Книга Синана. Сердце за темным Босфором Шульпяков Глеб

Неплохо для историка. Антенны, автограф Бога.

– Под самой тугрой расположен текст грамоты. Он символизирует землю, людей. Но текст – видишь? – загибается кверху в конце строчки. Это значит, что человечество тянется к Богу. Тугра это узел, где переплетаются два потока. Милость всевышнего к людям струится по небу. А любовь людей к Богу движется от земли. И встречаются они посередине.

Она накрыла ладонью рисунок. Над губой у нее выступил пот. Я осторожно стер капли.

– Московские цари, – она гневно сунула листы в сумку, – тоже имели тугры.

Резко встала, одернула юбку.

– И в Стамбуле есть коллекция этих грамот.

– Бурджу! – я вскочил (штаны опять налипли на ляжки). – Бурджу! – чистильщик вытер тыльной частью лоб. – Постойте! Дело в том, что мне нужно обязательно увидеть эти грамоты! Обязательно!

Она остановилась, усмехнулась. Достала очки:

– В моем дипломе есть глава о русских писарях, которые подражали османским каллиграфам.

– Это нужно для моей книги! – взмолился я.

– Насколько мне известно, вы пишете о Синане, – надменным жестом надела очки.

– Он строил мечети в России! – пошел напролом.

– Неужели? – снисходительная улыбка.

Я сделал таинственный вид. Пот ручьем стекал по спине.

– Бурджу, – посмотрел в глаза. – Дело в том, что Синан строил мечети в России, в Крыму. Евпатория, Бахчисарай, Феодосия – в этих городах сохранились руины. Но нет точной атрибуции. Архивы сгорели, никаких документов. И фондов на реставрацию тоже нет. Особенно теперь, когда Крым перешел к нищей Украине… Но если это Синан, тогда другое дело… Может быть, именно в этих туграх…

– Грамотах…

– что-то мелькает…

– Ну, не знаю, не знаю, – она повертела очками. – Тем более музей каллиграфии закрыт на ремонт. Даже если…

– Бурджу, правда! – мне хотелось вырвать очки.

– Хорошо, – бросила в сумку. – Если то, что ты говоришь, правда, это важно. У меня есть несколько репродукций. Ты можешь их видеть. Я переведу с арабского.

– Я позвоню? – от пота, кажется, вымокли трусы.

– Где вы остановились? – деловой утренний взгляд.

– В «Учительской».

30.

«…сомнений не осталось – султан готовил штурм Константинополя.

В тот же день византийский император послал к венецианцам и те вышли на стены города в военном облачении. Таким образом император хотел показать врагу, что венецианцы готовы встать на защиту столицы.

В ответ султан направил в город послов. В случае капитуляции горожанам обещали сохранить жизнь и имущество. Однако послы возвратились ни с чем, и решено было начинать осаду.

Утром 6 апреля 1453 года турки повели обстрел города с запада из легких пушек, и к вечеру часть внешних стен Феодосия оказалась разрушенной. Однако за ночь горожане сумели забрать бреши камнем.

Тем временем на Босфоре выстроился турецкий флот. Адмирал Балтоглу атаковал византийские корабли, охранявшие цепь на входе в Золотой Рог. Но при попытке сближения турецкие галеры были обстреляны с греческих судов и адмирал отступил в Босфор. Он решил дождаться подкрепления, которое шло со стороны Черного моря.

Ожидая тяжелую артиллерию, султан атаковал два небольших замка, которые находились вне городских стен. Замок Терапия на холме у Босфора держал оборону два дня, после чего защитники были взяты в плен и обезглавлены на виду у жителей Константинополя. Та же участь постигла и второй замок в деревне Студиос на берегу Мраморного моря.

11 апреля тяжелую артиллерию наконец установили на позициях. Более шести дней продолжался обстрел, наносивший немалый урон стенам Феодосия. Самой разрушительной силой обладала пушка «Урбан». Ее назвали в честь итальянца, который предложил султану инженерные услуги накануне осады. Говорят, прежде он предлагал пушку императору Константину, но у того не оказалось достаточно денег, чтобы заплатить итальянцу.

И тогда Урбан продал пушку туркам.

Из-за своей массивности пушка стреляла всего семь раз в сутки. Ядро, вылетая из огромного жерла, с воем летело по воздуху и разносило в щепу вековые камни Константинополя. Напуганные адской машиной, горожане развешивали на стенах тюки шерсти. Однако и они не спасали город от страшных зарядов Урбана.

Тем временем на подмогу турецкому адмиралу пришли военные корабли из Черного моря. Турки снова пошли в атаку, поливая греческие корабли пушечным огнем с галер. Однако осадка кораблей была слишком низкой. Ядра летели мимо и адмиралу ничего не оставалось, как пойти на абордаж.

Но и тут его ожидала неудача. Заняв оборону на высоких мачтах, матросы обрушили на турков всю мощь оружия, а потом перешли в наступление и даже попытались окружить турецкие судна. Когда суда замешкались у входа в залив, положение стало критическим и адмирал дал отбой.

Узнав об очередной неудаче, султан был взбешен. Он приказал инженерам вычислить траекторию полета, чтобы поражать греческие суда с берега. Спустя некоторое время пушка была установлена на Галатском холме. Первый выстрел оказался неточным, но уже со второй попытки турки поразили сторожевой корабль, который курсировал вдоль цепи. Судно тут же пошло ко дну, остальные галеры спрятались под прикрытие береговых стен.

Однако основные надежды султан возлагал на сухопутный штурм. Бреши, пробитые в наружных стенах Феодосия, позволяли, казалось ему, взять город одной пехотой.

18 апреля, сразу после захода солнца, под грохот барабанов и цимбал в атаку пошли копьеметатели, инфантерия и янычары султана. Схватка происходила там, где стены были наиболее разрушенными. Приближаясь, турки забрасывали на стены факелы, пытаясь поджечь деревянные галереи и укрытия.

Однако пространство у стены оказалось узким и не позволяло янычарам развернуться во фронт. Латинянин Джустиниани, руководивший обороной, сдерживал натиск в течении четырех часов. В это же время император Константин объезжал стены города – на тот случай, если турки начнут штурм на остальных участках.

Но штурм прекратился так же внезапно, как и начался.

Войска султана вернулись на исходные позиции.

По свидетельству венецианца Барбаро, в ту ночь враг потерял более двухсот человек убитыми и ранеными. Никто из защитников города, уверял этот человек, не пострадал.

Победа в морской схватке у входа в залив и благополучный исход штурма воодушевили жителей Константинополя. С удвоенной энергией стали они восстанавливать стены и расчищать рвы. Если бы только пришла подмога, думали они.

Тогда, с Божьей помощью, город можно отстоять.

Подмога ожидалась, и об этом в городе знали. Было известно, что после долгих переговоров папа Римский нанял и оснастил три генуэзских корабля, которые отправились в путь в самом начале апреля. Их ждали в Константинополе со дня на день.

Переждав шторм в бухтах острова Хиос, корабли снова отправились в путь, благополучно миновали Дарданеллы и вышли в Мраморное море. Ветер дул попутный и вскоре на горизонте показались колокольни и кресты великого города. 20 апреля корабли были замечены смотровыми на башнях и вскоре все жители города высыпали на стены Константинополя.

Узнав о галерах, султан приказал адмиралу захватить корабли или уничтожить их. Навстречу генуэзцам двинулась армада турецких галер. Ощетинившись копьями, они шли на веслах.

За исходом сражения следили в обоих лагерях. Жители Константинополя забрались на стены старого ипподрома и крыши домов. Султан приказал перенести шатер ближе к воде, чтобы с берегов Босфора наблюдать за схваткой.

Суда медленно шли навстречу.

Приблизившись настолько, что стало слышно голоса, адмирал приказал генуэзским судам опустить паруса и бросить якорь. Но те по-прежнему двигались к юго-западной оконечности города. Тогда передовые турецкие триремы атаковали генуэзцев. Но парусники генуэзцев оказались маневренней турецких судов. К тому же ветер в этот час дул против течения Босфора, что затрудняло движение на веслах, но давало свободу в перемещении под парусами. С высоких палуб и мачт христиане осыпали турков градом стрел и камней, и те вынуждены были отступать снова и снова.

Так прошел час. Все это время корабли генуэзцев неуклонно приближались к городу.

В момент, когда они огибали мыс Акрополя, ветер перестал и паруса повисли.

У входа в Золотой Рог течение Босфора образует водоворот, особенно опасный для флота в безветренную погоду. Оказавшись в этом водовороте, корабли генуэзцев к ужасу горожан стало медленно сносить от спасительных стен города в сторону Пера, где находилась турецкая армия и шатер султана.

Фортуна улыбнулась адмиралу и тот отдал приказ окружать неуправляемые корабли. Турецкие триремы обстреляли их из пушек, после чего адмиральское судно протаранило корму головного корабля, и солдаты ринулись на абордаж. То же самое происходило вокруг остальных судов.

Тем временем на подмогу туркам ринулись сотни лодок с янычарами. Множество суденышек и шлюпок, набитых пехотой, спешили присоединиться к атакующим. С высоких палуб на головы турок летели камни и стрелы, лились потоки «греческого огня».

Под огнем турецкие лодки шли на одно одна за другой, но с берега подходили все новые силы. На воде царила неразбериха. Триремы цеплялись веслами, не давая прохода людям. Лодки с янычарами, потеряв управление, переворачивались.

Шли часы, но исход битвы оставался неясным. Казалось, Константинополь замер и превратился в зрение. Все понимали, что судьба столицы зависит от этого сражения. Но понять, в какую сторону клонится битва, было невозможно.

То же самое происходило и в турецком лагере. Военачальники и пажи султана, янычары и евнухи, все следили за тем, что происходит на море. Султан Мехмед, покинув шатер в Пера, метался на коне по берегу, отдавая приказы своему адмиралу. В бессильной ярости он бросал коня в воду, покуда полы его кафтана не поднимались на волнах.

К вечеру стало ясно, что силы христиан на исходе и рано ли, поздно, но корабли будут захвачены. Султан Мехмед готовился к победе. Но тут, с наступлением сумерек, неожиданно подул северный ветер и паруса на кораблях христиан воспрянули. Легко расталкивая турецкую флотилию, они двинулись к спасительному входу в Золотой Рог, и пока адмирал перестраивал флот, цепь была поднята, а корабли пропущены в гавань.

Как только судна пришвартовались, императору Константину доложили, что в сражении погибло около 12 тысяч турок. Это сама Богородица заступилась за Константинополь, говорил простой люд, покидая стены. Бог миловал столицу, которой грозило неминуемое разрушение!

На другой стороне залива, в турецком лагере, царило уныние. По прошествии нескольких часов в шатер к султану доставили изможденного адмирала. Ужасная участь ожидала его…»

Я закрыл книжку.

Про участь Балтоглу решил не читать. Вытянулся на простынях. Учителя угомонились, музыка во дворе стихла. Посудой не гремели, голос, который бубнил за стенкой, и тот перестал.

Один кондиционер ровно гудел в тишине.

Я бросил книжку на ковер, выключил свет.

Лежа в темноте, подумал, что древняя история смахивает на комикс.

И что иначе она выглядит слишком страшной.

31.

С утра позвонили, но в трубке оказался Мехмед.

«Большая удача! – затарахтел он. – Вам ужасно везло! Ужасно! Профессор Курбан выехал на родину Синана. Большое открытие! Старые катакомбы! Пятнадцатый век! Место, где родился Синан! Наш фонд делает, что вы поехать к профессору Курбан-бей на раскопки. Сейчас машина доставляет наш офис. Тут билеты на автобус Кайсеры. Ехать завтра ночь от центрального вокзала. Спускайтесь, пожалюста, поскорее!»

Я включил телевизор и пошел, зевая, в ванну. После стамбульских кебабов болели десна и я сплевывал на мрамор розоватую пену.

«Водопровод поди времен Синана!»

Но вода все равно растеклась по всей ванне.

Вышел, не вытираясь, в комнату. Залив лежал внизу неподвижно, мертво: не вода, а черный воск.

Натягивая трусы-носки, следил за новостями. Американские танки, Багдад, столбы дыма над городом.

В коридоре стояла каталка с полотенцами, стаканы. У лифта услышал телефонный звонок и побежал обратно.

Ключ на болванке долго елозил в разболтанной ручке.

«Алё-о-о?» – неуверенно, с подъемом на «о», раздался в трубке ее голос.

32.

Офис находился в районе Аксарай. Махнув через мост, пронеслись под акведуком Валента и втерлись на бульвар Ататюрка. Мехмед слушал музыку и хлопал в такт по баранке. Гудки, пробки, смрад. Таксисты горланят, высунувшись из окон.

Машина остановилась у импозантного дома. Эркеры, кариатиды, Европа. Дверь со значком красного флага открыла турчанка. На вид лет сорок – жакет, юбка чуть выше колен, черные чулки.

«Здравствуйте» – пропела на чистом русском.

Воздух из кондиционера холодил мокрую спину.

Я вошел в зал и вздрогнул. На диване сидели мои московские турки.

Те же костюмы, те же сладкие улыбки.

Полное дежа вю.

«Хотите чаю?»

Я решил не затягивать. Сказал, что устроился прекрасно и хочу гулять по городу. Турки заулыбались, закивали. «Вас хорошо понимаем!» Из боковой комнаты женщина принесла конверт. «Это билет на автобус, суточные и маленький подарок от нашего президента» – конверт лег рядом с чайными пробирками.

«Какие у вас планы на сегодня?» – мы встали.

«Хотел бы трахнуть девушку с туграми» – я сунул конверт в карман.

«Простите?»

«На сегодня у меня осмотр великой мечети Сулейманийя!»

До дверей меня провожала женщина и я спросил, откуда она знает язык.

«Мой муж русский» – ответила она, щелкнув замками.

Спускаясь по лестнице, я подумал, что жена моего отца могла выглядеть точно так же.

Но как представить их вместе?

33.

Ночь над Истанбулом, какая ночь опустилась над городом городов! нет, вы только посмотрите, что за тьма заливает воду Босфора! этакую тьму, да на калам каллиграфу, чтобы начертал по небу имя Всевышнего во славу его творения, ведь и свечная сажа, из которой чернила, летит к небу, а значит на небе ей самое место, вот какая эта тьма! А как она расцвечена? да она просто выткана, вышита, она обметана искрами, как солью, так что смотришь на воду и непонятно, то ли это звезды просыпались на залив, то ли шлепает усталое весло перевозчика, разгоняя волной свет бумажного фонаря, то ли сам султан на узком каике плавает, и это блестят во тьме глаза бостанчи, а вовсе не звезды просыпались на воду, тоже мне скажешь, просыпались, рано им падать, до конца ведь еще далеко, или нет?

Ну, кто пойдет первым, готовься, пора! это, отодвинув кожу полога, рыкает во тьму казармы сторож, ну же, говорит он уже тише, собирайтесь, вам говорю, время пришло, что притихли? есть кто живой или вымерли все от страха, неверное семя? кто первый из вас? а кто первый из нас? там, через двор у костра – что? не муки ли с пытками и смерть ужасная за грехи наши, нам неведомые? и если так, что лучше, первым ли пойти или ждать до последнего, умаляя бессмертную душу подлым страхом, и тоже принять, но только позже? в том-то и фокус, что – не известно!

Тогда выходит Юсуф и говорит, что же, раз так, то я пойду первым, я тут вроде как старший, остальные совсем мелюзга, а значит мне положено начинать, так что веди куда надо, ты, как тебя звать, не знаю, и оба выходят вон, только кожа полога хлопает напоследок по ляжкам – иди! толкает его сторож через двор ко входу в стене, пригибая ладонью обритую голову, но он успевает заметить: двор, фонтан и приземистый минарет упирается в небо; в комнате, куда пришли, очаг и колодки; стол, на котором плошки-миски; на столе ножи-лезвия. Тебе сюда, это говорит тот, кто в фартуке, да не трясись как лист, не так это больно, как на свете бывает, давай же, давай – невидимый кто-то зажал руки, фартучник задирает ему рубаху на голову, плещут из плошки в промежность, готово нехитрое дело, вода с кровью течет по ляжкам, но когда плещут снова, боль уступает; рубаху обратно и снова на двор, где фонтан; идет раскорякой и его не торопят, иди себе как можешь, дело наполовину сделано.

В мечети – а это мечеть – темно и прохладно, ему еще больно, но он уже озирается, потому что знает, лекарство от боли есть любопытство: да, видит он, комната как та, в темноте потолок или купол – неясно, кругом голые ровные стены из камня, окошко под потолком (в окне дробленая луна), и все, пусто: только в дальней стене, что лицом на Босфор, впадина; углубление; ниша; две толстые свечи горят по бокам; подставка для книги; книга.

Ну, говорит ему некто в шапке из войлока с белым отрезом от макушки до пят, встань здесь и слушай меня внимательно, потому что много вас, а ночь коротка, когда же скажу, ты повторишь, что услышал, а если что упустил, останови и спрашивай: вот, не расслышал, не уразумел. Ты понял? Тогда повторяй: «Признаю, что нет бога кроме Аллаха» – «Признаю, что нет бога кроме Аллаха» – «и пророк его – Мухаммед» – «и пророк его Мухаммед» – «Хорошо. Подойди ближе».Тот в белом осеняет новорожденного войлочным рукавом и говорит: «Я, дервиш ордена Бекташи, раб Аллаха, объявляю тебе, рабу султана, что отныне живот твой вручен Аллаху и это он, неизъяснимый и всемогущий, поведет с этой поры тебя как воле его будет угодно». Свеча моргнула и затрещала; ярче зажглась. «Я же, – продолжал тот, – тебя отпускаю, нарекая именем правой веры, поскольку без имени был ты никто, а с именем есть у тебя место среди равных, так что забудь свое прежнее, и своих прежних тоже забудь, имя отныне тебе «Синан», что означает «Застрельщик» – коль скоро явился ты первым – по прозвищу «Абдур-Меннан», что есть «сын раба Божия, Вседержителя», ибо у Аллаха девяносто девять прекрасных имен, и я волен выбрать любое, но записываю в книгу вот это, ибо слышу, как оно тебе годится».

Так в казенную книгу имперской гвардии занесли первую запись, гласившую: числа такого-то в месяц и год от хиджры такой-то появился на свет раб султана Синан по прозвищу Абдур-Меннан, принявший ислам согласно закону, а если вы спросите, как же мог христианин в одночасье предать веру предков, ответим: вера на то и вера, чтобы быть делом сугубо личным, и к ритуалу имеет отношение малое. А если ты одинок? ты испуган и не понимаешь, что ждет тебя в эту ночь? которая раскинулась над империей от города Истанбула, где храпит, откатав на каике, султан Селим, до южного города Маниса, по ночным улицам которого гуляет, не ведая сна, наследный принц Сулейман? и тоже не знает, что ждет его в эту и прочие ночи и дни? потому и бродит он без сна по крутым переулкам, покуда не слышит – что это? скрипка? – из окон мелодия льется, и нет слаще звуков для Сулеймана в тот миг, и за них он готов отдать всякое.

34.

Загнув про Синана в Крыму, я не сильно промахнулся. По его чертежам там действительно строили мечети. Одна из них, Джума-джами, до сих пор стоит в Евпатории. Знаменитую мечеть на набережной Феодосии по легенде тоже возводил Синан.

Но здание разобрали еще при царе и авторство осталось апокрифическим.

Год назад в Коктебеле я обнаружил газету «Феодосийский альбом» за октябрь 1995-го, где размещалась статья об этой самой Биюк-джами.

Путаница в статье имелась показательная.

Автор писал, что Синан завершил мечеть в 1522 году и называлась она «мечетью Селима». Через два абзаца шла цитата из Эвлия Челеби, знаменитого турецкого путешественника и краснобая, который побывал в Феодосии, тогдашней Кефе, в 1666 году. «Первой из соборных мечетей внешней большой крепости является Шахзаде-Сулейман-хан-джами, – писал в «Книге путешествий» этот Челеби, – он выстроил ее, когда был здесь правителем».

«Он» – это «шахзаде», то есть принц Сулейман. При чем здесь Селим, бывший отцом наследному принцу, а тем более Синан, оставалось совершенно неясным.

Генуэзская Феодосия стала турецкой в 1475 году, когда Мехмед захватил город, а потом и весь полуостров. Правил провинцией вассал султана крымский хан Менгли Гирей, чей род восходил к старшему сыну Чингиз-хана. Дочь Гирея, черкешенку, выдали замуж за внука Мехмеда султана Селима, прозванного Грозным, и в 1494 году у них родился сын, будущий султан Сулейман Великолепный, Сулейман Законодатель.

Судя по портретам, Сулейман вышел лицом в мать, он был черняв и носат, но черты лица имел тонкие, правильные.

Пятнадцати лет от роду он прибыл наместником «на родину предков» в Кефе (Феодосию). Случилось это в 1509 году. Но уже три года спустя по приказу отца принц вернулся в метрополию и поселился в городе Маниса, где для наследника выстроили роскошную резиденцию.

К тому времени все братья Сулеймана были убиты. В целях укрепления власти закон о детоубийстве разрешал султану такую экзекуцию.

Принц дожидался трона в одиночестве и после внезапной смерти Селима (это случилось по дороге из Стамбула в Эдирне) стал султаном. На дворе шел 1520-й год. Синан к этому времени уже закончил обучение и был посвящен в янычары. Его определили на инженерную службу и он оказался в бригаде при главном архитекторе империи. В 1522-м году эта бригада действительно закончила мечеть Селима, которую в память об отце заказал султан Сулейман.

Мечеть эта стоит и сейчас, но не в Феодосии, а в Стамбуле: на макушке пятого холма, откуда открывается прекрасный вид на Золотой Рог.

35.

Мы договорились, что я встречу Бурджу после работы. Спускаться в медресе она не велела. До семи оставалось навалом времени и я не спеша вышагивал по бульвару Ататюрка.

Вырулив на большой перекресток, я снова увидел над купами деревьев минареты. Проспект назывался «Шахзаде Баши» и уходил направо вдоль белесой стены с лоскутами плакатов. Машины газовали, пока я медленно пересекал зебру. На желтый свет первый ряд рванул как на гонках – я еле успел запрыгнуть на тротуар.

«Шушайн, мистер, шушайн» – нахально заголосил чистильщик обуви. Я улыбнулся и послал его к чертовой матери. «Шушайн…» – печально оскалился старик (какие зубы!) и стал постукивать щетками по сундучку с латунными головками.

Сундук напоминал маленькую мечеть.

«Что он чистит в такую жару?» – скользнул я по ногам прохожих. Мужское население Стамбула было обуто в черные лакированные туфли.

На входе прочитал вывеску. Что за ерунда? Передо мной стояла Шахзаде Мехмед-джами, мечеть принца Мехмеда. А Сулейманийя, как мираж, снова мерцала вдали, на соседнем холме.

На паперти соткался бородатый торговец и сунул мне ворох четок на палке. Я равнодушно стягивал тапки и он, потоптавшись, растворился в знойном воздухе.

Так же внезапно, как и возник.

36.

Отогнув кожаный полог, я вошел внутрь. Мечеть пустовала, намаз кончился. Пахло воском, лимонным освежителем. Полумрак, прохладно. Когда идешь босиком по ковру, кажется, что дома.

Я снял с крючка общественные четки, достал блокнот.

«Мехмед был старшим сыном Сулеймана, жил наместником в городе Маниса и умер от оспы двадцати одного года от роду. Султан узнал о смерти принца во время победоносного возвращения с Балкан. И принял решение о строительстве большой пятничной мечети памяти сына. Это был первый крупный заказ, который Синан получил в качестве придворного архитектора. На строительство ушло триста тысяч золотых дукатов, то есть все деньги, вырученные в ходе военной компании».

Перебирая зеленые зерна, задрал голову. Стены светлые, арки с красными вставками. Резьба сталактитов прорисована той же краской.

«Купол мечети имеет 19 метров в диаметре. Высота в зените 37 метров. Четыре примыкающих полукупола образуют в плане симметричную форму креста. Мечеть Фатиха (1471 год) и Баязида (1506) – единственные крупные мечети города, выстроенные до Синана – имели в основе ту же схему».

Спокойные парящие светлые объемы. Четыре столба стоят особняком (и страшно подумать, сколько тонн на себе держат). Каннелюры, чтобы убавить ощущение тяжести.

Боковых галерей нет.

Я достал альбом и сделал набросок интерьера.

Выйдя наружу, обошел мечеть и оказался на пустыре. Выжженная трава, пустые банки, гнутый багажник от велосипеда. Стволы кипарисов облеплены старыми афишами. Собаки распластались в тени, дрыхнут.

Я посмотрел наверх. Чередуясь, полукупола ритмично ниспадали вниз, образуя линии равнобедренного треугольника. Минареты покрывала, как щетина, густая каменная резьба.

«Избыток от потери, мечеть памяти усопшего» – поддал ногой банку.

Та отлетела в кусты. Я раздвинув поросль и обнаружил в кустах гробницу. Каменная прямоугольная раковина высотой по грудь, арабская вязь и футбольные надписи из баллончика. Плита валяется рядом.

Со дна пахнет лыжной мазью, какие-то тряпки, пакеты.

Неожиданно из тряпок высунулись темные пальцы, нервно ощупали лацкан.

Я тихо сомкнул ветки.

37.

О подарках президента вспомнил на ипподроме. Подбросил меня трамвай, маршрут от музея каллиграфии до форума Константина повторял путь главной византийской улицы Меса.

Сел на ступеньках, открыл сумку. Сверху лежали пластиковые четки из мечети.

Ладно, не последний раз. Верну.

Помимо денег и билетов в «президентском конверте» лежали пригласительные на спектакль. И я разобрал, что представление состоится сегодня вечером в древнем соборе Святой Ирины.

«Проблема вечера решена» – убрал бумаги.

«В исламе же не запрещен театр?»

И тут странный звук, похожий не шелест цикад, долетел сквозь густой воздух. Я обернулся и увидел, что чуть выше на форуме сидят люди, и что у каждого на коленях пишущая машинка. Они сосредоточенно стучали по клавишам, а отпечатанные листы складывали на землю, прижав камнем.

И ветер с моря задирал углы.

«Бред какой-то, Кафка» – я отвернулся.

Над Голубой мечетью синела краюха Мраморного моря, и мне вдруг нестерпимо захотелось окунуться в воду.

38.

Мы познакомились, когда мне было двадцать три. Я заканчивал университет, снимал комнатку на Гастелло и не представлял, как жить дальше.

Она была восемь лет замужем, и на восемь лет младше мужа. Детей не заводили, жили как соседи в коммуналке.

Время от времени муж корректно пропадал по командировкам.

Он и она, оба работали в «Гринписе». Контора вышла на «российский рынок» сразу после Чернобыля, слыла баснословно богатой и часто вывозила своих сотрудников на пленэр.

Спасать синих китов или следить за случкой носорогов.

Мы воспользовались кенийскими слонами – в то лето «Гринпис» рьяно трубил об исчезновении популяции.

Оглядываясь назад, я вижу, насколько банальной вышла наша история. Но кто сказал, что банальность безболезненна?

Я работал в экологической газете со смешным названием «Среда». Редакция снимала актовый зал на последнем этаже издательства «Искусство» с видом на Кремль и теннисным столом посередине.

Там-то мы и познакомились.

Она говорила главному «ты» и могла увести его в кабак прямо с летучки. Помню, как наши бабы покрывались от злости пятнами, а мужики восхищенно хлопали глазами. Официально она числилась спецкором. Иногда в газете и правда появлялись репортажи об экологических акциях, которые проводила организация ее мужа.

Уединившись на лестнице, я разглядывал фотографии. Сквозь пелену высокой печати я различал знакомый силуэт, упакованный в комбинезон. Вот она приковалась наручниками к атомной электростанции где-то в Северной Корее – и улыбается в камеру. А вот она же, но в компании с коллегами – эти психи висят на подножке радиоактивного товарняка, размахивая транспарантом.

Из командировок она возвращалась то прихрамывая, то с рукой на перевязи – но всегда в отличном настроении. Она привозила экзотические бутылки и угощала всю редакцию бурбоном или текилой. После третьей рюмки лица наших баб разглаживались и они проникались материнской любовью к этой, в сущности, совсем еще девчонке.

«Девчонке» же только что стукнуло тридцать.

Глядя на ее стремительные дефиле по редакции – на то как странно сочетается короткая стрижка с большой грудью – мог ли я предположить, что из всей шатии-братии она выберет меня?

Набравшись смелости, я стал провожать ее после редакционных пьянок, которые участились накануне банкротства газеты. Я стал названивать вечерами, и долго трепался, сидя в трусах на холодной табуретке посреди бесконечного коридора на улице Гастелло, который тянулся, казалось мне в такие ночи, до самых Сокольников.

Так прошло примерно полгода, пока наконец она не предложила зайти. Он уехал в Кению, там слоны, сказала она, но я знаю, где виски, и приготовлю кофе, идем? говорила она, поглядывая на меня по-азиатски узкими, но пронзительно голубыми глазами.

Но до кофе дело не доходило.

Всю ночь я метил чужую квартиру. Сперва на диване, потом в креслах. На кухонном столе, сдвинув чашки. На мексиканской рогоже в коридоре, после которой на голой спине у нее оставались впадинки.

За высоткой понимался летний рассвет, но спать не хотелось. Поедем, шептал я, одевая полусонную. Куда? она вслепую вдевала ноги в белье. Застегивал джинсы.

Черт его знает, почему меня всегда тянет на Ленгоры? чтобы смотреть на Москву, отчитываясь – каков герой?

И мы ехали на такси через весь город на смотровую площадку.

Буду купаться! кричал я с балюстрады. Она хватала меня за штанину – ты спятил, здесь нельзя, грязно. Поскользнувшись, катились по мокрому склону.

Я раздевался и прыгал в липкую воду, залитую ослепительным солнцем. Плыл, расталкивая мусор. Баржа идет! осторожно! кричала с берега. И я разворачивался, чесал обратно.

На парапете уже выстроились физкультурники и картинно закатывали глаза, когда я вылезал из воды.

Делали приседания.

Сон наваливался в теплой машине. Пора спать, спать, спать. Но сперва она усаживала меня в ванну. Оттирала и соскабливала речную слизь, грязь.

А через два дня возвращался муж. Наступали несносные дни. Мы виделись урывками, я тратил время на допросы, упреки. Жаловался. Да он уже давно не спит со мной, шептала она, прижавшись к затертым обоям над койкой.

«Мы живем как соседи».

Так, пунктиром, прошло полгода. Мы ходили по театрам, кино. Ужинали – за ее счет – в ресторанах, которые только-только открывались по Москве. Гуляли вдоль железнодорожной насыпи на Гастелло и строили планы. Разумеется, несбыточные.

Развестись, жить вместе, дети. Смешно. Жить на что? где?

Летом ей предложили большую поездку: надолго, на полгода. Второй эшелон, где имелось место, следовал к пункту сбора группы через Турцию. «Экологи против загрязнения африканских рек международными концернами» – так называлась акция.

И она согласилась.

На сборы оставалась неделя. Обиженный, я названивал, но никто не брал трубку. Я уже изготовился к беспросветной разлуке, когда она вдруг объявилась. Тебе нужно срочно сделать заграничный паспорт, сказала она без предисловий. Мой муж поможет оформить бумаги через свою контору. Ты понял? «Почему ты не звонила?». «Завтра принесешь ему фотографии и заполнишь анкеты. Я сказала, что это нужно для газеты, он сделает. И ни о чем не спрашивай – ради бога. Все после».

В конторе меня встретил здоровый элегантный мужик с выбритой челюстью удава. Улыбался он криво, оголяя левый клык. Носил берет и белый плащ. Таких на улице в то время держали за иностранцев, пялились. Да и говорил он с акцентом, хотя с ее слов выходило, что родом из Талдома.

А через пару дней я получил паспорт и мы встретились вечером в парке. Я решил играть роль обиженного, но она сразу перешла к делу.

Оказалось, перед отправкой в Африку некоторое время она проведет в Стамбуле, ожидая какие-то документы на провоз техники. Одна, твердила она, я буду жить в Стамбуле одна, жить и ждать эти чертовы бумаги неделю или две, и мы сможем провести это время вместе.

Все очень просто, продолжала она, тебе нужны только деньги на билет. Вот они, эти деньги, держи. Вернешь потом, сейчас главное быстро купить билет. Я тебя встречу в аэропорту. У нас номер люкс. Огромный город, ты и я, что еще нужно? согласен?

Еще бы я был не согласен.

Да, однажды я уже побывал в Стамбуле. И случилось это задолго до Синана. Оглушенный и влюбленный, я не успел увидеть город. Какие-то фрагменты всплывают в моей памяти, лица и звуки.

Мы жили в гостинице «Кебан-отель» на площади Таксим. Медовая наша неделя только началась, когда наступила развязка: банальная и мелодраматичная как и вся наша история.

В номер позвонили чуть свет. Вас разыскивает такой-то господин, доложили в трубку, он утверждает, что ваш муж и хочет видеть.

«Могу ли я пропустить его в номер?»

Она лепетала на английском, а потом вдруг переходила на русский: «Ты? здесь? но что случилось? Не надо, я сейчас сама спущусь!»

Он сказал, что поднимется и повесил трубку. В дверях я обернулся. Голая, она сидела по-турецки на простынях, прижав трубку к груди, и впервые как-то беспомощно, по-детски смотрела.

Такой я ее и запомнил.

Я кивнул и вышел в коридор. Рукав с номерами «люкс» был глухим, оставалось на лифте, но лифт за углом звякал.

Я бросился к стеклянной дверце в тупике. Она оказалась незапертой и я протиснулся на пожарную лестницу. Спустился по ступенькам во двор и вышел в переулок.

Бегство из города было стремительным и постыдным. Как будто это не он, а я оказался чужим в этом городе. Как будто это я, а не он лишний в спектакле.

Итак, я вернулся: так же внезапно, как и уехал. Но сразу после Стамбула жизнь моя пошла вкривь и вкось. Я уехал из города на неделю, а вернулся в другую страну. В эти дни случился путч и закрылась газета. Тогда же меня выдворили из комнаты на Гастелло: обеспокоенная хозяйка квартиры вернулась на родину.

В добавок ко всему мне отказали в аспирантуре.

Что было делать?

Возвращаться к родственникам не хотелось. Переехал к приятелю в Александровскую слободу, где имелся деревенский дом и двор, и баня за речкой. Мы ударились в долгосрочное пьянство, которое вяло текло на фоне древнего Кремля, особенно тоскливого осенними короткими деньками. Не помню, сколько времени продолжалось мое «слободское сидение», только однажды утром, когда в бочке впервые замерзла вода, раздался звонок. Звонил аппарат, до сей поры безмолвно стоявший на газовой колонке – и я с похмельным изумлением поднял трубку.

В трубке оказался наш бывший главный. Откашливаясь и кряхтя, он сказал, что меня искали, «но ты, старик, совсем пропал, нельзя же так, все концы в воду».

Я что-то промычал в ответ.

«Значит, ты ничего не знаешь…» – он чиркнул зажигалкой.

Их «сессна» вылетела ночью, а через час пропала связь. Долго не могли найти, потому что самолет упал на территории соседней страны. Потом следствие – тела переправили только через три недели. Масса формальностей, у нас ведь с ними сложные отношения. Вот они и тянули. Команда интернациональная, пока с каждым разберешься.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Не у всякого, как у Анны, есть свой, «личный» призрак, с которым можно поговорить и даже посоветоват...
Десятидневный маршрут по осеней тайге. С восточного побережья острова, на западное побережье. На пут...
В сборник вошли статьи, посвященные широкому кругу вопросов, связанных с гуманитарной и литературове...
Томас Венцлова (1937, Клайпеда) – поэт, переводчик, литературовед, публицист. В 1960 г. окончил факу...
Амстердам. Наши дни. Скворцов, бизнесмен, связанный с властью, приезжает проведать свою жену Ларису ...
Василий Бородин (р. 1982) – поэт, художник. Окончил Московский государственный вечерний металлургиче...