Сентрал-парк Мюссо Гийом
Я получала удар за ударом, как боксер, загнанный в угол ринга. Но не сдавалась. Я хотела выяснить все. До самого конца.
— Квартира в Астории? Ваш друг Кенни Форест?
— Никакого друга Кенни не существует. Я придумал всю эту историю с джазистами, потому что очень люблю джаз. А квартира — так это моя квартира. Кстати, вы должны мне бутылку «Ла Таш» тысяча девятьсот девяносто девятого года. Я берег это вино «Романе-Конти» для какого-нибудь исключительного случая.
Этому Кейну казалось, что своим шутливым тоном он развеселит и меня тоже! Но я только распалилась еще больше. Можно сказать, вышла из берегов.
— Да идите вы куда подальше с вашим дурацким вином! А владелица дома, миссис Чауч, почему же она вас не узнала?
— Потому что я позвонил ей с вокзала и попросил сделать вид, будто она видит меня впервые.
Он отвинтил все гайки, снял наконец пробитое колесо, и только тогда снова заговорил:
— Агата, ассистентка Крейга, побывала в квартире незадолго до нашего появления и убрала все, что могло бы навести на мысль обо мне как о хозяине этого дома, — фотографии, папки, счета. У меня ужасно болит плечо. Не могли бы вы подать мне запаску?
— А не пошли бы вы с вашими просьбами ко всем чертям?! Теперь переходим к лесной лачуге!
Кейн отошел и поправил повязку, расстегнув вязаную куртку и рубашку. Как видно, от его усилий рана начала кровоточить, но он стиснул зубы и взялся за запасное колесо.
— Лесная лачуга на самом деле принадлежит Калебу Данну. Но я попросил Агату прикнопить к двери обе фотографии и ваше удостоверение, которые нашел в вашем портмоне.
— «Шелби», насколько я понимаю, тоже принадлежит вам?
— Я выиграл эту машину в покер, когда жил в Чикаго, — сообщил психиатр, поднимаясь с корточек и вытирая руки.
И представить невозможно, насколько невыносимо было его слушать! Я чувствовала себя униженной, оплеванной. Подло обманув меня, водя целый день за нос, Кейн отнял у меня последнее, что у меня оставалось: уверенность, что я стоящий полицейский детектив.
— Признаюсь, что мне очень повезло, — продолжал он свои откровения. — Два раза я рисковал погореть, и тогда бы вы меня раскусили. В первый раз, когда настояли, что отправитесь вместе со мной в лабораторию, чтобы сдать на исследование лоскуток с кровавыми пятнами.
Мне показалось, что я чего-то недопоняла, но не стала перебивать, и он продолжил:
— Мы с Элианой друзья, клиника постоянно сотрудничает с ее лабораторией, но у меня не было возможности ни о чем заранее ее предупредить. По счастью, она ни разу не назвала меня при вас «доктор».
Пикантность ситуации меня ничуть не развеселила.
— А второй?
— Когда вы позвонили вашему коллеге Марешалю. Тут я был в двух шагах от провала. Но мне повезло, он не был в курсе, что вы в отпуске по болезни. И повезло еще один раз: просматривая данные камеры наблюдения, он не придал никакого значения датам. Если бы он написал вам, что это снято на прошлой неделе, все бы пропало.
Какую же я чувствовала обиду! Яростную, с которой никак не могла совладать. Все было так мерзко, так несправедливо, так невыносимо!
Я наклонилась, взяла гаечный ключ, распрямилась и изо всех сил саданула по животу этому доброму доктору Кейну.
27
Светлые тени
Не будем бояться говорить правду.
Овидий
Я наподдала Кейну гаечным ключом еще разок, и он, согнувшись пополам, не в силах вздохнуть, повалился прямо в пыль.
— Если говорить честно, то вы самый настоящий гад!
Он держался за живот обеими руками. Но мне было на него наплевать, меня душил гнев, и я продолжала изливать свою обиду:
— Ваши душераздирающие рассказы о сыне, о смерти сестры вашей жены отвратительны! Как не стыдно так цинично, так подло врать?!
Он попытался подняться, но потом сложил руки перед собой крестом, стараясь защититься от нового удара.
— Но все это правда, Алиса! Что касается моей личной жизни, я не погрешил против истины ни на йоту! Только я был не полицейским, а врачом и добровольно работал психиатром в ассоциации, которая помогает проституткам.
Я отбросила в сторону ключ и не стала мешать ему встать.
— Моя жена действительно уехала в Лондон вместе с сыном, — продолжал он, немного отдышавшись. — И я ушел из клиники, чтобы поселиться к нему поближе.
Пусть даже он не все время врал, но я-то тут при чем? Во мне по-прежнему клокотал неистовый гнев.
— Вы получали удовольствие от своего замечательного маскарада! Но мне-то от вашего издевательства какая польза? Какая польза мне?!
Я бросилась к нему, я молотила его кулаками и орала:
— Мне-то какая польза?! Мне?! Мне?!
Он крепко схватил меня за запястья большими сильными руками.
— А теперь успокойтесь! — властно приказал он. — Мы проделали все это только для того, чтобы вам помочь.
Подул ветер. Я вздрогнула. Действительно, я увлеклась дознанием и совершенно позабыла о болезни.
Нет, я не могла поверить, что в самом скором времени мне светит превратиться в овощ. Сегодня утром я мыслила так ясно, схватывала все так быстро. Стекла «Шелби» порадовали меня очень лестным отражением: совсем не старая еще женщина, стройная, с правильными чертами лица, с пышными, развевающимися на ветру волосами. Но теперь-то я уже знала, как обманчива, как ненадежна наша внешность. Знала, что безжалостные бляшки того и гляди парализуют мои нейроны и мозг застынет, окостенеет. Знала, что дни мои сочтены.
— Вам необходимо пройти вторую часть операции, — так же твердо сказал Гэбриэл Кейн.
— Пустая трата времени! Я не верю в ваши трюки! Рекламная трескотня, чтобы ощипывать дурачков. Всем известно, что от Альцгеймера лекарства нет.
Голос доктора Кейна немного смягчился:
— И так, и не совсем так. Не знаю, что именно рассказали вам об этой операции. Зато прекрасно знаю, что наша клиника специализируется на электростимуляции памяти, и найденный нами метод приносит великолепные результаты.
Я стала прислушиваться к его словам. А он тоном профессора стал разъяснять:
— По тончайшим электродам постоянный сигнал в несколько вольт посылается в стратегические зоны мозга: в свод и лобные доли. Стимуляция производит микровибрацию, которая благотворно воздействует на гипоталамус. Спектр воздействия еще не выяснен до конца, но главная наша задача — улучшить деятельность нейронов — выполняется.
— Ваше лечение не устраняет болезнь.
— У многих пациентов наблюдается временное, но весьма значительное улучшение памяти и ориентации в пространстве.
— Временное! Как мило!
— Алиса! Я пытаюсь внушить вам одну простую вещь: отступать некуда! Да, к сожалению, мы имеем дело вовсе не с точной наукой. У некоторых пациентов, прошедших наше лечение, утраченные воспоминания воскресают, с другими ничего не происходит, и они продолжают, к несчастью, все глубже погружаться в темноту…
— Вот видите!
— Я вижу, что все непредсказуемо. Что болезнь может принять неожиданно бурный характер и повести к очень скорой смерти, а может стабилизироваться и тянуться годами. У молодого организма в случае, если болезнь захвачена на раннем этапе, есть возможности ее сдерживать. Это ваш случай, Алиса!
Я повторила для самой себя:
— Возможность сдерживать болезнь…
— Тормозить развитие болезни — значит выигрывать время! — резко бросал он. — Наука идет вперед, каждый день совершаются новые открытия. И можно надеяться, что…
— Ага, лет через тридцать…
— Может, через тридцать, а может, и завтра! Посмотрите, что происходит со СПИДом. В начале восьмидесятых получить диагноз СПИД означало смертный приговор. А затем появились зидовудин и тритерапия. И люди живут с этой болезнью больше тридцати лет…
Я опустила голову и с усталым безразличием сказала:
— У меня нет больше сил. Поэтому после первой операции у меня наступил кризис. Я решила вернуться во Францию, чтобы в последний раз повидаться с отцом и…
Он подошел ко мне и посмотрел прямо в глаза.
— И что? Пустить себе пулю в лоб?
Я не отвела глаз и насмешливо улыбнулась.
— Да, что-то вроде того. И что?
— Я считал вас мужественнее.
— Кто вы такой, чтобы говорить мне о мужестве?!
Он стоял ко мне совсем близко. Мы почти касались друг друга лбами. Мы были похожи на двух боксеров, которые начинают раунд.
— Вы зациклились на своей беде и не понимаете, какая великая удача выпала на вашу долю. У вас есть надежный друг, который оплатил ваше лечение, который использовал все свои связи, чтобы вас срочно включили в нашу программу. Может быть, вы не в курсе, но список желающих лечиться именно здесь очень велик. Люди стоят в очереди.
— Вот и прекрасно! Я освобождаю нужное место!
— Да, похоже, что вы этого места не заслуживаете!
Сама того не ожидая, я вдруг посмотрела доктору в глаза. И прочитала в них гнев, печаль, возмущение.
— Вы молоды. У вас характер бойца. Вы самая целеустремленная и упорная женщина из всех, каких я только встречал в жизни. Кому, как не вам, вступить в борьбу с болезнью?! Вы можете стать образцом, примером для других больных!
— Плевала я на примеры, Кейн! В этой игре мне не выиграть, так что оставим дурацкую болтовню.
Он взвился:
— И что?! Вы готовы без боя сложить оружие? Разумеется, так куда проще! Хотите покончить, не медля? Валяйте! Ваш рюкзак на переднем сиденье, и пистолет из него никто не доставал.
Кейн энергичным шагом направился к клинике.
Он меня провоцировал. Доводил до крайности! Он не знал, что не стоит подталкивать меня к этой дорожке. Я сама брела по ней вот уже много дней, едва удерживаясь, чтобы не сорваться в пропасть. Я открыла дверцу «Мустанга» и забрала рюкзачок. Расстегнула. «Глок» лежал на месте, так же как и мобильник. Батарея у мобильника почти разрядилась. Я машинально сунула мобильник в карман, потом проверила зарядник пистолета и сунула его себе за пояс.
Солнце медленно выползало на небо.
Я взглянула вдаль и зажмурилась, ослепнув от серебристого сверканья озера. Что там делает доктор, я не смотрела. Отошла от машины и двинулась по дорожке вдоль озера.
От озера веяло безмятежностью и покоем, оно было мощным и великолепным. Вблизи вода была прозрачной и казалась сине-бирюзовой.
Я все-таки обернулась. Кейн уже виделся силуэтом в конце аллеи. Достаточно далеко, чтобы помешать.
Я взяла «Глок» и глубоко вздохнула.
Внутри себя я чувствовала только пустоту и усталость. Скольжение вниз, которое началось много лет назад, подходило к концу.
Я прикрыла глаза. Поползли обрывки истории, конец которой я хорошо знала. В глубине души я была твердо уверена, что моя жизнь кончится именно так.
Свободным выбором в одиночестве.
Так же, как я всегда старалась жить.
28
Одним лишь сердцем
Только те дороги чего-то стоят, которые ведут внутрь нас.
Шарль Жюлье
Я вложила холодный ствол в рот.
Я хочу остаться собой. Не хочу быть женщиной с мертвой памятью. Не хочу быть больной, которую держат в больничной палате.
Хочу до конца сохранить право решать, как мне жить.
Сохранить ясное сознание.
И никто не смеет отнять у меня это право!
Мою последнюю свободу.
Закрыв глаза, я вновь перебрала счастливые дни, которые прожила с Полем. Десятки снимков. Их подхватывал ветер и уносил к небу, открывая путь туда и мне.
И вдруг я увидела своего мальчика, он держал отца за руку. Мальчика, которому мы так и не выбрали имени, и он навсегда так и остался безымянным. Мальчика, которого я никогда не увижу, но чье личико так хорошо всегда себе представляла.
Они рядом со мной, эти двое мужчин моей жизни, в благодатном полумраке. Я не открывала глаз, не вынимала изо рта дуло пистолета, держала палец на спусковом крючке, готовясь нажать. Готовясь уйти к ним.
Мальчик отпустил руку Поля и сделал несколько шагов ко мне. Какой он красавец! Он уже не младенец. Он уже маленький мальчик. В клетчатой рубашечке и закатанных штанишках. Сколько ему? Года три? Или даже четыре. Меня завораживает его чистый взгляд, наивный, невинный. Сколько обещаний и сколько дерзновений я читаю в этом взгляде.
— Мама, я боюсь, идем со мной, пожалуйста!
Он зовет меня. Он протягивает мне руку.
«А я? Я тоже боюсь».
Какое мощное притяжение. Рыдания перехватывают мне горло. И все же я знаю, что ничего этого нет. Что все это лишь игра моего воображения.
— Иди же, мама! Пожалуйста!..
«Иду!»
Палец сгибается на спусковом крючке. Бездна открывается передо мной. Я чувствую, как растет, как больно теснит меня неполноценность, которая поселилась во мне с самого детства.
Моя история — это печальная история одинокой девочки, которой так и не нашлось места нигде. Человеческая бомба приготовилась взорваться. Скороварка всегда под давлением, скороварка, в которой вечно кипят обида, неудовлетворенность, желание стать другой.
«Нажми. Нажми на курок. Боль и страх сразу же исчезнут. Сделай это сейчас. У тебя хватит мужества, трезвости и усталости. Сейчас самый подходящий момент».
Вибрация у моего бедра.
Это в кармане вибрирует мобильник.
Я пытаюсь не обращать на него внимания, но Поль и мой мальчик уже исчезли. Вместо пронзительной печали снова вспыхивает гнев. Я открываю глаза, вытаскиваю изо рта пистолет и с яростью нажимаю клавишу. И слышу голос Гэбриэла.
— Не делай этого, Алиса!
Я оборачиваюсь. Кейн в пятидесяти метрах от меня, он подходит все ближе.
— Разговор закончен, Гэбриэл.
— Нет. Я так не считаю.
В отчаянии я начинаю орать:
— Оставьте меня в покое, слышите?! Испугались за свою карьеру? Пациентка раскроила себе голову на территории вашей великолепной клиники? Какой пассаж! Какое безобразие! Этого вы боитесь?
— Вы вовсе не моя пациентка, Алиса.
Я смотрю, не понимая.
— Как это?
— Думаю, вы тоже знаете это правило. Врач не имеет права влюбляться в того, кого лечит.
— Последняя попытка, Кейн? И весьма патетичная!
— А как вы думаете, почему я ввязался в эту рискованную историю? — заговорил он, приближаясь ко мне еще на шаг. — Меня словно что-то толкнуло, как только я увидел вас лежащей на скамейке.
— Чушь какая!
— Я не играю, Алиса.
— Мы даже не знакомы.
— А мне кажется, наоборот. Мне кажется, мы с вами хорошо узнали друг друга.
Я его оттолкнула.
— Вы, который волочится за каждой юбкой, в меня влюбились? «Девушка в каждом порту» — я не забыла вашего девиза.
— Пустые слова вымышленного персонажа.
— Да вы тянетесь ручонками ко всему, что движется!
— Я глаз не могу оторвать от вас, Алиса. Мне по душе ваш дурной характер, ваша готовность всегда дать отпор. Мне ни с кем еще не было так здорово, как с вами.
Я уставилась на него и не могла выговорить ни слова. Кейн говорил подкупающе искренне, и я просто онемела. Вообще-то он и впрямь ради меня рисковал своей шкурой. А вчера вечером я вполне могла его продырявить.
А он все продолжал говорить:
— Мне так хочется быть с тобой, рассказать о книгах, которые я люблю, показать квартал, где я вырос, приготовить тебе по моему собственному рецепту макароны с сыром и трюфелями, я…
И снова меня стали душить рыдания, слезы застилали глаза. В словах Гэбриэла звучала такая нежность, что мне захотелось довериться ему и согреться. Я вспомнила, как впервые увидела его на той самой скамейке в Сентрал-парке. Тогда мы с ним стали напарниками. Вспомнила, как в магазине, завернувшись в плащ, он показывал фокусы, забавляя ребятишек…
Но я оборвала его излияния:
— Женщина, которую, как вам кажется, вы полюбили, Гэбриэл… Она через несколько месяцев, как вам известно, исчезнет. Не будет вас узнавать, станет обращаться к вам безличным «месье», и ее придется запереть в больничной палате.
— Возможно, и так, но совсем не обязательно. И я готов пойти на этот риск.
Я отбросила телефон, все равно батарейка у него сдохла.
Но Гэбриэл уже стоял передо мной, метрах в десяти.
— Если кто-то и может начать эту борьбу, то только ты.
Он стоял уже в нескольких сантиметрах.
— В этой борьбе от меня ничего не зависит.
— Мы будем бороться вдвоем, Алиса! Мы ведь неплохая команда, правда?
— Мне страшно. Страшно, и все…
Яростный порыв ветра поднял клуб пыли, и золотые иголки лиственниц задрожали. Холод обжег мне пальцы.
— Я знаю, что это трудно, но вот увидишь…
Увидишь…
Вот увидишь, будут ясные дни. И пасмурные, сплошь в тучах.
Будут дни сомнения, дни страха, долгие безрадостные часы ожидания в больничных приемных, пропахших лекарствами.
Будут минуты отдыха, весенние минуты, детские, юношеские, когда ты даже не вспомнишь о болезни.
Как будто ее никогда и не было.
Жизнь будет продолжаться.
И ты будешь крепко держаться за нее.
Будет теплый голос Эллы Фицджеральд, будет гитара Джима Холла, печальная песня Ника Дрейка, прилетевшая из прошлого.
Будут прогулки по берегу моря, запах скошенной травы, краски закатного неба.
Рыбная ловля в часы отлива.
Теплый шарф, спасающий от ветра.
Замки из песка, устоявшие против соленых волн.
Слойки с лимоном на ходу в лабиринтах улочек Норт-Энда.
Будет дом на тенистой улице. Фонари в ореоле мерцающего света. Рыжая кошка, прыгающая на колени. Большая добрая собака.
Будет зимнее утро, когда я закопаюсь и буду опаздывать на работу.
Скачусь по лестнице через три ступеньки. Поцелую тебя на лету. Подхвачу ключи от машины.
Дверь, мостовая, заурчавший мотор.
И только остановившись на первом светофоре, рассмотрю, что вместе с ключами прихватил еще и соску.
Вот увидишь, чего только не будет!
Пот, кровь, первый крик малыша.
Обмен взглядами.
Союз, заключенный навеки.
Бутылочка каждые четыре часа, стопки пеленок, памперсы, дождь за окном, солнце в сердце.
Вот увидишь…
Пеленальный столик, маленькая ванночка, отит за отитом, куча плюшевых мишек, колыбельные вполголоса.
Улыбки, прогулки в парке, первые шаги, трехколесный велосипед.
Прежде чем заснуть, обязательно сказка о принце, который победил дракона.
Дни рождения. Возвращения из школы. Игра в ковбоев. Персонажи из мультиков на холодильнике.
Игра в снежки, фокусы-покусы, хлеб с вареньем на полдник.
Время будет лететь.
И опять курсы лечения в больнице, осмотры, исследования, анализы, тревоги и новые методы лечения.
И каждый раз ты снова будешь идти в битву с бьющимся сердцем, чувствуя сосущий страх под ложечкой, вооруженная единственным и самым надежным оружием — своим желанием жить.
И каждый раз ты будешь повторять себе: что бы со мной на этот раз ни случилось, все минуты, отвоеванные у неизбежности, стоили моих усилий, я прожила их.
И никто никогда не отнимет их у меня.
Спасибо
Ингрид.
Эдит Леблон, Бернару Фиксо, Катрин де Ларузьер.
Сильви Анжель, Александру Лаброссу, Жаку Бартолетти и Пьеру Колланжу.
Валери Тайефер, Жан-Полю Кампосу, Бруно Барбету. Виржини Плантар, Каролин Сер, Стеани Ле Фоль, Изабель де Шарон.
Читать бесплатно другие книги:
