Ведьма княгини Вилар Симона

Для Свенельда все это было слишком сложно. Не был он мастак чародейства эти разбирать. Но и у него отчего-то сложилось странное ощущение, будто вокруг нечто сгущается. И при этом было так тихо, как тихо и быть не может. Лучше бы что-то происходило, пусть бы дух какой вышел или мертвяк поднялся, тогда хоть знаешь, с кем надо бороться. А так… так какая-то оторопь находила. Хотелось зажмуриться, присесть, закрыть голову руками, зарыться в мох, забиться в ямку под корнями. Свенельд даже осерчал на себя за подобные страхи. Потому отстранил ведуна и решительно шагнул вперед.

Но если Малкиня и в ночи мог ходить привычным и осторожным шагом лесного жителя-охотника – ветки не заденет, валежину обойдет, чтобы не задеть, – то Свенельд шел, как умел. Вот и хрустнула под его сапогом ветка, сломалась пополам. Он даже замер растерянно.

И тут же Малкиня почти повис на нем, пригибая в заросли молоденьких берез.

Свенельд только через миг смог посмотреть, когда нетерпеливо скинул с затылка давящую руку волхва. Но тут же опять приник к земле. Н-да, порой его жена, знакомая до последней родинки на теле, вызывала в нем настоящий страх. По крайней мере, то, что увидел мельком Свенельд…

Она показалась ему тенью, стройной и пышноволосой тенью, почти красивой… если бы не была столь жуткой. Ибо на этом темном в ночи лице светились огромные глаза. Казалось, свет шел от них в ночь, будто в самой ведьме Малфриде сейчас горел некий желтый, как вечернее небо на закате, огонь. Внутренний. Но сама она была черна, как некий беспросветный дух.

– Чур меня!..

– Тсс! Она хорошо видит во мраке, – шепнул рядом Малкиня. – Затаись, пока не заметила.

Борони боги, чтоб заметила! – ужаснулся Свенельд. И снова стало противно от этого страха. Но головы от земли поднять все же не решился. Так и лежал, размышляя, а на кой ляд ему все это? Может, стоит вернуться?

Но и не заикнулся о возвращении. Он витязь или нет? Он сын викинга, он воевода киевский. Ему ли бояться! Но так он просто подбадривал себя.

– Я ведь все одно понял, куда она направилась, – через некоторое время сказал Малкиня. – И лучше нам не идти след в след за ведьмой, а обождать…

В его голосе прозвучало жесткое осуждение. Но не страх. Поэтому Свенельд и слова не промолвил, когда через какое-то время ведун опять увлек его в лес. Не за Малфридой, а как бы немного в сторону.

– «Ложе для подношений» этот камень называется, – объяснял ведун по дороге. – Место известное. Простому люду пути туда нет, а вот мы, волхвы, там частенько бываем, когда надо жертву особую преподнести. Вот и Малфрида туда направляется, больше тут идти ей некуда: справа и впереди болота, слева обрывистые берега реки Ужи. А «Ложе» камень особенный – из земли выпирает тяжелой глыбой, но поверхность его волхвы еще в незапамятные времена обтесали, для возложения жертв. Там капище древнее… Ну, было, скажем так, до того, как Маланич не надоумил нас изваяния старых богов порушить ради Чернобога.

Что каждое капище у древлян является особым местом, Свенельд и без него знал. Некогда был ему дан указ посетить те святилища потаенные да проведать, что за чародейство у древлян такое особенное. Не очень тогда у него это получилось[110]. Но и не забыл, что удалось выяснить: капища древлян – места особой силы. И простым смертным туда лучше не ходить. Свенельд же был самый что ни на есть обычный молодец из плоти и крови. Разве что с тех пор чародейскую воду пить научился. Значит, и в нем есть нечто особенное. Значит – была не была! Вон ведь Малкиня не страшится. Ну да Малкиня и есть волхв, каким туда открыт доступ. И по тому, как уверенно ведет Свенельда, видно – бывал там не единожды.

Малкиня и впрямь теперь, когда они не крались за чародейкой, двигался скоро и уверенно. Даже заметил, что они придут на место раньше ведьмы. Впервые он так Малфриду назвал. И чего так рвется? Может, за ее сына волнуется? А вдруг все же его дитя?

Малкиня тут же повернулся и быстро сказал:

– Да не мое это дитя, не терзайся! А горестно мне, что милая мне Малфрида дурное замыслила, потому и иду. Я ведь мужчина, у меня свой мир, своя справедливость, какую вы, варяги, честью называете. Так вот: моя честь не позволяет разрешить ведьме погубить невинное дитя. Она же хоть и кормила его своим молоком, а погубить решила – это уж точно. Ибо на «Ложе-камень» кладут только жертву. И если порой и умащают богов детской кровью, то сами родители никогда такого не делают. Это… Это чудовищно! Это проклятье на всю жизнь!

Он говорил запальчиво, все громче и громче. Свенельд даже взволнованно осмотрелся, будто опасаясь, что их услышат. Но Малкиня опять-таки уловил эту мысль и успокоил посадника. Нет тут никого такого, кто прислушается. Он ведун и знает это.

А вот обычный человек Свенельд так не думал. Ему вообще не нравились эти места. Жутковато было. Земля под ногами стала чавкать, в полутьме выступали мертвые и сухие деревья на болоте. Один раз показалось, будто за ними крадется чья-то тень, следит из-за коряг. Малкиня тут же махнул небрежно рукой: кикимора, мол, обычная. К ним она не подойдет: и двое их, да и железа нежить опасается, а они оба в доспехах, – Малкиня в куртке с бляхами, а на посаднике склепанная из колец длинная кольчуга. Да и меч варяга страшен для нежити.

Свенельду было не очень приятно, что ведун опять подсмотрел его страхи. Вот и выходило, что Малкине все нипочем, а отважный Свенельд от любой кикиморы шарахается. И он заставил себя думать о том, что подозревал: ведь ведьма намекала, что выкупила его у Кощея. Подумать только, у Кощея!.. Хоть верь, хоть не верь тут. Однако здесь, в этой чаще, он скорее верил. И если в обмен на спасение его жизни Малфрида решила отдать Кощею своего ребенка… Выходит, любила она Свенельда так, как он того и не заслуживал… Но все же ему не было от этого ни тепло, ни радостно. Он был возмущен ее решением. Отдать такому чародею в жертву своего ребенка… Своего! Нет, все, что было в Свенельде благородного и по-человечески разумного, противилось этому. Вот и идет он через лес, чтобы помешать ей. Идет, сам не ведая, что их ждет.

И тут опять Малкиня. Шел ведь притихнув, но все, что надо, угадал:

– У Малфриды с собой есть оберег, данный Кощеем. Вот только ранее я не знал, ради какой услуги Темный ее охраняет. А оказывается… тебя она так выкупила.

– А тебе и завидно, – попытался пошутить Свенельд.

Но шутка вышла какой-то злой. Да и Малкиня стал вдруг какой-то грустный, вон бредет, понурив голову. Ну что ж, так пусть еще выведает: и Свенельд стал думать о том, как давно они с Малфридой сторонятся друг друга, что уже не любовь к мужу движет ведьмой, а некогда данное слово. Ведь получивший оберег от Кощея так просто от власти его не избавится.

Малкиня продолжал молчать. А когда они пришли на капище, молчал уже Свенельд. Слова молвить не мог.

«Ложе-камень» находился посреди круглой поляны, освещенный особым светом, будто ниспадавшим на него сверху. Хотя и чаща тут расступилась, вверху был виден диск луны, однако все выглядело странно, будто мерещилось. Стылый неподвижный воздух слегка покалывал кожу, проходил холодными волнами, и было ощущение, будто они находятся и здесь, и в неком ином мире, словно грань между Явью и Навью, Тем и Этим Светом стала тоньше и прозрачнее.

И тут же Малкиня сказал:

– Ты верно понял, Свенельд. Тут сила ощущается даже в воздухе. Раньше била и из-под земли, но Морена чует наше присутствие и не пускает ее. Мы ведь тут без обычных слов и ритуалов, мы просто так…

– Да отвяжись ты, догадливый! – отмахнулся от него Свенельд, раздосадованный, что Малкиня спокоен, а у него даже волосы шевелятся на затылке, покалывает в глазах, как будто не выспался. А ведь спал же, усталости нет. Только… Он не стал додумывать, что его дрожь пробивает, как на морозе. – Ответь лучше, где Малфрида?

Малкиня указал рукой куда-то в сторону. Сказал, что уже недалеко она и им лучше пока схорониться.

Они отступили с поляны в тень. Почти в сплошной мрак, так плотно тут стояли деревья, так сплелись еловые кроны сверху. Отсюда, из тьмы, залитая светом поляна казалась еще светлее. И белел на ней плоский широкий камень, будто стол какой. Вокруг же высились темные старые ели, выстроившиеся столь правильным рядом, будто специально кто посадил. Только в одном месте между ними виднелся просвет – там, где сюда выводила тропа. И присевшие за мшистыми стволами ведун с варягом неотрывно смотрели туда, ожидая прихода ведьмы.

Она вскоре и впрямь появилась, не успели и заскучать. Хотя разве соскучишься в таком месте: то ели вдруг начинали раскачиваться без ветра, будто сообщая друг другу нечто, то на отполированной поверхности огромного камня тени сами собой пробегали. Неприятное место. И все время мерещилось в темноте вокруг какое-то движение, словно неясные существа бегают кругом, смотрят тысячей глаз, морочат, а между тем подбираются все ближе и ближе.

– Морок это, – угадал помыслы Свенельда Малкиня, но тут же умолк, когда варяг резко сжал его руку.

Теперь они оба смотрели на медленно приближавшуюся к камню Малфриду с ребенком на руках. Она не казалась уже темной тенью, в свете этого места можно было даже различить красный цвет ее пенулы, по которой струились длинные потоки черных волос, словно колеблемых невидимым ветром, извивавшихся. Но глаза ее горели по-прежнему, так что были видны зрачки, узкие, будто у кошки. Двигалась она неуверенно, точно не сама шла, а кто-то по-прежнему тащил ее за подол. Кто? Никого ведь не было. Но все равно Свенельду показалось, что ведет ее чья-то рука. Чья? Никакой больше кисти не было видно. Лешего семя!..

Малфрида огляделась, потом медленно приблизилась к плоскому камню, медленно отняла от груди уснувшего младенца, так же медленно и торжественно положила его на камень. Младенец был замотан в пелены, лежал маленьким коротким свертком на гладкой поверхности алтаря. Малфрида смотрела на него какое-то время своими желтыми, жутко мерцающими глазами.

Мужчины из тьмы леса наблюдали за ней. Сперва за ней, потом за тем, что тоже взобралось на алтарь – жуткая лапа… или человеческая рука. Нет, не человеческая, ибо она была огромной и костистой, жутко худой, ее когти казались неправдоподобно длинными, как кабаньи клыки, изогнутыми, черными. Эта лапа забегала по твердой отполированной поверхности, слышался цокот когтей, потом лапа остановилась, как будто ожидая чего, возле спеленатого ребенка. Стояла, опираясь на пальцы, поддерживая кисть, у которой не было продолжения. Потом один палец постучал, как будто в нетерпении.

Малфрида медленно сняла пелены, одну отвернула, другую и отступила вдруг. Смотрела. Цокот одинокого пальца повторился.

У Малфриды неожиданно погасли глаза, исчезло желтое свечение в них. Она совсем по-бабьи всхлипнула, закрыла лицо ладонями и несколько минут стояла так, слегка покачиваясь. Потом отступила.

– Я сделала то, что обещала. Он твой.

Лапа на алтаре стала метаться, потом опрокинулась, раскрывшись куда-то вверх иссушенной ладонью, растопырила пальцы. И Малфрида тоже вскинула руки к небу, растопырив пальцы, ее ногти удлинились, вмиг превратившись в длинные когти, в глазах вновь появилось свечение.

– Бери обещанное! Он тут!

Вроде как это сказала ведьма, но это был не ее голос. Это был низкий глухой полурык, столь страшный, что оба наблюдателя перевели взгляд на распахнутую ладонь: им показалось, что говорила именно она.

Мир вокруг стал вдруг необычайно, пронзительно четок; все залил тусклый и одновременно яркий свет, настолько резкий, что разглядеть можно было даже самую тонкую иголку на свисавших ветвях елей. Все предметы предстали как бы отдельно друг от друга, не заслоненные и не затененные другими.

И тут над камнем с мирно спавшим младенцем засветился жемчужно-серый овал проема в иной мир. И там, в этом округлом проеме, кто-то маячил, темный, огромный. Очертания его были еще неясными, но вот как будто вздох прозвучал, глубокий и удивительно громкий, словно вздохнуло нечто неимоверно громадное.

– Справилась-таки!..

Голос был глухой, будто ветер среди сухостоя.

Малфрида ответила почти спокойно:

– Справилась. Я ведь слово дала, а таким, как ты, не смеют отказать.

– Боишься меня? Хоррошшшо. Меня надо бояться. Но не тебе.

– Отпустил бы ты меня, Кощей, а?

Кощей! Малкиня и Свенельд переглянулись в темноте, обоих пронзила дрожь. Хозяин подземных сокровищ, владыка полуночных недр, чародей, живущий так долго, что давно умер, но все одно существует и несет в себе чудовищное темное волшебство. А Малфрида общается с ним, как со старым знакомым. Правда, безрадостно общается, подавленно.

– Я ведь выполнила все, что обещала, услужила тебе.

– Услужила? Нет, это я тебе услужил. А ты только расплатилась за услугу. А отпустить тебя?.. Отпущу, – Кощей вздохнул будто с сожалением, если этот давно переживший свою душу чародей мог еще испытывать сожаление. Его слова падали медленно и тяжело: – Пожалеешь потом, что ушла. Ну да мы уже договорились: младенец мой, а тебе хоть на все четыре стороны. Ты свободна, Малфрида! А твоя сила… Много в тебе теперь силы. Бери!

Что он сделал, было неясно. Огромный силуэт – теперь он походил на высокого, закутанного в темный плащ с капюшоном широкоплечего человека, – резко взмахнул полой плаща, повеяло ледяным ветром, колыхнулись деревья. И Малфрида упала. Но тут же подскочила, стояла, разводя руками, словно осматривая сама себя, словно вслушиваясь, что с ней.

– Это не прежняя моя сила, – сказала будто удивленно.

– Ну и что? Это моя. Иначе промеж нас и быть не может. Ну же, ощути, чем владеешь! Испробуй!

Она испробовала. Глаза ее вспыхнули, она засмеялась громко и пронзительно, оскалив длинные клыки. И вдруг подлетела и перевернулась через голову. На землю не опустилась, зависла в воздухе, чуть покачиваясь. Ее волосы разлетелись вокруг, как некое темное пламя, и медленно извивались.

– Видишь, – произнес Кощей из овала-окна, – тут и заклятий особых знать не надобно, это ты сама такая. Я тебя такой сделал! А сына твоего еще и не тому научу. Ведь сказано же, что богатырь будет из редких. А если еще и силу мою дам…

Он резко умолк и вдруг рявкнул так, что эхо прокатилось над лесом:

– Лети! Не нужна ты мне более!

И она полетела. Легко, как будто воздушный поток понес. Ее смех – непривычно визгливый и довольный, сперва звучал громко, потом стал все удаляться и удаляться. И все стихло.

Свенельд мелко дрожал. Было противно, но справиться с этим он не мог. И тем не менее он схватил Малкиню за полу куртки, когда тот стал подниматься.

– Совсем сдурел! – шепнул зло. – Куда прешься? Выдашь нас.

Но Малкиня резко вырвался, скользнул вперед быстрой тенью. Свенельд только и увидел, как из светящегося проема тянется к ребенку длинная когтистая лапа, а та, что прежде была на камне, рассыпалась в прах, будто исполнив свое предназначение. Теперь иная рука хотела забрать дитя, вот уже рядом оказалась… И замерла, когда Малкиня успел схватить младенца, отскочил, прижимая его к себе, и кинулся прочь. Но не смог убежать – деревья вдруг сошли со своих мест, закрыли ему путь. Малкиня медленно повернулся, глядел на того, кто не желал отпустить его.

– Со мной такие шутки не пройдут, – глумливо и почти весело произнес Кощей.

И все же Кощей был как будто удивлен. Спросил глухо и низко, почти пророкотал:

– Ты как сюда попал?

– Через лес пришел, – честно ответил Малкиня и попятился. Он старался не смотреть в проем на Кощея, ибо ужасно боялся. С такой силой силенной ему не приходилось сталкиваться.

Вдруг его, будто помимо воли, потянуло к Кощею. Упираясь, он сделал шаг к нему, другой.

«Что это с ним?» – гадал из своего укрытия за деревьями Свенельд.

В руках ведуна захныкал Добрыня. Свенельд встрепенулся – то ли встать хотел, то ли сильнее приникнуть к земле. Плач этой крохи… Малкиня ли его так сжал, притиснув, или чует дитя нечто страшное? Но все одно, когда такое огромное зло было так близко к такой невинной маленькой жизни – это потрясало.

Свенельд видел, что Малкиню по-прежнему тянет к Кощею, что он медленно, словно борясь, приближается к тому огромному и темному, чья накидка трепетала в мрачно светящемся овале, как будто в том ином мире бушевали невидимые ветра. Оттуда веяло жутью. В странном освещении этой ночи лицо молодого волхва казалось искаженным от страха. Но самое удивительное, что он еще и осмеливался дерзить:

– Не тебе Добрыней владеть, Кощей Бессмертный! Ты знаешь пророчество: он среди людей прославится, а не среди нежити. И ты его не получишь. Как бы ни хотел. Так что… Вали отсюда… К Ящеру тебя! Я не отдам тебе ребенка!

– Отдашшшшь! – почти по-змеиному шипел Кощей. – Что мне до всех пророчеств, когда на все моя воля. Младенца мне отдала сама его мать, она кровью клялась, что он будет моим. И я имею на него и свое кровное право!

– Не имеешь! Нет в тебе вообще крови, Кощей. А я…

Что тут произнес Малкиня, Свенельд не разобрал, только увидел, как некая невидимая опутывавшая Малкиню нить словно бы ослабла, он начал отступать.

Но Кощей лишь смеялся, сухо и нехорошо, как будто дерево сухое трещало, этот звук множился, дробился.

– Это все, чему тебя научили твои наставники-волхвы? Ну а теперь мой черед.

Он подался вперед, почти высунувшись из проема в этот мир, почти нависая над Малкиней. И полились звуки древнего языка, рожденного в эпоху столь отдаленную, когда еще и люди едва стали осознавать себя людьми. Такого изначального языка даже волхвы древлян, столько хранящие пророчеств и знаний, не ведали. Это было такое мощное колдовство, что Малкиня почти перестал понимать, что делает.

«Нет!» – сопротивлялось все в Малкине, но он послушно приближался. И он видел Кощея – его просвечивающие сквозь низко надвинутый капюшон алые глаза, ниже его жуткую костистую челюсть, растянутые в кошмарном подобии улыбки бесплотные губы.

От ужаса Малкиня почти перестал соображать, но каким-то нечеловеческим сверхусилием удержал готовую прорваться под натиском безумного страха плотину в своем сознании. Ибо теперь он угадывал и помыслы Кощея, помыслы вечного зла, которое еще не до конца исчерпало свои желания и которое знает, чего хочет. А хотело оно… От него веяло ненавистью и смертью – если все это многократно увеличить и суметь разобрать. И Малкиня разобрал. Почти теряя сознание, почти чудом удерживая ребенка, он видел, как откуда-то из-под полы развевающейся накидки Кощея опять вытянулась длинная когтистая длань. И она была уже рядом со слабо пищавшим младенцем. Малкиня даже стал различать запах ее вечно гниющей плоти, ее властный приказ…

Неожиданно чей-то плотный и одновременно яркий силуэт заслонил от волхва Кощея, мелькнула алая пола накидки Свенельда, в призрачном холодном свете взметнулось и блеснуло лезвие его меча… И огромная отрубленная лапа Кощея покатилась по земле.

Малкиня смог перевести дыхание. И услышал громкий крик Свенельда:

– Убирайся! Проваливай отсюда!

Кому это приказал посадник, ему или Кощею, Малкиня не понял. Он только ощутил, что исчезли до того удерживавшие и подчинявшие его чары. Он был свободен, и даже малыш в его руках вдруг перестал пищать, а просто завозился, покряхтывая. И Малкиня, ни о чем не думая, кинулся прочь. Благо деревья расступились, путь был свободен, а позади слышалось нечто невообразимое – шум, вой, непередаваемый стон, от которого закладывало уши.

Свенельд согнулся от этого звука, стонал, сцепив зубы. В голову будто вонзили нечто холодное и распирающее. Но все-таки он понял: правы древние предания, рассказывающие о Кощее Бессмертном. Пусть он и не умирает от ран, но каленый булат ему несет непередаваемую боль. Не отрубленная конечность, не рана мучили сейчас Темного, а прикосновение выкованного людьми клинка, познавшего силу огня Сварога, остуженного на ветру Стрибога[111] парящего. В булате жило благословение светлых богов-небожителей и умение людей. Обитатель холодного мрака Кощей не мог этого вынести.

Но вот он перестал вопить. Свенельд слышал тяжелое дыхание, причем сразу со всех сторон. Казалось, теперь Кощей существовал везде – слева, справа, сверху. Но Свенельд уже был в схватке, он не позволил завладеть собой мороку. Да и что может нежить? Она уступает человеку, уступает настоящему витязю!

Наверное, ему было страшно. Но он был воином, это и толкнуло его выскочить из укрытия, когда чудище стало угрожать околдованному Малкине, угрожать ребенку, которого Темный хотел забрать к себе.

– Ну что, чудище поганое? Уступаешь силе человека!

Кощей, сперва опустившийся было, словно удалившийся в своем проеме, теперь, при звуках голоса Свенельда, стал выпрямляться.

– Неужто ты, красень? Ты и ранее был мне обещан. И вот пришел сам. Что, задумал отдаться вместо того, на кого жена тебя выменяла? Ну-ну. Я готов полюбить такого, как ты.

– Не по жениху невеста! – огрызнулся Свенельд. – С кем любиться, я сам выбираю.

Но и противно же ему было! Он сжимал меч обеими руками, внимательно вглядываясь в Кощея, ожидая от него любой пакости. Темный ведь, этому никакие понятия чести не писаны, этот…

Свенельд нервно сглотнул, когда Кощей все же выпрямился. Маячившая вокруг чародея, как накидка, тьма откинулась, будто кто отдернул полог, и варяг увидел ужасное нечто. Даже капюшон не прикрывал лица Кощея, вернее, того, что когда-то было лицом. Свенельда едва не стошнило, когда он узрел лик его. Жуткий лик давно умершего, но по-прежнему живого Бессмертного. С мертвого лица полуистлевшего трупа смотрели нечеловеческие бледно-алые глаза. Он увидел даже его вращавшиеся белые зрачки, которые будто сочились какой-то слизью, увидел обнаженную его голову, обсыпанную застарелой трухой.

И вдруг… Свенельд даже моргнул, когда этот ужасающий лик стал меняться. Казалось, только что сама смерть смотрела на варяга, а вот уже на ее месте появился юный отрок, безусый и красивый, как только может быть красивым человек. А затем в нем проступило что-то хазарское – широкое скулы, тонкий нос с горбинкой, чувственный рот… А вот еще кто-то, светлолицый, с длинными рыжими волосами, гладко ниспадающими на плечи, с ямочками на щеках. А то и девица вдруг объявилась: большеглазая, ресницы трепещут; и тут же бородой иссиня-черной поросла, и уже на варяга смотрел иноземец с орлиным изгибом бровей, смуглый и ладный, с переброшенной через плечо вороной до синевы косицей. Или опять баба – белолицая, растрепанная, русые завитки волос пышным каскадом ниспадали до бровей. А то опять парень – кудрявые темно-русые волосы, тонкий с горбинкой нос, черные очи под мохнатыми ресницами, чем-то даже на Малфриду похожий. Кощей принимал сотни и сотни обличий тех, в кого когда-либо превращался, от этого в глазах Свенельда начало рябить, голова пошла кругом.

Он тряхнул головой, сгоняя наваждение.

– Что ты мне все рожи корчишь, вражина? Я тут в бирюльки с тобой играть пришел или биться?

На самом деле посаднику было смертельно страшно. Но он уже вышел на поединок. И не думал в этот миг, ни зачем ввязался в это дело, ни что его вообще заставило показаться такому чудищу. Им овладел раж воина.

Теперь Свенельд сам пошел к светящемуся овалу. Вскинул меч, казалось, еще миг, и вонзит его в проем, в иное пространство, откуда Темный зрачками белыми блещет через капюшон, скалится мертвенной улыбкой безжизненного лица. А меча-то молодецкого побаивается. Вон отпрянул даже. Но тут же подался вперед и выдохнул на приблизившегося витязя морозное облачко какой-то сладковатой дряни. В глазах у Свенельда замелькали тысячи искр, он пошатнулся, стараясь не дышать, и все же в каком-то отчаянном порыве погрузил меч в темное марево за светящимся ободом проема. Не успел. Кощей в своем окошке отплыл в сторону, меч варяга разрезал лишь пустоту. И тут же Свенельд резко обернулся, заслышав, как сбоку смеется Кощей.

– Тебе ли тягаться со мной, голь перекатная?

– Кто тут голь?! – кашляя и выплевывая из обожженной груди отраву, просипел варяг. Подумал: Малкиня с малышом, наверное, уже успел скрыться, а Кощею в этот мир похоже, хода нет. – Я тут посадник, а голь именно ты. Вон, даже кожи нет, срам прикрыть нечем.

Был ли у Кощея срам, Свенельд не ведал. Наверное, был, если учесть все эти россказни, как он баб любит пригожих. Да еще и молодцев. Вон и его, Свенельда, пожелал. Дырку ты получишь от бублика, костлявый, а не варяга киевского!

Теперь Свенельд опять шел на светящийся вокруг Темного ореол, размахнулся, наступая. Кощей, казалось, спокойно наблюдает за ним, словно бы с интересом и некоей грустью. Одной руки у него по-прежнему не было, зато другая была хорошо видна – длинная, с поблескивавшими во мраке когтями, острыми и узкими, как кинжалы. И этой рукой Кощей вдруг сделал выпад, будто хотел свалить Свенельда или дать оплеуху. Не тут-то было. Свенельд был отменным воином, он приближение Кощеевой десницы заметил вовремя, увернулся и рубанул. Так-то, знай наших!

И тут же рухнул, покатился по земле, оглушенный и сметенный нечеловеческим криком. Ибо Свенельд попал. Он опять срубил руку чудищу. Надо же, как просто.

Так, да не так. Кощей и без рук был страшной силой, и ему надоело забавляться с посадником, который оказался для него слишком ловок. Теперь Кощей открыл рот, обнажив жуткие клыки, которые все росли из голой челюсти, рот Темного раскрылся неимоверно широко, казалось, сейчас сам череп откинется, как крышка короба. И из этой пасти вдруг полетели в мир Свенельда…

Это были даже не птицы. Кощей исторгал из себя неких темных существ, их было множество, они так и понеслись на варяга, хлопая во мраке перепончатыми жилистыми крыльями, у них не было голов и тушек, были только такие же огромные, как у Кощея, пасти с частыми длинными клыками.

И Свенельд побежал от них, потом понял, что не успеет скрыться, развернулся и сразил мечом первую же оказавшуюся поблизости. Потом вторую. Главное, не дать им достать себя. Ничего, все та же нежить, которую человек может взять скоростью и напором. Только ошметки от них полетели, разваливались надвое крылья, пасти падали. Но не все. Несколько изловчились, вцепились прямо в грудь, висли, цепляясь за тонкое сплетение двойных колец кольчуги. Их острые зубы проникали сквозь нее, Свенельд стал кричать, пока отмахивался от остальных, отступал, сбрасывал с себя нависших тварей, вопил, чувствуя, как его ранят их острые зубы, давил ногой, рубил тех, что сверху, в какой-то миг и кинжал успел сорвать с пояса, отбросил с него ножны и просто резал наседавшие тушки – противно пищавшие, хрустевшие, трепыхавшиеся.

Свенельд умел хорошо сражаться, а вот обоеруким бойцом не был. До сего мига. Сейчас же дрался обеими руками с таким ражем, будто только этим и занимался всю жизнь. Твари наседали, и он резал их – рубануть правой мечом, с размаха проткнуть левой с кинжалом. Слизкая липкая кровь существ отдавала зловонием, Свенельд задыхался, но продолжал сражаться. Остановись он хоть на миг – разорвут на кусочки.

Одна из тварей умудрилась подлететь снизу и вонзилась острыми клыками в колено, повисла, болтала крыльями. Свенельд заорал благим матом, но сорвать ее не мог. В первый миг, потом все же справился. Он ощущал, что устает от потери крови, чувствовал жжение… или это жжется яд, источаемый острыми зубами тварей? Но некогда было об этом думать, он был в ярости, но и странно спокоен, опять с хрустом рубил их, отбивался от хлопающей вокруг крыльями тьмы, отходил, уворачивался.

Когда увидел просвет, когда не стало слышно хлопанья их крыльев, он все еще вертелся, наставив оружие, озирался, не веря, что их нет. И ощутил, как ужасно устал. А ведь уже думал сегодня, что устал, после набега на Искоростень. Да он просто не знал тогда, что такое усталость. Сейчас стоял, покачиваясь, весь мокрый от пота и крови, спину ломило, собственное дыхание раздувало грудь, как кузнечные мехи, глаза заливало кровью из разорванного когтями лба, а в сапоге начинало хлюпать.

Сматываться надо, – подумал. А пока смотрел на Кощея, неожиданно поняв, что Темный сейчас переведет дыхание и с новым выдохом выпустит на него очередную стаю крылатых клыкастых тварей. Приготовился, отошел, крепче сжимая оружие.

Но Кощей понял, что Свенельд с этим чародейством уже знаком, и теперь наслал новое. Опять выдохнул темное, нестерпимо смердящее облако.

Свенельд попятился, наблюдая, как оно сгущается, принимая некие очертания. Посадник не стал ждать, что вылепится из этой сгущающейся тьмы, и с размаху ударил мечом. Разрубленное нечто, не успев сформироваться, пищало и скрежетало, но оседало наземь. Рядом появилось еще одно темное пятно, отрастило чешуйчатые, уже ясно обозначившиеся лапы, побежало к варягу, но эти лапы так и застыли, распластавшись, когда меч опустился сверху, не дав твари принять более определенный облик.

В третий раз Кощей выслал из себя сгусток пламени. Свенельд уклонился, пропустив его над собой, покатился по земле. Сверху обдало жаром, но все же огонь пронесся мимо. Но недалеко. Горящее облако попало на растущую возле поляны высокую ель, ее ветви занялись пламенем, затрещали.

Свенельд медленно поднялся. Видел, как обозленный Кощей, взмахнув обрубленными руками, опять раскрыл пасть и вдруг резким и сильным движением выпустил острый, мрачно светящийся язык, раздвоенный и тонкий, как у змеи, но куда более длинный. И вмиг обхватил им колени варяга. Свенельду показалось, что его ударили огненным хлыстом, он рухнул, скорчился от боли, заскулил, словно щенок. Он извивался, его жгло, казалось, ноги ниже колен сейчас отвалятся, а тем временем Кощей, делая глотательные движения, подтягивал его к своему проему, скалился облезлой мертвой мордой.

Но Свенельд опять рубанул. Меч справился, разрубил язык, а Кощей, закинув голову, выл и трясся.

Варяг поднимался, пошатываясь и опираясь на меч.

– Шепелявым теперь останешься, сволочь. Ну что? Выйдешь ли против меня на поединок сам, или ты в своей бесконечной жизни и забыл, как это – быть мужиком, воином, хоробром. Только ворожить и умеешь, как… Как Малфрида моя! – неожиданно закончил он.

Кощей перестал трястись, смотрел прямо на Свенельда, на его пошатывающуюся окровавленную фигуру, с мечом в одной руке и кинжалом в другой. Казалось, дунь на него… И нет Свенельда. А он еще на поединок вызывает.

В Кощее не было души, в нем уже давно не было ничего человеческого: ни понятий о чести, ни уважения к противнику, ни знаний, как дерутся в поединке. Но ему бросили вызов. Этот шатающийся смертный посадник, этот червяк, которого сдуру вдруг полюбила чародейка Малфрида, смеет вызывать его!

Отчего-то Свенельду показалось, что имя Малфриды особо задело Кощея. Что их связывает? Но рассуждать об этом было некогда. Ибо Кощей принял вызов, он выходил из своего мира, он шагнул в чужой.

Огромная нога вдруг опустилась на землю на поляне. Послышался тупой удар, словно упало нечто неимоверно тяжелое, и земля содрогнулась под Свенельдом. Он едва устоял. Потом просто пятился, видя, как в проем просовывается голова Кощея в островерхом развевающемся капюшоне, как смотрят на него белые бездушные зрачки горящих красноватых глаз. Кощей стал выпрямляться, освещенный заревом от горящей ели – огромный, тощий, но чудовищно широкоплечий, чудовищно огромный. У него не было рук, но и без рук он был ужасен, он поднимался, выпрямляя плечи, голова его уже поднялась к самым высоким верхушкам елей.

Свенельд застыл, открыв рот, снизу вверх глядя на этого бесконечно возрастающего великана. Тот тоже сверху смотрел на него. Вздох Бессмертного колыхнул верхушки деревьев, он шагнул к Свенельду – земля дернулась под его тяжестью. Свенельд не устоял, упал, стал отползать на локтях, потеряв меч и понимая лишь одно – этот противник не по нему. Он доигрался… Конец.

И тут земля под Свенельдом как будто стала вспучиваться. Между ним и Кощеем вырастал огромный холм, склон которого становился все круче и круче, так что Свенельд сперва стал сползать по нему на спине, потом и вовсе перекувыркнулся, застонал, когда катился вниз, задевая раны, оставляя за собой кровавые отметины. Его с разгону сильно ударило о ствол ели. Рядом горела еще одна. Свенельд машинально отполз в сторону.

Огонь все разгорался, на фоне темного неба громадный силуэт Кощея казался особенно жутким. Но он уже не шел на Свенельда, наоборот, он стал отступать. И Свенельд увидел, как из вздыбившейся земли, там, где вверху образовался и стал расползаться разлом, покатился странный темно-серый туман. Что это было, Свенельд не знал, но отчего-то понял – это смерть, это Ничто, то, где все пропадает, где ничего не остается. И это Ничто опасно даже для Кощея с его бессмертием.

Он угадал. Пока Кощей воевал из своего мира, насылал чары и чудищ, он оставался у себя, на своей территории. Теперь же, поддавшись неосознанной уловке Свенельда, Кощей вошел в мир, где он не имел права появляться, где поклонялись другому богу. И этот другой ощутил присутствие равного себе по силам враждебного чужака. Он вышел, чтобы отстоять свою власть.

Горячо полыхнуло ветром. Свенельд упал, закрыв лицо ладонями от нестерпимого подземного жара. Ветер был весь пронизан чудовищной силой иного чародейства, от этого затрещала кожа, стало сводить суставы. Свенельд почти вгрызся зубами в землю, стонал. Вокруг все пылало – вспыхивали деревья, горящий мрак ревел. Кощей теперь был совсем ярко освещен, но Свенельд не смотрел на него. От ужаса и боли он вообще не мог ничего замечать. Поэтому и не видел, как из воронки земли, из ее разрыва, появлялся длинный темный столб, мощный и гигантский, без конечностей и тела, лишь там, где обычно люди изображают лица, светлела, отражая отблеск огней, похожая на металл пластина. И было слышно дыхание, сопение, как будто исполинский зверь принюхивался. Столб подземного Чернобога стал медленно поворачиваться, от него расходился мутный темный дым, необъяснимое Ничто. Ступить в это, коснуться – означало конец, исчезновение. А это хуже, чем сама смерть.

Это понял даже Бессмертный. Но его противник уже почувствовал его, унюхал, потянулся к нему. Это был равный противник, и Кощей вынужден был принять вызов. И вызов не какого-то невесть что возомнившего о себе человека, которого легко развеять и уничтожить, а божества, которому поклонялись и приносили жертвы у древлян. Не знавший смерти колдун оказался замечен слепым подземным мраком безжизненной бесконечности.

Свенельд от перенапряжения впал в полубеспамятство. Пару раз его тряхнуло, недалеко упала горящая ветка, земля дрожала. Каким-то отголоском сознания варяг понимал лишь одно: нельзя попасть в завитки наползавшей смертельной пустоты, поэтому он полз, сам не ведая куда. Прочь отсюда, где сошлись два могущественных недруга – уничтожавший пустотой Подземный и убивавший чарами Бессмертный.

Валился лес от мощных заклятий, рушились целые рощи, взрывалась, будто лопаясь, земля, огонь проносился и подпаливал все вокруг. От столкновения огромных сил, казалось, сам воздух наполняется жаром и опадает огненными снежинками. Свенельд порой вскрикивал, когда раскаленные искры попадали на него, обжигая. И только одно твердил в полубреду:

– Перуна на вас, проклятые! Перуна бы на вас!

Воины на Руси всегда считали Перуна своим покровителем. Но вряд ли небожитель сейчас мог услышать взывавшего к нему израненного посадника. Однако Громовержец Перун был как подателем колдовской силы, так и врагом нечисти. А сейчас прямо под ним, на отданной людям земле, открыто и самозабвенно сошлись два темных. И вот этого Перун не мог допустить. Это нарушало порядок самого мироздания.

И над древлянским краем, над полным магии затерянным в лесу капищем, где горел лес и шел огненный дождь, внезапно, резко и зло взвыл ветер. Темная туча принеслась стремительно. Восточный край неба озарила мрачная алая вспышка. Мгновением позже раздался громоподобный удар, еще чуть позже налетел горячий ветер, заставляя Свенельда, спасаясь еще сам не ведая от чего, забраться под влажный пласт вырванной с корнями при падении ели. Он накрыл голову руками, он никогда еще не казался себе таким слабым и напуганным.

Разразилась чудовищная гроза – вспыхивали молнии, гремели раскаты грома, разом обрушился с небес дождь. Владыка молний несся по темным тучам на своей запряженной черными конями колеснице. Люди не могли его увидеть. Но его заметили оба противника. Они застыли, ибо при Перуне даже их чародейство исчезало, как гаснущий под потоками ливня огонь. Перун бил просто наповал, лишая силы самые мощные заклятия темных.

Опять ослепительно-яркая вспышка – огромная молния протянулась от головокружительной выси, раздвоилась на конце и ударила сразу двоих темных. Оглушительно грянул гром, и порыв ветра пронесся, когда они стали опадать, уменьшаться в размерах, исчезать. И там, где только что почти на уровне высокого леса стояли два чудовищных великана, разлетелись два фонтана дурно пахнущей слизи. И осыпались на лес комьями черной жирной земли, заваливая все провалы, засыпая мертвенный туман, гася всполохи огня на поваленных в битве чудовищ деревьях.

Свенельд один остался лежать в этом покореженном лесу. Он был без сознания.

Только ближе к следующему вечеру его разыскали Малкиня и Торбьерн с людьми Свенельда. Долго искали, пока Малкиня, постоянно замиравший и вслушивавшийся, не уловил это… Не мысль, а неосознанный, исполненный муки стон варяга. Боясь потерять в клубившейся вокруг энергии этот отголосок, Малкиня двинулся на звук и обнаружил посадника под поваленной елью – полузасыпанного землей, окровавленного, всего обожженного.

Дружинники быстро соорудили носилки, привязав к копьям плащ, и уложили на них бесчувственного воеводу. Но тут он застонал, приходя в себя. Понял, что его несут. Над ним склонилось рыжебородое лицо Торбьерна. Этот взлохмаченный варяг с покрытым шрамами лицом после всех виденных ужасов показался Свенельду таким красавцем! Так бы и расцеловал. Если бы силы были.

– Роди меня тролль! – ругался Торбьерн, при этом, как заботливая нянька, обтирая неузнаваемо изменившееся лицо посадника мокрой ветошью. – За каким лешим тебя занесло в этот лес, Свенельд! Тут такое светонеистовство в лесу было: пожар, ураган, гроза!.. Дивно, что ты еще цел остался. О таких, как ты, в Киеве говорят – о двух головах родился. Ни буря тебя не сгубила, ни пожар не спалил. И хорошо, что этот ведун древлянский помог тебя отыскать, а то мы совсем было уже разуверились, когда увидели, что тут ненастьем наворотило. Ну уж и была ночка, охрани боги!

Свенельд подумал о Малкине, о том, как ведун справился во время всего этого, сумел ли уберечь малыша, из-за которого все случилось? И догадливый древлянин тут же склонился над ним.

– С Добрыней все в порядке, посадник. А ты спас для Руси великого витязя.

«Великого витязя? А я кто же тогда?» – подумал Свенельд, вспомнив, как дрожал, но не отступал перед самим Кощеем.

Малкиня, уловив его мысли, улыбнулся.

– И ты великий витязь, варяг. Тебя на Руси всегда будут помнить!

«Утешил!» – подумал Свенельд. Говорить он не мог. Лицо горело огнем, он замечал жалостливые взгляды своих дружинников и вдруг с ужасом понял, что его наверняка неимоверно изувечило и изуродовало в эту ночь.

И опять рядом был Малкиня.

– Успокойся, Свенельд. Доглядники уже сообщили, что княгиня возвращается. С ней новое войско, и она привезла из Киева живую и мертвую воду. Вылечит тебя, будешь краше прежнего.

Впервые Свенельда не раздражала способность древлянина угадывать мысли. Он даже попытался улыбнуться. Губы будто спеклись, казалось, и кожи на лице не осталось от жара. Но если Ольга привезет из запасников на Горе чародейскую воду… Он вспомнил, как она действует: мертвая вода залечивает все раны, сглаживает шрамы, живая – возвращает силы. Но успеет ли Ольга? Он ведь такой… Может и не дожить.

– Она успеет, – отозвался Малкиня. – Я велел послать к ней гонца с известием, какая беда с тобой случилась. И княгиня будет торопиться. Она ведь так любит тебя, варяг! Она тебя вылечит!

Он говорил это, склоняясь над Свенельдом, чтобы никто не услышал. Посаднику он показался едва ли не братом родным. Вон же, утешает, обнадеживает. И сказал, что Ольга любит его. Просто так ведун не стал бы этого говорить. Он мысли умеет читать, мог проведать, о чем княгиня думает, что таит в себе. Любовь к своему сильному и строптивому посаднику… который жизнь за нее отдать готов. Хотя… сегодня чуть не отдал ее за какого-то байстрюка, до какого ему и дела нет.

– Я увезу его с собой, – отозвался Малкиня. – Он не будет тебе досаждать. А ты… Говорю же – об Ольге думай. О том, что она тебя любит. Верь мне.

Свенельд верил. От этого ему становилось легче. И телесно, и душевно.