Как жить человеку на планете Земля? Пелевин Виктор
Платон: При этом каждый из нас – это единое целое, но имеет в себе двух неразумных и противоположных советчиков – удовольствие и страдание, к которым присоединяется еще мнение относительно будущего, общее имя которому – надежда. Ожидание скорби, страданий рождает страх, ожидание удовольствия – отвагу. И над всем этим стоит разум, решающий, что из них выбрать лучше, а что – хуже, в каждом отдельном случае.
Виктор: Итак, с одной стороны признается божественное управление через разум, через законы природы, чувства удовольствия и страдания (хотя и неразумны, но все же советчики), а с другой – речь идет и о неком фундаментальном неразумии в человеке, проистекающем неясно отчего (может быть как раз от первовещества). Эти мысли развивает и Аристотель, у которого все-таки господствует мысль о целесообразности устройства мироздания и организации всего мирового процесса, – реализуются телеологические воззрения, как универсальный космологический принцип. Отстаивая общественно значимые добродетели, как высшие этические ценности, он, по сути дела, как и Платон, видит смысл жизни единичного человека в обеспечении блага бытия сотворенного целого, а именно общества. Обосновывается единство цели через идею единого Бога – источник и причину движения. Но и он отрицает абсолютно сознательный характер этой целесообразности.
Аристотель: Целесообразное творчество природа осуществляет бессознательно, автоматически, через законы материального мира, в большой степени, которые как раз и являются предметом изучения науки.
Виктор: Идеи божественного творения и управления, но также и признания свободы выбора человека, отчего проистекает его направленность к добру или злу, соответствующая определенность его этических принципов, развивают в дальнейшем римские философы античного периода Плотин и Августин. Позднее, в средние века, христианство утверждает идею Божественного Провидения, которое ведет нас по этой жизни, и доводит до последней черты идею абсолютной предопределенности и необходимой обусловленности всех жизненных явлений. Последнее, по сути дела, утверждает, как было сказано, и возникшее в этот же период мусульманство, – все происходит по воле Аллаха. И лишь Макиавелли в период Ренессанса возрождает вновь понятие свободы воли человека, хотя и не раскрывает ее истоков. Знаменитое его понятие Virtu – это воля, вооруженная умом, или ум, окрыленный волей. Само слово Virtu у него означает храбрость и энергию, причем как в добродетели, так и во зле. Это отображает его безразличие к традиционным моральным оценкам поступков, связанных с осуществлением власти. Свои рекомендации в области этики взаимоотношений между людьми Макиавелли строит, опять-таки, на основе размышлений о соотношении необходимости и свободы в деятельности человека.
Макиавелли: Судьба действительно распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной или около того она предоставляет нам самим.
Виктор: В целом, его точка зрения вписывается в концепцию философов-классиков античности. Далее в Новое время продолжаются исследования свободы воли человека. Декарт особо исследует свободу воли, считая ее высшим свойством человека, делающим его хозяином своих поступков, за которые человек, соответственно, заслуживает хвалы или хулы.
Декарт: Нам присуща свобода воли, по собственному выбору мы можем соглашаться или не соглашаться с чем-либо, – это положение настолько ясно, что его следует отнести к нашим первичным и наиболее общим врожденным понятиям.
Виктор: В то же время, следует подчеркнуть, что признавая свободу воли человека, Вы, Декарт, тем не менее, также ограничиваете ее могуществом Бога. Свобода человека признается Вами только в рамках Божественного предопределения, но от дальнейшего обсуждения этого вопроса Вы уклоняетесь.
Декарт: Поскольку мы постигаем необъятное могущество Бога, нечестиво предполагать, будто мы можем совершить то, что он заранее не предопределил сам. Правда, нашего понимания недостаточно для усмотрения того, каким образом (и почему) он оставил свободные поступки человека не предопределенными.
Виктор: Гоббс понятию свободной воли противопоставляет понятие обдумывания, которое и заканчивается определенным действием.
Гоббс: Обдумывая намерение, мы размышляем. Последний импульс к совершению или не совершению действия называется волей, в собственном смысле этого слова. Считаю волю следующей за последним предписанием разума. Я признаю такую свободу, в соответствии с которой могу делать что-либо, если желаю. Но выражение «я могу желать, если хочу» считаю абсурдным.
Виктор: Гоббс, таким образом, утверждает несостоятельность трактовки понятия свободы воли, как основы каких-то индетерминистских действий человека. Спиноза, рассуждая о побуждающих началах человека, также исповедует точку зрения «железного детерминизма». Но он еще более консервативен в своих суждениях и полностью отрицает свободу человеческой воли.
Спиноза: В душе нет никакой абсолютной или свободной воли, но к тому или иному хотению душа определяется причиной, которая определяется другой причиной и так далее до бесконечности… Воля не может быть названа причиной свободной, но только необходимой (всегда найдется причина, которая ее определяла бы к действию). Воля определена отдельными желаниями, каждое из которых детерминировано опять-таки определенными причинами. Мнение о свободе воли возникает только от незнания людьми цепочек причин. Воля и разум – одно и то же.
Виктор: В чем-то Спиноза прав, если в цепочку причин включить и импульсы от первовещества. В целом все же можно отметить, что у философов периода Нового времени нет особых противоречий с античностью, но они в большей степени используют данные современной им науки для познания прежде всего движущих причин объективно существующего мира, а не каких-то абстрактных конечных последних причин. В то же время у Джона Локка вновь появляется и неоднократно повторяется мысль об иерархии мыслящих существ во Вселенной, что соответственно усложняет до предела проблему трактовки свободы и необходимости в действиях человека.
Локк: Я называю их хорошими и плохими ангелами, которые обладают достоинствами и способностями, намного превышающими наши слабые свершения и ограниченные мыслительные способности. Но определить предел силы, которой каждый из них обладает, было бы слишком смело для человека, находящегося в темноте и устанавливающего пределы тому, что находится на расстоянии бесконечности от его системы и за пределами его понимания. От нас скрывается в непроницаемом мраке почти весь интеллигибельный мир, который несомненно больше и прекраснее мира материального. Между нами и великим Богом есть разные степени духовных существ. Спрашивать, свободна ли человеческая воля, – так же нелепо, как и спросить, квадратна ли добродетель. Воля человека всегда детерминирована. Но воля есть внутренняя сила и ее проявлениям может быть поставлен предел или нет. Правильным является не вопрос, свободна ли воля, а вопрос – свободен ли сам человек.
Виктор: Как видим, он возвращается к первому аспекту выше поставленного вопроса о соотношении свободы и необходимости. В целом, Локк, как и Гоббс, верит в разум человека (данный ему от Бога) и отдает ему приоритет в руководстве человеческими действиями, утверждая, что последняя инстанция, к которой человек прибегает в определении своего поведения, есть его разум. Необходимость и возможность добиваться собственного счастья на разумном основании есть, по его мнению, основа всякой свободы. Взгляды Локка развивает Готфрид Лейбниц, хотя и в жесткой полемике с ним, разграничивая, прежде всего, понятия свободы воли и ее детерминизма. Психологические исследования Лейбница в основном совпадают с его оригинальными философскими взглядами, в основе которых лежит его витализм и монадология.
Лейбниц: Как уже было мною сказано, повсюду разлита активная первичная сила, которую можно назвать жизнью. Жизнь следует рассматривать как некую силу, неравномерно распределенную по космическому пространству, и каждому телесному образованию присуща своя степень жизненной силы, – соблюдается принцип индивидуальности.
Виктор: И у Вас вновь звучит идея иерархии разумных существ во Вселенной. При этом утверждается, что основа повсюду одна и та же, – живой атом, монада. В этом основной принцип Вашей философии.
Лейбниц: Так как природа может варьировать основами (монадами-духами) до бесконечности, то не существует столь возвышенного духа, над которым не было бы бесконечного множества других, возвышающихся над ним. Главный атрибут такой монады – энергия, сила. При этом, если считать материю способной еще и к ощущению, то можно думать, что для нее не невозможно произвести и источник всех сил, т. е. Бога в бесконечной эволюции. Я не уверен также, нет ли все же разумных существ, стоящих ниже нас. В целом, по-видимому, мы занимаем во Вселенной довольно-таки почетное место среди разумных животных.
Виктор: При этом вновь звучит идея иерархии самих богов: бог творит монады, но и сам является продуктом эволюции монад. Это важнейшая мысль, развивающая идеи эволюции и ведущая, (долженствующая вести) как мною было замечено, даже материалистов к признанию Бога. По Вашему мнению, соответственно, и свобода воли (как некой чистой воли) существует.
Лейбниц: Свобода духа, в противоположность необходимости, относится к чистой воле, рассматриваемой в отличие от разума. Именно в этом случае говорят о свободе выбора, которая заключается в том, что более сильные доводы или впечатления ума не мешают акту воли быть случайным и не сообщают ему абсолютной необходимости. В этом смысле говорят, что разум может детерминировать волю, как бы предъявлять ей свои доводы, не принуждая ее (последнее слово всегда остается за волей – «я хочу»). Такое проявление воли видимо связано и со страстями, ибо воля и разум – две различные способности души. Именно в этом смысле Аристотель удачно заметил, что свободными действиями мы называем не просто те, которые спонтанны, но те, которые вдобавок обдуманны. То есть человек как бы действует по принципу: я все обдумал и взвесил, – но я хочу так, даже если это и противоречит разуму. Эти принципы признания чистой свободы воли взяты мной из размышлений над математическими проблемами бесконечности, – бесконечно малого и бесконечно большого.
Виктор: Вы замечаете, кстати, что и термин «необходимый» требует такого же осторожного обращения, как и термин «свободный». Именно с различной трактовкой необходимости Вы связываете тот факт, что представления о судьбе в различных религиозных учениях трактуются по-разному.
Лейбниц: Мусульманский фатум – совершенно слеп (властвует необходимость и человек бессилен как-то повлиять на свою судьбу, – все предрешено). Христианское Провидение предполагает некую возможность для человека влиять на свою судьбу через богопочитание. При этом необходимость не следует смешивать с детерминацией вообще. Связи и детерминирования в мыслях не меньше, чем в движении, хотя мы не всегда это осознаем. В этом смысле всякий, даже признаваемый свободным акт, в принципе детерминирован. Само случайное, хотя и противопоставляется необходимому, тоже детерминировано, так как ничто не происходит без основания, без некоторого повода, даже когда этот процесс рассматривается как пересечение некоторых причинных рядов взаимодействий.
Чайна: Судьба для Конфуция – это человеческая доля, которую невозможно познать или изменить по своей воле. Ее можно только принимать, храня возвышенное безмолвие. «Жизнь и смерть – судьба», говорит один из его учеников.
Виктор: Таким образом, детерминированность признается всеобщей, хотя при этом отстаивается и свобода выбора человека, т. е. его принципиальная возможность неподчинения законам природы или общества, – при этом и данное неподчинение трактуется все же безусловно детерминированным, хотя в силу бесконечной глубины детерминации оно воспринимается людьми как спонтанное, случайное (это возможно только через принятие концепции бесконечной иерархии миров и богов).
Лейбниц: В целом, действительно, люди способны хотеть не только то, что им нравится, или признается разумным, но и совершенно противоположную вещь для того только, чтобы показать свою свободу. (Существует старое выражение: «Я вижу и одобряю лучшее, а следую худшему»). Но следует иметь в виду, что воля сама может косвенным образом содействовать тому, чтобы что-то нравилось или нет, так что в конечном счете выбор определяется самой свободной волей.
Виктор: У Иммануила Канта развивается идея диалектики свободы и необходимости, их неразрывной связи.
Кант: Свобода воли есть свойство воли быть самой для себя законом. Таким образом, свободная воля и воля, подчиненная нравственному закону, есть одно и то же. Долженствование, выражаемое этим императивом нравственного закона, отображает уже необходимость, но необходимость совершенно особого рода, ибо ее источник, разум, как отображение существования «вещи в себе», существенно отличается от рассудка, отображающего закономерности мира явлений. Таким образом, антиномия свободы и необходимости во многом оказывается мнимой, кажущейся, – свобода и необходимость могут быть совместными характеристиками одного и того же предмета, рассматриваемого и как «вещь в себе» в умопостигаемом мире, и как «явление» мира эмпирического. Оказывается возможным мыслить единство свободы и необходимости, отображающее наличие двух миров, в каждом из которых действуют специфические законы причинности.
Виктор: Итак, причинность через свободу надо искать, по Канту, вне чувственного мира – в мире умопостигаемом (идея кажется близкой концепции иерархии миров и богов и импульсов от первовещества, но в этом последнем случае весь детерминизм вообще, похоже, размывается, релятивизуется). Коренной вопрос, который все же практически интересует его, – каким образом свобода одного человека может быть согласована со свободой других, если принять, что свобода каждого человека есть прирожденное и неотчуждаемое его право, коренящееся в мире «вещи в себе»? Таким образом, Кант до предела заостряет проблему этики.
Кант: Каждое лицо, реализуя свою свободу, вправе присвоить себе любой предмет. Возникает противоречие и борьба, – это так. Но одновременно следует видеть позитив в этом отношении, признать, что именно противоречие является условием исторического прогресса: средством, которое использует природа для развития всех человеческих дарований, является антагонизм, т. е. недоброжелательная общительность людей. Только с появлением антагонизма делаются первые шаги от невежества к культуре, – в условиях совершенного согласия, умеренности и взаимной любви все таланты остались бы сокрытыми. Природа умнее человека: человек хочет согласия, а она дает раздоры, она хочет, чтобы он вышел из состояния бездеятельного довольства и беспечности и отдался бы труду и опасности и, таким образом, нашел средство разумного избавления от них.
Виктор: В соответствии с этим воззрением (по сути дела развиваются идеи Гераклита) Кант пришел к выводу, что человеческий род и развивается, несмотря на то, а может быть и потому, главным образом, что по самой своей сущности – зол, испорчен (возможно, именно это, таким образом определяемое им качество человека, как раз и проявляется через признаваемую свободу воли, и, возможно, именно это фиксирует миф о грехопадении человека в Библии). Этику же рекомендуется строить, исходя из признания существования нравственного закона в душе человека, основанного на утверждении существования Бога, свободы человеческой воли и бессмертия души. Но, как и что можно построить на этих основаниях? Многим мыслителям эти рекомендации представляются довольно туманными, но, на наш взгляд, может быть именно таким образом реально развивается человеческая история? Здесь, похоже, синтезируется и признание божественных установлений для сотворенного богом земного мира, (хотя и в рамках какой-либо определенной конфессии), и концепция иерархии миров и богов, которая завуалированно содержится в его определении нравственного закона. Признается и желательность утверждения «золотого правила этики» в отношениях людей, и, одновременно, неизбежность «зла и испорченности человеческой натуры», и антагонизма, как вечного двигателя человеческой истории. И не эта ли изначальная испорченность ведет нас к Апокалипсису? Чрезвычайно большое значение, в этом плане, имеют исследования диалектики свободы и необходимости в деятельности человека еще одним классиком немецкой философии, а именно Фридрихом Шеллингом.
Шеллинг: Свободным можно назвать лишь то, что действует в соответствии с законами своей собственной сущности и не определено ничем более ни в себе, ни вне себя. Такое действие, в соответствие с внутренней природой сущности, по закону тождества и с абсолютной необходимостью и есть абсолютная свобода. Но что такое внутренняя необходимость сущности? В этом пункте необходимость и свобода должны быть соединены. Именно сама эта внутренняя необходимость и есть свобода, – сущность человека есть существенно его собственное деяние. Необходимость и свобода заключены друг в друге как единая сущность. Эту необходимость не нужно смешивать с эмпирической, основанной на принуждении, необходимостью мира явлений.
Виктор: Как видим, логика его суждений пока повторяет Канта. Но Шеллинг говорит также о некой основе существования, из которой рождается и сам Бог. Это и есть воля, по его мнению, – непостижимая основа реальности вещей, никогда не исчезающий осадок, то, что никогда не может быть разложимо в разуме, но вечно остается в основе вещей. Из него порожден и разум. (Т. е. речь идет о некой основе, порождаемой, на наш взгляд, бесконечной иерархией миров и богов!). У Канта роль такой основы, по сути дела, выполняет понятие «вещи в себе».
Шеллинг: С одной стороны, вследствие вечного деяния Бога в мире все есть правило, порядок и форма, – добро. Однако, с другой стороны, в основе его лежит нечто беспорядочное, хаотичное, злое и кажется, что оно когда-нибудь может вырваться наружу. Без предшествующего мрака нет реальности твари, тьма – ее необходимое наследие. Всякое рождение есть рождение из тьмы на свет. Поскольку же эта сущность есть не что иное, как вечная основа существования и самого Бога, она и должна содержать в то же время в самой себе его сущность (Божественную сущность) подобно некоей искре жизни, светящейся в глубоком мраке. Поэтому и в человеке содержится вся мощь темного начала и вся сила света, глубочайшая бездна и высочайшее небо. Воля человека есть, с одной стороны, сокрытый в вечном стремлении зародыш Бога, сокрытая в глубине искра Божественной жизни. С другой стороны, из-за того, что человек возникает из основы, он содержит независимое от Бога начало, но оно, оставаясь темным в своей основе, все же преображено в свет и в нем зарождается нечто высшее, – дух. Оба этих начала, от Бога и от темной основы, существуют во всех вещах. И то единство, которое в Боге нераздельно, в человеке разделено и это есть возможность творения добра или зла. Соотношение своеволия и разума в каждом человеке – различно. Возвышение своеволия и есть зло, – возникает жизнь во лжи, порождение беспокойства и гибели. Следовательно, основа зла находится в некоей основе существования, – высшем положительном, имеющемся в природе.
Виктор: Как видим, этические проблемы в его суждениях смыкаются с онтологическими. Добро от Бога трактуется, как некие, вносимые им в сотворенный мир правила, порядок, форма (похоже, и разум человека, соответственно, также). Противоположные параметры рассматриваются, как нечто противостоящее, – зло. Но тут появляется дополнительный вопрос: ведь именно Бог, согласно, по крайней мере, Ветхого Завета, запретил человеку изначально вкушать плоды Древа познания, и первый грех человека связан как раз с нарушением именно этого запрета (получается, что Бог запретил познание, т. е. основную деятельность разума). Поэтому и Шеллинг отмечает в дальнейшем, – как человек принимает решение следовать добру или злу в каждом конкретном случае еще полностью окутано мраком и требует, по-видимому, дополнительного исследования.
Шеллинг: Итак, открывается глубочайшая связь в зависимости вещей, а также сущность Бога, которая есть до всякого существования (и самого бога) и потому страшна (еще не смягчена Богом). В целом же можно сделать вывод, что истинная свобода возможна только в согласии со святой необходимостью, когда дух и сердце, подчиняющиеся своему собственному закону, добровольно утверждают то, что необходимо. Это проявляется в религиозности, когда Бог есть духовный свет, в котором только и становится ясным все остальное. И в ком это познание есть – оно не позволяет ему быть бездеятельным и безнравственным.
Виктор: В целом, онтологические аспекты психического трактуются Шеллингом следующим образом: – процессы эволюции вечны (идут и до появления Бога определенного уровня) и сам Бог этого мира появляется как их результат (действует своего рода необходимость); – далее конкретный Бог творит в свою очередь первоначала и конкретные миры (в какой-то степени свободно), – но опять они подвержены процессам эволюции (уже в рамках сотворенного мира), и так без конца, – идут волны эволюции и творения во Вселенной. Бесконечное количество этих волн, их флуктуация и дает первовещество, основу, (я соглашусь с Анаксимандром, называя его «божественным апейроном»), откуда и идут кажущиеся спонтанными импульсы, – а конкретный Бог творит на каждом определенном этапе, закладывая при этом и определенный нравственный закон в душу человека. Поэтому Шеллинг протестует против голой эволюционной теории, стремящейся вывести человека из неорганической природы: нельзя представить, отмечает он, что ничтожное дает повод к возникновению великого, – именно последнее должно существовать изначально, обуславливая эволюцию (т. е. утверждается великая непознаваемая основа существования и Бог творящий, также, как ее продукт, хотя и на соответствующем уровне, всего лишь). В результате складывается, как нам кажется, следующая картина. Существует мир, в котором мы живем, который воспринимаем так, как воспринимаем, – в частности, как мир расширяющейся Вселенной (согласно современной космологической гипотезе). Это и есть наш мир, мир нашего Бога или Бога этой Вселенной, или соответствующей иерархии богов. В этом мире, где физический фон конкретизируется, как процесс расширения Вселенной, существует и соответствующая нравственность, как нечто глубинное в сущности человека (от Бога, – некоторые считают, и Абеляр, в частности, один из первых, что именно эта нравственность проявляется в том, что мы называем совестью). И возможно, именно принципы этой нравственности отражены, хотя и разными словами, и в текстах Библии, и в Коране, и в других священных книгах человечества. Есть между ними расхождения, но есть и нечто общее, что способствует выживанию человека на этой земле. Именно на этой глубинной основе строится и формируется в различных социальных группах общественная мораль. Посредством воспитания и обучения определенные морально-нравственные ориентации, морально– нравственные ценности закладываются в душу людей. И все было бы прекрасно, если бы человек следовал этим заповедям, – не было бы сегодня экологического кризиса, не было бы насилия и войн. Но!.. Не получается так. Почему?
Рационалист: Попытаемся ответить. С одной стороны, ответ лежит на поверхности: различные религии дают различные указания, формируют различные установки (часто взаимоисключающие) по важнейшим принципам существования (к примеру, по принципу «не убий»). Опять возникает вопрос, почему? Похоже, одна из причин в этом случае, – невозможность абсолютно истинного познания. Как уже неоднократно указывалось (идем глубже), во Вселенной предположительно существует бесконечное множество обитаемых миров и соответствующая иерархия богов. И это, во-первых, могут быть миры расширяющейся Вселенной, в которых правят наши боги с их животворной силой, с их добродетелями в нашем понимании Добра, Света, Красоты, Истины. И возможно, чем более будет расширение этой Вселенной, тем более интенсивными будут проявления жизни, разума, расширение сознания. В бесконечности времени – вплоть до появления бесконечно развитого Нового Космического Разума или Разума Нового Бога. Но, во-вторых, можно предположить и существование антимиров (или зеркальных отражений), где правят антиподы наших богов, у которых в чести иные добродетели, противоположные: зло, тьма, безобразие, ложь… Возможно предположить и то, что где-то, куда стремятся наши разбегающиеся Галактики, идет противоположный процесс сужения Вселенной (в этом смысле можно трактовать сужение и как вторую фазу флуктуации и нашего земного мира при общем развитии космоса). И в этом мире сужающейся Вселенной, или антимире, процессы эволюции бытия и нравственности могут идти и в обратном порядке: не жизнь (нэгэн-тропия – концентрация жизни) будет бороться за свое существование со всеразрушающей смертью, а, наоборот, уже смерть (энтропия-распад) будет отстаивать свои позиции в борьбе со все возрастающей интенсивностью жизни, – т. е. в этом антимире именно смерть трактуется как некое конструктивное начало, а жизнь – как деструктивное. (Кстати, возможность этих процессов флуктуации в несколько иной трактовке, была подробно описана Платоном; настойчиво утверждал возможность их актуализации в нашем мире и русский религиозный философ Н. Ф. Федоров, ну, а гораздо ранее, схожие идеи можно обнаружить у древних зороастрийцев). Вся макроэволюция Вселенной с этих позиций – это бесконечные флуктуации «расширение – сужение», концентрические самозамыкающиеся волны материи, энергии, субстанции с соответствующими последствиями для эволюции жизни и смерти в их жизненных проявлениях в нашем земном чувственном мире, которые оказываются с такой глобальной точки зрения как бы равнозначащими и равноценными, как и соотносящиеся с ними понятия добра и зла, морального и аморального, нравственного и безнравственного. Эти противоположные миры взаимосуществуют, взаимопроникают в бесконечности пространства и времени, также как и воздействия друг на друга со стороны их демиургов. В целом такого рода воззрения приводят к мысли о том, что в глубинной сущности разных людей по-разному проявляется то, что и трактуется нами как добро или зло. Эта изначальная сущность как раз и обуславливает характер человека, его психическую природу, нравственность, – проявляется влияние Космоса (миров, богов, их антиподов). Общество не может изменить эту глубинную направленность, но может канализировать ее в общественно– значимом для определенного периода времени направлении (полезном или вредном). Именно поэтому оказывается столь велика роль воспитания, обучения, просвещения, СМИ (средств массовой информации), формирующего образа жизни. Это исключительно важно с позиций материалистической трактовки эволюции и самоорганизации Вселенной, но не противоречит и допущению трансцендентальных персон, их возможному влиянию (по Библии при творении человека ему уже придается родовое качество свободы воли и ответственности за свои поступки). В любом случае важен, как уже было отмечено, анализ глубинной сущности человека.
Плотин: Не дело Бога сражаться вместо тех, кто не хочет драться… Чтобы получить урожай, надо не только молиться, а возделывать почву. Если пренебрегаешь своим здоровьем – будешь болеть. Если злые люди стоят у власти, то это происходит всегда из-за трусости их подданных. Такова справедливость и обратное было бы несправедливо.
Виктор: Ницше, развивая идеи Лейбница, Шеллинга, Шопенгауэра, первостепенное значение придает трактовке именно понятий «воля к власти», «воля к жизни», как основополагающих звеньев его рассуждений о побуждающем и движущем начале человеческой деятельности, когда при этом полностью игнорируются наши сегодняшние представления и мораль (христианская, в частности). Это созвучно многим предшествующим рассуждениям.
Ницше: Сама жизнь есть некая воля к власти, проявление этой воли.
Виктор: Ницше подчеркивает, что несвободная воля вообще не существует. Хотя остается вопрос о самой природе ее утверждаемой им однозначной направленности, – к власти, к жизни, – что предполагает опять-таки какую то ее несвободу, детерминированность, обусловленность чем– то более глубоким.
Ницше: В действительности речь может идти только о сильной или о слабой, но, всегда, о свободной воле. В то же время признание свободы воли не отменяет принципа детерминизма и обусловленности в мире, который имеет необходимое и поддающееся вычислению течение не только потому, что в нем царят законы, но и потому, что законов либо абсолютно нет, либо действует некий закон хаоса, закон свободы проявлений индивидов.
Виктор: Это утверждение наводит на мысль о прозрении им законов совершенно иного порядка, может быть вероятностно-статистических закономерностей (по современной терминологии). Представляется при этом, что он рассуждает в рамках исследования той самой основы существования, о которой говорит и Шеллинг. Идея свободы звучит и у раннего Карла Маркса, когда он еще рассматривает человека в некоторой степени и как непосредственно природное существо, наделенное жизненными силами, которые существуют в нем в виде задатков и способностей, в виде влечений и страстей. В политэкономии в качестве фундаментальной движущей страсти он выделяет корыстолюбие. Однако, хотя ранний Маркс и употребляет понятие «человеческая природа» для обозначения вполне конкретной реальности (биологической основы всякого человеческого существования, без рассмотрения последствий социализации, считая стремление к свободе родовым качеством человека, проявляющимся на этой основе), но, в последующем, он все более утверждается в мысли, что эта природа не есть характеристика истинно человеческой сущности.
Маркс: Все, что является специфически человеческим в социально развитом смысле, есть исторический продукт, а не природная данность. Человек не перестает быть биологически детерминированным существом, но способом его бытия оказывается прежде всего социальное самодетерминирование, – интегрируя в самом себе все то, чем общество, в котором он живет, его обогащает или обедняет, индивид и становится личностью.
Виктор: Все сказанное позволяет его сподвижникам сформулировать основное положение относительно свободы воли человека, звучащее уже несколько по– иному.
Энгельс: Свобода есть познание необходимости. Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а она есть нечто формируемое на основе познания этих законов, – при этом человек стремится к расширению и углублению познания сферы их действия.
Виктор: Позиция заслуживает уважения и признания, но это научное знание должно быть дополнено, на наш взгляд, включением религиозных установок, учетом возможности действия тайных мистических сил, т. е. знанием из иных разделов человеческого познания, – хотя и довольно своеобразным, не научным, иррациональным. Зигмунд Фрейд, полемизируя с Марксом, помещает основные движущие человека силы в инстинктивную сферу деятельности, утверждая, что все действия человека направляются в основном двумя основными инстинктами: стремлением к удовольствию или к удовлетворению естественных органических потребностей (инстинкт жизни) и стремлением к агрессии, разрушению, саморазрушению (инстинкт смерти). И в этом коренится, по его мнению, свобода воли. Но свобода ли это? Человек зависим от инстинктивных импульсов, а они, в свою очередь, также, возможно, детерминированы. Но чем? Об этом он не говорит. Кроме того в структуре личности Фрейд выделяет инстанцию, которую называет Сверх-Я, считая, что она как бы реализует требования морали (или нравственности, по нашей современной терминологии), данной нам от Бога и пустившей столь глубокие корни. Тут он как бы развивает идеи, оставшиеся неразработанными у Ницше.
Фрейд: «Сверх-Я» предъявляет самые строгие моральные требования к Я. В частности, наше моральное чувство вины есть выражение напряжения между Я и «Сверх-Я». Человек всегда находится между Сциллой социальной репрессивности и Харибдтой полного развязывания инстинктов. И в этом причина возникновения неврозов.
Виктор: Но у Фрейда все же есть определенные колебания в трактовке «Сверх-Я», как либо морального (формируемого обществом) либо нравственного (от Бога) образования.
Фрейд: Мы ни в коей мере не отрицаем ту часть психологической истины, которая содержится в утверждении, что совесть – Божественного происхождения, но это требует разъяснений. Маленький ребенок, как известно, аморален, – у него нет внутренних тормозов против стремлений к удовольствию. Роль, которую позднее возьмет на себя Сверх-Я, вначале исполняется внешней силой, родительским авторитетом.
Виктор: В этой формулировке он говорит вроде бы о формируемой морали, но в то же время звучат сомнения.
Фрейд: Я сам не вполне удовлетворен этими рассуждениями, но введение «Сверх-Я» может быть описано в какой-то степени как идентификация с родительской инстанцией. «Сверх-Я» является таким образом носителем идеала, с которым Я как бы соизмеряет себя и который восходит к родителям, воспитателям в онтогенезе и т. п. Но «Сверх-Я» строится не просто по примеру родителей, а в свою очередь по родительскому «Сверх-Я» и так далее до бесконечности вглубь. Таким образом речь идет о «Сверх-Я» прародителей, – оно есть носитель традиции, всех сохранившихся во времени ценностей, которые существуют в поколениях.
Виктор: По сути, утверждается идея наследования социального и психического опыта, сформулированная отцом эволюционной психологии Г. Спенсером. В конце жизни Фрейд затрагивает вопрос, можно ли верить в объективную реальность оккультных фактов (система суеверных представлений о таинственных сверхъестественных фактах, – понимание, которое доступно только отдельным избранным лицам): телепатия, передача мыслей, состояний возбуждения, волевых побуждений на расстояние, через свободные пространства другому лицу. В этом можно увидеть поиск оснований и самих инстинктов и возможности какого-либо воздействия на них.
Фрейд: Психоанализ не может ответить прямо, однако выявленный с его помощью материал производит по меньшей мере благоприятное впечатление для утвердительного ответа.
Виктор: Таким образом, Фрейд далее не анализирует эти идеи. Такой анализ можно усмотреть у Карла Юнга, который развивает идеи о бессознательном психическом, как мотивационной основе деятельности человека, в концепции коллективного бессознательного.
Юнг: Чаще всего, это проявляется как свойство гения, – многие художники, философы, ученые лучшими своими идеями обязаны вдохновению, которое рождается из таких истоков. Этот же феномен проявляется и в снах, – его символы иной раз выражают мысли, которые никогда еще не достигали порога сознания этого человека. Причем, имея дело со снами, следует помнить, что они зарождаются в духе, который носит не вполне человеческий характер, а является скорее дыханием природы. Это может быть дух прекрасного и благородного, но может быть и дух жестокого Божества. Чтобы охарактеризовать этот дух, следует приблизиться к миру древних мифологий, сказкам первобытного леса. Факт остается фактом, – люди делают некоторые вещи, совершенно не зная зачем, – они основываются на ранее сформированной и уже готовой инстинктивной системе. В мифологии ранних времен как раз эти силы называли «мана» или духами, демонами, богами. И сегодня они также активны, как и прежде, – демоны и боги вовсе не исчезли, – они лишь обрели новые имена.
Виктор: Таким образом, у Юнга звучит мотив некоего управляющего воздействия этих духов, добрых и злых, – причем их можно рассматривать, как принадлежащие и миру Творца, и иным мирам и богам в бесконечной их иерархии, т. е. тому, что мы назвали вслед за Анаксимандром «апейроном».
Юнг: Девиз – где есть воля, там есть путь, – суеверие современного человека, который слеп к тому, что он одержим силами, находящимися вне его контроля. Это, в частности, проявляется в психологических сложностях, неврозах, в ненасытной жажде пищи, алкоголя, табака, наркотиков и тому подобное.
Виктор: По сути дела, отрицается трактовка воли, как механизма разума, и отстаивается противоположная позиция иррационального взгляда. Пьер Тейяр де Шарден также стремится домыслить до конца в этом ключе идеи эволюции. Именно утверждение бесконечности эволюции позволяет ему допустить возможность существования некоей сверхжизни.
Тейяр де Шарден: Именно в русле эволюционной идеи бесконечного развития универсума возможно появление «сверхжизни»: жизнь, достигнув своей мыслящей ступени у нас на Земле, должна продолжаться, поднимаясь структурно все выше. Поэтому в какой-то форме нас ждет в будущем не только продолжение жизни, но и сверхжизнь, как результат мегасинтеза. Нам надо закрыть глаза, чтобы не видеть, что эволюция должна достигать кульминации в каком-то высшем сознании.
Виктор: Речь идет, таким образом, о какой-то таинственной конвергенции личностей, по крайней мере, их духовных компонентов. Загадочный центр притяжения назван им точкой Омега, которая обретает лицо и сердце «какого-то любящего и любимого существа», персонифицируется. Именно из точки Омега исходят, по его мнению, основные импульсы, управляющие миром, его эволюцией. Утверждение им наличия уже существующей точки Омега, позволяет допустить и у него мысль о том, что мегасинтез и сверхжизнь формируется уже упомянутым апейроном, как неким осредненным конгломератом иерархии миров и богов. Хотя Омега, в его интерпретации, ближе к фиксации некоего конкретного уровня этого конгломерата. В заключение отметим (вновь повторим) позицию Альбера Камю, который также, достаточно глубоко рассматривает проблему свободы выбора человека.
