Маятник судьбы Бачинская Инна
– Я пришел в «Три маслины» слишком поздно, – пояснил поэт. – Но там выяснил, где вас можно найти.
– Не хотите ли рассказать подробнее об этом кольце? – вступил я в разговор. – Человек получил пулю в голову, но все еще мог разговаривать. Вам не кажется это несколько… ненормальным?
Марат Чис-Гирей поерзал в своем кресле, устраиваясь поудобнее.
– В мире существует много древних реликвий. Одни из них наделены магической силой, другие – нет. Кольца Зари – одни из наиболее могущественных амулетов, которые когда-либо знал свет. – Он вздохнул.
– Никто до конца не знает, что за колдовство заключено в них. Наверное, лучше этого и не знать. В Асгарде, во время народного восстания, многие призывали прибегнуть к помощи этих колец, чтобы свергнуть тиранов. Однако это было слишком опасно. Мы могли выпустить на свободу чудовищ, о которых ничего не знали. Вернее, знали только одно, и наверняка: они слишком опасны и слишком сильны для нас. Поэтому мы не стали трогать кольца Зари, позволив им и дальше лежать в зачарованных футлярах, где они дремлют вот уже тысячи лет.
Существует три таких кольца. Как и у всех волшебных амулетов, у них есть хранители – по одному на каждое. Двое моих товарищей живут в Асгарде и никогда не уезжают оттуда. Другое дело я. Мне часто приходится покидать свою страну, но всякий раз я оставляю кольцо в надежном месте, полностью уверенный, что никто не сможет добраться до него в мое отсутствие.
И все было бы хорошо, но сложные и давно уже устаревшие ритуалы Великой Церкви требуют от меня носить свое кольцо во время церемоний. Это очень опасно, к тому же нисколько не увеличивает силу ритуала. Но традиции очень сильны, особенно среди кардиналов, и слишком часто заглушают голос разума.
– И то покушение на вас… – начал я.
– Да. Нападавшие пытались завладеть кольцом. Я не хотел рассказывать вам всей правды. Как вы можете догадаться, существование колец Зари хранится в строжайшем секрете. Поэтому я наговорил вам всяких небылиц о старых врагах. Вы, и это делает вам честь, не поверили мне…
– Почему же сейчас вы решились рассказать мне правду?
– В Великой Церкви ревностно хранятся традиции, но не тайны. Мне стало известно о вспышке философии Зла и о том, какое большое значение придает этому Конклав. Я продолжил расспросы и узнал, что кардиналы послали за провидцем в тюрьму Сокорро.
Я сразу же спросил себя – связано ли это как-то с нападением на меня, с попыткой похитить кольцо Зари. Древний мудрец доказал, что совпадений не существует, и поэтому я здесь.
Везти кольцо самому мне показалось слишком опасным, и я передал его доверенному человеку. Я был уверен, что принял все меры предосторожности, но увы. Как выяснилось, я ошибался.
– Что вы намерены делать теперь?
– Еще не знаю. Нападения на меня не прекратятся. Те, кто пытался похитить кольцо, на этом не остановятся. Я знаю – Конклав поручил вам расследовать странное пророчество. Думаю, у нас общая задача.
– У вас есть предположения, кто хочет украсть кольцо? – спросил я.
– У меня нет предположений – я знаю это наверняка. За амулетом охотятся сразу двое независимо друг от друга – аспониканский наркобарон Октавио Карго и один местный проходимец по имени Тадеуш Владек.
– И все-таки это кажется мне…
Чис-Гирей обернулся, желая убедиться, что Франсуаз, вышедшая отдать по телефону распоряжения Гарде, не может нас слышать. Я понял, что для асгардского поэта вошло в привычку обсуждать женщин за их спиной.
– …немного некрасивым – вы понимаете. Любовь – это прекрасное чувство, Майкл, но отдать свою душу демону, даже такой красавице – в этом есть что-то нехорошее, неправильное.
Он пригубил вино из высокого бокала.
Я смотрел на него и пытался понять, что им движет. Чис-Гирей не хотел оскорбить ни меня, ни мою партнершу. Не было это и «мужским разговором», дружеской попыткой направить меня на путь истинный, открыв глаза на недостатки моей любовницы.
У меня создалось впечатление, что Чис-Гирей начал этот разговор без особой причины. Просто ему пришла в голову эта мысль, и он даже не задумался, стоит ли ее высказывать.
Поистине, простота хуже воровства.
– Душа должна принадлежать человеку. – Чис-Гирей обхватил бокал ладонями.
Это было нарушением этикета.
– Отдать ее – значит фактически попасть в рабство к женщине. Мне это кажется недостойным.
У меня тоже были кое-какие мысли на этот счет.
– Вы поэт, Марат, – сказал я. – Тысячи лет поэты воспевали любовь с помощью выражений «раб прекрасной дамы» и «отдать сердце». Разве это не омерзительно? Только представьте, что вонзаете себе в грудь нож, вырезаете, как мясник, сердечную мышцу и окровавленными руками передаете этот подарок любимой. Вы находите это романтичным?
– Это всего лишь поэтический оборот, – возразил Чис-Ги-рей. – Нельзя понимать его буквально.
– Тогда как понять, где проходит грань между фигурой речи и фактами? Поэт не отдает свое сердце в буквальном смысле. Не значит ли это, что и воспетая им любовь – тоже красивость, эвфемизм, заменяющий строки: «член стоит, хочу…»?
Я надеялся, что мои слова шокируют Чис-Гирея и он прекратит неловкий разговор. Однако он добродушно захохотал, обнажая кривоватые темные зубы.
– У нашего поэта, Снежного, есть стихотворение, так там почти такие же строки, – сказал он.
– Не устаю восхищаться разнообразием Асгарда, – сказал я. – Впрочем, нелюбовь к демонам – сравнительно недавнее изобретение. В древности люди верили, что у каждого из нас есть свой демон. Это слово означало первобытную, природную силу, нечто вроде вдохновения. Почему бы не вспомнить «даймония» Сократа – считается, что именно демон сделал его великим философом.
Авторитет Сократа оказался слишком велик, чтобы Марат осмелился его оспаривать. Чис-Гирей молча приник губами к бокалу.
– Что же до отвратительного… Здесь вы, конечно, правы. Люди обожают все мерзкое и тошнотворное. Не просто делают это важной частью своей жизни, но даже восхищаются им, превозносят как нечто прекрасное и возвышенное..
Взять, например, вино. Вы прекрасно знаете, как его делают. Грязные люди топчут ягоды грязными, потными ногами. А потом все это сливается в бутылки. Говоря строго, сейчас вы облизываете потные ступни крестьян – и считаете это изысканным.
Чис-Гирей поперхнулся, и мне показалось, что он сейчас срыгнет на ковер.
– Но дело не только в грязи. Ноги у крестьян обычно бывают больные. Они гниют, Марат, и между пальцами заводится грибок. Вы знаете, что такое грибковое заболевание?
– Но не у всех же, – пробормотал поэт.
– У всех, – ответил я. – И знаете почему? Именно грибок, вытекающий из гнилых ног крестьян, придает вину особенный вкус. Вот почему настоящие ценители никогда не согласятся пить вино, отжатое автоматически, на стерильной винодельне. Вы пьете грязь, пот и гной и восхищаетесь этим.
Лицо Чис-Гирея изменило цвет, он поспешно отставил бокал. Впрочем, я не сомневался, что уже к вечеру он забудет мои слова и вновь вернется к золотому напитку.
– Вот почему я никогда не пью вина; я предпочитаю нектар. Его изготавливают феи, причем гораздо более гигиеничным способом… А вот и ты, дорогая. Мы тут говорили о вине.
– Это, – Марат широко повел рукой, словно великодушно дарил нам весь мир, – величайшие герои моего народа.
Франсуаз постаралась изобразить на своей мордочке живейший интерес. У моей партнерши много талантов, однако умение быть вежливой в их число не входит. И чем больше прекрасная демонесса старается, тем в более неловкую ситуацию частенько попадает.
К счастью, Франсуаз не осознает этого. Что же до Чис-Гирея, то он и мысли не мог допустить, будто его речи могут показаться кому-то докучными. Он продолжал бы вещать, разбрызгивая вокруг сладкие улыбки, даже если бы его закидывали гнилыми помидорами.
Так и получилось, что каждый из них остался весьма доволен собой, не обращая ни малейшего внимания на другого.
– Смотрите! – С этими словами Марат подвел нас к стене, на которой висели три огромных портрета.
На самом деле Франсуаз считает, что великими героями могут быть только воины, обвешанные окровавленной сталью, да полусумасшедшие маги, которые только и знают, что разрушать миры и создавать на их месте новые.
Ни один из троих, изображенных на полотнах, не подходил под это описание. Первый был портрет худого, изможденного человека, завернутого в бесформенное рубище. У него были глубоко запавшие глаза, обведенные темными кругами, – но в них горел лихорадочный огонь подвижничества.
– Это… – произнес Чис-Гирей. Он назвал героя по имени, но я избавлю читателя от длинных и языколомных асгардских прозвищ. – Он посвятил свою жизнь великой борьбе. Он бросил вызов кровавому хищному цветку, который назвали Роза мучительной смерти. В конце концов отважный герой одолел подлую тварь, но победа стоила ему жизни.
Голос Чис-Гирея сломался, как стебель травы. Он добавил почти что будничным тоном:
– Правда, впоследствии выяснилось, что на самом деле он растоптал розовый куст, который рос в городском саду. Но это, разумеется, никак не умаляет его подвига.
Франсуаз, которая почувствовала было себя в родной стихии, услышав сагу о великом воителе, в изумлении взглянула на меня.
– Какой же это герой, – сказала она вполголоса, чтобы не слышал Марат. – Ему же место в психушке.
– Там он и умер, – пояснил я.
Чис-Гирей не услышал этого святотатства. Он уже перешел к другому портрету.
В отличие от двух других картин, здесь художник не поскупился на задний план, выписав его в мельчайших деталях. Здесь было много всего – в основном битого: полки и стекла, столики и бюсты, и повсюду разбросаны книги.
В центре этого разгрома лежал человек, толстый и аккуратный, и было неясно, жив он или нет.
– А что сделал этот герой? – спросила Франсуаз.
Марат набрал полную грудь воздуха и стал похож на тетерева, готового токовать, или на гуся, нафаршированного яблоками.
– О, он совершил великий подвиг! Он восстал против всего, что свято для асгардского народа. Против нашей истории, против нашей культуры. Этот человек разрушил Великий музей Асгарда и был похоронен под его обломками.
Франсуаз раскрыла рот, потом закрыла.
– Разумеется, – быстро добавил Марат, – потом он вернул все, как было.
С этими словами Чис-Гирей перешел к следующему портрету. Франсуаз хотела о чем-то его спросить, но промолчала – наверное, поняла, что спрашивать не о чем.
Третья и последняя картина тоже отличалась от остальных. Задним фоном для нее служила степь – бескрайняя, серая и донельзя унылая, похожая скорее на болото, чем на равнину.
Однако даже она не выглядела столь безрадостной, как человек, изображенный на портрете. Был он весь какой-то сморщенный, скукоженный, черты лица заострились, а в глазах застыли два чувства – страдание и смирение.
В левой руке он держал измятое ведро, наполненное чем-то бурым, в правой лопату.
Он стоял там настолько жалкий и настолько беспомощный, что мог бы вызывать гадливое отвращение. Однако общее впечатление от портрета было совершенно иным. Я не в силах сказать, что именно в облике этого человека производило такое действие, однако первое, что вы чувствовали при взгляде на портрет, было желание влезть туда, желательно держа в руках что-нибудь поувесистей, встать рядом с незнакомцем и до победного конца защищать то, что дорого и ему, и вам.
Будучи благородным эльфом, я постарался быстрее прогнать это чувство. Готовность помогать ближним – один из самых презираемых нами пороков.
– А это кто? – спросила Франсуаз, решив, видимо, не выходить из роли заинтересованной слушательницы.
– Он сажал картофель, – ответил Чис-Гирей.
Франсуаз радостно улыбнулась. Наконец-то ей удается поддерживать светскую беседу.
– И чем он знаменит? – спросила она. На мгновение Марат обомлел, а затем голос его прогремел, словно речь прокурора:
– Он сажал картофель. Разве этого мало?! – С этими словами поэт развернулся и бросился вон из комнаты, бормоча: – Чертовы демоны! Да что они смыслят в великой культуре Асгарда?!
9
Я затормозил.
– Дальше придется идти пешком, – пояснил я, – Нам стало известно, что этим утром в Город эльфов приехал уже четвертый из наиболее известных вампиров
– Беда, – задумчиво проговорил Марат, и было неясно, имеет ли он в виду нашествие вампиров или же размокшую грязь, которая не замедлила обрызгать его высокие, сшитые на заказ сапоги.
– Отнюдь, – отозвалась Франсуаз, раздвигая высокие кусты. – Как вы сказали? Беда? Вот если мы позволим им уехать, тогда действительно будет беда.
– Сейчас нам придется нарушить границы частного владения, – сказал я, останавливаясь перед проволочным забором и доставая кусачки. – Не боитесь нарушать законы, господин Чис-Гирей?
– Мне неведом страх, – скромно ответил поэт.
Я ожидал, что он тут же залихватски подкрутит усы, но он делать этого не стал, разрушив тем самым еще одно стереотипное представление о нормальном поведении асгардцев за границей.
– Сколько всего таких колец? – спросила Франсуаз, пролезая в отверстие.
– Это закрытая информация, – ответил Чис-Гирей.
Он не стал левитировать через стену, а я счел неудобным спросить отчего.
– То есть вы не знаете, – хмыкнула Франсуаз. – Этого следовало ожидать.
– Владеки хранили свою тайну века, – пояснил я, отряхивая руки. – Нам направо. Но Тадеуш оказался слишком болтливым – свежая кровь быстро развяжет ему язык. Мы не знаем, сколько он успел поведать своим собратьям.
– Поэтому, если хотя бы один из перстней окажется в руках темных вампиров, – Франсуаз встала на колени и принялась разгребать траву, – то их популяцию уже не удастся сдерживать.
– А это может произойти и сегодня, и через сто лет, и через пятьсот, – подтвердил я, предоставляя девушке самой играть роль бульдозера. – Это слишком большой риск, господин Марат.
– Они даже не будут больше бояться солнечного света? – осведомился поэт, рассматривая обнажившуюся могильную плиту.
Надпись, выгравированная на камне, гласила: «Сэр Льювеллин». Далее следовала информация о нем, которая не интересовала никого ни при жизни достойного сэра Льювеллина, ни тем более после.
– Вампиры не боятся солнца, – фыркнула Френки. Крышка гроба раскрылась, и престарелый джентльмен, подслеповато озираясь, сел в своей могиле.
– Вы хоть знаете, который час? – осведомился вампир. – А это еще кто с вами?
– Я – Марат Чис-Гирей. – Поэт церемонно поклонился, не подходя, однако, слишком близко к открытой могиле. – Мне сказали, что вы можете рассказать кое-что о вампирах.
– Рассказать? – Сэр Льювеллин сердито нахмурил брови. – Я, молодой человек, вам не нянька и не гувернер, чтобы рассказывать очевидные вещи.
– Простите его, – вмешался я. – Он иностранец.
– Тогда понятно, – вздохнул сэр Льювеллин. – Сейчас уже не разберешь – то ли человек говорит с акцентом, то ли это новомодный жаргон.
Марат открыл рот, намереваясь заявить, что он говорит без всякого акцента, но я мягко удержал его.
– Сэр Льювеллин, – произнес я, – мы бы хотели, чтобы вы открыли для нас врата в преисподнюю.
Марат взглянул на меня, ясно давая понять, что он-то этого никак не хочет.
– Так бы сразу и сказали, – проворчал старик. Он взмахнул рукой, и мы провалились в бездну.
10
Преисподняя, вне времени
Багряные реки лавы были испещрены ярко-оранжевыми прожилками огня. Стены пульсировали, словно живые, и, приблизившись к ним, можно было услышать стук бьющихся человеческих сердец.
Маленькое крылатое существо летело нам навстречу. Оно отчаянно било крыльями, словно боялось вот-вот упасть. Приблизившись, тварь распахнула рот, и стало ясно, что изнутри она полностью состоит из зубов.
Существо уселось на плечо Франсуаз, перебирая для устойчивости лапками, его длинный хвост, изгибаясь, елозил по обнаженной спине девушки.
– Похоже, вашей спутнице здесь нравится, – заметил Марат, пропуская Франсуаз вперед.
Рваное отверстие в стене расширялось, растягивая пронизанную кровеносными сосудами кожу, и суживалось вновь.
– Она здесь родилась, – пояснил я. Под зарослями синей иссохшейся паутины стояло существо, которое только издали можно было принять за человека.
– Познакомьтесь с Маратом, Минос, – сказала Франсуаз. – Он из аристократов Асгарда. Это Минос, распорядитель.
– Давненько ты не посылала мне новых грешников, – ответило существо, закрывая толстую книгу в переплете из кожи виверны.
– Насилие – это только крайнее средство, Минос, – с усмешкой сказала Франсуаз.
– Пожалуй, – отозвался распорядитель, но в его голосе не было уверенности. – Что привело вас к нам?
Зубастый крылан успел задремать на плече Франсуаз, и она не делала резких движений, чтобы он не свалился.
– Нам нужен Иоахим Владек, Минос, – произнес я. – Из вампирской семьи Владеков.
– Сейчас посмотрим. – Существо раскрыло книгу, и его красный коготь пополз по строчкам.
Когда острие касалось строки, та вспыхивала черным или золотым цветом.
– А вот и он, – сообщило существо. – Великий грешник. Страшное наказание. Хотите с ним поговорить?
– Нет, – ответил я. – Но придется.
– Тогда пошли.
Минос раздвинул паутину, и тысячи мелких насекомых потревоженно забегали по ней. Франсуаз бережно придерживала на плече зубастого крылана, когда нагибала голову и следовала за Миносом.
– Вряд ли это будет приятно, господин Марат, – предупредил я. – Так что вы можете остаться здесь.
Мне показалось, что я оскорбил поэта, заподозрив его в трусости, но это меня не очень расстроило.
– Какое наказание получил Иоахим Владек? – спросил Чис-Гирей.
– Страшное, – отвечал Минос. – Он изучает философию. Он должен понять, в чем смысл истины и как-то там еще.
– Это серьезно, – согласился я. – И сколько ему предстоит ее штудировать?
– Всю, – лаконично отозвался распорядитель. – Он очень много грешил.
Вампир сидел, опутанный липкими слоями паутины. У его ног громоздились стопки книг, написанные на разных языках. При нашем приближении он перестал грызть перо и наклонился к пергаменту, на котором корявыми буквами выводил какую-то надпись.
– Привет, Иоахим, – сказал Минос, дважды ударяя в пол посохом, чтобы привлечь внимание вампира. – К тебе пришли.
– Гореть тебе в аду, Минос, – отвечал вампир, не отрываясь от своей работы, в которую углубился, без сомнения, только для того, чтобы позлить нас.
– Я и так здесь живу, – отозвался распорядитель. – А иметь дело с такими, как ты, – худшее наказание. Так будешь говорить с посетителями? К тебе не часто приходят.
Старый вампир засмеялся, обнажая обломки зубов:
– Верно. Но раз пришли – значит, очень им надо. Посему подождут.
Перо вновь заскрипело, потом Иоахим взял со стола чешуйку морского змея и стал затачивать его кончик.
– Ты так и не принес мне книги, которые я просил, – бросил вампир, не поднимая головы. – Как я могу отбывать наказание, если мне не позволяют ничего делать?
Я подошел к Иоахиму и взглянул на его труды.
– Мы же оба знаем, что тебе нужно, – сказал я. – Так для чего ты тянешь время?
– Времени у меня столько, что я никуда не спешу, – отозвался грешник. – А что до твоих слов, так Минос запретил нам этим заниматься.
– Думаю, сегодня он сделает исключение.
Вампир сделал вид, что задумался, а распорядитель принялся нервно теребить в лапах книгу. Даже зубастый крылан на плече Франсуаз проснулся и стал тревожно озираться по сторонам.
– Не нравится мне все это, – сказал наконец Минос и от волнения даже выронил посох. – Знаете, что было в прошлый раз? Мне пришлось вызывать импов, чтобы вытаскивать кости со дна лавового потока. И то половина скелета успела сгореть.
Франсуаз презрительно фыркнула.
– Речь идет обо мне, Минос, – напомнила она. По всей видимости, распорядитель не был уверен, что это очень уж сильный аргумент.
– Любимое развлечение тех, кто отбывает наказание в преисподней, – пояснил я, – Они помнят все то, что произошло с ними наверху. И время от времени кто-нибудь спускается к ним за ответами.
– И тогда они играют в рулетку, – подтвердил Минос. – Спрашивающий должен пройти какое-нибудь испытание – и, соглашаясь, он еще не знает, куда его отправят. Мы давно запретили эту игру, но…
Он развел лапами, давая понять, что до тех пор, пока находятся столь несознательные существа, как мы, администрация ни за что не может нести ответственности.
– А когда мы пройдем испытание, он точно ответит на наш вопрос? – поинтересовался Марат.
– Ему придется, – ответил я. – Нарушит слово хоть раз – и больше никто не станет участвовать в этой игре. Другие грешники ему этого не простят.
– Тогда нам придется согласиться, – сказал Марат. Вампир засмеялся.
11
– И мы должны это переплыть? – спросил Марат Чис-Гирей, глядя на серые буруны, вспенивающиеся над мутным потоком.
– Вряд ли, – ответил я. – Если, конечно, вы не хотите остаться здесь навсегда.
– Это поток страданий, – произнесла Франсуаз. – Миллионы капель человеческих мук просачиваются в преисподнюю через земную твердь, чтобы слиться в эту реку. Тот, кто упадет в нее, уже не сможет выбраться на поверхность.
– Иоахим Владек знал, какое условие нам поставить, – пробормотал я.
Убогие островки лавовых образований то здесь, то там выглядывали на поверхности реки. Даже они не мерцали глубоким оранжевым цветом, и искры не поднимались над их поверхностью, как повсюду вокруг.
В то же время это значило, что по ним можно шагать.
– Сколько успел пройти тот римский легионер? – осведомился я, подходя к краю берега.
– Шестнадцать вешек, – ответила Франсуаз. – Там, на семнадцатой, торчит обломок его копья.
– Что же с ним стало? – спросил Марат.
– Вы хотите узнать? – хмуро осведомился я. – Я – нет.
Чис-Гирей снял длинную куртку, которая мешала бы ему прыгать по камням, и с сомнением посмотрел на распорядителя Миноса, не зная, можно ли доверять рогатой твари такой дорогой предмет одежды.
Однако он, видимо, смирился с тем, что куртка станет еще одной потерей в нелегкой борьбе со Злом, и передал ее Миносу.
Взгляд, которым распорядитель проводил хозяина куртки, показывал, что существо уже раздумывает, подойдет ли ему одежка сразу или придется перешивать.
– Хорошо прыгаете, господин Марат? – спросил я, когда наш спутник шагнул на первый из лавовых островков, выступавших на поверхности реки.
Тот не ответил – то ли не хотел сбиваться с ритма, то ли усмотрел в моем вопросе не замеченный мною обидный подтекст.
Первые два островка оказались довольно широкими, а вот на третьем с трудом удавалось поставить обе ноги. Однако, памятуя о том, что римский легионер погиб только на шестнадцатом, я не стал рассматривать начало переправы как серьезное испытание.
Уже десять вешек остались позади, когда мутная влага начала бурлить. Марат остановился, пристально глядя на взбаламученную воду. Белые волны расходились, обнажая темный пластинчатый панцирь.
Два круглых глаза твари были открыты, и морская пена ползла по ним, смываемая волнами. Членистые лапы по краям были покрыты резцами, острыми, словно зубьями пилы, а две тяжелые клешни покачивались перед распахнутым ртом.
– Может, он и есть тот легионер, – произнес я. – Пожалуй, стоит закричать «Аве Цезарь»?
– Как пройти мимо него? – спросил Марат.
– Не знаю, – ответил я. – И я еще не слышал о человеке, который придумал бы это вовремя.
Тварь поднималась из воды, глядя то на Франсуаз, то на Марата, то на меня. Глаза чудовища были дочти идеально круглыми, но в светлых зрачках светилось что-то болезненно человеческое.
– Как ты думаешь, Френки, вдруг он говорит? – предположил я.
– С нами точно беседовать не станет, – пробурчала Франсуаз.
– Дикие звери боятся, когда люди смотрят им в глаза, – произнес я. – Тогда они убегают. Надо попробовать.
Франсуаз фыркнула так презрительно, что водяная тварь замерла и перевела на нее взгляд.
– Нет, правда, – продолжал я. – Однажды я так отогнал бешеную собаку.
– Только не говори, что играл в гляделки с собаками, Майкл.
Я взмахнул в воздухе рукой, привлекая внимание водяной твари. Существо шевельнулось, и тысячи мельчайших брызг поднялись в воздух. Они опускались на отвесные берега – и в тех местах, где капли страданий касались мерцающей поверхности, та тухла, шипела и становилась серой.
Чудовище взглянуло на меня, и я постарался, чтобы наши глаза встретились. Тварь открыла рот, заглотнув мутную воду.
– Один из вас слишком примитивен для этого способа, – вполголоса пробормотала Франсуаз так, чтобы мог слышать только я.
– Постойте, – произнес Марат Чис-Гирей. – Я думаю, есть другой путь. Кем бы ни было существо, уверен, в глубине его осталось что-то человеческое. Если мы обратимся к нему с просьбой и объясним мотивы, заставляющие нас пересечь реку, – думаю, оно пропустит нас.
Я не стал возражать, поскольку в данный момент не смог бы предложить ничего лучше.
Марат воздел вверх руки и обратился к членистоногому существу:
– Водное создание! Мне неизвестно, кем ты было в прошлом и волею каких причин стало тем, кем являешься. Но я верю, что принципы добра и благородства не угасли в тебе.
Тварь наклонила голову, хотя я мог бы поклясться, что креветки этого не умеют, даже когда достигают подобных размеров. Круглые зрачки существа, казалось, стали печальнее.
Ободренный таким началом, Марат продолжал:
– Судьба мира зависит от успеха нашего предприятия. Силы Зла стремятся поработить все живущее.
– Если он способен понять вашу аргументацию, – заметил я, – то она утвердит его в мысли не помогать нам. Он же буквально купается в страданиях.
Не обращая внимания на мои слова, Марат говорил:
– Пропусти нас, водное создание. Миллионы людей будут благодарны тебе за твою доброту.
Членистые лапы чудовища пришли в движение. Тусклый панцирь вновь погружался в воду. Человеческие глаза твари с невыразимой печалью смотрели на нас.
Существо исчезло, и даже легкая рябь не тревожила поверхность реки.
Марат не стал распространяться о том, что произошло. Он молча продолжал свой путь.
Когда он ступил на шестнадцатую вешку, длинная чешуйчатая лапа выстрелила из воды и обвилась вокруг ног Чис-Гирея.
– Этот римский легионер, – произнесло водяное чудовище, плотоядно облизываясь, – говорил ну совсем то же самое.
До противоположного берега оставалось совсем немного.
Изгибающаяся, покрытая мелкой чешуей лапа чудовища обвила ногу Марата Чис-Гирея и натянулась, стремясь увлечь его в пучину. Существо полагало, что сможет смахнуть его одним движением, но Чис-Гирей стоял крепко, упираясь в неровную поверхность островка.
Вторая лапа показалась из реки, и темный ее кончик заскользил к Чис-Гирею. Вода вскипела вокруг распахнутого рта чудовища.
Читать бесплатно другие книги:
