Сентрал-парк Мюссо Гийом

Si vis pacem para bellum.

(Хочешь мира, готовься к войне.)

Вегеций

Кубик Рубика двадцати метров высотой возвышался над Пятой авеню.

Соседствуя со зданиями госпиталя Маунт-Синай и музеем Нью-Йорка, лаборатория по исследованию крови занимала последний этаж суперсовременной постройки с фасадом из разноцветных стеклянных квадратов, напоминающей знаменитую трехмерную геометрическую головоломку.

Алисе и Гэбриэлу понадобилось не меньше четверти часа, чтобы добраться до границы Верхнего Ист-Сайда и Испанского Гарлема. По счастью, они приехали в обеденный час, поэтому мест для парковки оказалось немало. Они пристроили «Шелби» на одной из улиц, выходящих к нескончаемой ограде больницы и студгородка медицинской школы.

— Подождете меня в машине, о’кей?

— Смеетесь, что ли? И речи быть не может! Я иду с вами, — вспыхнула Алиса.

— Ладно, — вздохнул Гэбриэл. — Но говорить буду я. Я веду это следствие, вам ясно?

— Ясно, шеф, — насмешливо отозвалась Алиса и открыла дверцу.

Гэбриэл тоже вышел из машины.

— Но мы не теряем ни минуты, это понятно? — бросил он, узнав, который час, глянув на счетчик времени на стоянке.

Алиса молча кивнула и последовала за ним в холл и дальше — в кабину лифта. В это время дня на этаже, где располагалась лаборатория, почти не было пациентов. Сидя в окошечке регистратуры, сестра доедала из пластиковой коробочки салат из свежих овощей.

Гэбриэл назвал себя и сказал, что хочет видеть Элиан Пелетье, заместителя заведующего лабораторией.

— Она француженка? — удивилась Алиса, сразу подметив на звучании имени и фамилии.

— Нет, канадка, она из Квебека. И предупреждаю, с весьма характерными особенностями, — предупредил Гэбриэл, нахмурив брови.

— С какими же?

— Пусть это будет для вас сюрпризом.

В следующую же секунду Элиан Пелетье появилась в конце коридора.

— Габи, мальчик мой, ты приехал представить мне свою невесту?! — радостно закричала она.

Маленькая, коренастая, с коротко подстриженными седыми волосами и в квадратных очках, Элиан спешила к ним. Она была в белом халате, накинутом на широкое черное платье, и ее гладкое розовое личико походило на кукольное.

— До чего же я рада, что ты наконец сядешь на якорь, — поддела она Гэбриэла, хлопая по плечу.

Но Гэбриэл не стал поддерживать шутливый разговор.

— Познакомься, Элиан, капитан Шафер из уголовной полиции Парижа.

— Добрый день, красавица! — поздоровалась Элиан, обнимая Алису. — Всюду проклятые французы! Ну, идемте!

Гости последовали за Элиан в кабинет.

— У нас очень мало времени, Элиан. Можешь заказать биохимический анализ пятен крови на этом лоскутке. Наши лаборатории зашиваются.

Алиса достала из сумки лоскуток от своей блузки и протянула канадке.

— Сейчас озабочу кого-нибудь из лаборантов, — пообещала она, беря в руки будущий объект исследования. — Что тебя конкретно интересует, скажи точнее.

— Мне нужен молекулярно-генетический анализ ДНК, с которым можно было бы работать. Можешь сделать быстро?

— Шесть часов, устроит? — осведомилась Элиан, поправляя очки.

— Издеваешься?

— Могу использовать суперсовременные технологии, но это обойдется куда дороже.

— Давай как можно быстрее. И как только будет результат, пошли его Томасу Крейгу вместе со счетом. Но мне надо его предупредить. Можно воспользоваться твоим телефоном?

— Чувствуй себя как дома, Габи. А я немедленно берусь за работу.

Элиан вышла, и они остались в кабинете одни.

— Какой номер вашего мобильника? Если вас это не стеснит, я дал бы его Томасу, чтобы он мог быть с нами на связи.

Алиса кивнула и написала номер нового мобильника на самоклеящемся листочке, который нашла на письменном столе.

Пока Гэбриэл звонил коллеге, Алиса вышла в коридор. Включила телефон и набрала номер отца, однако попала на автоответчик. Грубый голос заявил:

«Ален Шафер. Сейчас занят. Оставьте сообщение после сигнала».

— Папа, это Алиса. Набери меня, когда сможешь. Это важно. Очень срочно. Очень.

Нажала отбой. Подумала секунду-другую и решила позвонить Сеймуру.

— Это снова я.

— Я уже начал беспокоиться, черт побери! Ты поговорила с Кейном?

— Да, он говорит, что он спецагент ФБР отделения в Бостоне.

— Давай без шуток, Алиса! Он тебя разводит.

— Можешь попытаться проверить, так это или нет? Но на этот раз мне кажется, что он говорит правду. Кейн ведет расследование убийств, которые очень похожи на те, что совершал Эрик Вог.

— Я позвоню Шармену, тому парню из Вашингтона, который помогал нам в деле Петреуса.

— Спасибо, Сеймур. Ты все еще на службе? У меня к тебе еще одна просьба.

Следователь в Париже не мог удержаться от тяжкого вздоха.

— Алиса, с раннего утра я только и делаю, что исполняю твои просьбы.

— Мне нужно, чтобы ты сел в машину и…

— Прямо сейчас? Но это невозможно! У меня работы до одиннадцати ночи!

Алиса словно не слышала.

— Сел в машину и по восточной автодороге добрался до Меца, а оттуда до Саргемина.

— Алиса! Это порядка трехсот пятидесяти километров!

Алиса продолжала, как будто ничего не слышала.

— Между Саргемином и Страсбургом ты найдешь территорию бывшего сахарного завода. Я точно не знаю, где она находится, но ты спросишь Кастелли, и он точно тебе скажет. Сахарные заводы на каждом шагу не встречаются!

— Я уже сказал, что никуда не поеду, Алиса! Ты меня слышишь?

— Возьми с собой тряпку, большую кисточку и пробирки. Позвони, когда доберешься. Нужно, чтобы ты кое-что проверил!

— Ты соображаешь, что туда и обратно — это восемь часов дороги?!

— Я бы тебя не просила, если бы это не было крайне важно. Ради нашей дружбы! Прошу тебя! — умоляющим голосом попросила она. — Я могу довериться только тебе! Это ты хоть понимаешь?

Сеймур чувствовал напряжение, в каком на другом конце света находится его подруга. Вздохнул и покорился.

— Скажи по крайней мере, что я должен там искать, — снова вздохнул он.

— Труп. Так я надеюсь, по крайней мере.

Шоссе.

Скорость.

Мелькает пейзаж за пейзажем.

Глухой рокот мотора в восемь лошадиных сил.

По радио нестареющий голос Отиса Реддинга.

На середине панели немолодого автомобиля большой циферблат тахометра.

Запах амбры и меда от волос Алисы.

Гэбриэл и Алиса покинули Манхэттен ровно в два часа дня и были в дороге уже около двух часов, проехав немалую часть Коннектикута, сначала по трассе 95, которая идет вдоль побережья, потом по 91-й автостраде, что ведет на север. Движение на автостраде умеренное, светит яркое солнце, вдоль дороги встают то ели, то гинкго, то вязы, то белые дубы.

Занятые своими мыслями, Алиса и Гэбриэл не обменялись пока ни единым словом, думая каждый о своем. Каждый переживал свои неприятности.

«Шелби Мустанг» летел как стрела. Сидя за рулем этого болида, Гэбриэл на секунду вообразил себя гордым своим коньком парнем шестидесятых, который везет подружку посмотреть последний фильм со Стивом Маккуином, слушая по дороге Роя Орбисона или братьев Эверли и боясь грозящего призыва в армию, потому что могут отправить во Вьетнам.