Камю: Человек абсурда лицом к лицу со смертью (это есть наиболее абсурдная очевидность жизни) чувствует себя освобожденным от всего, в том числе и от всех требований человеческой морали. Ведь если Бога нет, – то нет морали и «все дозволено». И все же бунтарь должен стремиться положить свободе предел везде, где она сталкивается с человеком. «Разум – это способность не доводить до конца то, что мы думаем, чтобы у нас оставалась вера в реальность» (цитирует он Л. Бикеля, утверждая, что «именно иррациональное служит границей рационального, а то в свою очередь наделяет его своей мерой», – авт. В. Д.). Иррациональное таинство жизни не должно приносить в жертву: любой морали должен быть присущ реализм, чувство меры, ибо и добродетель в чистом виде пагубна и цинизм тоже губителен.
Виктор: Обобщая можно сказать, что всегда существовал широкий спектр взглядов на тему соотнесения свободы и необходимости в деятельности человека. Платон развивает идеи божественного творения и управления, а значит и Божественной необходимости, хотя, одновременно, признается и определенная свобода, не подконтрольность Богу воли человека, иначе его незачем было бы воспитывать, – поощрять или наказывать. Именно вследствие этого у него звучит идея воздаяния, возмездия в воспитательных целях. Идеи божественного творения и управления, но также и свободы выбора человека, отчего проистекает его направленность к добру или злу, развивают в дальнейшем и грек Эпикур, и древнеримские философы Плотин и Августин. В период Ренессанса 15–16 вв. философы (в частности, Н. Макиавелли) уделяют углубленному исследованию «свободы воли» человека все большее внимание. И в Новое время (17 в.) продолжаются исследования свободы воли человека. Причем, необходимо обратить внимание на две главные позиции философов: признание ее наличия, как некого особого его качества, либо утверждение полного ее отсутствия. Такая точка зрения, может быть в наибольшей степени, отражает позицию трагического противостояния свободной воли человека и необходимости. В то же время, через признание веры в разум как бы снимается ощущение трагизма человеческой жизни. Но при этом часто игнорируется знание из иных разделов человеческого познания, – хотя и довольно своеобразное, не научное, иррациональное. Этот пробел в 19–20 вв. восполняют немецкие классики и другие авторы, развивая идеи диалектики свободы и необходимости, их неразрывной связи и вновь акцентируя наше внимание на осмыслении фундаментального контекста человеческой жизни, а именно ее философских основ.
Собрание 6. Философские основы картины мира
(Италия, Флоренция)
Сады Боболи, река Арно, роскошный купол Санта Мария дель Фьоре. Вдали, за горами темнеют руины вечного города – Форум, Колизей. Из толщи времен доносятся яростные крики сражающихся гладиаторов, вопли христиан, скармливаемых львам. А над руинами, как символы христиан, уже победителей, высятся прекрасные купола римского Сан Пьетро, венецианского Сан Марко и множества других церквей и соборов. Италия – музей под открытым небом. Республика, империя, папство. Города-государства и вновь республика. Юлий Цезарь, Цезарь Август, Нерон, Катилина, Марк Аврелий, Николо Макиавелли, Борджиа и Медичи, Гарибальди и Муссолини, Грамши и Берлускони.
Участвуют:
Виктор – модератор, Рационалист, Синтетист, Декарт, Паскаль, Платон, св. Августин, Хайдеггер, Шпенглер, Кьеркегор, Шелли, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Бергсон, Бердяев, Гуссерль, Гадамер, Рикер, Чайна, Витгенштейн, Хайдеггер, Ясперс.
Виктор: Тема сложная, – но в какой-то степени и необходимая для тематики, которую мы обсуждаем. Остановлюсь вначале на характеристике тех понятий (словосочетаний), из которых сплетена ее формулировка: мир, картина мира, философские основания ее. Слово «мир», в русском языке, – понятие, как известно, многоаспектное: 1) понятие политологическое (состояние общества в отличие от состояния войны, – мирное сосуществование); 2) понятие социологическое (общество в разных его конфигурациях, – город, село, государство и т. п.); 3) понятие социально-психологическое (мир, соотносимый с разными психическими состояниями, превалирующими в человеке, – мир мысли математика и шахматиста, мир эмоций и страстей художника (в музыке, поэзии, живописи), мир деятелей соответствующих отраслей науки и искусства, религиозных конфессий); 4) понятие философско-психологическое (можно говорить в более общем виде о мире эстетики (красота и безобразие), мире этики (этос, как мир нравственных и моральных категорий, поведенческих императивов); 5) понятие философское (наиболее общее понятие сформированного у человека образа мира, в который включена окружающая нас действительность и человек в ней, – будем иметь в виду именно это, прежде всего, не исключая и остальных значений, которые могут органично вплетаться в него). Итак, употребляя понятие «мир» в вышеобозначенном контексте темы, мы говорим в этом случае, по сути, о неком образе мира, который может быть в разной степени наполнен содержательно, структурно, интеллектуально, – может быть также по-разному эмоционально окрашенным.
Теперь, что касается понятия «картины мира». Оно, как всякая картина, предполагает и соответствующую ее рамку, как некое ограничение. Мы, таким образом, заключаем представления о мире (его образ) в соответствующие рамки и говорим о некой картине мира в нашем восприятии. Она опять-таки различна у разных людей (в зависимости, в частности, от возраста человека или от его профессиональной принадлежности): у ребенка, к примеру, – она наивна, примитивна, чиста; очень отлична она же у ученого-естественника и художника, священнослужителя и философа (разных направлений). Рассмотрим подробнее, чем же психологически обусловлены конкретно те или иные образы и ограничения картины мира в различных случаях. Прежде всего, следует иметь в виду образ действительности, в которой мы живем, формируемый главным образом так называемыми телесными чувствами: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус (чувственный образ). Но синтез данных этих чувств происходит с участием и мышления (осознанного и неосознанного), и эмоций, и, возможно, экстрасенсорных восприятий (телепатия, ясновидение, вещие сны и т. п.). Таким образом, и складывается образ картины мира, чувственно нами воспринимаемый совершенно по-разному (в силу разных причин): либо как «мир пречистый и радостный» (как сказал поэт), либо как «ужасный, мертвящий, затхлый», либо как таинственный, символичный. Особенно много примеров в этом отношении дает нам искусство. Образы картины мира у разных художников разного времени могут быть совершенно различны: реалисты (художник, композитор, оператор в кино, писатель), – стремятся зафиксировать реальные события во времени, мгновение, – прекрасное и безобразное. К примеру, живописцы Левитан, Куинджи (пейзажи), Л. Толстой (повесть «Казаки»), Н. Гоголь («Тарас Бульба»). Все эти авторы, особенно в начальный период творчества, – изображают прекрасные образы действительности. Но и мерзости жизни реалистично отображают они же (и другие): вспомним гоголевские «Мертвые души», «Ревизор», художников-передвижников. Но ведь есть и совершенно другой Гоголь («Нос», «Шинель», «Избранные места из переписки с друзьями»), и другой Л. Толстой («Исповедь», религиозно-мистические работы последних лет), есть такого (другого) рода и живописцы, – Брейгель («Триумф смерти»), Гойя («черный период», «Капричос»); литераторы, – Булгаков, Кафка, Сартр («Тошнота»). И это уже совсем иные картины мира. В целом, каких только направлений в истории искусства не существовало помимо реализма: символисты, сюрреалисты, акмеисты, футуристы и пр. и пр. В формировании образа картины мира участвуют в этих случаях не только чувственные органы, но и гораздо более сложные психологические образования, – и социально сформированные (сегодня особенно важно влияние СМИ), и унаследованные (в т. ч. и так называемые архетипы и фенотипы), – возможно влияет и нечто из сферы сверхчувственного, трансцендентного. Следует отметить в этом плане и специфические религиозно-философские, конкретно-цивилизационные картины мира: древней Индии, древнего Китая, древней Греции, иудаистскую, христианскую, исламистскую, атеистическую (естественно – научную). В целом, можно говорить о следующей типологии картины мира в ее главных чертах: обыденная – мозаичная (часто хаотичная, бессистемная, образованная случайным образом), религиозно-мифологическая и религиозно-мистическая (создаваемые в соответствии с соответствующим религиозным учением, его догмами), картина мира с позиций различных видов искусств (тут возможно, как мы отметили, существование самых различных направлений). В осмыслении картины мира в научном плане человек также может идти и вширь (как кажется, беспредельно), и вглубь. Но существует сфера человеческого познания, в которой производится синтез всех результатов человеческого поиска в течение тысячелетий развития человечества: это философия в ее изначальном понимании. И через систему обучения она транслируется во времени. Однако, это уже не хаотическая картина мира, – при ее построении существуют определенные ограничения, действуют определенные правила, которые мы и называем философскими основаниями картины мира, и о которых будем говорить подробно далее.
Следует подчеркнуть, что во все времена существования человечества всегда существовали суперинтеллектуалы, стремившиеся в максимальной степени осуществить синтез человеческого знания, хотя и они, тем не менее, в силу разных причин руководствовались различными ограничениями, как философскими основами, в формировании картины мира. В качестве таких основ и ограничений выделяют главным образом: материализм и идеализм, теизм и атеизм, познаваемость, скептицизм и агностицизм. Их и рассмотрим подробнее далее. Как раз таким образом (с учетом этих ограничений) даются ответы (очень разные) на фундаментальные проблемы и вопросы бытия: что же есть все-таки окружающий нас мир? что есть сам человек? существует ли мир независимо от человека или между ними есть некая связь? как человеку жить в этом мире? каков смысл этой жизни? (и другие). В целом, как видим, философскими ограничениями в формировании картины мира (или философскими основами) являются, как правило, две какие-либо крайние точки зрения и, иной раз, срединная, – их объединяющая. Они и используются в главных сферах философского знания: онтологии (учение о бытии) и гносеологии (учение о познании).
Что касается онтологии, то тут всегда выделялись: материализм и идеализм. В материализме его основными разновидностями являются: грубый, вульгарный, механистический (к примеру, Т. Гоббс 17 в. «Левиафан», – социальная философия) и естественно-научный, диалектический (К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин «Материализм и эмпириокритицизм»). В идеализме также выделяют два его вида: объективный, – от Платона до Гегеля (прежде всего) и субъективный, – наиболее известен в этом отношении Д. Беркли, епископ из Клойна, 18 в. (его известное утверждение – «весь мир – мое восприятие», – «Трактат о началах человеческого знания»). Актуальна позиция их синтеза сегодня, о чем еще будет сказано позднее. В гносеологии выделяются, как основные, такие виды, как оптимизм в познании истины и пессимизм. В наибольшей степени оптимизм был присущ советскому диалектическому материализму (вопрос, правда, маскировался выделением понятий абсолютной и относительной истины; объективной и субъективной). Пессимизм (в форме скептицизма, агностицизма), – характерен, по сути дела, для любого вида философии. Приведу, в качестве примера, некоторые наиболее характерные высказывания классиков по этому поводу: (Древнегреческий скептик Пиррон: «На вопрос – «Пиррон, ты жив или мертв?», – он твердо отвечал – «не знаю». Англичании Дэвид Юм, 18 в., – «Истина сокрыта в бездонной глубине», – повторяя утверждение древнего грека Демокрита). Сегодня актуальна позиция уровневого подхода при анализе проблемы истины: выделяются, в частности, уровни макромира (превалирует естественно-научное направление) и мира трансцендентного (с позиций философско-религиозного поиска), к примеру.
Как раз на стыке разделов онтологии и гносеологии рассматривают, в качестве главного, и третье соотношение философских основ (или ограничений): теизм и атеизм (признание существования трансцендентного сверхъестественного существа и его отрицание, – знание и вера, наука и религия борются между собой). Похоже, они непримиримы и это лишь усиливает ощущение скептицизма в познании вообще. Однако и тут существуют попытки синтеза (работы К. Ясперса «Смысл и предназначение истории», П. Тейяра де Шардена «Феномен человека»). Как результат осмысления всех этих позиций, появляется необходимость кропотливого изучения и т. н. философских категорий: «конечное и бесконечное, живое и неживое, часть и целое, необходимость и случайность, возможность и необходимость, свобода воли, количество и качество, единство и борьба, жизнь и смерть, пространство и время» и другие. Как правило, почти каждый из интеллектуальной элиты в истории философии брался и берется за осмысление вклада этих категорий в формирование соответствующей картины мира. Рассмотрим, в качестве примера, некоторые из основополагающих формирующих категориальных моментов в этих процессах осмысления философских основ, – проанализируем проявление в них вышеобозначенных философских ограничений.
Рационалист: Предлагаю рассмотреть вначале категорию «природа», которая, может быть в наибольшей степени наглядно, отображает особенности процесса. Природа – по латыни «натура». Природу материалисты, чаще всего, соотносят с чувственно воспринимаемым человеком миром явлений, процессов, объектов (т. н. макромир). И сам человек, по их мнению, является порождением природы. В рамках трактовки природных явлений выделяют и другие подразделы природы: это микромир и мегамир. И в процессе научного познания природы речь идет, прежде всего, о мире чувственно воспринимаемого, – непосредственно воспринимаемого (посредством органов чувств) или через приборный состав, с помощью которого человек проникает в глубины материи (вглубь и вширь). Материя рассматривается в качестве всеобщей природной субстанции (наука игнорирует идеалистический подход). Но, опять-таки, показания приборов (либо соответствующие физические проявления) д.б. обязательно восприняты органами чувств человека (будь то движение стрелки на шкале прибора или ядерный взрыв). К такому выводу приводят как раз дополнительные размышления на тему, что такое «наука».
Синтетист: Поразмышляем на тему, что же такое «наука». Следует отметить, что сегодня можно выделить два основных взгляда на соотнесение философии и науки: – расширение понимания науки (особенно гуманитарной) до отождествления с философией; – сведение самой философии к науке (позитивистский подход). Представляется достаточно приемлемой марксистская трактовка науки, как одной из сфер общественного сознания. Но возникает вопрос: в чем специфика ее, в отличие от рядоположенных иных сфер: философии, религии, искусства, мифологии, мистики? В поиске ответа начнем с этимологии. Термин «наука» предполагает «научить»: передать некие знания, умения, навыки. Налицо связь с педагогическим процессом обучения. Отсюда выглядит логичным перевод термина «наука» на английский язык термином «lesson» (его другое значение – «урок»). Но для «науки» в английском языке употребляется и термин «science» (в латинском языке термин «scientia» означает «знание»). В английском же дополнительно существует и соответствующий термин «knowledge» или «know» («нау» – «знать», – опять же очевидна связь с русским термином «наука»). Данный второй вариант его происхождения предполагает уже смысл поиска знания, (а не только его передачи, трансляции), – чем фактически и занимается наука. Но и другие вышеперечисленные формы общественного сознания также ищут собственное знание и передают его из поколения в поколение, используя как рационально-логические методы и приемы, так и признавая внерациональное и иррациональное знание. (Недаром, к примеру, латинский термин «ars» переводится и как «наука», и как «искусство, мастерство». А в философии существует ее важнейший раздел: теория познания, – гносеология или эпистемология). Значит, у науки должно быть какое-то иное знание. Говорят, что оно практически– значимое. Но таким оно является опять-таки и для других форм общественного сознания (выражаясь через этические учения, культы, ритуалы). На наш взгляд, специфика научного знания состоит в том, что человек, опираясь на познанные им законы природы, осознанно реализует его в конкретных практически значимых методиках и особенно в технических устройствах. Наука неразрывно связана с техникой, как сознание человека изначально связано с изготовлением орудий труда (первые простейшие технические устройства). Прежде всего, эта связь реализуется в науках о природе, естественных науках, создававшихся ранее всех иных прочих. На современном уровне здесь все более выделяются две отдельные сферы: прикладные, технические науки и фундаментальные. И если первые ориентированы в первую очередь на чувственную сферу бытия человека (направлены на трансформацию окружающей среды, создание второй природы, – их связь с техникой достаточно очевидна), то вторые связывают эту сферу с умопостигаемой и умосоздаваемой реальностью (через математику, логику, философию, и даже религию и мистику), – там эта связь с техникой существует тоже, но она не столь очевидна.
Чувственно воспринимаемая человеком сфера бытия подразделяется на неживую (якобы?) и живую природу (одна из сложнейших философских проблем – соотнесение неживого и живого). Для изучения последней (включая человека в его телесности и деятельностных проявлениях) существует собственный ряд естественных наук. Но человек – это еще и ум, душа, психика вообще. Поэтому появляются науки, связующие изучение этой сферы с естественными науками и другими формами общественного сознания, – психология и психиатрия. (Вспомним Протагора: «Человек есть мера всех вещей»). Далее логично выделить гуманитарные науки (науки о социуме, о различных деятельностных проявлениях человека и социальных групп в социуме). Их можно называть и социальными науками, что доказывает этимологический анализ. Но их научный статус достаточно проблематичен, – особенно там, где они смыкаются с философскими проблемами, с искусством, религией, мифологией, мистикой (как и психология). Там же, где эти науки близки к естественным (фиксируются экпериментально подтверждаемые законы, создаются конкретные методики, технические устройства), – там проблема смягчена. Ситуация обостряется и через сопоставление объяснительного и описательного подходов, используемых в трактовке их содержательного материала (к примеру, позиции В. Дильтея, К. Ясперса в их истолковании исторической науки и борьбе с марксизмом). В целом, подводя итог и возвращаясь к вопросу, что же такое наука, следует, на наш взгляд, вспомнить ее образ, созданный Р. Декартом («Первоначала философии»).
