Как жить человеку на планете Земля? Пелевин Виктор

Собрание 7. О смысле жизни через Любовь человека

(Франция. Лазурный берег, Ницца) (еще одна попытка трактовки смысла жизни)

Сияющее солнечное утро. Авенида дез Англез. Серебряное море. Пустынный майский пляж. Одинокий йог, сплетенный в некий экзотический цветок. Вдали из-за гор – светлый силуэт парижской Сакре Кёр, золото лилий на куполе усыпальницы Наполеона. Тишина.

Участвуют:

Виктор, Рационалист, Фрейд, св. Августин, Лукреций Кар, Гесиод, Эмпедокл, Гераклит, Платон, Аристотель, Тейяр де Шарден, Ницше, Плотин, Вл. Соловьев, Шеллинг, Декарт, Лейбниц, Кант, Гоббс, Макиавелли, Маркс, Чайна, Конфуций.

Виктор: Что есть «любовь»? По-видимому, любовь – это состояние человека, в котором его чувства и разум достигают наибольшего удовлетворения, что влечет за собой ощущение наивысшего удовольствия. Возможно, в этом случае человек ощущает себя счастливым. Некоторые мыслители как раз в этом состоянии видят обретение человеком даже и смысла его жизни. И все же остается вопрос, смысл это или всего лишь цель в жизни человека (с позиции чувственно – гедонистической), или смысл, не явленный в полной мере, но заложенный извне и обретаемый человеком через достижение цели («счастья»), к которой так или иначе стремится каждый человек (в качестве приманки, «крючка» используется ощущение удовольствия, наивысшего удовольствия – наслаждения)? Но для чего заложены такие цели, в чем этот смысл? Прежде чем ответить, рассмотрим проблему подробнее. Существуют различные градации этого чувства. Говорят о любви человека к самому себе, – прежде всего, о его неистребимом эгоизме, в связи с этим.

Гоббс: И я подчеркиваю, что первым из благ для всех людей является самосохранение, любовь к жизни, – поэтому все люди желают, прежде всего, сохранения жизни и здоровья. Могущество, богатство – тоже признаются благом, так как рассматриваются, прежде всего, как средство обеспечения безопасной жизни.

Виктор: Анализируется также любовь одного человека к другому человеку (мужчины к женщине, женщины к мужчине, родителей к детям и наоборот, детей к родителям); исследуются еще феномены любви к «ближнему и дальнему»; любви к своему народу, к Родине, к человечеству, к Богу, наконец. На первый взгляд, в любви человека к самому себе и к другим людям очевидна связь с эротическим началом в нем. Но что это, – всего лишь похотливость инстинкта, потребность некой физиологической разрядки, – неважно, как и каким образом (к примеру, даже мастурбируя или используя для этой цели каких – либо других живых существ, специальные предметы)? И нужно ли, чтобы тебя самого любили при этом? Если – да (такой ответ представляется более предпочтительным), то человеку, для переживания этого чувства во всей его полноте, обязательно, вроде бы, нужен другой человек. Или не нужен? Ведь и животные (собака, кошка, конь, например), также могут тебя любить? Достаточно ли этого? Похоже, что нет, недостаточно. Или такой вопрос: если мы обожаем своих малолетних внуков и внучек, то здесь в чем дело, – такое чувство следует ли признать специфическим, но уже иным, (без эротики), качеством любви? Похоже, что да. Что же отображает это чувство? О чем свидетельствует? И не есть ли это всего лишь сопутствующее проявление все той же любви к самому себе? Но возможно в других видах любви (к народу, родине, богу) присутствуют уже другие, новые ее характеристики? А, может быть, предмет любви вообще оказывается неважным, – главное результат, – ощущение высшего удовлетворения, счастья самим любящим. И эротика, тем более секс, здесь вообще оказываются не причем?

Рационалист: Тем не менее, с давних пор мыслители утверждают вечность эротических влечений, давая тем самым ответ на, возможно, главный вопрос, откуда берутся и для чего они служат, что лежит в их основании? Совершим небольшой исторический экскурс. Коснемся в частности европейской эротики, а именно эротики древнего мира. Древняя Греция: изначально существует вера в богов Эроса, Эрота, Амура, Пана, – вечных, всемогущих, всепроникающих. Их образы отражены и в произведениях искусства разных времен и народов (литература, живопись, скульптура), и в мифологии древних греков. Один из первых письменных источников – Гесиод (8 в.д.н. э. – поэма «Теогония»).

Гесиод: Эрос – прекраснейший среди бессмертных богов, расслабляющий члены всех богов и всех людей, возник в числе первых, вместе с Хаосом, Геей широкогрудой (прочным седалищем навек всех бессмертных, живущих на вершине снежного Олимпа), и Тартаром туманным в недрах широкодорожной Земли. Из Хаоса родились Эреб (Мрак) и черная Ночь, а от Ночи, уже под влиянием Эроса, произошли Эфир и Денницы, которых она родила, зачав от Эреба в любовном совокуплении. И Земля сначала родила равное себе звездное Небо «Уран», чтобы оно покрыло ее повсюду, родила и высокие Горы, а потом, разделив ложе с Небом, родила глубоководовертного Океана.

Виктор: Кстати, не видим ли мы здесь истоки стремления к инцесту?

Гесиод: В конечном счете, в этом процессе порождения богов, появился Зевс, который захватил власть и стал первым среди богов, низвергнув своего отца Крона, под Землю. Эти боги и титаны породили и других богов, и героев, и людей. Таким образом, действие Эроса вековечно.

Виктор: На эту тему писал и Платон (5–4 в.д.н. э., – «Пир»).

Платон: У людей многое зависит, прежде всего, от тройной нужды и вожделения, возникающих сразу после рождения: к еде, питью, к сексуальному совокуплению. Последнее – величайшая наша нужда и самое яростное стремление, – оно воспламеняет людей неистовством и сжигает их на огне всевозможных бесчинств.

Виктор: У Лукреция Кара (римский философ – 1 в.д.н. э., – поэма «О природе вещей») также имеется яркое поэтическое описание врожденного сексуального инстинкта, как одной из основных движущих сил в человеке.

Лукреций Кар: Не могли бы никак ни скотина, ни звери, ни птица, ни кобылицы самцам отдаваться в том случае, если не полыхала бы в них неуемно природная похоть и не влекла бы она вожделенно к Венере стремиться.

Виктор: С незапамятных времен существуют таинства и оргиастические обряды, отображающие сакральность жизни, рождающейся из совокупления мужчины и женщины, священство женщины, как привносящей эту жизнь в земное существование (особо почитались Богини плодородия, любви и красоты): Идейские диктилии на Крите, Элевсинские мистерии, афродисии на Кипре. (Современный канадский автор Мари Рэно в своей книге «Тезей» ярко описывает это действо: пение, пляски, всеобщее пьянство, беспорядочное сексуальное совокупление, заканчивающееся растерзанием мужчины, предназначенного для жертвы). Но это исступление в обрядах, – какова все же его роль, что оно означает, о чем свидетельствует? Существует авторитетное мнение Ф. Ницше («Рождение трагедии из духа музыки или эллинство и пессимизм»).

Ницше: Грек знал и ощущал ужасы существования, реальные и возможные. И он был вынужден заслониться от этого ужаса порождением грез – олимпийскими богами, которые ведут роскошное, даже торжествующее существование, свободные от христианской святости, аскезы, морали, – все наличное обожествляется, безотносительно к тому, добро оно или зло. Их боги оправдывают человеческую жизнь, сами живя этой жизнью. Гомер – это памятник аполлонической мудрости и аполлонической иллюзии. (Аполлон – бог всех сил, творящих образами, «блещущий», божество света, – он утверждает самоограничение, чувство меры, мудрый покой мира явлений). Но за миром явлений лежит иная, скрытая, действительность. Аполлон не может существовать без своей противоположности – бога Диониса. Человек чувствует это, – чудовищный ужас охватывает его, когда он усомнится в мире явлений, – но при этом и блаженный восторг также поднимается из глубины его сущности и недр природы (подобно тому, как это происходит под влиянием наркотического напитка либо при приближении весны, – некая аналогия опьянения). И тогда все возрастающие толпы носятся с места на место с пением и пляской (так происходило и в древнем мире, и в средние века). Под чарами Диониса смыкается союз человека с человеком и человека с природой (словно разорвано покрывало Майи, – человек ощущает себя сочленом более высокой общины, его телодвижениями говорит некое колдовство, человек ощущает своего творца). Дионисийское и аполлоническое начала во все новых последовательных порождениях в жизни и в искусстве, взаимно побуждая друг друга, властвовали над эллинством».

Виктор: Как видим, ключевые слова: «чары Бога Диониса» и «некое колдовство». Исследования позднейших времен (археологические находки) доказывают, что с еще гораздо более ранних времен существовало даже поклонение соответствующим телесным физиологическим (половым) органам (сохранились соответствующие скульптуры времени неолита: фаллосы и лингамы гигантских размеров (древняя Индия от 6000 до 2600 л.д. н. э., – как отображения древних культов). Знаменитая «Камасутра» (творение Ватсьяяна Малланага более 1,5 тыс. лет назад) опирается на гораздо более ранние тысячелетние традиции древней Индии. Имеет семь разделов, но чаще соотносится с разделом 2 «О любовном соединении» (с подробными инструкциями и иллюстрациями). Преподносится, как наука для вступающих в брак и там пребывающих. (Утверждается Главная Цель – оплодотворение и сохранение жизни, а наслаждение при этом трактуется всего лишь, как награда за то, что люди выполнили свое предназначение, – кстати, и Йога Патанджали так же трактует секс). Существует «Китайский эрос» (научно-художественный сборник с описанием сексуальной теории и практики традиционного Китая. Включает в том числе роман «Цзинь, Пин, Мэй или Цветы сливы в золотой вазе»). Сексуальность трактуется, как жизненно важное положительное начало (обеспечивающее личное счастье, здоровье, долголетие, хорошее потомство, духовное благополучие). В большой степени определялось как «искусство спальни» (для мужчин, – чиновников высокого ранга). Кстати, и Лукреций Кар развивал в своей поэме физиологические и сексологические теории, описывал практику сексуальных взаимоотношений между людьми.

Рационалист: И еще на эту тему: всегда существовала т. н. «порнография» («порнё» – развратница – пер. с греч.), – изображение сцен «сексуального характера» для разжигания «эротических» инстинктов». (Можно сказать и так: «непристойных сцен», «низменных инстинктов», – существует мягкая и жесткая соответствующие формулировки, – в зависимости от идеологической позиции авторов). Сегодня имеются частные собрания соответствующих предметов, музеи эротики (в Европе – Париж, Амстердам). Эти вопросы всегда занимали лучшие умы и в России. Философы В. В. Розанов, Н. А. Бердяев, В. С. Соловьев. Деятели культуры – выходцы из Серебряного Века. Деятельность различных сект за Волгой и за Уралом изучал в этом плане Мельников – Печерский, – книги «На горах», «В лесах»). Русская женщина-психолог Лу Андреас Саломе (к. 19 в). исследовала эти вопросы в книге «Эротическое». Александр Эткинд (к.20 в.) посвятил им книги «Эрос невозможного», «Содом и Психея».

Виктор: Как видим, важные вопросы, однако, отметим, что христианство зауживает эту позицию, оставляя половую жизнь только для мужа и жены с целью продолжения человеческого рода (наслаждение при этом осуждается). Вопросы, вопросы… и запреты, трактуемые, как исходящие от самого Бога-Творца (в частности, по поводу содомии). В то же время все эти запреты подтверждают наличие глубоких импульсов, глубокого эротического начала в человеке, не контролируемого, похоже, в полной мере и самим Творцом (по крайней мере, согласно иудаизму и христианству). Тогда может быть в более древних обрядах и религиях, отображенных в древних мистериях, отражается некая более глубокая истина? Половой инстинкт можно трактовать (и наука трактует сегодня), как общий механизм природы, связанный с сохранением и распространением жизни на Земле (а может быть и во Вселенной), где польза тесно увязана с приятностью, наслаждением (возбуждение и оргазм, как некая приманка и мотивация).

Рационалист: Однако помимо общего сугубо эротического влечения (и наряду с ним) у человека имеется (и различные авторы выделяют и подчеркивают это) и т. н. чувство любви. С этого мы начинали, – к этому вновь возвратились. Что это? Одно и то же или что-то иное? Тем более, что существуют и так называемые извращения в любви: различные формы садизма и мазохизма, в частности, инцест и т. д. Норма это или патология? Вопросов много. (В качестве ответов используются различные теории: психологические, религиозно – мифологические, психофизиологические, философско-религиозные).

Виктор: Попробуем разобраться во всей совокупности поставленных вопросов. Что лежит в основании вышеперечисленных отклонений, в частности? Как известно, одним из первых, кто давал обширный комментарий на этот счет, был Зикмунд Фрейд (До Фрейда об этом говорили древние греки: Эмпедокл, Гераклит, – 6–5 в.д.н. э).

Фрейд: Я утверждаю, что все действия человека направляются в основном двумя главными инстинктами: стремлением к удовольствию или к удовлетворению естественных органических потребностей (инстинкт жизни) и стремлением к агрессии, разрушению, саморазрушению (инстинкт смерти). Эти инстинкты я называю именами греческих Богов – Эрос и Танатос. Инстинкт жизни проявляется через сексуальный импульс, который обеспечивает и продолжение рода, и созидательную культурную деятельность, и удовольствие. Цель сексуальной функции – соединение половых клеток и продолжение рода, но при этом возникает удовольствие от функционирования органов и частное влечение уже только к сексуальному наслаждению, как более узкая цель. Влечение может быть задержано на пути к цели, – тогда возникает длительная и устойчивая привязанность к объекту, устойчивое стремление к нему, что, через механизм сублимации, порождает и творческую активность. При этом, заметим, что наша сексуальная жизнь начинается не со времени половой зрелости, а от рождения: уже грудной младенец насквозь сексуализирован.

Св. Августин: Я видел ревновавшего малютку, – он еще не говорил, но бледный, с горечью смотрел на своего молочного брата, которого мать кормила грудью.

Фрейд: Но в человеке таится еще и особый инстинкт агрессии и разрушения, – уроки истории и жизненный опыт это подтверждают. Из взаимодействия и борьбы обоих этих влечений и возникают все явления жизни, которым смерть, в свою очередь, кладет конец. Таким образом, мы признаем два вида влечений, которые переплетаются в жизненном процессе и каждое из которых преследует по-видимому некую собственную цель. Какую? Это – задача исследований будущих поколений. У нас вошло в привычку говорить, что наша культура построена за счет сексуальных влечений, которые либо сдерживаются обществом и частично вытесняются, либо используются для достижения все новых целей. Все это действительно и для агрессивных устремлений, которые в то же время не существуют сами по себе и всегда сопряжены с эротическими. Последние, в условиях созданной человеком культуры, могут многое смягчить и предотвратить. (Поэтому следует говорить о любви реальной, не стремясь излишне идеализировать ситуацию).

Виктор: Но многое могут, возможно, и обострить. И, тем не менее, эти слова кажутся, в основном, справедливыми.

Эмпедокл: Вообще в мире изначально существуют две главные нематериальные силы, Любовь и Вражда, которые как боги соединяют или разделяют разнородные элементы, обуславливая циклический ход мирового процесса.

Гераклит: Действительно, все в мире состоит из противоположностей, противоборствующих тенденций и сил, их борьбой определяется сущность любой вещи, любого процесса. Действуя одновременно, эти противоположно направленные силы определяют напряженное состояние вещи, которым и определяется ее внутренняя гармония. Привожу пример лука и лиры: дугообразные концы стремятся разогнуться, но тетива их стягивает и эта сопряженность образует высшее единство и гармонию и данных предметов и жизни вообще. Борьба, распря, война лежит в основе всего сущего, в том числе и духовной жизни человека, – они всеобщи и составляют истинную справедливость, являясь условием существования упорядоченного космоса.

Виктор: Итак, звучит мотив саморазвития Вселенной, в наибольшей степени анализируемый современной философией естествознания (и Йогой Патанджали, как мы увидим), – управляющие воздействия от Бога могут лишь сопрягаться в отдельные моменты с этим всеобщим процессом. Похоже, что и в любви, которая невозможна без ненависти, действует этот закон и именно в силу его действия инстинкт жизни неизбежно сопряжен с инстинктом смерти. Всегда существует чувство ненависти к тому, что может нарушить гармонию любви и, тем более, к тому, что угрожает жизни любимого существа. Эрос и Танатос (по Фрейду) – неотъемлемые механизмы процесса саморазвития Вселенной. И в этом проявляется, похоже, связь между нашим чувственно воспринимаемым нами миром и сферой трансцендентного, где существуют и действуют боги. Анализ социального бытия, в котором любовь к женщине и корыстолюбие (любовь к богатству) часто преобладают, также подтверждает этот вывод.

Макиавелли; Имущество и честь – две вещи, отнятие которых задевает людей больше, чем всякая другая обида. Государь всегда сумеет избежать ненависти, если не тронет ни имущества граждан и подданных, ни жен их.

Гоббс: Это правда. Я тоже обнаружил, что существуют только два наиболее бесспорных требования человеческой природы: естественная потребность домогаться права на вещи, находящиеся в общей собственности, и естественный разум, в силу которого каждый стремится избежать насильственной смерти. Поэтому, вслед за установлением общей собственности на вещи неизбежно следует война за право обладания ими, а за ней – всевозможные несчастья. И так как в силу собственной природы все стремятся избежать этого, то умеренность, благоразумие, любовь, утверждаемые в законах государства, – это благо. Но закон – это не только добровольно заключаемый договор между людьми о взаимодействии, но уже и принуждение (даже через угрозу применения и смертной казни, как крайний случай), – он должен выполняться, независимо от того, нравится он кому-то из индивидов или нет.

Виктор: Как видим, обсуждение этой темы позволяет вновь возвратиться к попыткам конкретного осмысления взаимосвязи теоретического знания с практикой построения оптимальных общественных структур. Повторим, что при разработке идеальной модели социума часто (и это представляется вполне правомерным) стремятся исходить из той или иной трактовки сущности человека. С этим, в частности, связано исследование возможностей реального построения коммунистического общества, когда в основу концепции закладывается идея, что человек изначально добр, разумен, управляем, руководствуется чувством любви, прежде всего, в отношении к другому человеку. (Предполагается, что иные формы социального устройства, существовавшие исторически ранее, – рабство, феодализм, капитализм, социализм, – себя скомпроментировали и не могут претендовать на некую идеальную трактовку). По сути дела, речь всегда идет о построении некоего рая на земле. Попытки создания таких сообществ на практике ранее не увенчались успехом и заслуженно носят название утопий (вспомним Т. Мора, Т. Кампанеллу, Р. Оуэна, Ш. Фурье, в частности, а также Парижскую коммуну, коммунаров России после 1917 года). Почему? Ведь на земле действительно существуют изумительные природные условия для райской жизни. Но человек, – как он несовершенен! Лишь в редких случаях можно сказать, что он украсил землю. Действительно, похоже, что проблема в самом человеке.

Рационалист: Отметим также, что любая идеальная модель социума соотносится с понятием «социальной справедливости», трактуемым многими исследователями далеко не идентично. Ведь что означает последнее? Похоже, это значит, что в сообществе устанавливаются некие правила общежития, законы, которые признаются справедливыми (честными, праведными) всеми или, по крайней мере, большинством признаны и выполняются всеми. При этом часто говорят о законах божеских и человеческих. Божеские законы даны непосредственно Богом некоторым людям, которых называют пророками (к примеру, Моисей), – они зафиксированы в Священных книгах и называются божественными заповедями. Речь идет об основополагающих требованиях к человеческой личности: регламентируется индивидуальное поведение, отношение к другим людям, к социальным образованиям разного уровня, к природе и цивилизационным конструкциям и построениям, – вводится система соответствующих наказаний и поощрений. На этой основе создается, как правило, и система законов человеческих, регулирующая всю жизнедеятельность человека, включая распределение материальных и духовных благ. Но законы божеские и человеческие далеко не всегда совпадают. Почему? Более того, и заповеди различных религий также часто не идентичны (кстати, может быть и оттого, что их передают друг другу сами люди, а в процессе передачи происходят искажения текстов в силу различных причин, – причем искажения с течением времени накапливаются).

Виктор: Действительно, следует признать, что когда создаются законы человеческие, возникает огромная путаница: каждый законодатель преследует и не забывает собственные предпочтения и ценности (и социальных групп, к которым он принадлежит). Создаются различные кодексы: административные, правовые, законодательные, судебные, строительные и т. п., и т. д. Идет бюрократический процесс и течет «мутная водица, в которой хорошо ловится рыбка». Истина остается сокрытой в Священных книгах, – размышления о ней – в трудах отдельных философов, в народной мудрости (пословицы и поговорки). И чаще всего забывают (или не хотят, сознательно игнорируют, или просто не могут) исследовать сущность человека. К примеру, провозглашен, как один из основных, следующий принцип коммунизма: от каждого по способности, каждому по потребности. От каждого по способности? Желательно, – но возможно ли? Насколько плодотворно каждый будет самореализовываться? Нужна соответствующая мотивация. Каждому по потребности? Тоже проблема. Можно согласиться с тем, что потребности каждого, при определенном уровне социально – экономического развития и разумной организации дела, могут удовлетворяться, хотя, возможно, и в ограниченном объеме (причем, речь идет пока только о позитивных потребностях).

Какие-то организменные потребности – безусловно да, должны удовлетворяться (еда, питье, секс, защита от природных и социальных, вредных, с точки зрения общества, явлений). Личностные потребности – также да, но только в социально значимом позитивном духе, не противоречащем потребностям социума в целом. Но при этом, возможно, они могут и будут противоречить потребностям других индивидов и различных социальных групп. Стоит задача гармонизации. Возможно ли? Сложно сказать. И все эти трудности реально существуют, даже если смотреть на проблему лишь с одной стороны. Но, с другой стороны, следует учитывать, что существуют также потребности негативные (по Фрейду, к примеру, – стремление к смерти, к разрушению, к деструктивным действиям). Как быть с этим, – не выполнять? Запретить? Но тогда растет индивидуальная и социальная психическая напряженность – и нужны механизмы ее сброса, купации, нейтрализации, стабилизации. Еще проблема! Другой пример коммунистических принципов: «кто не работает – тот не ест». Но есть дети, инвалиды, старики, творческие профессии (требуют, иной раз, длительных периодов кажущегося бездействия). Все это надо как-то отобразить в законах, ибо иначе, очевидно, опять будет нарастать несправедливость в общественных отношениях и соответственно расти социальная напряженность. Работа в разных странах в этом направлении ведется, но пока результаты ее, следует честно признать, далеки от идеала. Или еще, – так называемое «золотое правило этики»: не делай другому то, чего ты не хотел бы, чтобы было сделано тебе. Во главу угла ставятся собственные желания и потребности определенной личности, но они могут быть, как отмечалось, очень разными (в том числе общественно негативными). И здесь все не просто. В целом, реализовать принципы коммунизма не удалось никому. (Сегодня их в России вообще оплевывают). Почему? Прежде всего, в силу вышеотмеченных причин. И это, похоже, следствие и того, что политика, политология зиждятся в этом случае главным образом на науке (которая правомерно в общем-то используется как некий фонарь, но методы которой далеки от совершенства). При этом часто игнорируются религиозно – мистические предчувствия и прозрения. По-видимому, надо искать глубже. И, в общем-то, ищут: вспомним диалектику свободы и необходимости по Канту, Шеллингу, Гегелю; прозрение взлета в иной план бытия через творчество (Бердяев).

Чайна: Не похоже, чтобы Конфуций рисовал перед своими учениками утопические картины всеобщего процветания, да и высокопарных разговоров он терпеть не мог. Обещаний он не раздавал тоже, а приходившим к нему за советом предлагал начинать с малого. К примеру, быть верным своему слову, в поступках и мыслях своих не терять достоинства, твердо держаться избранных идеалов и не изменять им даже перед лицом смерти. И у него, исходя, по– видимому из собственного понимания истока жизни, семени всего, что случается, была, по-детски наивная вера в способность правого дела, действительной праведной жизни оказывать неотразимое благотворное воздействие на мир.

Конфуций: Одно слово правды перевесит горы лжи, одна чистая мысль может перевернуть мир. Свет праведного Пути мерцает даже во мраке всеобщего одичания.

Чайна: В этом смысле его тоже можно назвать утопистом, но он утопист, отлично знающий, что хочет не всегда возможного в реальной жизни. К примеру, он понимал, что не может убедить правителя отказаться от силы оружия и уповать только на силу добродетели, когда его царство гибнет под натиском воинственных соседей, что нельзя одним махом избавить общество от застарелых пороков. И хотя над ним даже посмеивались, он утверждал, что политика дается человеку, еще и как великое испытание его духа. Политический идеал может быть утопией, но человек, идущий к нему, в высшей степени реален.

Конфуций: Человечность приходит к людям после того, как совершено самое трудное. Но даже при истинно добром государе должно смениться поколение, прежде чем в мире восторжествует человечность.

Виктор: Да, Конфуций, по большому счету, видимо, был осторожным оптимистом. И эта его осторожность подтверждается и нашим анализом базового чувства, трактуемого как основное в отношениях между людьми при разработке идеальной модели общества, а именно чувства любви человека к человеку, что часто увязывается с идеализацией и превознесением этого чувства. Очевидно, что из любви человека к самому себе рождаются совершенно противоположные устремления его в отношениях с другими людьми. И Гоббс как раз и подчеркивает необходимость гармонизации их через законы. При этом, как видим, появляется и своеобразная трактовка любви, проявляющейся уже и через материальный интерес. Карл Маркс также говорит о корыстолюбии, как фундаментальной страсти человека, в которой своеобразно отображается феномен любви, а именно эгоизм человека.

Маркс: Нам предстоит осмыслить существенную связь между частной собственностью и корыстолюбием, – конкуренция корыстолюбцев и корыстолюбие – маховые колеса политэкономии. Историей движет человеческий интерес, в том числе, а может быть, прежде всего, жажда материального обогащения, рождаемая частной собственностью, как основа всякого иного обогащения. Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство подчиняются этому всеобщему закону. Все социальное движение находит себе, таким образом, как эмпирическую, так и теоретическую основу, именно в частной собственности, в ее движении, развитии, в экономике.

Виктор: Но в условиях частной собственности нарастает социальный антагонизм, действует принцип как бы антилюбви: «человек человеку – волк». По сути, развиваются идеи Имануила Канта об антагонизмах, как об основном механизме развития человеческой культуры, но при этом усиливается их практически значимое материалистическое звучание. Каков же выход? В поисках выхода молодой Маркс также развивает теорию коммунистического общества. Коммунизм, по его мнению, есть положительное выражение упразднения частной собственности, которая, главным образом, и порождает корыстолюбие, хотя, с другой стороны, и сама порождена этой страстью. Таким образом, делается попытка как бы деонтологизации, или, лучше сказать, купирования, нейтрализации этой фундаментальной страсти. Возможно ли это? Исторический опыт на сегодня вновь опровергает этот вывод.