Гэбриэл посмотрел в зеркальце на Алису. Суровое замкнутое лицо. Погружена в нелегкие раздумья и крепко сжимает в руке телефон в ожидании звонка. Спортивная куртка, отлетающие назад волосы, высокие скулы, лицо, словно высеченное из белого мрамора. Красота, но грозная и воинственная. Ничего другого не скажешь: Алиса Шафер на тропе войны. Но за суровыми чертами этой женщины иной раз возникает другая — куда более нежная и мягкая.

Гэбриэл задумался, какой она была до… До трагедии. Улыбчивой, спокойной, счастливой. А он сам? Мог ли он влюбиться в такую женщину, если бы встретил ее в Париже? Заговорил бы с ней? А она? Посмотрела бы на него?

Он мысленно представил себе сцену знакомства. Просто так. Просто из удовольствия представить такое знакомство.

И вдруг вместо Отиса Реддинга по радио зазвучал рэпер Эминем, и вся романтика исчезла. Прощайте, далекие 60-е, а с ними все романтические бредни. Мы опять в суровой реальности.

Гэбриэл прищурился и опустил козырек, защищая глаза от яркого света.

Снова взглянул в зеркальце и остановил взгляд на Алисе. Она закручивала волосы в узел.

— На дорогу нужно смотреть, Кейн.

— Мне бы хотелось, чтобы вы мне кое-что объяснили…

Он не закончил фразы. Алиса не отводила глаз, в которые он смотрел в зеркальце.

— Почему вы с такой непоколебимой уверенностью утверждаете, что отпечатки на шприце не могут принадлежать Вогу?

Она сердито передернула плечами.

— Никакой уверенности! Я же сказала, что это только предположение.

— Не морочьте мне голову! Вы ни на секунду не поверили, что Эрик Вог орудует в Штатах, хотя миллион доказательств подтверждают обратное. У меня, знаете ли, накручено множество часов допросов. Я прекрасно знаю, когда человек лжет. И вы сейчас лжете.

Алиса слабо возразила:

— Ничего подобного, вы не смеете…

— Напоминаю, сейчас здесь я единственный официальный следователь, ведущий расследование, — повысил голос Гэбриэл. — Я вел себя с вами корректно и предоставил всю информацию, которую имею, хотя мог бы этого не делать.

Алиса вздохнула, а Гэбриэл продолжал:

— Вы попросили меня дать вам возможность войти в команду, и я должен просить за вас начальство, чтобы оно разрешило вам участвовать в расследовании. Прекрасно. Я согласился, хотя это явно ущемляет мои интересы. Но если мы партнеры, то ничего не прячем в загашник. О’кей?

Алиса кивнула в знак согласия. Это был мужской разговор. Такие разговоры она ценила.

— Итак, повторяю вопрос, Алиса: почему вы уверены, что отпечатки на шприце не принадлежат Эрику Вогу?

Она потерла виски, потом глубоко вздохнула и наконец ответила:

— Потому что Вог мертв, Кейн. И уже давно.

Меньше двух лет назад

Я вспоминаю.

5 декабря 2011 года.

Слепящая белизна больничной палаты. Зимнее солнце клонится к закату, и его лучи с трудом пробиваются сквозь шторы.

Тошнотворный запах антисептика и какой-то еды.

Я хочу умереть.

Три недели прошло с тех пор, как Эрик Вог пытался меня убить, и с тех пор, как погиб Поль. Я лежу на кровати, уставившись в пустоту, опустошенная сама. У меня стоит капельница, мне вводят антибиотики. Несмотря на болеутоляющие, малейшее движение причиняет мне зверскую боль внизу живота. Несмотря на успокоительные и антидепрессанты, любая мысль будит нестерпимую боль.

Когда «Скорая» привезла меня в больницу, я уже потеряла много крови. Мне сделали УЗИ органов малого таза, чтобы убедиться, что ребенок мертв, и узнать, какой еще ущерб причинил мне нож убийцы. Повреждены матка, артерия, кишки, словом, разворочена вся брюшная полость.

До чего же мне нужен был в эту минуту Поль! Чтобы сидел рядом, чтобы мы вместе оплакивали нашу потерю, чтобы я уткнулась в него и просила у него прощения, просила прощения. Прощения…

Мне сообщили о его смерти как раз перед тем, как везти на операцию. Перед тем, как вскрыть меня и достать моего убитого ребенка. Моя последняя связь с жизнью оборвалась. Я заорала как ненормальная от ярости и горя, я колотила врачей, которые пытались меня успокоить, а потом провалилась в темную яму анестезии.

После операции идиот-хирург заявил, что «мне повезло». На этой стадии беременности ребенок занимал уже очень много места в моей брюшной полости и оттеснил все органы к позвоночнику. Мой ребенок принял на себя удары, которые были бы для меня смертельными. Мой ребенок спас мне жизнь.

Одна мысль об этом была непереносима.

Мне зашили все внутренние разрывы, удалили часть кишечника. Даже сказали, что сумели сохранить матку для возможной в будущем беременности.

Как будто у меня может быть новая любовь, новая беременность, еще один ребенок…

Моя мать потрудилась сесть на поезд и приехать меня навестить. Она пробыла у меня двадцать минут. Брат оставил сообщение на автоответчике. Сестра ограничилась эсэмэской. По счастью, Сеймур заходил ко мне по два раза на дню и делал все, что мог, чтобы как-то помочь. Ребята с набережной Орфевр тоже навещали, но я по их молчанию чувствовала, что они здорово огорчены и даже сердятся: мало того что я влезла на их территорию, я провалила самое значительное дело, какое было у нас в полиции за последние несколько лет.

Я, хоть и лежала, но ловила на себе такие взгляды, обмануться насчет которых было невозможно. В них читались горечь и упрек. Я прекрасно знала, о чем думали коллеги. Они думали, что из-за моей глупости Эрик Вог до сих пор на свободе.

И как бы ни было ужасно все, что со мной произошло, во всем виновата я и только я.

Я плавала в медикаментозном тумане от пилюль, которые давали мне милосердные сестрички. Отключить мозг, сделать бесчувственным сердце — другого способа помешать мне вскрыть себе вены или прыгнуть в окно не было.

Несмотря на затуманенную голову, я услышала пронзительный скрип палатной двери. На пороге появилась массивная фигура моего отца. Я скосила глаза и смотрела, как он не спеша идет к моей кровати. Ален Шафер во всем своем великолепии: грива волос с легкой проседью, худое лицо, на щеках трехдневная щетина. Как обычно, в неизменной «форме» полицейских: кожаном полупальто на меху, свитере под горлышко, потертых джинсах, в ботинках с квадратными носами. На запястье старенькие металлические часы «Ролекс Дайтона», точь-в-точь как у Бельмондо в «Страхе над городом», их подарила ему моя мать за год до моего рождения.

— Держишься, чемпионка? — спросил он и подвинул стул, чтобы сесть у моей кровати.

«Чемпионка». Прозвище моего детства. Уже лет двадцать пять отец не называл меня так. Внезапно всплыло воспоминание: в воскресные дни отец водил меня на теннисный корт. И правда, мы выигрывали с ним вместе кубки и памятные подарки. Я — играя на корте, он — болея за меня на трибуне. У него всегда находилось в нужный момент нужное слово. Успокаивающий взгляд, подбадривающий жест. Стремление победить. Любой ценой.

Отец навещал меня каждый день. Обычно приходил ближе к вечеру. И сидел у меня, пока не засну. Он один понимал меня хоть немного и не осуждал. Он один меня защищал, потому что и сам действовал бы точно так же. Подсев на адреналин, он бы тоже рисковал всем на свете, тоже пошел бы один к убийце, зажав в руке пистолет и по-бычьи нагнув голову.

— Я зашел повидаться с твоей матерью в гостиницу, — сказал он, открывая кожаный кейс. — Она отдала мне кое-что, о чем я просил ее уже давным-давно.

И отец протянул мне альбом с фотографиями в полинявшей матерчатой обложке. Я с усилием приподнялась, зажгла лампу над изголовьем и принялась переворачивать страницы, переложенные папиросной бумагой.

На альбоме дата: 1975 год, год моего рождения. На картонных страницах фотографии, прикрепленные клейкими уголками, с надписями, сделанными шариковой ручкой. Они прекрасно сохранились.

Первые снимки сделаны весной 1975 года. Сфотографирована моя мать, она беременна, на седьмом месяце. Я успела позабыть, до чего на нее похожа. И, конечно, забыла, что мои родители поначалу очень любили друг друга. Листая альбом, я прожила словно бы целую жизнь, которая воскресла благодаря пожелтевшим фотографиям. Увидела маленькую квартирку, которую они снимали на улице Деламбер на Монпарнасе. Психоделические оранжевые обои в гостиной, где царило огромное яйцевидное кресло, квадратные этажерки с пластинками тридцать три оборота — Дилан, Хендрикс, Брассенс, бакелитовый телефон, постер футбольного клуба «Сент-Этьен» в разгар его славы.

На всех фотографиях у отца и матери улыбка во весь рот, они, без сомнения, счастливы, что вскоре станут родителями. Поэтому берегут и фотографируют каждый существенный этап великого события: вот анализ крови, сообщивший о моем появлении, вот данные первого исследования, вот имена, нацарапанные на листке блокнота: Эмма или Алиса, если девочка, Жюльен или Александр, если мальчик.

Переворачиваю следующую страницу, и у меня перехватывает горло. Роддом, день моего рождения. Орущий младенец на руках у отца. Под фотографией узнаю почерк матери:

«12 июля 1975 года: вот наша маленькая Алиса. Она такая же умница, как ее папа и мама!»

На соседней странице резиночка с номером, который дают при рождении, и еще одна фотография, снятая несколько часов спустя. На этот раз «маленькая Алиса» мирно спит в своей колыбельке, а рядом сидят сияющие, хоть и очень усталые родители. И снова надпись маминой рукой:

«Перед нами новая жизнь. Новые чувства переполняют нас. Мы стали родителями».

Горькие слезы обожгли мне щеки: мне-то никогда не узнать этих чувств!

— Какого дьявола ты мне все это показываешь? — спросила я, отталкивая альбом.

И вдруг увидела, что у отца глаза тоже на мокром месте.

— Когда мама тебя родила, я первый тебя выкупал и дал тебе соску, — сказал отец. — Другого такого дня, другого такого события в моей жизни не было. В этот день, впервые взяв тебя на руки, я пообещал тебе…

Голос у него от волнения дрогнул, и он несколько секунд помолчал.

— Что? — спросила я.

— Пообещал, что до тех пор, пока я жив, никому не дам тебя в обиду. Буду защищать, что бы ни случилось, при любых обстоятельствах.

Я сглотнула слюну.

— Теперь ты видишь, — сказала я, — что не стоит давать таких обещаний, потому что сдержать их невозможно.

Отец вздохнул, потер веки, стараясь справиться со слезами, которые не мог удержать, а потом достал из кейса плотный конверт.

— Я сделал что мог. Сделал то, что должен был сделать, — сказал он и протянул мне конверт.

Я держала конверт в руках, не решаясь в него заглянуть, и смотрела на отца вопросительно. Тогда он сказал:

— Я нашел его, Алиса.

— О ком ты?

— Я нашел Эрика Вога.

Я застыла, открыв рот. Я онемела. Мой мозг отказывался понимать то, что я только что услышала. Я попросила отца повторить.

— Я отыскал Эрика Вога, — повторил он. — Он больше никогда не причинит тебе зла.

Я словно окоченела. Несколько минут мы сидели, молча глядя друг на друга.

— Этого не может быть! С тех пор, как он в бегах, его ищет полиция по всей Франции. Каким чудом тебе удалось найти его в одиночку?

— Не важно. Нашел.

Я задергалась.

— Но ты же не работаешь в полиции, у тебя нет помощников, нет…

— У меня сохранились связи, — сказал он, не сводя с меня глаз. — Ребята остались мне должны. Эти ребята знают других ребят, а те знакомы с третьими. Ты сама знаешь, как это делается.

— Нет, не знаю.

— У меня всегда были осведомители среди таксистов. Один из них посадил Эрика Вога у заставы Сен-Клу в тот самый вечер, когда он напал на тебя. Он бросил свой скутер, когда понял, что по нему его могут опознать.

Я почувствовала, что сердце у меня в груди вот-вот разорвется. Отец продолжал:

— Доехал на такси до Сен-Сен-Дени, точнее, до Ольне-су-Буа и вышел у жалкой гостинички рядом с площадью Генерала Леклерка.

Отец взял у меня из рук конверт и достал пачку фотографий, похожих на те, что детективы делают исподтишка.

— В общем, так. Все искали гада за границей, а он залег в норе в двадцати минутах от Парижа. Провел там пять дней под чужим именем, с фальшивым удостоверением личности. Старался не обнаруживать себя лишними передвижениями, ждал, потому что для того, чтобы уехать из страны, ему все равно нужно было достать фальшивый паспорт. И вот на пятый день в одиннадцать вечера он вышел подышать свежим воздухом. Шел один вдоль каменной ограды, опустив голову, надвинув на глаза кепку. Тут я его и подкараулил.

— Как? Прямо на улице?

— Ночь, темно, местечко пустынное. Два удара ломиком. По голове и по шее. Он был уже мертв, когда я засунул его в багажник своего «Рейнджровера».

Я попыталась сглотнуть, но не смогла, мешал ком в горле. Вцепилась изо всех сил в металлическое ограждение кровати.

— И… что ты сделал с телом?

— Ехал почти до утра в сторону Луары. И вдруг между Страсбуром и Саргемином приметил замечательное местечко: старый заброшенный сахарный завод. Как раз годится, чтобы избавиться от изверга.

Отец протянул мне еще несколько фотографий. Поглядев на них, я вспомнила декорации одного из фильмов ужасов: ограда — и за ней заброшенные здания. Заколоченные окна. Трубы из красного кирпича, готовые рассыпаться и обвалиться. Гигантские металлические баки, наполовину вросшие в землю. Разваливающийся конвейер. Вагонетки, брошенные на рельсах, заросших бурьяном. Проржавевший экскаватор.

Отец ткнул пальцем в фотографию:

— За складской зоной один за другим расположены три каменных колодца. Все они ведут в подземное хранилище для воды. Так вот Вог гниет в среднем. Никто и никогда не найдет его там.

И он показал мне последнюю фотографию. Большой каменный колодец, окруженный массивной решеткой.

— Эта месть наше частное дело, — продолжал отец, кладя мне руку на плечо. — Следствие в скором времени прикроют. Во-первых, прекратятся убийства. Во-вторых, раз известно, что у Вога родня в Ирландии и Штатах, сочтут, что он слинял туда. Или покончил жизнь самоубийством.

Я выдержала взгляд отца, не сморгнув. Я окаменела, не в силах произнести ни единого слова. Меня обуревали совершенно противоположные чувства.

Сначала удовлетворение, а следом глухая ярость. Я сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладонь. Тело напряглось. На глазах закипели слезы, кровь прилила к щекам.

Как посмел отец отнять у меня право мщения?! Это право принадлежало мне!

После гибели мужа, после гибели моего ребенка желание выследить и уничтожить Эрика Вога было единственным, что привязывало меня к жизни.

Теперь у меня не осталось ничего. Ни-че-го…