Декарт: Следует представить некое Древо познания, корни которого – метафизика, ствол – физика, а ветви и плоды – все прочие науки.
Виктор: Важно подчеркнуть: «корни» и «плоды». Кроме того, полезно не забывать и образ науки по Гегелю («Наука логики»).
Гегель: Наука представляется некоторым замкнутым в себе кругом, в начало которого вплетается путем опосредствования его конец, – причем этот круг есть круг кругов… – звенья этой цепи суть отдельные науки, из коих каждая имеет нечто до себя и нечто после себя.
Виктор: Важный момент – этот «круг кругов», влекущий представление о науках «на стыке», «сшивающих» эти круги воедино, – математика, логика, психология. По сути дела, все это в целом действительно есть изображение опять-таки единого Древа познания, иллюстрирующее дифференциацию и синтез знания (из сфер: чувственно воспринимаемой; умопостигаемой и умосоздаваемой; трансцендентной), процессы его поиска и применения на различных этапах развития человеческой мысли. И как тут в заключение не упомянуть эпизод из Ветхого Завета, связанный с этим Древом, – появляется огромное новое поле исследований образа науки, ученого в этическом плане, куда пока мы вторгаться не будем.
Рационалист: При этом отметим, что представления о материи, как состоящей исключительно из атомов (греч. «неделимый»), сохраняются в европейской науке от античности до конца 19 века, – господствует т. н. корпускулярная теория, – теория частиц. Но уже были, правда, и те, кто утверждал идею делимости атома (Декарт, а до него Августин Аврелий), что в последующем и было подтверждено наукой. Но сторонники корпускулярных теорий не сдавались. В поисках все более фундаментальных частиц была предложена гипотеза «кварков». Нобелевский лауреат Р. Фейнман с улыбкой говорит, однако, о том, что сама модель кварка нуждается в проверке, – неясно, что удерживает кварки вместе, – «это бог знает что и его называют глюоном». Сегодня мы видим, как ищут с помощью коллайдера в горах Швейцарии еще какие-то фундаментальные частицы. Причем, через СМИ нам навязывают представления о том, что таким образом удастся наконец понять строение Вселенной, – неадекватное, на мой взгляд, суждение. Существует в целом и трезвый взгляд на все эти проблемы: развиваются параллельно представления, как корпускулярные, так и волновые. И сегодня идет поиск нового, – новых представлений о материи на уровне синтеза волновых и корпускулярных представлений. (Действует т. н. «принцип дополнительности» Н. Бора). В попытке осмысления внутреннего глубинного мира явлений, процессов используется все более сложный математический аппарат. Соотношения неопределенности В. Гейзенберга устанавливают предел человеческого восприятия. И появляются настроения т. н. «приборного идеализма», – в науке всегда присутствует т. н. агностицизм 1-го рода, – связанный с ограниченностью чувственного восприятия человека. Но также обязателен для науки и т. н. агностицизм 2-го рода, связанный с неисчерпаемостью материи. Познание бесконечно, утверждает наука, – и в этом утверждении скрыто присутствует агностицизм, хотя, на первый взгляд, оно оптимистично. Такому представлению способствуют исследования и мегамира. Основными изучаемыми объектами этого мира являются звезды на небе и «галактики» (имеется в виду некое целостное скопление звезд, планетных систем, межзвездной пыли). И те и другие видны непосредственно с земли или обнаруживаются с помощью приборов. Люди тысячи лет смотрят на небо, любуясь картиной ночного звездного неба, и размышляют об иных мирах за пределами нашей земли. Но рождается и чувство затерянности в этих пространствах, о чем так ярко высказался Б. Паскаль (17 в. «Мысли», – о человеке, не познавшем Бога).
Паскаль: Пусть человек уразумеет, что Земля – всего лишь точка во Вселенной, ее орбита – лишь черточка, весь зримый мир – лишь едва приметный штрих в необъятном лоне природы.
Рационалист: Галактика, к которой принадлежит сама земля – Млечный путь. Утверждается, что это диск диаметром 100 тысяч световых лет. Его ширина – 1500 световых лет. Земля вместе с солнцем вращается вокруг центра галактики, – один оборот за 200 миллионов лет. Это галактический год. Есть скопления галактик – метагалактики. Все эти галактики, как предполагается, с большой скоростью разлетаются друг от друга в разные стороны. (Есть гипотеза большого взрыва, произошедшего во Вселенной 20 миллиардов лет назад). Очевидно, что ученые используют такие масштабы численных представлений, что это естественно вызывает восприятие этих теорий с большим недоверием и усиливает настроение скептицизма по отношению к науке. Обсуждается гипотеза академика М. Маркова: астрономическую Вселенную, утверждает он, можно рассматривать и как микромир. «Наша вселенная для стороннего наблюдателя может выглядеть так же, как микрочастица выглядит для нас». И наоборот, микрочастицы тоже можно рассматривать как целые вселенные (он дает им название «фридмоны»). Там протекает все, как и на земле, – есть жизнь и разумные существа. И формулируются достаточно экзотические утверждения: «все состоит из всего», «элементарная частица равна вселенной». Следует подчеркнуть, что в основе современных научных представлений о материи лежит идея ее сложной системной организации. Выделяют элементы, связи, уровни. Все эти системы, уровни организации материи в мирах взаимосвязаны. И отражает эту некую общую систему организации материальных явлений известная модель атома (ядро, вокруг которого вращаются электроны). Эта модель атома соотносится с моделью астрономической, космической, планетарных и звездных явлений. При этом можно сказать, что, когда такие научные системы строятся, а потом пересматриваются, как в 20 веке, в науке происходят революционные преобразования. (Существуют неизбежно периоды и эволюционного развития науки и периоды научной революции). Можно также отметить, что для людей мира науки на первый взгляд характерно, в основном, атеистическое мировосприятие. В то же время биографический анализ трудов выдающихся научных деятелей показывает, что в конце пути они, как правило, начинают размышлять о Боге-Творце, о неком трансцендентном существе (И. Ньютон, Н. Бор, М. Борн, «космический разум» А. Эйнштейна). Похоже, это обусловлено поиском большей познавательной и этической цельности научного знания.
Виктор: Очевидно, что категория «природа» имеет непосредственное отношение к одной из наиболее фундаментальных категорий философии, – философской категории «бытия». В ней сплетается все, что заботит человека (размышления человека, как было сказано, об окружающем мире, о себе самом, о месте человека в этом мире и смысле жизни). Причем, для здравого смысла существование мира и самого человека достаточно очевидно и все воспринимается очень просто (отсюда расхожие выражения, – «Жизнь есть жизнь… а что делать?»). Но для философа – это всегда, как мы видели, проблема (вспомним скептиков от Пиррона до Юма, сомнения Декарта). Масса сомнений возникает, как мы еще покажем, в связи с осмыслением проблемы времени и пространства. И хотя ставится проблема познать, что есть мир и что есть человек, но одновременно присутствует и ощущение исследователя, что «он знает, что ничего не знает» (Сократ).
Рационалист: Возьмем к примеру, два понятия – «Бытие» и «быт», – посмотрим, что их сближает, что разъединяет. Термины однокоренные, созвучные, что предполагает некоторую содержательную общность. Но и сущностное различие, очевидно, имеется. Достаточно взглянуть на соответствующие определения в различных словарях. «Быт» в Философском энциклопедическом словаре трактуется следующим образом: «Уклад повседневной жизни, сфера внепроизводственной социальной жизни, включающая как удовлетворение потребностей людей материальных (пища, одежда, жилище, безопасность, здоровье и т. д.), так и духовных (культура, общение, отдых, развлечение и т. д.). Под влиянием социальных и географических у различных народов складываются собственные традиции, обычаи, привычки, обряды, связанные с жизнедеятельностью в быту (различное соотношение материального и духовного, индивидуального и общественного, затраты времени, типы социальных объединений. В ходе социально-исторического развития меняются элементы быта и его структура (влияет в разной мере машинизация, электрификация, информатизация, инновация и т. д., – глобализация, в конечном счете)». Как-то просто, буднично, тривиально все выглядит, – отсутствует философский посыл. Но достаточно повнимательнее понаблюдать за этой сферой бытия человека и можно разглядеть моменты, влекущие как раз к философским размышлениям. Бытовая суета захлестывает, часто нас подавляет, заедает (мода, праздники, «тусовки», или забота о хлебе насущном, борьба с бедностью, болезнями и прочими невзгодами). Однако бывают и моменты просветления (или протрезвления), когда иной человек начинает задумываться, – «И это моя жизнь? И для этого я рожден, я живу? И в чем же смысл этой жизни?» Появляется в его размышлениях как раз то, что философы называют – «проблема бытия», – более фундаментальные раздумья о себе, о жизни, о мире. Но философский подтекст «быта» человек может почувствовать и через наблюдение природы в ее естественном состоянии: рыбалка, охота, путешествия. Также и через искусство (вторую природу): музыка, живопись, поэзия, – человек как бы выходит за предел бытового существования, – начинает размышлять об окружающем мире, о себе самом, о месте человека в этом мире и смысле жизни. Это как бы уже выход за горизонт чувственных восприятий, – появляется ощущение более целостного «бытия». Примером философской взаимоувязки этих понятий служит книга Виктории Швейцер о жизни и творчестве М. Цветаевой «Быт и бытие», – понятия в ее названии как бы служат некой параллелью понятий «времени и вечности», особенно актуальных при оценке творчества этого замечательного русского поэта.
Виктор: Об этом же говорит, к примеру, и анализ картины Ван Гога «Крестьянские башмаки» М. Хайдеггером (Введение к работе «Исток художественного творения»).
Хайдеггер: Главное намерение художника в том, чтобы показать бытие художественного творения, (по сути дела, предмета быта, – авт. В.Д.), как манифестацию некой истины самой по себе. Здесь есть не просто предмет, который можно использовать для самых разных целей, но нечто такое, чье бытие состоит в том, что оно «стоит в самом себе», – происходит как бы раскрытие, «разверзание мира». Таким образом, художественное творение хранит нас от потери ощущения сути вещей. Распахивается некая открытость, «сокровенность», – вот в чем сущность заключенного в художественном творении становления некой истины.
Виктор: Кстати, при осмыслении последней, также как и проблемы бытия в целом, очевидно в наибольшей степени, влияние вышеназванных философских оснований на становление соответствующей картины мира: материализм и идеализм, теизм и атеизм, познаваемость и агностицизм.
Рационалист: В попытке рассмотреть подробнее проблему бытия обратимся к этимологии этого слова. Термин «бытие» (русское слово), происходит от глагола «быть», что означает «существовать, наличествовать». По латыни переводится термином esse. В романских языках употребление этого глагола в различных временных формах достаточно распространено (от глагола to be, т. е. «быть», в английском – is; во французском – est; в немецком – ist). В русском языке эта связка «есть, быть» часто не употребляется, но подразумевается (добавляет, усиливает характеристику существования объекту предложения). Но в философии термин «бытие» становится гораздо более общим понятием и даже категорией (одним из наиболее общих понятий), – «бытие».
Виктор: В одном из Философских словарей, правда, оно трактуется довольно упрощенно, на мой взгляд: «Философская категория, которая обозначает реальность, существующую объективно и независимо от сознания человека». Но этого мало для определения бытия. Можно определить бытие, как философскую категорию, отображающую не просто объективную реальность, существующую как бы вне сознания человека, но и отражающую включенность самого человека в эту реальность, связанную с комплексом проблем, возникающих при анализе человека, окружающего мира и их взаимоотношения, взаимодействия. Именно в таком смысле фактически трактовали «бытие» философы различных времен. Уже у досократиков древней Греции оно по своему значению совпадает с представлением о всеобщем космосе, связано с понятием всеобщей субстанции вещей. И хотя древние материалисты оставили нам довольно упрощенные суждения, – «все есть вода» (Фалес), «все есть воздух» (Анаксимен), «все есть огонь» (Гераклит), – однако, греческая мифология того времени дает нам возможность угадывать за этими простыми вроде бы словами и иные «божественные» сущности (один из этих милетских мудрецов, Анаксимандр, прямо утверждает – «все есть божественный апейрон»; а тому же Фалесу принадлежит и другое замечательное высказывание, – «в мире все полно богов»). Таким образом, изначально имеется (угадывается нами) убеждение, что помимо мира объектов и предметов, воспринимаемых с помощью органов чувств, за ними, существует некий иной истинный мир. Эти миры обозначают по-разному, – при этом философские взгляды смешиваются с религиозными. Но в целом, различается «бытие по мнению» (первый мир, – это, мол, всего лишь призрачный мир, иллюзии) и «бытие по истине» (второй). У Платона позднее появляется развернутая концепция представлений о чувственном бытии и неком мире идей. Кроме того, Платон и Аристотель признают существование божества, творящего из некого первовещества миры, в том числе сотворившего и наш мир. (И религиозные деятели всех времен также говорят о сверхъестественном божественном мире, куда человек проникнуть с целью познания не может, – в него можно только верить).
Наиболее общая и подробно разработанная концепция бытия существует в средние века у Августина Аврелия (Блаженного, Святого), который говорит, что существует Бог и он творит некое первовещество из некоего ничто. А далее из этого первовещества создаются идеи неких первоначал. И комбинируя эти идеи и первовещество, он создает далее первичные субстанции: землю, воду, огонь, воздух. Он же творит идеи вещей, которые в соединении с первичными субстанциями, дают вещи этого мира. Но кроме такого землеустроения Бог-Творец (верховный), по Августину, создал и некое «небо небес», на котором поселил других сотворенных им богов или духов, которые сами могут также творить миры. Продолжая эти мысли, можно представить, что и сам Творец создан Творцом еще более высокого уровня. Таким образом, можно вообразить бесконечное количество таких сотворенных и творящих миры богов, (иерархию богов и миров), а весь мир рассматривать как некий божественный «апейрон», конгломерат, несущий в себе целые миры вселенной и их творцов. Такого же рода взгляд имеется и у философа древней Индии Шанкары (9 в.) – учение «адвайта». Человеку, считает он, свойственно верить низшим истинам (экзотерическим), – на этой основе рождается представление о Брахмане, как о Божественной личности. Но есть высшие истины (эзотерические), – и тогда Брахман трактуется, как Высший Демиург, как некая ВсеДуша, которая разыгрывает для самой себя некий спектакль (в т. ч. создает Бога Демиурга, который и создает, творит, в свою очередь, сенсорный мир). Таким образом опять звучит идея иерархии самих богов. (Она будет подхвачена Д. Локком, Г. Лейбницем позднее). Интересна трактовка бытия, как чего-то всеобъемлющего, в древнекитайском даосизме. Бытие – это некое «дао»: «все в мире одна вещь – дао; вне присутствия дао нельзя говорить, но то, о чем и поведать нельзя – это дао; в не присутствие дао нельзя размышлять, но то, о чем и помыслить нельзя – это тоже дао». Спиноза вводит соответствующее понятие «субстанции». (Это «причина самой себя», некая вечно существующая внутри себя первооснова вселенной, – как бы равнозначная бытию, – causa sui).
Синтетист: Приведем еще примеры: Н. Кузанский в период Возрождения (16 в.), продолжая поиск античных философов, выделяет три области премудрости, в которых ищет (должен искать) философ: область чувственно воспринимаемого (мир явлений, воспринимаемый органами чувств человека); область умопостигаемого, умопонимаемого, умосоздаваемого (понятия, абстракции различного уровня, создаваемые умом); и область вечного божественного (познать умом человека не возможно, – познается с помощью мистического прозрения, в это можно только верить). Но, добавим, есть еще и сфера, «о которой мы и помыслить не можем». (Об этом писал еще древний грек Дионисий Ареопагит, – 4–5 вв. В этом направлении работал, отметим, в 20 в. М. Хайдеггер, соотнося с понятием истины некую «сокровенность»). Н. Кузанский пишет книгу «Охота за мудростью», в которой подводит итог своих исканий. В работе «Апология ученого незнания» он говорит о том, что знания человека всегда ограниченны, а познание бесконечно, что ученый подобен человеку, который взбирается на башню и которому открываются в бесконечной перспективе все новые горизонты познания. Попытка адекватного отображения этих взглядов имеется у Г. Лейбница в его «Монадологии» 17 в. Религия же пополняет философию массой собственных догадок, утверждений и проблем. Например, существуют «утверждения-проблемы»: бессмертия души, существования человека в ином трансцендентальном мире, существования Бога. Немецкие классики 18–19 вв. внесли наибольший вклад в осмысление категории бытия.
Кант: Я утверждаю существование некой «вещи в себе», не доступной нашему познанию. Она как бы равнозначна понятию бытия.
Фихте: А я провозглашаю два равномощных положения: «без субъекта нет объекта» (идеализм) и «без объекта нет субъекта» (это материалистическое положение). Оба эти положения сосуществуют и взаимопроникают. Я отвергаю непримиримое противоборство материализма и идеализма, доказываю их сосуществование в единстве. Свою теорию, наукоучение, я называю «критический идеализм или идеаль-реализм».
Виктор: Шеллинг (остановимся подробнее на нем) трактует все явления бытия (физические, духовные, материальные, реальные, идеальные), как некое всеединство, включая в него и самого бога. (Уже в 19 лет в эпиграфе одной из работ он написал: «эй кан пан», что означает в переводе с греческого «все – едино». За несколько месяцев до смерти он также писал сыну: «Лессинг сказал «все единое» и я не знаю ничего сказанного лучше»). С этих позиций он трактует философию природы и философию духа. (Заметим, правда, кстати, что впервые это заявил древний грек Парменид).
Шеллинг: Природа едина, в ней нет разобщенных субстанций, неразложимых первоэлементов, – есть единство противоположностей, есть постоянное изменение и развитие…Сама жизнь есть единство двух процессов, распада и восстановления веществ.
Виктор: Он возвращает нас вновь к трактовке природы, как изначальному тождеству объекта и субъекта. Но принцип тождества субъекта и объекта трактуется им уже гораздо более явно через проблему осмысления Бога. Бог для него – некое единство личности и мира, в котором слиты две первосилы: эгоизм и любовь, как реальное материальное и идеальное начала. Материя, по его мнению, есть не что иное, как бессознательная часть Бога. В связи с этим он развивает философию единства и также критикует «догматическое разделение идеализма и материализма», ищет более глубокие основания их взаимоотношения. Идеализм, базисом которого не служит живой реализм, становится, по его мнению, пустой и отвлеченной схемой. «Идеализм – душа философии, реализм – ее тело, – лишь вместе они составляют живое целое». Реализм не может дать философии ее принцип, но он должен быть основой и средством, тем, в чем идеализм осуществляется, претворяется в плоть и кровь, – живой фундамент философии. Исследуя далее с этих позиций непосредственно свободу воли, он выделяет различие между сущностью, поскольку она существует (является), и сущностью, поскольку она есть лишь основа существования (существование и сущность как бы разобщены).
Шеллинг: Поскольку до Бога или вне Бога нет ничего, то основа его существования должна быть в нем самом. Но эта основа не есть Бог, а только основа его существования: она есть природа в Боге, неотделимая от него, но все же отличная от него сущность. То же можно сказать относительно вещей внешнего мира. Основа вещей тоже находится в том, что и в самом Боге не есть он сам, то– есть в основе его существования. Она есть некое единое и оно обладает стремлением порождать само себя, которое вечно испытывает. Рассматриваемое в себе и для себя, оно есть воля, но воля, в которой еще нет разума и потому несовершенная, не самостоятельная воля. Разум порождается на этой основе и по существу есть как бы воля в воле. Сама же эта основа есть таким образом воля разума, то– есть его стремление и вожделение, – не сознательная, а предчувствующая как бы воля, чье предчувствие и есть как бы разум.
Виктор: Таким образом, Шеллинг говорит о сущности стремления, рассмотренного само по себе и для себя, из которого рождается и сам Бог. Это и есть воля, – непостижимая основа реальности вещей, никогда не исчезающий осадок, то, что никогда не может быть разложимо в разуме, но вечно остается в основе вещей. Из него и порожден разум. Итак, с одной стороны, по Шеллингу, вследствие вечного деяния Бога в мире, все есть правило, порядок и форма, – добро. Однако, с другой стороны, в основе его лежит нечто беспорядочное, хаотичное, злое и кажется, что оно когда– нибудь может вырваться наружу.
Шеллинг: Без предшествующего мрака нет реальности твари, тьма – ее необходимое наследие, утверждает он. Всякое рождение есть рождение из тьмы на свет: растение – из семени в земле, человек – из чрева женщины, из темного чувства, желания – вырастают светлые мысли. Это изначальное стремление, движущееся к разуму, можно представить, как бурно бушующее море, влекомое предчувствием. Оно реализуется, как зарождающееся и развивающееся внутреннее представление воли о самой себе, – это и есть нарождающийся разум. Поскольку же эта сущность есть не что иное, как вечная основа существования Бога, она и должна содержать в то же время в самой себе его сущность (Божественную сущность) подобно некоей искре жизни, светящейся в глубоком мраке. Появившийся разум побуждает стремление к разделению сущностей и сил, – возникает нечто постижимое и единичное. Отъединенные в этом разделении силы составляют материю, из которой формируется тело, и душу, независимую от материи. Каждое возникшее таким образом в природе существо содержит в себе двойное начало, которое есть по существу одно, рассматриваемое с двух различных возможных сторон. Начало, которое исходит из основы и темно, формирует своеволие твари, ее страсть и вожделение, – это есть слепая воля. Ему противостоит разум, который подчиняет ее себе, как простое орудие. Поэтому в человеке содержится вся мощь темного начала и вся сила света, глубочайшая бездна и высочайшее небо
Виктор: Об этом позднее замечательно и ярко напишет Ф. М. Достоевский.
Шеллинг: Воля человека есть, с одной стороны, сокрытый в вечном стремлении зародыш Бога, сокрытая в глубине искра Божественной жизни. С другой стороны, из– за того, что человек возникает из основы, он содержит независимое от Бога начало, но оно, оставаясь темным в своей основе, все же преображено в свет и в нем зарождается нечто высшее, – дух. Оба этих начала, от Бога и от темной основы, существуют во всех вещах. И то единство, которое в Боге нераздельно, в человеке разделено и это есть возможность творения добра или зла. Соотношение своеволия и разума в каждом человеке – различно. Возвышение своеволия и есть зло, по его мнению, – тогда и возникает жизнь во лжи, порождение беспокойства и гибели. Следовательно, основа зла находится в некоей основе существования, – высшем положительном, имеющемся в природе, по его мнению.
Виктор: Как видим, теизм присутствует здесь в явном виде. Итак, в целом онтологические бытийные аспекты трактуются Шеллингом следующим образом: – процессы эволюции вечны (идут и до появления Бога определенного уровня) и Бог Творец конкретного мира появляется как их результат, – далее этот конкретный Бог творит в свою очередь первоначала и т. д. (т. е. конкретные миры), но опять происходят процессы эволюции, и так без конца, – идут волны эволюции и творения во Вселенной. Бесконечное количество этих волн, их флуктуация и дает первовещество, основу, «апейрон», – а каждый конкретный Бог-Демиург творит на каждом определенном этапе. Поэтому Шеллинг протестует против голой эволюционной теории, стремящейся просто вывести человека (его дух, душу) из неорганической природы: нельзя представить, отмечает он, что ничтожное дает повод к возникновению великого, – именно последнее должно существовать изначально, обуславливая эволюцию. (Правда, Шеллинг считает, что все эти диалектические положения не должны выноситься на суд широкой публики, которая их не поймет). (Шеллинг Ф. «Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах»). Георг Гегель в своей главной работе «Наука логики» строит систему абсолютного идеализма: начинает с осмысления проблемы бытия и параллельно ставит проблему «ничто», трактуя эти категории, как различные и, одновременно, нераздельные.
Гегель: Бытие и ничто, – это одно и то же. Бытие и ничто, – как это ни парадоксально, – это не одно и то же. Начало всегда содержит в себе бытие и ничто. Бытие и ничто различны и нераздельны и каждое исчезает в своей противоположности, – в третьем, – в становлении.
Виктор: Как пример, он берет науку математику, которая обязана своими успехами (дифференциальное и интегральное исчисление) тому, что приняла определения, которые не признает рассудок человека, – это определение бесконечно малых величин.
Гегель: Такие величины рассудок не может осмыслить: эти величины существуют в своем исчезновении, – не до исчезновения (тогда это было бы нечто) и не после исчезновения (тогда это было бы ничто).
Виктор: Исходное понятие его философии – Абсолютная Идея. Она трактуется, как некая субстанция всего существующего, всеобщее сущностное всего природного и духовного. Кроме понятия абсолютной идеи у него есть понятие абсолютного духа. Абсолютный дух – это Идея в ее реальном выражении в виде различных форм интеллектуальной деятельности совокупности субъектов познания (миллионов людей, – реализующих различные формы познания, – от низших чувственных форм до абсолютного знания). Идея Бога в явном виде вроде бы и не присутствует, но что такое Абсолютная Идея, Абсолютный Дух? Это и выглядит, как идея трансцендентного сверхъестественного существа.
Гегель: Абсолютная идея есть единственный предмет и содержание философии. Природа и дух – это различные ее способы представить свое наличное бытие. Искусство, философия, религия – это разные способы ее постигать себя, сообщать себе соответствующее наличное бытие.
Рационалист: Отдельно и более конкретно исследуется философами бытие собственно человека, – Esse Homo. Главные вопросы тут, как мы ранее уже отмечали: загадка антропосоциогенеза; единство биологического и социального в человеке; проблема жизни и смерти. «Познай самого себя», – эту декларацию утверждал тот же Сократ, как основу человеческого знания. «Что есть человек, что он может знать, что должен делать, на что надеяться?», – это главные философские вопросы, по Канту. (Что касается возникновения человека и общества, то нами ранее были выделены две основные версии: религиозно-мифологическая и естественно-научная. В их рамках рассматривалась и глубочайшая тайна жизни и смерти). Отметим дополнительно еще и творчество немецкого философа К. Ясперса («Смысл и предназначение истории»): он выделяет глубинное ядро человеческой личности (экзистенция), которая соприкасается с иным сверхприродным миром (трансцендентного). По отношению к предметному миру экзистенция есть нечто безусловное (именно там коренится бытие человеческой самости, осознаваемое, как чувство некой свободы), но по отношению к трансцендентному она есть уже нечто обусловленное, зависимое, подчиненное. Для восприятия этой концепции человеку необходимо обладать т. н. «философской верой» (провозглашается некий союз веры и разума). Одна из экзотичных теорий на эту тему у французского философа Ж. Делеза. (В работе «Логика смысла» он выдвигает собственную версию трактовки некоего сверхъбытия, как бытия смысла. Смысл обычно ищут либо как заключенный в словах и предложениях, либо в вещах и явлениях, которые мы пытаемся отобразить суждениями. Но между миром вещей и миром суждений есть еще, утверждает он, некий парадоксальный смысл, отображающий опять-таки некую сокровенность, тайну бытия (возникающий и исчезающий, как «улыбка без кота и пламя без свечи», – образы английского математика и логика Льюиса Керрола «Алиса в стране чудес; Алиса в Зазеркалье»).
Виктор: Итак, повторим, «Бытие» – это одна из фундаментальных проблем философии. В ней сплетаются не только итоги познания, но все, что заботит человека, – размышления человека об окружающем мире, о себе самом, о месте человека в этом мире, и, в конечном счете, о смысле жизни человека. И хотя ставится проблема познать, что есть мир и что есть человек, но одновременно присутствует и ощущение исследователя, что «он знает, что ничего не знает» (Сократ). В целом, таким же образом можно было бы говорить и о всех других философских категориях, влияющих на формирование картины мира у человека. Дополнительно, однако, подробно рассмотрим лишь еще одну пару важнейших также основополагающих категорий «пространства и времени».
Рационалист: Размышляем ли мы о смысле быстротекущей нашей земной жизни либо о проблемах бытия человека вообще, – мы никак не можем уйти от анализа проблемы времени и пространства (категории неразрывно связаны). Почему? Отмечу, как основные, два момента, которые отражают осмысление, как категории бытия самой по себе, так и земной нашей жизни (и будоражат в связи с этим наш ум и сердце). Первый момент – это проблема соотнесения категорий «времени и вечности» (представляется чрезвычайно важной и для философов, и для религиозных деятелей, и для представителей искусства). Можно привести примеры некоторых их высказываний.
Платон: Время (Хронос) есть подвижный образ вечности (Эон).
Св. Августин: Мир сотворен не во времени, но вместе со временем.
Шелли: Колесо времени – прялка вечности.
Пастернак: Не спи, не спи художник, /Не предавайся сну. /Ты вечности заложник /У времени в плену…
Рационалист: Второй момент, который не дает нам покоя, – это проблема, может быть наиболее близкая и т. н. «здравому смыслу» и научным исследованиям: «пространство и время» – что это, – формы существования материи (марксизм), или всего лишь формы нашего чувствования (Кант), или и то и другое вместе (Хайдеггер)? При рассмотрении этой проблемы онтология и гносеология, может быть в наибольшей степени, сливаются воедино. Предлагаю начать с анализа этого, более простого, как кажется, аспекта и провести своего рода историческую инвентаризацию различных взглядов. (Следует вначале хотя бы коротко их обозначить, чтобы позднее развернуть подробнее).
Виктор: Отметим, что исторически первые размышления о времени начинаются в глубокой древности с сомнения в реальности субстанциального его существования. Стоики, к примеру, считали, что время есть всего лишь наша мысль о нем или некоторая характеристика восприятия телесного движения, а не какая-то отдельная сущность. Действительно, мы замечаем изменение во внешнем мире, движение, и появляется мысль о времени,—т. е. о том, как быстро или медленно происходит это изменение. Понятия «быстро – медленно» рождаются в результате сравнения протекания различных воспринимаемых органами наших чувств явлений, процессов (воспринимаются их образы в различных точках, областях окружающего мира). Появляется представление о пространстве и об образах вещей в этом пространстве, изменении этих образов, – таким образом, пространственные образы – это как бы первичное восприятие наших чувств, а время – вторичное. Человек замечает, что некоторые процессы (это периоды обращения некоторых небесных тел, в частности) протекают с неизменной, как ему кажется, скоростью (появляется понятие «скорость»), – и приходит к мысли о создании эталона времени для его измерения в самых разных областях. Итак, понятие времени возникает, как результат наблюдения и сравнения длительности протекания каких-либо процессов. (В качестве эталона используются наблюдения над астрономическими явлениями. Вращение земли вокруг оси формирует представление о сутках, движение луны вокруг земли и земли вокруг солнца, – представление о месяце и о годовом цикле). Пространство оценивается через форму, конфигурации вещей, соотнесение их количества и качества между собой.
Платон: Перед актом рождения идеи времени у человека, из разума и мысли богов возникли планеты, дабы определять и блюсти числа времени.
Рационалист: Позднее, в 20 веке, такой взгляд позволил сформулировать развернутую материалистическую позицию здравого смысла. Марксизм – ленинизм утверждал и развивал следующие положения, как основные мировоззренческие: в мире нет ничего, кроме движущейся материи; пространство и время – это способы существования материи. Пространство и время рассматриваются, как неразрывно связанные между собой. Но даже в общей материалистической парадигме существует различение видов трактовки пространства и времени, как объективно существующей реальности, – а именно, имеются две концепции – субстанциальная (абсолютная) и релятивистская (относительная). Согласно субстанциальной – пространство явлений рассматривается, как независимо и объективно наличествующая сущность, некая арена, на которой происходят действия, связанные с нашим существованием. И субстанциально существующее время течет в бесконечность по этой арене (река времени из прошлого через настоящее в будущее). Такая точка зрения была уже у древних греков, – Эпикура, Демокрита. В период Ренессанса (15–16 вв) Коперником, Бруно, Галилеем сформулировано понятие абсолютного времени (возрождается идея Аристотеля). Этот взгляд развил Гассенди: «пустое время, которое течет равномерно, независимо от существования вещей, (самого человека), их движения, от их сотворенности или несотворенности». Законность этой позиции утвердил И. Ньютон.
Виктор: Может быть, это и есть нечто, соотносимое с абсолютным временем «апейрона», (вечности), существующее как некий осредненный результат творений богов самых разных уровней, или как то, что в последующем определено как некая перманентно существующая «длительность» Бергсоном. Утверждается, таким образом, неисчерпаемость различных аспектов существования пространства и времени, способность человека ощутить за горизонтом своей эпохи горизонты иных эпох. Такой подход, по-видимому, если и кажется опровергающим идею о сотворении времени, о запуске механизма часов, задании определенного ритма Вселенной ее Творцом, то только на первый взгляд. Главное же в том, что утверждается признание некой вечной основы вещей, – вечности «постоянно длящегося» Эона. Таким образом, разграничивается время сотворенное и время вечности.
Рационалист: Но с давнего времени развивалось представление и об относительности восприятия объективно существующего пространства и времени. В наибольшей степени научные основы такой трактовки пространства и времени заложил А. Эйнштейн в теории относительности. Два вида теории относительности при этом имеются. Вначале создавалась специальная теория относительности (1905 год), – в ней увязывается пространство и время с относительной скоростью движения объекта. Утверждается, что при приближении скорости объекта к скорости света временные интервалы могут как бы растягиваться, а протяженность тел уменьшается. В 1916 году Эйнштейн создает общую теорию относительности, которая выявляет связь пространственно– временных характеристик движущегося объекта с полем тяготения, в котором он движется. Поле создается массой взаимодействующих тел и также оказывает влияние на пространственно-временные характеристики объекта. Надо отметить, что релятивистские представления о пространстве-времени в микромире дают реально предсказуемые результаты, – это реализуется в релятивистской квантовой механике.
Виктор: Но, как было отмечено, все эти концепции пространства и времени на основе материалистической позиции противостоят точке зрения т. н. субъективного идеализма (где пространство и время трактуется всего лишь, как форма нашего чувствования). Где правда? Пока отметим коротко: похоже, она на пути синтетических представлений. Можно сказать, что человек существует в некой эволюционирующей объективно существующей материи и одновременно развивается (эволюционирует) вместе с ней. И при этом адекватно воспринимает и отображает ее органами чувств. Здесь просматривается непосредственная связь с наукой о физиологии органов чувств и высшей нервной деятельности. К примеру, в немецкой классической философии, как было отмечено, у Канта в частности, пространство и время трактуются существующими только в феноменальной сфере, сфере явлений (форма чувствования).
Кант: Если мы возьмем предметы так, как они могут существовать сами по себе, то время есть ничто.
Виктор: С другой стороны, по его же мнению, это не означает его полной иллюзорности, нереальности, видимости.
Кант: Время следует считать действительным не как объект, а как способ представлять (сотворенная форма чувствования, объективно существующее свойство субъекта), – субъективный метод объективного видения.
Виктор: Какие-то изменения вещи в себе происходят объективно, но мы воспринимаем их субъективно, в соответствии с нашей специфической организацией в нашем человеческом мире. При этом возможно, что это лишь один из миров, один из многих возможных аспектов творения. Кстати, возможно представить, что мысль человека существует как бы вне времени, – может охватывать и прошлое, и настоящее, и будущее мира явлений и человек может абстрактно размышлять о них (что это, – элемент божественного присутствия в человеке?). Кант, в соответствии с таким воззрением, положил начало делению художественного пространства и времени на психологическое – чувственное (чувственно воспринимаемое) и гносеологическое – мысленное (осмысливаемое). Хотя, может быть, лучше говорить о психических формах восприятия и мышления. У Шеллинга пространство и время нашего мира явлений также символичны по своему характеру: это общие формы «облачения» бесконечного в конечное.
Рационалист: Отметим, в связи с этим, понятие биологического времени. У человека есть как бы биологические часы в организме (связано с биологическим периодами, ритмами возникновении и затухания активизации внутренних органов нашего тела – сердца, почек, мозга и так далее). С возрастом ощущает человек ускорение времени (связывают с замедлением физиологических процессов), а в молодости время как бы «тянется». («Влачатся дни, а годы – улетают», написал поэт). Существует также понятие социального пространства – времени. Города, принадлежащие православной культуре, формируют одни пространственные представления, мусульманская культура – другие представления, индуистская культура – третьи и т. д. Социальное время уже связано с другими явлениями: разные временные географические пояса, зимнее и летнее время, календарь православный и календарь католический, мусульманский, различаются праздники. В религиозных представлениях речь также может идти и о других измерениях пространства и времени (к примеру, для областей рая или ада). Существуют и иные, более экзотические представления о пространстве-времени. Если в макромире наука выделяет четыре измерения пространства и времени (длина, ширина, высота и время), то в микромире существует представление об ином, многомерном пространстве – времени (о 10-ти мерном, например). Есть даже идея суперпространства: все пространство рассматривается как бесконечная совокупность точек, обладающих свойствами трехмерного измерения (в каждой из которых предполагается наличие миров, обладающих свойствами трехмерного измерения). И есть геометрия Лобачевского, также радикально меняющая наши представления о евклидовом пространстве – времени. (Все это достаточно общеизвестно). Но имеется еще одна, уже совершенно необычная трактовка времени у Августина Аврелия (рим. философ 5 в., – епископ Гиппона, «Исповедь»).
Августин: Мир сотворен не во времени, но вместе со временем.
Виктор: Лучше, на мой взгляд, сказать (или перевести на русский язык более адекватно): мир сотворен во времени вечности, но вместе с земным временем (временем нашей Вселенной). Возникает вопрос: время земное сотворено лишь как характеристика человека, субъективно воспринимающего таким образом мир явлений, либо является непосредственной объективной характеристикой механизма Вселенной, обуславливающего сам характер этой эволюции, – отражающей направленность эволюции сотворенной Вселенной («стрела» с конечной точкой, – взведена как бы и раскручивается в определенном ритме пружина эволюции), либо отражает оба этих аспекта? Возникает и еще один вопрос: если говорить о сотворении мира и времени, то сотворены ли изначально и все промежуточные будущие состояния мира (или хотя бы жестко запрограммировано их появление, как в компьютере)?
Рационалист: Последнее предположение как раз и заставляет думать об интереснейшей проблеме возможности пророчеств, которые как бы бросают свет последующего на предыдущее, в которых будущее уже как бы и повелевает настоящим или, по крайней мере, жестко с ним связано. (Сохранились свидетельства о существовании пророков в истории человечества, – например, в Ветхом Завете, да и в наше время, похоже, есть такие). С другой стороны, будущее всегда рассматривается как некий динамический преемник настоящего и прошлого, всегда в какой-то степени обусловлено ими, – и это тоже вполне логично. В то же время отметим, что последняя точка зрения не обязательно отменяет и первую (первичное программирование творца идет все-таки и от прошлого к будущему, и от будущего к прошлому, хотя и в другой системе времени). Творец одновременно «провидит» и цель и результат творения.
Виктор: Отдельно отметим, что Августин создает психологическую теорию времени и анализирует время, прежде всего, как исключительно субъективное внутреннее переживание человека.
Августин: Что такое время? Может быть растяжение души? Сложный вопрос. При этом стрела времени, по моему мнению, направлена из будущего через настоящее в прошлое, т. е. в сторону, противоположную принятой в обычной теории абсолютного времени. События как бы надвигаются на нас – поток событий, поток времени из будущего в наше настоящее и далее, в прошлое.
Виктор: Но вновь возникают вопросы: почему предполагается, что мы неподвижны, а они движутся нам навстречу? Или все зависит от точки зрения, – может быть они неподвижны, а мы движемся им навстречу в неком потоке субстанции, – как утверждает теория относительности? Действительно, может быть логичнее представить, что мы сами движемся, – навстречу совокупности статически неподвижных событий, уже существующих, уже сотворенных, которые как бы высвечивает прожектор нашего сознания по мере его созревания – старения (параллельно с физиологией, – известно, что в нашем теле совершаются физиологические процессы старения, начиная от рождения, – можно и таким образом представить наше движение). Либо происходят и те и другие процессы: нас несет поток времени, – мы живем, движемся в потоке событий, протекающих более быстро или более медленно, но движущихся в том же направлении, – из настоящего в будущее (а может быть возможны любые варианты, в зависимости от типа «игрушки»). И возможно прав, в конечном счете, Хайдеггер, когда говорит о «просвете сознания»: человек, как частица эволюционирующей материи, находится в этой эволюционирующей материи и воспринимает ее изменение, изменяясь сам. Или вообще происходит некое «расширение души», по Августину?
Августин: В тебе, душа моя, измеряю я время, – только в тебе существует три времени. Есть ожидание будущего и память о прошлом, – внимание же мое сосредоточено на настоящем.
Виктор: По сути дела, действительно, именно память, как одна из способностей души, рождает: и ощущение изменений мира, как результата сравнения двух образов мира, один из которых остается и присутствует в памяти, как некое прошлое, а другой трактуется как настоящее; при этом существует и ожидание будущих изменений на этой основе.
Августин: К примеру, перед началом действия есть ожидание его результата и совсем нет еще воспоминаний о нем. Чем дальше движется любое действие, выполняемое человеком, тем короче становится ожидание и длительней воспоминание, пока, наконец, не исчезнет вовсе ожидание, – действие закончено и оно теперь все в памяти.
Виктор: То же, по-видимому, происходит и со всей человеческой жизнью, которая складывается из отдельных действий и вся целиком, в конечном счете, укладывается в память человека. (Если смотреть шире, то же происходит и со всеми веками, прожитыми человечеством, которые складываются из отдельных человеческих жизней и собираются в памяти (но в памяти кого: – Бога? – человечества, как некой «персоны»? – в его памятниках?). Таким образом, вся жизнь есть, с одной стороны, вроде бы сплошное рассеяние в деятельности, но одновременно и собирание в памяти человека, спрессовывание, – в момент смерти она как бы концентрируется в памяти. (Существуют свидетельства людей, испытавших воздействие смертельно опасных ситуаций, – «вся жизнь пролетела», вспоминают они). Таким образом, понятие времени связывается с деятельностью человека в мире явлений, с осознанием им этого мира, – человек есть существо деятельное и сознающее. Если же перестать реально действовать и даже, может быть, размышлять, уйти от суеты мира в сферу бессознательного и молчальничества, то можно, по-видимому, ощутить мир сущностей, идей, как считает, в частности, Плотин (3 в.), что и является целью трансцендентальной медитации и некоторых религиозных процедур (буддизм, исихазм). Но все же, как мне кажется, это предполагает достижение некой высшей точки интенсивности познания и умственной деятельности, напряженную в целом духовную деятельность, а не просто формальное примитивное не деяние. Только так, возможно, достигается и так называемое состояние «нирваны». Что это, – приобщение к богам? Вряд ли, ибо человек становится всего лишь зеркалом сущностей, а Бог может (как считают верующие в него) и ощущать (одновременно и мир сущностей, и мир явлений), и сам творить эти миры. Может быть, достижение нирваны – это всего лишь один из путей к Богу? Остается ли тогда человек человеком? Хочет ли этого сотворивший нас Бог? Допускает ли? Похоже, что если мы размышляем об этом, – значит, какие-то возможности в этом отношении и существуют.
Рационалист: К примеру, творения Елены Петровны Блаватской, Рудольфа Штайнера об этом, как кажется, и свидетельствуют. Также как и попытки представить области рая и ада у мистиков и священнослужителей: Эрхард, Бёме, Сведенберг, например.
Августин: Я низвергаюсь во Время, строй которого мне неизвестен, мысли мои, самая сердцевина души моей раздираются в клочья шумной его пестротой, – доколе не сольюсь с Тобой, Господи, очищенный и расплавленный в огне любви Твоей. Делатель всякого времени – Ты! Ты не во времени был раньше всех времен, Ты был раньше всего прошлого, Ты возвышаешься над всем будущим, все Твои годы одновременны и неподвижны!
Виктор: Его вывод созвучен Пармениду: все едино, – раньше всякого времени есть только Бог, вечный Творец всех времен и созданий. При этом, если исходить из представления об иерархии богов, миров, времен, вечностей, нельзя уже представить время как линейную стрелу. Понятия прошлого, настоящего, будущего остаются, но, видимо, всего лишь как некие поля событий, частично – уже сотворенных (с точки зрения Творца и существ, им сотворенных), а частично – еще сотворяемых, – либо тех, которые будут сотворены. (Очевидно, что в попытке осмысления этой сложной проблемы моменты религиозные, идеалистические сплетены с материалистическими). Теперь, через Августина Аврелия, вернемся к первому ранее отмеченному моменту в анализе проблемы пространства-времени, а именно к высказанной Платоном глубочайшей идее о соотнесении понятий вечности и времени. С проблемой вечности он связывает и существование вечных идей в мире Бога-Творца. Краткий историко– философский анализ обнаруживает при этом появление довольно сложных философских представлений. Во-первых, понятие вечности однозначно увязывается с верой в существование Бога-Творца и трансцендентального мира. Во-вторых, появляется мысль о возможности градации самой вечности и об иерархии богов (высказывания на эту тему есть и у Августина, когда он размышляет «Что же Ты есть Господи?»).
Платон: Время (Хронос) есть подвижный образ вечности (Эон). С проблемой вечности связано существование вечных идей (добро, красота, истина).
Виктор: Но они, эти идеи, тоже сотворены, согласно самому Платону, (в том числе и время, как одна из вечных идей), а значит – не вечны, или вечны только для сотворенного же земного мира явлений, в сравнении с этим миром. Т. е. появляется мысль о градации самой вечности: творящий Бог – вечность как бы первой, высшей, степени (по отношению к сотворенным им идеям, хотя он, возможно, также сотворен богом более высокой инстанции в вечности еще более высокого порядка), «идея» – вечность второй степени (по отношению к миру земного). Получается, что в вечности (или лучше сказать, на различных ступенях этой вечности, Эона, – в том числе и в мире творца) всегда существует некое собственное время. Действительность человеческого мира связана уже лишь с обыденной временностью восприятий мира человека (результат сравнения образов предметов всего лишь мира явлений, фиксации изменения именно этого мира).
Рационалист: Христианство, кстати, также как и античность, выделяет два типа времени: вечность, как атрибут бога, и сотворенное им время истории человечества (от сотворения мира до Апокалипсиса), конечное и направленное, очередная ступень к переходу в вечность (круг земного бытия замыкается в бытии вечном, небесном). Это может напомнить опять-таки образ пружины в игрушке, в часах, – взведенной, закрученной и постепенно распускающейся, – игрушка бегает, часы ходят до тех пор, пока хватает завода пружины. Сотворенный мир, – это чудесная игрушка бога, им же и созданная. И появляется мысль о том, как будет развиваться мир после Апокалипсиса, каковы, возможно, будут его временные характеристики, и о том, что было до этапа творения нынешнего мира, – может быть, опять-таки некий Предапокалипсис (в рамках обычных представлений о времени можно размышлять подобным образом и длить этот процесс в бесконечность и прошлого и будущего).
Виктор: Отметим при этом, что проблема вечности требует, таким образом, обязательного включения в анализ категории Бога творящего. В дальнейшем Серен Кьеркегор, также подробно исследовал время внутренней жизни индивида, исходя из осознания последним конечности жизни и соответственно, из непрекращающегося трепета собственной экзистенции человека перед смертью. В связи с этим образно высказывался позднее Освальд Шпенглер («Закат Европы»).
Шпенглер: Необратимость времени, неотвратимо превращающего настоящее и будущее в прошедшее, вызывает жуткость, боязнь, давящую двойственность, от которой не может быть свободен ни один значительный человек. Основная загадка времени для человека, – в осмыслении трагедии жизни и смерти.
Кьеркегор: В каждое свое действительное мгновение человек (с течением его жизни) все в большей мере ощущает свое прошлое, как исчезнувшее, но, тем не менее, присутствующее, настоящее, как некий след во внутреннем и внешнем мире, и предстоящее, как ожидаемое будущее. Это связано со страхом предстояния перед Богом и соответственно с ответственностью за использование прошедшего времени.
Виктор: Кьеркегор создает учение о стадиях жизни человека: эстетической, этической, религиозной. Вначале – только чувственное восприятие действительности (поток событий в пространстве и времени); потом – морально-интеллектуальное осмысление жизни (ясные в начале, не вызывающие вопросов осознанные представления, постепенно размываются мыслью и появляется ворох этических проблем и вопросов различного уровня сложности); далее, – все в большей степени, – религиозное восприятие бытия (осознание грядущего приобщения к вечности Бога-Творца). И возможно в этой последней стадии жизни «трепет» уже не есть, или, не всегда есть, страх. Может быть, это и предощущение некоего счастья новизны жизни в Боге (трепет)? «Все проходит, – пройдет и это», – известный афоризм библейского царя Соломона.
Кьеркегор: Бог сверхъестественным образом все в большей мере входит в переживание времени и человек, хоть на мгновение в первой стадии, а потом все в большей степени, ощущает причастность к вечности, находясь во временности. Проходя по стадиям, человек испытывает усиление трепета, что меняет его ощущение времени, является признаком изменения этого ощущения.
Виктор: «Мгновение» определялось Кьеркегором, как атом вечности, ощущаемой через акт веры, как некая экзистенция. Именно иррациональный акт веры описывается им, как скоротечный прыжок в вечность, как ощущение единства с трансценденцией, когда вечное как бы «становится» в «моменте» времени. Возникающее чувство ответственности уже не позволяет времени рассыпаться на отдельные моменты. Это рождает чувство свободы и интерпретацию времени человеком как «его» времени. Таким образом, оказывается, что «экзистенция – это действительность этического» (видимо, как религиозного трансцендентного этоса), – ощущение «существования» в вечности. Показательно, в этом плане его исследование библейского эпизода с попыткой жертвоприношения Авраамом сына Исаака. (Об этом, кстати, о важности непоколебимой веры в чудо, когда обретается некая божественная истина, размышляет российский философ Л. Шестов – «На весах Иова», «Афины и Иерусалим»).
Кьеркегор: Экзистенция постоянно устремлена в предвидимое будущее, в вечность. Будущее в известном смысле означает больше, чем настоящее и прошлое (большее, чем то, что мы вкладываем в трактовку настоящего и прошлого, соотносимых с ним, как равнозначащие), – оно есть целое, частью которого является прошлое и настоящее. То, чем человек был в прошлом и является в настоящем, никогда до конца не исчерпывает богатство его действительного содержания.
Виктор: Здесь, на наш взгляд, имеет место и точка зрения «уже сотворенности» всех состояний мира и человека, и перекличка с романтиками, для которых человек – тоже до конца нереализованная возможность. Но для последних, будущее во времени – это возможное, а возможное – это будущее уже для свободного проявления человека (не отдельное событие, а некое поле событий, поле выбора). Выбор всегда остается за человеком (в зависимости от стадии его становления) и реализация возможности в будущей действительности уже меняет, соответственно, смысл и трактовку его прошлого. Приходится признать в этом случае, что будущее в вечности следует трактовать уже не просто как некий строго определенный запрограмированный результат, а лишь как некий реестр возможностей выбора личности с соответствующими последствиями (в дальнейшем точка зрения развита Сартром, а до него – Бергсоном). Европейцы Просвещения, признавая концепцию абсолютного времени, также ориентированы уже в большей мере на будущее. Однако, в дальнейшем, в романтизме 19 века выявляется отрицательная реакция на футуризм Просвещения, где Абсолютизация будущего, – полагают романтики, – разрушает бытие, его целостность, девальвирует прошлое и настоящее. В качестве союзника в споре с будущим привлекается именно прошлое, которое как бы репрезентирует вечность во времени. К прошлому, по их мнению, ведут все смысловые нити человеческой жизни, – отсюда иной раз, ностальгия, тоска по утраченной гармонии вечного и временного, ощущаемая нами нередко в некоторых, может быть, наиболее совершенных произведениях искусства. Вечность придает целостность темпоральной структуре бытия.
Чайна: В классической мысли древнего Китая верховная реальность, божественное бытие трактуется, как количественные и периодические законы все нового качественного развертывания пространства и времени, как Великий путь мироздания, явленный в бюрократическом распорядке государства и, в конце концов, рассеивающийся в неисчерпаемом разнообразии жизни. Здесь каждая сущность как бы расплывается, теряет себя в бесчисленном множестве нюансов, в бездонной глубине превращений, – глубине живого сопереживания, сочувствия со всем сущим в живом едином теле бытия.
Виктор: Настоящее и прошлое соотносится с вечным, но ведь и будущее можно соотнести с вечным. Полемика возможна только лишь с точкой зрения Сартра и Бергсона, признающих некий реестр возможностей будущего, зависящих от выбора и действий самого человека, которому бог предоставляет такую возможность (либо даже не признающих существование бога). Хотя и в этом случае можно представить этот реестр достаточно ограниченным формами человеческого чувствования.
Рационалист: Однако, кстати, лингвистический вариант понимающей социологии в 20 в., развивающий неопозитивистские и идеалистические подходы, приводит уже к полному релятивизму в понимании реальности. Представители этого направления особое место отводили исследованию языковых средств передачи и хранения информации (в целях познания все более отдаленных, глубинных психических структур социальной деятельности индивидов). Эта главная тема роднит их с идеями представителей направления логического позитивизма. Поздний Людвиг Витгенштейн рассматривает значения слов не в плане отношения к какой-либо нелингвистической сущности (т. е. так называемой истинной реальности), а всего лишь в терминах их употребления. Наделение терминов значением происходит в рамках культурной традиции или языковой сущности, к которой принадлежит индивид, утверждает он.
Витгенштейн: Не существует какой-либо внешней реальности, в терминах которой можно судить, что происходит реально, а что – лишь в языке. Все происходящее, все социальное, все «имеющее значение» «происходит и значит» только в языке… Реальность не является тем, что дает смысл языку. Реальное и нереальное обнаруживает себя как таковое в соответствии со смыслом, который оно имеет в языке. Духи для шаманов существуют так же реально, как научные объекты для европейцев. И никто не может судить, кто же прав, – те или другие. Научный язык не имеет никаких преимуществ перед языком магии. Многообразие языков в мире как раз и отображает многообразие критериев различения реального от нереального и ни один из этих критериев не может быть судьей по отношению к другому.
Рационалист: В целом, никто, похоже, ничего не знает об истинном онтологическом соответствии применяемых категорий изучаемой действительности. Необходимо дальнейшее углубление понимания «жизненного мира», как некой тотальности, глубинно определяющей само исследование. И это оказывается возможным, на мой взгляд и на взгляд многих других исследователей, только через посредство герменевтического анализа языка («герменевтика», – греч. – истолкование, понимание текстов).
Виктор: Герменевтикой действительно обычно называют искусство и теорию истолкования текстов. Т. о. ее историю можно вести с возникновения письменности и более того, от возникновения речи у различных народов, когда появляется проблема перевода с языка на язык. Вся наша познавательная и коммуникативная деятельность связана с интерпретацией различных знаковых систем: слов, жестов, мимики, произведений искусства и т. п. В логике и математике под интерпретацией понимают придание смысла, значений символам формализованного языка. При этом формальные системы допускают множество интерпретаций. В частности, у Гадамера понимание трактуется не в качестве одной из черт человеческого познания, а в качестве определяющей характеристики самого человеческого существования, как способ бытия человека.
Гадамер: Человеческое бытие по существу исторично, – это не свойство быть в истории, а свойство быть историей. Причем историческое бытие не схватывается в представлениях о линии или спирали, в категориях прогресса или регресса, – всякая ситуация уникальна, хотя и встроена в определенный культурно-исторический континуум. Основная категория – событие: «там и здесь» сливаются, бытие прошлого осмысливается через настоящее, – история, понятая как событие, не есть нечто, когда-то и с кем-то происходившее, но это есть нечто, что все еще происходит и происходит именно с нами. Всякое понимание и истолкование, приближающее к истолкованию другими, имеет языковой характер: весь опыт мира опосредствуется языком – любая неязыковая традиция (ремесла, технологии, неязыковое художественное произведение) требует языкового истолкования. Но особо выделим язык философии, который постоянно как бы опережает сам себя, – это почти всегда есть некий диалог, развертывающийся в бесконечности. То, о чем толкуют философы, в известном смысле есть ничто («бытие», «категории», – все это нигде не дано). Для философа текст существует не как литература, – ему не дано видеть истину в отдельном тексте. Он должен воспринимать ее только в поступательном движении мыслительной беседы души с самой собой. Поэтому прогресса нет и не может быть ни в философии, ни в близком ей по духу искусстве. В обоих случаях важно другое – обрести причастность. Фундаментальная истина моих герменевтических штудий такова: истину не может познавать и сообщать кто-то один. Всемерно поддерживать диалог, давать сказать и инакомыслящему, уметь усваивать произносимое им, – вот в чем душа герменевтики.
Рационалист: У П. Рикера символика языка также рассматривается, как основание для допущения некой интерсубъективности. Рикер говорит об архитектуре смысла, который можно назвать двойным или тройным, причем для него один вербальный смысл не исчерпывает другие, может быть, более глубокие смыслы.
Синтетист: Можно согласиться, что герменевтикой обычно называют искусство и теорию истолкования различных текстов, или, как говорят, их «интерпретацию» (лат. – «истолковывать, разъяснять смысл, раскрывать замысел»). Скажу несколько слов о самом термине и об истории возникновения и развития этой дисциплины. Герменевтика – в переводе с греч. – «разъясняю, истолковываю». (От имени греческого бога Гермеса, который, согласно греч. мифу, приносил послания богов людям. Кроме того, это бог пастухов и бродячих торговцев, – он указывает им путь, расставляя знаки: «понять» и означает «найти путь к смыслу»). У некоторых исследователей историей герменевтики оказывается вся история философии, начиная с мифа. В древнегреческой философии и филологии – существовало искусство толкования древних поэтов – прежде всего Гомера. По Платону, поэт – также истолковывает волю богов. В период средних веков появляется религиозная христианская герменевтика («экзегетика» – греч., – толкование библейских текстов). Далее появилась филологическая герменевтика. А в нач. 19 в. возникла собственно философская герменевтика (особая роль – у Ф. Шлейермахера). Искусство понимания, согласно Ф. Шлейермахеру, заключается, с одной стороны, в проникновении в дух языка, а с другой – требует учета своеобразия писателя. Таким образом, подчеркиваются, как два краеугольных камня науки понимания, два метода герменевтического анализа: грамматический и психологический. Цель грамматического истолкования, по Шлейермахеру, носит объективный характер, – понять произведение на основе анализа языка (слов, предложений, способов их связи). Но при этом должны учитываться и индивидуальные особенности автора. Существует у него также требование об уничтожении исторической дистанции между автором и исследователем (эта мысль содержится уже в ранних произведениях). Необходимым условием осуществления герменевтической процедуры он считает уравнение позиций исследователя и автора: исследователь должен сравняться с автором в знании языка (объективно) и психологически (субъективно). Главная задача исследователя – понять автора хорошо и даже лучше, чем тот себя понимал (идея восходит к немецким классикам). (В дальнейшем, как мы увидим, Гадамер критикует позицию «уравнивания позиций», противопоставляя ей линию «слияния горизонтов» (горизонт исследователя – гибок и подвижен, – в процессе истолкования он расширяется, включая в себя горизонт автора, – но возможно «возвышение к еще более высокой всеобщности»). (На 14 Международном Философском конгрессе в Вене 1968 г. рекламируется Г. Гадамер, как «самый выдающийся философ современности» и основатель современной философской герменевтики). В. Дильтей в дальнейшем выделяет у него те положения, которые требуют последующей разработки: – возможность достижения общезначимой объективной интерпретации (в любой индивидуальности есть нечто общее, как залог понимания, – разница лишь в степени реализации душевных процессов индивидов);—разделение подходов «понимания» и «объяснения» («природу мы объясняем, душевную жизнь – понимаем»). (Вспомним высказывание Эйнштейна: «Как много мы знаем и как мало мы понимаем!»). Дильтей связал герменевтику с философией жизни. («Возникновение герменевтики», 1900). Герменевтика определяется им как «учение об искусстве понимания письменно зафиксированных проявлений жизни». Причем особое значение придается воображению, интуиции, перевоплощению исследователя, для чего требуется знание структуры душевной жизни, психологии. Он настаивает на тождестве терминов: понимание, истолкование, интерпретация (их триединство и охватывает термин «герменевтика»). Его идеи развивались в борьбе «с гипнозом, – как он выражался, – естественных наук, которые аргументируют свои положения всего лишь причинно – следственными связями». Действительно, в нач. 20 в. в Венском кружке формируется т. н. классический неопозитивизм: складывается и соответствующая философия языка, – язык науки стал исключительным предметом философии. Соответственно переписывалась вся история философии). П. Рикер стремится реализовать синтез различных направлений философии под эгидой герменевтики. Герменевтика мыслится им как общая методология социально-гуманитарных наук. При этом он восстанавливает в правах мифы, как резервуары религиозного опыта: все, что философ хочет выразить в ясных терминах, уже, по его мнению, было сказано в мифах и их символах. («Надо вернуться к полноте языка»). Идея имплицированного в языке, как бы пульсирующего горизонта интерсубъективности имеет истоки, как он считает, в феноменологии и экзистенциализме. Философствование Витгенштейна, по его мнению, было полигоном, где герменевтики отрабатывали свой собственный метод (формула раннего Витгенштейна: «язык не выражает того, что он выражает», т. е. вербальное представление не исчерпывает смысловое наполнение). У него «языковая сфера», – это единство деятельности «говорения» и деятельности неязыкового рода, с которой она переплетается. Значение слова всякий раз определяется новым контекстом. Анализируя «говорение» можно судить об иной неязыковой деятельности, с которой она переплетается. Поздний Витгенштейн (в передаче Уинча) приходит уже к полному языковому (лингвистическому) релятивизму. Однако, перед лицом концепции «множественности языковых игр» Витгенштейна герменевтики осознали необходимость альтернативы крайнему релятивизму: в качестве главной предпосылки выдвинули идею «языка вообще», – априорного его бытийствования, как языка – возможности. Чем больше человек развивает свою конкретную языковую способность, тем более он извлекает ту неуловимую абсолютную языковую субстанцию, которую герменевтики именуют «языковостью вообще». Субстанция в герменевтических рассуждениях как бы наполняется интерсубъективностью. Можно обнаружить соответствующие идеи у В. Хлебникова.
Рационалист: В заключение повторю некоторые из выводов, сделанные по результатам анализа творчества Гадамера и Рикёра:
1. Предшественники стремились проникнуть в мир творца текста, преодолеть барьер, дистанцию, разделяющую их (предполагалась принципиально одинаковая устроенность духовно – душевного склада творца и интерпретатора). В их герменевтике это невозможно: перевоплощение в творца, реконструирование прежней эпохи, – ушли невозвратимо. Можно лишь отнести опыт автора к себе, к собственной ситуации (следствие обнаружения таких изменений субъективности, которые самим субъектом не контролируются). Смысл не воспроизводится, а производится вновь, что ведет к признанию плюральности интерпретаций.
2. Они противятся «упаковке» в систему, считая и доказывая, что нет и не может быть единственного метода, обеспечивающего распоряжение истиной: их понятия и категории подвижны, плавно перетекают друг в друга, построения намеренно не закончены. Герменевтика – это движение, а не застывшая система, – путь, а не застывший результат. Поэтому ответ на вопрос, что такое герменевтика, не может быть дан вне практики истолкования текстов.
3. Всякое понимание и истолкование имеет языковой характер. Даже тогда, когда мы обсуждаем внеязыковые феномены (немотствующего удивления, немой очарованности), – мы лишаемся дара слова в силу осознания нашей языковой несоразмерности тому, что открылось нашему взору, – у нас не хватает слов, мы ищем соответствующие выражения, – утрата дара речи есть тоже некий вид речи. Существует и предоформленность человеческой речи и полаганий реальными условиями жизни и деятельности: голод и любовь, труд и власть. Все это и требует герменевтической рефлексии. Это и есть причина, почему герменевтический аспект не может ограничиваться общением с текстами.
4. Язык есть всеобъемлющая предвосхищающая истолкованность мира, – прежде всякой философски нацеленной критической мысли мир всегда есть для нас уже мир, истолкованный в языке. Процесс образования понятий, начавшийся внутри этой языковой истолкованности, никогда не начинается с самого начала. Это всегда есть продолжение мышления на языке внутри уже осуществленного им истолкования мира. Любая мысль есть внутренний диалог души с самой собой. Тут нигде нет никакого начала с нуля. Это особенно ярко обнаруживается в истории проблем. Условие подлинности наличия философской проблемы сводится к неразрешимости проблемы. В связи с этим была предложена формулировка: подлинный смысл истории проблем состоит в заострении, утончении проблемного сознания, – в этом и заключается прогресс философии, – хотя разрабатываются и анализируются одни и те же проблемы. И не существует единой на все времена постановки проблемы, – каждый раз надо увидеть реальные вопросы в их конкретной постановке (каждый вопрос получает смысл от способа его мотивации, обоснования, от понятийной среды, в которой он реализуется).
5. Но существует и проблема отыскания языка (постоянная мука нехватки языка). Понятие науки всегда стремится выступать в языковом облике «термина» (ясно выраженного слова с отграниченным значением). Но в философии, к примеру, нет четко фиксированных терминов, нет другой удостоверенности кроме той, которая имеется в языке вообще. Такая удостоверенность заключается в выявлении скрытого истока философских слов – понятий и реализуется через изучение истории эволюции понятия. Язык самозабвенен, – когда я говорю, я его не замечаю (если я буду подвергать каждое слово рефлексии, я остановлю речь). Вся философия ходит по краю той опасности, что мысль увязнет в несоответствии своих языковых средств. Между чеканкой понятий и языковым словоупотреблением существуют в высшей степени переливчатые отношения. Фактически терминологических нововведений не придерживается часто даже тот, кто их вводит. Повседневные слова искусно перековываются в новые понятийные высказывания, – на свет выходит глубинная философия, залегающая в повседневном языке. Именно в неприятии догматизма, в том числе догматизма науки, ими видится глубоко скрытое и вместе с тем могучее философское основание нашего века.
6. Основу языка образует способность слов, вопреки определенности своих значений, быть неоднозначными и в этой гибкости проявляется «дерзость такого предприятия, как речь». Значимые моменты речи фиксируются только в самой речи, – причем они постоянно корректируют друг друга, выстраивая языковой контекст. Особенно отчетливо это доказывает понимание иноязычных текстов (переведенные книги обычно представляют настоящие чудовища, – набор слов и букв, из которых вынули дух). Уникальное свойство языка, утрачиваемое в переводе, состоит в том, что любое слово порождает определенное другое слово, одно – пробуждается другим, открывая путь речевому потоку. Речь – действие глубоко бессознательное, но выполняется существами сознающими. В языке заключена хранящая и оберегающая сила, препятствующая рефлективному схватыванию, укрывающая в бессознательном все, что в языке совершается.
Виктор: И все же, возвращаясь к анализу категории времени и чувственно воспринимаемой нами действительности, следует констатировать, что какие-то изменения некой «вещи в себе» происходят объективно, хотя мы и воспринимаем их субъективно, в соответствии с нашей специфической организацией в нашем человеческом мире (которая, кстати, также эволюционирует). При этом возможно, как уже отмечалось, что это лишь один из миров, проявленный для человека, один из многих возможных аспектов творения. В целом, следует сказать, что в наличных чувственных вещах невозможно найти гармонию, – она обнаруживается лишь в некой основе вещей, которую, может быть наиболее зримо и образно, обнаруживает как раз искусство. В гениальных произведениях его творцов, художник, через непосредственно воспринимаемое конечное чувственных вещей, входит в соприкосновение с бесконечным, через настоящее – с вечным. Именно в этом смысле немецкие классики 19 в. (Ф. Шеллинг, И. Кант, Г. Гегель) считают отображаемое пространство и время художественного мира всего лишь символичными по своему характеру. Это третий момент, который я хочу подчеркнуть при изложении данной темы, как главный.
Шеллинг: Это общие формы «облачения» бесконечного в конечное. Художник, словно повинуясь некоему инстинкту, включает в свое произведение помимо того, что явно входило в его замысел, некую бесконечность, в полноте своего раскрытия недоступную никакому конечному рассудку (бесконечность бессознательного).
