стать бы.

Знать, как строятся теплотрассы.

Отчего зерновые спеют.

Мне так хочется – всеми

сразу.

А собой – я еще успею?

«На чужой стороне…»

На чужой стороне

переписанный будучи набело,

вспомнишь ли обо мне

словно об исключеньи из правила?

Лучше помни мороз

и ладонь, что в карман твой я кутала

пару метаморфоз

превращающих Южное Бутово

в сине-бежевый юг

ну и толку, что в инее градусник

как играли в шесть рук

Богородицу Дево не радуйся

как был дым без огня

и без слов начиналась Поэзия

как любила меня

ночь, что нас в той квартире повесила

фо-то-гра-фи-я-ми

на олдскульном осеннем балкончике

Там мы были людьми

До конца, до волос самых кончиков

Вспомню ли о тебе

Как ты вправду держал меня за руку

Не пойду на обед

Со своим недоеденным завтраком.

На родной стороне

переписанный будучи начерно

Каждый текст о весне

для тебя, что бы это ни значило

Сверхновый год

Смотри, как местные бродят парами, бредят барами,

как в пьяных танцах их все присутствует, кроме танца.

Они, рождённые суперменами, суперстарами —

не отличают салон такси от реанимации.

Они не знают, как было бы круто старыми

в совместно нажитой четырёхкомнатной обниматься.

Они до старости не дотянут в амфетаминовом

и алкогольном своем пожарище без огня.

А мы идем с тобой через поле в цветах карминовых,

печали прежние в них роняя и хороня.

А ты все думаешь почему-то, что поле – минное.

А ты все смотришь куда угодно, чтоб не в меня.

Не надо строить мне зиккуратов, дарить каратов,

мне хватит текста, что между нами произойдёт.

Предсмертным боем живого сердца под бой курантов

я так мечтаю с тобою встретить Сверхновый год.

«Где ты была, когда я тебя нашёл?..»

Где ты была, когда я тебя нашёл?

Где был твой свет, неистовый и живой,

синь твоих глаз, волос золотистый шёлк?

Когда я тебе говорил – «Вот он, я, я – твой»

каждый листок на дереве, что был жёлт,

смущённо краснел, желая побыть тобой.

Ты была камнем. И камень тот был тяжёл.

А я смотрел, смотрел на тебя, как слепой —

ни в чем тебя не винительным падежом.

И вот, ты появляешься жизнь спустя,

tabula rasa, умоляя – «пиши во мне»,

а мне интересно, что в западных новостях

брешут о девальвации и войне,

табачных акцизах, космических скоростях,

и в сердце моем, как у мертвеца в гостях,

очень давно уже никого и нет.

Есть бесперебойный офисный Интернет,

глаза болят от экрана. Но не грустят.

Ты стала девочкой-золото, девочкой-синь.

Мне полюбился каменный мой мешок.

Он держит удары, он придает мне сил.

Не пропускает взглядов электрошок.

Не обезобразил, только преобразил.

Мне в нем тепло, комфортно и хорошо.

Удобно тебе в мягкой шкуре, что я носил?

Где ты была, когда я к тебе пришел?

«На то, чтобы увидеться со всеми…»

На то, чтобы увидеться со всеми,

нам не хватает времени и сил.

У каждого из нас работы, семьи,

как раньше, мы уже не затусим.

Страшимся смерти меньше, чем дедлайна,

и входим с ритмом века в резонанс!

Ах, где же многорукий бог далайна[4],

когда бы он все выполнил за нас?

Ночь впереди воистину большая:

перевести, отправить, сдать, добить!

Я занята, но это не мешает

мне каждого и помнить, и любить.

И думать где-нибудь на перекуре

о вас, раскиданных по городам;

о истинно большой литературе,

что я из вас когда-нибудь создам,

о каждом, сохранившемся в контактах,

о каждом, близком сердцу и душе,

кому ответить на простое «как ты»

не успеваю столько лет уже.

На то, чтобы увидеться со всеми,

в каком-то замечательном году

я разменяю будни на веселье

и время обязательно найду!

– А помнишь, да? – Конечно же, я помню!

– А помнишь те веселые года?

И каждый будет каждым снова понят

быть может, даже лучше, чем тогда.

Машина времени

Я шла и голосовала машинам времени,

вдруг какая-то возьмет да и подберёт?

Одна остановилась, и вот уже все быстрей меня

несло в мое же прошлое,

но вперёд.

Приехала к старому дому, летом, полет нормальный.

Только сначала перед глазами все кренилось курсивом –

прохожие, окна домов, в своем я увидела маму,

она была как-то по-особенному

красива.

Я вернулась во время, когда еще в школу и не ходила,

а толк из меня не вышел на затяжной,

в несколько лет, перекур.

Тогда я любила, кажется, мультики про лопоухого

и крокодила,

а не словесный паркур.

Какая удача, мой возлюбленный шел навстречу.

С магаза, типа.

Да, мы жили в одном доме, девятый этаж,

девятый дантовский круг.

Я стрельнула у него сигарету и, пока он вытаскивал

Zippo,

сказала ему, что хочу сыграть с ним

в одну игру.

Что через пятнадцать лет я за ним приду, мол,

и буду метить на безымянный – так, чтоб сразу.

Он сказал, что он сам бы лучше и не придумал,

как в новом рассказе закончить

фразу.

Мы разговорились; скурили на пару полпачки кряду,

он уже намекал, что на чай пригласить был бы рад, но

хоть мое сердце драли на флаги котята,

была пора возвращаться

обратно.

Уже в своем времени я обратилась к нему

по имени-отчеству:

«Извините, пятнадцать лет назад похожая на меня

не бросила Вам в лицо несмешным пророчеством?»

Он нахмурился, видимо, подумал,

«что за фигня»,

И рассмеялся: «с первым апреля, таких вот шуток

мне еще не рассказывали;

откуда такие мысли, скажите на милость?»