Платон: Да, действительно, у людей многое зависит от их природой обусловленных страстей. И все же, однако, желанные для нас рода жизни: разумная, мужественная, здоровая. Им противоположны – разнузданная, безрассудная, трусливая, нездоровая. В правильной жизни не надо стремиться и исключительно к наслаждениям (что может увести с верного пути), но и не нужно трусливо избегать страданий (от которых невозможно никогда полностью избавиться), – следует учиться их преодолевать. Надо довольствоваться чем-то средним, поддерживая радостное состояние духа.

Виктор: Возможно, некоторые мысли в этом отношении взял от него и Эпикур.

Гоббс: Да, надо, но это в теории, а на практике – очевидно, что природа устроила именно так, что все люди хотят, прежде всего, добра себе самим. И их нельзя считать дурными за то, что от рождения они стремятся к тому, что им нравится, и бегут от того, что им угрожает, или отражают грозящее им зло. Поэтому неверно считать, что дурные люди являются дурными по природе. И соответствующая деятельность – тоже благо, ибо это есть разумное движение жизни. Душевные аффекты, порождаемые животной природой, сами по себе не являются дурными, но дурными являются, (или признаются в обществе), иногда действия, которые проистекают из них.

Виктор: Таким образом, мы видим достаточно простой, без ложного мудрствования, взгляд на вещи. В чувстве любви выделяется, как ее основа, любовь к жизни, сопрягаемая с разумом. Но остаются сложные вопросы. Ведь не всякая деятельность есть благо. Очевидно, в частности, что сексуальный инстинкт, помимо позитивных воздействий, влечет за собой бесчинства и пороки. Стоит ли через него искать смысл жизни?

Аристотель: Возможно, и стоит, хотя для этого надо глубже осмыслить взаимосвязь тела и души. По-видимому, все состояния души, и позитивные, и негативные, связаны с телом: негодование, кротость, страх, страдание, отвага, радость, любовь, отвращение…и даже мышление не может быть без тела. Но телесность у индивидов – разная. Соответственно, и трактовка различных человеческих устремлений у всех различна. И хотя, когда мы спрашиваем, что есть высшее из благ, осуществляемых в поступках людей, то почти все дают один ответ – счастье, как начало в том смысле, что для него мы делаем все остальное, но понимание счастья у каждого (или у многих) – различное. Счастье – это высшее и самое прекрасное благо, доставляющее величайшее удовольствие и оно для каждого может быть разным.

Августин: Один человек стремится поступить на воинскую службу, желая обрести таким образом свое счастье, а другой по этой же причине стремится всеми силами избежать ее.

Аристотель: При этом появляется много вопросов: понимать ли, в частности, под высшим благом обладание добродетелью или применение ее, склад души или деятельность? Я утверждаю, что чаще всего в жизни благого и прекрасного достигают те, кто совершает правильные поступки. И даже сама по себе жизнь доставляет им удовольствие в таком случае (как на олимпийских играх, где венки получают не только самые красивые и сильные, а все те, кто участвует в состязании, т. е. главное – не победа, а участие). Итак, для счастья главное, по моему мнению, – деятельность согласно добродетели. При этом главными человеческими добродетелями я называю добродетели не тела, а души. И счастьем называю тоже плоды деятельности души.

Виктор: Итак, можно проследить следующую цепочку в этих размышлениях: цель жизни – благо, – высшее благо – ощущение счастья, – его достижение и доставляет высшее блаженство, удовольствие (через деятельность согласно добродетели). В конечном счете, подчеркивается важность воспитания соответствующих добродетелей и тела, и души. Но возникает вопрос, что принимать за конкретные добродетели (кстати, сам Аристотель связывает их, прежде всего, со служением народу, государству)? Существуют ли качества, которые следует трактовать, как абсолютные добродетели? Ведь так много в нашей жизни относительного, – в том числе, это касается и добродетелей, выделяемых и утверждаемых у различных народов. И еще: в какой-то степени Аристотель противоречив, – с одной стороны, все душевные состояния связываются с телом, а, с другой, превозносятся исключительно душевные добродетели. И, тем не менее, последнее кажется особенно правильным. Душа, как указывал Платон, создана Богом, и тело в нашем мире находится у нее в подчинении. Это доказывает и тот факт, что любовь исключительно на телесной, т. е. на половой, сексуальной основе, как правило, не долговечна. И, все-таки, почему еще совсем недавно горячо, кажется, любившие друг друга люди расходятся, расстаются? Возможно, в их любви было как раз слишком много тела и мало души. Рождается вначале пресыщение, потом отвращение и м.б. даже ненависть. Похоже, что такая любовь невозможна без ненависти. Существует ли некая идеальная вечная любовь?

Тейяр де Шарден; Всеобъемлющая любовь не только возможна, – она единственно полный и конечный способ, которым мы можем любить. Этот феномен есть самая фундаментальная из всех форм страсти, что объединяет элементы в единое целое под напором замыкающегося универсума, – близость, любовь как некое космическое чувство. Он выражает глубокое согласие и трепет между встречающимися друг с другом реальностями (материя и дух, часть и целое). Любовь, также как искусство, религия, и дает нам возможность почувствовать эволюцию, как некое космическое движение в направлении точки Омега. Резонанс в целое – существенная нота любви, чистой поэзии и чистой религии. Исключая мистиков, как могла психология игнорировать эту фундаментальную вибрацию, тембр которой слышится для натренированного уха в основе или скорее на вершине всякой сильной эмоции?

Виктор: Похоже, действительно, это нечто глубинное и проявляется оно и в инстинктах, и в творчестве, и в религиозных и жизненных устремлениях человека. Утверждается стремление к некому всеединству, как одному из главных мотивов саморазвития Вселенной. В этом выводе ощущается преодоление сугубо чувственно-гедонистической трактовки любви. В связи с этим следует, на мой взгляд, вспомнить замечательные размышления Плотина на эту тему.

Плотин: Божественная реальность имеет два высших уровня и нужно внутренне еще более подняться, чтобы ощутить их в себе. В частности, в рамках переживания жизни и божественной мысли существует след еще более глубокого, интенсивного и волнующего переживания – Любви. Что такое любовь? Почему мы любим? Очень непростые вопросы. Дело в том, что душу может привлекать, она может полюбить даже предмет гораздо ниже ее, – и, похоже, потому, что к нему присоединяется некий дополнительный элемент, нисходящий свыше. Что это? По-видимому, с предметом любви соединяется нечто неизъяснимое, – некое движение, жизнь, блеск, которые делают объект желанным и без которого даже красота остается холодной и инертной.

Виктор: Значит, вопрос оказывается связанным и с пониманием красоты. Откуда исходит этот дополнительный элемент? Что есть это неизъяснимое, делающее объект желанным? Органы зрения отображают образ любимого человека и, если он представляется нам совершенным, то может возникнуть и чувство любви. Проблему прекрасного мы еще будем обсуждать подробно, а пока отмечу, что у французского писателя Оноре де Бальзака, кстати, есть фраза, соответствующая мысли Плотина. По поводу двух красавиц-куртизанок он говорит: «Одна была душой порока, другая – пороком, без души». Таким образом, признается, что некая душевность может сделать и порок необычайно привлекательным, а порочное существо – любимым.

Плотин: Надо сказать, на Земле красоту составляет не только и не столько симметрия (как, к примеру, у классиков древней Греции), сколько освещающее ее сияние, – именно оно нам приятно, как соединение красоты с некоей «грацией». Это «нечто», – это движение и жизнь, которые, соединяясь с красотой, вызывают любовь. Это и есть «грация». Это слово улавливает сущность любви: в мгновения, освещенные любовью – жизнь есть «очарование», – еще одно важное слово. Она проявляется, в частности, и в движениях, выражающих самозабвение, благосклонность, отдохновение, приносящих радость, – это «эвритмия». Художники стремятся уловить ее в различных деталях: в повороте головы, в женской улыбке и т. п. Таким образом данный эффект может быть следствием качеств, как субъекта, так и объекта любви. При этом доколе и чаще существуют объекты любви более высокие, чем тот, который доступен субъекту любви, она естественным образом стремится ввысь, возвышаемая тем, от кого получила дар любви. Таким образом, следует отметить побуждающее и возвышающее действие на человека этого прекрасного чувства.

Августин: Это проявляется и в общении людей: различные проявления любящих и любимых сердец в лице, в глазах, в словах и тысяче милых выражений, как на огне сплавляют между собой души, образуя из многих одну.

Ницше: Все это звучит прекрасно, но почти все, что мы называем высшей культурой, покоится также на одухотворении и углублении жестокости. Мучительная сладость трагедии (греки в театре), римлянин на арене, христианин в восторгах креста, испанец перед костром и зрелищем боя быков, японец, стремящийся к трагедии, рабочий парижских предместий, страстно тоскующий по кровавым революциям, – все они наслаждаются и упиваются с таинственной алчностью зельями великой богини – Цирцеи жестокости. Таким образом, речь идет об укорененности и жестокости в человеке и, более того, именно это духовное свойство довольно часто должно рассматриваться, как предпосылка и некоего творческого взлета. В целом я обосновываю такой свой взгляд на жестокость в воспитании и формировании личности, как ни парадоксально это звучит, своей любовью к людям. Человек – симпатичное, храброе, изобретательное животное, ему не страшны никакие лабиринты, – я люблю его и думаю о том, как улучшить его и сделать сильнее, злее, глубже. Я призываю усвоить другой взгляд на жестокость и раскрыть глаза.

Фрейд: Это соответствует и моей точке зрения о выделении, как основных, двух, различных по сути, но равноценных видов влечения, присущих человеку (сексуальных и агрессивных). Если исходить из последнего допущения, вера в изначальную доброту человеческой натуры является одной из худших человеческих иллюзий. Итак, существуют две группы основных влечений: эротические, которые стремятся привести живую субстанцию в еще большее единство, и влечение к смерти, как действие закона энтропии, рассеяния, нивелирования. (В политике, кстати, это может быть интерпретировано, как борьба демократии и тоталитаризма).

Виктор: Кстати, с этим можно связать и современные астрономические теории о расширении и сжатии Галактик, – можно допустить при этом, что на определенной стадии того или иного процесса этой серии будет происходить уничтожение индивида (человека на Земле в его нынешнем виде) либо радикальное изменение его важнейших характеристик. Естественно, это может затрагивать и другие формы жизни.

Рационалист: Итак, помимо Эроса существует еще и Танатос. В связи с этим, можно рассматривать и упомянутые сексуальные извращения (садизм, мазохизм, гомосексуализм, лесбианство, инцест, некрофилию), как проявление, трансформацию и синтез этих влечений. Творчество маркиза де Сада, Леопольда Захер фон Мазоха, самого Фрейда дает много пищи для размышлений в этом отношении.

Фрейд: Действительно, существуют, в частности, два типа сексуальных извращений, – садизм и мазохизм. Садизм имеет, по моему мнению, более интимное отношение к мужественности, а мазохизм – к женственности. Мужское предполагает активное начало, женское – пассивное. Мазохизм – в большой степени типично женское извращение, хотя встречается у мужчин довольно часто. Вообще мазохизм открывает нам особую проблему – стремление человека к саморазрушению. Какое более раннее состояние в предыстории вида хотел бы восстановить этот инстинкт? Возможно, если когда – то из неживой материи родилась жизнь, то тогда же возникло и влечение уничтожить жизнь и восстановить вновь неорганическое состояние, то-есть одновременно с влечением к жизни родилось и существует изначально влечение к смерти. В то же время в каждом из этих явлений мы имеем замечательные примеры слияния двух основных видов влечений, – возможно, все инстинктивные побуждения и состоят из смесей или сплавов этих видов влечений, – эроса и агрессии. Мужчина или женщина – вот первое, что мы различаем, встречаясь с человеческим существом. Но в теле женщины присутствуют части мужского полового аппарата и наоборот, что позволяет говорить о всеобщей бисексуальности, двуполости, как будто каждый индивид является не мужчиной или женщиной, а всякий раз и тем и другим, только одним или другим в разной степени.

Виктор: В связи с этим отмечу, что не зря сегодня получили популярность термины «гендер, гендерность», выражающие по сути дела духовную мужественность (мускулинность) либо женственность (фемининность), присутствующую в духовном мире как мужчины, так и женщины. Это, похоже, отражает слабость позиции Фрейда, выраженной в первом его тезисе. О садизме и мазохизме следует говорить по-видимому независимо от пола. Корни этих явлений лежат, похоже, глубже. Об этом свидетельствуют и феномены гомосексуализма, лесбианства. Существует множество соответствующих примеров из истории: древней Греции (Мари Рено, к примеру, – книга «Александр», поэзия Сафо – о. Лесбос) и древнего Рима (римские авторы Апулей, Петроний, Лонг ярко описывают эти т. н. извращения секса). Откуда это, где корень феномена? Попытки ответа, на мой взгляд, имеются: вспомним миф Платона об андрогинах («Пир»), идеи андрогинности Владимира Соловьева (статья «Смысл любви», – т. 7., С.С). Кстати, подчеркнем: Ветхий Завет христианства (заимствует древнюю иудейскую Тору) резко осуждает содомию.

Платон: Да, действительно когда-то наша природа была совершенно другой. Существовал еще и третий пол, который соединял в себе признаки мужского и женского полов в различных сочетаниях: рук и ног было по четыре, два лица на одной шее, повернутых в разные стороны, и двое срамных частей. Но разгневали эти люди богов и Аполлон, по их поручению, разрезал этих существ на две половины, чтобы уменьшить их мощь, и разбросал по всей земле. Таким образом, каждый из нас – это половинка того человека и потому всегда ищет свою другую половину, а когда он ее находит, то обоих охватывает удивительное чувство привязанности, близости и любви. Итак, любовью можно называть как раз это наше стремление к целостности, ибо прежде мы были чем-то единым.

Владимир Соловьев: В любви открывается сила для победы и над смертью. Она производит и освобождает духовно-телесные токи, которые постепенно овладевают природной средой, одухотворяют ее и воплощают в ней те или иные образы всеединства. Этот процесс связан таким образом не с индивидуальным преображением, а с конечной задачей истории, охватывающей все человечество. Таинственный образ Божий относится к истинному единству двух основных его сторон – мужской и женской, – он вписан и в человека, но не как реальность, а как его задача. Платон учил о первичности андрогина, двуполого существа, который в дальнейшем породил отдельные мужское и женское начала. Но андрогинность следует относить не только к прошлому, но и к будущему. Истинный человек в полноте своей идеальности не может быть только мужчиной или женщиной, а должен быть высшим единством обоих. Создать истинного человека как свободное единство мужского и женского начала, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевающих свою существенную рознь и распадение, – это и есть ближайшая задача любви. Именно таким образом происходит воскрешение природы для вечной жизни. Любовь половая и является той силой, которая ведет весь мир к осуществлению всеединства. Связавши половую любовь с истинной сущностью всеобщей жизни, я выполнил свою основную задачу.

Виктор: Итак, половая близость людей реализует концепцию всеединства, о которой говорили Шеллинг, Ницше, Соловьев, Генри Миллер, маркиз де Сад, Захер фон Мазох. Но вновь появляется вопрос, для чего Бог, сотворивший мир и человека из хаоса и первовещества, Бог, разрубивший андрогинов на две части (вспомним Ницше с его выделением аполлонического принципа индивидуации), опять возвращает человека в хаос всеединства? Или это уже не хаос, а, напротив, некое гармоническое всеединство? Может быть, речь идет о восстановлении состояния мира до Большого Взрыва (согласно представлений современной астрономии), или до космического пожара (согласно представлений древних греков), или до Предапокалипсиса (согласно представлений, рождающихся на основе и в развитие христианских воззрений)? Или через любовь происходит всего лишь своего рода испытание человека, также как и через свободу воли, грех и смерть, и отбор Богом своего «стада», своих последователей, близких ему по духу, (паствы, любящей его превыше всего на земле, превыше своей собственной жизни и жизни своих родных и близких), – происходит своего рода переплавка руды, добыча золота, чистого золота (отбор неких «чистых» душ для жизни в иной реальности)? Научные представления, как видим, переплетаются с философско-религиозными.

Шеллинг: Действительно, Бог есть жизнь, а не абстрактное бытие, а жизнь подвержена страданию и становлению. До всякой основы и всего существующего должна быть некая сущность, праосновное или безосновное, как абсолютная неразличимость всяких начал. Я называю это любовью, которая еще не была любовью (может быть та самая искра Божия в темной основе). И само название философии происходит с одной стороны от любви, как всеобщего одухотворяющего ее начала, а с другой стороны – от изначальной мудрости, которая есть ее подлинная цель. Разум в человеке есть то, что есть первоначальная мудрость в Боге, в котором все вещи едины и каждая все же свободна. Но как мы не чтим разум, мы, тем не менее, не верим, что с помощью одного только чистого разума можно стать добродетельным, героем, великим человеком. Только в целостной личности – жизнь, но всякая личность покоится на темной основе, которая и должна быть основой познания и всякого целостного представления о личности. Однако, при этом, только разум формирует и возвышает до акта то, что скрыто в этой основе и содержится в ней потенциально. Таким образом, только действительное соединение обоих начал может стать созидающим и порождающим, вдохновением в науке и в искусстве.

Плотин: Жизнь есть, таким образом, полное присутствие Бога, потому что является простой и бесконечной силой, разливающейся как динамическая непрерывность, – если ты добился того, что можешь плыть с ней в одном потоке, если ты растворился во Всем, ты ничего не будешь больше искать. Однако, ощутив себя вновь кем-то, опять перестаешь быть Всем, отрицаешь его. Если же ты от этого откажешься – Все явится тебе, но если ты останешься во власти частностей, Оно не предстанет перед тобой.

Виктор: По-видимому, ощущение присутствия Бога как раз и переживается в любви, согласно Плотину. Но тогда получается, что требуется отказ от сознания. В то же время и сознание рассматривается также как величайший дар Бога человеку при его творении, – возникает противоречие. Так что же все-таки такое любовь, высшее счастье или глубочайшее страдание?

Декарт: Принято различать 2 вида любви: любовь – благожелательность (желание и отдавать и обладать, но больше – первое) и любовь – вожделение (только обладать предметом любви).

Лейбниц: Да, это верно. Философы действительно различают два способа любви. Может существовать, стало быть, с одной стороны, любовь, называемая вожделением, т. е. чувство, испытываемое нами по отношению к тому, что доставляет нам удовольствие, причем мы не интересуемся, получает ли оно само наслаждение. Это чувственное наслаждение как бы низшего порядка, в котором наличествует только лишь удовлетворение инстинкта. А может быть иная любовь, как благожелательность к тому, что доставляет нам удовольствие своим собственным удовольствием или счастьем. Это удовольствие более высокого порядка, более присуще разумному существу и рождается как результат воспитания и самовоспитания. По-видимому, трактовку любви следует все же связать с анализом удовольствия. В целом удовольствие можно рассматривать, как сложный феномен психической жизни человека и связано оно, как правило, с переходом от менее совершенного состояния к более совершенному. Так, например, даже переживая глубочайшее горе, можно получать определенное удовольствие, слушая музыку или употребляя алкоголь. Таким образом, удовольствие от ощущений каких– либо органов чувств как бы сглаживает общее состояние неудовольствия, купирует его, отвлекает. Неведение, незнание тоже как бы спасает нас от перехода к менее совершенному состоянию. Отметим, в связи с этим: мудрый творец позаботился о нашем благе, когда устроил так, чтобы мы находились в неведении относительно множества различных неприятных вещей, которые нас постоянно окружают, – сколько мы глотаем насекомых, не замечая этого, сколько видели бы неприятных предметов, если бы наше зрение было бы достаточно острым и т. д. Может быть, и любовь второго рода действует таким же образом, отвлекая от суеты и страданий земной жизни, позволяя как бы не замечать их.

Виктор: Итак, любовь второго рода не ведет к всеединству и даже, напротив, ведет к разобщению, вызывая иной раз и сопротивление любимого существа. Лишь любовь первого рода ведет к всеединству, к ощущению формирующегося счастливого единения. Таким образом, все это можно уже в какой-то степени рассматривать как рекомендации по поводу образа жизни: любить с заботой о любимом и по возможности уклоняться от страданий и неприятностей (в духе Эпикура). Но следует не забывать и опыт Ницше, который как раз в часы наибольших физических страданий достигал наивысших творческих взлетов. Тогда всегда ли следует стремиться к равновесному состоянию души? Налицо связь с проблемами творчества, доставляющими творцу, как раз через страдание и его преодоление, может быть наивысшее наслаждение.

Лейбниц: Пойдем далее. Удовольствие возникает в нас на основе врожденных склонностей или предрасположений (потенций) и мы знаем множество вещей, о которых вовсе не думаем. К примеру, природа вложила во всех желание быть счастливыми и глубокую антипатию к несчастью, также как и инстинкт человеколюбия, любви к детям, стремление самца к самке и т. п. В целом, чувственное удовольствие вообще может возрастать до бесконечности, ибо мы не знаем, чего могут достигнуть наши знания и наши органы в вечности. В этом смысле я склонен думать, что счастье – это длительное удовольствие, которое возможно только в непрерывном переходе все к новым удовольствиям. Но можно упустить правильный путь, желая следовать по пути наивысших чувственных удовольствий, ибо такие удовольствия – лишь шаг к подлинному счастью, к которому истинно нас ведут, безусловно, только разум и воля. Следует различать удовольствия чувств и иные, по-видимому, духовные, высшие. Это и доказывает анализ удовольствия в любви.

Виктор: Но, когда трактовка любви увязывается с удовольствием, остаются сложные вопросы: удовольствие, как известно, могут испытывать и те, кто совершает общественно порицаемые действия: разрушения, насилия, убийства. Тогда всегда ли их действия следует трактовать как деструктивные, в принципе? (К примеру, героические поступки в справедливой, в точки зрения общества, борьбе)? Очевидно, в частности, что и сексуальный инстинкт, помимо позитивных воздействий, может повлечь за собой бесчинства и пороки. Более того, если, с одной стороны, в человеке проявляются инстинкты Эроса и Танатоса, а с другой стороны существенно влияют наставления религий, различные мифы, то именно в связи с этим появляется необходимость подробнее анализировать и т. н. сексуальные извращения или сексуальные отклонения, как синтез этих влияний, – что мы и сделали.

Рационалист: Остаются и другие сложные вопросы. К примеру, любовь родителей и детей, – известны случаи телесной близости. Половое сожительство родных, – трактуется как инцест, – и осуждается в морали различных современных обществ. Существуют ли научные аргументы для объяснения этих феноменов? Кстати, что означает термин «кровосмешение» (русское слово)? Почему это словосочетание применяется только при характеристике половой близости между родственниками, родными по крови? Возможно ли применение этого термина в этом случае, если речь идет только о половой близости, но без зачатия и рождения детей? Буквально ведь это означает смешение крови в детях, причем в наибольшей степени это происходит как раз у не родственников.

Фрейд: Но по поводу инцеста, господа, – а зло ли это? В неумолимом запрете законом и обычаями (что подтверждается историей) не было бы необходимости, если бы против инцестуальных устремлений существовали надежные естественные ограничители. Но естественных ограничителей как раз и нет, – значит истина может быть как раз в противоположном. Мифология говорит нам, что инцест без всякого ограничения разрешается Богам, в некоторых случаях брак с сестрой (Египет, Перу) был даже священным предписанием для властелина (преимущество, недоступное народу). Таким образом, инцестуальные проявления для человека возможно естественны, что, по-видимому обусловлено генотипом человека. Возможно, в этом проявляется инстинкт продолжения и сохранения рода (даже в Библии есть соответствующие эпизоды).

Ницше: Существует древнее, по преимуществу персидское, верование, что мудрый маг может родиться только от кровосмешения.

Фрейд: Более того, любые конституциональные предрасположения несомненно являются последствиями переживаний далеких предков, которые тоже когда – то были впервые приобретены и передаются в наследственности. В частности в этом возможно один из источников неврозов. У нас неоднократно возникало предположение, что психология неврозов сохранила для нас из древнего периода человеческого развития больше, нежели другие источники. Оттуда и «эдипов комплекс». Эти архаические побуждения из сферы бессознательного движут и современным человеком, что подтверждается анализом сновидений. («Я» личности, – которое появляется в любом сновидении и играет в нем главную роль, – свободное от всех морально– этических уз современности, оно, как правило, идет навстречу всем своим притязаниям, желаниям и, прежде всего, сексуальным влечениям). Я называю «либидо» ту силу, в которой выражается бессознательное влечение, а именно сексуальное влечение к своему объекту, – непреодолимое физиологическое влечение, подобное тому, как в чувстве голода выражается влечение к пище. Стремление к удовольствию, либидо, беспрепятственно выбирает свои объекты и охотнее всего именно запретные, в частности, инцестуальные, – мать и сестру со стороны сына, и наоборот, отца у дочери или брата у сестры, сына у матери. Безудержно в этом плане может проявиться также и ненависть. И содержание снов отражает действительные устремления индивида, неосознаваемые им в обычной жизни. Что же касается того, что результаты толкования кажутся нам неприятными, даже позорными и противными, то «это не мешает тому, чтобы было так» (слышал я неоднократно молодым врачом от своего учителя Шарко). Может быть, это есть проявление некоего изначального «зла» в личности? Решитесь ли вы ломать копья за исключение такого «злого» начала из душевной конституции человека? Вы действительно думаете, (возникает вопрос в связи с этим), что кучке бессовестных карьеристов и соблазнителей удалось бы сделать столько зла в мире (в более общем смысле), если бы миллионы других, идущих за вожаками, не были бы сознательными соучастниками преступлений (т. е. не были бы носителями соответствующих глубинных побуждений)?

Виктор: Кстати, в Ветхом Завете существуют соответствующие сюжеты («Лот и его дочери», к примеру, – да и как объяснить иначе размножение человека от одной пары первородителей?). Есть и другие сексуальные извращения в полном смысле, которые, на первый взгляд, по крайней мере, кроме как психопатологическими отклонениями и не назвать (некрофилия, скотоложество), хотя в мифологии есть и такие примеры. Как видим, в любом случае вновь возникают вопросы о сущности человека, жизни, звучит фундаментальная проблема добра и зла.

Рационалист: Но вот и еще группа вопросов по теме любви, связанных, на наш взгляд, с обсуждением проблемы смысла человеческой жизни. Красота и сексопильность женщин, мужчин, эротика и порнография. В чем сходство и различие? Возбуждение сексуальных инстинктов, которые, безусловно, существуют, или его отсутствие следует считать за нечто позитивное? Но еще существует проблема объективного существования красоты и субъективного ее восприятия, – может быть эротика связана как раз с красотой женского или мужского тела? Тогда то, что происходит у животных, насекомых, растений, – это некий чистый секс? Состояние флирта – это что, – некое предощущение любви? Оно может стать, а может и не стать любовью (как долговременным чувством), а чаще завершается либо ничем, либо эякуляцией или половым сношением, после которого это чувство исчезает. Сексуальный маньяк, насилующий и убивающий своих жертв, педагог, который входит в эротические, либо даже в сексуальные отношения с обучаемыми, со стороны которых может быть и любовь, и влюбленность, и флирт, и просто практический расчет, – как трактовать все это? Может быть, некий дух зла входит в конкретного человека, сопровождая его до гибели, потом вселяется в очередную жертву и т. д.? Или это не зло, или зло, но лишь с позиций определенной морали? Вопросов много.

Синтетист: В целом, половой инстинкт можно трактовать, как было отмечено, как механизм природы, связанный с сохранением и распространением жизни на Земле (а может быть и во Вселенной). Именно этот мотив обыгрывают в последующем Фрейд, Соловьев В. С. Древние легенды об андрогинах (Платон) оправдывают мужеложство и лесбианство. Любовь половая, в которой двое сливаются в одно, трактуется, как возврат к истинному человеку – андрогину, гарантирующему сохранение и продолжение жизни (один мужчина или одна женщина – это нарушение закона природы и даже закона Божия (Вспомним: «И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену и привел ее к нему» (В.З., Быт. 2:22); – «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей и будут двое одна плоть» (2:24). Может быть, и преобразование сексуального импульса в творческие достижения также реализует этот закон и компенсирует в какой-то степени одинокое существование в жизни гения (человек как бы «сгорает» в творчестве). (Кстати, «сиамские близнецы», – может быть это и есть те самые андрогины, а мы их жестоко разъединяем посредством хирургического вмешательства?!).

Рационалист: У иудеев существует с давних пор печать или знак Соломона (звезда Давида), отображающая гармонию сочетания фемининности и мускулинности, мужчины и женщины. Апокрифические сочинения христианства трактуют в этом же плане роль Марии Магдалины, Богоматери (девы Марии), чаши Грааля в священной истории (Дэн Браун «Код да Винчи»). Христианство, как отмечалось, зауживает эту позицию, оставляя половую жизнь только для мужа и жены с целью продолжения человеческого рода. Вопросы, вопросы… и запреты, трактуемые, как исходящие от самого Бога-Творца. Заметим, кстати, что скотоложество, ведущее к появлению не слишком жизнеспособных гибридов (кентавры, русалки, минотавры) резко осуждается всеми верованиями (человек, в этом случае, похоже, касается компетенции самого Творца, – выбрасывая сперму в ненадлежащее место и, тем самым, искажая пути души этой спермы в смысле последующего перерождения и переселения). А человек бунтует, не соглашается, нарушает запреты (Божественные – в интерпретации священнослужителей). И периодически Бог-Творец уже не просит, не грозит, а просто наказывает, уничтожая и отдельных отступников, и целые регионы (Содом и Гоморра) и даже все человечество на земле (всемирный потоп), запуская новый процесс становления человечества. Однако, как мы убеждаемся, все тщетно. (Правда стоит отметить, что Заповеди Ветхого Завета, в котором и сообщается об этих событиях, обращены исключительно к богоизбранному народу, к евреям, – для других народов эти заповеди не действуют, – сам Бог признает это, – но даже и этот народ постоянно ропщет, периодически выходит из подчинения).

Виктор: Все сказанное подтверждает наличие глубоких импульсов, глубокого эротического начала, не контролируемого, как было сказано, Творцом (по крайней мере, согласно иудаизма и христианства). В наше время разгул, по нарастающей, сексуальной пропаганды, порнографии, – этот процесс подогревается некими злыми силами, осознанно провоцирующими человечество, использующими таким образом людей во Вселенской борьбе Добра и Зла и ведущими нас по пути в пропасть, к Апокалипсису, или таким образом рождается новый человек, который будет жить по новым (старым) правилам и этот процесс целенаправленно направляется неким еще более общим и более властным (нежели Творец по иудаистскому образцу) Началом? И сегодня вполне очевидно широкое распространение некоторых отклонений в любви (либо извращений, с позиций той или иной религии). Все больше сообщений на этот счет из западной Европы, США, – публикуются в СМИ и соответствующие российские сюжеты. (Ненормативный тантризм, – «свальный грех или тантра по-русски»; пропагандируется «секс без границ». Интернет пестрит соответствующими сообщениями). Итак, звучат, звучат проблемы, порождаемые феноменом «любовь». Возможно, именно они порождают сегодня и т. н. «нео язычество».

Чайна: Кстати, Конфуций, в отличие от христиан, едва ли имел убеждение в необходимости равно любить всех людей. Любовь к людям, по его мнению, начинается с узкого круга близких и доверенных лиц (семья, друзья) и лишь в перспективе распространяется на весь человеческий род.

Виктор: Вопросов остается много. Пока, как нам представляется, можно сделать вывод, что через любовь мы все-таки достигаем некой высшей цели, – ощущения счастья в этой жизни, ощущение всеединства. И любовь – это жизнь. Но жизнь – это большая тайна. Поэтому и любовь переживается нами, как некое предощущение чуда, – чуда, которое, тем не менее, происходит. В отсутствие любви даже ощущение красоты, как это ни парадоксально, может повлечь противоположный исход, – смерть. Но об истинном смысле любви мы ничего не знаем и вряд ли когда-либо узнаем. В самом общем виде это как раз и выразил Платон: «мы существуем всего лишь ради гармонизации некоего целого, спроектированного и сконструированного в неведомых нам целях Богом». И ощущение счастья в любви, может быть, – нам награда (и знак удовлетворения) высшего существа, за то, что мы правильно выполнили свое предназначение.

Учитель: В практике йоги наша жизнь делится на несколько частей: период безбрачия (с семи лет до 21 года, – полное воздержание от половой жизни и от мыслей о сексе), период моногамии (супружеская жизнь) и далее (подготовка к финишу – телесной смерти). И цель состоит в том, чтобы добиться ментальной чистоты в течение жизни. Но главная трудность этом случае, что все это совсем не так просто. Дело в том, что природа вверила нам долг воспроизведения рода. И чтобы эта работа совершалась и продолжалась, нужна соответствующая мотивация: в природе она реализуется через инстинкт и чувство наслаждения в половом акте. Грубо бороться с ними, например, запретами, насильственным воздержанием, – невозможно, ибо это ведет к ужасным последствиям для человека и его окружения. Важно, поэтому, чтобы ученик осознал изначально один важный момент: а именно усвоил правильное понимание сущности полового акта. Удовольствие есть лишь награда природы за воспроизведение жизни. Поэтому ни в коем случае не следует рассматривать его, как некую первичную и самодостаточную ценность. Нет, – это удовольствие вторично. В период безбрачия ученика специально инструктируют, чтобы он занимал ум чем-то гораздо более сладким и захватывающим, чем удовольствие секса. Это, прежде всего, искусство управлять собой, своими действиями. Таким образом, он изначально познает искусство оставаться пассивным к удовольствию от полового акта вплоть до последующей поры своей жизни, а именно, моногамии (в свете активной подготовки сознания для Ишвары). Когда подготовка завершена, йог может хорошо исполнять роль домохозяина и отца семейства, мужа, может, соответственно, провести половой акт с полным мастерством, получив соответствующее удовольствие и доставив его своему партнеру (совершенствованию такого мастерства и посвящен, как известно, древний трактат «Камасутра»). Моногамия необходима, таким образом, чтобы человек мог познать удовольствие секса в его истинном смысле, а также для поддержания чистоты расы через чистоту индивидуальных проводников. (Распутникам этого не понять. На нынешней стадии человеческой эволюции в этом отношении существует полное непонимание сути дела и настоящая извращенность, – особенно в традиции западного общества). Но есть и чистая любовь (без секса) – это иное. Она относится в большей мере к сердечному центру и есть как раз то, к чему следует стремиться йогу в последние периоды жизни.

Виктор: Итак, Эрос и Любовь. Что общего и в чем различие? Думаю, Эрос – это отображение действия механизма космического, вселенского. А Любовь – феномен Земной. Исходя из сущности человека ее и следует рассматривать как некую Реальную любовь (смешаны Эрос и Танатос, и наставления религий, и различные мифологические истории). На этой основе трактуются вполне логично и отклонения в любви. Идеальная любовь возникает на основе учения той или иной религии (буддизм, христианство). Либо как следствие незрелости духовного мира молодого человека (но кто знает, – м. б. «устами младенца глаголет истина?». В целом, понимание смысла жизни через любовь – возможно, похоже, только через Творца, который может явить его, если пожелает. Однако, в данном случае уместно, как мне кажется, вновь вспомнить высказывание Канта по вопросу наличия трансцендентальных идей (космологической, психологической, теологической) и соотнести любовь и ее отношение к смыслу жизни так же, как, вновь повторю, Кант соотносит трансцендентальные идеи и истину.

Кант: Трансцендентальные идеи не дают положительного знания, однако служат к упразднению дерзких и сужающих область разума утверждений материализма, натурализма, фатализма.

Уильям Шекспир

LOVE IS A SPIRIT – «ЛЮБОВЬ ЭТО ДУХ»

Виктор: Как уже было отмечено, вопрос оказывается связанным и с пониманием красоты. Я призываю далее рассмотреть категорию «красоты» и ее высшую ступень– «прекрасное».

Собрание 8. Смысл жизни и Красота

(Литва. Друскининкай)

Вечерняя прогулка. Лес. Накрапывает дождичек. Быстро темнеет. Поздняя осень. Лес хвойный. Поэтому он кажется каким-то пустым и слишком чистым, как избы литовцев. Сосны-одногодки стоят как спички-палочки, одна возле другой совсем рядом. Лиственных деревьев почти нет, – лишь отдельные кусты клена, осины ярко вспыхивают в сумерках осенним золотом. Да еще земля вся усыпана рыжими опилками – хвойными иголками вперемежку с бурыми опавшими листьями. Они сметены (ветром ли, уборщиками?) в длинные насыпи по обеим сторонам асфальтовых дорожек. И оттого лес кажется пронизанным таинственным струящимся отовсюду неярким светом, в котором влажно мерцают коричневые стволы сосен. Внизу они уже совсем черные, с мшистой зеленью, а сверху украшены вечнозелеными молодыми венцами. Хорошо.

Участвуют:

Виктор, Рационалист, Платон, Маритен, Гегель, Хайдеггер, Бубер, Бергсон, Сартр, Кант, Шеллинг, Шиллер, Зедльмайер, Гадамер, Мальро, Бердяев, Чайна, Конфуций.

Виктор: Через феномен любви мы попытались приобщиться к пониманию смысла жизни. Но любовь ведет нас к осмыслению эстетических категорий и, прежде всего, категорий прекрасного и безо – бразного, ужасного и некоего совершенства, возвышенного. Все, что мы любим, часто кажется нам прекрасным, но и «вся красота мира обретает свой смысл только тогда, когда (по выражению Станислава Лема) она отражается в глазах любящего тебя и любимого тобою человека». Я призываю рассмотреть, с позиций поиска «смысла жизни», категорию «красоты» и ее высшую ступень – прекрасное.

Платон: Прекрасное выступает как вечная идея в мире идей, не подверженная изменению: прекрасное существует вечно, оно не увеличивается, не убывает, не уничтожается. Красота, по своим истокам, сверхъестественна и внеприродна.

Виктор: С этой позицией соотносится и философско-эстетическое направление символизма, возникшее позднее. К примеру, уже в средние века было распространено мнение верующих христиан, что сам земной мир есть всего лишь символ мира иного, – истинного, сверхчувственного, прекрасного, который реально существует. Поэтому важное место в искусстве этого времени занимают категории чудесности и сверхчувственности, с использованием которых можно передать ощущение этого иного мира, включающего области и прекрасного \рай\, и безобразного \ад\, что опять-таки соответствует и взглядам Платона. Более того, в 13 веке в философии и в эстетике Фомы Аквинского проявилось стремление соединить мистику и реальный взгляд на мир, утвердить понимание соотношения божественной и земной красоты. С таким подходом связано и сегодня влияние на современное искусство томизма и неотомизма. Жак Маритен, в частности, отмечает соответствующий мистический момент.

Маритен: Хотя красота вроде бы светится и сама по себе, однако она остается неясной для нас из-за материи, в которой эта форма скрыта. В ощущении красоты выражается не столько возможность познания, сколько способ наслаждения через проникновение в сущность вещей в форме мистического экстаза. Красота иррациональна, алогична, не несет в себе смысла и закономерной ясности. Она есть выражение идеала, символ божественного совершенства. Поэтому искусство должно дать ощущение святости в изображении, создающем иллюзию реальности.

Виктор: Итак, существует трактовка прекрасного с позиций восприятия некоего совершенства, отражающего объективно существующее свойство предметов, хотя бы и привходящее из мира иного. Но есть и другая точка зрения, когда утверждают, что прекрасное – это всего лишь проекция духовного богатства самой личности, воспринимающей нечто, на эстетически нейтральную действительность (в особенности, когда дело касается личности творца художественного произведения, – в окружающей действительности он ищет то, что соответствует его ощущению совершенства и это ощущение он стремится передать, и даже, может быть, внушить рецепиенту, – прежде всего близким по внутреннему миру людям). Такой взгляд имеется, например, у позднего Георга Гегеля. Само ощущение совершенства связывается по-видимому с психическими свойствами человека, рецепиента или творца, и является, в частности, предметом изучения гештальт-психологии.

Гегель: У нас эстетика – это наука о прекрасном, предметом которой является царство прекрасного, или точнее, область искусства, или, еще точнее, область художественного творчества человека. Существует мнение, что главной целью искусства является подражание природе. По-видимому, это не так, ибо при одном лишь подражании природе искусство не выдерживает сравнения с ней: оно уподобляется червяку, который хочет поспеть за слоном. В этом случае можно создать лишь искусно сделанные вещи, но не произведения искусства, – исчезает само объективно прекрасное. Поэтому мы сразу исключаем из предмета эстетики прекрасное в природе.

Виктор: Несколько странный вывод. Но, так или иначе, все-таки признается существование прекрасного в природе?

Гегель: Оно есть всего лишь рефлекс красоты, принадлежащей духу, несовершенный, неполный тип красоты, который сам рождается в духе. Художественное произведение, рожденное на почве духа человека, выше природы, прекрасное в искусстве выше красоты в природе, ибо порождается человеческим духом, получает его крещение, – в нем запечатляется духовная жизнь художника, в нем она выражается. Главная цель искусства – отобразить прекрасное, наличествующее в духе самого художника.

Виктор: Спорная точка зрения. Ведь и дух художника можно отнести к глубинным качествам природы. Поэтому отметим существование еще одной позиции, которую разделяет и сам Гегель, в конечном счете: онтолого – гносеологический аспект трактовки прекрасного, – возникновение чувства прекрасного является следствием единения свойств действительности и человеческого духа. Тем более, если признается существование Творца, создавшего и мир, и человека в нем.

Гегель: Прекрасное в искусстве получает особенные формы отображения, происхождение которых связано с различными способами развития, а также постижения и восприятия художником, Абсолютной Идеи. Если считать и мир и человека формами актуализации Абсолютной Идеи, то возможно и ощущение некоего объективно существующего совершенства мира человеком, хотя степень адекватности восприятия этого совершенства с течением времени эволюционирует и может быть различной у разных людей. Я выделяю три отношения, складывающиеся между Идеей и ее формообразованием в восприятии и отражении человека, рассматривая три эпохи в развитии искусства: символическое, классическое, романтическое искусство. Таким образом, все, что реализуют в отдельных художественных произведениях частные искусства, – все это есть лишь отдельные формы развивающейся идеи прекрасного. Обширный пантеон искусства возвышается как внешнее осуществление этой идеи, – его архитектором и строителем является творящий самого себя дух прекрасного. Завершен же будет этот пантеон лишь в ходе тысячелетней работы мировой истории.

Виктор: Последнее утверждение есть, по-видимому, лишь гипербола. На наш взгляд, вряд ли возможно говорить о какой-либо завершенности этого процесса. Но следует подчеркнуть, что идея прекрасного трактуется Гегелем, как всего лишь сторона, черточка, аспект некой Абсолютной Идеи, бесконечной по форме и содержанию. Кстати, с такой позицией можно увязать точку зрения Платона, который, как и пифагорейцы до него, увязывает эстетическую категорию прекрасного с более общей, по его мнению, этической категорией блага.

Платон: Идея блага может улавливаться только при помощи сочетания трех идей (истина, добро и красота), в числе которых и на первом месте – идея красоты. Идея блага соотносится в свою очередь с идеей Бога, – существование прекрасного есть доказательство существования Бога.

Виктор: Причем, подчеркнем, что категории прекрасного и счастья человека, а, следовательно, и смысла его жизни, представляются неразделимыми. Отметим, в то же время, что каждая из вышеперечисленных составляющих идей в современном мире подвергается релятивизации, а значит и интегрирующая их общая идея Блага, что, безусловно, отражается и в трактовке «смысла жизни» человека также с позиций относительности. Как лишь один из аспектов явления человеку бесконечной сокрытой истины рассматривает прекрасное и Мартин Хайдеггер. При этом опять – таки подчеркивается связь этой идеи с восприятием человека.

Хайдеггер: Отношение «здесь – бытия» человека к «бытию – в мире» преобразуется «в просвет, манифестирующий присутствие бытующего» (касание, которое обращено к нам, людям). Красота, таким образом, есть сфера просвета сокрытого. Из преходящего времени говорит бытие, вечность. И задача поэта видится в поиске и отображении этого непреходящего, священного. Все подлинные произведения искусства говорят об одном и том же, ибо творчество есть всегда нечто первичное и изначальное. Трансцендентальная сущность искусства определяет направление поиска смысла бытия.

Виктор: Отметим, что в этом высказывании звучит опять-таки проблема времени и вечности. В целом, таким образом, если и допустить объективное существование «прекрасного» в окружающем нас мире, то все же следует считать эту характеристику мира лишь одной из черт его бесконечной сложности, побуждающей искать смысл жизни человека в бесконечных глубинах онтологии и гносеологии. Такой подход обращает нас к трактовке соотношения в эстетике категорий прекрасного и возвышенного. Категория возвышенного трактуется как раз, как результат ощущения человеком бесконечной вширь и вглубь субстанции, порождением которой является и он сам. Возвышенное понимается как выражение эстетических свойств предметов, явлений природы, таящих в себе огромные, не освоенные обществом потенциальные силы, которые порою и грозны для человека. Поэтому при восприятии их мощи мы можем испытывать восторг, к которому примешивается и чувство страха, – здесь отражается, по-видимому, наиболее общий субстанциально-онтологический аспект восприятия бытия человеком.

Бубер (цитирует Райнера Рильке): Прекрасное – это та часть ужасного, которую мы можем вместить.

Виктор: В этом высказывании отражен и онтологический аспект и гносеологические корни прекрасного, отражающего специфическую сторону бесконечности. Соответствующие примеры можно найти, в частности, у Данте Алигъери («Божественная комедия», Рай, – беседа с Беатриче), у Пушкина А. С. («Полтава»), у Достоевского Ф. М. («Братья Карамазовы») и у других выдающихся художников разных времен.

Данте: «Она, не улыбаясь, начала:/Ты от моей улыбки, как Семела, /распался бы, свернувшись, как зола./Моя краса, которая светлела, /На ступенях чертогов божества, / Как видел ты, к пределу от предела, /Когда б не умерялась, такова, /Что, смертный, испытав ее сиянье, /Ты рухнул бы, как под грозой листва…».

Пушкин: «Тогда-то, свыше вдохновленный,/ Раздался звучный глас Петра: /За дело, с Богом! Из шатра,/Толпой любимцев окруженный, /Выходит Петр, его глаза /Сияют, лик его ужасен, /Движенья быстры, он прекрасен. /Он весь, как Божия гроза/. И грянул бой, полтавский бой!..».

Достоевский: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Виктор: Существует мнение при этом, что в произведении искусства, таким образом, могут быть отражены впечатления души его творца, как воспоминания о ее некой предвечной сущности (Платон), или, что художник выступает в роли медиума, устами которого говорит некий иной дух. Таким образом, в произведении искусства отражается, возможно, и актуальное, и вечное. Этот момент развивает и Анри Бергсон в своей философии мифотворчества.

Бергсон: Природа, создав человека, озаботилась предохранить его от опасностей, связанных с чрезмерным развитием рефлексии, – она снабдила его инстинктивной мифотворческой способностью к неким целостным интеллектуальным представлениям, обуславливающим выживание рода, цементирование нации в единое целое. Это в основном представления о бессмертии души (помогают преодолеть страх смерти, о которой человек уже знает), о богах и духах (они консолидируют общество, снимают пессимизм и мнения о бессмысленности жизни). Этой мифотворческой способности и обязано (хотя бы частично) искусство своим возникновением. Появились соответственно сказки, легенды, фольклор, а позднее – трагедия, драма, роман, в которых категория прекрасного соотносится уже эстетически с категориями возвышенного, ужасного, безобразного.

Виктор: В целом, все же следует подчеркнуть, что понятие красоты, прекрасного предполагает, по моему мнению, выделение двух аспектов: признание некоего возможно объективно существующего совершенства воспринимаемого предмета и наличие чувства наслаждения у воспринимающего субъекта в этом случае. По поводу фактического существования некоего совершенства имелись, как мы видели, разногласия. Что касается наслаждения, то это чувство может возникнуть у различных людей (и по разным поводам), как при восприятии явлений и предметов, признаваемых большинством прекрасными, так и при оценке их, как ужасных, безобразных, по мнению того же большинства. Отсюда можно сделать вывод о специфическом понимании прекрасного у разных людей, если судить об этом лишь по чувствам, вызываемым восприятием.

Рационалист: Таким образом, прекрасное, как уже отмечалось, отображает лишь один из аспектов бесконечного мира и специфика этого отображения связана со специфической организацией отражающего субъекта. Как отражение этой специфики, для символизма конца 19-начала 20 вв., к примеру, характерны, с одной стороны, грезы о прекрасном, нездешнем мире, стремление как бы восстановить органическую глубинную связь личности с чудесной в своей красоте природой. С другой стороны, выражалось и ощущение враждебности окружающей реальной среды (отсюда приверженность некоторых художников к жутким, по их ощущениям, символам мрака, ночи, разложения). В целом, как результат, допустимо принять, по моему мнению, точку зрения о том, что по отношению к явлениям, отражаемым в чувстве возвышенного, человек не свободен, – он сам есть продукт этой бесконечной вширь и вглубь материи. Тогда как прекрасное – сфера явлений, которыми общество, человек стремится полно и свободно владеть, которые являются продуктами творчества непосредственно человека, его деятельности, – например, при создании художественных произведений, – даже если речь идет о воспоминаниях души о мире ином. (Но, заметим, нельзя говорить о свободе проявлений духа человека, если принимать точку зрения о том, что устами человека говорит некий дух).

Виктор: Но пойдем дальше, отыскивая аргументы в пользу каждой из заявленных точек зрения по поводу объективности отражения прекрасного в искусстве. Творческий процесс завершается воплощением художественного замысла в некой системе знаков, кодирующей художественную информацию, независимо от того, выражается ли художником впечатление от внешнего мира, либо отображается его внутренний мир. Выражение производится с помощью специфических знаков искусства. Каждый вид искусства имеет собственную систему знаков, свой язык. Причем, с одной стороны, существует точка зрения о том, что в искусстве «связь между означаемым и означающим – не произвольна, а необходима». Если предположить (согласиться) с точкой зрения о существовании объективного прекрасного в природе (а соответственно и безобразного), – то художник в знаках искусства стремится выразить (отобразить) впечатления от различных сторон этой объективно существующей действительности, подмеченные им. Знак – выражение, обнажение конкретно-чувственной основы впечатления, мысли. Если же, с другой стороны, принимать точку зрения о порождении прекрасного в самом творчестве художника, то возможно утверждение иной (противоположной) позиции о том, что знаки-символы состоят с объектом всего лишь в ассоциативной связи, основанной на соглашении (конвенциальные знаки). И тогда художник ориентируется не на адекватное выражение чего-то, внешнего или внутреннего, его взволновавшего, а иной раз на то, чтобы произвести лишь определенного рода впечатление на рецепиента, – либо ищет возможности отображения и того и другого. У Сартра есть важная, хотя и спорная, мысль, в принципе размывающая представления об объективно существующем прекрасном.

Сартр: Прекрасное есть тип реальности, в котором бытие (отображаемое) и существование (художник) сливаются воедино. Искусство есть поиск и достижение человеком существенности через творчество, хотя при этом несущественным становится объект. Отношение к миру, опосредствованное искусством, можно определить как эстетическую модификацию человеческого проекта.

Виктор: Глубокие размышления на эту тему, определяющие и по сию пору ход современной познающей мысли, имеются у классиков немецкой философии 19 века.

Кант: Я начисто отделяю удовольствие, доставляемое прекрасным, от удовольствия, источником которого является полезное или доброе. Тем самым эстетика должна быть отделена и от этики и от науки, – прекрасным может быть только то, что нравится всем, независимо от понятия о предмете, то есть то, что нравится непосредственно и притом одной лишь своей формой.

Виктор: Такое воззрение в большой степени соответствует позиции Платона, с одной стороны, однако, с другой стороны, оно может быть даже гораздо шире и ведет, на мой взгляд, к формализму и субъективизму в теории искусства, к поискам авангардистов, абстракционистов, модернистов. (С этих позиций Ганс Зедльмайер, в дальнейшем, разрабатывает метод структурного анализа и соответствующую теорию интерпретации конкретных произведений искусства. История искусства провозглашается историей духа, – свое внимание исследователи сосредотачивают на изучении структуры художественного произведения, художественного текста в отрыве от внетекстовых связей). Именно с такой позицией в принципе не соглашается Фридрих Шеллинг.

Шеллинг; Признаком произведений, идущих от формы, является зияющая пустота именно там, где мы ждем завершающего, сущностного, последнего. Чудо, посредством которого человеческое должно стать божественным, – не совершается. Художник обязан выявить связь постигаемой им идеи нечувственной красоты с тем, что чувственно ее отображает. Именно в этом случае, когда сознательная деятельность творца сочетается с его бессознательным знанием, в произведении искусства проявится та загадочная реальность, которая сближает его с творением природы. Художник должен уподобиться духу природы, который действует в самой сущности вещей. То, благодаря чему произведение действительно прекрасно, уже не может быть только формой, оно выше формы, оно – сущность, сияние и выражение внутреннего духа природы. Причем, хотя красота распространена повсюду, но существуют различные степени ее являемости. Каждое живое существо в своей жизни обладает лишь одним мгновением полного бытия, мгновением расцвета, – и искусство, изображая это мгновение, как бы изымает явление из времени и сохраняет его в вечности. Но в целом оно ищет не отдельный звук или тон, или аккорд, в природе, а соединяющую все голоса мелодию красоты. И находит оно ее только в человеке, где без изъянов являет себя вся полнота бытия. Высшее обожествление природы – это красота души человека самой по себе в ее слиянии с чувственной грацией. Грация, будучи просветлением духа природы, становится и связующим звеном между нравственной благостью и чувственным явлением. Красота, возникающая из полного их проникновения, волнует и восхищает нас, когда мы ее обнаруживаем, как чудо. На этой вершине чувственная грация вновь становится лишь оболочкой и телом некой высшей жизни.

Виктор: По сути дела он развивает мысли Плотина. Но и Платона, если идеи последнего понимать не только как образцы формы, а как форму, несущую и некое содержание. Об этом же, но с позиций Абсолютной идеи толкует и Гегель: чувственный материал выступает лишь как оболочка и видимость духовного, но чувственная данность в истинном произведении искусства уже как бы освобождается от голой материальности, от ее лесов. И тогда сквозь шелуху материального как бы просвечивает духовное. Схожую позицию занимает и поздний Ганс Зедльмайер, чья религиозная эстетика вырастает на почве творчества Дильтея, Хайдеггера, Ницше, Шпенглера, Бердяева, Гуссерля.

Зедльмайер: Объект постижения в искусстве, – некий интенциональный предмет, – существует независимо от вещей как некий феномен в нашем познании, на грани реального и идеального. Опираясь на гештальт-психологию я ввожу понятие эстетической установки (называя ее физиогномической), которая для человека генетически первична, существует изначально, но сегодня свойственна лишь немногим (детям, дикарям, некоторым культурным индивидам). Многие (большинство) утратили ее под давлением цивилизации, которая навязывает в основном естественно– научные установки. Но благодаря именно этой эстетической установке улавливается целостность, предметность, выразительность объекта. Художественное произведение обязано своим происхождением феномену выразительности, который может уловить и выразить художник, обладающий «органом восприятия прекрасного» (Гете), как особой способностью души.

Виктор: Завершающим этапом художественной коммуникации является понимание произведения искусства рецепиентом. Следует разобраться наконец (или понять в принципе, возможно ли это), что же стремится выразить (или отобразить) художник: что-то внешнее, что-то внутреннее собственное, или что-то их объединяющее и возможно до поры дремлющее, но резонирующее в душе рецепиента под воздействием восприятия произведения искусства. По сути дела через герменевтику возвращаемся к вопросам, поставленным вначале: Мартин Хайдеггер, основавший онтологическую школу герменевтики, его ученик Ганс Гадамер развивают, по сути, концепцию Гегеля.

Рационалист: Художественный текст, как художественное творение, реализует коммуникативную функцию искусства. Художественное произведение всегда нам что-то говорит и требует понимания. Но говорит оно специфическим способом (в том числе, часто, неречевым, если иметь в виду не только литературу, – поэзию и прозу, – но и другие виды искусства: живопись, скульптуру, архитектуру, музыку и т. п.). И Гадамер особо исследует способ выражения искусства, его язык («Эстетика и герменевтика»; «Философия и поэзия»). Роль искусства в мышлении и аргументации Гадамера чрезвычайно велика (здесь он следует за Хайдеггером).

Гадамер: Первое, на что я обращаю внимание, это всегдашняя современность языка произведения искусства, – оно всегда говорит, как современный нам язык, через собственную современность. При этом уникальное и неповторимое содержания произведения искусства доносится до нас через его восприятие, предполагая прирост смысла, находимый нами во всяком значительном произведении и рождая представление о его неисчерпаемости. Как пример, можно рассматривать, прежде всего, язык литературы и живописи. Неразрешима тайна исчерпывающего истолкования стихотворения… Поэтическая конструкция строится как постоянное обыгрывание равновесия звучания и смысла. Структурированием звуков, ритма, рифмы, вокализаций и т. п. формируются стабилизирующие факторы, которые удерживают ускользающее и затухающее слово… Благодаря самостоянию отдельные слова достигают выражения присутствия и излучающей силы. Получает полную свободу семантическое притяжение, присущее каждому слову. Все это возвращает слову изначально присущую ему способность называния, взывания к наличествованию чего-то иного. Язык стихотворения – единствен и неповторим. Отсюда проблема переводимости – непереводимости лирики, – даже незначительные изменения в тексте могут все испортить.

Виктор: Далее Вы отмечаете, как важнейшую особенность, тот факт, что «есть загадочная близость между поэзией и философией». Каким образом язык умудряется подводить под единый знаменатель оба этих явления?

Гадамер: Дело в том, что поэтическая речь, как и философская, обладает способностью как бы замыкаться на саму себя. И в том и в другом случае слово есть не просто указание на что-либо иное, но, подобно золотой монете, оно есть сама по себе ценность. Поэзия и философия, имеют между собой то общее, что если говорят нечто, то (в отличие от науки) не отсылают при этом к чему-то существующему в другом месте. И в том и в другом случае, когда мысль стремится к выражению, она остается как бы у самой себя, облекая себя в слова, вербализуя себя. Таким образом, актуализируется то, что Платон называет «царством идей», – некие сущностные априорные структуры реальности.

Виктор: В философии, в этой связи, Вы выделяете и исследуете «категории», как самые фундаментальные мыслительные определения, полагающие предел аристотелевской логике, в соответствии с которой сущность предмета постигается через родовое понятие и видовое отличие. Только дилетант, по Вашему мнению, может говорить о потребности в дефинициях, которая удовлетворяется, мол, философией, – в философии, как и в поэзии, существует проблема отыскания языка (постоянная мука нехватки языка). Причем, если понятие науки всегда стремится выступать в языковом облике «термина» (ясно выраженного слова с отграниченным значением), то в философии нет четко фиксированных терминов, нет другой удостоверенности, кроме той, которая имеется в языке вообще. Такая удостоверенность заключается в выявлении скрытого истока философских слов – понятий и реализуется через изучение истории эволюции понятия (эпистемология). У Аристотеля, приводите Вы пример, «материя (лат. – вещество) = хилео (греч.)», – первоначально «лес, применяемый в строительстве, материал для поделок». Но это слово получает онтологическую функцию («История понятий как философия»).

Гадамер: Между чеканкой понятий и языковым словоупотреблением существуют в высшей степени переливчатые отношения. Фактически терминологических нововведений не придерживается часто даже тот, кто их вводит (Аристотель, Кант). Повседневные слова искусно перековываются в новые понятийные высказывания, – на свет выходит глубинная философия, залегающая в повседневном языке.

Виктор: Вы вновь и вновь возвращаетесь к критике языка науки, утверждая, что «внутри жизненного единства языка «язык науки» – всего лишь один из моментов», что «именно в неприятии догматизма, в том числе догматизма науки, видится глубоко скрытое и вместе с тем могучее философское основание нашего века» («Язык и понимание»).

Гадамер: Основу языка образует способность слов, вопреки определенности своих значений, быть неоднозначными и в этой гибкости проявляется дерзость такого предприятия, как речь. Значимые моменты речи фиксируются только в самой речи, – причем они постоянно корректируют друг друга, выстраивая языковой контекст.

В языке заключена хранящая и оберегающая сила, препятствующая рефлективному схватыванию, укрывающая в бессознательном все, что в языке совершается. Уникальное свойство языка, часто утрачиваемое в переводе, состоит в том, что любое слово порождает другое слово, одно – пробуждается другим, открывая путь речевому потоку. Герменевтика стремится услышать то, что нам говорят. А это всегда нечто большее, нежели уловление смысла в отдельных словах: понимание речи не есть понимание слов путем суммирования значений слов шаг за шагом, – оно есть следование за целостным смыслом говоримого.

Виктор: Эти же наблюдения и выводы соотносятся Вами с языком живописи («Онемение картины»). Художник, иной раз, схватывает такую сторону жизни, которую только он один и может схватить, – и достигает при этом познания действительности, которое недоступно никакому мышлению. Как пример, Вы берете анализ картины Ван Гога «Крестьянские башмаки» М. Хайдеггером (Введение к работе «Исток художественного творения»).

Гадамер: Главное намерение философа в том, чтобы показать бытие художественного творения, как «манифестацию некой истины самой по себе:.. здесь есть не просто предмет, который можно использовать для самых разных целей, но нечто такое, чье бытие состоит в том, что оно «стоит в самом себе», – происходит как бы раскрытие, «разверзание мира». (Язык Хайдеггера называют мифологическим). Таким образом, художественное творение хранит нас от потери ощущения сути вещей. «Распахивается некая открытость, сокровенность, – вот в чем сущность заключенного в художественном творении становления истины. Художественное творение не просто раскрывает некую истину, – оно само есть истина, событие. Оно через собственное бытие становится со-бытием». С этим связано и то, что мы называем «онемение» при созерцании картины. Это вовсе не значит, что нечего сказать, – здесь нам приоткрывается нечто, что надо высказать, но для чего еще не найдены слова. Красноречие молчания.

Хайдеггер; Понимание, сознание вообще следует трактовать как бытийную способность человека (эволюционирующее «бытие является в просвете»): прекрасное в этом смысле существует и во внешнем, и во внутреннем и художника и рецепиента, – является его аспект, соответствующий этапу эволюции «бытия – в себе» и «бытия – в мире».

Виктор: Зедльмайер, напротив, развивает уже позицию Платона. Рассматривается конкретный мир идей, сотворенный Богом (в определенный момент) и существующий, по крайней мере, до конца этого мира, как основа этого земного мира и, тем более, художественного произведения. Видимо не предполагается эволюция какой – либо гораздо более общей субстанции типа Абсолютной идеи либо конгломерата миров и богов. В его рассуждениях она просто игнорируется.

Зедльмайер; Наглядность, выразительность образа предшествует не только бытию художественного произведения, но и бытию самой предметности (свойства эйдоса, качественного первоэлемента, воспринимаемого интуитивно без участия интеллекта, воли в творческом акте). Художественное произведение определяется исключительно как существующее уже только в мире сущностей и возникающее лишь отдельными чертами либо в воображении автора, либо в воображении зрителя. В таком виде оно не существует в реальности, – остается лишь след созидания (камень, дерево, холст, разрисованная бумага и т. п.). Причем в творческом процессе происходит ассимиляция художественных находок и отбрасывание до какой-то степени всего лишнего, – таким образом, произведение искусства развивается до тех пор, пока наглядный образ не обретет свое полное, в какой-то мере, выражение, – первоначальное видение работает как магнит и одновременно как сито, формируя самоопределение образа, его самосовершенствование.

Виктор: Кстати, гораздо ранее Фридрих Шиллер, как бы формируя эту точку зрения, разрабатывает понятия игры и эстетической видимости, увязывая при этом смысл бытия человека – художника с его творческим бытием.

Шиллер: Только в искусстве происходит действительное соединение чувственной явленности и логической видимости, вызывая наслаждение красотой. Следует подчеркнуть удовольствие творца, ибо игра есть источник искусства и одновременно явление, выражающее специфическую эту особенность его. Эстетическая игра – это свободная деятельность всех творческих сил и способностей человека, в чем он и находит особое наслаждение. Именно эстетическая деятельность завершает человека в человеке, – только она способна вернуть ему утраченные единство, всесторонность, полноту, гармонию. Время творчества минует и никогда не повторяется, – произведение после создания утрачивает свой ирреальный характер. И лишь при появлении достойного духа, способного воспринять это произведение, оно вновь как бы воссоздается в своей полноте и жизненности. Сама картина не меняется как вещь, – она меняется как феномен.

Виктор: Такой взгляд близок и Сартру.

Сартр: Произведение искусства есть ирреальное. Необходимо различать материальные средства искусства, например, холст, кисти, краски, – и художественные образы, которые и должны рассматриваться как истинные объекты эстетического восприятия, которые ирреальны, как всякий объект воображающего сознания. В процессе творчества художник не переносит на холст воспринимаемый объект, а создает лишь материальный аналог, восприятие которого может вызвать ирреальный эстетический образ у зрителя, обладающего соответствующими свойствами. Реальный объект искусства рассматривается только как некий аналог и не имеет эстетических характеристик сам по себе.

Виктор: Поэтому, ссылаясь на практику модернистской живописи, Вы отрицаете необходимость адекватного отражения чувственно воспринимаемой людьми действительности в произведении искусства.

Сартр: Эстетическое наслаждение связывается лишь с восприятием порождаемого воображением ирреального объекта.

Виктор: Итак, мы видим, что рассмотренные точки зрения Канта, Гегеля, Шеллинга, Хайдеггера, Зедльмайера, Сартра соответствуют различным аспектам их и нашего понимания онтологии и гносеологии эстетики.

Рационалист: Дальнейшие трудности интерпретации возникают, когда нужно объяснить словами свое понимание другому. Слово выполняет разные функции – и строго понятийную, рефлективную, и пусковую, мотивационную (последняя может играть решающую роль, запуская процессы интерпретации у слушателей). Талантливый интерпретатор может уловить и донести до сознания слушателей и то, что не осознавал, возможно, и сам творец (но может и исказить). Таким образом, один и тот же шедевр может иметь различные интерпретации, – какая же верна?

Зедльмайер: Та, которая в наибольшей степени соответствует воплощенному идеальному образу (эйдосу).

Рационалист: Но каковы критерии оценки? Ответ Зедльмайера очень туманный: гарантом абсолютной истины провозглашается Бог. И это только лишь подтверждает сложность исследуемой проблемы.

Виктор: Итак, термин «эстетика» чаще всего связывается с отображением двух сфер явлений. Во-первых, это сфера эстетического вообще с позиций восприятия произведения искусства, (или явления природы), – его совершенства, – зрителем (слушателем), его соответствующего впечатления (impression), порождающего чувство наслаждения и соответствующее проявление ценностного отношения человека к миру. Во-вторых, это сфера эстетического с позиций выражения (expression) художника, с позиции психологии творчества, художественной деятельности человека, создающего произведения искусства. Именно поэтому в теории искусства выделяют такие направления, как импрессионизм и экспрессионизм. Хотя, безусловно, обе эти стороны эстетики оказываются органично связанными, ибо деятельность творца отображает и восприятие самим художником окружающего мира, и его собственное впечатление, выражаемое в создаваемом произведении искусства.

Рационалист: Теоретиками, кроме того, выделяются, как правило, две ступени бытия искусства. Первая ступень бытия искусства – художественный текст, предмет, явление, как овеществленная художественная деятельность, как физическое бытие художественной мысли, – художественное произведение. Для осмысления этого явления существует теория художественного творчества. Вторая ступень бытия искусства – его социальное бытие, когда оно читается публикой, вовлекается в социальное функционирование. И каждая из этих ступеней требует специального анализа ее особенностей.

Виктор: Да, действительно. Рассмотрим вначале первую ступень. Очевидно, что художественная реальность произведения отображает систему образов художественного мира, воплощающих существующую у автора художественную концепцию мира и личности (например, в классических произведениях экзистенциализма – одиночество человека и абсурдность его жизни; у экспрессионистов – враждебность мира личности; в сюрреализме – непостижимость и загадочность бытия).

Рационалист: И опять возникает вопрос: что это, – отображение реального бытия и положения человека в мире или адекватное отображение внутреннего мира художника, – или просто его произвольная выдумка, как стремление затронуть чувства рецепиентов?

Виктор: Но не будем отвлекаться и идем далее, пытаясь осмыслить, прежде всего, процесс художественного творчества. Общепризнано, что творческий процесс начинается с замысла. Причем в искусстве замысел не означает чаще всего изначальное дискурсивно-логическое определение цели и пути, ведущего к ее достижению (как иной раз требуют научные руководители при написании диссертаций). Замыслу художника свойственна, как правило, и неоформленность, и одновременно, в то же время, некоторая смысловая определенность, когда намечаются основные темы и идеи произведения. Замысел, как считают некоторые специалисты, формируется вначале в виде некоего интонационного шума, отражающего эмоционально-ценностное отношение к теме в несловесной форме (в художнике говорит некий дух?). Само же творчество – это процесс воплощения замысла художника в знаковую систему (систему образов), процесс отчуждения замысла от художника и передачи рецепиенту через произведение искусства. Художественная реальность рождается как бы из хаоса и по неведомым законам каким-то образом создается гармония. (Эти законы и стремятся отыскать и Гегель, и Шиллер, и Зедльмайер, и Сартр и многие другие).

Рационалист: Существуют попытки познать психологические механизмы творчества. В частности, признается огромная роль подсознания в художественном творчестве. Какова трактовка истоков его творческой роли? Если исходить из двух видов подсознательного, выделяемых уже Плотином, то следует говорить, прежде всего, о сфере бессознательного от Бога (другая сфера – бессознательное тела или Оно по Фрейду). Уже для Гомера поэт – певец, озаряемый свыше, – из сферы, не осознаваемой творцом – художником. Пиндар называл поэта пророком муз. Платон развивает соответствующую мистическую теорию художественного творчества: трактует его как экстатическое, боговдохновленное, вакхическое состояние (хотя Ницше и предполагает некоторую иронию Платона при этом). Источником и причиной творчества признается некая одержимость художника, особый вид вдохновения, сообщаемый ему высшими Божественными силами (умоисступление, как результат повышения эмоциональной энергии). В дальнейшем возможно именно с такой постановкой вопроса связывается трактовка гениальности рядом авторов. В романтизме, в частности, утверждается, что гениальный художник творит художественную реальность без каких-либо нормативных регламентаций и она выше отражаемой действительности. Гений не подчиняется нормам, – он сам предписывает их миру. Ранее об этом же писал Кант.

Кант: Это прирожденная способность, – для произведений гения не может быть никаких правил, эти произведения сами являются правилами, образцами для подражания и художественной оценки других. Художественный гений есть специфическая способность, недостижимая никаким научением и никаким подражанием.

Рационалист: В творчестве человек как бы проживает новую жизнь. Может прожить много жизней. Если, утверждается, что Слово Бога – «Логос» – творит, то кто знает, может быть, и слово художника – как «Слово» – творит также в каком-то из иных миров. А слово любое, любого человека, – может быть оно тоже вносит какие-то изменения в миры иные? Или только слово гения? Может быть, гений (по нашим земным меркам) – это тот, кого Бог берет в свои помощники (как подмастерье), для того чтобы кто-то (творение Бога в другом измерении) создавал сюжеты, реализуемые уже самим Богом-творцом иного уровня? Возможны варианты, – чтобы каждый истинный художник смог отправиться в дальнейшем в создаваемый им самим мир своей мечты, – в мир, для которого он сам создан Творцом?

Виктор: Существует также понятие таланта.

Рационалист: Но талант, пожалуй, – это понятие, по моему мнению, отражающее уже в большой степени чувство меры творца художественного произведения и даже, возможно, некоторое снижение его творческого потенциала.

Виктор: В целом, размышляя о движущих силах в искусстве и творчестве, Фридрих Шеллинг, как и Кант, подчеркивает существование некой силы духовного порождения, которую нельзя создать ни обучением, ни наставлениями.

Шеллинг: Искусство возникает только из живого движения глубочайших внутренних душевных и духовных сил, которое мы называем вдохновением.

Виктор: Вообще, как видим, теория художественного творчества не дает четкого ответа на поставленные выше вопросы. Да и могут ли они быть, – четкие ответы? Но пойдем дальше.

Рационалист: Вторая ступень бытия искусства – его социальное бытие. Для осмысления этого процесса существуют, как уже отмечалось, теории знаковой коммуникации, понимания и интерпретации. Кроме того, одним из важнейших моментов является рассмотрение проблемы с позиций одного из главных критериев эстетики – чувства наслаждения, возникающего у рецепиента. Платон, к примеру, изначально подробно анализировал это чувство.

Платон: Восприятие красоты доставляет особое удовольствие. Причем существуют его различные степени: от созерцания телесной красоты (нечто менее значительное) до постижения духовной красоты (наивысший этап).

Виктор: Таким образом, различие между явлением и сущностью и их различным восприятием следует распространить и на данный аспект прекрасного: речь следует вести об относительно прекрасных вещах и о сущностном безусловно прекрасном, которое не может быть ни полезным, ни подходящим. Точка зрения, в дальнейшем, как мы отмечали, поддержанная Кантом.

Платон: Последнее есть «идея прекрасного». Познать истинно прекрасное можно, опять-таки, только находясь в особом состоянии одержимости, вдохновения, – тогда бессмертная душа вспоминает о том времени, когда она еще не вселилась в смертное тело, пребывала в мире идей, запредельном чувственному миру, и ощущала эту красоту. Находясь ранее в занебесных местах, она уже приобрела истинное знание и не утрачивает его, даже когда опускается на землю и вселяется в земную оболочку. Однако впечатления, страсти чувственного мира погребают, словно песком засыпают истинное знание, хотя и не могут его уничтожить. Поэтому необходим долгий и трудный путь воспитания души, чтобы она могла припомнить это знание и ощутить его в готовом виде. Этим и занимаются философы, которые, в конечном счете, только и могут лицезреть идеи блага, истины, красоты, как истинно сущие.

Виктор: Добавим, – этим, возможно бессознательно во многих случаях, занимаются и творцы художественных шедевров. Бергсон развивает в этом ключе собственную комплексную теорию творчества с учетом восприятия произведения искусства рецепиентом. Развивая философию творчества, он требует восхождения от социального и интеллектуального плана к той точке души, из которой исходит сама потребность творчества.

Бергсон: Цель художника, – находить и выводить на свет те глубины действительности, которые в повседневности скрыты от нас, – ввести нас, в частности, в эмоцию, из которой вышло произведение, заставить пережить то, что он сам пережил и что понять рассудком невозможно. Творческое усилие драгоценно, – благодаря ему мы извлекаем из себя больше, нежели, как нам казалось, в нас было, возвышаемся над самими собой. Причем, именно интуиция выступает в качестве некоего творческого фермента, оживляющего творческую активность. В этом качестве она и принимает имя «вдохновение». Гениальное произведение исходит из единственной в своем роде эмоции, которая считалась невыразимой и которая хочет выразить себя, – это порыв, потрясение, получаемое из самой основы вещей. Как реализовать все это? Литераторам, к примеру, нужно насиловать слова, взламывать их. Результатом подлинного творчества всегда является нечто новое и непредвидимое.

Виктор: Незримое делается зримым. Как видим, речь пока идет в основном о словесном творчестве. Считается, что Вы внесли во французскую литературу недоверие к языку.

Бергсон: Язык препятствует общению, ибо глубинная мысль несоизмерима со словом. Язык приспособлен к конкретному человеческому мышлению, – язык так же механистичен, как и интеллект, с его помощью все омертвляется (жизнь, движение, эмоции, чувства). Занавес из слов отделяет нас друг от друга. Преодолеть сопротивление языка удается лишь могучим художникам. Главным средством, с помощью которого художник заставляет войти в его эмоцию, является ритм (составляет основу эстетического воздействия всякого произведения искусства: как бы усыпляет нашу активность, делает нас более внушаемыми). Наше внимание колеблется между строго определенными точками и этим, в частности, объясняется гипноз музыки. У поэта чувства развертываются в образы, образы – в слова (в определенном ритме). У читателя-слушателя – противоположный путь: от звуков, подчиненных ритму, к образам и далее – к эмоции автора. В архитектуре можно усмотреть аналогичные эффекты ритма: симметрия форм, повторение архитектурного мотива. Экспрессионизм, рассматриваемый с этой точки зрения, отображая апокалиптические ожидания и противоречия эпохи, упрощал форму, вводил новые ритмы, тяготел к интенсивным цветам, в качестве героя времени выдвигал мятущуюся, захлестываемую эмоциями личность.

Виктор: Теперь отметим тот особенно важный для нашего изложения момент, (который звучит и у Сартра), когда Вы говорите о категории «возможное» в художественном творчестве.

Бергсон: Возможное не существует виртуально, прежде чем стать актуальным, – оно не предшествует действительному, оно появляется вместе с ним («как мираж настоящего в прошлом»). Пока не актуализировалось действительное, возможное не существует даже идеально.

Виктор: Тут, по сути, Вы уже отступаете от теории Платона: мир идей подменяется миром хаоса, из которого черпает художник, творящий собственную действительность. Недаром такая теория признается философской основой творчества модернизма и неомодернизма. Кстати, анализу языка современного искусства большое внимание уделяет Гадамер («Актуальность прекрасного»).

Гадамер: Сегодня в искусство вошло экспериментальное начало… Причем сам творец зачастую не может сказать, какой из его опытов удался, порой сомневается, завершено ли произведение.

Виктор: Приводите Вы примеры творчества П. Сезанна, В. Ван Гога, П. Пикассо. Такого же рода размышления относятся Вами и к оценке современной поэзии, где «отказываются от описательности ради неожиданной полноты выражения чего – то вроде бы несвязанного и неоднородного» («Лирика как парадигма современности»). Но возникает вопрос, каким образом из обрывков звуковых фигур и мысли может все-таки строиться целое?

Гадамер: Сложный вопрос. Но оно строится, тем не менее: из напряженности словесного поля, из напряжения звуковой и смысловой энергии, сталкивающихся и меняющихся слов. Слова вызывают созерцания, громоздятся друг на друга, перекрещиваются, упраздняют одно другое… и… строится целое.

Виктор: В целом, Вы соглашаетесь с тем, что, хотя, в результате даже искусственности постановки многих вопросов, появляются новые данные, тем не менее, действительно, понимание современного искусства представляет проблему для теоретической мысли.

Гадамер: Современная поэзия, достигнув границ смыслового понимания, трагически умолкает в невыразимом;.. в современной живописи пренебрегли линейной перспективой, разрушена традиция предметного характера изобразительности;.. в новой драматургии принцип единства времени, места, характера звучит, как давно забытая сказка;.. архитектура представляет совершенно новый вид формообразования, не имеющий ничего общего с традиционным строительством.

Виктор: Как решать проблему, задаетесь Вы вопросом? И, отвечая, формулируете, как представляется, основную задачу герменевтики по отношению к современному искусству.

Гадамер: Должна отражаться не только регистрация эффектов бегства от заданных форм, игры с пограничной ситуацией непонимания и т. п., а истолкование того, что делает основанное на этих эффектах произведение искусства собственно произведением искусства.

Виктор: Вы признаете, что, действительно, «сложение смысла из фрагментов, характерное для темной лирики современности, в каком – то смысле соответствует угасанию предметных значений», что идут споры, (и это естественно).

Гадамер: Одни верят в задачу однозначного толкования лирического произведения, другие столь же решительно возводят многозначность в методологический принцип, говорят о «герменевтическом мерцании», рождающем некий общий смысл параллельных толкований». Но поэзия, даже самая малопонятная, рождается в понимании и для понимания: замкнутое в себе, выросшее вокруг единого центра изображение несет в себе, должно нести, некую закономерность и неизбежность. Всегда существует некая мера, определенная еще Аристотелем («Поэтика»): «истинное художественное творение есть то, в котором нет пустот, – нет ничего лишнего (нечего ни прибавить, ни убавить»). Простая суровая мера.