Виктор: Г. Гегель предмет искусства вообще определяет, как «стремление изображать с разной степенью адекватности (в различных пространственных и временных формах) если не дух божий, то образ божий и божественное и духовное вообще». Развивая эти идеи, он выделяет (и отделяет) пространственные и временные художественные формы (видимо, не в абсолютном смысле, а по преимуществу акцентов выражения и рецепции). Пространственные объемные художественные формы (архитектура, скульптура) интерпретируются как характеристики преимущественно материального бытия вещей в этом мире (абсолютная идея актуализируется, по его мнению, таким образом, и в форме пространственного существования материи и в форме соответствующего чувствования человека). Временные формы (живопись, поэзия, музыка, – по его определению) – интерпретируются им в большей степени, как признак их духовного (субстанциально-энергетического) бытия, или бытия в мире идей. При этом, время, по Гегелю, является даже подлинным отрицанием пространственности, – во временном заключены как бы в снятом виде моменты становления (некая длительность). Абсолютный дух, отмечает он, существует единственно и только во времени (мир платоновских вечных идей, мир вечности христианского Бога-Творца вроде бы не рассматривается, – речь идет о неком абсолютном времени, или лучше сказать об абсолютной длительности). Материя же, трактуемая как некая проекция, объективация абсолютного духа, существует уже в пространстве нашего чувственного мира, (рождая идею времени как бы уже второго, низшего порядка). Таким образом, учитывается, что время, как уже отмечалось, – в какой-то степени и производная пространственных восприятий человека, – результат сравнения пространственных образов в памяти. Поэтому и предмет искусства вообще он определяет, вновь повторим, как стремление изображать с разной степенью адекватности (в различных пространственных и временных формах) если не дух божий (может быть как намек на вечность), то образ божий и божественное и духовное вообще.
Рационалист: Поэтому и Анри Бергсон в дальнейшем также ищет иную, более фундаментальную характеристику времени и определяет его как некую «длительность», непрерывную изменчивость мира, существующую независимо от нашего восприятия. Он создает концепцию истинного, по его мнению, времени (как длительности, чистой длительности), противопоставляя ему эмпирическое время материального мира, которое трактуется как пространственное время, понятие которого и рождается через восприятие пространства (промежуточная стадия между длительностью и ощущением пространства). Таким образом, он как бы возрождает взгляды Ксенократа, который гораздо ранее развивает идею прерывности времени, фиксируя, похоже, связь с психологической проблемой квантованности, пространственности, кинематографично-сти восприятия. И действительно, наблюдение изменений в мире явлений связано с оценкой их количественных характеристик, величин образов восприятия, т. е. понятие времени можно считать опять-таки функцией пространственных характеристик восприятия.
Бергсон: Механизм обычного сознания имеет кинематографический характер и не отражает целостную жизнь нашего Я. Математическое естествознание, в частности, игнорирует истинное время, распыляя его на моменты, отрезки, точки, пренебрегая наиболее интимным, что есть во времени, – непрерывной работой и жизнью нашего Я с его творческой активностью, когда Я всецело предается жизни, когда нет резкой границы между настоящими и предшествующими состояниями сознания. Последнее и есть актуализация чистой длительности, которая проявляется в творческом познании через акт интуиции в чистой памяти, связывающей прошлое и будущее человека. Память – это способность, независимая от материи.
Виктор: А от Бога? Может быть, это есть психологический механизм, как раз и вложенный в человека Богом? Длительность во многих случаях относится Вами только лишь к сфере духа и определяется посредством памяти (и в этом отличие от Гегеля и близость к Августину Аврелию). Но при этом Вы же утверждаете, что посредством памяти человек преодолевает время (время мира явлений, прежде всего, и может быть в какой-то степени, и абсолютное время, неудержимо влекущее нас вперед), трансцендирует, соприкасаясь с вечностью, прикасаясь к божественному. Память и бессознательное трактуются, как структуры непосредственного соприкосновения личности с богом, сохраняющие прошлое в своей целостности в рамках временного континуума жизненного порыва (это особый вид энергии, по Вашему мнению, поддерживающий динамизм мира в противовес энтропии материального мира). Откуда? – Возможно, от Бога-Творца.
Бергсон: Невозможно установить различие между длительностью, разделяющей два момента, и памятью, соединяющей их друг с другом. «Я» следует рассматривать как ядро внутренней активности, момент саморазвития некоего мистического волевого начала, творческого духа, и как основу тождества личности. Есть непрерывная мелодия нашей внутренней жизни, которая тянется неумолимо от начала и до конца нашего сознательного существования, – это и есть наша личность.
Виктор: Вы рассматриваете память и как основу творчества (чем основательнее освоено прошлое, тем больше степень творческой свободы). Соответственно анализируете творчество, как непрерывное созидание абсолютно нового в мире искусства. За счет чего это происходит, в чем движущие силы этого процесса? Можно представить это общее свойство творчества, как запрограммированное Богом, творящим конкретный мир, а возможность созидания абсолютно нового, – как обуславливаемую наличием иерархии миров и иерархии богов. При этом главной движущей силой искусства Вы считаете некое, как бы обожествленное время (чистая длительность?), в котором «при полном отсутствии материи творится форма». Художнику Вы отводите роль интуитивного провидца (форм, вечных идей) настоящего в прошлом и в будущем.
Бергсон: Искусство дает (должно давать, – настоящее искусство) в мгновении вечность, раскрывает каждое мгновение как длительность. Художественная деятельность и художественное переживание предполагают отождествление Я-художника и мира идей в момент творчества, субъекта-рационалиста с объектом (художественным предметом) в момент восприятия.
Виктор: Это предполагает уже некое «эстетическое время» (существующее лишь в момент творчества и в момент восприятия произведения искусства человеком, способным к этому), что является основой всех Ваших рассуждений об искусстве и творчестве. Кстати, Николай Бердяев также развивал схожие мысли о творчестве.
Бердяев: Всякий творческий акт есть как бы взлет в иной план существования – акт трансцендирования, обретения Творцом истинной свободы.
Рационалист: Свою концепцию длительности Бергсон использовал для трактовки романтического понимания символа. Он сформулировал принципы, на которые опирались символисты следующего поколения, поставив вопрос об образе с позиций передачи не столько функциональной предметности, сколько почти неуловимой тонкости переживания.
Виктор: Эдмон Гуссерль также разработал схожую теорию необратимого субъективного времени, которое есть свойство и структура сознания. Он учил, что сознание в своей сущности само есть время. Прошедшее заключено в настоящем, настоящее не проходит (остается в памяти). Сравнение настоящего и прошлого – механизм возникновения сознания. При этом он, похоже, вообще исключал из философии категорию объективного времени, трактуя его, как восприятие человеком проявлений некой «жизненной воли».
Гуссерль: Время – это характеристика динамичной, находящейся в состоянии становления, непрерывного выхождения за свои пределы интенциональной жизни сознания. Творческая активность сознания понимается, как абсолютно направленная жизненная воля. Время – это форма единства всех переживаний в потоке переживаний, обуславливающая интенциональность, направленность в будущее, предвосхищение будущего. Временность, темпоральность является фундаментальной и изначальной структурой творческой активности.
Виктор: Может быть, лучше так сказать: творческая активность художника проявляется в отображении им «неуловимой тонкости переживания» (Бергсон), в отображении этого собственного переживания в «потоке переживаний» человека (Гуссерль), что он и ощущает, как темпоральность бытия, как некое единство прошлого – настоящего – будущего, как проявление активности некой «жизненной воли»? Соответственно, и Освальд Шпенглер отождествлял время с судьбой и полагал недоступной научному познанию идею судьбы, скрывающуюся за словом время. Он также относил их к области непосредственного переживания и интуиции, когда осмысление возможно только через миф (это ключ к проблеме времени, – связь с вечностью). В настоящем мира явлений он остро ощущает исчезновение, в прошедшем, соответственно, – тленность.
Рационалист: Мартин Хайдеггер, в свою очередь, истолковывает время как переживание личностью горизонта понимания бытия в мире явлений («Бытие и время»), – прошедшего (следы в памяти), будущего (предвидимого), – которые есть как бы видимые пределы и, одновременно, экстазы, выходы в них человека и преодоление их. Будущее, как устремление к смерти, к завершению временного существования, оказывает на человека определяющее влияние (как тут не вспомнить «трепет» Кьеркегора). В смерти, по его мнению, появляется возможность почувствовать и обрести подлинную основу бытия, – поэтому в искусстве экзистенциализма человек ориентирован на это будущее. И задача поэта видится в поиске именно этого, – непреходящего, священного. Таким образом, через искусство человек, как он считает, соприкасается с неким глубинным смыслом жизни и задача состоит в раскрытии именно этого смысла. В частности, истолковывая литературные тексты, Хайдеггер, уже через герменевтику, стремится раскрыть онтологические структуры бытия, где и скрыты корни любого смысла, хотя и сам признает титаническую сложность этой задачи.
Хайдеггер: Слово венчает сущностную встречу людей и богов. Люди в этой встрече осознают свою сущность, как присутствие бытующего в просвете (касание, которое обращено к нам, людям). Время есть сфера просвета множественного присутствия, зримость видения, проявляющаяся в мире (например, даже у самого слепого Гомера). Из преходящего времени говорит бытие.
Рационалист: Признание этого трактуется как основа всякого понимания. Здесь очевиден новый поворот мысли – к психолингвистике, – может быть, как уже было отмечено, наиболее интересный.
Виктор: Карл Ясперс также видит бытийный корень человека в его экзистенции и разуме, раскрывающихся в экзистенциальной коммуникации («когда совершается судьба»,—т. е. происходит соприкосновение экзистенции с трансценденцией, временного с вечным).
Ясперс: Такая коммуникация произошла в «осевое время» и тем, что тогда свершилось, человечество живет и по сей день (трансцендентальный неиссякаемый источник). Каждый духовный взлет человечества, каждый подъем его духа может быть (сегодня и всегда) назван ренессансом той самой осевой эпохи (священная осевая эпоха, смысл которой – неземной). Эта эпоха определяет духовную жизнь человечества, его единство, является его вдохновляющей силой и по сию пору. В то же время, в «осевую» эпоху завершилась эпоха мифологическая с ее само собой понятностью, самоуспокоенностью, – началась борьба против мифа со стороны рациональности, – логос против мифа, – рациональное прояснение опыта. Но человек по-прежнему осознает свое бессилие перед последними вопросами бытия, осознает свои границы.
Виктор: Более того, сегодня человек уже ощущает кризис рационализма и Ясперс предрекает наступление «второго осевого времени», когда мы вновь соприкоснемся с трансцендентальным источником и, может быть, получим новые силы и энергию для дальнейшего движения и существования и дальнейшего поиска их глубинного смысла. Кстати, такого рода апокалиптические предчувствия, эсхатологические ожидания были типичными для русского декадентства «серебряного века». Впрочем, похоже, смена акцентов в восприятии и познании мира является перманентной и исторически неизбежной для всех времен и народов.
Чайна: В конфуцианской картине земного мира вообще нет места для каких-либо неизменных субстанций и сущностей. Есть только вечная текучесть, чаяния и воспоминания, нечто «уже бывшее» и нечто «еще не бывшее». В то же время и то и другое тяготеет к своему пределу: память погружается в незапамятные глубины прошлого, предвосхищение соскальзывает в невообразимую будущность. Мудростью названо именно умение различать «то, что идет впереди, и то, что идет следом», хотя современная история со всей наглядностью удостоверяет, что самые революционные изменения в жизни обществ облекаются в оболочку древних мифов. Различие между двумя отсутствующими предметами (уже бывшим и еще не бывшим) оказывается, таким образом, чисто символическим. Настоящее время предстает вечно бытующим водоразделом между несопоставимыми перспективами жизни, оказывается вечно ускользающей «щелью бытия», которая хранит в себе виртуальную завершенность времени, являющего и вечность Эона, и чистую силу становления Хроноса. Каждое мгновение оказывается дверью в вечность, началом предвечного Пути.
Виктор: Как уже было отмечено ранее, по утверждению В. Хлебникова, «Баня» (произведение В. Маяковского) – это метафора времени, а его фантастическая «машина времени» – это дверь смерти и рождения: «ведь смерть не что иное, как выход из времени, а рождение – вход во время». Это «дверь» между замкнутым пространством времени, в котором мы живем, и бесконечно открытым пространством вечности.
В целом же, как видим, попытка осмысления феноменов времени и пространства, может быть в наибольшей степени позволяет нам подвести некий итог предчувствий и ожиданий с позиций искомого смысла жизни человека.
Постоянно звучит мотив релятивизма, создающий настроение пессимизма. Можно ли его преодолеть? Похоже, что для его преодоления и купации, действительно целесообразно, на мой взгляд, обратиться, как уже было отмечено, к концепции уровневого подхода. Тогда можно сделать вывод, что, с позиции наиболее общего, онтологического взгляда оказывается приемлемым достаточно неопределенное выражение «смысл жизни в самой жизни». Смысл жизни трактуется равноценным сущности жизни и, по сути дела, неопределим: в этом живом космосе, апейроне, в этой субстанциальной иерархии миров (а может быть лучше сказать «конгломерате» миров) и творящих их (и сотворенных) богов, где, грубо говоря, каждый атом несет в себе Вселенные, все члены соотношения являются равноценными, бесконечными вглубь монадами. Но для всякого конкретного, сотворенного конкретным богом мира, смысл сотворенной жизни и ее функциональных единиц существует безусловно и определен, задан самим творящим началом. Похоже, на этой позиции мы пока и вынуждены остановиться.
В заключение изложу собственную точку зрения на картину мира и человека в этом мире (при этом требуется повторить ряд некоторых важных положений, уже высказанных ранее). Картина является сугубо философской, предполагающей свободный исследовательский поиск истины, – не религиозной, хотя и опирающейся на концепции некоторых представителей различных религиозных конфессий, – христианских, иудаистских, индуистских. В качестве важнейшей методологической предпосылки использую концепцию уровневого подхода.
1. Прежде всего, на мой взгляд, следует опять-таки согласиться с положением о признании существования некоего трансцендентного существа, Бога-Творца. У разных народов у него разные имена, но смысл один: мир и человек в нем Им создан и устроен совершенным образом (в меру разумения Творца). Только такое допущение придает познавательную и этическую цельность формируемой картине мира.
Второе важное философское допущение: при этом и сам Творец нашего конкретного мира создан Творцом еще более высокого уровня в меру разумения уже того. И т. д. до бесконечности: мир в самом общем смысле – есть некий конгломерат миров и творящих их богов, – т. н. «божественный апейрон» (термин древнего грека Анаксимандра, – в учении Йоги существует термин, соотносимый по смыслу, – «акаша»). Такого рода взгляды можно обнаружить у философов средних веков в Европе (Августин Аврелий, 5 в.) и Индии (Шанкара, 9 в.), а также в Йоге Патанджали.
2. Человек приходит в этот мир волею Творца и с определенным предназначением каждый (типовым, – большинство, – или специфическим, – избранные). Эту задачу он чаще не осознает, но ему даны ряд психических и физических свойств и качеств (в том числе – мышление), главным из которых является все-таки чувство удовлетворения или неудовлетворения, как результат собственных действий, – т. е. дан как бы «компас для ориентировки». Человек живет, опираясь на эти качества и чувства, понимая, что всего понять и осознать до конца он не может никогда в принципе. При этом он может обнаружить и некие направляющие знаки трансцендентного в действительности вокруг себя и внутри себя.
3. Человек живет в конкретном социуме: семья, род, народ, нация, этнос, конфессия, класс, профессиональная среда. Испытывает воздействие множества импульсов: внутренних природно унаследованных, социально формируемых извне (в том числе экономически), а также трансцендентных (от апейрона). Отношения с другими людьми соответственно постоянно меняются, индивидуализируются, но и постоянно осредняются, нивелируются в рамках определенной социальной общности. И эта волна выравнивания и нивелировки мотиваций идет все шире, формируя отношения людей вплоть до межэтнических, межконфессиональных и даже планетарных общечеловеческих (вроде бы в противовес изначальному замыслу конкретного Творца). Особенно сегодня это заметно в связи с чрезвычайным развитием СМИ и гаджитов.
4. На стадии формирования отношений межэтнических и межконфессиональных возможно трансцендентное вмешательство, когда в какой-либо социальной группе (чаще это какой-либо этнос) либо появляются просветленные пророки (исторические примеры были: Заратустра, Будда, Моисей, Мохаммед), проповедуя новые пути человечества, либо, иной раз, в мир приходит непосредственно посланник Творца (как сын человеческой богоматери) и вносит коррективы, формируя новую религию (Кришна, Иисус Христос). Вектор исторического развития человечества меняется, (в масштабе этническом, межэтническом и даже мировом), но постепенно система вновь саморегулируется. (Можно предположить, что идут также и общие воздействия из «конгломерата – апейрона» и на мир конкретный и на его Творца, – в том числе и со стороны того, кого мы называем антиподом Бога). Религии постепенно искажаются, трансформируются, вновь и вновь изменяя образ жизни людей того или иного социума (к примеру, появилось множество трактовок христианства; существует буддизм уже без Будды исторического; в мусульманстве имеется ряд разночтений). Все засыпается песком исторических наслоений и попробуй разберись с течением времени, чему в точности учил тот или иной Учитель, – кроме того, всегда существуют проблемы перевода, истолкования, герменевтики вообще. Как результат, в человеческом обществе начинается брожение, смятение, споры, разногласия и войны. С развитием науки и техники их последствия становятся все более тяжкими.
5. И возможно, когда Творец убеждается в невозможности и бесполезности корректирующих воздействий, он уничтожает этот мир и начинает строить все сначала. (Существует исторический пример и такого рода: всемирный потоп, упоминаемый в Библии и других источниках). Происходит то, о чем в Библии говорит Откровение св. Иоанна – т. н. Апокалипсис (в смысле, придаваемом этому термину сегодня, – гибель человечества). Но импульсы уничтожения могут идти и из «апейрона», смывая может быть и самого Творца конкретного мира.
Читать бесплатно другие книги:
