Аргидава Гончарова Марианна
– Но Лексейсаныч мне эту вазу… на память… подарить… – растерялась Катерина, – обещали. К свадьбе…
– На какую еще память? К какой еще свадьбе?! – Сашка раздражался не столько от разговора с дурой Катериной, сколько от боли во всем теле. Подумать только, Корнеев сдох, а тело Сашкино от его побоев все еще болит. – Вы что себе вообразили?! Да ему и в голову такое не могло прийти – жениться на домработнице! Свои личные вещи можете забрать. Но вещи моего… – он выдержал почтительную паузу, – покойного дяди не смейте трогать. Они мне дороги. «Как память», – ухмыльнулся про себя Сашка.
Катерина вжала голову в плечи, всхлипнула и окончательно поняла, что все, все ее мечты рухнули. А какие у нее были здесь грандиозные планы: продать все это старье, купить новой мебели, мягкой, светлой. И чтобы утопать в ней. Посуду – да, посуду оставить. Проверить, что там у него по шкапчикам, может, сережки там или что. Ну и съездить с новым мужем куда-нибудь на моря, за границу, никогда не была. Лежала без сна и фамилию новую примеряла – Корнеева. И чтобы в городе говорили, а, это полковничиха. Жена Корнеева. И Сашку, племянника Сашку, этого странного, молчаливого, неприветливого, чтобы вон из моего дома! Взрослый уже, самостоятельно должен жить.
Впереди много хорошего, думал Сашка, снисходительно прислушиваясь к тому, как несостоявшаяся полковничиха стыдливо собирает свои тряпки. Впереди – поиск семнадцатой тетради, думал Сашка. А это проще простого. Он же дружит с ними, с Машкой и с Игнатом, дружит. Что ж они, с ним не поделятся, что ли? Вместе же все «раскапывали»… Сашка заставил себя встать, скривившись от боли, нашел брошенную на обитую бархатом козетку свою куртку, вытащил из нагрудного кармана фотографию. Они втроем – Игнат, он и Машка – хохочут счастливо, потому что Игнат выставил фотокамеру на камень, поставил таймер и в тот момент, когда камера должна была щелкнуть, в объектив своим любопытным кожаным носом влезла Лушка. Оттого и люди на фотографии искренние, веселые и беззаботные.
Сашка вложил фотографию обратно в нагрудный карман куртки, прошел в спальню, оперся плечом о косяк двери и так стоял, потягивая ликер маленькими глотками, следя за тем, чтобы Катерина не утащила еще что-нибудь. Из его дома.
Где-то в заваленном на один бок ветхом домике почти беззвучно смеялась старая ведьма Пацыка, раскачиваясь и нашептывая: «Что было, то будет. Что будет, то было. Что было, что будет? Что будет? Что будет?» – и гладила сухой рукой русую голову своего внука, условно освобожденного Варерика, который валялся на лавке в забытьи то ли от алкогольного, то ли от наркотического опьянения, положив голову бабке на колени, как делал всегда в детстве. Бедный-бедный мальчик, намертво прикипевший сердцем и душою к соседской девочке. К смешной девочке в очках… Старуха улыбнулась, вспомнила, как испуганная, растерянная Маша, которую Варерик привез к бабке спрятать от банды корнеевской поганой, куда и дочь Катерина входила, как Маша эта плакала навзрыд, но не забывала свои «спасибо», «пожалуйста». Вот смешная же девочка… «Спасибо, бабушка. А можно, бабушка, пожалуйста?» И могла бы старуха пошептать, могла бы приворот сделать. Да, вспоминая мужа своего, дорогого сердцу Гайду, не стала. Приворожила Гайду. Так он и жил, сначала одержимый ею – ох, как она была счастлива! – а потом молчаливый, тихий, влюбленный в Чарну. С какой готовностью он кидался им помогать – ей и Мэхилю ее, с какой тоской он смотрел вслед ей, строгой, царственной, высокой и влюбленной в Мэхиля своего, авгура. Все догадывались, все видели. Все. Кроме Чарны.
Разве есть такое волшебство, что может заставить человека любить? Разве есть такие травы, что заставят девушку бесстрашно нырять в темное озеро вслед за любимым своим, а потом губами собирать капли воды с его плеча? Разве есть такое зелье, что заставит девушку добровольно сидеть верхом на его лошади, прикрывать собой его спину и подавать ему стрелы в сражении? Что будет, то и будет. И не пара они. Пусть Варерик поспит чуть-чуть, а уж потом Пацыка отошлет его далеко в горы, к сестре своей Василине. И никто не найдет ее несчастного мальчика, единственного из семерых внуков, кто еще помнил про бабку свою старую и помогал по дому, во дворе и деньгами.
Маленькая планета, Аргидава, на лугу рядом с нею свободно гуляет белая лошадь. Откуда она тут взялась? Кто ее привел, подарил или купил? Не суть. Ухаживают за ней сотрудники музея Аргидавы. Во время проведения реконструкций Кшися, инспектор времен и эпох, верхом объезжает временные поселения участников. Они обе красивы. Ветер развевает рыжие волосы Кшиси и белую гриву лошади. Кшисина кошка дружит с белой лошадью. Их часто видят вместе. И лошадь, и кошка радостно отзываются на лихой Кшисин свист. Макрина иногда переходит Турецкий мост, спускается на луг, подходит к белой лошади и обнимает ее за шею. Та мелко-мелко касается губами лица девушки, целует. Девушка относит цветы на могилу отца Васыля, потом идет в крепость и садится у северной стены Тронного зала, откуда капельками сочится вода… Ну что с этой Макриной поделать, опять садится на свое место, где сыро и холодно. Она садится и старательно плетет коврики из соломки. Ее научила крестная Елисеевна. Они хорошо продаются, эти коврики. Макрина продала уже один. Теперь Макрина – богачка. Как правило, она отдает эти коврики даром. Тем, кто ей нравится. А нравятся ей все-все. Вчера она подстелила такой коврик под уличную кошку с котятами. Но люди, особенно местные, получая в подарок коврик, тихонько оставляют ей деньги. Кладут в ее корзинку, в кошелечек с кукольными глазками. Потому что коврики на самом деле красивые и мало кто вообще умеет их делать.
Родители Макрины, родители Игната, родители Маши и все-все их друзья собрали по чуть-чуть денег и оплатили Макрине хорошие израильские слуховые импланты. Макрина послушала-послушала несколько дней, закрыла уши ладошками и сказала отцу:
– Нет-нет-нет.
– Ничего, привыкнешь, – засмеялся Мэхиль, – пойдем, послушаешь что-то.
Чарна с ними тихонько пошла. Следом. Они шли и шли, пришли в рощу, остановились. Мэхиль поднял голову к ветвям деревьев и тихонько засвистел: стиу-стиу-стиу!
Ему тут же ответили десятки маленьких глоток:
– Стиу-стиу-стиу-трллллль-тллллль! (Лети сюда! Я тут. Я тут.)
Макрина удивленно слушала, склонив головку к плечу. А потом подняла руки и принялась кружиться, медленно, плавно. Как будто много лет этому училась.
– Стиу-стиу-стиу-трллллль! – аккомпанировал девочке лесной хор. «Ля-ля-ля», – танцевала девочка.
Медленно, взявшись за руки, Мэхиль, Чарна и Макрина шли домой. К Макрине должна прийти Ася. Девочки будут рисовать. Макрина умеет видеть, как только может видеть человек солнца с чистой, нежной, бессмертной душой, правдивый по природе своей. И не умеет лгать. И не прячет хитрость за лишними ненужными словами. Макрина умеет видеть. Ася терпеливая и радостная учительница. Она уже представила свои работы в Выставочном зале музея Аргидавы. Картина Макрины тоже была выставлена. На листе яркие, смелые штрихи и блики, а в центре – изящный, но нечеткий силуэт лошади. Густые свежие тона, изумительный подбор красок, смелость мазков привлекают внимание посетителей. Называется так: «Свободная белая лошадь гуляет весной на лугу у реки Днестр, рядом со старинной крепостью Аргидава». Акварель, гуашь. Автор Макрина Гобнэта.
Макрина гордится и смущается. Она встречает посетителей, берет за руку и ведет сначала к своей работе. И стоит. Смотрит. Улыбается. А потом ведет своего нового друга к другой работе. Это лучшая работа Аси. Макрина говорит: «Идем… Ася!»
Лучшую Асину работу хотели купить. И увезти в Италию. Но эта работа не продается. На картине – собака-хаски. Улыбается, вывалив язык. Работа называется не очень понятно: «Айлавю, Маха».
Глава двадцать восьмая
Последняя
Через несколько дней на границе с Румынией будет арестован давно находящийся в розыске Бустылов Анатолий Кашафович по кличке Бустилат, подозреваемый в совершении преступления на острове Змеиный, в отравлении профессора Тищенко Никифора Николаевича, а также в нанесении тяжких телесных повреждений, приведших к смерти приходского священника собора Святой Макрины Саенко Василия Николаевича (о. Васыля). А также в подозрении в мошенничестве и воровстве в крупных размерах.
Похороны Корнеева пройдут тихо и незаметно. В автомобиле следом за покойным поедут племянник Корнеева, Сашка, и бывшая его домработница Катерина. В другом автомобиле, незаметный военный за рулем и две «кадровички», сотрудницы Корнеева. Сашка категорически запретит отпевать Корнеева в храме, ссылаясь на то, что дядя был атеистом. Церемония пройдет быстро. Поминальный ужин, который Катерина по старой памяти готова будет широко накрыть в доме Корнеева, верней, теперь уже в Сашкином доме, будет заказан в самом дальнем от города ресторане, в закрытой комнате.
На отпевание отца Васыля тремя неделями раньше соберется весь город, приедут «афганцы», те, кому он спасал не только жизни, но и души. Они же и выяснят обстоятельства смерти отца Васыля, опрашивая тех, кто приходил на последнюю всенощную. Над Аргидавой нависнет траурная туча. Свой покой отец Васыль обретет во дворе храма Святой Макрины, у входа в крепость, над Днестром, рядом с памятным знаком в честь прадеда своего отца Любомира. И хотя у священников это не принято, «афганцы» все-таки пригласят военный духовой оркестр. Рядом с храмом люди накроют поминальные столы, будут там до позднего вечера, зажгут свечи, каждый вспомнит свое, доброе, человечное, что было связано с отцом Васылем. И только когда люди разойдутся и столы будут убраны, начнется сокрушительная гроза. Много деревьев поломает и вырвет в ту ночь ветер.
Третью картину триптиха из картинной галереи музея Аргидавы так и не найдут. Ни в реставраторской, ни в запасниках. Будет открыто дело и проведено расследование о подозрении в краже. Но дело так и заглохнет. В музей придет какой-то важный следователь. Вежливый, с мягким, приятным голосом. Будет опрашивать всех, включая странную полячку Кшисю, научного сотрудника, как говорили, специалиста по времени. Та прибежит в кабинет директора крепости, где обоснуется следователь, прибежит откуда-то, то ли с репетиции реставрации, то ли еще откуда-то, странная, с кошкой на плече, в ярко-зеленом, под старину пошитом камзоле, пожмет плечиком, растерянно улыбнется: «Nie wiem». И никто из сотрудников тоже ничего вразумительного не скажет. То ли действительно кто-то украл картину, то ли кто-то спрятал. «Ведь может быть такое? – говорила Маша. – Чтобы не попалась она в руки алчным людям».
Та самая картина, на которой изображен неизвестным художником план подземелий крепости.
Игнат и Маша, конечно, скоро поженятся. И все будет, как мечтают их родители: хорошие воспитанные красивые дети, изумительная пара. Белое платье, кисейная, с жуткими розочками фата Машку совсем не испортит, а наоборот, потом еще машина с куклой, верней, с медведем в кожаных штанах, старым Машкиным медведем, и, конечно, с кольцами будет машина, и сияющие родственники с цветами. И Машкин папа, гордый, большой, обычно невозмутимый, пустит слезу украдкой, мол, девочка выросла. Репочка наша. А ведь, казалось бы, совсем недавно в кульке ее выносил из роддома. И дядя Игорь, добрый и мудрый, веселый отец Игната, будет торжественный и в костюме новеньком негнущемся. И Ася с цветами в волосах, подруга невесты и сестра жениха, не расстанется с фотокамерой даже за столом, все друзья Игната будут за ней ухаживать и приглашать танцевать. А нетанцующий Женька будет нервничать, краснеть, бледнеть и наконец кинется к Асе, обгонит всех желающих пригласить на танец, схватит ее за руку и поведет в центр зала. И они будут трогательно и нелепо топтаться, глядя друг другу в глаза. Игнат попросит сестру записать за ним третью мазурку и под восхищенный рев гостей спляшет с сестричкой рок-н-ролл. И мамы такие будут молодые, красивые, легкие, как девочки. И свидетельница Мирочка, дорогая подруга Мирочка, которая специально прилетит на свадьбу из Израиля. И все приглашенные на свадьбу соседи, что наблюдали несколько лет за этой парой из окон, из-за калиток и заборов, с крылечек и балконов, будут радостно выпивать и говорить: «Это я первый сказал – они поженятся, еще когда они под нашей сливой стояли. Я первый говорил!»
А Сашка-старатель куда-то пропадет. По-видимому, опять займется тем же своим незавидным черным ремеслом. Но будет часто звонить. Будет грозиться приехать, весело предлагать, мол, что же мы остановились, зачем, давайте опять в подземелье – а, пацаны! – будет кричать он радостно в трубку: там под саламандрой должен быть проход в крепость. Много чего уникального можно найти! Давайте же дальше копать, выяснять. Уже никто не помешает.
И трудно будет ему объяснить про Машкины видения, про наказ авгура Мэхиля не трогать, не вмешиваться, не касаться тайн Аргидавы, потому что… Ну, по-человечески объяснить, чтобы Сашка не ржал и не отмахивался обеими руками, не шутил и не поддевал их. Они будут скучать по нему, по Сашке. По голосу его поймут – он расслабленный и радостный. Но почему-то его будут интересовать только подземелье и семнадцатая тетрадка. И ничего более.
Вход в подвал рядом с архивом зальют бетоном. А сверху настелят плитку. И вряд ли кто-то сможет теперь найти место, где находился люк.
Судьба семнадцатой тетради известна будет лишь нескольким посвященным. Она теперь хранится в сейфе, в архиве у Игоря Михайловича. Спустя годы Игнат и Маша, а потом уже и Ася будут скрупулезно изучать и эту тетрадку, и вообще все, что связано с Аргидавой. Но пока никаких публикаций, научных работ, докладов и конференций, связанных с историей ее подземных ходов и захоронений не предвидится.
Время от времени для тихих бесед будут собираться Мэхиль, Елисеевна, Игорь Михайлович, Кшися… Иногда туда заглянет и своевольная цыганка Пацыка. Ничего с ней со временем не сделается, только ссохнется еще больше. Однажды туда на встречу настойчиво призовут и Машу. Мы – Маша и я – наконец встретимся и познакомимся, будем сидеть рядом, прихлебывать травяной чай и с большой симпатией хитро переглядываться, очень похожие чем-то, как старшая и младшая сестры, – жестами, тембром голоса, цветом волос, разрезом глаз и шрамом на переносице. Такой легкий шрам… Как след от дужки очков.
Все бы хорошо, но чаще и чаще будет звучать тревожное предупреждение:
«Ненастье подымается! Ненастье идет…»
Послесловие
Аргидава, Аргидава. Кто я тебе? Росток маленький, преходящий, заурядный, слабый и чахлый. Кто ты мне? Время мое, колыбель моя, учитель, сестра, греза и любовь моя, Аргидава. Могущественная, властная, загадочная, никому никогда не сдавшаяся, с тихой нежной душой и крепким сердцем, бьющимся в подземельях твоих гулко, ритмично через все времена. Все видящая и знающая, распознающая тех, кто с миром пришел, кто с войной. Друга, защитника или врага, мошенника, расхитителя мелкого вороватого или человека ученого бескорыстного – всех угадывающая с первого взгляда. Посылающая в пространство сигналы только для своих. Молящая, чтобы те, кому предназначены ее знаки: человек то или дерево, собака или птица, не видимые никому сущности или обыкновенные, не имеющие дыхания предметы, – пусть они ее любовь, ее тайны да услышат, да поймут, да разгадают. Потому что сама она уже не в силах сказать. Не в силах открыться. И хочет спать. И очень хочет спать. Но не может.
Крепость – призрак, крепость – видение, крепость – страдалица, то парящая в воздухе, то устало лежащая глубоко в долине, приземистая, коренастая, старая, обветшалая, серокаменная, истерзанная. Цитадель моя, твердыня, мука моя, кем-то ежечасно атакуемая, кем-то ежечасно защищаемая, неизведанная, хранящая тайны в своей запечатанной колдовскими заклинаниями вечной душе.
Я вижу и люблю живое в неживом, поэтому чувствую ее настроение и понимаю, что никому она не раскроет своих тайн просто так. И, несмотря на толпы археологов, ученых, исследователей, авантюристов, любопытных и зевак, она, лукавая, лишь приоткрывает завесу. Она, как любовь и страдание, проявляет все лучшие и все худшие качества человека, чью-то низость и чье-то величие. Она дает понять мне, тебе, им – кто ты такой. Она испытывает и мучает. Она награждает. Не драгоценными каменьями, золотом или предметами старины – она одаривает знаниями, мудростью, умением чувствовать и любить, верными на всю жизнь друзьями и способностью различать и видеть хорошее даже в самом плохом. Она дарит преимущество молодым – измениться. Она дарует свободу и выбор старикам – простить себе.
Она выполняет миссию, ради которой, собственно, была создана. И откроется когда-нибудь тому, кого выберет сама. Призовет однажды и откроется вся до конца. Аргидава, возвышенная и одинокая моя крепость. Цитадель. Хранительница.
Но это будет не со мной, не с тобой, не сейчас.
Читать бесплатно другие книги:
