Дорога в Омаху Ладлэм Роберт

Глава 11

— Один лишь шаг в мою сторону, и вы на месяц лишитесь зрения! — С быстротой, достойной детектива, напавшего на склад наркотиков, потрясающе красивая бронзовокожая девушка открыла свою сумочку и выхватила из нее маленький металлический цилиндр. Вытянув руку вперед, она нацелила тюбик «мэйса» со слезоточивым газом прямо в лицо Дивероу, стоявшего от нее не более чем в трех футах.

— Подождите! — закричал Сэм, поднимая руки над головой в знак того, что сдается. — Простите, пожалуйста! Прошу вас! Я не знаю, почему я поступил так. Это вырвалось у меня как-то само собой... По-видимому, вследствие стресса и переутомления... С головой творится что-то неладное.

— И не только с головой, но и, судя по всему, с телом тоже, — произнесла незнакомка ледяным тоном, скользя взглядом вниз по брюкам Дивероу.

— Что? — Сэм, проследив за ее глазами, понял, что она имела в виду. — О Боже, так это же кофе!.. Самый настоящий кофе!.. Видите ли, я всю ночь работал. У меня сумасшедший клиент... Вероятно, вы не поверите этому, но я юрист... Так вот, он припер меня к стенке, довел до крайности, и, когда мне уже совсем стало невмоготу, я решил выпить кофе и случайно пролил его... Мне хотелось как можно быстрее выбраться отсюда, и в спешке я забыл пиджак. — Тут Сэм вспомнил внезапно, что этот предмет его одеяния остался у какого-то бородатого грека. — Впрочем... Но это не столь уж важно... Все вышло как-то ужасно нелепо!

— Эта мысль тоже пришла мне в голову, — заметила девушка, изучая Сэма, и затем, удовлетворенная осмотром, убрала свой «мэйс» обратно в сумочку. — Если вы действительно юрист, то я предлагаю вам оказать мне некоторую помощь еще до принятия судом по этому вопросу специального решения.

— Я считаюсь юристом высшего класса, — заявил энергично Дивероу, вытягиваясь во весь рост. Однако общее впечатление было несколько подпорчено тем, что он был вынужден прикрывать руками мокрое пятно на брюках. — Право же!

— И где же вас считают таким? В Американском Самоа?

— Прошу прощения?

— Ладно, забудьте об этом. Просто вы напомнили мне кое-кого.

— Уверяю вас, я вовсе не такой идиот, каким вам показался, — промолвил Сэм, продолжая испытывать некоторую неловкость.

— Я бы не поставила на это сколь-либо большую сумму.

Лифт замедлил ход перед остановкой.

— Да и десяти центов тоже, — добавила девушка спокойно, когда дверь лифта открылась.

— Прошу прощения? — вновь повторил свой вопрос Дивероу, когда они выходили в холл.

— Не обращайте внимания, это я так. Говоря откровенно, ваше поведение ввергло меня в ужас. Мне никогда раньше не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.

— Это свидетельствует лишь о том, что мужчины в Бостоне слепы, — высказался Сэм самым решительным образом, не вкладывая в эти слова никакого двойного смысла.

— Вы мне снова напомнили его.

— Надеюсь, мое сходство с тем человеком не столь уж неприятно?

— Пусть вас это не волнует... Лучше смените брюки, если у вас впереди заседание.

— Пока не к спеху. Этот измученный стрессами сыщик от юриспруденции возьмет сейчас такси в надежде добраться домой без телесных повреждений к началу следующего раунда собачьих бегов.

— Я тоже беру такси.

— Позвольте же мне по крайней мере дать чаевые швейцару, чтобы подкрепить свое извинение парой долларов.

— Подход вполне юридический. Возможно, вы и впрямь хороший юрист.

— Неплохой! Хотел бы я, чтобы вы нуждались в совете юриста.

— Сожалею, Кларенс Дарроу[79], но это уже лишнее. Вручив швейцару его чаевые, они вышли на улицу.

— В свете моего ослиного поведения вы, полагаю, не захотите встретиться со мной снова, — сказал Дивероу, придерживая дверцу такси, когда девушка садилась в машину.

— Дело не в вашем поведении, советник, — ответила сирена его утренних грез, снова открывая сумочку и, к облегчению Сэма, вынимая на сей раз клочок бумаги. — Просто я пробуду здесь один-два дня. И у меня не найдется ни минуты свободного времени.

— Весьма сожалею, — произнес Дивероу смущенно.

И тут его дама утреннего солнца повернулась к шоферу и назвала ему адрес.

«Боже милостивый!» — прошептал Сэм в шоке, закрывая дверцу.

Заседание... Кларенс Дарроу... Советник... Повестка дня... И его собственный адрес, который эта девица дала шоферу.

Сидя на стуле в своем Овальном кабинете, президент Соединенных Штатов возбужденно подался вперед.

— Давай, Рибок! Давай же, сукин сын! — кричал он раздраженно. — Должен же и суд взять на себя долю ответственности в случае малейшей опасности, что в фалды наших смокингов подует ветер с этих агрессивных островов в Карибском море, не говоря уже о сверхдержавах Центральной Америки!

— Господин президент, — прогундосил уныло председатель Верховного суда, усугубляя и без того мрачное впечатление от его голоса гнусавыми нотками, вклинившимися в его речь. — Нашей правовой системой — этим детищем свободного общества — предусмотрены оперативное отправление правосудия и своевременное и адекватное возмещение нанесенного ущерба. Так что слушания по делу племени уопотами должны быть открытыми. В случае же задержки судопроизводства нам могут напомнить известную формулу: «Запоздалое правосудие есть отсутствие такового».

— Я в прошлый раз слышал от тебя, Рибок, нечто подобное, но так ничего и не понял.

— Право? А ведь я был тогда в ударе. И к тому же, как передавали мне, я считаюсь мастером вдохновенных речей.

— Но речи свои ты произносишь в соответствии с исповедуемыми тобою принципами, господин председатель Верховного суда...

— Вы хотите сказать, что я вполне искренен в своих выступлениях? — перебил президента председатель Верховного суда. — Не так ли?

— Нет, не так. Особенно если учесть все то, что известно нам о твоих делах... Мне только что звонил Винсент Манжи... Манга... ну, словом, тот малый, что ведает ЦРУ...

— В те далекие дни, когда я был еще молодым прокурором, господин президент, мы звали его Винни Бам-Бам.

— Без дураков?

— Разве придумать мне такое прозвище, сэр?

— Думаю, ты прав... Похоже, черт возьми, его оксфордская степень не так уж много и стоит.

— О какой степени вы говорите?

— Не важно, Рибок. Но что это, чистая случайность, что ты упомянул сейчас о начале своей прокурорской деятельности?..

— О, так то была пора моей юности, господин президент! — боязливо заметил председатель Верховного суда.

— Винсент это понимает. Он даже заметил, что, вероятно, было бы неправильно подходить к тебе с мерками того времени: ведь прошло столько лет! И все же всем нам необходимо сделать все от нас зависящее, чтобы прикрыть наши тылы, поскольку, судя по всему, дело племени уопотами может стать предметом обсуждения на общенациональном уровне. Оно же выходит за рамки привычного!

— Боюсь, это ваша проблема, господин президент. Ну и если точнее, она касается в первую очередь и исполнительной и законодательной власти. — Помолчав немного, председатель Верховного суда добавил с плохо скрытым смешком: — Как говорится, тебе и карты в руки, крошка... Апчхи!

— Рибок, старо все это!

— Простите, сэр, но у меня в носу какое-то насекомое... Я имел в виду лишь, что наш суд тут мало что может сделать. Мы не принимаем законы, мы только следим за тем, чтобы они соблюдались в строгом соответствии с великими традициями конструктивизма. Как вам известно, некоторые члены суда всерьез полагают, что дело племени уопотами может быть рассмотрено на твердой конституционной основе, хотя, конечно, они еще не приняли окончательного решения, — и лучше бы и не принимали его. В любом случае для того, чтобы провести закрытое слушание, придется весьма вольно, в духе этих поганых либералов, интерпретировать исковое заявление и прилагаемые к нему документы, скрыв при этом истинную подоплеку рассматриваемой тяжбы.

— Знаю, — произнес президент, плаксиво растягивая слова. — Это-то и расстроило Винсента. Все ваши частные мнения будут изучаться учеными, а редакторы газет, и репортеры, и черт знает кто еще станут гадить нам как только смогут. Тебя же, Рибок, ждут большие неприятности.

— Меня?.. Да, я вовсе не на стороне истца! Мои реалистически мыслящие коллеги и я будем отстаивать свою позицию до тех пор, пока не положим на обе лопатки этих идиотов и ханжей, сующих нам под нос всякую чушь об «общественной совести». Мы скорее выпрем их всех из суда, чем уступим, и они это знают! Надеюсь, вы не думаете, что эти аборигены, стрелки из лука, хоть что-то значат для меня? Да они и никеля не стоят! Они ничем не лучше негров!

— Выходит, Винсент прав.

— В чем именно?

— Кажется, когда ты занимал пост помощника прокурора, наблюдалась определенная тенденция в твоих обвинительных заключениях и дела ты возбуждал практически лишь против...

— Я действовал так во имя долга!

— Черных и латиноамериканцев, — закончил президент.

— Что правда, то правда! Они творят мыслимое и немыслимое, вы ведь это знаете!

— Все они?

— Конечно, можно и так поставить вопрос... Скажу только, что я руководствовался исключительно интересами родины: если за ними числились правонарушения, они лишались права участвовать в выборах.

— Винсент так и думал!

— К чему вы клоните, господин президент?

— Откровенно говоря, Винсент пытается тебя выгородить. С тем чтобы ты остался в истории.

— Что?

— Хотя ты и самый что ни на есть ярый приверженец неукоснительного соблюдения конституционных норм, тем не менее уопотами не симпатизируешь и, как доложили мне, даже не стал заслушивать их искового заявления. Не потому ли, что они, по-твоему, «ничем не лучше негров»? И не боишься ли ты остаться в анналах истории как занимавший пост верховного судьи расист, отбрасывавший всяческие свидетельства лишь из-за не понравившегося ему цвета кожи истцов, что и нашло отражение в окончательном решении Верховного суда?

— Кому придет такое в голову? — произнес несколько сбитый с толку защитник конституционного права. — Мои вопросы будут проникнуты состраданием, хотя победят в конце концов соображения практического характера, в чем я твердо уверен: мы одержим верх с перевесом не менее чем в три голоса. Страна нас поймет. Слушания должны быть публичными.

— Этот осел из ЦРУ возражает против открытых слушаний, поскольку, как показывают твои прежние дела, еще будучи помощником прокурора, ты проявлял непомерное рвение, выступая с обвинениями против темнокожих представителей национальных меньшинств. Судя по протокольным записям, общественные защитники подбирались тобою, как правило, из людей неопытных, редко имевших на своем счету хотя бы один процесс.

— Боже мой, неужто эти записи могут всплыть?

— Не обязательно, если только ты дашь Винсенту время уничтожить их. Понятно, в интересах национальной безопасности.

— Он действительно смог бы сделать это?

— Говорит, что да.

— Но вот как со временем?.. Не знаю, что скажут мои коллеги, если я буду до бесконечности откладывать слушания. Одно ясно: я не должен производить впечатления человека упрямого и несговорчивого, чтобы не вызвать — Боже храни! — подозрения.

— Винсент и это учел. Он знает, что кое-кто из членов суда также не выносит твоих красавчиков-цветных, этих подрумяненных на солнце абрикосов... Думаю, я правильно воспроизвел этот уничижительный термин, Рибок?

— Выходит, я скомпрометирован тем, что поступал правильно!

— Не забывай, что за твоими поступками крылись предосудительные мотивы, господин председатель Верховного суда, чем и не преминул воспользоваться Винсент. Итак, что же мне ему передать?

— Сколько времени потребуется, чтобы... устранить это недоразумение?.. Ну, изъять материалы, которые могли бы привести к ошибочным выводам?

— По его словам, на то, чтобы проделать эту работу основательно, — не меньше года.

— Но мои коллеги не пойдут на это!

— Он постарается уладить все в течение недели.

— Хотелось бы верить вам.

— Он справится с этим делом.

Манджекавалло, откинувшись на стуле, снова закурил сигару «Монте-Кристо». Пока что вроде бы все шло как надо. В отличие от других, включая и Хайми Урагана, замечавших только плотные черные тучи неразберихи, он уже различал свет. Пусть эти кретины в Верховном суде, склонявшиеся, возможно, на сторону презренных дикарей уопотами, и оказались чисты, словно агнцы, и неподкупны, но он сумел выиграть время, дабы схватить этого вождя. Повелителя Грома, — самозваного, надо заметить, а затем или изрешетить его пулями так, чтобы и живого места на нем не осталось, или морочить ему голову до тех пор, пока он и сам не захочет отозвать из суда свое заявление, назвав его тем, чем оно и является, надувательством. Так что Бог с ними, с пятью или шестью подозрительными типами из Верховного суда, и займемся самим психопатом. Все это байки, будто этого фашиста волнует судьба уопотами. Он не знает к ним сострадания, а это значит, что у него не сердце, а камень. Да и чего еще ждать от человека со столь извращенным мышлением? Возможно, и следовала бы кое-кому разобраться во всем этом.

Впереди у них еще одна неделя, и это практически все, на что могли они рассчитывать, учитывая популярность чертова идиота среди его соратников. Впрочем, и этого времени хватит, потому что Маленький Джо Саван загнал уже в угол пресловутого генерала из Восьмого отдела вместе со всеми его свисающими до пояса перьями племени уопотами. Он выследил его в Бостоне, где, как общеизвестно, несчастные случаи происходят прискорбно часто. Правда, не так, как в славном трио из Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Майами, но и дней у них в запасе еще достаточно. Манджекавалло выпустил три исключительно точных по исполнению колечка дыма и взглянул на украшенные бриллиантами часы. До разговора с Саваном оставалось не более двух минут, если, конечно, он позвонит точно в назначенное ему время.

Как только загудел потайной телефон ЦРУ, директор открыл нижний правый ящик письменного стола, где был спрятан аппарат, и взял трубку:

— Да?

— Это Маленький Джо, Вин.

— Ты всегда звонишь в последнюю секунду. В десять, как известно тебе, я провожу совещание на высшем уровне, а ты заставляешь меня так нервничать. Представляешь, что было бы, если бы телефон зазвонил вдруг в присутствии всех этих парней в костюмах и при галстуках?

— Так ты сказал бы им, что ошиблись номером.

— Дурья башка, они же и не подозревают о существовании этого телефона!

— Они что, слепые, твои шпионы, Винни? Зачем ты берешь на работу таких?

— Баста! У тебя есть что-нибудь? Давай быстрее!

— У меня куча всего, Бам-Бам!

— Я же просил тебя!..

— Извини, Винченцо... Как бы то ни было, постараюсь быть кратким... Я снял номер в том роскошном отеле, о котором говорил тебе в прошлый раз...

— Только без долгих предисловий, Джо! Я ведь и так уже знаю, что вчера ты поселился на том же этаже, что и эта «ермолка».

— Я так старался. Вин!.. Ну да ладно... Скажу только, что вместе с «ермолкой» был тот здоровенный генерал — вождь краснокожих. Потом они оба пропадали где-то пару часов. Но зато появились солдаты предводителя индейцев. Поговорив с кем-то, кто был внутри, они смылись еще до того, как вернулись вождь и «ермолка». Старый еврей — это было уже поздно ночью — оставил вождя с тем, кто был в комнате, но до этого там кто-то истошно орал... В общем, стоял отменный шум... А когда «ермолка» ушел, все стихло.

— Выходит, Малыш Джо, что гнездо этих опасных заговорщиков находится рядом с твоим номером?

— Совершенно верно, Бам-Бам... Прости, Вин... Это же вполне естественно, что я называю тебя так... Ты понимаешь, это осталось от прежних времен...

— Хватит об этом. Что еще там у тебя? Хотя, я думаю, и того, что ты сказал, более чем достаточно. Кстати, выяснил, кто там был внутри? Может, шлюха какая?

— Ха-ха-ха!.. Нет, Вин, это была вовсе на шлюха. Я видел его. Право же, настоящий псих...

— О ком ты это?

— Видишь ли, я, как и всегда, держал дверь чуть приоткрытой — на дюйм, не больше... ну, может быть, на полтора, или на два...

— Джо!

— О'кей! О'кей!.. Смотрю, выходит какой-то тип и направляется к лифту, понял?

— Из этого ты, что ли, заключил, что он не в себе?

— Нет, Вин... Но его штаны...

— Что с ними?

— Он их обмочил! Огромные пятна до колен, с обеих сторон! Он выходит на люди в обмоченных брюках! И если после этого ты считаешь, что он вполне нормален, кто же тогда псих?

— Конечно, то, что он тронутый, не вызывает никаких сомнений, — вынес вердикт проницательный директор Центрального разведывательного управления. — В нашей епархии мы называем это «потерей ориентира» или, в зависимости от поставленной задачи, чем-нибудь вроде «сдвига по фазе». — Телефон на столе Манджекавалло загудел: звонила его секретарша. — Пора кончать. Малыш. Попытайся выяснить, кто этот псих в обмоченных брюках, ладно?

— Я и так знаю это! Я пошел к администратору под видом друга священника, который будто бы разыскивает того типа в связи с какой-то личной трагедией, и описал его... Хотя о штанах не распространялся... Я подумал, что как духовное лицо должен был бы раздобыть священнический воротничок... Тебе ясно, о чем я говорю... Но потом решил, что это займет много времени...

— Джо! — взревел Манджекавалло. — Короче! Кто же он?

— Дивероу... Лучше будет, если я назову его имя по буквам... Это дошлый адвокатишка из конторы той старой «ермолки».

— Предатель, государственный преступник — вот он кто! — изрек директор Центрального разведывательного управления, записывая продиктованное ему Саваном имя. На столе снова зазвонил телефон: участники предстоящего заседания проявляли нетерпение. — Оставайся, где находишься, и не спускай с них глаз, Малыш Джо. Буду ждать твоих сообщений.

Манджекавалло задвинул ящик с потайным телефоном и дважды нажал на кнопку интеркома, с тем чтобы секретарша впустила посетителей. Потом взял карандаш и под именем Дивероу вывел печатными буквами еще одно слово: «Бруклин»! Итак, с информацией все в порядке. Ибо пришло оно, наконец, — время настоящих профессионалов!

Полковник Бредли Хут Гибсон, пилот все еще находившегося в воздухе самолета «ЕС-135», прозванного «Зеркалом» и принадлежавшего командованию стратегической авиации, в чьи функции входило осуществление операции глобального характера, вопил в микрофон своего радио:

— Идиоты, вы что, отправились завтракать на самый дальний от Юпитера квазар? Мы болтаемся тут пятьдесят два часа, три раза заправлялись и выражались на шести языках, двух из которых нет даже в ублюдских компьютерах! Что, черт побери, происходит?

— Не кричите так громко, полковник: мы прекрасно вас слышим, — последовал ответ из диспетчерского пункта Оффат в радиодиапазоне УТЧ, или ультратропопаузной[80]частоты, остававшейся, как правило, свободной над всей территорией Тихого океана, если не считать того времени, когда, к сожалению, из Монголии принимались телевизионные программы мультфильмов. — Мы вполне оперативно реагируем на все поступающие к нам претензии. Вы просто счастливчики: готов спорить на деньги, что вас не собьют ракетой!

— Раз уж вы так хвалитесь своей оперативностью, то извольте немедленно отреагировать на нашу жалобу, а не то я пошлю вас всех к черту и приму свои меры. Я по горло сыт всем этим и отправляюсь к жене и детям!

— Потише, полковник: в воздухе еще пять машин, и все примерно в таком же бедственном положении. Подумайте о них!

— Уже подумал. И пришел к выводу, что мы встретимся по пути в Австралию, где продадим все эти электронные трубки с аукциона по баснословным ценам и, выручив достаточную сумму денег, обоснуем там новое государство!.. А теперь давайте-ка к телефону этого клоуна-командира!

— Я слушаю, полковник Гибсон, — прозвучал явно другой голос. — Я подключен ко всем машинам, находящимся в воздухе.

— Подслушиваете, генерал? Разве это не противозаконно?

— Только не в данном случае, летун... Давай, Хут, выкладывай все! Как, думаешь ты, я себя чувствую?

— Думаю, что неплохо. Во всяком случае, под вами — мягкий стул, и к тому же в помещении, стоящем на твердой почве.

— Ты, наверное, полагаешь, что этот приказ исходит лично от меня, ведь так? Позволь же поделиться с тобой небольшим секретом, касающимся национальной безопасности: мне не разрешено приказывать, ну а пресловутое распоряжение было передано мне в зашифрованном виде. Код — «Красный плюс».

— И все же мне хотелось бы знать, что, черт возьми, происходит?

— Ты бы не поверил мне, если бы я сказал. Однако я не могу этого сделать, поскольку ни слова не понял из того, что наговорили эти двое в пальто военного образца... Ну, кое-что из специальной лексики я уловил, что же касается всего остального, то тут я пас.

— А что это за пальто военного образца?

— И снова ты мне не поверишь! Жарища невыносимая, а эти так и не сняли своих пальто и даже шляп. И, кроме того, они не знают, что дамам следует отворять дверь.

— Оуэн... простите, генерал Ричардс, — произнес пилот с нескрываемой нежностью, — вы давно не проверяли свое здоровье?

Отвечая пилоту, находившемуся в восьмистах милях к западу от него и на высоте сорок тысяч футов, глава стратегического воздушного командования тяжело вздохнул:

— Каждый раз, когда начинает трезвонить красный телефон, мне хочется погрузиться в небытие. — И тут же загудел пресловутый аппарат и зажглась красная лампочка: — Черт возьми, вот оно!.. Не бросай трубку, Хут, оставайся на линии!

— Помните, я еще не выкинул из головы австралийский проект, Оуэн!

— Заткнись! — бросил командующий стратегическими воздушными силами, протягивая руку к красному телефону, и, пытаясь скрыть волнение, доложил:

— Штаб-квартира Рек-Уинга[81], генерал Ричардс!

— Пусть садятся, Скотти! — крикнул в трубку министр обороны голосом, в котором слышались и жалобный вой, и дыхание астматика. — Пусть все садятся!

— Прошу прощения, господин министр?

— Я же сказал, солдат, пусть все возвращаются на базу. Делаем небольшую передышку. Но будьте готовы по моему звонку поднять в воздух всю эскадрилью!

— Эскадрилью, сэр?

— Вы меня слышали, как вас там?

— Нет, господин министр. — Ричардс внезапно ощутил, как его охватывает чувство покоя. — Зато вы должны выслушать меня, сэр! Только что вы отдали свое последнее распоряжение некоему Как Вас Там.

— Что вы мелете, мистер?

— Вы меня слышали, сэр. Мое звание — «генерал» в противоположность гражданскому «мистер», хотя вы, судя по всему, не разбираетесь в подобных различиях.

— Вы проявляете неуважение к высшему званию?!

— Лишь настолько, насколько позволяет это мой словарный запас, мистер... Не пойму, почему должны мы якшаться с вами, вашингтонскими крысами из сточных канав. Мне сказали, что это решается где-то и кем-то, не встречавшимся сроду с таким типом. Я лично не стал бы вводить вас в круг своих друзей, потому что тогда с этикетом было бы покончено и никому и в голову не пришло бы, например, что даме положено открывать дверь, хотя, как мне кажется, правило это вовсе не столь уж плохое.

— Ты что, солдатик, заболел?

— Да. Меня тошнит от такого сопливого, ноющего крысенка с кашне, повязанным на башке, да и вообще ото всех вас, кретинов-политиков, полагающих, будто лучше, чем я, разбираетесь в моем деле, хотя я и проходил в этом мундире ни мало ни много тридцать лет. И можете не сомневаться, Скотти, что я и так прикажу им всем идти на посадку независимо от вашего звонка.

— Ты уволен, солдат!

— Сунь свою башку в унитаз вместе со своим хохолком, ты, штафирка! Не в твоих силах уволить меня, понятно? Ты можешь освободить меня от должности, и надеюсь, клянусь именем Господа Бога, что ты так и сделаешь! Но уволить меня ты не можешь: у меня контракт. Прощай, и да будет испорчен у тебя весь этот день!

Генерал швырнул трубку на рычаг и вернулся к радиосвязи на ультратропопаузной частоте:

— Ты слушаешь, Хут?

— Да, я слышу вас, разжалованный Ричардс! Вы готовы чистить нужники?

— Интересно, что скажет этот сукин сын, если я устрою пресс-конференцию?

— Идея с пресс-конференцией отнюдь не плоха, капрал!.. Похоже, мы возвращаемся?

— Да. Начинаем работать в нормальном режиме.

— В таком случае, позвоните моей жене, хорошо?

— Лучше уж я позвоню твоей дочери: у нее голова покрепче. Твоя жена считает, что тебя сбили над Монголией, и поместила в раку блюдо тушеного мяса вместо мощей.

— Вы правы, поговорите с дочкой. И скажите, чтобы носила юбки подлиннее.

— Все, полковник, отключаюсь!

Генерал Оуэн Ричардс повесил трубку ультратропопаузной связи и с довольным видом отодвинул стул. Черт с ней, с карьерой! Наконец-то он сделал, что ему давно хотелось. Отставка — это не так уж ужасно, хотя сложить свою форму в сундук кедрового дерева будет совсем не легко. Они с женой смогут перебраться куда захотят. Один из его пилотов сказал ему, что Американское Самоа — потрясающее местечко. И все же тяжело оставлять то, что любил он почти так же, как жену и детей. Служба в военно-воздушных силах была его жизнью. Ну да Бог с нею!

Красный телефон снова взорвался звоном. Ричардс взял трубку, чувствуя, что грудь ему обдало жаром:

— Что еще тебе, вонючий ублюдок?

— Черт возьми, что с вами, генерал? Неужели так отвечают на дружеские телефонные звонки?

— Что?.. — Голос был знакомым, но Ричардс не мог вспомнить, кто это. — С кем я говорю?

— Думаю, со своим верховным главнокомандующим, генерал.

— Это президент?

— Можете прозакладывать свои носки, небесный попрыгунчик, если не верите!

— Попрыгунчик...

— Униформа другая, но оборудование почти такое же, генерал, если отвлечься от достижений в развитии реактивной авиации.

— Оборудование?..

— Да, расслабьтесь, пилот! Я был там, когда вы еще носили подгузники.

— Боже мой, так вы были он?

— Пожалуй, с грамматической точки зрения было бы правильным сказать: «были им». Правда, сам я узнал об этой стилистической тонкости от своей секретарши, которая то и дело поправляет меня, Оуэн.

— Прошу прощения, сэр!

— Не извиняйтесь, генерал: это я должен извиниться. У меня только что состоялся разговор по телефону с нашим министром обороны.

— Понимаю, сэр: меня освобождают от занимаемой должности.

— У вас все по-прежнему, Оуэн. Зато ему запрещено в дальнейшем принимать какие бы то ни было решения относительно вас, не посоветовавшись со мной. Он передал мне, что вы сказали, и, должен признать, ни один из тех, кто готовит мне текст выступлений, не смог бы выразиться ярче, чем вы. Если у вас возникнут какие-то затруднения, звоните прямо мне. Ясно?

— Понял, господин президент... А у вас там все в порядке?

— Скажем так, я вправил мозги кое-кому, но только, Ради Бога, не цитируйте меня.

Сэм Дивероу сунул швейцару десять долларов, чтобы тот подсуетился в поисках такси. Первые три минуты ничего не принесли: появившиеся было две машины быстро проследовали по середине улицы мимо погруженного в депрессию Сэма, стоявшего посредине улицы, стоило лишь водителям устремить свой взор на его брюки. И как только у обочины тротуара перед входом в отель «Времена года» остановилось такси, Сэм подскочил к швейцару, говорившему что-то взволнованно прибывшей паре, вышвырнул из багажника вещи, несмотря на возражения пассажиров, вскочил в легковушку и выкрикнул свой уэстонский адрес.

— Какого черта вы остановились? — заорал Дивероу, когда через несколько кварталов шофер внезапно затормозил.

— Иначе я налетел бы на впереди ехавшую машину, — объяснил водитель.

Обстановка, и без того сложная из-за обычного для Бостона утреннего скопления транспорта, усугублялась односторонним движением, введение коего было законом если и не безумным, то уж нелепым-то точно, поскольку вынуждало малознакомых с топографическими особенностями этого района шоферов делать объезд длиной в одиннадцать миль, чтобы проехать к дому в пятидесяти футах от них по прямой.

— Я знаю, как срезать путь в Уэстон, — подался Сэм вперед, ухватившись за край спинки водительского сиденья.

— Это каждый знает в Массачусетсе, братец, и, если только у тебя нет пистолета, то отцепись от меня.

— Пистолета у меня нет, и угрожать я вам не собираюсь, я славный малый, но очень спешу.

— Я понял, что значит это твое «спешу», как только посмотрел на твои штаны. Если ты позволишь себе еще раз «поспешить», я выкину тебя из машины.